Всего лишь я

Ксения Пашкова, 2023

У меня и в мыслях не было, что можно в деталях распланировать свою жизнь на годы вперед и что дни не обязательно измеряются количеством боли. Думая о прошлом, я всегда вспоминаю, как в тот или иной год чувствовала себя мама и как ее состояние отражалось на нас с папой. Представляя будущее, я беспокоюсь о том же самом: изменится ли хоть что-то в лучшую сторону, не появятся ли у мамы новые болезни, будет ли рядом папа и как со всем этим справляюсь я.Но затем я встречаю Тамаза, который видит жизнь в совершенно ином свете. Он представляет, что в будущем его имя будет ассоциироваться с чем-то хорошим и правильным. С чем-то, в чем он не просто преуспеет, но и сможет стать лучшим среди многих других.Карты говорят маме, что я стану зависима от чувств, которые сведут меня с ума. И я впервые в жизни с ними согласна.

Оригами

Мне нравится фигурное катание. Правда, нравится. Но по-настоящему мое сердце трепещет только при виде скетчбука, в котором хранятся все созданные мной эскизы платьев. Каждый раз, когда мне кажется, что я готова воплотить один из них в жизнь, меня останавливает невидимый барьер, состоящий то ли из неуверенности в себе, то ли из страха изменить свою жизнь. Я привыкла быть фигуристкой, а не дизайнером, и понятия не имею, как на эту новость отреагируют другие. Хочется не просто громко заявить о своем увлечении, но и доказать, что это не пустые слова.

Я без ума от произвольной программы «Черный лебедь», которую мне поставил наш хореограф-постановщик Лука. Как только он рассказал о своей задумке, я сразу же приступила к работе над новым эскизом. С тех пор в моем скетчбуке появилось, как минимум, двадцать восемь набросков возможного платья, но ни один из них не устроил меня в полной мере. Похоже, я склонна к поиску незначительных изъянов даже в самых идеальных на первый взгляд вещах.

Хочется уйти от классического представления об образе черного лебедя с характерными линиями, серебристыми вставками и имитацией перьев. Это должно быть яркое пятно среди множества клякс. Потому что выход на лед в платье, сшитом по моему эскизу, слишком знаменательное событие, чтобы оплошать.

Но сегодня, вернувшись домой после утренней получасовой пробежки, я не решаюсь взяться за карандаш. Потому что боюсь, что руки сами начнут рисовать образ парня с поцарапанным лицом. Слова мамы не просто застряли в сознании, но и отравляли мой рассудок целую ночь. Я несколько раз просыпалась, охваченная нервной горячкой, мне казалось, что кто-то стоит над кроватью и дышит прямо мне в лицо. Финальной точкой в этом кошмаре стало ощущение чьих-то прикосновений, от которых я подскочила с застывшим в горле криком.

Психотерапевт, с которым общалась мама пару месяцев назад, рассказывал мне о случае, когда у здоровых людей под влиянием общения с психически больным человеком развивалось индуцированное бредовое расстройство. Я тогда удивилась, но не заострила на этом должного внимания, а теперь судорожно читаю научные статьи об этом заболевании. Из всего, что удалось найти, ясно одно — у меня будут большие проблемы, если я продолжу перенимать мамины мысли.

От изучения своей возможной участи меня отвлекает сообщение от Виолетты, уже подъехавшей к подъезду. Я специально попросила ее не звонить в дверь, чтобы не разбудить маму, все еще отходящую от вчерашнего стресса. Перед уходом я заглядываю в ее темную, из-за штор блэкаут, комнату. С синяками под глазами и впалыми щеками она выглядит болезненной и изнеможденной и походит на бездушную тряпичную куклу. Всего одно утро в тишине, а я уже скучаю по ее утренним гаданиям и тревожным предсказаниям. Вряд ли меня обрадует их возвращение, но видеть ее такой, как сейчас, просто невыносимо.

Так и не дав волю слезам, я тихо выхожу из квартиры, оставив на столе в коридоре записку: «Ушла на учебу. В холодильнике вчерашний ужин. Поешь, пожалуйста. До вечера!».

— Доброе утро, — говорю я Летте как только сажусь в машину.

— И тебе. Держи. — Она протягивает мне высокий стакан с красным напитком. — Арбузный смузи.

— Ого! — восклицаю я и, забрав стакан, делаю небольшой глоток. — Вкусно.

— Скажи, да? Я тоже под впечатлением.

Покрутив стакан в руках, обнаруживаю на нем логотип заведения, где он был куплен, — три неоновые ягоды черники, плавающие в бокале.

— Ты что, ездила в бар, куда нас позвала Инга?

— Ну да. На разведку, — буднично отвечает она.

— И как?

— Миленько. Миша, правда, остался не в восторге, потому что ко мне клеился татуированный бармен, который там работает.

— Вот как? — улыбаюсь я, зная, какой кокеткой порой бывает подруга.

— Да, было немного… неловко. Зато теперь Миша точно пойдет с нами, потому что не хочет отпускать нас одних. Говорит, там может быть небезопасно. Особенно, ночью.

— Он просто боится, что тебя охмурит тот бармен с татуировками.

— И не зря, парень весьма хорош собой. Мы с ним немного поболтали, он хоть и не кажется надежным, но с ним точно не будет скучно, даже Миша оценил его шутки. А тебе в жизни как раз не хватает легкости. Может, познакомим тебя с ним в пятницу?

— Серьезно? Ты заехала в бар, чтобы купить смузи, а заодно устроить мою личную жизнь? — Я стараюсь говорить непринужденно, хотя все нутро противится этой теме и бьет тревогу.

— Одно другому не мешает, — смеется Летта. — Он правда классный. Знаю, тебя сейчас не интересуют отношения, но вдруг ты передумаешь.

— Вряд ли, Ви. Мне вообще не до этого.

— Да, точно, — кивает она. — Прости, что не спросила сразу. Как там мама?

— Вчера она… — Замешкавшись, я вдруг понимаю, что не могу рассказать ей об услышанных вчера словах и о том, как провела сегодняшнюю ночь. Нельзя втягивать Летту в наш с мамой коллективный психоз. — Она была подозрительно спокойной.

— Не допрашивала о том, как прошли занятия?

— Совсем нет. Мы поужинали, а потом она уснула, — лгу я.

— И до сих пор спит?

— Ну да.

— Как-то странно, нет? — с тревогой в голосе спрашивает подруга.

— Думаю, она вчера сильно перенервничала и осталась без сил.

Ничего не ответив, Летта включает радио и уже через десять секунд подпевает исполнительнице, поющей о разбитом сердце. Отвернувшись к окну, я думаю о рассыпающихся на мелкие крошки остатках стабильной жизни. До вчерашнего дня мне с легкостью удавалось противостоять витающему в воздухе безумию. Но теперь я боюсь себя даже больше, чем маму.

— Смотри кто идет, — говорит подруга, паркуя машину недалеко от университета.

Еще не проследив за ее взглядом, я уже знаю, кого именно сейчас увижу.

— Я ошиблась, он ходит пешком. Без мотоцикла его образ плохого парня неполный, — разочарованно заявляет Ви. — Может, в ремонте?

— Мы же планировали держаться от него подальше, — напоминаю я ей.

— Знаю, но, блин, так хочется узнать его получше. Кто он, откуда приехал, почему перевелся в наш универ, чем увлекается и все в таком духе.

— Зачем тебе это?

— У меня детективная тяга к загадочным личностям.

— Как правило, таинственный ореол окутывают самых заурядных и непримечательных с точки зрения внутреннего мира людей. Уверена, в нем нет ничего, что способно тебя заинтересовать.

— Жестко ты, — ахает она. — Но я слишком люблю знакомиться с новыми людьми, чтобы пройти мимо.

— Как знаешь, только меня в эти знакомства не впутывай, — чересчур резко говорю. — Идем?

— Дома точно все нормально? — уточняет Летта перед тем, как открыть дверь. — Ты напряжена.

— Все отлично, пошли уже.

Следуя за подругой, я стараюсь ни о чем не думать и сосредоточиться исключительно на ярко-зеленых кончиках ее волос, выбившихся из-под шарфа.

Несмотря на опоздание преподавателя, о котором нас предупредил Тамаз, вся группа уже в сборе. Поздоровавшись со всеми молчаливым кивком, я направляюсь к скамье в предпоследнем ряду, пока подруга останавливается, чтобы поболтать с несколькими ребятами, которые приходили поддержать ее на контрольных прокатах. Обычно ее звонкий голос и беззаботный смех отвлекают меня от гнетущих мыслей, но сейчас я настолько взвинчена, что нахожусь на грани панической атаки, хотя едва ли понимаю, что это вообще значит.

Когда перед моим взором появляется бумажная фигурка черного лебедя, я чуть не вскрикиваю от неожиданности. Тамаз кладет оригами на мой скетчбук и, ничего не сказав, возвращается на свое место в первом ряду.

— Что это у тебя? — интересуется Летта спустя несколько минут.

— Подарок, — с трудом отвечаю я, не смея даже шелохнуться, не говоря уже о том, чтобы взять лебедя в руки.

— От Тамаза? — спрашивает она шепотом, наклонившись к моему уху. Я отвечаю уверенным кивком. — Красивая птичка.

Это правда. В детстве я пыталась научиться делать оригами и знаю, что это не так просто, как может показаться на первый взгляд. Сделав глубокий вдох, все же осмеливаюсь взять птицу в руки, чтобы как следует ее рассмотреть.

— Должно быть, кропотливая работа, — подмечает Летта, не переставая довольно улыбаться.

— Чему ты радуешься? — недоумеваю я.

— Кажется, ты ему нравишься.

— Что с тобой сегодня происходит? То хочешь познакомить меня с каким-то барменом, теперь это… — Сморщившись, я кладу бумажного лебедя на край стола и заставляю себя отвести взгляд от широкой спины Тамаза, виднеющейся в первом ряду. На нем, как и вчера, обтягивающая черная водолазка, подчеркивающая его крепкие плечи.

— Я не виновата, что мне на глаза попадаются подходящие кандидаты на роль твоего парня, — оправдывается подруга, просматривая новостную ленту в телефоне. — Видела страницу Тамаза?

— Да, он же писал в беседе, — отвечаю я слишком быстро, словно обороняясь от словесной атаки.

— В черно-белых фотографиях есть своя магия, — рассуждает она, то приближая, то снова отдаляя лицо Тамаза на снимке. — Интересно, откуда у него этот шрам над губой.

Сделав вид, что не расслышала последнего предложения, я открываю скетчбук и, достав из сумки карандаш, начинаю рисовать лежащего передо мной лебедя. Понятия не имею, что этим подарком хотел сказать Тамаз, или что я сама чувствую по этому поводу. Все происходящее напоминает странный сон, из которого мне никак не удается сбежать, чтобы вернуться к привычной жизни.

Преподаватель объявляется ближе к середине занятия и, поблагодарив нас за терпение и понимание, начинает занятие. Немного расслабившись, я даже умудряюсь записать добрую половину его лекции, но потом меня отвлекает всплывшее на экране телефона сообщение от отца.

Папа: Что у вас там происходит? Мне только что звонила Анфиса и сказала, что тебя похитили.

Эми: Я на учебе, потом тренировка. Сможешь заехать и проверить ее?

Папа: Да, я уже отпросился с работы и еду к ней.

Эми: Спасибо. Напиши, как она.

Папа: Нам нужно серьезно поговорить, Эми, потому что дальше так продолжаться просто не может.

Эми: Еще позавчера с ней все было нормально, пап.

Папа: С ней уже давно ничего не нормально, и ты это знаешь.

Эми: До вчерашнего дня она была в НОРМЕ, с которой мы научились жить.

Папа: Я почти подъехал. Увидимся вечером.

Эми: Напиши, в порядке ли она.

Непроизвольно сложив ладони в молитвенном жесте, я пытаюсь справиться с нарастающей в груди паникой, участившимся дыханием и выступившими слезами. Больно прикусив дрожащую нижнюю губу, едва не вскрикиваю от злости на саму себя. Нельзя было оставлять маму в таком состоянии, и чем только я думала, уходя на учебу? Вдруг это та самая роковая ошибка, которая все уничтожит?

— Я в столовую, тебе что-то нужно? — спрашивает поднявшаяся с места Летта.

Осознав, что первая из двух пар по дизайн-разработке подошла к концу, я растерянно озираюсь по сторонам и обнаруживаю, что почти все уже вышли на перерыв.

— Если только воды, — отвечаю я.

— Ты какая-то бледная. Точно не голодна?

Отрицательно покачав головой, я снова беру в руки телефон, ожидая, что на экране вот-вот появится сообщение от папы.

— Ну ладно, скоро вернусь, — неуверенно говорит подруга.

Я слышу ее удаляющиеся шаги и как она зовет кого-то с собой в столовую, но мой взгляд прикован к бездушному прямоугольному куску металла и пластика, который должен оповестить меня о состоянии самого родного человека.

— Похоже на оригинал, — заявляет знакомый низкий голос.

— Что? — Непонимающе уставившись на Тамаза, я моргаю, совершенно позабыв о застывших на ресницах слезинках.

— Твой рисунок лебедя, — поясняет он, пристально смотря мне в глаза.

Осознав, что сижу перед раскрытым скетчбуком, я закрываю его и тут же прячу в сумку.

— Ты что-то хотел?

— Ничего. — Его сухие ответы противоречат тому, с каким интересом он рассматривает мое лицо, но, само собой, я делаю вид, что не напряжена из-за его присутствия.

— Спасибо за лебедя. Не знаю, зачем ты его сделал, но спасибо. — Я стараюсь держаться отстраненно, но вежливо, чтобы не выглядеть еще более странной, чем накануне.

— Ты когда-нибудь слышала о теории черного лебедя? — спрашивает Тамаз.

— Нет, что это?

— Так говорят о событии, которого никто не ожидал. Но когда оно случается, то его появление кажется вполне логичным и закономерным.

— Ясно, а почему именно черный лебедь?

— Потому что до семнадцатого века ученые были уверены, что существуют только белые лебеди, — рассказывает он. — А когда в Западной Австралии обнаружили черных, то сразу нашли этому объяснение.

— Я об этом не знала, — признаюсь я, дослушав.

Несмотря на абсурдность этого разговора, он помогает мне отвлечься и ненадолго выдохнуть. У Тамаза бесстрастный и тихий, но в то же время чарующий голос, за которым хочется следовать. Уверена, именно такими интонациями обладают профессиональные гипнотизеры, способные ввести человека в настоящий транс.

— Я тебя напугал, когда процитировал то стихотворение, — неожиданно замечает он, хотя мы еще вчера покончили с этой ситуацией. — Эта фигурка лебедя в качестве извинения.

Я не успеваю ничего ответить, потому что загорается экран телефона, который все это время лежал у меня в руке.

Папа: Пришлось вызвать скорую. Они сделали укол, чтобы ее успокоить.

Эми: Ты же не отвезешь ее назад в тот центр?

Папа: Мы поговорим об этом вечером.

Эми: Ладно.

Когда я поднимаю голову, Тамаз уже собирается уходить, так и не дождавшись моего ответа. Ощутив укол вины за свое предвзятое отношение, решаю окликнуть его и дать что-то взамен. Чтобы и у него сохранился на память символ нашего примирения.

— Вот возьми, — прошу я, отдавая ему наскоро вырванный из скетчбука рисунок черного лебедя.

— Спасибо. — Уголки его губ приподнимаются, но это все еще трудно назвать улыбкой.

Я заглядываю в его темно-зеленые глаза, несмотря на страх пораниться о его металлический режущий взгляд.

— Почему ты рассказал мне об этой теории?

— О какой? — интересуется вернувшаяся из столовой Виолетта. Она протягивает мне бутылку с водой и вопросительно смотрит на Тамаза. — Я что-то пропустила?

Так и не ответив на мой вопрос, Тамаз разворачивается и уходит на свое место.

— У-у-у, — протягивает Летта. — Какой неприступный. Наверное, поэтому все по нему сохнут.

— Сохнут? — переспрашиваю я. — Кто?

— Да все. Оглянись, — она кивает на компанию наших одногруппниц. — Думаешь, кого они обсуждают целыми днями?

— Они же его совсем не знают.

— В этом и смысл. Он, как конфетка, которую хочется откусить, чтобы узнать, что внутри.

Может, и хорошо, что мама запрещала мне общаться с парнями. Потому что это точно не для меня.

— Не понимаю я этого, — признаюсь я, сделав глоток воды. — Заинтересоваться человеком только потому, что он недоступен? Бред.

— Согласна. Именно поэтому я с Мишей. Он без всех этих прибабахов. Говорит, что думает, ничего не таит. Но в таких, как Тамаз, есть определенный шарм, и с этим ничего не поделаешь.

— Не вижу в нем никакого шарма. Только мрачную сдержанность.

— И все же ты говорила с ним, пока меня не было, — ухмыляется подруга. — А еще подарила ему свой рисунок. Я все видела, Эми, даже не пытайся отмазаться.

— Он сделал мне подарок, чтобы извиниться за вчерашнее, я захотела ответить тем же. Так было правильно.

Несмотря на твердость в голосе, я все еще сбита с толку из-за Тамаза и напугана предстоящим разговором с отцом.

— Хофчепшь? — Летта протягивает мне злаковый батончик, пока пытается прожевать тот, что у нее во рту. — Офчхень вкусшфно.

— Давай, спасибо.

Откусив немного батончика, я задумываюсь о том, как донести бумажного лебедя до дома и не повредить. Хотя меня вообще не должно это волновать. Точно не в ситуации, в которой сейчас находится моя семья. Но я волнуюсь. Искренне и всем сердцем переживаю за сохранность этой хрупкой черной птички.