Мурррашки. Истории о котах и человеках

Лариса Барабанова

Они уже не милые ручные котята. Резкие до грубости, угловатые до остроты, свободолюбивые, своенравные, рвутся из дома в поисках себя и своего пути. Вчерашние дети, завтрашние взрослые. Подростки. Непонятные и непонятые, они ждут безусловной любви, поддержки и защиты, как и их верные спутники, самые загадочные создания — кошки и коты. Кто кому нужнее в этих захватывающих историях? Историях до глубины души, до мурррашек по телу.

Евгения Моисеева

ПОКЕРФЕЙС

Покерфейс — лицо, не выражающее никаких эмоций, бесстрастное и невозмутимое. Понятие пришло из игры в покер. Выражение лица, по которому невозможно ничего понять о внутреннем состоянии игрока.

Витя

— Эй, блаженный!

Витя обернулся. Артëм из параллельного класса стоял на школьном крыльце и лузгал семечки.

— Ну? — буркнул Витя и сделал покерфейс, словно ему глубоко всë равно.

— Баранки гну! Забыл, какое сегодня число?

— Помню. Двадцатое.

— Вот и чудненько. — Артëм скинул семки на асфальт и потëр ладони. — Деньги принëс?

Витя достал из кармана три купюры по тысяче и протянул Артëму. В шестнадцатый раз. Девять месяцев в восьмом классе и семь в девятом.

— Чудненько-чудненько. Живи спокойно ещë месяц. И помни: никто не заботится о тебе так, как я, блаженный.

Артëм сплюнул шелуху под ноги Вите и вразвалочку удалился. А Витя остался. Один на один с плевком. Несколько секунд не смел поднять глаза: вдруг кто видел? Потом осторожно включил боковое зрение. Вроде никого, но на всякий случай сделал вид, что стряхивает с брюк невидимую пыль, поднял взгляд и как можно увереннее пошагал домой.

Так было предыдущие пятнадцать раз, так будет… «Кстати, сколько их ещё будет, этих раз?» — Витя с точностью бухгалтера прокрутил в голове цифры. «Май в девятом и ещë два года по девять месяцев. Девятнадцать. Да это же больше, чем уже прошло! Может, поменять школу? Но как попросить родителей? Мама-папа, вы вырастили труса, который платит мерзкому типу, чтоб не буллил вашего добропорядочного сыночка. Не будете ли столь сказочно любезны перевести меня в другую школу?»

Витя представил: мама что-то выронит из рук, и это что-то разобьëтся. Папа сделает лëгкий кивок головой и пафосно произнесëт: «Виктор, ты из дворянского рода, это божий дар. Неси фамилию с гордостью, не опускайся до уровня маргиналов. Храни честь и достоинство».

Витя не разделял родительской гордости за принадлежность к известной фамилии. Что от неë толку, если он обречëн платить оброк ещё девятнадцать месяцев?

Придëтся терпеть. В конце концов Артëм выполнял условия договора: Витю не трогали. Ещё бы! Три тысячи в месяц — верхний тариф в прайсе «школьного омбудсмена», как себя называл Артëм. «Защитник сирых и убогих, мать твою!» — ворчал про себя Витя, а внутренне восхищался менеджерским талантом недруга.

Система. Школа

Придуманная Артëмом система держалась на строгой иерархии, где он, естественно, стоял во главе. Стоял достойно, не ради галочки. Ступенью ниже — лидеры по классам. Они решали, кто будет козлом отпущения, давали кандидату право голоса и возможность выбрать вариант существования в школьных стенах.

Тарифов было три. Первый — бесплатный — предполагал полное бесправие. Над таким кандидатом мог издеваться кто угодно и как угодно. Вытряхнуть карманы, забрать телефон, ударить, унизить.

Второй тариф «Милующий» — тысяча в месяц. Как по Вите, насмешка. Тариф защищал от беспредельных поборов и побоев, но позволял оскорблять и насмехаться. С такими ребятами можно было общаться, даже дружить, но приглашать на школьные тусовки нельзя.

Витя выбрал третий тариф «Всë включено» — гарант полной неприкосновенности. И физической, и психологической. Избиения, травля, обзывательства обходили Витю. Впрочем, приглашения на тусовки и общение с одноклассниками — тоже. По сути, три тысячи в месяц открывали только беспрепятственный доступ в школу. Ходи, учись, получай знания. Всё. В остальном полный игнор. «Всë по чесноку, — говорил Артëм. — Ты сам выбрал неприкосновенность». Да, сам. Идеально-чудовищное решение: платить за то, чтобы быть пустым местом, при этом всем видом показывать полное равнодушие. К Артëму, системе, к девятнадцати предстоящим месяцам, к самому себе. Покерфейс.

Система. Дом

— Витюша, ты сегодня раньше? Обед ещё не готов. Пойди пока умойся, отдохни. — Это мама.

Легкий кивок головой с улыбкой — это папа.

Витя родился, когда маме исполнилось сорок два, а отец разменял шестой десяток. «Поздний, долгожданный, вымученный» — так о Вите говорили в семье. При слове «вымученный» внутри начиналась забастовка. Бунт, агрессия бились в груди, просились наружу, но Витя не мог дать им волю. Он вообще не умел огрызаться, драться, да что там — конфликтовать не умел.

Через несколько минут в дверь тихо постучали.

— Входите.

— Сынок, я приготовила салат из капусты и гречневый супчик. Присоединяйся, ждëм.

— Да, мама.

В последнее время Витя не поднимал голову, когда разговаривал с родителями. Было стыдно. Стыдно, потому что уже шестнадцать месяцев как презирал их. И сейчас, когда мама с дворянской учтивостью пригласила на обед, хотелось гневно вылить:

— Ваш гречневый суп уже поперëк горла стоит. А салат из капусты — полный отстой, достоин полететь в унитаз.

Но вместо этого Витя сделал покерфейс:

— Да, одну минутку.

Идиот! Тысячи ребят мечтают о таких родителях. Никогда не орут. Не лезут с проверкой в телефон — и вообще в жизнь не лезут. Даже порог комнаты перешагивают с позволения. Только почему-то вместо уважения Витя жалел отца и маму. И презирал. Наверное, такие же чувства испытывают врачи в интернате для психических престарелых. Жалеют и презирают.

Витя прошëл в гостиную. Всë как всегда. Сколько он себя помнит, в доме ничего не менялось: круглый деревянный стол, покрытый вышитой скатертью (хотя нет, скатерть всë же периодически меняли), над столом зелëный абажур с кистями, бронзовый подсвечник, залитый воском. Вилки-ложки-ножи. Прозрачный салатник, подчеркивающий бесцветность капусты, и пузатая супница, внутри которой скучало недосоленное варево из гречки и шампиньонов.

— Приятного аппетита, мама. Приятного аппетита, папа.

— И тебе, сынок. — Это мама.

Легкий кивок головой с улыбкой — это папа. И всë. Минут пятнадцать Витя будет глотать безвкусную еду и молчать, сохраняя покерфейс. Так принято.

«Почему нельзя заправить салат майонезом? И кто придумал, что суп с гречей — это полезно?» — размышлял Витя под вялый хруст капусты. «И эту дурацкую форму общения в доме кто придумал? Неужели нельзя поговорить как нормальные люди? Похохотать над соседом, которому голуби обосрали лобовое стекло „Лексуса“. Ой, простите, не обосрали, а обкакали. Нет, нагадили — кажется, звучит поприличнее? Ну хорошо, если претит смеяться над людьми, можно хотя бы поинтересоваться, пробовал ли я курить, с кем из одноклассников дружу. В конце концов, не обижают ли меня. Но нет, это слишком низко для вас, мои высоконравственные родители из потомственных дворян, а ныне заведующий библиотекой на пенсии и музыкальный руководитель городского хора. Вот кто воистину блаженный». И никогда, никогда Витя не расскажет, что происходит двадцатого числа каждого месяца, потому что они серьëзно отстали от жизни и ничем не смогут помочь.

— Спасибо, мама.

— Пожалуйста, сынок.

Мама — поцелуй в лоб. Лëгкий кивок головой с улыбкой — папа.

В комнате Витя достал из-под подушки телефон — наследство двоюродного брата Коли, который называл себя Ником. В восемнадцать он наплевал на нормы семейной морали, бросил универ и подался в менеджеры по продажам. Теперь Ник регулярно снабжал Витю новостями из мира нормальных людей, где есть компьютерные игры, хоррор-сериалы и онлайн-тусовки.

Конец ознакомительного фрагмента.