Лилия Белая. Эпический роман

Лариса Малмыгина

Судьбы трех сестер из семьи уральского крестьянина Назарова резко изменились, когда грянула Великая Октябрьская революция. Девушек разбросало по разные стороны баррикад…

Глава 10 Грушкина тайна

В Сорокине было шумно. Еще бы, не каждый день гонят из села попивших кровушки проклятых богатеев, дабы могли свободно вздохнуть нищие и обездоленные.

Фома Евстигнеич Еремин вертел головой по сторонам и, лаская глазами каменную крепость Макаровых, втайне мечтал о том, что вскорости он и его детишки будут обитать в неприступных стенах этаковского дворца, ибо только неимущая многодетная семья должна по справедливости населить пустующий без хозяев дом.

— Не хочу! Не поеду! — где-то тонко закричала какая-то баба и бросилась на колени перед грозными красными комиссарами.

— Пшла вон! — заорал цыганистый парень и пнул носком кирзового сапога пожилую простоволосую Пелагею, валяющуюся в чавкающем от сырости снегу.

Погода не радовала. То мороз скует оттаявшую было землю, то оттепель вновь нагрянет. Говорят, у докторов в Михайловске полны коридоры поломанных. Да мало ли что говорят!

Еремин махнул рукой и вспомнил почему-то исчезнувшую Натальюшку. Уж как покорна была средняя дочь назаровская, как приветлива и мила со всеми. И дети его ластились к девице. А она, чуть что, бежит к Егорке, младшенькому и гостинец какой в подоле тащит. Не смог Евстигнеич отгадать в теле ее квелом душу участливую. Не смог! А теперя….

— Утопла Наталья, как и раскрасавица Ульяна, — будто подслушав мысли односельчанина, произнес чубатый Еремей Красулин, внезапно оказавшийся за спиной мыслителя. — Не фартит Иванычу, хоть тресни! А кому сейчас фартит? Палашке и ее мужику, которые вкалывали с утра до ночи?

— Чаво? — вздрогнул от неожиданности многодетный папаша и уставился на рыдающую крестьянку.

— Чаво-чаво, — отворачиваясь от раскулаченной землячки, буркнул незлобиво Еремей. — Правильно, братан, Наташка славной девкой была, хоть и росточком не вышла. Да что краса девичья, она скоротечна, а с лица воду не пить.

Вой Пелагеи начал цыгана злить. Подозвав на помощь беспрерывно скалящего желтые зубы веснушчатого красноармейца, насильник схватил за руки женщину и потащил к подводе, закиданной кучкой скромных деревенских пожитков, к которым жалась группка разновозрастных ребятишек.

— Вот и все, — мысленно прощаясь с середняками Калашниковыми, вздохнул Красулин. — Всех выгнали, только не тронули избу Назаровых. К чему бы это?

— Аграфену фиг прогонишь, — тяжело усмехнулся Фома Еремин. — Грят, дала она цыгану энтому, пока Иваныч спал. Пройдоха-баба!

— Пройдоха, — немедленно согласился с товарищем Еремей и, сплюнув на дорогу пенистую слюну, не прощаясь, поплелся вон.

Грунька сидела перед зеркалом и строила себе глазки. Она научилась этому премудрому искусству у маменьки, бывшей полюбовницы миллионщика Коновалова, у которого в молодости была в прислугах. Грят, похожа больно Грушенька на энтого миллионщика, ровно дочь родная. А почему бы и нет, разве не могет быть писаная красавица Аграфена благородных кровей? Недаром два года назад благородный Алексей Антонов ее заприметил.

«Ах, как хорош был Алешенька в постели, как ласков, — прищелкнула языком женщина, — как пригож! Да только внезапно исчез любый из села Сорокина. Исчез, будто его никогда и не было».

А тут и понесла Аграфена, да чтобы скрыть провинность свою, спешно вышла замуж за внезапно овдовевшего Назарова, у которого и без нее двор полон ртов. Работящ, конечно, Васька, да стар. А молодые Грунюшку сторонятся.

Живот не рос, хотя тошнило грешницу сильно и слабость дикую она чувствовала. Только радовало одно — не замечал лопоухий муж ее состояния, да и сорокинцы ничего не примечали.

«Не желаю молодость свою губить», — по утрам нередко думала женщина и тайком от семьи, будто ненароком, про Марфу-колдунью сельчанок расспрашивала. Сказывают, справно умеет она от никчемного плода избавлять.

Как-то летом, наконец, решилась женщина и, выбрав время, когда никого поблизости не было, пошла она в лесную чащобу, да заблудилась. Бродила новая жена Иваныча по лесным не топтаным тропинкам, бродила, да вышла на маленькую избушку. Возле избы той сидела востроглазая сухая старуха и теребила скорыми костлявыми руками лен.

«Не это ли та самая ведьма? — подивилась Грунюшка и без приглашения присела на завалинку, чтобы попытать у бабки про знахарку именитую.

Присела и забыла, с чем пришла.

— Возьми это зеркальце, — неожиданно заговорила несловоохотливая бабуся. — Оно и выведет тебя к Сорокину.

— Как? — растерялась Груня, но зеркальце схватила и к лицу поднесла.

И сейчас не удержалась женщина, чтобы не полюбоваться собой.

— А так, — сразу сникла полоумная и от гостьи незваной отвернулась. — Сказано, смотрись в него: пока красивой будешь себе казаться, правильную дорогу держишь. А как меняться на глазах начнешь — не туда свернула.

Подивилась бредням мегеры Платоновна, подивилась да тяжело на ноги поднялась.

— Подожди, — остановила заплутавшую лесная жительница, — молвить хочу вот что. Появится у тебя через четыре месяца девочка красоты неописуемой. Только ведаю по глазам, не нужен ребенок этот матери. Так вот, оставлю я у себя детку, а ты приходи рожать сюда, в эту избушку. Приму я у тебя роды да домой с миром отпущу. И живот твой небольшим до конца будет, не опозорит тебя перед сельчанам. Наденешь сарафан пышный, тот и не выдаст беременности ближним и дальним.

— А как я дорогу найду? — ощущая приступ неописуемой радости, вскричала Аграфена Платоновна. — Да и лютой зимой это будет!

— А гостинец на что? — пробурчала чернокнижница и от пришелицы отшатнулась. — Если бы не дитятко, век бы тебя не видала!

Прочитала баба в глазах фурии угрозу, прочитала, да отмахнулась от нее, угрозы этой. Главное, не будет новорожденная девка ее молодые лета губить. А с дурнем Иванычем Грушенька и без колдовства разберется. И дом его крепкий приберет к рукам. Поможет ей в этом хитрость да ловкость, а на бога надежи нету, да и есть ли на свете бог этот!

Пока размышляла бабонька, исчезла ведьма проклятая, будто ее и не было.

Взглянула на себя в зеркальце женщина да ноги к селу у нее сами побежали. Вернулась, а Улька со своей красотой ненавистной за столом сидит. Нечего ей, видите ли, делать! Поставила на место падчерицу мачеха и за занавеской спряталась. Смотрит на подарок, а в нем темно стало. Знать, неправильно сделала старшая Назарова. Проглотила обиду от глупого предмета женщина, да забросила его в дальний угол, чтобы при приближении родов вновь вынуть оттуда и за освобождением в лес уйти.

Время прошло быстро, будто кто-то невидимый дергал за веревочку прирученные деньки и ночи, торопя их и понукивая. Все казалось странным беременной женщине. И то, что как-то незаметно прошли все ее немочи, что Василий внимания не обращает на округлившуюся талию женушки, что девчонки глаза отворачивают, а пацан единственный слюнявые губы облизывает. Калека, а поди ты, вымахал в богатыря русского.

Так думала мачеха, с тоскою глядя на опустевший без Алексея мир, покрытый снежной могильной пеленой, а потом вдруг вспоминала обещания Марфы, и играло в груди ее сердечко ретивое, играло да надеждой наполнялось.

А однажды утром раненько почувствовала Грунюшка, что внизу живота ломить стало, поболит-поболит да отпустит, поболит-поболит да отпустит. Взглянула со страхом в окошко, но, ничего не поделаешь, надобно в лес идти.

Никто и не заметил, как она из избы выползла. Странным это показалось беглянке, но, поразмышляв о чудной семимесячной беременности, она сделала вывод, что удивляться больше ничему не будет. Видно, высшие силы в лице грозного дьявола решили защитить сиротинушку, только она не будет ерепениться и от защиты той отказываться.

Зеркало, тихо извлеченное из потайного местечка, будто светилось изнутри и путь ей указывало. Даже промерзшие насквозь ветки и кусты не царапались, дорогу ей уступали. Тишина стояла оглушающая, но Груня не боялась, она верила, что все, наконец-то, станет у нее хорошо.

Заимка показалась как-то сразу, будто вынырнула из сугробов и предстала пред званой гостьей.

— Заходи, — распахивая припорошенную метелью дверь, велела старая чернокнижница, — давно уж тебя поджидаю.

И только тут поняла Аграфена, что уже около часа не было у нее ни одной схватки.

— Ложись, — приказала ведьма и бесцеремонно опрокинула пришелицу на старый, повидавший виды, топчан.

В животе ожило, неимоверно заломило, и, извергая победный клич, показалась крохотная головка новорожденной девочки.

«И так легко рожают»? — поразилась женщина и, вытолкнув из себя остатки тяжкого бремени, неожиданно потеряла сознание.

Очнулась она на рассвете. Тошнотворный запах не мытого тела и чего-то еще, запекшегося на простыне между ног, тотчас ударил в ноздри. Голова закружилась. Пот ручьями побежал по спине родильницы и оросил ядовитыми потоками старый, видавший виды топчан. Оглядевшись по сторонам, женщина поняла, что она не одна. Кто-то возился за жарко протопленной печью и что-то неясно напевал.

— Эй! — позвала непонятное существо Аграфена Платоновна. — Эй!

— Поднимайся, — распорядилась Марфа-колдунья, внезапно появляясь перед долгожданной гостьей и складывая на ее колени чистую, пропахшую снегом, одежку, — на дворе стоит лошадь, которая и довезет тебя до Сорокина. Но сначала выпей.

Железная кружка, наполненная до краев пахучей жидкостью, больно ткнулась в зубы Грунюшки. Сделав несколько больших глотков, Назарова почувствовала неожиданный прилив сил и шустро вскочила на ноги.

Уже дома, обмывшись в баньке, Грунька осознала, что все пережитое ею было не иначе как чудом. Черный ворон, порхающий перед резвой гнедой кобылой, кажется, беспечно насвистывал какую-то знакомую мелодию, деревья расступались и пропускали вперед крестьянку, будто простой народец боярыню какую.

Только действительно стала после этой ночи Аграфена чувствовать себя барыней. Да и не мудрено уподобиться ей, когда у тебя в помощниках две безмолвные девки и простофиля Филимон. Да и старикашка Васька ни в чем не перечит своей молодой женушке! Про дочку женщина не вспоминала, и где находилась ее родная кровь, знать не желала.

А там и занятные времена настали. Сначала Улька замуж выскочила, а затем и сгинула с бела света местных парней зазнобушка. А за ней и Наташка запропала. Василий же и усом не повел, недаром она, Аграфена, наговоры все время почитывала. Присушками называются. А там и полюбовник у Грушеньки появился — собственный пасынок. Молодой и красивый. Хромоногий только. Но больно в постели ловок парень оказался, всем угодить могет.

А тут и революция подоспела. Гоголем заходил бесправный люд, а Дементий Евсеич после смерти сыночка сник совсем. На заправского хозяина перестал похожим быть. И Фекла Устиновна дюже заболела. Ходит по селу и словно не видит никого. Хватит, попили кровушки из сельчан буржуи недорезанные!

А как-то заскочила к Назаровым Прасковеюшка да как заорет:

— Красные солдатики в село пришли! Макаровых в Сибирь высылают! Да и не их одних!

Тогда испугалась Грушка, а что если и их хозяйство большевики себе присвоят?

— Не присвоят, — успокоила ее Антипова. — Колька Саврасов там сичас заглавный! Все спит да видит, что Улька ваша возвернется. А если сошлют тебя да Василья, где он Ульяну искать будет?

Оказалась права односельчанка. Пришел вечером Николай, посидел, чаю попил, про зазнобу пораспрашивал. Не верил, что утопла краля его. Да и не стали Назаровы разубеждать гостя дорогого. Кто знает, может, найдется баба, а там и совсем хорошо Груше станет, ведь не у каждого в сродственничках такие большие люди ходят!

Уехал Саврасов в Михайловск, а вместо себя заглавным Тишку назначил. Смехота да и только! Мычит Баранов на крестьян, мычит, а верховодить ими не умеет. Рылом не вышел. Али наоборот? Уж больно пригож начальничек-то! Недаром дуреха Наташка по нему сохла! Да и гордячка Матрена на парня завсегда заглядывалась!

А однажды в сенях Груня с Барановым столкнулась. Как бы ненароком прикорнула она к его могучей груди да и застыла в сладкой истоме. Вспыхнул кострищем незваный гость да в горницу поспешил. А там и с Филькой разговор вести стал про колхоз какой-то. Мудреное слово-то этакое! Кол-хоз! Будто колья в середняцкие хозяйства вбивают! А затем баб и мужиков объединят. Сегодня с одним спишь, завтра с другим. Кто понравится, тот и твой! Уж теперя не отвертится от нее, красавицы, Тишка, лишь бы Улька с того света не возвратилась!

А давеча Фома Еремин зашел да у хозяюшки молочка попросил. Для детей своих. Дала ему молока женщина. Так за голодранцем цельная толпа привалила. Мясца да картошечки клянчить стали. Возмутилась тогда Аграфена Платоновна да ни слова не говоря в избу ушла. А ночью кто-то их дом поджег! Еле выбралась женщина из горенки, а Василий в постели остался. Пьян был. Не стало у Грушеньки хозяйства, да и хромой Филька после похорон обгоревших косточек батяни куда-то запропастился. Грят, в Михайловск подался. Там дохтур какой-то появился. Грят, ноги хорошо ставит. Вот тогда и вспомнила женщина про свою кровиночку. Может, стоит к Марфе в лес сходить, на постой попроситься? Али за кого из вдовых мужиков замуж пойти? Не бесприданница все же — сколько скота осталося! Вон Фома Еремин с нее глаз не сводит. И Красулин на днях овдовел. Померла от неизвестной болезни его Дарья. Да только у обоих детей немерено, а вкалывать на них Аграфена не хотит, да и не могет терпеть она детвору сопливую. Найти бы ей богатого и одинокого, да где такого сыскать? Разве только синеглазый Тишенька для этой цели подойдет? Грят, он в каменном доме Макаровых поселится.

Так думала Груня, когда к куме Катерине огородами на соседний двор спешила. Переночует она у новоявленной родственницы, а назавтра распродаст скотину да в город молодицей отправится. А тама, бог даст, со своей красотой не пропадет!

— Входи, — буркнула недовольно Катька, пропуская погорелицу в жарко натопленную избу. — Продай нам коровушек, Грушка, да и от теленочков мы не откажемся. А на эти деньжищи новый дом справишь. Поговори с Тихоном, вона и изба Калашниковых освободилася. Не откажет, поди, ведь в Ульку твою влюблен был.

«Если б жива была эта Улька, убила б, — сжала кулаки мачеха, — И что только в ней мужики нашли»?

Недобро усмехнулась соседушка да на полати в общей горенке бездомную уложила. За ситцевой занавеской похрапывал работящий мужик Катерины Афанасий. Сытый и умиротворенный, он видел покойные сны, в которых не было места несчастной вдовице Грушеньке.

Тяжко вздохнув, Аграфена опрокинулась на жесткий, набитый колючей соломой, тюфяк и, нехотя перекрестив утомленные уста, тотчас заснула.