Увидеть свет. Роман

Лидия Струговщикова

Иногда мы так сильно любим, что не замечаем очевидного, порой терпим боль, которую не заслуживаем. В жизни Вики присутствует молодой, уверенный в себе, мужчина, в которого она готова влюбиться без оглядки. Но появляется парень из прошлого и воспоминания так сильны. С чем придётся справиться этой молодой девушке? Какой выбор ей нужно будет сделать? Об этом расскажет этот откровенный роман.

ГЛАВА 2

Уже стемнело, и холодные тени ночи скользили по стенам дома. Вика ждала, когда родители, наконец, уснут. Её сердце билось тревожно, она нервно перебирала в руках одеяла, словно желая поскорее их отдать. Наконец, через некоторое время, когда тишина в доме стала почти осязаемой, ей показалось, что родители, наконец, погрузились в глубокий сон. Вика, словно тень, с одеялами в руках, тихо выскользнула через дверь в подъезд. Она спустилась вниз, как будто кралась через минное поле, и, стараясь ступать как можно тише, направилась к соседнему дому. Она взяла с собой фонарь, потому что ночная тьма была плотной, и снег, как белое покрывало, окутал всё вокруг. Вика, пока дошла до соседнего дома, немного замёрзла, и ощутила, как ледяной ветер пронизывает её насквозь. Осторожно поднявшись на верхний этаж, она тихо постучала в дверь чердака, и, как только он открыл, она торопливо вошла внутрь, желая согреться от холода, пробравшего её до самых костей.

Вот только согреться она не смогла. Почему-то внутри чердака было даже холоднее, чем снаружи. Она включила фонарь и обвела им вокруг, но кроме старых, пыльных коробок, которые громоздились по углам, там ничего не было. Холодный ветер гулял по чердаку, словно неприкаянная душа, и от этого ей становилось ещё холоднее.

Она протянула Артемию одеяла, чувствуя себя виноватой за то, что он вынужден был терпеть такой холод. Вика продолжала оглядываться, словно желая понять, где же здесь может быть хоть какое-то тепло. В крыше, кое-где были широкие щели, через которые ветер и снег беспрепятственно проникали внутрь, создавая невыносимый холод, а в воздухе чувствовался запах сырости и запустения. Когда она направила луч фонаря в глубь чердака, она увидела в одном из углов вещи Артемия. Его рюкзак и тот рюкзак, который ему дала она. Там же была небольшая стопка других вещей. На полу, словно на импровизированной кровати, лежало несколько разобранных коробок, а на них было два старых полотенца. На одном, надо полагать, он лежал, пытаясь хоть как то согреться, а другим укрывался, и от этой картины у неё душа сжалась от жалости.

От ужаса Вика прижала руку к губам, едва сдерживая рыдания, и её глаза наполнились слезами. И он жил так несколько недель! В этом ледяном аду, лишенный тепла и уюта.

Артемий, словно очнувшись от глубоких мыслей, положил руку Вике на спину и попытался мягко выпроводить её с чердака, опасаясь за её безопасность.

— Тебе не надо было приходить сюда, Вика, — сказал он, его голос звучал тихо, но настойчиво. — Вдруг тебя здесь кто-нибудь увидит, — в его словах чувствовалась забота и страх одновременно.

Тогда, словно поддавшись внезапному порыву, она схватила его за руку, её пальцы сжали его ладонь с отчаянной силой, и сказала:

— Тебе тоже не надо здесь находиться, — она потянула его за собой к выходу, её решимость была очевидна. Но он выдернул руку, словно не желая подчиняться её порыву. Тогда она, задыхаясь от волнения, добавила:

— Сегодня ты будешь ночевать на полу в моей комнате. Я запру дверь. Ты не можешь спать здесь, Артемий. Здесь слишком холодно, ты можешь получить воспаление лёгких и умереть, — её голос дрожал, словно от зимнего ветра, её слова звучали как приговор, как констатация факта, с которым невозможно спорить.

У него был такой вид, как будто он не знает, как поступить. Его глаза бегали из стороны в сторону, словно он метался между выбором. Вика была уверена, что мысль о том, что его застанут в её спальне, пугала его не меньше, чем пневмония и возможная смерть от холода. Он оглянулся на свой скудный уголок на чердаке, где, как казалось, не было места ни для жизни, ни для мечты, а потом, не раздумывая, просто кивнул, словно соглашаясь со своей судьбой, и ответил:

— Ладно.

Она считала, что поступает правильно, она должна была помочь ему, она не могла позволить ему оставаться на этом холодном чердаке, словно брошенному в ледяную бездну. Но если бы их поймали, у неё точно были бы большие неприятности. Это было рискованно, но она не могла поступить иначе. После того, как Вика провела его через подъезд, где царила напряженная тишина, а потом в свою спальню, как будто в потайную комнату, она немедленно заперла дверь, словно запечатывая их тайну от всего мира.

Той ночью, когда они остались наедине, он рассказал ей о себе, словно раскрывая страницы давно забытой книги. Вика, словно заботливая хозяйка, устроила ему лежбище на полу возле своей кровати, стараясь создать хоть какой-то уют в этом ограниченном пространстве. Одно одеяло, мягкое и пушистое, она постелила на пол, словно ложе, положила рядом подушку, словно для сна в облаках, и дала второе одеяло, чтобы он укрылся от холода. Она поставила будильник на шесть утра, чувствуя себя виноватой за то, что не может предложить ему ничего большего, и предупредила Артемия, что ему нужно будет встать и уйти до того, как проснутся родители, потому что мама иногда будит её по утрам.

Она, словно любопытный ребенок, забралась в постель и, перегнувшись через край, чтобы иметь возможность видеть его, пока они разговаривали, она спросила у него:

— Сколько ещё ты сможешь прожить на чердаке соседнего дома? — Ее голос был тихим, но в нём чувствовалась тревога.

Он, словно отворачиваясь от горькой правды, пожал плечами и ответил:

— Пока не знаю.

— А как ты оказался на этом чердаке? — её вопрос прозвучал ещ тише, и она боялась спугнуть его им.

Около её кровати горела лампа, и её мягкий свет рассеивал темноту, они говорили шёпотом, словно опасаясь подслушивания, но после этого вопроса Артемий некоторое время молчал, словно погружаясь в водоворот болезненных воспоминаний. Он просто смотрел на неё, заложив руки за голову, словно желая найти правильные слова и думал о том, с чего начать. После глубокого раздумья, как будто прислушиваясь к своему сердцу, он заговорил, и его слова звучали, как отголоски прошлой боли:

— Я не знаю моего настоящего отца. Он никогда не появлялся в моей жизни. Мы всегда жили только вдвоем, я и мама, — его голос дрожал, словно от старой раны, которую он с трудом пытался скрыть. — Но около пяти лет назад она снова вышла замуж, за парня, который невзлюбил меня с самого начала нашего знакомства. Он придирался ко мне с поводом и без повода, из-за этого мы много ссорились. К тому же он большой любитель выпить и втянул в это мою мать. Несколько месяцев назад, когда мне исполнилось восемнадцать, мы крупно поругались, и он выгнал меня из дома, словно я был грязью под его ногами, и мне не было места в их жизни.

Артемий глубоко вздохнул, как будто не хотел больше ничего ей рассказывать, словно боясь, что его раны снова откроются, но потом, через силу, он снова заговорил, продолжая свою печальную исповедь:

— С тех пор я жил со своим другом и его бабушкой, пока его родители работали и обустраивались в другом городе, — он говорил медленно, и его слова были наполнены горечью и благодарностью. — Через некоторое время родители моего друга забрали его и бабушку к себе в другой город, и они переехали. Разумеется, они не могли взять меня с собой. Они и без того много для меня сделали, разрешив пожить у них. Я это понимал, — в его голосе слышалась печаль, — и сказал им, что поговорил с мамой и могу вернуться домой, чтобы они не переживали за меня. Но они и не подозревали, что я просто врал, лишь бы не доставлять им хлопот. В тот день, когда они уехали, мне некуда было идти. Поэтому я отправился к маме и сказал ей, что хотел бы вернуться домой и пожить там до окончания школы, — он криво усмехнулся, словно напоминая себе о своей глупости. — Но она была пьяна, и даже не впустила меня в дом. Сказала, что это расстроит моего отчима, — он замолчал, и его голос сорвался, словно струна, натянутая до предела.

Артемий отвернулся и посмотрел на стену, пытаясь скрыть от Вики подступающие слёзы, которые были словно эхо его глубокой боли. Он не хотел показывать свою слабость, он не хотел, чтобы она жалела его.

— Поэтому я просто бродил по окрестностям, пока не нашел этот не запертый чердак, — наконец сказал он. — Я подумал, что смогу пожить в нём, пока не подвернётся что-то ещё, или пока я не окончу школу. В июне я иду в армию, поэтому я всего лишь стараюсь продержаться до этого времени, — его слова были наполнены безысходностью, словно он плыл по течению, не имея ни сил, ни надежды изменить свою судьбу.

Вика в этот момент, услышав его слова, подумала, что до июня ещё целых шесть месяцев. Целых шесть месяцев он будет жить в нечеловеческих условиях, если она ему не поможет. И это осознание наполнило её сердце ужасом и состраданием.

У неё в глазах стояли слёзы, словно отражение его боли, когда он закончил свой печальный рассказ. Она, с трудом сдерживая рыдания, спросила, почему он не попросил ни у кого помощи. Артемий, опустив глаза, сказал, что пытался, но совершеннолетнему гораздо сложнее получить от кого-то помощь, а ему уже восемнадцать, и по закону он уже самостоятельный человек. Кто-то, сжалившись над ним, дал ему телефоны приютов, где ему могли бы помочь, но они все располагались очень далеко, в других районах, и оттуда было бы проблематично добираться до школы, — его слова звучали, словно приговор. И потом, там надо было стоять в длинной очереди, чтобы получить место, словно он был какой-то вещью, а не человеком. Артемий сказал, что однажды попробовал туда попасть, но на чердаке он чувствовал себя в большей безопасности, чем в приюте, где он, как и на чердаке, был одинок.

В таких ситуациях Вика ещё многого не понимала, она только начинала открывать для себя мир взрослых проблем и у неё не было опыта, поэтому она, не понимая, как помочь, спросила:

— А разве нет других вариантов? Разве ты не мог рассказать в школе о том, что с тобой случилось? — её голос дрожал от волнения, и она надеялась, что существует какое-то решение.

Он, в знак отрицания, покачал головой и ответил, что он уже слишком взрослый для детского дома и приёмной семьи. Ему уже восемнадцать, и у его матери не будет никаких неприятностей из-за того, что она не позволяет ему вернуться домой. Он сказал, что хотел найти работу, и что каждый день, когда он уходил от Вики во второй половине дня, он отправлялся на поиски, но у него не было ни адреса, ни телефона, чтобы ему могли сообщить о принятом решении, поэтому все его попытки заканчивались ничем, и это только усложняло ситуацию. Его жизнь словно катилась по наклонной плоскости, без всякой надежды на спасение.

На каждый её вопрос у него был ответ, но ответы эти, как тёмные облака, не приносили облегчения, а лишь усугубляли её тревогу. Как будто Артемий испробовал все возможные варианты, чтобы выбраться из этой сложной ситуации, но таким людям, как он, не слишком охотно помогают. Эта безысходность, эта беззащитность перед лицом несправедливости, настолько её разозлили, что она, не сдерживая эмоций, сказала, что он сошёл с ума, раз собирается идти в армию. Она без обиняков выпалила:

— Какого чёрта ты решил служить стране, которая позволила тебе оказаться в таком положении? — её голос дрожал от смеси гнева и беспокойства.

Его глаза, в которых отражалась усталость и боль, погрустнели ещё больше, и он ответил, словно пытаясь защититься от её гнева:

— Страна не виновата в том, что моей матери на меня наплевать. — Он протянул руку и, как будто желая прекратить разговор, выключил лампу. — Спокойной ночи, Вика. С новым днём приходят новая сила и новые мысли.

После этих слов комната погрузилась в темноту, а в душе Вики бушевал шторм. Она почти не спала, её мысли метались, словно растерянные птицы в ночном небе. Вика была слишком сердита и не знала, на кого именно она сердилась — на себя, на Артемия, на свою страну, на весь мир. Мысли так и крутились в её голове, словно застрявшие в паутине: о том, как часто люди несправедливы друг к другу, отказывая в поддержке и взаимопомощи, словно каждый думал только о себе. И она вдруг задумалась о том, сколько ещё таких людей, как Артемий, скрывается в тени, беззащитных и одиноких, оставленных на произвол судьбы, не знающих, как найти выход из этого замкнутого круга. Неужели так было всегда? И её сердце сжалось от осознания огромного горя и равнодушия, которые несёт этот мир.

Она ходила в школу каждый день с неохотой, словно выполняя необходимую обыденную вещь, но ей никогда не приходило в голову, что школа может быть единственным хорошим местом для некоторых детей. Это было единственное место, где Артемий мог на несколько часов согреться, чувствовать себя в относительном безопасности и забыть про свои проблемы. А может и не только он.

Вика, переосмысливая свою жизнь, думала о том, что теперь она никогда не сможет уважать зажиточных людей, которые, по её мнению, были слишком равнодушны к страданиям других. Она понимала, что люди бывают разные, что чёрствые эгоисты есть не только среди богатых, но их хватает и среди людей более низкого достатка. Она тут же подумала о своей семье, и её сердце наполнилось разочарованием. Они не были богаты, но точно не настолько бедны, чтобы не помогать другим людям. Она вспомнила, что её родители никогда не занимались благотворительностью, и что они жили в своем маленьком мире, не желая видеть горе и несправедливость вокруг.

Она вспомнила, как однажды, несколько лет назад, когда она была ещё маленькой, они с отцом пошли в магазин за продуктами, и какой-то старик, с измождённым лицом, собирал деньги на операцию для своей жены, протягивая к прохожим дрожащие руки. Вика, с детской наивностью, спросила отца, могут ли они дать ему денег, помочь ему. Но он, словно отмахиваясь от назойливой мухи, ответил, что нет, что он много работает, чтобы что-то заработать, и не собирается разбрасываться деньгами направо и налево. Он сказал, что это не его вина в том, что другие люди не хотят работать, и что они должны сами о себе позаботиться. Всё время, что они были в магазине, он говорил ей о том, как люди обманывают, притворяются нуждающимися, чтобы получить помощь, и как это его раздражает. И пока не прекратится помощь этим аферистам, проблема, по его мнению, никогда не исчезнет. Его слова были полны цинизма и недоверия.

Вика, доверчивая и наивная, поверила ему, словно истине в последней инстанции. И всё это время она думала, что бездомные не имеют дома только потому, что они алкоголики, наркоманы или просто не хотят работать, как другие люди, — её сердце сжималось от осознания собственной глупости. Но теперь она знала, что это неправда, что за фасадом равнодушия скрывается боль и отчаяние. Конечно, кое-что в словах отца, возможно, до определенной степени, было правдой, но он говорил о худшем сценарии, словно он был нормой. Не все бездомные сами выбрали такую жизнь, многие из них были просто жертвами обстоятельств, словно пешки в чужой игре, и им просто не повезло, или им не протянули руку помощи в трудную минуту. Среди бездомных могли быть подростки, на которых наплевали собственные родители, или старики, на которых наплевали их дети.

Такие люди, как её отец, — вот это настоящая проблема. Вместо того чтобы помогать другим, сострадать, они прикрываются наихудшим сценарием, словно щитом, чтобы оправдать собственный эгоизм и свою жадность. И эта мысль жгла её изнутри, словно раскаленное железо.

Она решила, что никогда не будет такой. Она решила, что когда вырастет, даже если не будет богатой, будет делать всё, что в её силах, чтобы помочь другим людям, особенно детям, подросткам и старикам, чьи голоса часто остаются неуслышанными, и чья боль остается незамеченной. Она поклялась себе, что её сердце будет открыто для сострадания и любви, что она будет светом во тьме для тех, кто потерял всякую надежду.

Через некоторое время Артемий по-настоящему заболел. Несколько ночей подряд, словно призрак в ночи, он забирался по пожарной лестнице в комнату Вики, чтобы найти убежище на полу, возле её кровати. Вика сразу поняла, что с ним что-то не так, стоило ей на него посмотреть. Выглядел он ужасно. Его глаза, обычно полные жизни, теперь были покрасневшими и беспокойными, кожа бледная и землистая, и хотя за окном всё ещё царил зимний холод, его волосы были мокрыми от густого, липкого пота. Она даже не стала спрашивать, нормально ли он себя чувствует, — состояние Артемия кричало о том, что ему очень плохо. Его то знобило, то его пронизывало жаром, как будто его тело пыталось удержаться на плаву в бушующем океане болезни. В очередной раз, непроизвольно, Вика положила ладонь ему на лоб, и он оказался таким горячим, что она едва не позвала маму. Но этот страх, как тень, отошёл на второй план. Ей нужно было действовать.

Артемий, словно понимая её страх, остановил её, произнеся еле слышно:

— Со мной всё будет в порядке, Вика. — В его голосе сквозила тень безнадежности, но и твёрдая решимость. Он начал беспокойно устраивать себе постель на полу, словно пытаясь найти хотя бы немного уюта и покоя в этом жестоком мире.

Она, не колеблясь, попросила его немного подождать, а сама, как будто спеша на помощь, пошла на кухню и налила ему воды. В шкафчике, где хранились домашние лекарства, она нашла лекарство от простуды и температуры. Не совсем понимая, нужна ли именно эта таблетка Артемию, но повинуясь инстинкту, она заставила его выпить лекарство, веря, что это поможет.

Он лежал на полу, свернувшись калачиком, но, к её ужасу, примерно через полчаса он позвал хриплым голосом:

— Вика! Думаю, мне потребуется мусорное ведро или пакет. — Его слова прозвучали как последний вздох.

Вика вскочила с кровати, схватила мусорную корзину из-под письменного стола, и, словно покорная раба, опустилась перед Артемием на колени. Как только она это сделала, он тут же нагнулся над корзиной, и его вырвало. Её сердце сжалось от сострадания. В этом ужасе, перед лицом нестерпимой болезни, она ещё больше убедилась, что должна ему помочь.

Вике было его так жалко, что слёзы невольно навернулись у неё на глазах. Его мучила болезнь, ему было очень плохо, а у него не было ни ванной, чтобы ополоснуться, ни кровати, чтобы прилечь, ни дома, ни матери, чтобы позаботиться о нём. У него была только она, а она, в свою очередь, чувствовала себя беспомощной, словно птица со сломанным крылом, и не знала, как ему помочь.

Когда рвота у него прекратилась, она дала ему выпить воды, словно предлагая глоток живительной силы, а потом сказала, чтобы он лег в постель. Артемий с трудом отказался, чувствуя себя виноватым за то, что доставляет ей столько хлопот, но она не отставала, ее решимость была непоколебима. Поставив корзину для мусора возле кровати, она, словно спасая его от неминуемой гибели, уложила его в постель.

Артемий был такой горячий, его так трясло, что она просто побоялась оставлять его на холодном полу. Вика, как будто желая разделить с ним его страдания, легла рядом с ним, словно оберегая его сон. Следующие шесть часов его мучила лихорадка, и его рвало каждый час. Вика, словно маятник, выносила корзину в ванную, чтобы опорожнить и помыть её, а затем, вернувшись обратно, садилась рядом, и с болью в сердце, наблюдала за его страданиями. Это была ужасная ночь, но что ещё Вика могла сделать? Он нуждался в её помощи, ведь у него, кроме неё, никого не было.

Когда рано утром, с первыми лучами солнца, ему, с трудом, пришлось уходить из её комнаты, она сказала ему, чтобы он шёл на чердак, пообещав зайти проведать его перед школой. Вика, с удивлением, наблюдала за тем, как, шатаясь от слабости, у него хватило сил спуститься по пожарной лестнице, пока ещё было темно. Она оставила мусорную корзину у кровати и дождалась, когда мама придет её будить. Когда та, с обычным выражением лица, вошла в комнату, то сразу увидела корзину рядом с кроватью, и с удивленным видом, немедленно приложила руку ко лбу дочери.

— Вика, что случилось? — её голос звучал встревоженно.

Вика, словно играя свою роль, застонала и покачала головой.

— Меня всю ночь тошнило. Думаю, уже всё прошло, но я совсем не спала, — она произнесла эти слова с такой убедительностью, что её мать ни о чём не догадалась.

Мама Вики, обеспокоенная состоянием дочери, забрала мусорную корзину и, словно заботливая наседка, велела ей оставаться в постели. Она сказала, что позвонит в школу и сообщит, что дочь будет отсутствовать по болезни, и что ей нужно хорошенько отдохнуть. После того как она уехала на работу, Вика, словно нарушая все правила, пошла к Артемию, привела его обратно в свою комнату, и уложила в постель, чтобы он поспал и набрался сил. Тошнота, к сожалению, по-прежнему не покидала его, и он чувствовал себя ужасно. Периодически она заходила в комнату и проверяла, как он себя чувствует, и, наконец, к обеду, как по волшебству, он почувствовал себя лучше, тошнота прекратилась, и температура немного спала. Вика, с нежностью и заботой, приготовила ему суп, но он съел очень мало, так как аппетита у него совсем не было.

Они уселись на диван, и, чтобы согреться, укрылись одеялом, которое она принесла, словно теплым покрывалом от всех невзгод. Прижавшись к нему, она почувствовала покой, тепло и уют, которого ей так не хватало. Вике в тот момент казалось, что если человек будет чувствовать тепло и поддержку, то он быстрее поправится, и она хотела дать ему это тепло. Через несколько минут, совершенно неожиданно, Артемий чуть нагнулся к ней и прижался губами к задней части её шеи, чуть ниже того места, где начинается затылок. Это был быстрый, невесомый поцелуй, скорее как жест благодарности, как немой крик души, без комментариев и слов. Но Вика при этом почувствовала столько всего сразу, как будто молния пронзила её тело, от головы до кончиков пальцев. После этого прошло уже несколько часов, а она всё время трогала это место пальцами, словно пытаясь сохранить тепло его губ, потому что до сих пор ощущала их трепетное прикосновение.

Вика понимала, что это был, вероятно, худший день в его жизни, что он был на грани, но для неё, как ни странно, он стал одним из лучших, словно луч света во тьме. От этих мыслей ей было ужасно стыдно, и её щёки вспыхнули от смущения.

Вместе они смотрели мультфильм «Красавица и Чудовище». Досмотрели до того момента, где чудовище, умирая, прощается с Бэлль, а она в темноте и в отчаянии, плачет на его груди.

Артемий, сжав губы, схватил Вику за руку, когда смотрел эту трогательную сцену. Он сжал её так сильно, как будто хотел сказать: — Это мы. Он был Чудовищем, а Вика была Бэлль, и она не хотела, чтобы он умирал, чтобы он исчезал из её жизни. А после наступил свет, озаривший тьму.

— Просто нужно верить, сосредоточиться и в самые тёмные моменты увидеть свет, — прошептала она Артемию.

— Да! Это точно! — тихо ответил он и прижался к ней ещё сильнее.

Вике становилось страшно от того, что этот парень нравился ей всё больше и больше, что она становилась всё более зависима от его присутствия. Когда они находились вместе, она думала только о нём, все остальные проблемы казались ей такими незначительными, а когда его не было рядом, она беспокоилась за него, словно он был частью её, и она боялась его потерять. Её жизнь начинала вращаться вокруг этого человека, она знала, что это неправильно, что она теряет себя, что она не должна так сильно привязываться к нему, но ничего не могла с этим поделать. Она не знала, как быть в этой ситуации, ведь Артемий, как перекати-поле, мог уехать в любую минуту, и её сердце каждый раз сжималось от страха потерять его.

Он ушёл на чердак, словно возвращаясь в свою тюрьму, после того, как они закончили смотреть мультфильм, и Вика чувствовала себя виноватой, что она может лечь в теплую постель, когда он должен был вернуться в холод. Уже ночью, когда родители уснули, он, словно ночной гость, поднялся по пожарной лестнице. Предыдущей ночью, он, с её согласия, спал с ней в её постели, потому что ему было очень плохо, и Вика не могла оставить его одного. Перед тем как лечь спать, она с заботой отправила в стиральную машину одеяла, на которых он спал, чтобы они были чистыми и чтобы он не заболел снова.

— А где моя постель? — спросил Артемий, когда вошёл в комнату, и в его голосе чувствовалось легкое удивление.

— Тебе придётся снова спать со мной, потому что я отправила одеяла в стирку, чтобы они были чистыми и чтобы ты не заболел снова, — ответила она, стараясь говорить как можно спокойнее, но в душе её всё трепетало.

Сначала Вике показалось, что он хочет уйти, что он смутился её предложения. Но потом он, словно подчиняясь её желанию, закрыл балконную дверь, снял обувь и лёг рядом с ней.

Его больше не рвало, и его состояние улучшилось, но когда он лёг, Вика почувствовала сильное волнение, словно её сердце вот-вот вырвется из груди. Но на самом деле, она всегда волновалась, когда он был так близко, и с каждым разом её чувства становились всё сильнее.

Они лежали лицом друг к другу, в полумраке комнаты, и когда Артемий сказал: «Когда тебе исполнится шестнадцать?», Вика почувствовала, как её сердце забилось учащённо.

— Через два месяца, — прошептала она, еле слышно. Они продолжали смотреть друг на друга, и в этом молчаливом обмене взглядами таилось что-то большее, чем просто дружеский интерес. Её дыхание участилось, а в горле пересохло. Чтобы скрыть это, она спросила, стараясь звучать легко: — Когда тебе исполнится девятнадцать?

— Только в октябре, — ответил Артемий, его голос был тихим и спокойным.

Вика кивнула, пытаясь унять учащенное сердцебиение. Она гадала, почему он задавал вопросы о возрасте и что он думает о пятнадцатилетних, о ней. Смотрел ли он на неё так, словно она была всего лишь ребенком, или же она чувствовала не то, что должна была чувствовать? Что-то вроде младшей сестры, или может быть, что-то большее? Ей было почти шестнадцать, и разница в два с половиной года не казалась такой уж огромной. Может быть, когда людям пятнадцать и восемнадцать, эта разница воспринимается как пропасть.

— Я должен тебе кое-что сказать, — произнес Артемий, и в его голосе звучала осторожность.

Вика затаила дыхание, всё её внимание сосредоточилось на ожидании.

— Сегодня я связался с моим дядей. Мы с мамой бывали у него в Москве. Он сказал мне, что как только он вернётся из командировки, я могу приехать и остаться у него, — в его словах звучала надежда, возможно, и слегка облегчённая обреченность.

Вике следовало бы искренне порадоваться за него в этот момент, улыбнуться и поздравить этого парня с хорошей новостью. Но вместо этого она почувствовала, как что-то хрупкое, важное внутри неё треснуло. Она понимала, что это не просто временное расставание, это прощание, и осознание того, что от неё уходит что-то важное, что теперь она будет без него, заставило её почувствовать острую боль и беспомощность. Ей стало очень жаль себя. В её глазах отражалась не только радость за Артемия, но и печаль от предстоящей разлуки.

— Ты поедешь? — спросила она, её голос был тихим и неуверенным, словно она боялась услышать ответ.

Артемий пожал плечами, и этот жест неопределенности вызвал у неё внутренний трепет:

— Не знаю. Мне сначала хотелось поговорить с тобой, — его слова были полны намеков и скрытых смыслов, и Вика не могла понять, что именно он имел ввиду.

Он был так близко к ней в постели, что она чувствовала тепло его дыхания, и от этого её щёки вспыхнули, и дыхание перехватило. Вика вдруг заметила, что от него, словно от мятного леденца, пахнет мятой, и подумала, что он, наверное, чистит зубы перед тем, как прийти к ней. Ведь она каждый день, с заботой, давала ему с собой несколько бутылок воды для его нужд.

Она, не зная, как реагировать на его слова, поднесла руку к подушке и принялась рассеянно вытаскивать нитку, торчащую из шва наволочки. Оторвав, она стала крутить её между пальцев, словно пытаясь найти в этой нити ответы на свои вопросы.

— Не знаю, что сказать. Я очень рада, что у тебя будет дом, — сказала она, стараясь скрыть своё разочарование, — но как же школа?

— Я могу окончить её там, — ответил Артемий, словно обдумывал ситуацию. — Окончить школу — это пока главная моя цель, — в его словах звучало твердое убеждение, и Вика понимала, что он, наверное, уже всё решил.

Вика кивнула, словно соглашаясь с его доводами. Это прозвучало так, будто он уже принял решение, и все её надежды на то, что он останется рядом, рушились на глазах.

— Когда ты уезжаешь? — спросила она, и в её голосе проскальзывали грустные нотки.

Она задумалась о том, как далеко отсюда Москва, как много километров разделяло их. Вероятно, до неё ехать несколько часов, но это огромное расстояние, если у тебя нет машины, а у него её не было.

— Я до конца не уверен, что уеду, — сказал он, как будто улавливая её печаль. — Но постоянно думаю о том, что, ничего не меняя, ничего не изменится, — в его словах слышалась тоска по лучшей жизни.

Она, словно устав от этой безысходности, бросила нитку на подушку и опустила руку, чувствуя себя такой беспомощной.

— Что тебя останавливает? Ведь твой дядя предлагает тебе дом. Это хорошо, верно? — её голос звучал тихо и сдержанно.

Артемий сжал губы, словно сдерживая эмоции, и кивнул, соглашаясь с её словами. Потом, неожиданно, он взял нитку, с которой она играла, и тоже начал крутить её между пальцев, словно размышляя над чем то. Как и она, он, задумчиво, положил её обратно на подушку и сделал то, чего Вика от него совсем не ожидала. Он, не говоря ни слова, поднёс палец к её губам и коснулся их.

Тысячи мурашек, словно электрические разряды, пробежали по её телу, она думала, что от этого невыносимого напряжения она просто умрет на месте. Это было наивысшее наслаждение, которое Вика ощутила всем телом, и она не хотела, чтобы эти мгновения заканчивались. На несколько секунд его пальцы замерли на её губах, и он, смотрев ей прямо в глаза, сказал:

— Спасибо, Вика. За всё. — его голос был таким нежным и благодарным, что она готова была расплакаться от переизбытка чувств.

Он запустил пальцы ей в волосы, нагнулся и, с особой нежностью, поцеловал в лоб, и этот поцелуй, как печать, запечатлелся в её сердце. Ей было так тяжело дышать, что ей пришлось приоткрыть рот, чтобы захватить больше воздуха, словно утопающий, цепляющийся за соломинку. Она видела, что его грудь поднимается и опускается так же тяжело, как и её, и это заставляло надеяться, что он чувствует то же, что и она. Артемий, словно очарованный, посмотрел на неё, и Вика заметила, что его взгляд, полный нежности, скользит по её губам, и она понимала, чего он желает больше всего на свете.

— Тебя когда-нибудь кто-нибудь целовал? — тихо спросил он, его голос был как бархат.

Она, словно загипнотизированная, отрицательно покачала головой, и, как будто подчиняясь порыву сердца, подняла лицо к нему, потому что ей нужно было немедленно это изменить, иначе она просто не сможет дышать.

И тогда — так осторожно, словно она была хрупкой, как бабочка, которую он боялся сломать, — Артемий коснулся губами её губ и замер, словно боясь спугнуть магию этого момента. Она, словно завороженная, не знала, что делать дальше, но ей было абсолютно всё равно. Они могли оставаться так всю ночь и никогда больше не шевелить губами, и она чувствовала, что в этом касании заключена целая вселенная.

Его губы, словно два нежных лепестка, сомкнулись на её губах, и она почувствовала, как дрожит его рука, словно от переизбытка чувств. Вика, повинуясь инстинкту, начала повторять движения его губ, словно танцуя в ритме его сердца. Она почувствовала, как кончик его языка один раз, словно легкое прикосновение пера, коснулся её губ, и от этого неожиданного наслаждения её глаза закатились. Он сделал это ещё раз, потом ещё один, и тогда она, словно подражая его движениям, сделала то же самое. Когда их языки впервые встретились, она вроде как чуть улыбнулась, потому что много думала о своём первом поцелуе. Как это будет? С кем это будет? Но она даже представить не могла, что будет чувствовать себя так, как будто она попала в другой мир.

Он, как будто не желая прерывать этот магический момент, перекатил её на спину, прижался ладонью к её щеке и, словно напиваясь, продолжал целовать, всё сильнее и сильнее. Поцелуй становился всё более нежным, но при этом она чувствовала себя всё более раскованно и комфортно, будто они плыли по течению в океане любви. Больше всего Вике понравилось, когда он на секунду оторвался от неё, посмотрел сверху, словно изучая, а потом, с новой силой, поцеловал её ещё крепче, словно не желая отпускать.

Они целовались так долго, что у Вики заболели губы от непрерывных поцелуев, и глаза начали слипаться, сон одерживал победу над реальностью. Когда они заснули, их губы всё ещё соприкасались.

Они больше не говорили о Москве, словно их не волновало, что произойдет в будущем.

Она так до конца и не поняла, уедет он или нет, но в эту ночь они были вместе, и этого было достаточно.

Теперь Артемий, словно одержимый любовью, каждый день приходил к Вике сразу после школы, как будто не мог прожить без неё ни минуты. Он быстро принимал душ, словно смывая с себя всю усталость и тревоги, и они, словно два магнита, тянулись друг к другу, и целовались. Каждый день испытывать наслаждение от их нежных, полных страсти поцелуев, это было потрясающе.

Им вместе было так хорошо, как будто они были двумя половинками одного целого… Артемий, по отношению к Вике, был таким нежным и заботливым, словно оберегал её, как драгоценное сокровище. Он никогда не делал ничего такого, что ей не нравилось, и, как ни странно, даже не пытался делать ничего подобного. Вика, в свою очередь, никогда ни о чём не распространялась: ни о себе, ни о своей семье, ни о том, что происходит у них дома. Она была уверена, что Артемий такой же, что он не будет давить на неё, что он будет уважать её личное пространство. Если раньше он только мог догадываться о том, какая у неё грудь, смотря на её формы сквозь одежду, то теперь он знал об этом наверняка, и она, нисколько этого не стесняясь, наслаждалась его прикосновениями.

Вика представить не могла, как можно жить без человека, который тебе так сильно нравится, человека, который делает тебя счастливой, как никто другой. Если бы это зависело только от неё, они бы с Артемием не расставались ни на минуту, они бы целовались дни и ночи напролёт, и даже в перерывах, возможно, немного разговаривали, потому что молчание с ним было таким же приятным, как и поцелуи. Артемий, оказывается, умел рассказывать смешные истории, он обладал прекрасным чувством юмора, хотя и не показывал этого часто. Вике нравилось, когда он находился в разговорчивом настроении, потому что такое случалось не часто, и она ценила эти моменты больше всего. Он рассказывал интересные истории, причём так увлекательно, что она слушала его с восхищением, открыв рот от удивления. К тому же, он многое мог сделать своими руками, он был очень талантлив. За время своих визитов он отремонтировал её фен, миксер, старый приёмник. А ещё он много улыбался, и его улыбку она любила, возможно, даже больше, чем его поцелуи, потому что она видела в ней искренность и чистоту. Иногда ей просто хотелось, чтобы он помолчал и перестал улыбаться или целоваться, ей хотелось просто смотреть на него, как на произведение искусства, и любоваться им. Ей нравилось смотреть в его глаза, в них было что-то особенное. Они такие голубые, что даже если он стоял в другом конце комнаты, его глаза всё равно было видно издалека, настолько они были яркие и пронзительные. Она даже делала зарисовки, рисовала простым карандашом его портреты: когда он улыбается, когда грустит, когда удивлён, — ей хотелось запечатлеть каждую его эмоцию. У неё получилась целая серия портретов с его разными эмоциями, и на каждом портрете она выделяла глаза голубой пастелью, только они были цветными и выделялись среди чёрно-белого карандашного рисунка. С той ночи, когда они впервые поцеловались, они больше не заводили разговор о Москве, словно эта тема была под запретом. Вика сама не хотела об этом говорить, потому что расставание с Артемием наводило на неё грустные мысли, и она отгоняла их, словно назойливых мух.

Как-то днем, они ехали из школы в автобусе, Артемий поцеловал Вику. В этом не было ничего необычного, потому что к тому моменту они уже много целовались, но это был первый поцелуй на людях. Когда они были вместе, всё вокруг словно исчезало, и Артемий забывал о том, что на него смотрят другие люди. Но Катя, сидевшая позади, не забывала. Она заметила их поцелуй, и, словно заведенный механизм, её слова потекли в пространство:

— Не могу поверить, что Вика позволяет ему прикасаться к себе. Это просто ужас. Он ходит в одной и той же одежде почти каждый день, выглядит, словно… словно… словно бродяга.

Слова Кати, пропитанные презрением и осуждением, достигли Вики, и от этого она почувствовала острую боль, словно её ударили в самое сердце. Не только за себя, но и за Артемия, которого она любила и, возможно, слишком сильно привязывалась. С болью она видела, как слова Кати отразились в его глазах, как они заставили его отстраниться от неё.

Она почувствовала прилив гнева. Хотелось повернуться и поставить Катю на место, объяснить ей, что она не имеет права судить о человеке, не зная его, что Артемий добрый и заботливый, несмотря на внешность, что его забота и доброта заслуживают уважения. Но прежде чем она успела повернуться, Артемий, словно угадав её намерения, схватил её за руку и покачал головой.

— Не надо, Вика, — его голос был тихим, но в нём звучала уверенность. — Не стоит сердиться на таких людей. Они существуют для того, чтобы мы смотрели на них и старались быть совсем другими, более терпеливыми и понимающими. Иногда нужно понимать, что за внешней оболочкой может скрываться доброта и ценность. — его слова заставили её задуматься, и, хотя гнев ещё не утих, она почувствовала, что он прав.

Она послушала Артемия. Поэтому, как бы ни хотелось ей вступить в спор с Катей, она подавила в себе этот порыв.

Но остаток пути она злилась на то, что Катя, словно не имея сердца, может так просто ранить и унизить человека, даже не понимая, сколько боли она причиняет своими бессердечными словами. Ей было больно ещё и от того, что Артемий, похоже, как будто привык к подобным комментариям, к тому, что его осуждают за его бедность и за его внешний вид. Но, собравшись с мыслями, она вспомнила старую поговорку: «Придорожная пыль неба не коптит», и слова Кати перестали казаться такими важными.

Вика, словно негласно давая понять Кате, чтобы та замолчала, нагнулась к нему и, с нежностью, поцеловала в щёку, а потом, как бы ища защиты, положила голову ему на плечо.

— Знаешь что? — сказала она ему, её голос был полон тепла и любви.

Он, словно улавливая её настроение, переплел свои пальцы с пальцами её руки и, с нежностью, сжал их.

— Что? — спросил он, и в его голосе чувствовалась забота.

— Ты для меня самый лучший на свете человек, — сказала она, глядя ему в глаза, и в её голосе было столько любви, что она сама от этого растрогалась.

Она почувствовала, что он тихо рассмеялся, и сама, невольно, улыбнулась, потому что ей нравился его смех.

— По сравнению с кем? — спросил он, словно дразня её.

— По сравнению со всеми, — ответила она, без всяких сомнений.

Он поцеловал её в макушку, от его поцелуя её тело наполнилось нежностью. После этого он произнёс:

— Ты тоже для меня лучше всех, Вика. Ты самая лучшая, — его слова звучали, словно клятва верности.

Когда автобус подъехал к нужной остановке, они, как будто два любящих голубка, шли по проходу взявшись за руки, он впереди, Вика за ним, словно она пряталась за его спиной от всех невзгод этого мира. Поэтому он не видел, как она развернулась и, в отместку за оскорбление Артемия, пихнула Катю, которая заслужила такой пинок, так как выражение её лица не оставляло ей выбора.

Когда они подошли к её квартире, Артемий, словно хозяин дома, взял ключ из её руки и, ловким движением, открыл дверь. Ей было немного странно видеть, насколько уверенно и комфортно он почувствовал себя в её доме, как будто он был его частью. Когда они вошли, и он, так же уверенно, закрыл дверь на задвижку, Вика, по привычке, попыталась включить свет в прихожей, но лампочка не загорелась. Электричества не было. Артемий, как будто это был его дом, с любопытством, осмотрел электрический счётчик, с которым, к её удивлению, всё оказалось в полном порядке. Телевизионное шоу на сегодня отменялось, но Вика не слишком расстроилась, потому что они всегда находили чем себя занять, главное, что они были вместе. Им было просто хорошо вдвоём, а всё, что было вокруг, казалось неважным, и они с легкостью приспосабливались к любым обстоятельствам, пока были вместе.

— Плита у вас электрическая или газовая? — спросил Артемий, словно собирался что-то сотворить, и Вика, несколько сбитая с толку его вопросом, ответила:

— Газовая, — с любопытством наблюдая за ним. Он, словно находясь у себя дома, сбросил обувь и, как будто чувствуя себя на кухне, как рыба в воде, уверенно направился туда.

— Я собираюсь кое-что для тебя приготовить, — сказал Артемий, и от его слов у неё забилось сердце от предвкушения.

— Ты умеешь готовить? — спросила она, с нескрываемым удивлением.

Он, как будто не слыша её вопроса, открыл холодильник и начал, не спеша, перебирать продукты, словно выбирая ингредиенты для волшебного зелья.

— Да. Я люблю готовить, а потом пробовать то, что получилось. Но больше, пожалуй, я люблю что-то мастерить и ремонтировать, так же, как ты любишь рисовать, — Артемий, словно фокусник, вынул какие-то продукты из холодильника и поставил на плиту сковородку. Вика, не сводя с него глаз, прислонилась к рабочему столу и, затаив дыхание, наблюдала за ним, словно завороженная. Он даже не заглядывал в рецепт, просто наливал и выкладывал что-то в миски, а потом всё перемешивал, не пользуясь мерной ложкой. Она никогда не видела, чтобы её отец хоть что-то делал на кухне, словно эта территория была для него запретной. Она была уверена, что большинство мужчин были на него в этом похожи, и даже не мечтала о том, что встретит мужчину, который умеет готовить. Но, увидев, как Артемий хозяйничает на кухне, она поняла, что ошибалась, и все её стереотипы разрушились, как карточный домик.

— Что ты готовишь? — спросила она его, и, словно маленькая девочка, подтянулась и уселась на рабочий стол, чтобы быть ближе к нему.

— Оладьи, — ответил Артемий, словно совершая магию, подошёл к ней с миской в руке и окунул в смесь ложку. Он, словно предлагая попробовать кусочек счастья, поднёс ложку к её губам. Тесто для оладий — это её слабость, и такого вкусного теста Вика никогда не пробовала, словно его готовил искусный кулинар.

— Супер, — оценила она, облизывая губы, и в её глазах отражалось наслаждение.

Он поставил миску рядом с ней, нагнулся и поцеловал её. Тесто для оладий и губы Артемия — это было как кусочек рая, подумала она. Из неё вырвался легкий стон, едва слышный, но красноречиво, давая понять Артемию, как ей нравится это сочетание. Он рассмеялся, но не прервал поцелуя. Смех смешивался с нежностью его губ, и это совершенно растопило её сердце. Счастливый Артемий был просто идеален, он сводил её с ума в самом хорошем смысле этого слова. Вике хотелось больше узнать о мире, который нравился Артемию, и, по-своему, она хотела подарить ему этот мир.

Когда он целовал её, она задумалась о любви. У неё никогда раньше не было такого близкого друга, такого понимающего и заботливого, и поэтому ей было не с чем сравнить свои чувства. На самом деле, до Артемия она никогда не хотела иметь никаких серьезных отношений с парнями. В её семье она видела отвратительное отношение отца к матери, и это сформировало в ней глубокую неприязнь к мужчинам и недоверие к ним.

Временами она спрашивала себя, сможет ли вообще когда-нибудь довериться парню, забыть об ужасных примерах из прошлого. По большей части она ненавидела мужчин, видя в них лишь отражение своего отца. Но то время, которое она провела с Артемием, изменило её. Конечно, они были не так давно знакомы, но он казался исключением из всех правил, которые она создала для себя. Он заслуживал доверия, и она это чувствовала.

Он закончил целовать её и снова взял миску. Он отошёл к плите, и, словно опытный повар, начал ложкой выкладывать тесто для оладий на раскалённую сковороду, создавая золотистые кружочки, которые обещали стать вкуснейшим блюдом.

— Хочешь узнать секрет приготовления пышных и вкусных оладий? — спросил Артемий, словно делясь самым сокровенным знанием, и в его глазах горел огонек вдохновения.

Она не была уверена, что её сильно интересовало приготовление пищи, потому что до этого момента она никогда этим не увлекалась, но Артемию каким-то образом удалось пробудить в ней желание узнать всё то, что знал он, и, словно завороженная, она ждала продолжения его рассказа. Возможно, всё дело было в том, каким счастливым он выглядел, когда говорил об этом, словно он раскрывал тайны вселенной.

— Первый секрет пышности оладий: кефир должен быть теплым или комнатной температуры, но ни в коем случае не холодным, иначе оладьи не поднимутся, — принялся объяснять Артемий, с ловкостью переворачивая первую порцию оладий на сковороде. — Готовое тесто ни в коем случае не перемешиваем, чтобы не разрушить его воздушность. Аккуратно выкладываем тесто ложкой на раскаленную сковороду с растительным маслом. Жарим до румяности под крышкой, чтобы они пропеклись изнутри. — Он достал тарелку и, как будто заботясь о ней, разложил на неё бумажные салфетки. — Готовые оладьи выкладываем на бумажные салфетки, чтобы впитался лишний жир, и они не были слишком жирными. — Он закончил свою речь, и в его голосе звучала гордость за своё мастерство.

Артемий, словно подавая ей плод своих трудов, выложил первую порцию золотистых оладий на тарелку с салфетками, подошёл к ней, и, с нежной улыбкой, оперся о столешницу по обе стороны от неё, как будто она была сокровищем, которое он оберегал. Электричество включили как раз в тот момент, когда он, нежно, потянул вниз воротник её рубашки. Он, словно следуя невидимому зову, снова поцеловал то место ниже затылка, которое любил целовать больше всего, и медленно, словно рисуя узор, провел руками по её спине, и её тело отозвалось на его прикосновения. Вика постоянно чувствовала его губы на своей шее, даже тогда, когда его не было рядом, словно невидимая печать любви, которая оставалась на ней.

Пока пеклись оладьи, и Артемий, с нежной улыбкой, собирался поцеловать её в губы, они вдруг услышали, что кто-то настойчиво звонит в дверь, словно нарушая их идиллию. Вика, быстро спрыгнув со стола, лихорадочно оглядывала кухню, словно пытаясь скрыть следы их пребывания. Артемий, почувствовав её тревогу, взял её лицо в ладони и заставил посмотреть на него, словно хотел сказать, что всё в порядке.

— Присмотри за оладьями. Закончишь печь сама, — он, с нежностью, прижался к её губам, словно запоминая их вкус, потом отпустил её и поспешно прошёл в гостиную, чтобы взять свой рюкзак. Он, словно призрак, исчез через балкон как раз в ту минуту, когда Вика, не до конца придя в себя, открыла дверь. На пороге, с угрюмым видом, стоял её отец.

Она, стараясь выглядеть как обычно, пошла на кухню и стала собирать со стола остатки ингредиентов для оладий. Следом за ней на кухню вошёл отец, и его взгляд, словно сканер, пробежался по всему помещению. Он посмотрел по сторонам, и его взгляд зацепился за сковороду на плите и тарелку с золотистыми оладьями.

— Ты готовишь? — спросил он её, и в его голосе звучало удивление.

Вика, с учащенным сердцебиением, кивнула, потому что её сердце билось с бешеной силой, и она боялась, что отец услышит дрожь в её голосе, если она ответит. С минуту она, замерев на месте, оттирала место на столешнице, которое было идеально чистым, словно пытаясь отвлечься от страха. Потом, откашлявшись, и, стараясь говорить спокойно, сказала:

— Это оладьи.

Отец, не обращая на неё внимания, подошёл к холодильнику и достал бутылку пива.

— Электричества не было, — добавила она, стараясь объяснить всю ситуацию. — Мне стало скучно, поэтому я решила испечь оладьи, пока не дадут свет. — Она старалась, чтобы её слова звучали правдиво.

Отец сел у стола и следующие десять минут расспрашивал её о школе и о том, собирается ли она учиться в колледже. Временами, Вика видела намёк на то, какими могут быть нормальные отношения с отцом. Они просто сидели с ним за столом, обсуждали колледжи, старшую школу и выбор профессии. Хотя, по большому счёту, она ненавидела своего отца, но ей очень хотелось, чтобы таких моментов с ним было больше. Если бы только он мог всегда быть таким, как в эти моменты, то всё было бы совершенно иначе. От его неправильного поведения страдали они с матерью.

Вика всё делала так, как сказал Артемий. После того, как закончила печь, она взяла тарелку и протянула её отцу. Ей было противно, что она так мило ведёт себя с ним. У неё было такое чувство, будто отец не заслужил этих оладий.

— Очень вкусно, — оценил отец. — Просто замечательно.

Она выдавила из себя «спасибо», хотя не одна она их пекла. Но и об этом Вика ему сказать не могла. Отец съел несколько оладий.

— Оставим немного для мамы, — сказала она, — и немного я отложу в школу на завтра. — Дождавшись, пока оладьи остынут, она положила их в пластиковый контейнер и отнесла к себе в комнату. Она даже не хотела пробовать их без Артемия, поэтому дождалась, пока он придёт поздно ночью.

— Тебе следовало бы попробовать их горячими, со сметаной или вареньем, — сказал Артемий. — В этот момент они самые вкусные.

— Мне не хотелось есть их без тебя, — ответила она. Вика принесла из кухни чай и варенье. Они сидели на кровати, прислонившись спинами к стене, и пили чай с этими бесподобными оладьями. Она сказала Артемию, что оладьи получились просто замечательные. Но не стала говорить, что это лучшие оладьи из тех, что ей доводилось пробовать. Ей не хотелось раздувать его самомнение, ей больше нравилось то, как скромно он себя ведёт.

Она попыталась взять ещё, но Артемий отодвинул от неё контейнер с оладьями и закрыл его крышкой.

— Если съешь слишком много, тебя начнёт тошнить, и моя стряпня перестанет тебе нравиться.

Вика рассмеялась:

— Это невозможно.

Артемий допил чай и встал, повернувшись лицом к кровати.

— Я кое-что сделал для тебя. — Он сунул руку в карман.

— Уже интересно. И что же это?

Он улыбнулся и покачал головой, потом вытянул вперед кулак. Вика протянула ладонь, и он уронил туда что-то твёрдое. Это был маленький деревянный цветочек размером в пару дюймов, вырезанный из дерева.

Она провела по цветочку большим пальцами, пытаясь улыбаться не слишком широко. Это не был не до конца распустившийся цветок, и он выглядел как бутон, готовый распуститься. Его лепестки были неровными сам он был необычный.

— Ты это сделал? — спросила она, глядя на него снизу вверх.

Он кивнул:

— Я вырезал его старым канцелярским ножом, который нашёл в коробках на чердаке.

Лепестки цветка слегка размыкались, как будто готовые раскрыться, оставляя небольшое углубление в верхней части. Вика не знала, что сказать. Она почувствовала, как он сел рядом с ней на кровать, но никак не могла отвести взгляд от цветочка, чтобы поблагодарить его.

— Я вырезал его из ветки, — шепотом объяснил Артемий, — ветки того самого дерева у дороги.

Вика даже подумать не могла, что этот скромный дар понравится ей до такой степени. Хотя, возможно, её чувства были не к подарку, а к Артемию. Она сжала цветок в ладони, нагнулась к Артемию и поцеловала его с такой силой, что он упал на кровать. Она забросила на него ногу и оседлала его. Артемий схватил её за талию и улыбнулся.

— Я вырежу для тебя целый дом из этого дерева, если такой будет награда, — прошептал он.

Вика рассмеялась:

— Тебе пора перестать быть таким идеальным. Я и так ценю тебя больше всех остальных людей, но ситуация становится несправедливой по отношению к остальным, потому что с тобой никто никогда не сравнится.

Его рука легла ей на затылок, он уложил Вику на спину, а сам оказался сверху.

— Значит, мой план работает, и каждая бабочка ищет свой цветок. — сказал Артемий перед тем, как снова поцеловать её.

Пока они целовались, она крепко сжимала в руке цветок, желая верить, что это был обычный, ничем не примечательный подарок, просто так, для неё. Но в глубине души она боялась, что это был прощальный подарок, что Артемий дарил ей это на память перед своим отъездом в Москву, и что этот поцелуй, этот идеальный день, — это всего лишь предвестник скорого расставания.

Вика не хотела помнить Артемия, она хотела видеть и ощущать его рядом постоянно. Она считала, что если кого-то вспоминаешь, значит, этот человек перестал быть частью твоей жизни, а она не хотела, чтобы Артемий исчезал из её мира.

Она не хотела, чтобы он уезжал в Москву. Ей было больно от мысли о разлуке, но она понимала, что это эгоизм с её стороны. Он не мог продолжать жить на чердаке, у него должны быть иные перспективы, и она должна уважать это. Она не могла понять, чего боялась больше: увидеть, как он уезжает, или эгоистично умолять его остаться, лишив его возможности жить более счастливой жизнью, возможно, даже счастливее, чем с ней.

Она знала, что им нужно поговорить об этом. Но она решила, что спросит его о Москве завтра вечером, когда он придёт на ночь. Она просто не хотела спрашивать его об этом сегодня, потому что сегодняшний день был идеальным, полным любви и нежности, и она не хотела омрачать его грустными мыслями о предстоящем расставании. Она хотела продлить эту идиллию, как можно дольше.

На следующий день родители Вики вернулись домой очень поздно. Это была суббота, поэтому отец с мамой отправились на какое-то общественное мероприятие, где, как обычно, они должны были поддерживать свой социальный статус. Её отец возглавлял агентство недвижимости и, к тому же, работал в Администрации города, поэтому им приходилось часто появляться на публике, в том числе и на деловых ужинах, и ей от этого было противно. Её отцу просто нужно было поддерживать свой имидж, а о чувствах других людей он не думал.

Артемий уже был в комнате Вики, когда они вернулись домой. Она слышала, как они ссорятся, едва войдя в квартиру. Разговор был приглушённым, но ей всё равно удалось кое-что разобрать, и от этого ей стало очень грустно. Отец, как обычно, обвинял мать во флирте, в том, что она флиртовала с каким-то мужчиной на этом мероприятии, и ему было всё равно, что это не правда.

Но Вика знала свою мать, она была уверена, что она бы никогда не сделала ничего подобного, она никогда не позволила себе запятнать честь своей семьи. Скорее всего, какой-то мужчина сам оказал ей какие-то знаки внимания, и отец, как обычно, заревновал, и, словно дикий зверь, начал издеваться над ней. Ведь, по мнению Вики, её мать была настоящей красавицей, и отец не мог смириться с тем, что мужчины оказывают ей знаки внимания.

Вика услышала, как отец назвал её шлюхой, а потом до её комнаты стали доноситься звуки ударов, и сердце Вики замерло от страха. Она, полная негодования, начала выбираться из постели, чтобы защитить мать, но Артемий, словно почувствовав её порыв, схватил её за руку, потянул обратно, и, с тревогой, сказал, что не нужно вмешиваться, иначе и ей достанется, и тогда они вдвоем станут жертвами его гнева. Вика, глядя ему в глаза, попыталась объяснить ему, что иногда её присутствие помогает.

— Когда я вмешиваюсь, отец обычно отступает и успокаивается, — произнесла она, надеясь убедить Артемия в своей правоте.

— Ты уже забыла, что было в прошлый раз, — не отступал Артемий, чувствуя, как её наполняет гнев и отчаяние, словно он видел её насквозь.

Вика, не в силах больше слушать эти ужасные звуки, которые разрывали её сердце на части, встала и решительно пошла в гостиную, словно идя на войну. Артемий попытался её удержать, но она, полная страха за свою маму, оттолкнула его руку и продолжила свой путь, полная решимости защитить её.

Отец обычно расчетливо бил её туда, где не остаётся видимых синяков, словно он был профессиональным палачом, который знает, куда бить, чтобы не оставить следов. Вероятно, меньше всего на свете ему хотелось, чтобы люди в городе знали, как он обращается со своей женой, чтобы не испортить свой идеальный образ. Вика несколько раз видела, как он бил её ногами, душил, наносил удары по спине и в живот, таскал за волосы, и от этих воспоминаний её начинало тошнить. Несколько раз он бил её по лицу, но это всегда были только пощечины, поэтому следы не оставались надолго, словно это была игра, в которой он не хотел проиграть.

Вика, с замиранием сердца, заглянула в гостиную, и от увиденного её затошнило. Отец, словно безумный зверь, схватил шнур от зарядки для телефона и изо всех сил начал хлестать им мать по спине и плечам, и был слышен звук хлёстких ударов и её сдавленные крики боли. Он, словно животное, повалил её на диван, взгромоздился на неё, одной рукой он держал её за горло, лишая воздуха, а другой задирал её платье. Мама, словно борясь за жизнь, пыталась отбиваться, но с каждым ударом становилась всё слабее и слабее, а Вика, словно парализованная, при виде этой ужасной картины, застыла на месте, не в силах пошевелиться. Мать умоляла его отпустить её, и тогда он, словно в насмешку, ударил её прямо в лицо и приказал заткнуться, и от этого у Вики похолодело сердце, потому что она понимала, что отец насилует её мать.

Со злостью и агрессией в голосе, словно наслаждаясь её страданиями, он произнёс:

— Заткнись, и получай внимание, которого тебе так хотелось, шлюха!

Мама, словно сломавшись, застыла и перестала сопротивляться, и только слёзы катились по её щекам. Вика слышала, как она тихо плачет, а потом, словно призывая на помощь, она произнесла:

— Пожалуйста, успокойся, Вика здесь.

Вика никогда не видела его таким. Внутри неё в это момент произошёл такой взрыв ненависти к своему отцу. Она даже не предполагала, что такое может с ней произойти.

Она пошла на кухню, открыла ящик, схватила самый большой нож, который смогла найти и… Она как будто покинула своё тело. Она как будто видела себя со стороны, видела, как идёт с ножом в руке через кухню, она была уверена, что не сможет им воспользоваться, просто ей хотелось хоть как то поставить отца на место. Но как раз перед тем, как она вышла из кухни, руки Артемия обхватили её за талию и подхватил. Она выронила нож, мать услышала это. Они встретились с ней глазами, когда Артемий нёс её обратно в спальню. Когда они снова оказались в её комнате, она принялась колотить его кулаками в грудь, пытаясь вырваться и побежать на помощь матери. Вика плакала и делала всё, чтобы убрать его с пути, но он как скала не двинулся с места.

Артемий обнял её и сказал:

— Вика, успокойся. — Он продолжал повторять это снова и снова и долго держал её, пока она не смирилась с тем, что он никуда не уйдет. Он не позволял ей снова идти туда и схватиться за нож.

Он подошёл к кровати, взял свою куртку и начал натягивать обувь.

— Твоя мама сама знает, что делать. Ведь у каждого из нас всегда есть выбор. Но если хочешь, мы идём к соседям, — сказал он. — Мы вызовем полицию.

— Полиция!

В прошлом мама предупреждала её, чтобы она не звонила в полицию. Она говорила, что это навредит репутации отца. Но, честно говоря, ей было на него наплевать. Ей было всё равно, что с ним будет, но она была уверена, что все, кто его окружал, не подозревали об ужасной стороне его жизни. Вике хотелось только одного: помочь матери, поэтому она натянула куртку и подошла к шкафу за обувью. Когда она обернулась, Артемий смотрел на дверь спальни.

Она открывалась.

В комнату вошла мать, быстро закрыла за собой дверь и заперла её. Её лицо было разбито, из губы текла кровь, волосы растрёпаны. Она посмотрела на Артемия, потом на Вику.

Вика даже не успела испугаться, что она застала парня у неё в комнате. Вика подошла к ней, взяла за руки и подвела к кровати. Она поправила ей волосы, погладила по плечам, на которых остались багровые полосы от шнура, и заговорила.

— Мы пойдём к соседям и вызовем полицию, мама. Ты согласна?

Её глаза расширились, и она затрясла головой.

— Нет, — сказала она и посмотрела на Артемия. — Нельзя. Нет.

Тот уже собирался уходить, но остановился и посмотрел на Вику.

— Отец пьян, Вика, — продолжала мать. — Он слышал, как захлопнулась твоя дверь, поэтому ушёл в нашу спальню. Он больше не будет. Если вызвать полицию, станет только хуже, поверь мне. Просто дай ему проспаться, завтра всё наладится.

Вика покачала головой, от слёз у неё глаза были покрасневшими и припухшими.

— Мама, он просто издевался над тобой и пытался тебя изнасиловать!

Она опустила голову и поморщилась, когда Вика это сказала, потом снова покачала головой.

— Всё не так, Вика. Мы женаты много лет, а иногда брак — это не только… Ты слишком молода, чтобы это понять. К тому же, мы все когда то ответим за свои действия.

На минуту в комнате стало совсем тихо, а потом Вика не выдержала:

— Я надеюсь, что никогда этого не пойму.

И тут мать заплакала. Она просто обхватила голову руками и зарыдала. Вике оставалось только обнять её и плакать вместе с ней. Она никогда не видела её такой расстроенной, напуганной и несчастной. От этого у Вики защемило сердце.

Когда они успокоились, Вика оглядела комнату. Оказалось, Артемий уже ушёл. Он тактично понял, что им нужно побыть вдвоём. Они пошли на кухню, и Вика помогла матери обработать раны и привести себя в порядок. Мать так ничего и не сказала о пребывании Артемия в их квартире. Она не произнесла об этом ни слова. Вика ожидала, что она накажет её, за постороннего в квартире, но она этого не сделала. Вика поняла, что она не хочет об этом говорить, потому что не признает ситуацию. То, что причинило ей боль, было просто отправлено в дальний ящик, чтобы об этом больше никто не вспоминал.

Наступил тот день, когда Артемий, как она и боялась, уехал. Целый день Вика, словно в забытьи, молча рисовала, и к концу дня даже немного устала, словно она выплеснула всю свою энергию на бумагу. Ей нужно было доверить бумаге всё то, что она чувствовала и держала в себе, иначе она просто могла сойти с ума, потому что её переполняли эмоции. Ближе к ночи, она, словно ища спасения от реальности, взяла бинокль отца и поднялась на крышу. Она долго, словно ждала чуда, смотрела через бинокль на двери чердака соседнего дома, где когда-то жил Артемий, надеясь, что там появится тусклый свет или, может быть, сам Артемий. Может, он не уехал или вернулся по какой-то причине, словно у неё была тайная надежда на то, что это был сон, и он все ещё рядом. Но её окружала лишь ночь и полная тишина, и ничто не предвещало чуда.

Их последняя ночь была для них слишком грустной, как будто они знали, что этот день будет последним. По началу они немного целовались, но это, почему то, не радовало их, как раньше, словно поцелуи потеряли свою магию. Второй раз за два дня он сказал Вике, что передумал и никуда не поедет, что не хочет оставлять её одну, словно ища поддержки в её глазах. Она понимала, что жила как-то раньше, без него, а он без неё, и с его стороны было бы глупостью отказываться от возможности иметь дом только из-за нее, но от этого ей было не легче. Они оба это знали, но всё равно было больно, грустно и обидно.

Вика постаралась не печалиться из-за этого, поэтому пока они лежали вместе в кровати, она попросила его рассказать о Москве.

— Возможно, я приеду туда после окончания школы. — Сказала она, с мыслью о том, что ей хотелось быть там, где он.

Когда он начал говорить, в его глазах появилось странное выражение. Такого Вика никогда у него не видела. Казалось, он рассказывает о чём то необычном.

Артемий рассказал ей, что его дядя живет в многоэтажном доме с террасой на крыше.

Конец ознакомительного фрагмента.