Каменная птица папороть

Любовь Николаевна Данилова

В основу сюжета повести легли реальные обстоятельства экспедиции палеонтолога В. П. Амалицкого по Русскому Северу конца XIX века – по краю исчезающей сказки. Опасное плавание по Чёртовой реке, загадочные встречи и настоящие открытия, среди которых не только безмолвные камни, но и гораздо большее: заповедные места, северные деревни и их жители – хранители древних обычаев, исконного языка и мудрой силы суровых предков. По воле Хозяина реки туман укроет и спасет, обронит птица папороть перо…

Глава 2

На сухонских переборах

Мужички-гребцы, нанятые в Тотьме, божились, что Нижнюю Сухону знают, что им не впервой и не подведут. Но Амалицких не отпускала тревога. У Анны не шёл из головы последний разговор на пароходе: какие испытания готовит им река? Вот уже и гребцы осеняют себя крестным знамением, опасливо поглядывая по сторонам. Тем не менее Сухона и после Тотьмы была всё та же, чем ввергала в уныние Владимира Прохоровича. Сутки потеряли.

Зато после Камчуги, как только берега начали подниматься всё выше и многообещающе оголяться, слой за слоем показывая миллионы лет своего прошлого, настроение профессора заметно улучшилось.

— А где ещё его — это прошлое — вот так увидишь, не копая?! Посмотрел налево, глянул направо! В каком музее? То-то! — восторгался Владимир Прохорович, Анна радовалась азарту мужа. — Просторы севера здесь вполне разговорчивы. Как опрометчиво названы немыми! Вот научимся понимать их язык…

То и дело Амалицкий требовал приставать к берегу, чем вызывал явное неудовольствие гребцов: какой в том смысл? Вот зачем встали под осыпью, где, того гляди, каменье на головы посыплется! Дак он ещё и сам по склону выше лезет, молотком своим странным на длинной рукоятке колотит и всё чего-то там шарабошит. А толку от того что? Ни капельки! Только песок за шиворот летит да страшно — снизу смотреть и то голова кружится!

Профессор же придерживался другого мнения. Не беда, что пока нет толку. Появилось ощущение, что береговые обнажения ведут его: тоненьким пунктиром, как стрелочкой, указывают направление вниз по течению. И ему не терпелось плыть дальше, видеть больше! И не только видеть, но и молоток геологический к этому не раз приложить, зубильце без работы не оставить. Увлекаясь, мог и не заметить, как переживала Анна. Неотрывно смотрела она на кручу, куда забирался Владимир, отчаянный и неутомимый, сжимала пальцами борт лодки да так, что белели ногти. Но это ж не помогало! Маялась. Пробовала занять себя. На бечевнике полно каменной мелочи, что-то отбирала по собственному разумению. Вот и переставали томить часы ожидания.

Да и река менялась. Заметно ускорилось течение. Перекат Боркуны да Кринишный прошли, Клыки Верхний и Нижний, Бобры да Кривляки, а потом вообще Вилы! Неспроста на Сухоне перекаты «переборами» называют. Попробуй-ка реку перебороть — тут уж кто кого. Что вот от перебора Чистка хорошего ждать, как думаете? То-то. В Корыте плескались, на спине у норовистой Кобылы прокатились, как не сбросила! На Осетрах никаких осетров не встречали, сплошные камни.

Вот такие они перекаты, да ещё и с застругами попадаются, хоть, к примеру, Сторожевика возьми. Что охраняет? Свою подругу-застругу — Игумениху. Ему-то подруга, а нам как быть? Назаплетала река каменистых кос, накидала с берега камней-валунов прямо в русло.

Ворчит перекат Боркуны, шумят Звягливец и Гремячевские Борозды, совсем осип глухо ухающий Кашливец.

— На переборах-то река шумкая!

Перекаты на Сухоне часто бороздами называют, и точно: иной раз в воду глянешь — будто борозды по дну реки пролегли. Борозды Осиновские да Каликинские, Монастырские…

— Аня, здесь у Монастырихи породы, из которых берега сложены, сдвинулись, сместились, порядок земных слоев нарушился, а на речном дне образовались неровности — эти самые борозды.

На перекатах Верхний Кривец и Сквозняк дно мергелем устлано, а ниже — глина да гравий с камнем.

— Видишь, Аня, красно-бурая порода — это мергели, известняки с глиной пополам.

Странный перекат Деревянный перед Брусенцом. Да и Брусенец — удивительное название. Откуда? Брусками точильный камень называют. И точно — где ж его тут нет?! Всё дно покрыто булыжником да точильною плитою — брусьями, иначе говоря. Того гляди, всю лодку обточит, днище сдерёт!

–…Вот тебе и Брусенец, и речка Брусенка, — объяснял Владимир жене. — Брусяной, или точильный, камень — это тальковый сланец. Его месторождения имеются на Печоре и в Вятской губернии — там и там по Брусяной горе. Есть Брусенский остров на Онежском озере — это, значит, в Новгородской губернии. Ну, вот и здесь, получается. Для геолога же и в названиях подсказка может быть, а для плывущего по реке — предостережение. Только уразумей, что значит. И тогда река оправдает надежды.

Правда, не стоит забывать ещё и подкрепиться, обогреться и выспаться, перед тем как плыть дальше. Поёживалась Анна, застегнула жакет, спасаясь от холодного ветра, который всякий раз усиливался там, где теснее сдвигались величественные берега. К вечеру они насупились, помрачнели, чёрными елями ощетинились вершины обрывов, а нанятые мужички затеяли смутный разговор об опасностях, поджидавших и на мелководье, о прохождении перекатов, о каких-то Опоках. Амалицкие ещё не знали, что совсем скоро — в Востром — им предстоит наслушаться и про Чёртову реку, насмотреться на Дикие Слуды…

У Вострого как раз приставали к берегу на ночлег, точнее, к ведилу — узкому, бревенчатому плоту сплавщиков древесины. Горевший на плоту костёр обрисовывал ярко-красным цветом силуэты людей, собравшихся у закипавшего в котелке варева.

— Затемнали-то²² как! Давайте, подгребайте к нашей артили! — приветливо прокричал им, надо думать, старший из работных людей. И вот уже собравшиеся у огня поднялись, чтобы помочь причалиться и закрепить надежно лодку, поставив вплотную бортом к ведилу.

— Во-о-от, так-то ладно будет, — места у костра, действительно, хватило всем. — Вместе и посумерничаем, одним гайном²³ в потёмках-то лучше. Нашей крутоварочкой не побрезгуете? — снова, но уже испытующе спрашивал старший.

Крутоварочкой²⁴ брезговать не то что не приходилось, крутоварочка — это даже очень хорошо! Заваренная в кипятке с пшеничной крупой и лучком солёная «тресочка» — что может быть лучше для оголодавших путешественников с одним перекусом в середине дня, да и то всухомятку!

— А что сами-то рыбу не ловите? Целый день на реке, — распробовав крутоварку, недоумевал Владимир Прохорович.

— Дак не идёт рыба. Ветер-то какой дует? Хиус²⁵. Даже комарьё попряталось, а ты, барин, про рыбу баешь. Какое тут! Вот на таки случаи у нас и подзапасено тресочки-то солёненькой.

— Да и вы много ли наловили-то? — усмехнулся и старшой, раздавая артельщикам ломти хлеба.

Анне же было не до разговоров и несомненно хотелось есть. Вот она и наворачивала, не отставая от мужчин и ни капли не смущаясь этим. Крутоварочка, изрядную порцию которой налили в поданную ею глубокую тарелку, убывала быстро.

— Промялась²⁶, видать, — посмеивались мужички, в строгой очередности запускавшие ложки в снятый с огня котелок.

А потом вместе пили чай. К нему Анна выложила и колотый сахар, прикупленный в Тотьме, и мягкий²⁷, и «картовны шаньги»²⁸, и варёные яйца — то, что удалось раздобыть утром в деревне где-то около Нюксеницы. С провиантом была беда! В начале лета на севере с едой совсем не богато. Молоко и сами шильцем хлебают, яйца по голбцам²⁹ к праздникам прихранивают. И рады бы денежке, да продать нечего.

Вот тут, за чаем, и зашел разговор о Чёртовой реке.

— А знаешь ли ты, девонька, — обратился к Анне старшой, видать, проникшись особенной симпатией к единственной женщине на плоту, — эту реку у нас народ Чёртовой величает. Во-о-от, и не просто так.

То ли ночной холодок пробежал по спине, то ли первый страх прокрался на лёгких лапках, царапая коготками:

— Почему же, дедушка?

— Камней-то сколько по реке разбросано, видали ли?

— И камень Лось видели!

— Видали? Вот. Так то ведь чёрт виноват. Нёс, бают, в решете орехи, да и просыпал. Решето немаленькое было, да и орехи-то, поди, хрушкие³⁰. Упали они в Сухону да в камни и обратились. И теперь никакого по реке для пароходов ходу — всё чего-нибудь да случается. То в одном месте на камни наскочат, то в другом. То путейские неладно вехи проставят.

— Что у вас и за чёрт такой пахорукий³¹! — встрял в беседу Рафашка, младший из тотемских гребцов. Напарник глянул на него неодобрительно, но смолчал.

— А это как? — вырвалось у Анны. Мужички замешкались, не зная, как объяснить молодой барыне. Выручил старшой, хотя тоже не без колебаний:

— Ну, скажу так, не из того места руки у чёрта растут, и оттого неудобны в применении. Но больше от зловредности пакостничает, — тут же продолжил, пытаясь замять неловкость. — Вон Тозьму никак стороной не обойдёт. Всё ему там что-то надобно.

— А что же? — поинтересовался и Владимир Прохорович.

— Кто ж знает. Пойдёте у Васькиного ключа — спросите. Там всё и скажут, — усмехнулся и сощурился старшой.

— Что за ключ, где?

— Тозьму-то минуете, так по левому берегу. Вода ключевая, родниковая, а струя-то такая — как речка, да ещё не ровно бежит, а по уступам в реку-то падает.

— Водопад! — округлила глаза Анна.

— То-то и есть, вода так и падает.

— А вкусная? — снова проявил любопытство тотьмич.

— А ты попробуй!

— На обратном пути и нам расскажешь, — артельщики переглянулись и начали посмеиваться, давая понять, что всё не так просто.

— Зелёные вы ещё, вон и Дикие Слуды впереди. Рассветает, так насмотритесь…

— Эка невидаль! — в который раз изобразил из себя знатока горячий тотемский парень.

…Светает на севере рано. И вот уже гнётся в рассветном небе над Вострым тонкий серп месяца, бледнеет от встречи с утром. Уходили в молчании, и только были слышны всплески воды, натужные вздохи едва проснувшихся гребцов. Владимир Прохорович привычно занял место на корме и перебрасывался негромкими словами с мужичками, подсказывая им, где вехи и, стало быть, фарватер. Гребцы сидели за вёслами, а значит, могли видеть лишь то, что оставалось позади. Назад медленно уходил высокий, плавно круглившийся берег с разбросанными по нему угольно-чёрными на фоне светлеющего неба избами.

Плывущим в лодке придерживаться фарватера не обязательно, но смущали камни, таившиеся под водой. Где ж они? Без настоящего лоцмана разве узнаешь!

— Днище у лодки пропороть большого ума не надо, вода-то спадает, — досадовал старший из гребцов Иван Никитич. — Ты уж смотри, барин!

— На середину не надо, вех придерживайтесь. Помните, что мужики вчера говорили?

— От правого берега далёко не отходить? Небось, барин! На стремнине несёт быстрее, сколько вёрст разом проскочим, и грести не надо! — пряной медовухой бродила в Рафашке ухарская нерастраченная сила. По колено Сухона, весь Русский Север с пятачок, страха с полушку! Неодобрительно качал головой Никитич — неразговорчивый мужик с большими, натруженными руками и спокойным нравом.

Сильное сухонское течение пригибало мохнатые еловые навершия деревянных шестов-вех, притопленных на границах безопасного судового хода. Какие невидимые угрозы скрывала эта река — Амалицкие уже видели. Хорошо, что счастливо миновали. Опыт последних дней подсказывал — и у мыса Вострое не всё так просто. На то он и мыс. Где у русла реки очередное колено, крутая короткая излучина, так что-нибудь и жди. Какую экзаменовку устроит?

…Анна, желающая всё видеть первой, давно облюбовала место «вперёдсмотрящего». Сухона закладывала крутой поворот вправо, Анна ждала в нетерпении и не сводила с реки глаз. Не напрасно. Вдруг бесцветный, серый, ещё почти ночной мир вспыхнул красками, и огненной стеной прямо по курсу встали перед ней Дикие Слуды. Сразу захолонуло где-то в груди, словно дотянулся и до неё язык этого пламени, лизнул сердце. Стена левого берега плавно двигалась навстречу, нависая над лодкой своей громадой. Всё более вздымалась вверх эта стена, будто росла, заслоняя солнце, пытавшееся где-то за ней найти себе дорогу в небо, карабкаясь на её кручу, цепляясь за неё своими первыми лучами и поджигая слуду в гневе — с кем вздумала тягаться!

Анна уже знала, что именно слудами называют на севере высоченные оголённые берега, резко обрывающиеся к урезу воды. Ничто не может на них удержаться, выжить. Слуда пожирает и то, что растёт на её вершине. Оказавшиеся на краю деревья после очередной осыпи теряют силы, повисают над пропастью, какое-то время удерживаясь над нею корнями, болтаясь на них, как на кручёных ниточках. Так это выглядит снизу, да и сами деревья кажутся не более чем карандашами.

А уж этой-то гигантской слуде не было дела и до солнца. Невозможно помешать ей перемалывать то, что ждало своего часа на вершине. Не сорвётся ли однажды в пропасть и солнце, пока удачно, хотя и не без труда, карабкающееся на её кручи?

Слуды у Вострого, увлекшись разрушением, начали разрушать и сами себя. Если сначала показавшийся берег стоял нерушимой стеной, без изъянов и трещин, то дальше его громада распалась на конусы самых причудливых форм, на создание которых способна только природа.

Тут и гребцы, закладывая поворот и увидев справа от себя громадную стену берега, начали оборачиваться, не имея больше сил сдержать тревогу, что надвигалась на маленьких человечков в лодке вместе с однажды дошедшими до саморазрушительного буйства и совсем одичавшими слудами. Сначала, пытаясь направлять ход лодки, гребли в молчании и лишь потрясённо глазели направо. Младший уже забыл, что он здесь не в первый раз и экой невидали дивиться не должен:

— Свет ты бог! Что с берегом сталося! Кто ж его так изгрыз-то? — заполошно, с придыханием вопрошал растерянный парень.

— Да он сам, хошь кого, изгрызёт. Что-те у моей тещи зубы! — ворчливо отозвался старший, сощурился и хохотнул, вспоминая своё.

Анна обернулась и посмотрела на мужа, который едва сдерживал смех. Сравнение показалось забавным. Все заулыбались, но, видно, рано…

Гребцы вдруг напряглись, почувствовав, что лодка перестаёт подчиняться. Управляться с вёслами больше не получалось — вода выталкивала их. Такова сила течения! Все попытки выровнять ход только кренили лодку. Предупреждали же вчерашние мужички с ведила: держитесь, говорили, у поворота правого берега, на середину не выскакивайте! Напоминал Владимир Прохорович! Не поверили: что может статься? А вот и сталось.

— Эх, дал бог капитанов, вот обточат нас сейчас Тещины Зубы! — в сердцах вырвалось у Амалицкого. — Это ж прижимное течение! На левый берег несёт. Хорошо, коли камней под водой не будет, выбросит на бечевник или вдоль протащит. Аня, сядь, держись крепче!

И вот уже накрыла сверху густая, тревожная тень от слуды. Ткнулись под одним из её зубьев в бечевник — в обнажившуюся при спаде воды отмель вдоль берега. Лодку развернуло против течения. Но не было бы счастья, да несчастье помогло. Гребцы с большим, чем обычно, усердием, чувствуя за собой вину, соскочили в воду и, ухнув раз и два, вытащили лодку носом на берег. Передышка. Осыпи на бечевнике да и сама полуразрушенная слуда вызвали немалый интерес у Амалицких — нельзя не признать. Тут пока и остановились. Анна посмотрела на вымокших по пояс гребцов сочувственно:

— Ой-ё-ёй, бурлаки на Волге! Разведите костерок, обсушитесь.

Владимир Прохорович только проворчал:

— «То бурлаки идут бечевой…» На то он и бечевник… Ничего, небось, не вверх по реке, на бечеве, лодку тащат, — и, прихватив с собой тот самый молоток с необычно длинной рукоятью, устремился к береговой расщелине.

— Осерчал барин…

Ему же просто не терпелось поближе увидеть очередное сухонское обнажение — не закрытую почвой, наносами, не заросшую травами и деревьями многомиллионную летопись земной тверди.

Оттуда, где в слуде образовалась расщелина, пробился к Сухоне ручей, и, довольный, прыгал с уступа на уступ, разглаживал ступеньки. Они были мокрыми и скользкими — попробуй, по ним поднимись! Но тут и там валялись осколки породы. Потянулся к куску известняка, один миг — перед глазами мелькнул отпечаток…и рассыпался в прах. А ведь только коснулся! Досадовал на собственную неловкость. Прикрыл глаза, пытаясь вспомнить увиденное. Разве представишь! Секунду не хранит память. Да и было ли что? Сколько не искал — более ничего. Да нет, показалось. Отпечатки на камнях, если и попадались, то обманки — свидетельства причудливой, но бессмысленной деятельности земли. Значит, ошибся.

Анна, растирая озябшие на холодном ветру пальцы, пыталась разглядеть вверху мужа, но он быстро исчез из виду. Окликнуть, не услышит — слишком шумит ручей. Вздохнула и стала всматриваться в то, что под ногами. И вот уже порывисто наклонилась, углядев в россыпях на бечевнике разноцветные кремешки.

— Востроглазая, — одобрительно протянул Иван Никитич. Дым ел глаза, а костерок всё ещё не грел. Отсыревшая щепа не хотела разгораться, сухой бересты на берегу не сыщешь. Утренний ветер с реки студён, а барыне всё нипочём. Приподняв подол, семенила она по камням, поглядывая под ноги — так курочка выискивает зернышки среди сора и пыли. Барин был иным. Она тоненькая и легкая, сейчас взлетит. А он — земной, крепкий и рукастый, с сосредоточенным взглядом, с рассчитанными, выверенными движениями, с каким-то неведомым мужикам, но большим расчётом.

Владимир Прохорович уже спускался — тем же небезопасным маршрутом. Если издали обрушившиеся с кручи деревья казались просто пышными метелками, то в реальности это были сучковатые стволы, загораживающие проход, цепляющиеся за одежду. Ветви рухнувших берёз ещё зеленели, потому что корни подпитывались влагой ручья. Но зелень оказалась не столь красива, сколь опасна: скрывала от глаз мокрые камни, по которым скользила нога. В этой же зелени таились и клещи, и они, как ни старайся, все равно умудрялись пробираться за обшлага рукавов, под воротник.

Вот и получалось — сначала собираешь камни с земли, а потом обираешь клещей. Что делать! Владимир, увидев на себе очередных кровососущих, подал Анне почти не потяжелевшую сумку (значит, ничего интересного — сделала вывод она) и стащил рубашку, чтоб отряхнуть. Шутливо отчитался:

— Клада не нашёл. Не поймал и птицу, зато набрал клещей. Не подходи. Сам.

— А ты ещё и клад ищешь? Вот бы кстати, — смех смехом, но Анна подумала и о житейском, о том, как ежегодные геологические экскурсии³² подрывали их и так-то скромный достаток.

Вострили уши гребцы.

— Да разве его вдруг и без карты найдёшь, — сосредоточившись на своём, Амалицкий ответил рассеянно, и вот уже достал из сумки тетрадь (недавно начатый путевой дневник), искал по карманам карандаш, торопясь записать: «Вострое. Впечатляет: сурово и мощно. Дикие Слуды, — усмехнулся и не поленился уточнить: — Тещины Зубы. Антракозия. А может, все-таки была? Пермский пресноводный моллюск».

— Знаешь, для начала хотя бы карту заполучить, как до этого клада добраться. У геологии какая задача? — Анну удивляло, как в такие минуты у Владимира получалось попутно и говорить. С наблюдательностью художника замечала она по его лицу: совсем другие, очень конкретные, гораздо более трудные вопросы сейчас прорабатывал муж.

— Так вот. У геологии какая задача? — повторил он снова, спокойно и привычно, как в тысячный раз студентам, но, глянув на Анну, сбился, утратил серьезный тон: — Задач-то, конечно, много, а вот составление такой карты для российских геологов, а значит, и для нас с тобой, — обнял жену за плечи, притянул к себе, — дело особенно важное. Справимся?

От поцелуя она увернулась, смущаясь гребцов, причислению же к геологам порадовалась.

— Наши заветные клады — полезные ископаемые. Как бы хотелось с большей точностью определять, где они зарыты! Обязательно нужна карта — та, что поможет, подсказку даст. Геохронологическая карта. Пока её нет, но будет. Труд большой. Многих специалистов труд. Но, верь — не верь, и наш с тобой вклад в этом деле есть. Да ещё добавим. И окаменелости, если найдём, нам в том помогут, — оживился Владимир Прохорович, радуясь, на самом деле, какой-то своей догадке. Что за догадка, Анна понимала: скоро не узнаешь. Эх, послушать бы ещё про карту, а то ведь мужа не сразу разговоришь! Но надо плыть дальше, всё потом. Геохронология… Ощущая незавершенность образования, нет-нет да и вспоминала Анна оставленные Бестужевские курсы и, верно, искала им замену. А замена была достойной — интересы мужа постепенно становились её интересами. Быстро освоил язык и новое слово: шепчешь, а оно катится гладким камешком, как по песку шуршит. Пока довольствовалась профессорская жена лишь собственными познаниями из древнегреческого: гео — земля, хроно — время, лого — слово, учение. Учение о времени земли, о земном времени? Нет, учение о возрасте земли! Пожалуй, так. Интересно, правильно ли. Но ответ скоро не получишь. Настоящее речное, сухонское время поглотило обоих…

Озадаченные гребцы перекинулись шепотком:

— Чул³³ про клады-те? Ты, Раша, грамоте обученный, взял бы и глянул, что барин в бумагах марает, — не удержался от соблазна Никитич.

— Да я уж вчерась залезал, — с досадой признался молодой, ни слова не понявший в записях учёного. — Да что там! Одни комары давленые, а буквы, как мошки.

Меж тем день разгуливался веселый. Сухонские селенья приобретали объём, фактуру и цвет, выплавляясь из плоской картины ночи. Если в жидких сумерках июньской ночи Анна могла разглядеть лишь чёрные силуэты на обрывах — кубики изб под треуголками крыш, то с наступлением утра деревни окрашивались ярко, и не оставалось места ночной одинаковости: на дневном свету оказывалось, что серые избы в меньшинстве, а черных нет и в помине. Зато много новых — недавно поставленных — крепких, светлых, сочащихся янтарной смолой. А на околицах, как грибочки, подрастали срубы, ждали очереди и места на подворьях — когда придёт пора раскатать старый, посеревший от дождей и времени дом. Только в том разность — из какого материала новые избы рубили. Деревня на деревню не походила: бледно-золотистые еловые терема одной заметно отличались от сосновых срубов другой — красноватых с оранжевыми прожилками, словно запечатанными в дереве жгучими лучами утреннего солнца.

В очередных поисках продовольствия пристали у Копылова. Не до кладов, коли есть хочется. Но сегодня везло. Деревенские бабы были жалостливы, даже глызок³⁴ не пожалели — нежнейшего творога! Сокрушались:

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

22

Затемнать — оказаться где-либо при наступлении темноты, быть застигнутым темнотой.

23

Гайно — 1. Гнездо белки. 2. Выводок белки. 3. (Собир., перен.) Маленькие дети. 4. Перен. Толпа, скопище, группа людей.

24

Крутоварка — приготовленный быстро, на скорую руку суп (здесь: из заваренной кипятком соленой трески).

25

Хиус — 1. Резкий северный или северо-восточный ветер. 2. Резкий пронзительный холодный ветер, дующий по долинам рек, когда отсутствуют ветры господствующих румбов.

26

Промяться — почувствовать голод, проголодаться, хорошо потрудившись.

27

Мягкий — домашний хлеб, выпекаемый в русской печи.

28

Шаньга — выпечное изделие из пресного теста в виде тонкой лепешки с загнутыми краями с начинкой из картофеля или крупы.

29

Голбец — 1. Деревянная отгородка у русской печи с дверью и лестницей в подвал. 2. Подполье, подвал в крестьянской избе.

30

Хрушкой — большой по размерам, величине; крупный.

31

Пахорукий — неловкий, неумелый в работе, такой, у которого всё валится из рук.

32

Экскурсия — здесь в значении «экспедиция» (устар.)

33

Чуять — 1. Различать, воспринимать слухом, слышать. 2. Иметь какие-либо сведения, знать (по разговорам, рассказам и т.п.).

34

Глызки — (мн. ч.) творог.