Хока

Любовь Степановна Холодова, 2021

В школе во время ремонта нашли удивительную статуэтку. Это было уродливое существо, изготовленное из неизвестного материала, черный идол с громадным животом. Статуэтка была помещена в краеведческий школьный музей потому, что не имела почти никакой ценности. Или имела? Однажды, ночью во время грозы она была похищена из музея. Кому и зачем мог понадобиться черный идол? Директор школьного музея и молодая журналистка взялись за изучение этого неординарного для маленького городка случая. Во время расследования они узнали, что этот идол имел очень серьезную ценность и история его ведет вглубь веков.

Глава пятая

Экскурс в историю

Они лежали тихо, прижавшись, друг к другу. Пестрые бабочки, не боясь, садились поблизости, а самая смелая села на плечо Дуняши.

Рыжие ресницы Андрея захлопали, а рот растянулся в улыбке.

— А ты завтра придешь? — спросил он, нежно глядя на Дуняшу.

— Не знаю, если братец уедет куда, а так нет.

— Я здесь ждать буду, как завечереет, может, прибежишь, хоть ненадолго?

Андрей погладил Дуняшу по волосам, черным, как уголь. Девушка сильней прижалась к нему.

— Что с нами будет? — спросили она, — если братец узнает, убьет и тебя и меня.

Андрей перестал улыбаться. Норов у Иван Тимофеича был крутой, уж точно было чего бояться.

— Давай сбежим, Дунюшка, уедем туда, где нас и знать не знают. Обвенчаемся, и будем там жить. Меня батя плотничать учил. Я и денег немного припас.

— Боюсь братца, мой хороший, а ежели отыщет?

— Не отыщет, милая, мы так далеко убежим, что и отыскать невозможно будет. Ты подумай, Дуняша. Все равно Тимофеич нам жизни не даст, а замуж тебя ни за кого не пустит: с добром расставаться не захочет.

— Я подумаю, — девушка встала и отряхнула сарафан, — мне идти пора.

Он поднял ее склоненную голову и крепко поцеловал в губы.

— Ты думай быстрей, а то скоро лето кончится, в непогоду трудно будет в дороге.

Влюбленные разошлись в разные стороны по тропинкам. Девушка — в богатый купеческий дом, а юноша — в дом конюха, служившего у купца на конюшне.

Родители Дуняши умерли давно, оставив трем сыновьям и маленькой дочурке приличное состояние. На смертном одре Тимофей Куприянов, купец второй гильдии, взял со старшего сына слово, что все нажитое, когда повзрослеют братья и сестрица, поделит на всех четверых поровну, а пока обязуется управлять делами семьи честно и добросовестно.

Пока братья были еще малолетками, а сестрица так и вовсе мала, Иван Тимофеевич держал данное слово. Благодаря его стараниям, во многом приумножился их капитал.

Братья выросли, переженились, но не пожелали отходить от налаженного дела, другое дело Дуняша. Росла она строго. Все больше сидела в своей светелке: занималась рукоделием, читала книжки про жития святых, а то и просто слушала, как дворовые девки в девичьей поют. С подружками не водилась, да и не было у них сроду гостей в доме, разве что странница какая забредет, тогда уж праздник.

Была она тиха да кротка, слова поперек не скажет. Любили ее братья, души в ней не чаяли. Иван Тимофеевич сам не женатый был и растил свою сестрицу за дочку.

Уже выросла девушка, заневестилась, а сватов к крыльцу Куприянова все нет и нет. Хороша была Дуняша: и ладна, и умна, и скромна — что еще женихам надо?

Годочки шли, а девушка все в невестах сидела. И пошла молва, что Куприянов сам сватов не подпускает, ведь приданное Дуняши со временем разрослось настолько, что отдавать его стало жалко.

Так и жила его сестрица, обреченная на одиночество.

Но был у нее друг, детьми еще во дворе бегали, сын конюха, Андрейка. Маленькие неразлучные были, а когда взрослеть стали, запретили им видеться. Да тянуло молодежь друг к другу, стали они тайно встречаться.

Дуняша долго решалась на побег. Уже лето пошло к концу, а она все никак не могла решиться. Но случилось то, что рано или поздно должно было случиться: Дуняша понесла. Сначала она никак не могла в это поверить, а спросить у кого-либо было невозможно. Но, когда пришла уверенность в ее беременности, сомнения в побеге отпали сами собой.

Глубокой ночью с узелком в руках пробиралась девушка тайком по отчему дому. Она замирала на каждом шагу, прислушиваясь к шорохам дома. Предательски скрипела деревянная лестница. Кто-то ворочался и вздыхал во сне. Еле слышно пищали мыши.

Осторожно закрыв двери, Дуняша, наклоняясь к кустам, быстро побежала прочь от дома. Ее босые ноги почти бесшумно ступали по увядшей траве, растущей вдоль дороги.

Добравшись до места свиданий, она услышала тихое ржание лошади. Девушка поняла, что это ждет ее Андрейка.

— Я здесь, — позвал он Дуняшу, — иди сюда.

Они прижались друг к другу, чувствуя биение сердец.

— Ой, боюсь я, Андрейка, — замирая, сказала девушка.

— Понятно, страшно, — парень погладил ее по плечу, — а назад нам никак нельзя.

Андрей увел из хозяйской конюшни серую кобылу, запряженную в двуколку. Он помог девушке устроиться, укрыл ее потеплее рядюжкой и тронул легонько поводья.

Пока Дуняша медлила с побегом, прошли первые промозглые дожди. Лето уже кончилось, но осень еще не вошла в свою силу. Дороги начало развозить, еще немного, и нельзя будет выехать до самых заморозков.

Ехали молча, подтягивая узды нетерпеливой лошади. Было тихо, молчали птицы, ветер не трепал ветки. Беглецам казалось, что стук копыт лошади и скрип колес слышит вся округа, и вот-вот пустится за ними погоня. Страх быть пойманными заставлял их молчать, растворяясь в ночи.

Через время, наконец, порядочно отъехав, они немного оживились.

— А куда мы едем? — спросила тихонько Дуняша, примостившись подмышкой у Андрейки.

— Есть тут, недалеко, деревушка одна, она совсем мала, а церковь в ней есть. Упадем батюшке в ноги, попросим, что б повенчал нас. Деньги у меня есть, ладушка моя, заплатим. Лишь бы не отказал.

Дуняша вздохнула с облегчением, сильней прижалась к своему любимому. Одной рукой он держал вожжи, а другой все гладил ее по плечу.

— Скажи, Андрейка, что любишь меня, — прошептала она

— Понятно, — улыбнулся парень.

— Знаешь, что сказать хочу, — проговорила нараспев, волнуясь, Дуняша, — может и не будет случая такого…

— Ну.

— Я так сильно тебя люблю, что и сказать нельзя как. Если с тобой что случится, я за тобой пойду. Мне без тебя жить не зачем. — Из глаз Дуняша текли слезы, Андрейка не видел их, но знал, что она плачет. Он крепче прижал ее к себе, не умея рассказать о своих чувствах.

Начал накрапывать дождь. Мелкий, но холодный. Девушка сильней закуталась в дерюгу. Андрейка подстегнул кобылу. Темнота была такая, что не видно было самой лошади. Они ехали уже несколько часов. Мокрые, замерзшие, обессилевшие и начали понимать, что сбились с дороги. Но правда была так горька, что никому не хотелось это признавать.

— Дуняша, — наконец, сказал Андрей, — нам бы укрыться где-нибудь до утра, погреться, а то вон как ты дрожишь. Давай поищем какое-нибудь убежище?

Девушка молча кивнула головой. Через время Андрей увидел тусклый свет.

— Смотри, Дунюшка, похоже, жилье. Давай попросимся.

— Боюсь, Андрейка, может, где в сарае заночуем, а чуть свет, поедем?

— И то, правда.

Собаки слышно не было. Они нашли наполовину заброшенный сарай, в котором когда-то хранили то ли сено, то ли солому. Андрей распряг лошадь и завел ее под крышу.

Беглецы устроились на груде половы, что осталась от прежних запасов. Они так устали, что клок перепревшего сена показался им периной, прижавшись, друг к другу уснули. Первое время Андрей еще не спал, прислушивался к ночным звукам, но за стенами лил дождь и заполнял собой все. На минуту показалось, что он услышал шаги, но, сколько, потом, ни вслушивался, больше ничего не слышал, кроме дождя. Он успокоился, нежно прижал к себе Дуняшу. Ее лица видно не было, но ему казалось, что она улыбается.

— Никому тебя не отдам, засыпая, прошептал в темноте Андрейка, наслаждаясь теплом и близостью любимой.

Забрезжил рассвет. Утро просочилось сквозь дыры ветхого сарая, освещая спящих.

— А, вот они! — грубый крик разбудил влюбленных.

Они встрепенулись, крепче прижались друг к другу. Испуганные глаза Дуняши выхватили из толпы брата Бориса.

— Братец, отпусти, богом прошу, — завыла девушка, она поползла к Борису, хватаясь за его грязные сапоги, — дай мне воли, не вези меня обратно.

Ее лицо было мокрое от слез, нос моментально распух и покраснел. Борис никогда не видел ее такой, жалкой, растрепанной. От этого он, почему-то еще сильнее разозлился, пнул ее сапогом.

— Возьмите их, — скомандовал он своим людям, не взглянув на беглецов.

Иван Тимофеевич нетерпеливо сбрасывал кафтан на руки Ефимычу.

— С приездом, батюшка, кланялся тот с кафтаном в руках, — а мы уж и заждалися. Ваши братцы третьего дня Вас дожидались, только об Вас, кормилец, и говорили.

— Как Дуняша, здорова ли?

— Я за Тимофеевичами послал ужо, — притворился глухим Ефимыч.

Купец обернулся, взглянул на притихшую дворню, чуя неладное.

Взлетел он по скрипучей лестнице в девичью светелку, прислужник едва следом поспел. Дверь — настежь.

Стоит Дуняша перед иконами на коленях, голову опустила, дрожит как листочек осиновый.

— Насилу догнали, — услышал он голос младшего, Алексея Тимофеевича. С Андрюшкой, конюховым сынком, бежать сговорились, да убежали бы, кабы люди не увидели. Спасибо, прибежали, сказали.

— Прости-и-и, батюшка, не уследили-и-и, виноватые-е, — шмякнулся на колени Ефимыч.

Купец качнулся, гримаса злобы и боли исказила его лицо.

Дуняша беззвучно плакала, она еще ниже наклонилась, почти до пола, сжимаясь в комочек.

— Девка! Беспутная уличная девка! — прорвало Куприянова, — как ты могла! Мое имя! Мой род! — Гнев заполнил грудь, не давая дышать, он вытащил из-за сапога плеть и с размаху стеганул по худенькой девичьей спине.

— Вон! На улицу! Туда, где тебе и место!

— Так ведь ночь ужо, — тихо прошептал прислужник, сгинет от холоду…

Иван Куприянов повернулся на каблуках, борода задралась острием вперед, как черный кинжал, и вышел из двери.