Забытый целитель. Роман-трагедия

Людвиг Герхард

Роман «Забытый целитель» о чрезвычайно необычном явлении, о целительных способностях Иешуа га-Ноцри. Это – совершенно неизведанный естественными науками мир, в тайны которого до сих пор не решаются проникнуть учёные. У автора есть свой взгляд на произошедшее два тысячелетия тому назад. Роман не является биографией, но вероятной версией, основанной на четырёх Евангелиях и летописях того времени. В сюжете переплетены вероятные с вполне реальными событиями и героями тех времён старины глубокой.

Глава 2. Кинерет

Высокие холмы спускались к водной глади.

К «Нагорной проповеди» путь навèрх привёл.

Прекрасен Кинерет по утренней прохладе.

Час расставания с озером тяжёл.

Проходят дни, недели. Герой наш только свитки изучает, общается со старшими учениками ешивы — местной школы для будущих раввинов. Часто они бродят группой по холмам у Ноцри. Но бывает и выезжают на ослах к озеру Кинерет. Там Иешуа чувствовал себя особенно на подъёме духовности.

Так, как-то раз дружная команда старших парней школы весело выехала на ослах рано по утру из Ноцри и добрела до заката к озеру Кинерет. Ребята расположилась в одном из постоялых дворов. Каждый занимался своим ослом и багажом. Это была котомка с вещичками. Продукты были уже съедены в пути. Впрочем, кроме высушенных инжира и фиников. Ребята заказали хозяину на завтрак рыбу с овощами и лепёшки. Восток не ужинает. Затем они пешком спустились к озеру, чтобы в прохладе искупнуться. Солнце скрылось за холмами, за спинами ребят. Зато озеро Кинерет и слева в даль уходящий берег лагуны были ещё освещены ярко розовым закатом. Близ воды уже не стало душно. Воздух у озера освежал. Несколько рыбаков готовились в ночное. Они негромко и коротко переговаривались, грузили сети и постукивали вёслами о борта лодок. У озера было очень тихо. Так тихо, что тишина была слышна. Такая слышимая тишина была заслугой склонов, огромным амфитеатром подступивших к озеру. На сереющей вечерней глади не видно было волн, но кромка берега шелестела камешками от колебания воды. И воздух был недвижим, не отразился в шёпоте листвы, не ощутим ни телом, ни в колыхании ветвей на пальмах, чувствующих всякое движение.

Ребята развязали пояса, скинули рубахи и сбросили сандалии. Рубаха, как мешок, спускалась до щиколоток, сплетённый, как верёвка, пояс, сандалии из кожи и на голове накидка. А что ещё могло спасти от солнца?

На ходу сбросили одежды, вбежали в озеро, подняв волну и крики, шумели, брызгали друг в друга, хохотали, подныривали и плавали, кто как умел. Стало темнеть. Пошли к постоялому двору. Дорогой говорили тихо, городок уже укладывался спать. С рассветом новый день начнётся. Все двинутся трудиться. По холодку запружат рыбаки и фермеры своими телегами, овцами, ослами, верблюдами большую рыночную площадь. За ними выбегут домохозяйки в сопровождении слуг или рабов, что были проданы за бесконечные долги. Начнут кричать торговцы. А кто богат, за них горласто раскричатся зазывалы. Перекричать друг друга им не удаётся, но оглушить округу — развлечение.

Ребятам нравился базарный гвалт. Лишь на базарах кипела жизнь. Всё производство продовольствия и рукоделий, включая и доставку на базар, проходило в тишине кропотливого, тяжёлого труда. Ремесленники изощрялись в фантазиях искусных рук. Базар был праздничным итогом всех стараний, всех трудов. Ради базара люди надрывались в полях и мастерских. Они с базаров ждали благодарность, вознаграждение за отданные силы, потраченное время короткой жизни. Ребятам нравился и дух свободы! Не то, что вчитываться и дышать пергаментом часами в классе. Все они поторопились за хозяйкой и её слугой на рынок. Для их же завтрака приобретаться будут рыба, овощи и фрукты. Да! И горячие лепёшки! И масло, и сладости! По поручению хозяина, его хорошенькая своей молодостью супруга, гордая собой хозяйка, завёрнутая в тонкую цветную ткань, шла торопливо. За ней слуга, держа осла с тележкой за уздцы. А следом догоняла молодёжь, подшучивая друг над другом и смеясь. Но все они не отрывали глаз с изящных, стройных форм красавицы хозяйки, не обронив о ней ни слова.

Базар был ярок. От еды сырой или готовой ослепнуть можно было, так разбегались у ребят глаза. Тем более глаза голодные со вчерашнего обеда! Кошерный рынок! Здесь не кошерным не торговали, но только тем, что списком перечислено в Торе. Корзины и носилки, подводы и тележки, мешки и деревянные лотки, горшки и амфоры были выставлены амфитеатром или продольными рядами — всё было переполнено продуктом. Но для полноценной кошерности здесь многого недоставало. Хотя бы главного — раввина. Но главным здесь в толпе голодной с раннего утра лишь вид продуктов оставался. За остальное, за недостатки Всевидящий простит.

Как и на всяком рынке, и здесь не обошлось без сборщика налогов. Местный мытарь в кругу стражи отдавал последние распоряжения у наполненных телег, готовясь оставить рынок. Как видно, не последнее отняли, но лучшее.

Завтрак наших молодцов начался с молитвы. Её красиво спел Аким как старший. Был завтрак съеден тихо, но быстро. Встав из-за длинного стола, дружная компания покинула постой и вышла за границы городка. Шли бодрым шагом сперва вдоль берега на север. Прошагали мили три. Дорога постепенно отвернула от озера и стала подниматься по пологому склону вверх. Путь не казался тяжёлым, тем более что ребятам нужно было хорошо подвигаться после целого дня укачивания на ослах. Теперь их ноги бежали сами. Компания шли упорно вверх. Друг другу разговором не мешали, и не заметили, как далеко ушли, как оказались на холмах над озером, и только тогда обернулись. Под ними открылся такой простор, такая ширь пространства! Высокие холмы спускались амфитеатром. А там внизу огромной площадью легла отражением небес голубая равнина Кинерета.

Налюбовавшись и стоя отдохнув, ребята развернулись, чтобы двигать дальше к верху. Невдалеке увидели сидящим у дороги под тенью нескольких деревьев человека. Подошли. Это был слепой, просящий милостыню. Ребята обступили его, и Аким поздоровался:

— Шалом алейхем!

— Алейхем шалом, ровутай! (Мир вашему дому, господа — ивр.)

— Скажи, человек, почему ты здесь сидишь? Чего ты ждёшь? Ведь здесь никто не ходит! Почему ты не сидишь на рыночной площади? Там подадут тебе и лепту, и еду.

— Как подадут, так и отнимут. Поэтому я здесь. Теперь и вас дождался. Никто здесь не отнимет, если подадите, — слепой осторожно протянул ладонь.

— Погоди. На рынке ты получишь много больше! Пусть и отнимут, но не всё. Да и ходить не так далёко. Здесь ты получишь гораздо меньше. В чём же выгода?

— Ты прав. Какая выгода! Убытки! Зато не нужно постоянно руками шарить по земле, чтобы успеть схватить монетку, пока её не утащили. Схватить продукты, пока не увели. Всё время шарить, проверять. К тому же душит меня обида, когда отнимут или украдут, ещё и посмеются. А здесь я никому не нужен, нет соперников, тишина, покой и наслаждение покоем! На рынке рядом скот воняет, крик, ржание, телега колесом ещё придавит. А здесь цветов благоухание, птиц пение, кузнечик рядом тихо застрекочет. Такая живая тишина! А воздух! Так хочется его вдохнуть, вобрать в себя пространство! Не входит больше, жаль. В смирении здесь сижу, — незрячий улыбнулся, — довольствуюсь в смирении и жду, кого сюда направит Яхве. Прохожий мимо не пройдёт, обязательно остановится, и пожалев меня в несчастии, накормит в чистоте и денег даст мне прямо в руку. Вы прогулялись и мне прогуливаться нужно. К тому же, молодые люди, смотрите, какая здесь красота, простор! Покой и чистый воздух!

— Постой, какой простор! Ты же не видишь!

— Я вижу вашими глазами, я слышал, что люди говорят. Придя сюда, при мне остановившись, осматривают всё вокруг. Вы дышите здесь воздухом свободы. Не так ли? Я знаю, что красота, простор и воздух родной земли нас делают добрее. Подали бы вы мне на рынке, как сейчас дадите? Я уверен — нет.

— Откуда же ты знаешь, что мы тебе подадим?!

— Да подадут просящему, — тихо произнёс Иешуа. Товарищи одобрили его взглядами и потянулись к сумкам на плечах. Сбросились по одной лепте, кто-то извлёк из сумки яблоко, а кто-то лепёшку.

Студенты попрощались с инвалидом и продолжили свой путь по склону вверх.

— Как много знает он о людях! Он знал, как мы поступим!

— Он знает столько, сколько для его выживания необходимо. О большем он не думает, не нужно.

— И всё же, как приспосабливается человек, лишённый зрения, или конечностей! Он в нас воспользовался тем, чего ему не достаёт.

— Сюда он как добрался?

— Да также, воспользовался помощью людей. Его проводили. Попутчики нашлись. Не может человек прожить без коллектива. Взять нас, к примеру.

— О! Друзья! Прекрасная поляна! Смотрите! Впереди! — воскликнул Иешуа, указав рукой куда-то вперёд, и пошёл туда быстрее. — Там можно расположить тысячи верующих и читать проповеди. Ведь это так необходимо людям!

К поляне подошли, рассыпались по ней. Иешуа уже без пафоса продолжил:

— Здесь тихо. А слышимость… особой чистоты! Прислушайтесь! Слышите? Где-то там стрекочет кузнечик. И озеро перед глазами огромным голубым ковром. Прохлада вечером, когда садится солнце за горой, и утром солнце светит, но не припекает. Друзья! Советую, серьёзно! Присмотритесь! Кому из вас понравилось, воспользуйтесь советом. И я приду послушать. Вам через год заканчивать учёбу. Вы сразу завоюете любовь народа.

— О! Иешуа! Ты поэт! Так далеко планировать нельзя. До проповеди мирянам нам ещё нескоро. Тем более на открытом месте. Нам бы найти место в каком-нибудь глухом селении и только там, в общинной синагоге получить право говорить перед людьми.

— А знаете, друзья! Давайте это место, поскольку он его для проповедей предложил, подарим самому Иешуа. И пусть он здесь прочтёт хотя бы одну проповедь перед народом.

— Действительно, подарим и назовём мы его проповедь «Нагорной»!

— Вот будет здорово! На всю Святую Землю его прославим! Такого ведь никто ещё не делал!

— Договорились! Ну, что, Иешуа, ты готов?

Иешуа опустил голову и пробурчал:

— Нет, ребята, я не готов. Я думал о вас. Мне ещё нечего сказать народу. Мне предстоит ещё учиться долго. Я не хочу повторять людям то, что они слышали до сих пор и что не сделало их счастливее. Мне предстоит пройти дорогами моей судьбы, годами наблюдать и слушать народ Израиля, слушать мой родной народ и услышать его боль, чтобы найти ему лекарство. Израиль, наша родина, несправедливо превращённая в окраину империи. Назвав нашу Землю провинцией, римляне хотят искоренить в нас имя родины и нашу веру. Мне предстоит открыть… Я чувствую, что предстоит! Открыть не просто для себя, но для людей неведомую жизнь, где счастлив будет каждый наш единоверец. Не знаю, что именно хочу и что открою. Но это будет сравнимо со второй Землёй Обетованной. Получится ли у меня и хватит ли на это дело моей собственной жизни? Не знаю. Может жизни не хватить, но сил во мне, я чувствую, с избытком! А может быть поэтому и станет моя жизнь короткой, яркой и с плодами, что сразу и всего себя отдам! Осталось жить, чтобы увидеть.

Весь день компания бродила, привалы делали, подолгу говорили о духовном, цитировали на память мудрости из свитков торы. Переходили из-под тени одних деревьев под тень других, что виделись в дали. Так день прошёл. Вечерело. Обойдя городок Тиберия с южной стороны, компания стала спускаться пологим склоном к озеру. Дорога вилась, между зарослей кустов. Впереди шёл старший группы Аким. Вдруг он резко остановился и слегка присел, расставив руки, развернув назад ладони, и тем заставил остановиться остальных. Ребята беззвучно подтянулись к старшему, сомкнулись их ряды к просвету меж кустов. Перед их глазами открылся берег. На нём купались девушки. Девушки при всей их скромности при людях и в одежде становятся совсем другими вдали от глаз и обнажившись. Загорелые красавицы нагие, стройные и гибкие, прыгали и бегали вдоль берега, бросались с визгом в воду, плескались, весело кричали и щебетали о чём-то меж собой. Ребята молча сжались тесной группой, затаив дыхание, чтобы увидеть всю картину в узком просвете зелени кустов. Забыли, что только что цитатами из Торы по косточкам мораль перебирали. На практике проверка показала их слабость при соблазне самом сладком. Глаза съедали красоту девичью, не нанося той красоте вреда.

Аким развернулся к товарищам и тихо произнёс:

— Впервые такое вижу! Пугать девиц не будем. Пойдём подальше от них, там искупнёмся.

— Ну-у! — завыли остальные тихо. Никто не тронулся с места. Старшему пришлось подчиниться коллективу.

Прошла в молчании и лёгком шевелении голов минута. Иешуа, что только что как все глазами впился, вдруг отстранился и тихо произнёс:

— Друзья, ведь это грех. Как ни крути… к тому же без их согласия.

Все обернулись к Иешуа и выпрямились, выпятив глаза. Кто-то произнёс:

— А в чём же грех? Нет в заповедях запрета видеть голых женщин.

— Да, а в чём грех? Мы ни на что не покушались, ни к чему не прикоснулись.

— Ничем!

Друзья хихикнули и лица растянулись в белозубых улыбках и реплики продолжились:

— Ну и что?! Мы не мужчины, что ли? Нас Яхве наделил способностью стремиться к женским формам. Мне нравятся, и хочется их видеть.

— А у меня всё закружилось, думал упаду! Ребята подпирали, устоял.

— И я упёрся в землю сам!

Все прыснули, успев зажать двумя руками рты.

— А у меня во рту свело и сладко так мне стало. Язык о зубы зачесался, так мне захотелось! Любую! Хорошие такие!

— Подумаешь, язык! У меня зачесались руки… по самые колени!

Не выдержали все, попадали и расхохотались, схватившись за живот. И в тот же миг поднялся страшный визг на берегу. Девицы с криками метнулись к своим одеждам. Не удавалось им прикрыться, путаясь в тряпье. Ребята, что проворней, бросились к просвету, успели видеть, как замелькали попки, прихватывая вещи на ходу, и с криками и визгом исчезли в зелени кустов.

Ребята наши сразу приуныли и поплелись в развалку к пустому берегу купаться. Поплавали, ничто не обсуждая, потом рубахи молча натянули и побрели обратно в город. Дорòгой рядом шли Аким и Иешуа. Разговорились. Первым заговорил Аким:

— Знаешь, Иешуа, я всё обдумал. Думаю, ты прав. Но я сперва как одурел, увидев эту красоту впервые. Я чувствовал себя как в Мёртвом море, и вроде по воде поплыл. Блаженства большего не приходилось испытать. Даже читая свитки, я так не возносился. Думал, что в Раю.

— Я тоже думал так, пока не посмотрел на себя со стороны. Аким, признаюсь, я в мыслях совершал прегрешения, я в мыслях прикасался ко всему, и я в мечтаниях совершал сближение со всеми ими, всех по очереди перебирал. Хотелось мне их всех. Нет ничего прекрасней на Земле!

— Да уж, как видно, знал Всевышний, чем на Земле мужчин занять, чтоб не скучали, — заключил Аким.

— Неужели наши мысли, движения души, стремления к чему-то, всё наше содержание — ничто, поскольку никому не видно?! Неужели всё, что в нас, внутри что происходит, не видно Всевидящему?! Не может быть. Я мыслю, чувствую, переживаю. Всё это для меня — реальность внутреннего мира, сокрытое в моей душе, это ведь жизнь моей души! Помыслить грешное уже нельзя, чтобы Отец небесный не узнал. Есть внешний мир, мы все в нём живы. Есть мир внутри — душа. В ней отражён тот общий, внешний мир. Мне кажется, в моей душе весь мир со мной самим переплетён. Моя душа такая же реальность, как и среда, в которой нахожусь. Я вижу и обдумываю планы, в уме их осуществляю. Если план мой грешен, то есть аморален, то я реально совершаю грех, ведь внутренний мой мир реален! Ну, конечно! Не только ты свидетель моего существования, но и я сам в себе существую, говорю с собой, воздействуют на меня слова других людей. Что же это, если не внутренний реальный мир?! Он в каждом! Поэтому нельзя скрыть от Всевидящего, что существует.

— Да, Иешуа, согласен, мы согрешили. Мне уже скорее бы жениться, чтоб прекратились грёзы по ночам. Рáвви говорит, ещё мне нужен год, чтоб подучиться и стать, как он, раввином. Тогда можно и жениться.

— Аким, мы друзья, но мы такие разные с тобой. Я думаю только об Отце небесном и этим счастлив.

— Да ты ещё пацан! Иешуа! — Аким снисходительно похлопал Иешуа по плечу. — Ты младше на целые четыре года! Вырастешь, как я, тогда посмотрим, как ты заговоришь! А может, закричишь в мучительном томлении?!

Друзья расхохотались, но тут же рты руками позажимали, не нарушая тишину на улице Тиберии в наступившей ночи.

Прошли дни. Молодёжь с утра бродила по холмам, купались вечерами, а днём, пока припекало, по обычаю отсиживались в доме, читая вслух привезённые с собой свитки. Так сочеталось их учение с оздоровлением. Но к озеру со стороны кустов всегда, на всякий случай, подкрадывались осторожно — вдруг повезёт ещё.

Вернулись в Ноцри и распрощались. Смеявшийся со всеми Иешуа, привёл осла домой, но был уже не в настроении. Маленький брат и сестра бросились к нему, как только он вошёл в дом. Оба обняли его и стали весело расспрашивать о путешествии. Присели, Иешуа прилёг и продолжал рассказывать обо всём, что видел и с ним приключилось. О встречах, о беседах. Брат с сестрой не задавали больше никаких вопросов. Иешуа всё сам рассказывал без остановки, последовательно, подробно и очень ярко, да так, что младшим показалось, что и они у озера бывали.

Вошли Йосеф и Мирьям. Младшие дети не скрывали радости, что вся семья снова вместе. Брат с сестрой, смеясь, стали подталкивать и тянуть за руки старшего к родителям, чтобы образовался тесный круг. Иешуа наконец-то улыбнулся, улыбнулись и родители.

Кто создаёт семью, тот в ней и утопает! Семья есть счастья океан. Так дети не дают семье распасться, как океану стать безбрежным, его удерживают берега.

— Нам лучше ни о чём сейчас не говорить, — предчувствуя очередную ссору, тихонько высказалась Мирьям. И это было кстати, ведь все за день действительно устали.

Все пятеро разошлись по своим углам. Углы заполнил вечерний сумрак. Все улеглись и стало тихо.

На утро все поднялись с рассветом. После молитвы и после завтрака дети убежали в школу. Мирьям занялась хозяйством,, а Йосеф направился на недалёкую ферму выполнять заказ.

К полудню Мирьям отнесла второй завтрак Йосефу к месту его работы. Присела отдохнуть. Молчала, пока Йосеф ест. Но долго не выдержала и заговорила:

— Йосеф, давай подумаем иначе. Ну, по-другому посмотрим на нашего умника.

— Ну-ну, — кивнул Йосеф, дожёвывая почти беззубым ртом.

Мирьям невольно под лучами яркого солнца рассмотрела загорелое лицо супруга. Глубокие старческие морщины, ржавые пятна, какие-то наросты густо покрыли иссушенную кожу Йосефа. Мирьям продолжила:

— А почему бы ему, действительно, не стать учителем школы? Пусть учится. Или пусть станет раввином. Учится он хорошо. Даже опережает всех. Ты же мне сам рассказывал, что раввин его хвалил.

— Милая моя Мирьям! Не будем мы себя обманывать. Какой с него учитель? Тем более раввин! Не может ни учитель, ни раввин с убеждением полагать, что он в родстве… — Йосеф оглянулся и очень тихо продолжил, указывая пальцем в небо: — со Всевышним! Об этом лучше бы нам всем заткнуться навсегда! Это — богохульство! А чем оно карается? Побитием камнями! А нас изгонят ото всюду. Нам родины не видеть! Понимаешь?! Речь не о нас, я говорю о наших младших!

Мирьям изменилась в лице, взгляд отразил страх и отчаяние:

— Какое горе нам!.. Мы с ним обречены?! Я с ним должна поговорить. Теперь он не надежда наша, а страшная обуза. Он стал опасен нашим детям. Я не хочу их всех терять. Ценою одного придётся уберечь двоих. Представить страшно мне гонения и нищету. Оси, милый мой старичок, ты хоть не убивайся, побереги себя, не ввязывайся в споры. Ведь на тебе ответственность за нас. Мы пропадём без тебя. Меня уже работать не возьмут. Стара для найма. Да что там! В долг никто не даст! А если и дадут, то наших деток в рабство заберут. А меня вышвырнут помирать на дорогу.

— Хорошо, я обещаю. Изменим отношения с Шуа. Пусть делает, что хочет, даже если он уйдёт, мы возражать не будем. Я слова не скажу. Аминь!

— А я с детьми поговорю.

Ни Йосеф, ни Мирьям не могли предполагать, что много лет спустя судьбу их сына точно так же будут решать в Храме Господнем, где прозвучат такие же слова первосвященников.

К вечеру семья собралась. С малышами уже поговорила мама. Пришли отец и сын. Иешуа сообщил:

— Сегодня был трудный день. Я в классе рассказал о моей поездке к озеру. Всем понравилось. Потом начали спорить о том, правильно ли я говорил и действовал. Учитель был на моей стороне. Вот послушайте…

Мирьям его спокойно перебила:

— Иешуа, мы все уже устали после дня трудов. Давай спокойно лучше о чём-нибудь другом.

— О чём таком другом?! Что завтра будет снова день?! И все мы снова разбежимся?! О том, что будешь ты готовить нам поесть?! О том, сколько гвоздей Йосеф заколотит?! О том, сколько за день новых слов прочтёт мой брат?! Или чему научится сестра?! Или о погоде? Скажу заранее, точней никто не скажет: Безжалостное солнце будет и завтра слепить и печь, как и вчера, и месяцы подряд. Вижу, погодой тоже вас не удивил.

— Всё это важно, Иешуа. Это — жизнь семьи. Что делаем мы, взрослые сегодня и каждый день, то обеспечивает вашу жизнь. Что делаете вы, наши дети, так это вы готовитесь кормить своих детей, чему-то учитесь, что вам пойдёт на пользу и чем потом общине будете полезны. К тому же это должно быть ещё и интересно! Ты ведь учишься тому, что тебе очень интересно, не так ли, Иешуа?

— Да, Мирьям, так, — Иешуа с удивлением смотрел на мать, потом повернул взгляд на отца, но не заметил его внимания к беседе. Йосеф, казалось, сосредоточенно занимался своими инструментами.

Мирьям продолжила:

— Ты ведь решил кем станешь? Вот и хорошо. Путь каждого из нас предначертан. Мы с Оси поняли, что выбора ни у кого из нас нет. Ты выбрал путь. Иди своей дорогой. Мы не препятствуем. Скажи, когда тебя собрать к уходу.

— А как же вы?

— Мы? Как и все, кого бросают дети. Я схороню отца. Потом твои сестра и брат меня схоронят. Всё это называется продолжением жизни.

— Мама! Что ты?! Что ты?! Прости меня! Да ты меня переживёшь!

— Молчи! — вскрикнула Мирьям. — Молчи. Ты матери о смерти сына не говори! Ты уже этим жизнь мне сокращаешь.

— Ну что могу я сделать, если мне так привиделось?

Мирьям подсела к сыну, прижалась к нему и приложила голову к его плечу:

— Давайте-ка все ложитесь спать.

Все послушно улеглись. Мирьям легла последней и запела тихо любимую детьми колыбельную:

— Между скал на морском побережье

Собрались корабли в дальний путь.

Ты приляг, будет сон безмятежный,

Постарайся скорее уснуть.

А с рассветом навстречу простору

Побегут корабли на ветрах.

Мореходы с волнами поспорят,

Парус вздует и он морем пропах.

Ты усни, тебе море приснится.

А на мачту присядет в пути

Длиннокрылая, белая птица.

Значит, вскоре на берег сойти.

Изумрудные воды струятся.

Плещут волны о борт корабля.

Паруса донесут без препятствий.

Выспись. Утром разбудит заря.

На следующий день к вечеру, как обычно, все снова собрались. Пришёл из школы радостный Иешуа:

— Мирьям! Йосеф! Только что, по пути увидел у дороги раненного орла. Крыло было пробито стрелой. Он лежал навзничь. Сперва подумал, он мёртв. Стрелу пришлось переломить, чтобы извлечь. Потом я осматривал крыло и птицу. Долго осматривал, интересно всё так устроено! У меня в руках был мёртвый орёл! Потом мне стало не интересно, и я решил оставить мёртвую птицу, чтобы идти домой. Но обратил внимание, что рана стала затягиваться, а орёл стал оживать! Я продолжал за ним наблюдать. Потом он даже встал на лапы, расправил крылья, разбежался и улетел. Как быстро у орлов раны затягиваются! Я и не знал!

— Да, да, сынок. У орлов, наверное, так и происходит.

Мирьям переглянулась с Йосефом. Он незаметно для Иешуа пожал плечами и продолжил протирать и укладывать инструменты. Иешуа, улыбаясь, устроился на своём месте и быстро уснул.

— Вздор, — шепнул Йосеф на ухо Мирьям.

— Дело далеко заходит, — ответила шёпотом супруга. — Его могут выгнать из школы и нас всех засмеют соседи, да и в городе. В семье безумный!..

— Похоже, он не сочиняет. Ему всё это действительно кажется, и он в это верит. Это — болезнь! Мирьям, скажи ему утром, чтобы никому об этом не рассказывал.

— Боюсь, он сделает наоборот. Лучше я ему скажу, что здесь ничего удивительного нет, об этом знают все. Возможно, это его сдержит. К тому же в школе сильно и не разговоришься.

— Слушай, ведь он тщеславный. Ты ему скажи, что повторять то, что всем хорошо известно, значит выдавать своё незнание. Он промолчит. А теперь спать.

— Какой уж тут сон… — прошептала Мирьям и отвернулась к стенке.

Так в суете прошла неделя, а там и месяц. Закончилась учёба в школе. Настали каникулы. Детей всех в летнюю жару не стали заставлять тащиться в школу и высиживать за свитками часами в чтении, хотя и мудрости святой.

Пришёл из школы и Иешуа. Он был огорчён не только тем, что нет больше доступа ко свиткам, но ещё и потому, что вынужден всё знойное лето снова, как год назад, помогать плотнику на стройках или в мастерской. Иешуа сам уже понял, что ни с родителями и ни с кем нельзя своими мыслями и удивительным, что с ним происходит, делиться. Понял, что не поверят и засмеют. С ним всё время что-нибудь да происходило, но он держал теперь всё в тайне. К труду у Иешуа было отвращение. Не создан был он для труда. Он часто задумывался и отвлекался, это раздражало Йосефа.

Однажды Иешуа проспал уход отца и побежал вдогонку. По пути он обогнал едва передвигавшихся быков, запряжённых в телегу. В телеге лежал на спине, с запрокинутой назад головой мужчина. Рот его был открыт. Мужчина бал без сознания. В руках оставались поводья и кнут. Его голова и тело безжизненно подрагивали от тряски телеги по ухабистой дороге. Иешуа впрыгнул в телегу и натянул поводья. Быки остановились. Тогда он обернулся к лежащему на дне телеги и осмотрел его. Холодное, влажное, бледно-серое тело, впавшие глаза с тёмными кругами. Запах мочи и испражнений, короткое поверхностное дыхание открытым ртом. Иешуа попытался нащупать пульс, как обучали в школе. Но пульс едва прощупывался.

«Он ещё жив!» — с радостью подумал Иешуа и стал тихо, робко петь прощальную молитву, приложив ладони на сердце умирающему. Он знал множество молитв, но ему никогда не приходилось их петь. Молитвы скорее пелись, чем читались. Иешуа продолжал держать руки на груди у человека, не прекращая пение. Но голос его всё громче раздавался в утренней тиши пустой округи. Все уже давно были на работе. Никто не плёлся по дороге. Фермеры работали в полях, мастеровые были в мастерских, домохозяйки не покидали их хозяйства, а дети ещё спали, и где-то в отдалении доносился ветерком тихий звон ударов кузнеца.

Иешуа продолжал петь, не опасаясь быть услышанным. Уверенный, красивый, юный голос, наверное, разнёсся по ложбинам и полям. Иешуа сосредоточился на своих руках, что чувствовали сердце человека. Вдруг он осознал, что сердце стало ощутимее в его ладонях. Ну да! Он почувствовал биение сердца о свои ладони! Иешуа радовался в мыслях:

«Как здорово! Так он не умер! Какая мощь молитвы! Постой, но я же пел предсмертные молитвы! Так, значит, Яхве безразлично, что в словах! Ему важнее обращение к Нему и вера! Я обратился искренно и с честным желанием спасти или облегчить несчастному последние минуты и проводить его к Отцу. Слова молитвы шли из моей души, я чувствовал, что они шли через мои ладони к сердцу человека… Вот он порозовел! Он дышит глубоко! Зашевелился! О Бог мой! Он оживает прямо на глазах! Глаза открыл и смотрит странно на меня. И я его впервые вижу!»

— Убери от меня руки, ты меня прижал спиной к черенку лопаты, отпусти! Ты кто такой? У меня ничего нет, ты зря решил ограбить, — сиплым и охрипшим голосом произнёс человек, не в силах даже пошевелить руками.

— Вы были при смерти. Я думал вы умираете и стал читать прощальную молитву. Я пропел их все, что выучил в школе. И это помогло! Господь услышал и сжалился. Вы живы! — Иешуа быстро выпрыгнул из телеги, поискал в соломе кувшин с водой и дал напиться человеку. Тот смог теперь на локтях приподняться и присмотрелся к Иешуа:

— Так ты меня уже отпевал?.. И я молитвами твоими выжил?

Иешуа пожал плечами в подтверждение и попрощался. Человек взял в руки кувшин и стал жадно пить, провожая одним глазом быстро убегающего паренька.

— Где тебя носило, Иешуа?! Смотри, где солнце. Уже полдня прошло. Ну, ладно, давай впрягайся, вместе мы дотащим побыстрее это бревно. До конца дня мне нужно успеть распустить его на доски. Мирьям должна вот-вот с завтраком подойти. Но мы успеем дотащить. Вдвоём успеем. Давай! Готов?.. Ну, потащили.

Прошли часы. Иешуа распластался на сухой траве. Он был не в силах шевелиться. Всё тело ныло, как будто бы его побили. Ладони жгло, натёр мозоли.

— Всё, Йосеф, оставь меня в покое. Я не работник больше. Эта профессия не для меня. Я раньше сдохну от тяжести труда, чем от голода, ничто не заработав. Пришло мне время уходить от вас. Буду собираться. Обратно не вернусь, я это знаю. Ты вырастил меня, на этом всё. Ты так и не узнаешь кто я… Мирьям… Мама… Вижу, она меня хоронит. Моё тело похитят, и на века распространят легенды обо мне. Стану вечен в памяти людей. Только всё это будет не о том! А пока буду кормиться молитвами на кладбищах. Отец мой в небесах не даст своему верному сыну умереть от голода. И не оставит меня под открытым небом.

— Ну иди! Кому ты теперь нужен?! Пустой и полуобразованный, никчёмный лентяй! Нахлебник! Хвастун и выскочка! Самоуверенный и самолюбивый! Ты так и просидишь свою жизнь на кладбищах. Скорее бы ушёл с глаз моих долой!

— Не злись, Йосеф, тебе нельзя. Тебе ещё семью кормить придётся лет пять. Меня забудь. Я для тебя и бремя, и помеха. Работай, не спеша. Возьми себе помощника, не надрывайся. Всё сам не заработаешь. Зато успеешь много больше выстроить и сделать. Пожалуй, завтра я ещё покинуть дом не смогу. Уж слишком тяжестью работы я побит, да и ладони поистёрты, должны зажить.

— А ты попробуй вылечиться быстро, как тот орёл, что со стрелой в крыле. Чем ты хуже той самоуверенной и дикой птицы?

— И в самом деле! Что же я о себе не подумал! Молиться буду и Отца просить. Возможно, мой Отец небесный мне поможет!

— Не забывай молиться за семью. Как-никак, чему-то в школе ты обучен.

С рассветом проснулся Иешуа и сразу глянул на ладони. Открыты красные участки под снявшейся кожей. Пошевелился. Тело ноет. Подумал:

«Ну вот, теперь я понял поговорку: кто шьёт сандалии, тот босой. Я самому себе и не помощник. Попробую лечиться по-другому. Не со всякой же мелочью к Отцу обращаться. Так жизнь в молитвах можно провести, но ничего не сделается Яхве. В нас руки от Него и голова с душою тоже. Он для чего на Землю нас послал? Чтоб всё за нас здесь делать? Нет! Всё, всё делать нужно самим! Отец за тем следит, чтоб делалось всё праведно и по закону. Ну, а себе как помогу теперь? Терпением, а там, как Отец решит. Послал бы мне помощника, такого же, как я. Мы бы много вместе одолели… Понятно, придётся самому искать. Отцу не до того. Никогда не буду просить у Бога лишнего.»

Иешуа сел и положил стянутые ранами кисти на колени. Всё болело.

Прошла неделя. Зажили раны на ладонях и боли в теле прекратились. Собрался Иешуа. Он не любил прощаться, ему претили обнимания, бодрящие похлопывания друг друга, и поцелуи не переносил. Предков дома не было. Иешуа присел, чтобы глянуть в глазки брату и сестре. Дети к нему прижались. Так с ним прощалось его детство. Оно невозвратимо растворилось. И этих деток он тоже больше не увидит. Потом он встал, набросил на плечо котомку и вышел быстрым шагом. Юноша уходил всё дальше от двора, не оглянувшись. В дверях остались стоять сестра и брат, и неподвижно вслед ему смотрели, пока он не исчез, в последний раз мелькнув далёкой точкой за холмами.

Палило солнце. Дыхание жары заставило детей укрыться в доме.