Обрученные Венецией

Мадлен Эссе, 2015

В эпоху раннего Возрождения, когда миром правили жажда власти и алчность, человек и его чувства теряли свою значимость на фоне роскоши и богатств. Оказавшись в эпицентре грязных политических разборок Венецианской и Генуэзской республик, десятилетиями воевавших друг против друга, главные герои вынуждены бросить вызов установленным нравам и правилам, чтобы отстоять свои права на любовь. Столкновения великодушия и жестокости, тщеславия и кротости, условностей и свободы проносят их сквозь испытания, искусственно созданные человечеством того времени. И лишь закаленный характер героев и неисчерпаемая Сила Любви способны стать спасательным кругом для любящих сердец.

I. «Плененные мечты»

Сумрачный коридор палаццо Лоренцо Диакометти, герцога да Верона, упирался в дубовую дверь его кабинета, искусно вырезанную лучшими плотниками Генуи. Расплывчатая женская тень плавно скользила по серым каменным стенам, навевавшим прохладу и уныние. Особа, перед которой едва ли не гасли свечи, проявляя свое почтение, была младшей дочерью владельца этого роскошного особняка. С опаской оглядываясь по сторонам, синьорина спешила в кабинет отца — ту самую комнату, ставшую некогда едва ли не самой запретной зоной для дам. Но что же владело Каролиной Диакометти в то волнительное для нее мгновенье?

Очевидно, неугомонную девушку не занимал тот факт, что в генуэзском обществе стремление женщины к образованию принималось за весьма безнравственную черту. Несильно она беспокоилась и наставлениями маменьки, с детства воспитывавшей в своих дочерях лишь высокоморальные духовные качества.

Но, то ли таинственность этой комнаты, то ли соблазняющие своей неприступностью запреты, то ли взбалмошный характер девчонки мешали ее послушанию жизненным укладам. А быть может, все это настолько будоражило сердце Каролины, что она не могла устоять перед манящим искушением. Главное, сейчас она знала наверняка, что ее «преступление» не станет замеченным строгим отцом, и юная дама благодарила Бога за то, что Он возбудил в герцоге мысли о поездке в город.

Каролина аккуратно открыла тяжелую дверь. Минуя взглядом роскошь величественной комнаты, некогда вызывавшую в ней восхищение, она лишь поглощала взглядом книжные полки, до блеска натертые прислугой. И если бы не старания челяди, те давненько покрылись бы слоем пыли в ожидании, что хотя бы кто-то коснется их.

Хоть герцог да Верона и частенько хвастал перед гостями дизайнерским изяществом своего кабинета, сочетавшего в себе классическую деревянную резку и бархатистую мягкость светло-коричневой телячьей кожи, но книги в его весьма занятое внимание попадали невероятно редко. Это самое равнодушие откровенно изумляло юную синьорину, страдавшую жаждой чтения с тех самых семи лет, когда для нее стало доступно это искусство.

А вот попасть в кабинет отца Каролине удалось не так давно — всего два года назад, когда она, войдя сюда, осуществила свою маленькую мечту и погрузилась в высокое кресло отца, такое возвышенное, словно королевский трон, о котором она так часто слышала из рассказов маменьки. Тогда синьорина, деловито сложив свои ручки на гладко отполированном столе, представила себе, что чувствует отец, когда работает в этой самой дивной для нее комнате. Ей было всего тринадцать, но казалось, что в тот момент она заметно для себя повзрослела.

И сейчас, взглянув на полки, плотно заставленные книгами, она радостно перевела дух, закрыла за собой двери и, подбирая на ходу платье, бросилась к библиотеке отца.

Каролина и думать не хотела о строгих наставлениях кормилицы и родителей, с самого детства внушавших маленькой синьорине ненависть к наукам, уверяя, что женщина должна вырасти только для того, чтобы удачно выйти замуж и родить мужу детей. И она прекрасно знала, что если отец узнает о ее тайных посещениях библиотеки, то непременно накажет ее. Однако осторожность и изворотливость хитроумной девчонки не зарождали в герцоге даже малейшего подозрения об этом.

В его поседевшей от мудрости голове даже мысли не возникало, что Каролина уже самостоятельно изучила ряд наук, позволяющих удовлетворить ее неисчерпаемый интерес к истории родной Генуи. Ей хотелось знать не только о том, чем занимается отец, когда управляет кораблестроением в порту или хозяйничает в своем небольшом герцогстве.

Ее манили такие нелегкие науки, как политика и экономика, ведь происходившие в республике события только и рождали вопросы в любопытной девичьей голове. К примеру, ее удивляло, что в Генуе после освобождения от французов все меньше отдается внимания военному делу и все чаще говорят о торговле и финансах.

А еще больше ее интерес занимало соперничество между двумя сильнейшими государствами в области морской торговли — Генуей и Венецией, сопровождающееся на протяжении столетий кровопролитными войнами. Последние сведения, которые стали ей известными, содержали в себе данные о мирном договоре, подписанном обеими сторонами около сорока лет назад, после кровопролитных сражений при Кьодже. Большинство дам нашли бы эти события скучными, не таящими в себе великой ценности. Но Каролина совершенно не походила на это большинство.

Но больше всего юную синьорину, как даму с истинно женским сердцем, занимали истории о любви. Да-да! О той самой любви, о которой запрещено думать, не то чтобы говорить вслух. Но что Каролина могла поделать, если ее глаза загорались пронзительными искорками, когда она представляла перед собой невообразимо интересные фрагменты из истории Древнего Рима! Она обожала читать стихи и поэмы! У Каролины дрожали руки, когда, переполненная трепетом, она держала в руках эти священные для нее книги. И как бы ни было греховно в этом признаться, синьорина Диакометти все же отмечала для себя, что с трудом прочитанная ею Библия абсолютно не создана для юной души, наполненной мечтами о бурлящих чувствах.

Однако суровые уклады требовали изучения наизусть Псалмов, ибо Священнописание — это единственная книга, которая обязывала женщину к знаниям. Каролина с недовольством вспоминала, как в детстве едва подчинилась плети отца и только через пять месяцев после мучительного заучивания смогла хоть как-то рассказать ему выученные Псалмы.

Ее тоненькие пальчики задумчиво водили по толстым переплетам выстроенных в ряд книг и остановились на издании Франческо Петрарки «Канцоньере». Каролина едва смогла вытянуть ее: тому препятствовали плотно прижатые друг к другу книги, едва умещавшиеся на огромной полке длиною от стены до стены. И тут же синьорина сумела расставить книги так, что отсутствие какой-либо из них нельзя было заметить, хотя ей известно, что строгий отец и не подумает взглянуть на запылившиеся полки. В его интересы входили только политика, торговля, финансы, игравшие основную роль в развитии его владений и республики в целом. Тем не менее его самолюбие тешил тот факт, что шикарная библиотека, переполненная изобилием жанров произведений, всегда впечатляла знатных дворян, бывавших у него в гостях.

Каролина вбежала в свою комнату, заперла дверь и раскрыла книгу на первой странице, готовясь окунуться в изумительный мир фантазии. Но не успела она дочитать первую страницу, как услышала стук в окно. Не раздумывая, синьорина выбежала на балкон и всмотрелась в густую зеленую растительность напротив ее спальни, откуда выглядывали смеющиеся рожицы. Это уже крестьянские мальчишки, бросив в окошко Каролины маленький камешек, вызывают ее выйти к ним.

Азартно рассмеявшись, она бросилась к дверям, выбежала в коридор и с неимоверной скоростью спустилась по широкой мраморной лестнице, устланной ковром. Из кустов послышался задорный смех ребят, увидевших направляющуюся к ним синьорину, которая старалась двигаться грациозно, дабы скрыть от родных свое игривое поведение, не присущее ее положению и статусу в обществе. Но, услышав смех друзей, Каролина поняла, что играть роль воспитанной синьорины уже бессмысленно, и бросилась вдогонку, подобрав платье, чтобы не споткнуться о подол. В такие минуты она завидовала убегающим вперед мальчишкам, одетым в удобные штаны и туфли без высокой подставки, которые только-только вошли в моду.

Лоренцо не переставал изумляться: как синьорине в пятнадцать лет можно оставаться такой изворотливой и неугомонной. Ему не раз доносили, что Каролина играла с крестьянскими мальчишками, при этом вела себя как юноша, выросший в семье крестьянина. Герцог и прекрасная герцогиня строго наказывали дочь, пытаясь внушить в ее упрямую головушку, что подобное поведение не свойственно молодой синьорине. Но по прошествии определенного времени Каролина словно забывала о жестких мерах родительских наказаний и втайне от строгого отца убегала со двора в лес, где часто встречалась с друзьями.

И ей не мешало то, что ее отец титулован высоким и обязывающим перед державой чином, полученным им по наследству от своих предков. Не смущало синьорину и то, что родители этих мальчишек не просто находились под властью герцога да Верона, но и обязывались расплачиваться с вечными долгами перед ним. Каролина с сочувствием относилась к этому моменту, но ее приучили смотреть на жизнь несколько с другой стороны, которую она всячески старалась отвергать.

Каролина знала в лесу каждую веточку, каждый листик, потому что проводила здесь большую часть своего времени, в то время как герцог был уверен, что его дочь занимается рукоделием, как и должно женщине. Ее это забавляло, и, ощущая сладкий страх перед вероятным наказанием, она убегала на несколько часов в лес, прекрасно зная, что кормилица обязательно выгородит свою синьорину, придумав при этом что-нибудь об уроке вязания или шитья.

Остановившись, чтобы отдышаться, синьорина схватилась за ствол огромного дерева и оглянулась вокруг. Наверняка мальчишки где-то поблизости, поскольку внезапно исчезли из виду. Но все же зоркий взгляд Каролины узрел бежевый краешек льняной рубахи, свисающий из-за широкого ствола развесистого клена. Хитро улыбнувшись, синьорина тихонько направилась в его сторону, опасаясь наступить на какой-нибудь сухой сучок и испортить неожиданность своего появления.

Оставшись незаметной для юноши, вглядывающегося в противоположную сторону, она подошла вплотную к дереву и бросила взгляд на рукоятку кинжала, висевшего в ножнах на кожаном поясе. С невероятной ловкостью она выхватила оружие и подставила его к горлу Маттео. Юноша медленно повернул голову в сторону синьорины и испуганно посмотрел в ее хитро смеющиеся голубые глазки. Опасность, веющая от холодного оружия, вмиг растворялась в образе этой прелестной чертовки. Золотистые локоны растрепались от быстрого бега и беспорядочно рассыпались по плечам. В голубых глазках пылал хитрый огонек, а порозовевшие щеки отражали сочную юность этого невинного создания. Маттео взглядом влюбленного взрослеющего юноши восхищенно смотрел на эту девчонку, которая лукавым взглядом пронзала его яростно бьющееся сердце.

Да уж, невинностью, вероятнее всего, обладают правильные черты ее прекрасного французского лица, но никак не пылкий и своенравный характер его обладательницы. И Маттео знал об этом, как никто другой.

— Тебе ведь известно, что я не проигрываю! Даже мальчишкам! — она сомкнула губы в лукавой улыбке и тут же бросилась бежать восвояси, схватив с собой кинжал Маттео.

До нее доносились возмущенные крики ребят, но юная синьорина продолжала бежать без оглядки в сторону полей, свет от которых просачивался сквозь редеющие деревья.

Возраст Маттео несколько превосходил невинную юность Каролины, и порой ее детское ребячество он воспринимал с недоумением. Знатной девчонке в ее пятнадцать лет в силу ее непоседливого характера некогда было задумываться о более взрослых вещах, которые уже беспокоили самого Маттео. И ему давно понятно, что дружбы между ним и Каролины быть не может ввиду разницы их сословий. Однако это не мешало ему грезить о ней, как о той девушке, которую втайне ото всех он все же непременно желал заполучить.

Все было не так просто: судьба Маттео и его отца, обнищавшего дворянина, некогда занимавшего высокий пост в морском торговом флоте Генуи, изувечила представление юноши о республике, которой когда-то он полностью вверил себя. Отец его, Альфонсо Гальди, был беспощадно разорен своей же родней, бросившей всю его семью на произвол судьбы, оставив лишь несколько дукатов на жизнь. Публичное унижение, которому был подвержен Альфонсо, окунуло его в глубокую меланхолию, переросшую в тяжелую болезнь, которую ему так и не удалось преодолеть.

Оставшись самым старшим мужчиной в семье в двенадцать лет, Маттео мужественно взял на себя ответственность за родных. Оказавшись в рядах крестьян, он в поте лица работал с маменькой на земле, арендованной отцом еще при жизни у герцога да Верона. Однако все, что им удавалось, — это отработать установленные налоги на землю, и только скудный остаток средств оставался в распоряжении его семьи. И за пять лет своего проживания в поселении Маттео зарекомендовал себя надежным и смелым юношей, для которого всегда находилась ответственная работа.

Разрываясь между работой в поле, на герцогской фабрике и подработках в порту, юноша лишь изредка имел свободное время, которое он и проводил в компании прекрасной синьорины, упорно отказывающейся взрослеть.

Выбежав из леса, Каролина оказалась на краю поля с едва показавшейся из-под земли кукурузой. Там, через пару сотен шагов, начиналась еще одна лесополоса, и, не раздумывая, Каролина бросилась к ней. Она уже намеревалась преодолеть это расстояние, чтобы перебежать открытую местность, но в последний момент повернула голову направо и удивленно раскрыла рот от неожиданности. Встретить здесь отца являлось потрясающим совпадением! Он очень редко бывал в восточной части герцогства. К тому же, по ее сведениям, сейчас герцог должен находиться в банке Святого Георгия.

Тем не менее в сотне шагов от Каролины и впрямь стоял Лоренцо с виконтом и надсмотрщиком, который контролировал наемных рабочих на фабрике отца. В двух сотнях шагов от них и впрямь стояло небольшое строение без окон и с одним огромным дверным проемом, где в поте лица работали наемные рабочие за станками, принося свои многочисленные вклады в развитие сукноделия Генуи. Изготовленные материалы экспортировались морским флотом в северную и восточную Европу или подлежали преобразованию в одежды для знати.

Каролина растерянно посмотрела на приближающихся мальчишек и с другой стороны — на профиль отца, который, очевидно, все еще ее не заметил. В ней зажглась наивная надежда на то, что она так и останется незамеченной, и девушка бросилась бежать вперед, чтобы как можно быстрее скрыться в лесополосе.

— Вы обязаны все разузнать о заговоре, — произнес строго Лоренцо, которого уже предупредил один из подданных о возможном мятеже во владениях да Верона.

Мятежи… Они вспыхивали по всей Европе и сковывали страхом беспомощное сознание богачей. Крестьяне требовали от знати хотя бы малейшего проявления сострадания! Но те продолжали умножать свои богатства едва ли не на костях загнувшейся от непомерной работы челяди. Крестьяне сокрушались: разве это по-христиански? Разве этому учит Библия — уничижать ближнего своего? Однако, что может сказать духовенство, если существование Церкви как раз и обеспечивалось десятиной дворян? Что, если сама аристократия и являлась источником средств к существованию и распоряжалась деньгами, беспощадно раздавливающими людей.

Надсмотрщики — это первые люди, на кого могли полагаться дворяне. Они первые располагали сведениями о намерениях крестьян и «свободных» наемников. А опыт работы с людьми позволял надсмотрщикам быть невероятными психологами. Поэтому, находясь в непрерывном общении с крестьянами и наблюдая за их поведением, многие из них могли едва ли не предугадать действия своих подопечных. Да и доносчиков, желающих во что бы то ни стало угодить господам, среди тех же бедняков хватало.

Но сейчас надсмотрщик Алессандро растерянно смотрел на герцога, не понимая, о чем тот говорит. Когда герцог да Верона пронзал своего собеседника взглядом рассвирепевшего льва, у бедолаги вся земля уходила из-под ног. Лицо Лоренцо даже без мимики гнева и строгости выглядело грозно: изогнутые густые брови, уж многие годы как покрывшиеся сединой, соединялись на переносице, увеличивая и без того большой нос; маленькие карие глазки сверкали властолюбием и алчностью, а тонкие, задумчиво сомкнутые губы, казалось, вот-вот извергнут из себя гневный крик. Статная фигура Лоренцо придавала ему еще большей солидности и властности. Наемники нередко называли его «горным ястребом», постоянно ищущим свою жертву, которая только при взгляде на него дрожала от страха.

— Прошу простить, Ваша Светлость, но я ничего об этом не слышал. Осмелюсь предположить, что это ложные слухи, — неуверенно промолвил надсмотрщик, желая всеми своими силами убедить хозяина в своей уверенности.

— Обрати внимание, что я, ваш герцог, не стал присылать к вам своего человека, дабы выведать правду. Я явился сюда сам, а значит, — в ярости герцог схватил подданного за шиворот, — молва о мятежах несет в себе правдоподобный смысл. Следуй моей воле: разузнать об основаниях для таких сведений! Нет дыма без огня! Если введешь меня в заблуждение, мои люди, — герцог указал на двух сопровождающих его и виконта лиц в доспехах, — непременно позаботятся о твоей судьбе.

Испуганный Алессандро лишь съежился, словно в страхе, что герцог сейчас ударит его. Но тот, отпустив надсмотрщика, инстинктивно повернул голову в сторону леса как раз в тот момент, когда Каролина была на полпути к посадке. Это и отвлекло внимание герцога.

Надсмотрщик и виконт заметили, как его светлость буквально побагровели от гнева.

— Каролина?! — послышался голос, словно гром, разверзшийся с небес.

И без того перепуганному Алессандро почудилось, что земля содрогнулась от громкого крика герцога. Что за страх внушал этот грозный аристократ?

Девчонка остановилась и, переведя дух, повернулась лицом к отцу, спрятав руки с кинжалом за спину. Она только увидела, как мальчишки, не замеченные герцогом и виконтом, развернулись назад и бросились бежать вглубь леса. «Предатели», — пронеслось в мыслях, и она с сожалением посмотрела на отца.

— Подойди! — строго и озлобленно крикнул Лоренцо.

Кивком головы он дал знать виконту, чтобы он и надсмотрщик оставили его. Опустив взгляд и пряча руки за своей спиной, Каролина покорно подоспела к рассерженному отцу.

— Позвольте поинтересоваться, синьорина, что вы забыли в этих краях? — строго спросил он.

Каролина лишь виновато опустила голову и безмолвствовала от страха, боясь признаться герцогу в своем легкомыслии. И потом, так или иначе, отец не позволит ей оправдаться, потому она и не видела смысла искать объяснений своему поведению.

— Что у тебя в руках? — спросил Лоренцо, сцепив зубы от злости.

Она продолжала стоять, подобно недвижимой статуе.

— Я задал вопрос, синьорина Диакометти, что у тебя в руках? — прикрикнул он.

Не меняя выражение лица, Каролина протянула руку в сторону отца и показала кинжал. Она со страхом наблюдала, как лицо отца покрывалось пунцовыми пятнами.

— Чей он? — выдохнул с озлоблением он.

Некоторое время Каролина молчала.

— Я… нашла его, отец.

Герцог не переносил откровенное вранье и прекрасно знал, что Каролина сама в лесу не бывает.

— Если ты сейчас же не признаешься, чей это кинжал, я прикажу обыскать весь лес, найти хозяина и хорошенько проучить его.

— Молю вас, не надо, папа! — умоляющим тоном произнесла Каролина. — Это… это будет несправедливо. Я… я… украла его.

Обрадовавшись, что она нашла способ оправдаться перед отцом, при этом не обманывая его и не оставаясь предательницей перед мальчишками, чего они никогда не простили бы ей, Каролина продолжала смотреть в глаза герцогу с блеском признания вины и внутренним ликованием. Лоренцо выхватил кинжал из рук дочери. Глядя в сердитые глаза отца, Каролине казалось, что от переполняющей злости у герцога шевелятся седые волосы на голове.

— Я виновата, отец. Простите меня, — тихо промолвила она, и от этого тоненького голоска лицо Лоренцо немного смягчилось.

— Виконт Альберти, сопроводите молодую синьорину в палаццо и проследите, чтобы она не обманула вас, как это было в прошлый раз. И пусть кормилица тщательно присматривает за ней, иначе накажу и одну, и другую.

Девятнадцатилетний виконт лишь виновато взглянул на Лоренцо, вспоминая, как Каролина не так давно искусно обманула его и исчезла из его поля зрения. Тогда герцог поймал ее на развалинах старого замка недалеко от морского побережья.

— Как прикажете, ваша светлость, — процедил сквозь зубы виконт, надеясь, что в дальнейшем герцог не станет вспоминать о том неудобном для него случае.

Джованни Альберти следовал по самой длинной дороге, и Каролина прекрасно понимала, что он намеренно хочет провести с ней как можно больше времени. А для нее это было неимоверным испытанием! Она боялась смотреть в его зеленые глаза: они казались ей льдинками, обжигающими холодом ее нежную кожу там, куда направлялся пронзительный взгляд виконта. А уж он старался не упустить ни малейшего дюйма ее юной красоты! Дабы стерпеть в себе отвращение, Каролина безмолвно шагала к палаццо, не желая даже слово обронить в его адрес.

— Какая же ты непокорная, Каролина, — произнес с презрением виконт, но в то же время одарил ее взглядом, полным восхищения.

— Приятельские отношения с моим отцом не позволяют вам фамильярничать со мной, — гордо ответила на его замечание Каролина и вздернула носик кверху.

— Извольте, но ваше положение в обществе тоже никак не позволяет вести себя так, как ведете вы, синьорина, — Джованни говорил с издевкой стервеца, словно Каролина была ненавистна ему.

Она едва сдержала себя, чтобы от души не нагрубить Джованни Альберти, и перевела дух.

— Ждать недолго, прекрасная синьорина! Совсем скоро герцог да Верона все же даст разрешение на твою руку и сердце, — с откровенным ехидством сказал он, будто намеревался завоевать ее расположение своей властностью. — Наша помолвка изменит всё!

— Вы желаете жениться на мне? — в ее голосе прозвучала выразительная усмешка. — Позвольте… это издевательство? Уж не полагаете ли вы, виконт, что ваша персона — под стать дочерям герцога?

— Жаль, — с наигранным расстройством произнес виконт, — если ты не желаешь добровольно, это произойдет принудительно. Полагаю, тебе это известно, синьорина…

Вспыхнувший в сердце гнев заставил Каролину бросить на виконта яростный взгляд.

— Меня утешают очевидные сомнения, что род Альберти мой отец посчитает выгодным для своего имени! И уж тем более не думаю, что он найдет мне мужа с меньшим дворянским титулом, чем у него самого.

Усмешка на лице Джованни немного озадачила ее.

— Разве граф — это недостойный титул? Ты ничего не понимаешь в политике, милая Каролина! Поэтому не забивай свою наивную головку этими сложными мыслями.

— Граф — это достойный титул, — согласилась она. — Только ваш отец, виконт Альберти, находится в полном здравии, и пройдет немало лет, пока он уйдет в мир иной. И только тогда вы сможете унаследовать его величественный титул. А пока вам приходится лишь выполнять его наставления в отношении сотрудничества с моим отцом.

С этими словами она состроила напускное сочувствие, но ее глазки ехидно сверкнули в лучах апрельского солнца. Наслаждаясь временным замешательством виконта, синьорина шла с выражением лица победительницы.

Она решительно отказывалась представлять себе свое замужество и сейчас безумно радовалась, что это бремя в скором времени возьмет на себя ее сестра, помолвленная с генуэзским дворянином. А замужество Каролины немного подождет. Разумеется, в чем-то виконт прав — совсем скоро отец заговорит о помолвке. Только бы это «скоро» случилось хотя бы в следующем году…

Но, словно по велению юной прелестницы, ее помолвка не состоялась даже по прошествии трех долгих лет. Равно как и ее исправление в поведении. Каролина так и не смогла побороть в себе свою строптивость и покорно склонить голову перед судьбой покладистой и благонравной аристократки. Даже в прекрасные восемнадцать лет синьорины ее вероломство не переставало давать о себе знать, все чаще и чаще вдохновляя герцога на жесткие воспитательные меры.

Каролину безумно радовал тот факт, что мысли папеньки сейчас занимает ее чопорная и покладистая сестра: сначала ему пришлось разорвать помолвку Изольды с генуэзским синьором, поскольку для ее брака была выбрана партия куда выгоднее, чем простой местный дворянин — миланский кондотьер. Да и весьма запутанные государственные дела требовали от герцога, как и от многих других титулованных дворян, ряда значимых действий, направленных на укрепление позиций державы. Поэтому сейчас все мысли Лоренцо устремлялись на кипу разного рода забот, хотя поведение младшей дочери он не оставлял без внимания, время от времени беседуя со своей супругой на этот счет.

— Патрисия, я схожу с ума от проделок этой девчонки! — кричал Лоренцо, поведав жене об очередной выходке Каролины. — Ей скоро восемнадцать, а она ведет себя, как двенадцатилетний мальчишка. Я был бы признателен, если ты попытаешься на нее повлиять, — сказал возмущенно герцог и посмотрел на герцогиню да Верона. — Ведь опять, опять ее видели в окружении этих… мелких и ничтожных отпрысков нищеты, с которыми она стреляла из лука. Можешь себе представить? Я накажу ее… я запру ее в башне… я… я… — герцог едва не задыхался от гнева. — Я не могу быть больше таким мягким, Патрисия! Тебе известно, что мне не свойственно снисхождение в таких деликатных вопросах!

Будучи абсолютно спокойной и невозмутимой женщиной, в свои сорок четыре года Патрисия да Верона выглядела все так же свежо, как и в тридцать пять. Несмотря на столь долгий срок, проведенный в браке, герцог и сейчас замирал, глядя на ее стройный стан, миловидный взгляд, роскошные волосы, и готов был преклоняться перед ее красотой. Но сейчас она гордо смотрела на мужа голубыми, словно небо, глазами и молчала. Его возмущала собственная бесхарактерность перед супругой, которая почему-то стала проявляться в последние годы брака, но он не смог повысить на нее голос даже в таком серьезном вопросе как воспитание дочери.

— Вам же известно, ваша светлость, что Каролина очень своеобразный ребенок…

— В том-то и дело, Патрисия, что она уже не ребенок. Ты в ее возрасте уже была замужем за мной.

Патрисия опустила глаза, не желая погружаться в воспоминания о начале брачного пути.

— Полагаю, что Каролина еще не готова к замужеству.

— А что ее способно изменить, Патрисия, как полагаешь? Я же не могу велеть высечь ее, как непокорного слугу! Я ума не приложу, что с ней делать.

Герцог присел за туалетный столик жены и схватился за седую голову.

— Она позорит мое имя. Бегает в лесу с крестьянскими детьми, при этом неизвестно, в какие игры они играют. Вспомни, как тогда я изъял у нее кинжал!

Патрисия глубоко вздохнула и присела на диванчик, расправив складки темно-синего бархатного платья.

— Но что же ты сделаешь, Лоренцо? — спросила она, отойдя от официального общения с супругом. — Закроешь ее в темном чулане и будешь ждать, когда она одумается и осознает свое поведение? Полагаю, что она и здесь придумает что-нибудь эдакое, что еще больше тебя расстроит.

— Если нужно будет, то закрою в чулане, выдам замуж или не знаю, не знаю… Высечь ее надо хорошенько! — озлобленно процедил сквозь зубы герцог. — По ее вине на меня показывают пальцем и говорят, что я потакаю крестьянам. А слухи… Бог мой, сколько сплетен вокруг!

— Для моего строгого мужа все еще поразительно поведение его неугомонной дочери, — с улыбкой произнесла Патрисия и подошла к Лоренцо, обнимая его. — Каролине и впрямь присущи темпераментные качества, не свойственные знатной дворянке. Но ее изменить сможет лишь время и жизнь. Хоть я и сомневаюсь, что упрямство, полученное ею в наследство от отца, позволит ей сломить себя.

Герцог прикоснулся губами к тоненькой кисти супруги. Он не знал, по каким рецептам она действует, дабы успокоить его вспыльчивое сердце, но в большинстве случаев ей удавалось это сделать.

— Отчего же Изольда совсем не такая, Патрисия? — словно прирученный теплотой ее руки, бродившей по его волосам, произнес он. — Ведь они получили абсолютно одинаковое воспитание. Да и в возрасте у них всего год разницы…

Патрисия промолчала, прекрасно понимая, что Изольда своим высокомерием, не позволяющим ей вести себя против правил этикета, полностью пошла в своего отца. Хоть герцогине и более симпатично простодушное поведение младшей дочери, она безоговорочно понимает, что позволять самовольства Каролине нельзя.

— Как только мы проведем свадьбу Изольды, я тут же по думаю о замужестве Каролины, — словно приговор, произнес герцог.

Герцогиня со страхом закрыла глаза. Она даже представить себе не могла, как можно такую вольную птичку, как Каролина, жестоко закупорить в этой жуткой клетке? Почему-то смолоду женскую судьбу герцогиня так и называла — темной клеткой, обросшей ветвистым терновником, из которой нельзя выбраться, не изранившись. Но теперь, когда это коснулось Каролины, Патрисию одолел страх за младшую дочь, ведь, зная взбалмошность этой девчонки, она наверняка выкинет какой-нибудь невообразимый номер на собственной свадьбе.

— Поразительно, что по сей день ты так и не смог определиться с женихом Каролины, в то время как первая помолвка Изольды состоялась, когда ей едва стукнуло четырнадцать…

— Ох, герцогиня Патрисия… — когда герцог нервничал, он нередко переходил на положенное обращение к супруге, хотя и не любил отягощать официозом общение с семьей. — Первая помолвка была лишь результатом моей торопливости. И благо, что свадьба не состоялась! И потом, тебе ведь известно, как никому другому, что при отсутствии сыновей первой дочери отходит большая часть приданого: именно она является основной наследницей. Поэтому ее брак — наиболее выгодная сделка, которую мне пришлось тщательно обдумать…

Сердце герцогини дрогнуло, — муж уже давно не упрекал ее в неспособности родить ему сына. Однако после родов младшей дочери ей и вовсе не удалось забеременеть. Поначалу герцог, будучи еще горделивым любимцем женщин в расцвете лет, всячески истязал свою жену непрестанными порицаниями. Но ближе к шестидесяти пяти годам, когда прежние силы и здоровье стали подводить Лоренцо, он все больше и больше дорожил вниманием милой супруги, ставшей ему утешением в самые трудные периоды его жизни.

— Мне понятны ваши стремления укрепить свою династию, герцог, — спокойно отвечала Патрисия. — Однако ваши колебания лишь на руку обеим дочерям. Не могу не признаться, что меня это радует — они дольше останутся в нашем доме.

Лоренцо лишь усмехнулся.

— О, Патрисия, избавь меня от сантиментов, — с недовольством промолвил он.

— Молю тебя, Лоренцо, позволь Каролине исправиться! — умоляющим голосом произнесла герцогиня, и это заставило герцога как-то с мягкостью на нее посмотреть.

— Хорошо, Патрисия, — вздохнул он, словно недовольный своей слабохарактерностью перед женой. — У нее будет время продемонстрировать свою покорность до свадьбы в Милане. Затем мне в обязательном порядке надобно устроить помолвку и ей. Полагаю, что виконт Альберти вполне сошел бы ей за мужа.

Родительское наказание в виде домашнего ареста нисколько не расстраивало Каролину: она использовала этот момент себе во благо. Окунувшись с головой в прекраснейший роман «Фьяметта», отражающий, словно насквозь, любовь в женской душе, синьорина и не замечала времени, стремительно пролетавшего мимо ее увлеченного внимания.

«Любовь — вот что поистине должно занимать сердце женщины», — с восторгом думалось Каролине, пока чудесное издание захватывало ее трепещущую душу. «Чистота мыслей и высокая нравственность — вот что на самом деле должно беспокоить сердце дамы», — словно услышала она в ответ нравоучения своей кормилицы Паломы, занимавшейся ее воспитанием с самого рождения. И прочти она мысли своей воспитанницы, то непременно осадила бы в ней все порхающие мечты своими приземленными фразами. Да-да, эта порой несносная мавританка просто выводила из себя занудством и скупостью на эмоции. Поэтому свои мечтания Каролина хранила в своем сердце, боясь проговориться об этом вслух.

Да и о каких чувствах можно говорить, если ей, Каролине, уже давно внушали мысли о том, что брак заключают как деловое соглашение, а любовь — лишь миф, созданный людьми? Причем, бедными людьми, не имеющими за своей душой ни дуката приданого. И сейчас эта удивительная книга словно возносила ее в небеса от мысли, что красивые чувства когда-нибудь могут сразить и ее сердце.

Эти воздушные порхания в облаках прервало громыхание открывающейся двери, и Каролина подскочила, едва успев спрятать книгу под кровать. Каково же было ее удивление, когда на пороге своих покоев она увидела старшую сестру!

Приподнятый нос с горбинкой, уродовавший и без того некрасивое лицо Изольды, и гордый взгляд на строптивую младшую сестру так раздражали Каролину, что она едва сдерживалась, чтобы всплеснуть эмоциями. В подобные мгновенья Изольда казалась еще более похожей на отца: густые черные брови сдвинулись, придавая непривлекательности и без того мужеподобным чертам ее худощавого лица, а сомкнутые губы словно пытались сдержать в себе вырывающийся на волю крик.

— Ты — жалкая плебейка… как ты смеешь вносить раздор в семью и расстраивать родителей?! — воскликнула недовольно Изольда, подойдя ближе к сестре и стараясь сохранять выражение лица гордой и воспитанной особы.

— Я — не плебейка! — воскликнула Каролина. — Я — такая же синьорина, как и ты!

— Не смей меня сравнивать с собой, ничтожество, — процедила сквозь зубы Изольда и тяжело вздохнула. — Но это ничего, вскоре я выйду замуж и, слава Иисусу Христу, твои проступки более не коснутся моих глаз.

Изольда томно вздохнула и с яростью посмотрела на сестру.

— Жду — не дождусь, — съехидничала Каролина и ответила той ехидным взглядом.

— Что ты так радуешься? — негодовала старшая сестра. — Ведь не за горами и разрешение твоей участи. И сдается мне, что ты настолько рассердила отца, что твоя помолвка состоится так же скоро.

Сердце Каролины дрогнуло при последних словах сестры, прозвучавших, словно приговор, и она взволнованно опустила глаза. Но растерянность ее продолжалась всего несколько секунд, и она гордо подняла глаза на старшую сестру, окатив ее холодным и пронзительным взглядом, словно видела Изольду насквозь.

— Я выйду замуж только по любви! — твердо и спокойно промолвила она, словно пророчила свое будущее.

Ненавистная усмешка скривила тонкие губы Изольды.

— Ты хочешь сказать, что ты вообще никогда не выйдешь замуж? Или найдешь себе мужа из какой-нибудь крестьянской семьи и всю жизнь проживешь в невыразимой нищете, тяжело работая на какого-нибудь дворянина, может, даже на моего мужа, — последние слова похоже развеселили Изольду. — А затем отправишься в мир иной с тяжестью на сердце, что оставляешь своих детей одних проживать эту тяжелую, бессмысленную жизнь.

Эти слова и прозвучавший следом злорадный смех Изольды вызвали наплывшие на глаза Каролины слезы.

— Прочь! — закричала она. — Убирайся, иначе ты не доживешь до своей свадьбы!

— Что здесь происходит? — девушки обернулись на грозный голос матушки и притихли.

— Она угрожает мне, — пискляво пожаловалась Изольда, превратившись из разъяренного быка в кроткую овечку.

Каролина испуганно посмотрела на сестру и готова была воистину убить ее за предательство. Сколько они ни ругались, Каролина никогда не жаловалась родителям, что Изольда обижает ее. Патрисия строго посмотрела на дочерей.

— Изольда, поди к себе, — строго сказала она и посмотрела на взволнованную Каролину со слезами на глазах, которая готовилась уже слушать строгий, порицающий голос матери.

— Матушка, я не угрожала ей, — произнесла жалобно Каролина.

— Я все слышала, — спокойно промолвила Патрисия, и дочь заметила добрый блик в глазах матери. — Потерпи еще совсем немного, и тебе не придется более выслушивать от нее оскорблений, — произнесла она и присела на кровать.

В тот момент Патрисия казалась Каролине эльфом, озаряющим своим ярким светом все тусклое и серое вокруг. Юная синьорина присела рядом с мамой.

— Матушка, я не хочу замуж, — воскликнула она и легла на кровать, уткнувшись лицом в подушку, чтобы скрыть свои слезы.

— Мне понятны твои желания, дочь моя, — ответила герцогиня, едва сдерживая в себе подошедший ком к горлу. — Но существуют вещи, которые нам не подвластны. К тому же тебе нужно немедленно прекратить вести себя неподобающим для будущей герцогини образом. Отец очень рассержен твоим поведением, и он в самом деле намерен выдать тебя замуж. Оттянуть на какое-то время это замужество сможет лишь твоя покорность и достойное поведение.

В строгом голосе мамы Каролина смогла ухватить легкие нотки понимания и великодушия, что отчасти ее успокоило.

Каролина не знала, как двадцать семь лет назад Патрисия говорила своим родителям те же слова о нежеланном браке. Но ее отец даже не думал потакать дочери и насильно потащил ее к алтарю. Первые ночи своего замужества Патрисия провела тихонько плача под сопение удовлетворившего свои мужские потребности Лоренцо. И более всего юную француженку удручала разница в возрасте, стоявшая на пути взаимопонимания пары, — двадцать один год. Затем трудности в попытках забеременеть, когда супруг настойчиво требовал наследника, тяжелые роды. И когда она воспитывала Изольду, ее сердце предчувствовало, что девочка возьмет все черты отца, — не только внешние, но и внутренние. Возможно, это и не так скверно, — чтобы женщине выжить в этом жестоком мире, где она продается по количеству монет в приданом, нужно быть именно такой — жесткой, но покорной и покладистой.

И вот, словно озарение, в мрачной жизни Патрисии появилась на свет Каролина. В день ее рожденья в первый месяц лета птичье пение и благоухающий аромат роз заполнили воздух во владениях да Верона. И то же самое творилось в душе Патрисии, когда она впервые увидела новорожденную младшую дочь. Солнечные лучики падали на маленький сверток в руках матери, и у нее создалось впечатление, что вокруг малышки засветилось яркое солнце, словно сам Господь благословлял ее на счастливую размеренную жизнь. И, невзирая на непослушание и шкодливое поведение Каролины с самого детства, Патрисия души не чаяла в младшей дочери.

— Матушка, а какой он? — тихий шепот дочери заставил Патрисию любопытно склонить голову.

Каролина улеглась на колени матери и нетерпеливо смотрела в ее ласковые глаза.

— Кто?

— Жених Изольды, — так же тихо говорила Каролина, а перед глазами возникал образ жениха ее кузины, которую дядя, даже не раздумывая, выдал замуж за сорокалетнего сицилийского пополана.

Каролину настолько поразил этот союз, что она долго после свадьбы кузины перед сном просто лежала и смотрела в потолок, представляя себе, как этот брак будет процветать лет через двадцать, когда пополан сгорбится, скрючится от старости и морщинистыми губами будет целовать свою супругу по ночам. И хотя Каролина не имела ни малейшего представления о том, что происходит между мужчиной и женщиной в постели, ей только при этих мыслях становилось противно.

— Жених Изольды… — Патрисия видела его только на портрете, привезенным Лоренцо из Милана. — Он… очень приятный молодой человек. Отец говорил, что, кроме того, что Леонардо красив, он еще общителен и благоразумен…

— Вы думаете, она будет счастлива? — тихо спросила Каролина.

Патрисия не хотела уничтожать в душе Каролины надежду на возможное семейное счастье и с надеждой в голосе произнесла:

— Да, дорогая, вполне вероятно, что Изольда будет счастлива. Но семейное счастье во многом зависит от женщины, поскольку она является хранительницей семейного очага.

— Матушка Патрисия, неужели за все время замужества вы ни разу не чувствовали себя счастливой? — удивленно выдохнула Каролина, прекрасно понимавшая, что всю свою сознательную жизнь Патрисия с необычайной сдержанностью терпит эмоциональные всплески и чрезмерную жесткость мужа.

Это сейчас отец стал преклоняться перед изысканной французской красотой супруги — еще совсем недавно, когда Генуя находилась под властью французов, он ненавидел в ее лице всю нацию. Хотя порой эта ненависть скрывалась за не менее противной лестью.

— Но отчего же, Каролина? — глаза женщины растерянно забегали по комнате, словно пытались найти ответ на вопрос дочери. — Твой отец всегда был внимателен ко мне и великодушен…

Каролина глубоко вздохнула и с сожалением сомкнула губы.

— Стало быть, семейного счастья вы не испытали, — задумчиво произнесла она.

— Я была счастлива, когда родила вас, — произнесла Патрисия и с ожиданием посмотрела на дочь, но Каролина безнадежно покачала головой.

— Нет, матушка, вы не испытали настоящего счастья, когда женщина влюблена и по-настоящему любима.

— Прости, милая, а что означает «по-настоящему»? — с улыбкой спросила Патрисия.

Каролина вскочила с кровати, глубоко вздохнула, радуясь, что может с матерью так откровенно поговорить, и воодушевленно произнесла:

— Когда ты чувствуешь, что не можешь ни минуты провести без любимого человека, и он стремится к тебе всякий раз, когда ваша разлука длится всего несколько мгновений, но они кажутся вам вечностью. Когда ты не чувствуешь себя одинокой рядом с ним, и ваши сердца стучат в унисон во время разлуки. Когда мысли друг друга вам так легко удается заверять поступками, услащающими ваши души. Ох, это когда… когда… когда…

— Откуда тебе это известно? — выдохнула Патрисия и тут же смолкла.

Она с тревогой и в то же время восхищением смотрела, как Каролина исполняла все описанные ею движения, и последняя фраза сошла с ее уст столь взволнованно и столь искренне, что слезы, наполняющие небесно-голубые глаза Патрисии, засверкали в ярком свете зажженных свечей. Нет! Каролина не сможет смириться с волей отца и принять женскую судьбу как должное! Эти мысли вызывали в Патрисии нотки ужаса: страшно подумать, что младшая дочь может предпринять во имя своего счастья.

В преддверии свадьбы Изольды с кондотьером Брандини Лоренцо заботился не только о предстоящем торжестве, но и о том, чтобы выгодный союз с миланским вельможей благоприятно отразился на делах, как его личных, так и государственных. Знатность рода Брандини, безмерное состояние и радужное будущее Леонардо, которое ему сулила карьера военачальника, помогут не только в развитии владений да Верона. Лоренцо возлагал надежды и на вклады миланцев в развитие Генуи, Дож и сенат которой очень даже приветствовали такое объединение сил: оно пророчило новые положительные события в политике и торговле. Именно для того, чтобы осуществить свой, хотя и не очень значительный вклад в развитие страны, Лоренцо тщательно отбирал жениха для старшей дочери.

И в попытках добиться расположения миланского общества ему пришлось изрядно постараться. Хотя герцог да Верона не относился к тем представителям дворянства, которые привыкли лебезить и разбиваться в лепешку для того, чтобы добиться расположения нужных людей, он все же прекрасно понимал серьезность политической и экономической ситуации, которая сгустилась сейчас над Генуей, подобно грозовому облаку.

Достигнув господства на важных торговых точках Адриатического и Средиземного морей, Генуя Великолепная прославилась как могущественная держава в Западной Европе — с развитым мануфактурным производством и рядом преимущественных позиций в экономике. Именно поэтому она подвергалась неоднократному нападению со стороны соседних держав.

А несколько лет назад ей довелось пережить политическую зависимость от Франции, которая оставила свой отпечаток на развитии государства. Так или иначе, Генуя высвободилась от этой зависимости, как нищий в оборванных лохмотьях, пытаясь приодеться в привычные шелка и меха. В течение последних десяти лет власть державы упорно занималась восстановлением «покусанного» мануфактурного производства и обглоданных французами фабрик.

Персона Лоренцо да Верона обрастала завистью многих генуэзских вельмож — его производство не просто оказалось нетронутым в тяжелый период господства Франции, но и находилось на стадии расцвета и прибыльности. И все дело в родственных корнях, которые связывали герцога с французскими дворянами — Патрисия являлась француженкой, и ее дядя, весьма представительный человек в высшем обществе Франции, побеспо коился о том, чтобы торговый союз с Лоренцо был продуктивным для обеих сторон. Этими связями и пользовались многие сторонники герцога да Верона, в числе которых был и сам Дож. Остальных же бесило превосходство герцога — он одна из тех немногих личностей, умеющих талантливо выкарабкиваться из самых затруднительных ситуаций.

Нужно отметить, что именно благодаря недюжинным способностям Лоренцо вести дела, его предприимчивости и гибкому разуму, многие генуэзские аристократы закрывали глаза на скупость и резкий характер герцога и с радостью имели с ним дело. Все, кто сотрудничал с ним, имели возможность поднять развитие своего производства и обеспечить себя стабильным достатком.

Так или иначе, пережив господство Франции, Генуя ощутила, как над ней сгустились облака новой угрозы, — в обществе время от времени вспыхивали слухи о территориальных претензиях Миланского герцогства к государству. Это могло стать поводом для нового конфликта и неудачи республики: не окрепнув должным образом после французского вмешательства, Генуя рисковала быть окончательно раздробленной. Такая угроза заставляла представителей генуэзской власти быть предусмотрительными в выборе партнеров. Именно поэтому контракты между Миланом и Генуей могли стать спасательным кругом для утопающего государства — выгодное сотрудничество на четко оговоренных в договоре условиях помогло бы исключить возможный конфликт и зависимость одной страны от другой.

В то же время заклятым соперником и вечным врагом Генуи оставалась Венеция. Несмотря на то, что и культурное развитие, и торговля, и промышленное производство в обеих странах развивались преимущественно в одном направлении, обеих держав связывали не успешное сотрудничество, а долгие и утомительные годы кровопролитных войн. В частности, их интересовала одна цель — выгодные торговые пути в Средиземном и Черном морях.

После последней войны за торговый город Кьоджа в 1381 году между странами был заключен мирный договор, который в представительствах обеих держав сохранял сомнения по поводу его соблюдения. Все эти причины, подрывавшие развитие Генуэзской республики и ее положение на международной арене, призывали державу искать поддержки у соседних стран, а нередко — и у собственных врагов.

Что касается Лоренцо да Верона, то последствия поражения войск его отца в последней битве с Венецией привели к тому, что их герцогскую светлость лишили командования военным арсеналом, оставив в распоряжении купечество и земледелие, что, кстати, получалось у династии Диакометти куда лучше.

Герцог да Верона восседал в своем огромном кресле за дубовым столом в ожидании виконта Джованни Альберти, изучая бумаги для свадебного контракта. Лоренцо имел честь еще работать совместно с дядей виконта — Самуэлем Альберти, который скончался во время эпидемии чумы еще при французах. Дружба с ним и плодотворные совместные дела открыли новые возможности для сотрудничества с отцом Джованни — графом Альберти, имевшим в своей власти часть судов, размещенных в городском порту. Назначив старшего сына поверенным в делах с герцогом, граф Сальватор Альберти довольствовался прибылью, которую приносил этот выгодный союз.

Явившись в предместье, расположенное к востоку от городских стен Генуи, Джованни сразу направился к герцогу, как только смог получить сведения о работе торговых точек в городе.

— Ваша светлость, — виконт отдал честь Лоренцо и после его приглашения присел в кресло напротив герцога.

— Что там слышно, Джованни? — спросил задумчиво герцог и посмотрел на Альберти.

— Извольте не принимать за дерзость вступление моей речи со сплетен, которыми бурлит город.

Герцог удивленно приподнял брови.

— И о чем судачит наше неугомонное общество?

— В городе ходят слухи о том, что Миланское герцогство намеревается захватить власть в Генуе. Сенатор Бертоли утверждает, что вы вовремя решились на сближение с этой страной.

— Пусть еще назовет меня предателем, — резко возмутился Лоренцо.

— Но ведь брак синьорины Изольды с миланским кондотьером был заранее одобрен нашим Дожем, правильно я понимаю? — поинтересовался Альберти.

— Сейчас любые международные контракты должны заключаться только с согласия правительства, — монотонно произнес герцог. — Что еще говорят?

— Говорят, что это напрасная трата времени, а мы, напротив, рискуем попасть в лапы самому зверю.

— Черт возьми, — резко возмутился Лоренцо, — люди разносят сплетни и не стыдятся их абсурдности! О миланском заговоре говорят уже не первый год, Джованни, поэтому об этом можно не переживать. К тому же не один я выдаю свою дочь за миланского синьора — сейчас наша политика полностью направлена на заключение выгодных союзов с их дворянами, дабы объединить наши цели и направить силы на развитие экономики обеих стран.

Виконт криво улыбнулся, восхищаясь уверенностью да Верона, звучавшей в каждом его слове. Герцог прекрасно понимал, что совместная деятельность с Брандини позволит ему значительно укрепить свои владения и поднять вверх планку влиятельности в Европе, и вместе смогут посодействовать развитию кораблестроения, сукноделия и торгово-экономических отношений как в Генуе, так и в Миланском герцогстве.

— Ваша светлость, позвольте заметить, что не всегда слухи являются сплетнями. Можно предположить, на самом деле они берут начало с устья правды, — Альберти не боялся высказать свое мнение перед Лоренцо и прекрасно знал, что герцог, во многом благодаря этому, ценит его общество.

— Что ж, время покажет, Джованни, время покажет. Тем не менее я не ощущаю предательских намерений со стороны миланцев. Они, как правило, грамотные и дипломатичные люди, стремящиеся, как и мы, решать дела цивилизованным путем. Это не проклятые венецианцы, — с этими словами лицо герцога исказилось в гневной гримасе.

— Ваша светлость, — виконт подозрительно прокашлялся, словно пытался обратить особое внимание на его слова, — а синьорина Каролина? Вы так же намереваетесь отдать ее замуж за иноземца?

Лоренцо прекрасно знал, что Джованни давно претендует на руку и сердце его младшей дочери, однако, обсуждать это он пока не готов.

— Брак Каролины будет обсуждаться несколько позднее, — спокойно констатировал он. — Сейчас надобно выдать замуж старшую дочь. Покончу с этой свадьбой, вполне вероятно, что возьмусь и за вторую.

По интонации да Верона Джованни Альберти четко понял, что тот не намерен сейчас заводить разговор о Каролине. Но ему так не терпелось попросить ее руки, скрепив отношения с герцогом этой помолвкой!

С восходом солнца предсвадебная суматоха разбудила Каролину, почивающую в своей постели. Отзвуки переполоха, доносящиеся по соседству, явно требовали от синьорины сиюминутного пробуждения. Очевидно, в этой суматохе ее совсем забыли разбудить.

Сладко потянувшись, Каролина нехотя встала с кровати. Ей вздумалось, что сегодня предстоит пережить первый день торжества, который, еще не наступив, сумел вымотать нервы и тем, кто касался его лишь косвенно. А ведь празднование растянули на несколько дней, и после пиршества в Генуе им предстоит отправиться в Миланское герцогство, где семья насладится тамошним гостеприимством. Празднование в Генуе ограничивалось лишь подписанием брачного контракта между молодыми, освидетельствованием бумаги у генуэзского Дожа, а также преподнесением женихом обручального перстня для своей невесты. Каролину не смущало долгое путешествие. Да и веселье ей приходилось по нраву. Однако ее невероятно тяготила аристократическая помпезность, царящая в залах дворян и застилающая истинные лица людей вуалью фальши. Синьорина предпочла бы не замечать этого, однако, ее удивительная проницательность словно затмевала ту женскую наивность, в которой она так нуждалась в столь юном возрасте.

Каролина подошла к туалетному столику, решив привести себя в порядок, и посмотрела в зеркало на свои покрас невшие глаза и отеки под ними. Да, порой ее увлечение чтением играет уж совсем ей не на руку. Каким бы глубоким оно ни было, так неважно выглядеть даме не годится! О, разве могут такие порицания стать на ее пути к познанию мира через книги? Ведь для Каролины чтение — не просто увлечение, а частичка ее жизни!

Синьорина только и успела присесть за туалетный столик на обшитый вельветовой тканью стул, как тут же в спальню вбежала перепуганная кормилица Палома с раскрасневшимся и растрепанными седыми волосами.

— О-о, синьорина Каролина, — извиняющимся голосом проговорила Палома, подбегая к хозяйке с расческой в смуглых, полных руках, — я совсем о вас забыла. Сейчас причешу вас… Ваше платье уже готово, сию минуту принесу, — и впопыхах кормилица бросилась назад к дверям.

— Можешь не спешить, Палома, — услышала она вальяжный голос хозяйки и с возмущением обернулась к ней.

— Как это… что означает «не спешить»? — Каролине показалось, что Палома задохнется от переполняющего ее гнева. — Извольте поторопиться, ваша светлость, иначе не сносить мне этой… поседевшей от ваших выходок головы. Что… — она подошла ближе к госпоже, разглядывая ее лицо. — Боже милостивый, вы что, плакали этой ночью?

— О, да! — с напускной грустью ответила Каролина, тут же лениво зевая и потирая глаза. — Я буду тосковать по своей сестре, Палома…

Кормилица лишь уставила руки в боки, на самом деле поверив в слова госпожи.

— Кто бы мог подумать, синьорина, что вы забеспокоитесь не на шутку! Теперь вот мне нужно целое море холодной воды, чтобы привести ваше лицо в должный вид.

— Ох, Палома, брачная церемония еще нескоро, — Каролина сладко зевнула, лениво прикрывая рот маленькой белоснежной ручкой. — Успеется.

Палома даже не стала тратить время на то, чтобы слушать хозяйку, — слишком живо ей нужно было собраться и привести в полный порядок ленивую соню. Поэтому под ворчание своей госпожи она бегала по комнате, укладывая все необходимые вещи в коробки.

Переодевшись в платье нежно-смарагдового цвета, Каролина посмотрелась в напольное зеркало, охватывающее ее во весь рост. Новые времена, наставшие в Европе, позволяли моде пестрить многообразием ярко выраженных элементов одежды. Синьорина приходила в восторг от нового шедевра, сшитого для нее лучшими швеями Генуи: модель создана из тяжелого шелка смарагдового цвета, расшитого цветастыми узорами из золоченых нитей. Тяжелые широкие рукава, низко спадающие едва ли не к самому полу, придавали платью больше изящества и грациозности.

Множественные драпировки на лифе и пышная юбка делали образ Каролины более женственным, придавая ей некой знатной величественности. А драгоценные камни, украшающие платье, сверкали в лучах утреннего солнца, облачая прелестную синьорину в роскошную элегантность.

Каролина повернулась к зеркалу боком и оценила легкий струящийся шлейф, собранный от талии и мягко спадающий к полу.

— Палома, зачем здесь корсет? — капризно поморщилась она, чувствуя, как он бездушно впивается ей в ребра. — Он ведь выходит из моды…

— Ох, синьорина, много вы знаете, я смотрю, о моде, — весело пропела Палома, поправляя складки на платье Каролины. — Бесспорно, корсет доживает свои последние дни. Но в нашей, генуэзской, моде он пока существует. Так что сегодня вам следует его поносить, моя дорогая.

Палома с восхищением наблюдала за хозяйкой, — девчонка не так давно была капризным, хоть и сообразительным ребенком. А сейчас она превратилась в шикарную даму, ослепяющую своей красотой, словно переливающийся в солнечных лучах алмаз.

— Зато сейчас дамы понемногу заголяют свою грудь, — произнесла сама себе с улыбкой Каролина, рассматривая в зеркале свое отражение.

— Ох, синьорина, вы же на выданье: вам негоже светить своими прелестями, — сердито буркнула Палома и расправила складки на груди Каролины, чтобы они хоть немного поднялись кверху и скрыли легкий треугольный вырез.

— О Боже Всемилостивый! Палома, что ты там поправляешь? — Каролина откинула ее руку. — Там до декольте еще целая миля.

Кормилица только заливисто рассмеялась и принялась снова прихорашивать свою капризную госпожу.

— Палома, я недовольна прической, — пожаловалась Каролина, пытаясь поправить руками заколотые кормилицей локоны, мягко спадающие с тоненьких плеч.

— Разве можно быть красивее невесты, синьорина? — возмутилась та, весело всплеснув руками.

— Несомненно, Палома! — Каролина нахмурила тоненькие брови и возмущенно посмотрела на свою кормилицу. — Изольде уже можно не прихорашиваться — она одной ногой замужем. А я хотела бы приглянуться мужчине, который не просто заключит сделку с моим отцом, но и полюбит меня. Поэтому я должна быть еще красивее невесты.

Это прозвучало капризно и возмущенно. Палома улыбнулась, пряча свой взгляд от молодой госпожи. Каролина с детства мечтает о принце, который похитит ее из владений строгого отца, так властно управляющего ее судьбой, и эта наивная мечта до сих пор не угасла в ее душе.

Потускневшие от мучительной жизни карие глаза Паломы, сияющие некогда кокетливым блеском и озорством, сохраняли в ее морщинах закоренелое разочарование женщины, пережившей на своем веку много трудностей и невзгод. В свои пятьдесят шесть лет Палома Доньо выглядела на все шестьдесят пять, а ее жизнь можно было прочитать по каждому седому волосу на ее голове.

И хотя она не желала с кем-либо говорить о болях, скрывающихся в ее беспокойном сердце, большая часть обитателей палаццо да Верона знали, что кормилица младшей синьорины перенесла в своей жизни множество потерь. В пятнадцать лет ее привезли в Геную и продали в рабыни местному пополану, издевавшемуся над своими подданными.

Через десять лет она родила дочь от конюха, насильно овладевшего ею. Господин не позволил Паломе оставить девочку у себя, ссылаясь на лишний рот и дополнительные бессмысленные растраты. Поэтому бедной женщине тут же пришлось отдать малышку в женский монастырь святого Франциска, где о девочке обещали позаботиться. И как раз в этот момент герцогине да Верона потребовалась служанка, которая смогла бы стать кормилицей для ее младшей дочери.

Выкупив Палому у ее хозяина, герцог и подумать не мог, насколько осчастливит несчастную. Та нянчилась с герцогиней Каролиной, словно с собственным чадом, вкладывая всю материнскую любовь и заботу в эту девочку, излучавшую вокруг себя какой-то дивный ореол.

Как правило, герцог и герцогиня окружали себя и своих детей подданными из местных обедневших дворян, сведущих в этике и воспитании. Однако, наблюдая за лаской и заботой этой женщины, кормившей своим молоком их младшую дочь, Патрисия и Лоренцо поняли, что никто лучше с этой ролью не справится. Потому и оставили Каролину под опекой няньки Паломы до самого ее замужества.

Именно эти воспоминания прокрались в мысли кормилицы, пока она прихорашивала красавицу-госпожу. Поправив по велению Каролины прическу, кормилица надела ей изумрудное украшение и с восхищением посмотрела на отражение юной синьорины в зеркале, отступив от нее. Перед ней стояла не озорная девчонка с игривым взглядом, а дама, слепящая своим великолепием и превосходством.

Проходя мимо опочивальни сестры, Каролина все же заставила себя остановиться возле распахнутой двери. Изольда стояла посреди комнаты, вокруг нее крутилась дюжина служанок, вносившая последние штрихи в праздничный наряд госпожи.

Каролина так и не разговаривала с сестрой после той ссоры в ее покоях. Но как же ей хотелось сейчас подойти к Изольде, забыть все недоразумения и помириться… Ведь после торжества не известно, когда они увидятся в следующий раз.

Она шагнула в комнату, служанки взглянули на нее и в изумлении расступились. Вокруг воцарилась тишина. Красота Каролины настолько очевидно затмевала стоящую напротив невесту, что никто не решался произнести и слова комплимента в адрес младшей синьорины.

Изольда же одарила Каролину надменным взглядом и, вздернув носик, осмотрела блистающую сестру. Продолжая сохранять гордое молчание, она пронзала ту глазами завистливой, надменной женщины, тщательно старавшейся скрыть свои чувства ущемленного женского достоинства.

Уста обеих дам сковало красноречивое молчание, а прислуга лишь ожидала окончание это звенящей тишины.

Огорчение превосходством Каролины, блиставшей непривычными для генуэзцев утонченными чертами лица, настолько очевидно выдавало Изольду, что младшую синьорину это задевало за живое. Даже нежный образ невесты, создаваемый для Изольды иноземными мастерами, не придавал должной женственности ее грубому лицу. Но в своих стараниях преобразить госпожу виделись и успехи: ей сделали элегантную прическу с ниспадающими на плечи локонами. Нежные жемчужины, украшавшие платье и волосы, придавали мягкой кротости угловатым чертам ее лица.

Каролина не могла не оценить и платья, ставшего изящным результатом кропотливой работы флорентийских портных: из бежевого атласа, с потрясающими кружевными вставками и расшитыми цветами по всей ткани. Невзирая на грубость внешних черт, сегодня Изольда выглядела невероятно мило и девственно.

— Здравствуй, Изольда, — в голосе Каролины слышалась робость, словно она боялась начинать беседу с сестрой. — С твоего позволения, я хотела бы с тобой побеседовать.

— Не думаю, что это подходящий момент, — та отвела глаза и принялась осматривать свое отражение в зеркале. — Как видишь, меня занимают более важные дела, чем пустая болтовня.

— Мои поздравления, — промолвила Каролина, расстроенная грубостью Изольды, и направилась к дверям.

— Скоро и я поздравлю тебя, — старшая сестра посмотрела ей вслед испепеляющим взглядом.

Ощутив попытку уколоть ее, Каролина остановилась и с улыбкой посмотрела на Изольду.

— Полагаю, милая сестра, что вскоре тебе предстоит убедиться в истинности моих слов: я буду счастлива в браке. Питаю искренние надежды, что и тебе предстоит испытать счастье, — слова Каролины завершил злорадный смех Изольды, после чего младшая синьорина лишь исчезла за дверями сестринских покоев.

— Синьорина, вы непревзойденны! — воскликнула тетушка Матильда и бросилась с объятиями к своей младшей племяннице.

— Благодарю за комплимент, моя дорогая тетушка, — с непривычной для себя мягкостью ответила Каролина, едва охватывая в объятиях пышные плечи своей тети.

— Да, моя дорогая, — продолжала изумляться Матильда, прижимая к груди свой веер, — ты совсем повзрослела. Поразительно изысканная дама!

— О-о, тетушка Матильда, — с усмешкой тихо ответила Каролина, — вы же знаете, что это всего лишь на один день.

Их громкий смех, неподобающий для общественности, привлек особое внимание генуэзских дамочек, бросивших осуждающий взгляд на молодую синьорину. Но Каролина прекрасно знала, что рядом с тетей она может себе позволить немного самовольства, и поэтому откровенно проигнорировала чопорность местной знати.

Она просто обожала Матильду за ее прямолинейность, неисчерпаемый оптимизм и потрясающее чувство юмора, сумевшие сохранить в душе женщины безмерную любовь к жизни. Даже одиночество, которое последние лет пятнадцать сопровождало тетушку, словно конвой, не сломило ее сильное сердце.

Невозможность иметь детей окончательно подписала приговор Матильде на тоскливую жизнь: после смерти мужа она осталась совсем одна. Именно поэтому Каролине крайне хотелось скрасить ее будничные дни всеми возможными способами, и ей казалось, что ей это подвластно. Однако видеться им приходилось крайне редко: Матильда в свое время предпочла проживать во Флоренции и лишь изредка навещала палаццо да Верона.

Но сочувствие Каролины Матильда считала беспочвенным. Она с искренностью дарила свою любовь всем шестерым племянникам — родным и двоюродным, — время от времени навещая братьев. Сама Каролина нередко изумлялась веселым искоркам молодости и оживления, излучающейся от тетушки способностью пробудить даже в злостном зануде умение радоваться жизни.

— Как поживает горячий крестьянский парень Маттео? — снизив тон до шепота, спросила Матильда, неустанно махая веером перед своим лицом, и вопросительно приподняла правую бровь.

С самого детства Каролина доверяла тете свои самые сокровенные тайны, поэтому о крестьянских друзьях Матильда знала прекрасно. Правда, она постоянно акцентировала внимание на том, что Маттео влюблен в Каролину еще с тех пор, как покойный герцог Фабио да Верона отправился в мир иной и семья Лоренцо переехала в этот самый палаццо. А тогда Каролине стукнуло всего десять лет. Его родители прислуживали во дворе да Верона, поэтому он мог довольно часто лицезреть задорную девчонку.

Матильда нередко говорила Каролине, что влюбленность в юном возрасте Маттео — вполне очевидное явление, что, впрочем, ее не удивляло — эта девчонка сведет с ума кого угодно. Однако ее изумляла реакция Каролины: создавалось впечатление, что и сейчас она совсем не интересовалась мужчинами.

На все реплики и шутки в отношении влюбленности Маттео юная синьо рина только краснела и отводила глаза. Ей не хотелось верить в это — ведь, по ее мнению, он мог быть ей только другом. Невзирая на достоинства, которыми он обладал, Каролина не рассматривала Маттео как мужчину. Да о чем можно говорить, если она — знатная аристократка, а он — обычный крестьянин?

— Ох, дорогая тетушка, вы не меняетесь, — рассмеялась Каролина. — Меня волнует вопрос поважнее: отчего вы, такая молодая кокетка, до сих пор не определились со спутником жизни?

За эти слова Матильда наградила племянницу возмущенным взглядом.

— Еще чего?! Каролина, ты совсем сошла с ума? — весело воскликнула она. — Зачем привлекать бедствия на свою голову? Все женские несчастья исходят от мужчин, поэтому при первой же возможности даме следует планировать свою жизнь так, чтобы оградить себя от мужского вмешательства. Я ведь жить начала лишь после того… после того, как похоронила своего Даниэля… — казалось, что Матильда сейчас всплакнет от воспоминаний, но хитрая улыбка, проскользнувшая на устах тут же после секунды грусти, растворила надежды на сантименты. — А ты, племянница, надумала меня снова закупорить в эту темницу?

— Ты чему это учишь мою дочь? — строгий голос Лоренцо заставил Матильду смущенно сомкнуть губы.

— О-о, братец, — воскликнула с упреком Матильда и толкнула его в бок, — это ты, старый чурбан, можешь научить не тому, что хотелось бы услышать молодой девушке.

Лоренцо со смехом обнял сестру и произнес:

— Если я — старый чурбан, то что можно сказать о тебе, как о старшей сестре?

— Помилуйте… — с напускным недовольством ответила Матильда. — Старше я тебя всего на год! Я еще невероятно молода и полна сил, братец. Жизнь вертится вокруг меня, насыщая полотно моего сердца всеми возможными красками. И сейчас я чувствую себя вполне счастливой. Гораздо счастливее тебя, позволь заметить.

Каролина старалась не прислушиваться к недовольствам отца, произнесенным в адрес тети Матильды, вроде того, что «Не говори лишнего Каролине, она и без того непокорна», или «Не нужно настраивать девочку против мужчин, ее замужество для меня — весьма деликатная тема». А сейчас он даже попросил сестру благотворно повлиять на строптивость Каролины. И юной даме пришелся по душе тетушкин ответ:

— Позвольте, ваша светлость, я непременно проведу воспитательную беседу с юной синьориной.

А как только Лоренцо отошел от нее, Матильда вслед ему буркнула:

— Еще чего… убеждать мою любимую племянницу выйти за какого-нибудь богатого наглеца, чтобы он издевался над ее невинной душой, продолжая отцовскую тиранию…

С легким волнением в ожидании свадебной церемонии Каролина потерла вспотевшие ладони. Что заставляет ее нервничать, она не понимала. То ли ей не терпелось увидеть и оценить жениха Изольды, то ли блистать своим великолепием перед гостями и слушать в свой адрес комплименты, то ли знакомиться с кавалерами в поисках любви, — она терялась перед выбором возможностей. Безусловно, синьорина прекрасно понимала, что ее красота заставляет многих оборачиваться и смотреть ей вслед. Но раз уж отец решил подобрать ей кандидатуру в мужья, сегодня она попытается выбрать ее сама, применив весь шарм и очарование к избранному ею мужчине. Если, разумеется, таковой найдется.

В то время, как Каролина задумчиво всматривалась в толпу приглашенных гостей, время от времени отвлекаясь на разговоры с тетушкой, за ней с таинственным видом наблюдал виконт Альберти, подошедший во дворец, дабы поздравить молодую чету с бракосочетанием.

Несомненно, Джованни не мог оставить без внимания даму, которая затмевала его жизнь своей неподражаемой красотой. Он любил красивых женщин. А в Каролине сочеталась гремучая смесь французской и генуэзской крови, что превосходно отражалось на ее внешних данных. Именно о такой супруге и мечтал Джованни — блистательной и несравненной, полной аристократического превосходства и волнующей нежности в ангельских чертах лица. Но Альберти, в отличие от многих при сутствующих гостей, умилявшихся красотой юной дамы, прекрасно знал, что за этим кротким личиком скрывается облик пакостного чертенка. Однако его это отнюдь не пугало — в свои двадцать два он талантливо умел укротить многих строптивых подданных, а хрупкой женщине его жесткость и подавно не по силам.

— Добрый день, синьорина, — произнес Джованни, почтительно склонивший голову перед Каролиной, тут же касаясь устами ее маленькой ручки.

Она нехотя присела в реверансе и натянула улыбку до ушей, чувствуя, как это лицемерие щекочет ей щечки.

— Виконт Альберти… вы порадовали нас своим присутствием…

Каролина на дух не выносила этого герцогского прихвостня. В то же время она любила своего отца, но ей разрывала сердце присущая его нраву жестокость. Именно это и сумел перехватить от него Джованни, что отнюдь не красило этого самодовольного юнца. Каролина напрочь отказывалась относиться к нему как к мужчине. А миловидные, едва ли не женские черты его лица заставляли ее внутренне кривить душой при попытках Джованни в очередной раз угодить ей или герцогу да Верона. В этом ощущалось нечто противно-льстивое, отчего ей отелось тут же подавить в себе рвотный рефлекс. Но все же Каролине удавалось сохранять внешнее спокойствие, тактично, но холодно отвечая виконту на его расспросы и комплименты.

— Если бы вы, синьорина, посетили небо в виде звезды, то смогли бы затмить своим светом даже луну, — произнес с улыбкой Джованни, и его ярко-алые губы, словно накрашенные кармином, расплылись в улыбке.

— Благодарю, виконт, за столь прекрасные слова, — улыбнулась девушка и отвела взгляд в сторону. — Вы, как всегда, красноречивы…

— Вы заслуживаете еще больше слов восхищения, ибо ваша красота ослепительна, — продолжал виконт. — Сегодня вы об этом будете слышать достаточно часто…

— Я постараюсь выдержать этот поток восхищения, — с иронией в голосе произнесла Каролина. — Еще раз благодарю вас, виконт.

Альберти только увидел, как ее платье растворилось в толпе приглашенных гостей. Сейчас его восхищала не столько красота Каролины, сколько ее способность перевоплощаться из строптивой девчонки в элегантную даму. Джованни уверял себя, что если их союз состоится, он сможет подчинить ее себе, превратив в кроткую супругу, какой и должна быть женщина. Однако, для этого ему предстоял еще разговор с герцогом.

Свадьба Изольды и Леонардо включала в себя несколько церемоний, отражавших культурные ценности как миланского, так и генуэзского народа. Помимо этого, брачный контракт подлежал оглашению правительством каждой республики, именно поэтому торжество обеих династий замышлялось провести на территории как Генуи, так и Милана.

Луко Брандини и Лоренцо да Верона поручили организовать каждую часть свадебной церемонии в соответствии с традициями и предпочтениями своего народа. И в связи с тем, что торжество включало в себя выполнение нескольких мероприятий, его празднование растянули на несколько дней.

Патрисия, которой позволено было вникать в дела лишь поверхностно, и то с позволения супруга, прекрасно понимала, что количество гостей определялось Лоренцо и Луко совместно. Но скупость ее мужа не позволяла пригласить родственников по ее линии из Франции, а также многих генуэзских друзей и соратников. Лоренцо посчитал нужным пригласить только тех, кто может оказаться для него полезным — несколько знатных семей Генуи и самого Дожа, хотя тот тактично отказался, сославшись на неотложные дела.

Джованни Альберти он поручил управлять поместьем и фабриками в свое отсутствие. Хотя, по мнению Патрисии, выслать приглашения их обязывали длительные отношения виконта и его отца, графа Альберти. Тем более, если муж намерен вести разговоры о союзе двух знатных семей. По ее мудрому совету, Лоренцо настаивал на присутствии обеих персон на свадьбе. Однако даже после приглашения, виконт все же отказался присутствовать на церемонии в Милане, поскольку знал, что в его присутствии больше нуждаются в родной республике.

Первую церемонию проводили на территории Генуи. По свадебному обряду жених обязывался приехать во владения своей невесты, и только после получения благословения на брак новобрачные в присутствии всех гостей подписывали контракт. Затем в сопровождении гостей и родственников жених отправлялся в резиденцию Дожа для оглашения договора, который, по обычаю, должен быть признанным в обеих державах.

Патрисия с довольством отмечала, что герцогу все же удалось совладать с присущею для него скупостью в нужный для себя момент. Лоренцо не мог не проявить своего радушия, а точнее — похвастать собственной состоятельностью, и устроил в своих владениях роскошный праздник. И пусть он выглядел несколько демонстративно, все же Каролина отметила про себя довольство, читавшееся на лицах четы Брандини, и всей миланской свиты, прибывшей с ней в Геную.

При появлении на пороге их владений Леонардо Брандини Каролина отметила превосходство и статность молодого кондотьера. Темно-карие глаза Леонардо отражали внутреннюю мужественность, не напрасно казавшуюся окружающим его главным достоинством. Его твердая уверенность в себе ощущалась в каждом шаге, с гордостью пройденном им в сторону будущей супруги. И пока стан Леонардо грациозно «проплывал» сквозь толпу приглашенных, в глазах женщин, устремленных на него, загорался кокетливый огонек. Бесспорно, этот кавалер относился к той категории мужчин, которые умели гордиться своей внешностью и хорохорились при одном только взгляде в их сторону. И большинство дам отмечали его поразительную привлекательность. «Он просто великолепен!» — восхищенно подумала Каролина и томно вздохнула.

— Ничего себе! Наша Изольда муженька себе отхватила, — в полголоса удивилась тетушка Матильда, помахивая перед лицом огромным веером.

Каролина тихонько хихикнула и бросила взгляд в сторону сестры, ожидающей своего супруга в центре зала. Любопытно, а Изольде он понравится? Хотя, кого из присутствующих это волнует? Герцога да Верона, который имеет особую выгодную договоренность со сватом Брандини? Или, быть может, миланского синьора, который получит ценные подарки от морского флота Генуи после заключения брака между Изольдой и Леонардо? Несомненно, все понимали, что этот брак — выгодная финансовая сделка двух держав, а мо лодые — всего лишь пешки в руках могучих держав — Генуи и Милана.

По этой причине в глазах Каролины свадьба виделась наигранным и противным глазу спектаклем с беспощадным для его героев сценарием. Однако она с радостью для себя отмечала, что спектакль этот стоил того, чтобы стать его зрителем. Что можно поделать с жизненными укладами? Ничего.

И кажется, что Изольда и Леонардо достойно принимали свою судьбу. В глазах жениха и невесты гости могли заметить одно подлинное чувство — чувство долга перед родными республиками. Более глубоко окунуться в истинное положение дел было сложно: все затмевал внешний пафос и театральность брачной церемонии.

Каролина согласилась с тем, что старшей сестре необычайно повезло — мужественная красота Леонардо могла бы стать поводом Изольде со временем полюбить его. Статность воина, его молодость и великодушие наверняка запали в душу Изольде, и она сможет прожить счастливую семейную жизнь с мужем. Каролина помнила слова матушки, что Леонардо Брандини молод и жизнерадостен, но во взгляде кондотьера читалась некая удрученность. Возможно, именно она и является следствием того разочарования, которое настигает мужчину при взгляде на женщину, которую он и близко не видит своей супругой.

Нет, Изольда не удосужилась подарить жениху долгожданную улыбку, которая озаряла ее скучное лицо подобно солнцу в зимние холода. Ее покорный поклон в реверансе, скорее, походил на необходимую тактичность, чем на радушное приветствие. Но по глазам сестры Каролине удалось понять, что жених ей пришелся по нраву.

Перстень, поднесенный во время второй свадебной церемонии, вызвал волну восхищенного восклицания, прошедшего по толпе. Каролина удивленно открыла глаза, когда увидела перстень с огромным бриллиантом-солитером, торжественно в рученным Леонардо своей супруге в знак верности.

Отвлекшись от наблюдения за церемонией, Лоренцо посмотрел на профиль дочери, мечтательно следящей за молодоженами. Он невольно улыбнулся и тут же остановил свой взор на супруге, стоящей по правую руку от него и сверкающей своей красотой в шикарно убранной зале. Элегантное кремовое платье подчеркивал о стройную фигуру Патрисии и в свете многочис ленных горящих свечей и лампад переливалось сверканием драгоценных камней. Кружева оливкового цвета надежно с крывали декольте герцогини, но даже неглубокий квадратный вырез на груди придавал ее образу изумительную притягательность.

Знатные дворяне неукоснительно следили за модой в это весьма переменчивое время — женщины намеренно прибавляли в весе, дабы привлечь мужчин аппетитными формами. Но Патрисия оставалась хрупкой француженкой — такой легкой и женственной, что в генуэзском обществе поговаривали о неизлечимой хвори герцогини, приведшей ту к истощению. Однако статный Лоренцо восторгался присущим ей изяществом, абсолютно не свойственным располневшим дамам.

На какое-то мгновение герцог замер, пронизывая жену взглядом впервые пораженного ее ослепительной красотой человека. Затем он вернул взор на младшую дочь, так искусно подражающую матери, сумевшую не только закрепить в себе поведение воспитанной синьорины, но и впитать всю удивительно блистательную миловидность Патрисии. Их сходство просто поражало.

— Признаться, я не заметил, как и младшая дочь повзрослела, — произнес вполголоса Лоренцо, не замечая, что грубым голосом нарушал звучание музыки в зале.

— Она изумительно красива, — согласилась тихо Патрисия, стараясь не отрывать взгляд от проходящей церемонии.

— Вся в свою мать, — улыбнулся герцог, заметив гордый блеск в небесно-голубых глазах жены.

— Но упрямством и горячим характером — в своего отца, — отметила с улыбкой герцогиня.

Герцог гордо улыбнулся, хотя кичиться тут явно было нечем, — не в их обществе женщине позволено обладать таким нравом.

— К слову, ваша светлость заметили, что Каролина сегодня завоевала многочисленное восхищение молодых мужчин? — тихо произнесла Патрисия.

— Полагаете, можно надеяться, что она и сама присмотрится к кому-то из них? — предположил герцог.

— И не мечтай, Лоренцо. Она об этом сейчас и думать не желает. Дай ей немного времени, чтобы настроить свой пылкий нрав на грядущее заточение. Сразу же после свадьбы Изольды я проведу с ней беседу по поводу замужества.

Герцог только вздохнул и опять взглянул на Каролину, не отрывающую взгляд от брачной церемонии. Что-то сжималось в его сердце, прославившемся среди его поданных своей жестокостью и бесчувственностью. Нет, он не желал торговать красотой Каролины для получения большей выгоды, ведь ее красота цены не имеет. Но подорвать свою репутацию в этих условиях невозможно, ведь среди аристократических семей принято заключать брак в соответствии с максимальной экономической выгодой как для родни, так и для республики.

Пусть и по закону, и в согласии с каноническим правом — основой брачного союза, кроме родительского одобрения, должно быть и свободное согласие сторон, но в большинстве случаев молодые соглашались с выбором родителей, боясь лишиться имущества, которое было их «свадебным подарком». Любой брак, заключенный без согласия родителей, становился причиной раздора между ними и детьми.

Что будет, если придет время выдавать Каролину замуж, Лоренцо даже не хотел представлять, ведь законодательство, диктовавшее вопросы приданого, решило их далеко не в пользу невесты. Даже выйдя замуж, у нее не будет права распоряжаться своим имуществом: управление им будет осуществлять муж. А Каролина ни за что не пойдет на ограничения в своих правах, чего доброго еще и будет требовать у мужа права овладеть приданным. Этого герцог и боялся, ведь, насколько бы ни была воспитана его младшая дочь, овладеть искусством скрывать в себе эмоции она так и не сумела.

Поездка в Миланское герцогство оказалась невероятно утомительной и долгой. Единственной отрадой в долгом путешествии была Матильда, не позволявшая своей родне скучать — из ее полных губ то и дело раздавались разного рода шуточки. Тем не менее долгие часы в дороге заставили гостей едва ли не валиться с ног от усталости. В Милан они приехали к обеду, внутренне благодаря Бога, что продолжение свадьбы назначили на послеобеденное время следующего дня. Гости и виновники торжества имели возможность хорошенько отдохнуть от утомительной дороги.

Каролину изумило великолепие и богатство дворца Брандини — генуэзский палаццо совершенно отличался от владений миланцев. Сейчас ей казалось, что ее родные стены безудержно мрачны в сравнении со здешним лоском. Несмотря на то, что поместье да Верона слыло в Генуе роскошным убранством комнат, дворец миланского синьора выглядел гораздо величественней и богаче.

Чем это вызвано: жадностью ее отца или же бедностью Генуи в сравнении с Миланом, — Каролина понять не могла. Однако у синьорины закружилась голова от нахлынувшего на нее восхищения парадной комнатой с мраморными колоннами, вздымающимися едва ли не до поднебесья и примыкающими друг к другу прекрасными арочными сводами. Выполненная в новом стиле лепка, украшающая огромный вестибюль, как и всю архитектуру в целом, потрясающе затмевала отходящую готику. Изумляла своим изяществом и фреска в гармоничном сочетании с выполненными в розово-коричневых тонах стенами и потолками. Не меньше восхищала и огромная лестница, ведущая из центра холла на второй этаж и покрытая невероятной длины ковром, исписанным дивным орнаментом. Множество декоративных элементов из стекла и драгоценных металлов, а также прекрасных картин, украшающих парадную, останавливали на себе внимание гостей чудного палаццо.

— Поразительная роскошь! — с восхищением выдохнула Каролина, кружась в центре парадной, не пропуская мимо своего внимания ни малейшей мелочи.

— Ваши стены могли бы пребывать в роскоши, — шепнула подошедшая Матильда, — будь ваш папенька-герцог чуть щедрее для своей семьи. Весь в отца Фабио…

С этими словами женщины последовали за прислугой на второй этаж, дабы отдохнуть после тяжелой дороги.

Во время церковного венчания, проходившего в миланской церкви Мария Делла Грацие, Каролина не сводила глаз с молодых, воображая себе, как она и сама будет когда-нибудь выходить замуж. Церемония оказалась такой трогательной, что девушка едва удерживала слезы от восторга. Она попыталась представить себе мужчину, который когда-нибудь пойдет рядом с ней под венец. Но почему-то его образ получился каким-то расплывшимся, словно бесформенное пятно. Ну и пусть ей не известна его внешность… Но… если он будет схож с Леонардо, она наверняка сможет открыть для него свое сердце.

Каролина отбросила эти мысли в сторону. «Главное, что он будет любить меня, а я — его», — с уверенностью подумала она, словно провидела свое будущее. Когда мужчина благочестив и галантен, женщина может легко полюбить его. По крайней мере, Каролине именно так виделась внутренняя сторона любви.

Свадебное торжество продолжало слепить элитарностью. Кавалеры и дамы сновали друг перед другом в изумительных нарядах, затмевая откровенной помпезностью. Но проявление жеманности в манерах миланских аристократов не раздражало Каролину так, как это всегда происходило в Генуе. Милан казался ей каким-то сказочным местом, полным прекрасных персонажей и красивых лиц, мелькающих перед ее глазами вновь и вновь. В какой-то момент Каролина уловила на себе взгляд незнакомца: он стоял неподалеку и во время беседы с кем-то, улыбаясь, наблюдал за привлекательной синьориной. Заметив это, Каролина быстро и смущенно опустила глаза и робко отвела в сторону взгляд, когда услышала голос отца:

— Это виконт Карлос Доминиани из Миланского герцогства, его отец — граф Доминиани, приближенный герцога Миланского.

Каролина томно вздохнула, едва сдержав в себе порыв недовольства, стремящийся вырваться наружу со словами: «Опять ваша расчетливость, отец…» Но последствия этой фразы могли закончиться замком на отведенных для нее покоях. Поэтому синьорине удалось обуздать себя и смиренно промолчать, оставляя слова отца без ответа.

Застолье после венчания оказалось совсем непродолжительным, но Каролина почувствовала только облегчение, вставая из-за стола и приступая к танцам. Ее настолько стеснял корсет, надежно затянутый Паломой, что юной синьорине казалось, что она вот-вот задохнется.

Родительский конвой, не выпускавший ее из поля зрения, внутренне возмущал Каролину: ей так хотелось немного свободы. Однако позволять самовольство в этот час стало бы непростительной ошибкой, поэтому синьорина попыталась набраться терпения до окончания торжества. Хотя это ей едва удавалось.

— Матушка Патрисия, мне дурно, — промолвила тихо Каролина, приблизившись губами к уху Патрисии.

— Потерпи, Каролина, твое присутствие необходимо на заключительной церемонии. А уж потом сможешь пройти в свои покои.

«Боже милостивый, — промелькнуло в мыслях, — сжалься над моим бедным телом!» В какой-то момент ей казалось, что она упадет без чувств прямо среди толпы. О нет, какой позор! Она не может допустить этого! Но стесняющий корсет все чаще напоминал о необходимости вдохнуть свежего воздуха.

Каролина тихонько отошла от Патрисии, чтобы немного побыть одной. Гости танцевали, отец разговаривал с Брандини, матушка также отвлеклась, очевидно, приятной беседой с какой-то герцогиней.

Желая остаться незамеченной, Каролина выбрала наиболее подходящий момент и незаметно растворилась в толпе между колоннами зала, направившись в сторону балконной двери, выходящей в сад. Она остановилась на крыльце, чтобы немного подышать свежим воздухом и схватилась за балюстраду. Прохладный воздух и приятное благоухание цветущих в саду лилий позволили ей немного прийти в себя.

Каролина вдохнула в себя больше воздуха и оглянулась кругом. Судя по всему, перед ней простирался пресловутый миланский сад — с роскошной растительностью и декоративными архитектурными формами. И хотя сейчас над владениями Брандини поспешно сгущались сумерки, она успела обратить внимание на богатство участка: изобилие огромных деревьев, пушистых и гладко отстриженных кустарников и огромных цветочных клумб словно манило к себе своей прохладой. Но больше всего ее радовал тот факт, что в глубине этого сада можно немного отдохнуть от праздничного шума.

Каролина бросила беглый взгляд на танцующие тени, отражающиеся в высоких окнах дворца. В ее головке промелькнула коварная мысль, которую она тут же отогнала от себя. Нехорошо будет, если она отличится еще и здесь, на свадьбе сестры, когда весь вечер должна присутствовать рядом со своими родителями. Но ей так хочется уединиться! Так хочется осмотреть сад…

Воодушевленная шальной идеей, она вновь посмотрела на окна — танцы только начались, до следующей церемонии осталось не менее часа, а значит, она успеет пробежаться по территории и осмотреть ее. Хотя бы одним глазком.

Откуда-то послышался приглушенный женский смех: прохладная апрельская погода все же выманила на свежий воздух еще кого-то. Это придало Каролине уверенности, и она сбежала с мраморного крыльца.

Просторность сада казалась необъятной: его границы очерчивались узким, но довольно длинным прудом с переброшенными через него деревянными мостиками. В центре территории шумел водой двухмерный фонтан, слепленный в готическом стиле, с непонятной фигурой посередине. Ступеньки в десяти шагах от фонтана вели к вершине невысокого холма, на котором располагалось небольшое архитектурное строение.

Каролина решительно поднялась по ступеням и подошла к небольшому зданию, напоминавшему крытый павильон. И только приблизившись к постройке, исполненной в форме небольшой башенки с куполом, она поняла, что это газебо — беседка для уединения и наблюдения за окрестными территориями. Такой элемент садово-парковой архитектуры только входил в моду европейских аристократов, желающих украсить свои приусадебные участки. Единственное, что показалось Каролине дивным — газебо Брандини укрывалось не только навесом, но оснащалось полноценными стенами с окнами и дверями. Так что со стороны на беседку это вовсе не походило.

Лоренцо не позволял себе такой роскоши и не выстраивал подобные сооружения. Да и, по сути, архитектура Миланского герцогства значительно превосходила своим великолепием генуэзские серые замки и дворцы. Расположение газебо на возвышенности и его высокий фундамент наверняка могли позволить рассмотреть чудесный ландшафт, который открывается у подножия холма. Но сейчас лицезреть эту красоту Каролине не посчастливится, ведь сумерки становились все гуще и гуще.

И все же воспитанность Каролины пала перед ее чрезмерным любопытством, и девушка пробралась к двери газебо в надежде, что та не заперта. Дернуть ручку ей помешало эхо посторонних шагов за спиной. Синьорина замерла, ощутив, словно ее окатило холодом с головы до пят, — будто кто-то с неба вылил на нее поток ледяной воды.

Обернувшись, Каролина увидела приближающиеся к ней силуэты. Несомненно, они принадлежали мужчинам! Однако, что можно рассмотреть в темноте?

Не на шутку испугавшись, она поспешно пробежала вперед, обогнула округлой формы строение и оказалась с его обратной стороны. Перед ней открылся довольно живописный вид — холм, на котором располагалось газебо, плавно уходил вниз. Вдалеке виднелось небольшое селение: на фоне сгущающихся сумерек синьорине удалось рассмотреть лишь тусклые огоньки и струя щуюся из земли полосу дыма, тут же исчезающую в темном сине-фиолетовом небе.

Она прижалась к стене газебо и затаила дыхание, надеясь расслышать звук направления злосчастных шагов. И сердце Каролины вздрогнуло, когда она услышала грохот открывающейся двери. Они вошли внутрь строения! Синьорина оглянулась по сторонам. Если она сделает хотя бы шаг, то наверняка окажется замеченной… или услышанной… А если об этом расскажут отцу, то его гнев сравнится разве что с гневом Всевышнего!

Каролина со страхом закрыла глаза и томно вздохнула. Ну почему же ей не удается вести себя подобающим образом, как истинной аристократке? Отчего даже здесь, находясь в более чем сотне миль от Генуи, она не смогла не потешиться коварным духом интриги? Разумеется, чего уж там отрицать, — ее душе свойственна непокорность. Но самое страшное, что от собственного упрямого непослушания она получала дивную усладу, останавливающую кровь, заставляющую претерпеть эдакое ощущение маленькой смерти продолжительностью лишь в мгновенье.

Каролина слышала четкие и громкие шаги, которые могли исходить только от мужских туфель. Мужчины прошли по каменному полу вглубь здания, и все стихло. Она понимала, что в газебо может быть всего одна комната, а значит, те расположились приблизительно в ее центре.

В тот момент, когда Каролина почти успокоилась, над ее ухом прогремел звук открывающихся ставен, и в эту самую секунду от внезапного испуга подкосились ноги. Синьорина еще плотнее прижалась к стене, хотя плотнее было уже и некуда, но ей казалось, что ее усилия не пройдут даром и у нее получится вдавиться в каменную стену, оставив в ней отпечаток своего беспомощного силуэта.

Устремив взгляд наверх, Каролина увидела высунувшийся из окна локоть в белом свисающем рукаве, а затем послышался тихий мужской баритон.

— Неплохое местечко для тихой беседы, синьор, — произнес первый мужчина, обладавший мужественной, но весьма приятной тональностью голоса.

— У нас немного времени, сенатор, до проведения второй церемонии, на которой я обязан присутствовать, — второй голос принадлежал, скорее всего, мужчине более преклонного возраста.

— Вам и впрямь не позволительно покидать семью в такие важные моменты, — заметил с иронией первый голос, а Каролина смогла только виновато сжать губы при мысли, что и ей, как родственнице невесты, следовало бы сейчас уже возвращаться во дворец.

— Не будем терять времени даром, сенатор, и перейдем к делу, — ответил голос второго мужчины, и последние буквы его слов куда-то поплыли.

Очевидно, тот удалился вглубь помещения, из-за чего Каролине стало едва слышно его. Она снова бросила взгляд наверх и заметила, что локоть в белом рукаве исчез из поля ее зрения, а звук каблуков подтвердил ее догадки — мужчины стали в предположительном центре комнаты.

Решившись обежать газебо и скрыться в деревьях парка, Каролина сделала аккуратный шаг в сторону, но ее юбки так звонко зашуршали в ночной тиши, что ей почудилось, будто ее услышали. Она прислушалась. Голоса мужчин звучали в том же тембре, однако ей не удалось распознать ни слова.

Оставаясь в недвижимой позе, Каролина застыла, моля Бога о том, чтобы ситуация скорей разрешилась. Решившись все же шагнуть, дабы размять затекшую ногу, Каролина внезапно ощутила, как коснулась чего-то тяжелого и недвижимого. Оказалось, что прямо подле нее стояла скамья, что было для нее как нельзя кстати.

Аккуратно опустившись, Каролина улеглась вдоль скамьи и, облегченно расслабившись, притаилась. Нужно лишь переждать окончание этой беседы и немедля отправляться в палаццо.

А синьоры… Она посмотрела на открытые ставни окна прямо перед собой. С какой стати им выглядывать, когда они увлечены такой важной беседой? Но только синьорина об этом подумала, как из окна высунулся мужской профиль, оказавшийся прямо напротив нее. Каролина со страхом вытаращила глаза, о щущая сладкий ужас от мысли: склони этот синьор сейчас голову, и она окажется обнаруженной. Но мужчина, казалось, и не думал этого делать, — его взгляд был устремлен далеко за горизонт.

— Не совсем понимаю, какой в этом может быть интерес непосредственно для вашей династии, синьор, — произнес все тот же низкий баритон, исходящий из уст высунувшегося из окна мужчины.

В этот самый момент рядом с ним нарисовалась еще одна голова, и Каролина едва не лишилась чувств от страха. Лица обоих скрывали сумерки, и самое четкое, что могла рассмотреть синьорина, — это очертания профиля каждого из них.

— Что значит, какой интерес? Земли, сенатор! Обширные, пусть и каменистые, но дающие нам преимущество! Правительство претендует на правление этой державой.

— Позвольте… Но все же: что подвигло вас действовать через мятеж?

— Восстание крестьян — это эффективный способ ослабить местных дворян: герцогов и синьоров. Однако первостепенная задача каждого из нас — остаться в тени… Категорически нельзя принимать в этом активное участие, наши действия будут, скорее, пассивными.

Сердце Каролины екнуло. В ее голове промелькнуло множество мыслей, приводящих в ужас. Похоже на то, что она стала свидетелем тайного общения, и вполне очевидно, что оно таит в себе какой-то заговор.

Мысль о том, что она владеет информацией, которую ей знать совершенно не нужно, ввергло Каролину в замешательство. А вдруг, если ее обнаружат, то пожелают убрать со своего пути? Кому нужна незнакомая синьорина, которая находится сейчас вдали от людей, в полном распоряжении тех, кто довольно близок к ее незащищенному телу? Разве составит труда толкнуть ее, к примеру, в этот овраг, который находится буквально через несколько шагов, и все… перед ней предстанет вечная темнота. Ее сердце бешено заколотилось, и она вновь обратилась в молитве к Всевышнему пощадить ее.

— Иными словами: пусть вся ответственность валится на бедняков, — иронично продолжал молодой голос. — Ваше предложение таит в себе интриги ровно столько, сколько и коварства. Однако мне надобно знать о ваших замыслах более детально! Как я могу преподнести вашу речь своим людям?

— С вашей помощью, глубокоуважаемый сенатор, мы намереваемся подкрепить крестьянские войска необходимым оружием.

— И всего-то?

— Было бы неплохо, если б с этой целью вы подо шл и с моря на своих кораблях. Разумеется, возможность использовать ваших людей также приветствуется, но… это на усмотрение вашей республики.

Послышался ироничный смешок.

— При всем моем уважении, синьор, мне все же непонятно, чем это сотрудничество может стать выгодным для нас?

— Право слово, сенатор… Вы получите ослабленного соперника, — ответил старик, голос которого Каролине казался безумно знакомым. — Разве не этого ожидали в вашей державе столько лет? Плюс ко всему, у вас появится возможность заключить ряд взаимовыгодных контрактов с нашим герцогством. И, уж поверьте, ваши интересы будут рассматриваться в первую очередь. К тому же вам должны прийтись по душе гарантии наших вельмож в справедливом разделении выгодных торговых точек в море.

— Вы желаете сказать, синьор, что мятеж будет на руку обеим державам, — предположил молодой мужчина. — Вы станете у власти, а мы будем процветать в Средиземноморье?

— Именно, сенатор. Владение хотя бы частичной долей земли увеличивает наши шансы для полного правления довольно влиятельной державой. Политическая и социальная нестабильность приведет к поспешному увяданию некогда могущественной республики. Мы и воспользуемся этим моментом.

— Признаться, меня удивляет ваше яростное увлечение этим вопросом, — голос молодого мужчины звучал несколько растерянно.

— Оно пришло к нам после сведений, что республика стремится сосредоточить в себе множество финансовых институтов, что, бесспорно, свидетельствует о наличии существенного количества денег. Мне понятно ваше замешательство, милейший сенатор, поэтому я хочу дать вам время для обдумывания. Более детально мы могли бы обсудить данный вопрос на другой нашей встрече. Если вы согласитесь на сделку, ручаюсь, что наши с тороны не останутся в проигрыше. Причем обе. Как полагаете?

Тот какое-то время молчал, затем опять отошел от окна и направился вглубь комнаты. Второй мужчина последовал за ним. Далее Каролина могла слышать только неразборчивое эхо мужских голосов.

Немного успокоив одолевшее ее смятение, она вновь прислушалась. Голоса по-прежнему звучали неразборчиво, и синьорина благодарила Бога за то, что ей не довелось услышать прочие подробности этого тайного заговора. По сути, она совершенно не понимала, о чем речь. Да и думать об этом ей было страшно. Но в голове с неимоверной скоростью крутились догадки, причем, крутились против ее воли. Однако в том, что это заговор, у нее не оставалось сомнений! Причем речь идет о международном конфликте. Каролина со страхом зажмурила глаза, отгоняя эти мысли прочь.

Но вместо одного замешательства ее разум затронуло другое: ее наверняка ищет весь дворец. И что ей будет за непослушание и долгое отсутствие, страшно было даже подумать. Ведь гнев отца неуправляем! Внезапно Каролина услышала, как шаги одного мужчины направились к выходу. Грохот двери… и он на улице. Да-да, отдаляется.

Она с облегчением вздохнула и хотела было подняться со скамьи, как перед ее глазами вновь показался уже знакомый мужской профиль. И снова его взгляд замер, устремившись куда-то вдаль. Каролина молила Бога о том, чтобы она осталась незамеченной. Она закрыла глаза и просто ждала.

В то самое мгновенье сенатор Фоскарини, вдумчиво всматривавшийся в бесконечные просторы Миланского герцогства, погрузился мыслями в суть вещей только что состоявшейся беседы. Предложение старика таило в себе массу соблазнов, но целесообразно ли ему, Адриано Фоскарини, впутываться в эту историю? Причем, от его реакции на сложившуюся ситуацию будет зависеть и мнение правительства Венеции. Ведь с Генуей около сорока лет назад был заключен мирный договор, и нарушить его означало разгар нового международного скандала с продолжением очередной войны.

— Увы, но так быстро решение не примешь, — пробурчал сам себе Адриано и собрался уже отойти от окна, как его взгляд скользнул вниз, и он заметил прекрасный женский силуэт, облаченный в светлые одежды.

Мысль о том, что их разговор мог оказаться услышанным, едва не заставила его схватиться за сердце. Но, внутренне успокоив подозрения, он вновь выглянул из окна. Цоколь сооружения высотой значительно преобладал человеческий рост, а разговор между ним и синьором проходил довольно тихо. Эти факты частично исключали возможность того, что суть их тайной беседы стала известной кому-то еще. Хотя однозначно рассчитывать на удачу было, по крайней мере, неразумно.

Женский силуэт при свете луны выглядел недвижимым. В какой-то момент ему даже показалось, что синьорина, лежавшая на скамье, даже не дышала. Необходимо разъяснить ситуацию! Адриано отошел от окна, решительно направившись к двери.

Возносившая с закрытыми глазами молитвы к Всевышнему Каролина не видела, что была замечена. И только услышав звук закрывающихся ставен и эхо отдаляющихся шагов, она подскочила со скамьи. Теперь ей надобно немного выждать, чтобы синьор отошел от нее как можно дальше. Осторожно ступая, синьорина направилась по тропинке, чтобы потихоньку обойти газебо и выйти на аллею. Шорох юбок не позволял девушке что-либо услышать, поэтому она остановилась, затем прислушалась и все же решила пройти к выходу.

Эти несколько шагов оказались фатальными: прямо перед ней выросла мужская тень. От неожиданности ноги девушки подкосились, и она наверняка упала бы, если бы незнакомец не поддержал ее за талию. Причем мужчина был подготовлен к тому, что она может воскликнуть, и решительно зажал ей рот. Каролина в страхе вытаращила глаза, отчаянно пытаясь рассмотреть в темноте его черты. Однако спрятавшаяся за облаками луна лишила даму надежды рассмотреть что-либо, кроме тусклого блеска темных глаз, выразительных скул и волнистых локонов, мягко спадающих на виски и лоб мужчины.

Адриано стало понятно, что он застал даму врасплох и, немного смягчившись, аккуратно освободил ее уста, продолжая поддерживать юную незнакомку. И лишь сейчас он заметил, что его руки замкнули в себе удивительно стройный стан, словно выточенный талантливым скульптором. И самое изумительное — ощущение… невероятно дивное и никогда не посещающее его прежде… что это изящество чем-то связано с ним… какой-то незримой человеческому глазу нитью. Его мысли, с которыми он шел сюда, испарились в образе этой дивной незнакомки.

Он видел, как растрепанные светлые локоны небрежно распались по ее худеньким плечам, скрытым светлой шелковой тканью. Нельзя было не заметить и волнительную красоту юной груди, с трепетом вздымавшейся под давлением тяжелых вздохов. В этот момент он словно ощутил, как дрожало ее объятое страхом сердце.

— Позвольте поинтересоваться, синьорина, — после некоторой паузы размеренным и спокойным голосом произнес Адриано, словно сиюминутные чувства совсем не беспокоили его. — Вам не сдается это место странным для прогулки в столь поздний час?

— Н-нет… — ее прерывистое дыхание не позволяло совладать с собой. Но все же Каролине удалось успокоить свое сердце, безумно колотящееся под напором этого мужественного голоса. — Я… м-м-м… мне стало дурно… и я вышла… подышать воздухом… немного…

— Немного подышать? — Адриано открыто рассмеялся и окинул взглядом расстояние от газебо до дворца. — Вам пришлось пробежать не менее полумили, прежде чем вам полегчало, синьо рина.

Его открытый смех немного успокоил Каролину, и по не понятной для нее причине сковывающий ее страх ослабил свои путы.

— Я не бежала, синьор, — ответила она с порицающей строгостью. — Я прошлась… Здесь изумительный пейзаж, согласитесь.

Адриано оглянулся вокруг. В сгустившейся над приусадебным участком темноте уже мало что различалось, но он и ранее имел возможность наблюдать великолепие этих мест.

— Быть может, я с вами и согласился бы, синьорина, но это довольно тяжело сделать без света луны.

— Скоро зажгут уличные свечи или… факелы, — робко предположила Каролина.

— Просто удивительно, что этого не сделали прежде.

Адриано посмотрел на нее и улыбнулся. Ее голос звучал то убедительно, то дрожал от страха. Причем эту дрожь он ощущал внутренне, но едва разбирал на слух. Его сердце вновь колыхнулось под этим поразительным наитием, исходящим из глубины его сущности… Однако вслед за этим пришло полное осознание действительности, и Адриано тут же напомнил себе о том, что привело его в этот дворец, да и, в общем, в эту страну. Необходимо выяснить, что услышала эта синьорина в их разговоре с синьором Брандини.

— Итак, синьорина, вы пребывали здесь, чтобы полюбоваться пейзажем… в темноте…

Адриано хотел было незамедлительно продолжить, но решительный голос Каролины перебил его.

— Простите за дерзость, синьор, но что привело вас в такую даль от празднования свадебного торжества?

Ее вопрос ошарашил его, поскольку он совершенно не готовился к словесной дуэли. Адриано тщетно пытался рассмотреть в темноте черты лица таинственной незнакомки, и, заметив его пристальный взгляд, она отвернулась и прошла мимо него к аллее. И только ощутив себя на безопасном расстоянии, Каролина обернулась к нему. Адриано лишь сопровождал взглядом ее гордый стан и грациозно плывущую походку.

— Я общался в этом газебо со старым добрым другом о делах, — честно признался он, понимая, что выкручиваться просто нет смысла.

— Позвольте заметить, синьор, каждый из нас здесь был занят своими делами, — спокойно произнесла Каролина. — Прошу прощения, но, с вашего позволения, я вернусь во дворец, наверняка мои родные уже разыскивают меня.

С этими словами она обернулась, чтобы удалиться, но оклик Адриано заставил ее обернуться еще раз.

— Синьорина… Я могу надеяться на танец с вами? — в его голосе звучала благородная настойчивость, не терпящая отказа.

— Даже не знаю, синьор, — не оборачиваясь, промолвила она. — Для того, чтобы станцевать со мной, вам надобно попросить Небеса еще об одной встрече.

Ее голос прозвучал так дерзко и кокетливо, что Адриано только улыбнулся, отметив про себя присущую этой девушке непредсказуемость в поведении, чего нельзя было сказать о прочих дамах из высшего общества.

— Я могу спросить у вас имя, синьорина? — крикнул он ей вслед в оглушительной ночной тиши.

— Пусть звезды вам прошепчут этой ночью, — с иронией пропела Каролина, даже не удосужившись обернуться.

На прощанье он посмотрел вслед ее удаляющемуся силуэту, и в этот момент, словно по велению Небес, ее осветил лунный свет, показавшийся сквозь собравшиеся в небе облака. Сенатор Фоскарини только и смог завороженно осмотреть ее стройный стан, скользящий по садовой дорожке, и ему казалось, что сами деревья склонили ветви перед каким-то загадочным величием этой удивительной синьорины. Золотистые локоны, так ослепительно играющие блеском при свете луны, словно отражали какое-то необыкновенное сияние от ее прекрасной головки. А летящий по воздуху струящийся шелк платья придавал ее образу невинность и завораживающую нежность.

— Дивный ангел… — пропел себе вполголоса Адриано, — ангелы спасают грешников… быть может… и ей удалось бы спасти мою безутешную душу?

И он зашагал за растворившимся в темноте силуэтом гостьи.

Довольно странно ощущал себя мужественный, крепкий мужчина, перенесший несколько сражений и несущий на себе нелегкое бремя сенатора Венеции. Женщина, которую он видел впервые, смогла удивительным образом на несколько мгновений украсть у него разум. Сенатор шел к палаццо, когда силуэт Каролины уже давно исчез из поля зрения, но ему казалось, что он точным образом движется по ее следам.

В какой-то момент, разогнав парящий перед его глазами образ дамы, Адриано ощутил дикое желание исчезнуть из этого города и возвратиться в края, где его ожидали родные, хоть и пустующие стены. Однако это желание посетило его лишь на мгновенье, скрывшись глубоко в его сердце, заинтригованном прекрасной незнакомкой. Его ослепленный разум испытывал твердое убеждение, что она не могла слышать его разговора с синьором, а если и услышала, то, вероятнее всего, не уловила смысла, поскольку ни имен, ни наименований в их беседе не звучало.

У крыльца, ведущего к входу в палаццо, его с нетерпением ожидал верный друг и товарищ, бывший рядом с ним уже с десяток лет — Паоло Дольони.

— Адриано, я совсем извелся от ожидания! — воскликнул он, увидев друга.

— Паоло, несколько мгновений назад здесь должна была пройти некая синьорина… — спросил сенатор.

— О, да, Адриано! Она была прелестна!

— Она вошла во дворец?

— Я не стал провожать ее взглядом, меня более занимало твое возвращение. Тебе удалось выяснить, чем обусловлено наше приглашение на это совсем уж не желанное моему нраву торжество?

— Да, Паоло, и наше общение со стариком было довольно содержательным. Мне есть что тебе поведать, — задумчиво и как-то отрешенно промолвил Адриано. — Клянусь Богом, ее великолепие могло бы легко и беспощадно сокрушить роскошь венецианских красоток…

— Ты о чем, друг мой?

— О синьорине, которую встретил в саду, — улыбнулся Фоскарини.

— Бог мой, Адриано, в стремлении к женщинам ты неудержим, — рассмеялся Паоло, нередко становившийся свидетелем любовных историй, отметинами значившимися в судьбе Фоскарини.

— Тебе не понять, Паоло… Она — просто ангел, ослепляющий своим светом такого жалкого грешника, как я. А вдруг ее невинное великодушие смогло бы спасти мою падшую душу?

В словах Адриано звучал то откровенный восторг, то не менее откровенный сарказм.

— И каким образом? — не унимался иронизировать Паоло. — Утешением на собственной обнаженной груди?

— О нет… — с напускным огорчением отметил тот. — Боюсь, что здесь мне пришлось бы ограничиться такой невинной вещью, как прощальная улыбка…

Рассмеявшись, Паоло отвел взгляд на аллею, где прогуливавшиеся дамы торопились в палаццо на очередную церемонию.

— Полагаю, нам нет необходимости присутствовать на этом торжестве, Адриано! — предположил Паоло. — Можно возвращаться в гостиницу?

— Пожалуй, мой друг, я бы еще выпил вина, — возразил сенатор. — Веселье в самом разгаре.

— Помилуй, Адриано, — недовольно скривился Дольони. — Мне неприятно здешнее общество. Слишком много проклятых генуэзцев.

— Твоя правда, дружище, — ответил тот. — К тому же они на этом торжестве угощают. Venena dantur melle sublita^[1].

И даже невзирая на это, я бы предложил тебе рискнуть и остаться.

— Ну нет уж, Адриано, я отправляюсь в гостиницу, — категорически отрезал Паоло. — Надеюсь, что ты явишься в трезвом разуме и поделишься со мной деталями вашей с Брандини беседы.

Сенатор Венеции Адриано Фоскарини находился на свадьбе в качестве почетного гостя, однако его присутствие тщательно скрывалось от герцога да Верона, а причиной тому стала вражда между Венецией и Генуей, длившаяся столетиями. Это и смущало Адриано, изначально противившегося поездке на это торжество. В его сердце уже давно таилась ненависть ко всем генуэзцам, и сенатор крайне желал уничтожить эту республику и распродать по кусочкам только во имя мести за смерть своего деда, погибшего в войне против Генуи в том самом бою при Кьодже, когда венецианцы пытались отбить важный торговый путь на Адриатическом море.

И это не все, чем беспокоилась его ярость на генуэзцев. Много лет назад тело его отца Самуэля Фоскарини доставили к островам лагуны торговцы, утверждающие, что обнаружили его на разграбленном и полуразрушенном судне. Позднее до Адриано дошла молва, что это нападение — дело рук генуэзских пиратов, кочующих в Средиземном море.

Тешащий себя презрением и намерениями о мести, Адриано Фоскарини ненавидел себя при мысли, что ему приходится сидеть с врагами за одним столом. Однако здравый смысл убеждал негодующего сенатора в необходимости своего присутствия. Тем самым ему удалось совладать с собой, хотя периодически он посылал внутренние ругательства в адрес самого синьора Брандини, которому удалось убедить его посетить Милан именно в этот день, ибо после свадьбы тот отправлялся на длительное время в Испанию. Откладывать эту беседу Адриано не стал, поскольку миланец сумел заинтриговать его каким-то загадочным общим делом.

Получив в семнадцать лет внушительное наследство от отца, Адриано вынужден был немедленно обучиться всем тонкостям управления как торговых, так и политических дел. Ибо вокруг него, словно коршуны, парили недруги в ожидании окончательного краха, дабы расхватать по кусочкам обанкротившееся состояние.

Тогда Адриано достойно пережил смутные времена, мужественно преодолев выпавшие на его долю испытания. Благодаря крепкому отцовскому воспитанию, в нем сохранилось не только мастерское умение владеть мечом, но и прекрасное образование — Адриано вникал и осваивался и в политике, и в торговле, и в общественных делах. Словно предчувствуя раннюю смерть, Самуэль Фоскарини сумел вложить в голову сына самые сокровенные знания, тем самым возложив на него управление всем своим недюжинным имуществом сразу после своей кончины.

Большую роль сыграл тогда и Витторио Армази, оставшийся до сегодняшних дней преданным другом семьи. И таким образом Адриано сумел не только выкарабкаться в тяжелые времена, но и заслужить долгой службой титул венецианского сенатора.

Тяжело дыша, Каролина вбежала в парадную и незамедлительно слилась с толпой, с умилением наблюдавшей за третьей брачной церемонией. Она тревожно оглянулась по сторонам, надеясь найти в толпе матушку. Но, решившись не создавать шума в момент торжества, синьорина остановила свой взор на том, что происходило в центре залы: мать жениха подносила невестке ожерелье из жемчуга, которое та должна теперь носить, не снимая, с этого дня и до конца первого года замужества.

В какое-то мгновенье вся картина с Изольдой и ее свекровью испарилась, и перед глазами Каролины снова всплыла тень незнакомого мужчины, вызвавшего в ней и страх, и восторг одновременно. Нечто странное щекотало ее изнутри, вновь и вновь напоминая о дивном незнакомце. До дворца она добежала, не помня себя от страха, но его голос, полный благородства и доблести, все еще звенел в ее ушах. Станет ли он ее искать? Она с опаской оглянулась по сторонам. Разве сможет она узнать его, когда наиболее ясно ей запомнились лишь его дыхание и б аритон…

Словно опомнившись от напасти, возникшей в ее душе с появлением незнакомца, Каролина вновь посмотрела на происходящую на ее глазах церемонию. Мать жениха, синьора Луциния Брандини, уже заключала в объятия Изольду, гостеприимно впуская ее, словно новое дитя, в свою семью. Каролину расстрогал этот момент, но вот ее сестра продолжала сохранять на своем лице равнодушную кротость.

Адриано вошел в палаццо как раз к концу скучной его взору демонстрации. Странное ощущение владело им: его подзадоривал жуткий интерес, словно огненная лава, бурлящая внутри него. Безусловно, он разыскивал в толпе дивный женский силуэт, искусно овладевший его разумом. Поймав себя на этой мысли, сенатор Фоскарини тут же обуздал свои чувства, напомнив себе, что его присутствие здесь имеет иную цель. В частности, сейчас ему хотелось выпить вина.

Церемония окончилась довольно скоро. Зазвучавшая музыка поманила к себе гостей, тут же бросившихся в пляс. Наблюдавшая за Изольдой и Луцинией толпа рассеялась, и тут в поле зрения Адриано сам собой бросился знакомый ему шелковый шлейф нежно-смарагдового цвета. Не веря в свою удачу, он поднял глаза, с вожделением поглощая каждый дюйм доступных его взору изгибов прекрасного девичьего тела.

Когда она обернулась, Фоскарини замер, ощущая внезапную сухость во рту. Что за чудный образ? И главное — чем он завораживает всегда владеющего чувствами сенатора? Она — не ангел! Но кто тогда… колдунья? О, нет! Более могущественная сила владеет ее красотой, искусно сочетаясь с некой высшей невинной простотой, исходящей из глубины ее чистого взгляда.

«Бог мой, Адриано Фоскарини, это всего лишь женщина!» — с усмешкой пытался себя одернуть он.

Но тут же его взор, словно домогаясь мысленных подтверждений, скользнул на другую молодую даму, затем равнодушно перешел к третьей, четвертой. «Пустышка… — услышал он свое мнение о первой, — интриганка, — подумал о второй… — дурнушка… — о третьей».

Каждой женщине в зале он мог дать характеристику одним лишь словом — настолько доступными они ему казались. Но только он устремлял глаза на Нее… его внутреннее мужское чутье куда-то девалось под шквалом штормящего его восторга.

Ее взгляд забегал по зале, словно в поисках кого-то. Боясь оказаться узнанным, Адриано шагнул за колонну, дабы продолжать наблюдать за юной незнакомкой, оставаясь незамеченным. Он боится ее гораздо более, чем восхищается? О, да! Но отчего же?

От страха быть сраженным… Но, кажется, бояться было поздно… В конце концов, он жаждет знакомства с ней!

Решительно устремленный шаг вперед замер в ожидании, когда очаровательную даму окружили незнакомые ему люди… Очевидно, ее родители… О, нет! Это ведь герцог да Верона… из Генуи… проклятой Генуи… Что-то сжалось внутри Адриано, словно вспыхнувшие прежде чувства он насильно вдавил поглубже в себя… В какой-то момент ему почудилось, что высокий потолок гостиной рушится на него. Ему захотелось немедля покинуть это место… что он и сделает сию минуту… Но вдруг приятный голос из-за спины заставил его обернуться.

— Отчего такой галантный мужчина предоставлен самому себе в наполненном весельем месте?

Перед ним предстала довольно эффектная дама лет тридцати, с ярко-выразительными карими глазами, кокетливо пронзающими сенатора насквозь. «А эта — распутница!» — довольно оценил он, и краешки его губ затронула игривая улыбка.

— Он всего лишь выбирает себе достойную компанию, — сенатор выразил свое почтение, всем своим существом готовясь поддержать этот флирт, вопреки разящему его желанию наблюдать за таинственной незнакомкой. Увы, но ее происхождение уж совсем раздосадовало его.

Ни на йоту не отводя глаз, устремленных в глаза женщине, он сумел осмотреть ее с головы до пят, оценивая великолепие манящих форм, облаченных в довольно откровенные наряды, как для христианки. «Стало быть — замужняя распутница», — удовлетворенно подумал Фоскарини.

— Если уж тебе так стало дурно, необходимо было уведомить меня, — недовольно промолвил герцог, обеспокоенный отсутствием дочери.

— Папенька, простите меня, — ответила Каролина, виновато склонив голову. — Маменька требовала, чтобы я не покидала залу, но я ослушалась, так как самочувствие совсем подвело меня. Я не желала попусту отвлекать вас.

Герцог не видел причин устраивать скандал из-за исчезновения младшей дочери, однако вынужден был придерживаться воспитательных мер в любом случае.

— Матильда, оставляю на тебя это упрямое сокровище, — сказал он, обращаясь к сестре. — Ты ответственна за нее, моя дорогая. Мы с Патрисией должны находиться рядом с четой Брандини.

— Не сомневайся, братец! Уж я-то уберегу наше бесценное создание, — ответила Матильда. — Ты почему так взволнована, Каролина?

Юная синьорина и впрямь непрестанно оглядывалась по сторонам, словно страшась кого-то увидеть.

— Ну что ты, тетушка, — будто беззаботно ответила она. — Я продолжаю умиляться здешним порядкам и стараюсь за всем уследить.

Убедившись, что Матильда отстала от нее с расспросами, Каролина вновь окинула взглядом залу. Ох, разве ей удастся разыскать незнакомца, черты которого от нахлынувшего испуга она даже не желала запоминать? Эта встреча с чужим мужчиной… в такой сокровенной атмосфере… касания его крепких рук, удерживающих ее стан… Ее сердце безумно затрепетало под воздействием противоречивых воспоминаний. И ей не приходилось ранее испытывать сладость этого странного чувства, будто там, глубоко внутри, кто-то щекочет твою душу перышком.

Самое поразительное: она едва могла вспомнить сейчас те слова, которые он произносил в разговоре со стариком. Но она прекрасно помнила каждый звук, который он издал, пока общался с ней. О, этот поразительный, мягкий мужской смех, который прозвучал из его уст, — он просто не утихал в ее сердце!

Его взгляд, словно по чьему-то велению, вернулся к ней… И он вновь поглощал ее своей сущностью, словно боясь оторваться хотя бы на миг…

Кокетка Орнелла Больваджи трещала без умолку, а ее откровенная красота теряла всякий блеск на фоне этого дивного создания…

В какое-то мгновенье Каролине почудилось, что она уловила этот взор… не так давно пронизывающий ее сквозь темноту… Она с любопытством вытянула шею, рассматривая лица… возле колонны… Но нет, там стоит Орнелла и всего-то…

И она не знала, что незнакомец уловил ее взгляд и снова струсил, скрывшись за колонной. Решившись раствориться в общении с новой знакомой, Адриано устремился к ней, стараясь всеми силами контролировать себя.

— Вы приглашены миланцами, синьор? — внезапно спросила Орнелла и этим отвлекла его от раздумий.

— О, да, — ответил непринужденно он. — Мы с Брандини — старые друзья. А вы откуда будете, могу поинтересоваться?

— Я из Генуи Великолепной, — с гордостью ответила та, и Адриано гневно напряг желваки, стараясь обуздать себя. Паоло оказался прав, когда поспешно удалился отсюда.

— Вы бывали в наших краях? — не унималась допрашивать его дама.

— Разумеется, — Адриано как-то растерянно приложил руку ко лбу. Хотя, быть может, не так плохо, что Орнелла — генуэзка? — Пару раз приходилось бывать… А вы кем приходитесь новобрачной?

— Я — супруга троюродного брата Изольды, — ответила с улыбкой та. — Можно сказать, никем не прихожусь.

— Ох, так дама — замужем? — ирония Адриано вызвала у собеседницы улыбку, таящую в себе эдакое смущенное коварство.

— Дама замужем, но невероятно одинока, — приоткрытые алые уста молодой женщины и манящая глубина кареглазого взгляда лишь подтверждали его догадки: она всем телом жаждет его.

Адриано заинтересованно приподнял брови, словно отвечая ей взаимностью. В это мгновенье мимо них скользнула уже знакомая фигура в смарагдовом платье, и сенатор вновь ощутил собственное сердцебиение, заглушающее возникшее влечение к синьоре Больваджи. Лицо Орнеллы исказилось в презрительной гримасе, сопровождающей поднимавшуюся по ступеням Каролину.

— Еще одна… беспечность… — гневный комментарий женщины заставил Адриано внимательней на нее посмотреть. — Каролина Диакометти… дочь да Верона.

— Чем она вам так неприятна? — изумился он.

Та лишь фыркнула.

— Можете мне поверить, меня не волнуют невинные овечки, вроде этой. Ее сегодня настолько задарили лестью, что мне даже жаль несчастную. Ведь на самом деле ее французские черты и чрезмерная худоба совершенно неуместны в современном обществе.

— Она — француженка? — он всеми силами старался скрыть свой необъятный интерес к персоне Каролины, дабы не спугнуть весьма познавательную речь Орнеллы.

— Наполовину. Ее мать — француженка. Но самое изумительное, — Адриано внимал каждому слову, напитанному невероятной женской завистью, — что за взглядом этой кроткой овечки скрывается та еще ведьма…

Последнее слово совершенно поразило его.

— Вы пугаете меня, — иронично изрек он.

— О, будет вам, синьор… Она ведет себя, словно малолетний сорванец. Можете себе представить — ходят слухи, что синьорина проводит свое время с крестьянскими юношами… Неизвестно, что вообще там у них было…

— Простите, вы так любопытно рассказываете. Но что в вашем понимании значит «проводит время»?

— Вся аристократия поражается: ее суровый в обычной жизни отец совершенно бесхарактерен в ее воспитании. Судачат, что она даже убегала из дому вопреки всем запретам и проводила время в компании местного хулиганья! Еду носила. Что-то еще из палаццо да Верона. Можете себе представить, каким позором окружен их дом? Кто-то видел ее даже с оружием. Мракобесие… Мой отец уже давно лишил бы меня титула!

И даже это звучало с завистью, что окончательно поразило Адриано. Значит, вот какая эта плутовка… В одном сердцеед Фоскарини был убежден — в плотской невинности Каролины… Он это видел по девичьему взгляду… Однако его манило к ней нечто иное… То, что скручивало разум, очаровывая его… Неповиновение… Жизнелюбие… Превосходство…

— К слову, до нас дошла молва, что крестьяне в их герцогстве намереваются поднять бунт. Меня не удивит, если вскоре заговорят об ее участии в этом.

Эта информация привела Фоскарини в ступор. Вероятнее всего, это грязные слухи, однако, существование повода для них — уже нехорошо. А еще хуже то, что о мятеже, который и фигурировал в словах Брандини, уже болтают в обществе. Это повышает вероятность неудачи.

— Стало быть, девчонка плохо воспитана, — Адриано намеренно сказал то, чему обрадовалась бы Орнелла, и не прогадал.

— Ох, да! — радостно пропела она. — Мягко сказано! Наверняка совсем скоро состоится ее помолвка с виконтом Джованни Альберти. Вот тот ее и приструнит. Ему в замке графа кланяется в ноги вся челядь, страшась оказаться на виселице за любой, даже невинный огрех!

«Боже милостивый! Что за крайности?» — подумалось Адриан о, и ему стало жаль, что это прекрасное созданье может оказаться в когтях стервятника.

— Но будет этих пустых разговоров ни о ком, — Орнелла игриво взмахнула рукой, словно отгоняя от себя столь обсуждаемый образ Каролины. — Итак, синьор, вернемся к вам…

Адриано в ожидании сощурился.

— Удивительными чертами вы обладаете, синьор Риццо, — он намеренно ввел даму в заблуждение чужой фамилией, дабы не светиться своей. — Такие ослепительные карие глаза, словно манящие на самое дно океана… Подчеркивающие мужественность выразительные скулы… Статный торс… Ваши родители — скульпторы?

Адриано смущенно улыбнулся.

— Право, мне неловко, что моя персона вызывает у вас столько интереса.

— Отчего же? — улыбнулась синьора Больваджи, небрежно перебирая руками свое украшение, падающее на весьма соблазнительную белоснежную грудь.

Это был откровенный соблазн, что разжигало в нем еще большее вожделение, затмевая собою все прежние события этого в ечера.

— Оттого, что вы, к примеру, замужем, прелестная синьорина.

Орнелла недовольно изогнула правую бровь, капризно гримасничая.

— Ох, избавьте меня от этих воспоминаний!

— Вам они столь неприятны?

— Я ненавижу их! — процедила сквозь зубы женщина, и искры из ее глаз добавили огня в распаленную страстью плоть сенатора.

А почему бы и не овладеть прелестями этой довольно эффектной генуэзки? Ведь им движет не восхищение, а лишь жажда угомонить беснующуюся плоть! Разве можно посчитать предательством такую маленькую и прекрасную месть одному из этих ненавистных ему генуэзских дворян, возомнивших себя владельцами Средиземноморья?

— Моего супруга здесь нет, — с улыбкой продолжала она и приблизилась устами к уху Адриано. — Зато имеются прекрасные просторы ночного сада, благоухающего весенними цветами, манящими усладиться своим дивным ароматом, — притягательный шепот Орнеллы окончательно заставил сенатора принять незамедлительные меры в отношении этой связи.

— Мое воспитание не может позволить вам наслаждаться этим дивом в одиночестве, — прошептал Адриано и оглянулся по сторонам, дабы убедиться в том, что их флирт не привлек чей-то любопытный взгляд.

Бессонница овладела спокойствием Каролины, страдавшей от невозможности отогнать мысли о встрече с незнакомцем. Вновь и вновь она словно ощущала прикосновения его крепких рук, и по ее телу пробегала непонятная дрожь. В ее воспоминаниях этот сильный баритон звучал с ласкающей ноткой, возводящей к горлу комок чего-то удушливого, но поразительно приятного… Его крепкий стан и легкие кудри, слегка спадающие с его лба и завивающиеся вокруг шеи… Господи, да о чем же она думает?!

Каролина тряхнула головой и упала лицом в подушку. Ей не стоит тешить себя пустыми воспоминаниями… Ведь сразу после церемонии она тщетно искала его в толпе приглашенных гостей, неоднократно обойдя огромный зал. Да и разве сможет она узнать этого синьора, когда черты его лица были для нее недоступными в темноте?

Каролина пыталась вспомнить те фразы из мужского разговора, которые донеслись до нее. Совершенно непонятно, кто вообще принимал участие в беседе. Ясно только одно: джентльмены представляли две какие-то республики, наименования которых остались для нее под завесой тайны.

В какой-то момент она подумала о Венеции — удивительной державе, которая давно манила ее к себе насыщенными историческими событиями. Но неужто среди приглашенных были гости и оттуда? Каролина предположила это, но тут же откинула навязчивую мысль. Вряд ли синьор Брандини стал бы рисковать из-за присутствия подобных гостей, столь нежеланных для генуэзцев. К тому же ей в голову пришло, что на свадьбе присутствовали гости из Сицилии и Флоренции — возможно, кто-то говорил о крестьянских мятежах в одной из этих держав. Лишь Богу известна истина: мятежи вспыхивают вокруг едва ли не в каждой республике.

Но Каролина устала от всех этих мыслей. Последние дни слишком тяжелы, чтобы тратить драгоценные мгновенья на бессонницу. А ей сон так необходим…

За завтраком в Генуе семья герцога вела себя крайне сдержанно и молчаливо. Каролина наблюдала за отцом и не знала, как завести беседу, которую ей, по сути, начинать не принято. Она бросила взгляд на матушку. Было очевидно, что Патрисия чем-то обеспокоена, поскольку еда в ее тарелке не убавлялась, а только мешалась столовыми приборами.

— Матушка, вы опечалены? — тихонько спросила Каролина.

— Ну что ты, милая, все в порядке, — произнесла с улыбкой Патрисия, но с тоской посмотрела на пустующий стул Изольды.

— Вы тоскуете по ней, правда? — спросила опять Каролина.

— Синьорина Каролина! — послышался строгий и порицающий бас отца. — Вы должны быть осведомлены, что не принято говорить во время еды!

Каролина смолкла и виновато склонила голову.

— В доме вашего супруга, который, я надеюсь, у вас в скором времени появится, никто на вас с одобрением не посмотрит, если вы будете вести себя подобным образом.

— Простите, отец, — тихонько проговорила Каролина, внутренне возмущаясь, что во время застолья в Милане за столом стоял неимоверный гул, и тогда отец и бровью не повел, что гости невероятно шумели.

Однако в семье да Верона довольно часто случались минуты, когда отец с самого утра был не в духе по необъяснимым для всех причинам. В это время от домочадцев герцога требовалось вести себя сдержанно и тихо во избежание бурной агрессии с его стороны.

Но, когда завтрак был окончен, Каролина не устояла перед любопытством, и желание затронуть мучившую ее тему все-таки заставило ее заговорить.

— Прошу прощения, отец, я могу спросить? — тихонько произнесла Каролина.

— Я слушаю, — сухо ответил Лоренцо.

— Папенька… — поначалу она несмело стихла, но осознала, что отступать было некуда. — А какова вероятность, что Венецианская республика может выступить против нас? Может ли случиться война?

— Что за мысли у тебя в голове, Каролина? — возмутился герцог.

Патрисия со страхом закрыла глаза, но Каролина с ожиданием ответа продолжала смотреть на отца, пытливо и бесстрашно пронизывая его требующим ответа взглядом.

— Между державами подписан мирный договор, и никто не вправе его нарушить — ни одна сторона, ни другая. Никто сейчас не пойдет против решения прошлых правителей и самого Папы Римского! А в заключение скажу, что строго-настрого запрещаю впредь говорить об этом в моем доме! — голос Лоренцо не терпел возражений, и вокруг вновь воцарилась тишина.

Каролина, так и не получившая ответ на свой вопрос, решила, что никогда более не затронет эту тему. Если отец настолько уверен в том, что война не может начаться, то и беспокоиться ей не о чем.

— Каролина, политика — не женского ума дело, — строго промолвила Патрисия, когда оказалась с дочерью наедине. — Не смей впредь затрагивать подобные темы для беседы! В противном случае ты выведешь из себя своего отца, и он, чего доброго, отправит тебя на исправление в какую-нибудь дыру с великодушными учителями.

Златовласая синьорина лишь изумленно хлопала ресницами, теряясь в догадках о том, какие меры Лоренцо мог предпринять для ее перевоспитания. Но одно она видела наверняка: матушка не шутит.

— Простите меня, маменька, — тихо пролепетала она. — Я и подумать не могла, что мой невинный вопрос может привести к таким последствиям.

— Милая Каролина, ты должна уяснить одно четкое правило, которым пользуются все дамы, — с мягкостью в голосе молвила Патрисия, взяв дочь за руку. — Никакого любопытства! И уж тем более красноречия! Ведь наличие и того, и другого свидетельствуют о падении нравственности, влекущем за собой наказание Божье.

— Боже милостивый, неужто всю жизнь нужно молчать? — вырвалось у Каролины, и она тут же сама оторопела от своих слов.

Патрисия наградила дочь возмущенным взглядом, однако о ее негодовании свидетельствовала лишь слегка приподнятая левая бровь.

— Извольте полюбопытствовать, что вы хотите этим сказать, синьорина Каролина? — сухим голосом спросила она.

Каролина испуганно смотрела на матушку и молчала. Но в какой-то момент она ощутила, что сдерживать свои эмоции просто не в силах.

— Да как же… как же так, матушка? — взмолилась она. — Неужто, выйдя замуж, женщина становится безмолвной, холодной и серой, словно тень от каменной стены?

Патрисия тревожно посмотрела на нее и отошла к окну, словно стремилась к свету, льющемуся из него.

— Каролина, после замужества тебе придется стать такой, какой пожелает видеть тебя твой муж. И упаси Боже, моя дорогая, вести себя вызывающим образом, позоря его дом! — Патрисия устремила свой взор на улицу, где впопыхах бегала работающая на них челядь. — Может быть, вся твоя свобода будет состоять в возможности подойти к окну и выглянуть на улицу. А быть может, твой супруг будет более лояльным и позволит тебе участвовать в его жизни. Хотя, как правило, это женщине нужно заслужить.

Девушка лишь со страхом смотрела на матушку, которая более не желала ничего объяснять ей, а только безмолвно смотрела куда-то вдаль.

— Я могу идти, маменька? — спросила Каролина, и только тогда Патрисия устремила свой взор в ее сторону.

— Да, но я надеюсь, что ты обязательно прислушаешься к моим наставлениям. Ведь так?

Каролина понимала, что перечить матушке значило вызвать ее гнев. И хотя герцогиня Патрисия редко выходила из себя, в данном случае до этого оставалось недолго. Каролина присела в реверансе и покинула каминную, пообещав матушке обязательно внять ее словам.

Но возмущение юной синьорины просто не давало ей покоя. Неужто вся замужняя жизнь и впрямь походит на заточение? И все дамы берут на себя эту непомерную ношу? Так, как это сейчас делает Изольда. Уж она-то будет примерной женой. Но не ужели ее не угнетает эта отчужденность от жизни? Она ведь, словно кукла, которую посадят — она сидит, поставят — она стоит, на ней будут рвать волосы, ломать ей руки, ноги — и она будет молчать. И Изольда будет молчать, во всем слушаясь своего мужа.

Каролина с детства слышала о том, что женщина подлежит мужской тирании: сначала строгости отца, потом не меньшей строгости мужа. Любая попытка выйти за отведенные ей обществом границы не поощрялась. А эта необходимая черта, как скромность в характере женщины, отсутствие стремления бывать в обществе, а также блистать умом, вмешиваться в политику? Нет, женщина должна довольствоваться четырьмя стенами, устраивать уют у семейного очага, рожать и воспитывать детей.

Каролина отчаянно тряхнула головой, словно отгоняла от себя страшный сон. Ей нужно придумать что угодно, только бы избежать всего этого. Разве может она, свободная сейчас, словно птица, позволить запереть себя в тесной клетке? Каролине вспомнились слова матери, которыми она утешала дочь в тот вечер, когда они с Изольдой поругались. Тогдашняя фраза Каролины: «Я выйду замуж только по любви!» — принуждала юную синьорину к ответственности за громкое обещание. Ей необходимо сделать все, чтобы выйти замуж за желанного человека! Даже более того, что есть в ее силах!

Тогда юная синьорина и предположить не могла, что ее страстное желание, полное чувства и воодушевления, словно белоснежная птица, взметнулось ввысь…

В очередной раз, пользуясь моментом отсутствия отца, Каролина незаметно проникла в библиотеку и вернула на свое мес то «Фьяметту». С того самого дня, когда она впервые позволила себе тайком посетить эту библиотеку, число прочитанных ею изданий непрерывно росло. И лишь одна рукопись не давала синьорине покоя, однако, она никак не решалась ее взять. Ведь Каролина знала, что эта книга — не просто красноречивый роман о чувственности. Судя по картинке на обложке, она таила в себе столько откровенности, сколько синьорине еще не приходилось познавать. Причем откровенность эта была не столько плотской, сколько внутренней. Каролина ясно чувствовала, что, прочитав рукопись, ей станет известно множество вещей, которые смогут пригодиться ей в будущем.

Ее рука, словно по велению волшебства, сама потянулась к толстому переплету и достала тяжелую книгу. Красивая дама на обложке, с оголенными плечами, закрывшая глаза от упоительного поцелуя мужских уст, уже свидетельствовала о порочном содержании, но… именно этим она манила невинный девичий разум.

«Пороки и величие венецианцев» — эта рукопись не раз попадалась синьорине в руки, но осмелиться прочитать ее она никак не могла. Сейчас Каролина посчитала, что она уже просто не в силах терпеть угнетающее любопытство. Она знала, что эта книга не просто запретна для ее глаз и сердца, — она есть символ предательства для ее отца, таившего к венецианцам лютую ненависть.

Поглощенная разгоряченным желанием вникнуть в происходящее за этим толстым коричневым переплетом, девушка присела за стол в комнате, где проходили ее уроки, и всем сознанием погрузилась в чтение книги.

Открывающийся перед ее глазами новый мир породил какие-то странные чувства. Неизвестный автор раскрыл полностью жизнь венецианских дам, в которой Каролина заметила столько сходства с генуэзками. Но наиболее насыщенной ей виделась жизнь куртизанок: от беспечных веселых дней, проведенных на раутах, за свободным чтением книг, в дискуссиях и спорах с верховенством власти в области интересов, представляющих политику и экономику, до жарких, страстных ночей в постели с любовниками разного статуса и возраста. И при этом жизнь каждой из трех героинь раскрывалась не только со стороны плотских утех, низменных желаний и греховности. За всем этим стояли истинные причины выбора неподобающего образа жизни: нищета, жажда избежать монашества, сокрытие от мужа-деспота.

На удивление Каролины, в Венеции уже прошло время, когда куртизанки слыли распутницами, но теперь, вместе с увеличением количества запретов, в этой республике внедрялся образ «почтительной куртизанки», который в какой-то степени даже принимался ее властями. Каким бы ни был образ венецианской проститутки, с одной стороны, ее признавали распутницей, с другой — интеллектуалкой.

Теперь Каролине становилось понятно, отчего мужчины так стремятся развлечься с куртизанками, игнорируя при этом верных жен-домохозяек. Это не только плотское удовольствие, но и желание получить от женщины то, чего невозможно получить от супруги, — всестороннего общения.

Ведь и мужчин заковывает в кандалы современный уклад общества. Какой юноша не захочет жениться на желанной девушке, а не по велению родителя, который ищет исключительно свою выгоду от брака сына? Но постепенно этот самый юноша невольно превратится в отражение собственного отца, жаждущего большего достатка и процветания своей династии.

Когда Каролина дошла до момента откровенного описания близости куртизанки с одним из патрициев Венеции, она почувствовала легкий холодок, пробежавший по ее телу, и мгновенно захлопнула книгу. Тяжело дыша, волнуясь за познание неизвестного, она теперь не решалась снова распахнуть издание. Поглощаясь ранее чтением о платонической любви, она прежде не могла даже предположить, что между мужчиной и женщиной, помимо признаний в любви и вечерних прогулок, может произойти нечто подобное. Для Каролины это была неизведанная тайна. Ведь ни мать, ни кто-либо из других родственниц не имел права объяснять девушке, что происходит в брачной постели между молодыми, ибо даже познание это разумом считалось великим грехом для невесты, порочащим ее невинность.

Осторожно, словно опасаясь собственных рук, Каролина открыла книгу и нашла то место, где закончила чтение. Стыдясь и краснея своих познаний, она ощущала смятение, прежде всего от восхищения, имевшего наглость зародиться в ее душе. Восхищения тем самовольством и дерзостью, которую имели куртизанки в своем развязном поведении.

Но самое главное, что существует у этих женщин и чего нет у истинной дамы, — это выбор. Выбор желанной свободы, украденной мужской властью. Выбор желанного мужчины… И даже такая чепуха, как выбор книг на полке.

Теперь у нее не оставалось сомнений, что в этом мире все же существует возможность не стыдиться своей образованности. Правда, способ получить доступ к желанным ей благам через развратный образ жизни для нее являлся постыдной крайностью, на которую она полагала себя не способной. Однако ей так хотелось достичь этой грани свободы с безволием, дабы хоть на миг насладиться ощущением птичьего полета — необъятного простора, вольномыслия и легкости.

Постепенные выводы, которые зарождались в кипящих мыслях Каролины, превращались в навязчивые устремления, словно ставившие перед ней развязанные цели. Ох, если бы знал отец об этом, он сжёг бы все книги, находящиеся в его библиотеке. Да-да, непременно разжег бы огромный костер среди двора и проклял все издательства.

Открывающаяся дверь заставила Каролину подскочить. Она только и успела спрятать книгу за спину и возмутиться на себя: как можно было забыть замкнуть двери? В дверях появилась удивленная Палома, не понимающая, что может делать здесь ее хозяйка в это время. Каролина облегченно вздохнула, радуясь, что это не матушка. Однако ее ноги подкашивались от страха за раскрытие своей тайны.

— Синьорина Каролина, извольте ответить, что заставило вас посетить эту комнату?

— Я… искала Псалмы, — ее голос предательски дрогнул.

— Что вы такое говорите? — насмешливо протянула Палома и уставила руки в боки, прекрасно понимая, что синьорина явно обманывает ее, — стало быть, что-то замышляет. — А ну-ка признавайтесь мне, иначе расскажу все герцогу!

— Но я ведь ничего не натворила, Палома, — произнесла Каролина, испуганно глядя на кормилицу.

— Знаю я такое выражение ваших лукавых глаз, синьорина, — произнесла Палома и принялась заинтересованно всматриваться за спину, где Каролина прятала свою книгу. — Что у вас в руках? Сию же минуту покажите мне!

Каролина решила, что лучше показать Паломе книгу, иначе она и в самом деле все расскажет отцу. Девушка медленно, с очевидной робостью, перевернула книгу обложкой кверху, на которой красовалась злополучная картинка, и, заметив покрасневшее от возмущения и стыда лицо своей кормилицы, мгновенно спрятала ее опять.

— Что за книга? — удивилась Палома и, с трудом выхватив ее из рук госпожи, осмотрела обложку. — Синьорина… Каролина… О, милостивый Господи! О, Иисусе Христе! — Палома задыхалась от возмущения, время от времени хваталась за сердце и крестилась с неимоверным страхом на лице, словно отгоняла нечистую силу. — Откуда у вас… книга. Да еще и… эта. Боже… Здесь ведь… полуголая девица…

Каролина испугалась за падающую на диван кормилицу и подхватила ее полные руки, которые всегда ей казались такими мягкими, как сдобное тесто в кастрюлях повара.

— Палома, что с тобой? Тебе дурно? О Господи, что делать? Нужно кого-то позвать… — Каролина бросилась к дверям, но крик Паломы ее остановил.

— Нет! Его светлость убьет меня, когда увидит у вас эту распутную… книгу. Какой ужас! Какой позор, синьорина! Мне конец!

Каролину выводили из себя причитания и напрасные слезы Паломы, и ее жалобное выражение лица изменилось на разъяренное.

— Не ной, Палома, ничего страшного в этом нет. Неужели я не имею права узнать сейчас то, что все равно когда-нибудь узнаю? — ее возмущенный тон заставил кормилицу немного успокоиться. — Не причитай, Палома, умоляю тебя.

Но та только со страхом смотрела на книгу, которую Каролина не выпускала из рук.

— Вы представьте, что сделает со мной герцог, когда узнает…

— Но ведь он может остаться в неведении, — промолвила с улыбкой синьорина.

— Вы предлагаете мне лгать? — возмутилась кормилица.

— Ну что ты? Я предлагаю поберечь его сердце и свою участь. Ну не говори ничего отцу, Палома! — взмолилась Каролина, — я ведь живу этими книгами…

— И сколько же вы их уже прочитали? — спросила Палома и тут же пожалела о своем любопытстве. — О нет… нет… не говорите мне, синьорина, иначе я сойду с ума…

— Много, поверь мне, моя дорогая. Но отец не знает об этом, и я сделаю все, чтобы не узнал.

— Не берите грех на душу, синьорина, — умоляла Палома со слезами на глазах. — Бросьте эти занятия, порочащие вашу душу.

— Не причитай, ради Бога! Не узнает об этом отец! Молчи, и не узнает, — тихо произнесла Каролина и помогла подняться Паломе. — Ну вот, а теперь успокойся и занимайся своими делами…

— Как же я вас не доглядела, синьорина? — снова зарыдала Палома и закрыла лицо руками.

— Все, не хнычь, — спокойно велела Каролина и спрятала книгу в юбках своего платья, поддерживая ее с внешней стороны.

И хорошо, что под юбками рукопись надежно затерялась.

— Вот и все, Палома, обрати внимание, книгу совсем не заметно. А теперь идем, я тебе помогу. Вот видишь, как все хорошо.

— Не выроните книгу из-под юбок, синьорина, — тихо произнесла Палома, вытирая набегающие слезы.

— Ну, как я могу, дорогая? Не переживай, все будет хорошо. — Каролине казалось, что она успокаивала плачущего ребенка, но кормилица быстро угомонилась, и, к счастью, на их пути более никто не встретился.

Удивительно, но напуганная до смерти кормилица даже и не подумала о том, что может заставить синьорину вернуть книгу на место, и поэтому Каролина усиленно заговаривала ей зубы, чтобы та поскорее оставила ее в покое. Насколько бы распутной эта книга ни была, Каролине хотелось знать обо всем, что творится в этом мире за пределами ее невинного сознания.

— Не знаю, Витторио, стоит ли мне даже начинать разговор с сенатом и военным министром по тому вопросу, который и зложил мне герцог Брандини, — задумчиво говорил Адриано, чем вызывал в докторе Армази удивление своей нерешительностью. — Боюсь выглядеть в глазах правительства самонадеянным глупцом. К чему нам опять ввязываться в конфликт с Генуей, когда уже все решено и морские границы между нами разделены?

Витторио Армази, старый друг семейства Фоскарини поначалу внимательно слушал речь своего друга. Адриано всегда вызывал восхищение своей деловой хваткой и рассудительностью, даже зрелые мужчины находили его профессионалом своего дела и довольно успешным стратегом. Но сейчас в глазах сенатора Фоскарини можно было наблюдать легкое замешательство, и немудрено: сперва новое дело виделось заманчивым, однако требовало взвешивания всех «за» и «против», поскольку здесь попахивало международным конфликтом.

— Адриано, во-первых, восприятие властями твоей информации будет зависеть от того, как ты ее преподнесешь. Так или иначе, тебе необходимо это сделать, — произнес Витторио. — Твое дело передать полученную информацию, а в остальном — решение за властью. Во-вторых, полагаю, тебе следует все тщательно обдумать. Начни с обычного вопроса: чем предложение миланца может быть выгодным для Светлейшей?

— Витторио, ответы на этот вопрос не отличаются особой сложностью. Во-первых, Венеция получит ослабленного соперник а — передряги и мятеж внутри государства способны ослабить и внешние связи Генуи. А это приведет к нам множество новых вариантов для международной торговли в море. Во-вторых, это может сплотить расшатанные отношения с Миланом — у нас нередко с ними возникали военные конфликты. Возможно, пришло время сплотиться.

— Возможно, — произнес с ухмылкой Витторио. — Но, с другой стороны, никогда не забывай, что враги из прошлого редко превращаются в надежных друзей в будущем. Ты не находишь, что за этим всем кроется какой-то коварный замысел?

Адриано посмотрел на шестидесятилетнего Витторио Армази и в очередной раз поразился его умением делать абсолютно логичные выводы из совершенно незнакомой ему ситуации. Почему этот чудаковатый мужчина пошел в лекари, сенатор Фоскарини не имел ни малейшего понятия. Но за любым советом он старался обратиться в первую очередь к старому и верному другу его семьи — Витторио.

Многие венецианцы вспоминают историю, как около десяти лет назад дядя Адриано, Карлос Фоскарини, под видом желания помочь племяннику, пытался вовлечь его в авантюры стекольного дела, процветавшее в Венеции. Однако совсем скоро с помощью Витторио Армази ему удалось раскрыть намерения дяди прибрать к рукам довольно внушительное состояние Фоскарини. И совсем недавно, в свои двадцать девять, Фоскарини смог встать на ноги и поднять стеклоделие на фабриках отца. Его производство как раз находилось на пике расцвета, и от этого Адриано все сложнее удавалось удовлетворить свои разраставшиеся амбиции. За этот же короткий срок он добился уважения в обществе и уже два года занимал должность сенатора в Венецианском Сенате. А если бы не Витторио…

— Да, ты прав, мой друг, не стоит чрезмерно доверять миланцам, — их откровенность лишь изредка имеет черты чести и порядочности. Завтра будет собрание сената, там я и смогу изложить все то, о чем мне поведал герцог Брандини.

— Сенатор, ваша информация является довольно любопытной, — задумчиво произнес военный министр Габриэль Карачиоло, приглашенный на собрание Большого сената. — Тем не менее, я бы не стал доверять миланцам.

— Я согласен с вами, — подчеркнул советник Джианни Санторо, — предложение от представителей герцогства весьма заманчиво, но нам не стоит терять самообладания в борьбе за первенство во внешнеэкономических связях. К тому же существует информация, что миланцы ведут себя непорядочно в подобных сделках. А поскольку в прошлом у Венеции уже были с ними международные конфликты, нам стоит хорошо подумать, прежде чем довериться им.

— Однако, с другой стороны, полагаю, большинство синьоров со мной согласится, — продолжил дискуссию сенатор Кастелаццо, — что данное предложение может быть способом миланцев заключить выгодную двустороннюю сделку, которая в будущем приведет к очень успешному сотрудничеству.

— Я повторюсь, что с миланцами достаточно тяжело иметь дело, — во имя своих целей они готовы смести со своего пути и врагов, и союзников, — произнес советник.

— Хорошо, — согласился Адриано, не желавший в данной ситуации вступать в горячий спор, — я могу отказаться от предложения уже сегодня, отправив письмо в Милан.

— Не спешите, — возразил Габриэль, — я предлагаю все уяснить. Признаться, имеется сторона медали, которая может оказаться для нас выгодной. С одной стороны, по слухам, миланцы давно претендуют на Брешию и часть нашей Террафермы. С другой стороны, неужто синьория Милана будет выступать против нашего могущества Венеции? Ведь быть для нас союзниками им куда выгоднее.

— Нельзя забывать, что нередко им выгодны только те цели, которые они видят перед собой, — объяснил Адриано. — Но в данной ситуации нам надобно сыграть на два поля, — с одной стороны, прощупать почву миланцев, с другой — проверить намерения мятежников в Генуе. Всю информацию можно собрать и только потом делать выводы.

— Ваше предложение имеет смысл, — произнес советник Санторо. — Однако, сенатор, надобно помнить об осторожности. Во-первых, если вы желаете продолжить игру, необходимо согласиться на предложение с более выгодными для нас условиями. Во-вторых, нужно продумать все риски, на которые пойдет Венеция, если мы согласимся. В-третьих, без тщательно разработанного плана не стоит даже думать, не то что действовать.

— Ваша милость, я, бесспорно, соглашусь с вами, — ответил на это Адриано. — Однако без действий в направлении этого дела я не смогу узнать о его целесообразности или бессмысленности. Я должен, по меньшей мере, два раза встретиться с Брандини для того, чтобы прояснить данную ситуацию. Все, что мне нужно на данный момент от вас — это ваше согласие.

— Полагаю, нам необходимо проголосовать по этому вопросу. Если, разумеется, сенатор, вы уверены в том, что имеете возможность потратить время и деньги на вещи, которые могут оказаться бесполезными в дальнейшем.

При последних словах советника Адриано почтительно склонил голову и произнес:

— Я сделаю все, Ваша милость, чтобы как можно скорее оповестить вас о раздобытой мною информации.

Большой сенат положительным результатом голосования предоставил Адриано шанс доказать свою верность государству и одновременно преданность своих миланских приятелей. Впрочем, в последнем сенатор Фоскарини и сам не был уверен, но удостовериться он может только в том случае, если пойдет на контакт с любезнейшими миланцами. А для этого ему вновь надобно будет отправиться к синьору Брандини.

Время от времени Каролина подходила к окну и смотрела на равнинные поля их имения, которые через четыре мили открывались в скалистом побережье Средиземного моря. Несмотря на то, что промчался еще целый месяц, все же ей не давали покоя услышанные на свадьбе Изольды обрывки фраз из беседы двух мужчин. И пусть у герцога давно существовало убеждение, что женщины всегда что-то путают, а в политике так и подавно, все же Каролина интуитивно предчувствовала, что беспокоится не напрасно: ее не покидало ощущение, что этот разговор коим-то образом касался Генуи.

Однако все эти предположения беспомощно таяли перед возникающим образом синьора, вызвавшего тогда в ней бурю эмоций и страха. Его силуэт в ее сознании оставался тенью, скрытой ночным мраком, но ей казалось, что она чувствует его присутствие сквозь неведомые ее сердцу ощущения трепета и восторга. И что удивляло ее: когда она окуналась в эти чувства, по девичьему телу проходила непонятная и не поддающаяся объяснениям дрожь. Но эти ощущения в ее воспоминаниях, сочетавших в себе сладкое наитие страха, интриги и восхищения, заставляли сердце трепетать от непонятного волнения.

Так она проводила у окна немало времени — выходить на улицу ей запрещалось, пока она испытывала на себе очередное наказание строгого отца за неповиновение его воле. Порой ее мучащееся в заточении сердце одолевало желание сбежать из дома хотя бы на час, чтобы прогуляться по берегу моря. Но сейчас она невероятно боялась испытать на себе гнев отца, — того и гляди, он отправит ее в монастырь на исправление. Об этом говорила матушка: следующая выходка будет дорого стоить синьорине. К тому же совсем скоро состоится бал-маскарад в Милане, который взял на себя смелость организовать синьор Брандини. Раут проводился с благотворительной целью, а вырученные деньги планировалось пожертвовать святой Матери-Церкви и отправить Папе Римскому в Ватикан на распределение между храмами и монастырями.

Все чаще она стала замечать, что не только скука удручает ее в стенах палаццо. Она так давно не виделась с Маттео! И при дворе отца он стал реже появляться, хотя раньше он сопровождал свою маменьку, когда она носила герцогской прислуге свежие молочные продукты. Теперь они оба пропали из виду. Как бы отец не запретил им появляться в своих владениях.

И все же старания Каролины быть покладистой дочерью оказывались тщетными: как только герцог покидал свои владения, отправляясь в город по своим делам, Каролина чувствовала, что у нее вырастают крылья. Этим моментом она не могла не воспользоваться в те прекрасные часы, когда матушка отдыхала в своих покоях, а Палома занималась домашними делами.

Прислушавшись к атмосфере, наполнявшей палаццо, Каролина насладилась поразительной тишиной. Это окончательно искусило ее воспарившую душу, и она тихонько, словно мышка, выскользнула в двери через вход для прислуги, направившись в лес.

Маттео был ее первым другом, которому она с детства доверяла. В нем присутствовали порядочность, честность, стремление к справедливости, и она, Каролина, это безоговорочно одобряла. Она не помнит такого момента, чтобы Маттео подводил ее: даже тогда, когда герцог намеревался его наказать за всякого рода о бщение с синьориной Каролиной, он продолжал испытывать его гнев на себе, убеждая, что молва, дошедшая до ушей Лоренцо, — беспочвенные слухи. Только чудом юноше удавалось избежать наказания.

Разумеется, Маттео не испытывал желания делиться с Каролиной всеми своими мужскими секретами, но во многие вещи он ее все же посвящал. Что там говорить, — Маттео и Каролина все отрочество провели вместе. Будучи еще мальчишкой, он отличался проворностью и изворотливостью, учился у своего дядьки драться на мечах и метко стрелять. Некоторым ловким трюкам он сумел научить и Каролину, которая мальчишечьи игры находила куда более интересными, чем скучные куклы и долгие часы обучения псалмам и каноническим законам, на которые у нее ушла половина детства.

А сколько раз Маттео приходилось вытягивать Каролину из передряг! Разумеется, было это достаточно давно, но тем не менее. Она умудрялась даже подраться с крестьянскими девчонками! Порой его злила эта плутовка своим несносным нравом, но гораздо больше он восхищался ее девичьей отвагой и смелым решениям вступить вместе в любое «дело». И уверенность в ее верности — это самое главное, что ценил в ней Маттео. Сейчас, повзрослев, он понимал, что его чувства к Каролине уже совсем не те, что были ранее, — она его привлекала как девушка, расцветающая своей красотой на его глазах. Однако сказать об этом ей он не мог решиться, намереваясь затянуть этот момент до более благоприятных времен.

Что касается отношения крестьянской семьи Маттео к знатным вельможам таким, как герцог да Верона, то во времена независимости Генуи от внешнего вмешательства формально крестьяне могли быть свободными от пополанов. Однако правительство и тут ожесточило требования: для того чтобы выжить, прокормить семью и заплатить немыслимые налоги, крестьяне вынуждены арендовать земли у аристократов. Кроме земли под аренду попадали также орудия труда, рабочий скот и семена. В соответствии с договором аренды крестьянин не мог покинуть земли до истечения оговоренного срока. Если же он уходил, то его возвращали и подвергали принудительному штрафу, по которому работа на синьоров могла продолжаться годами. Того, что оставалось у семьи крестьянина после оплаты аренды и налогов, едва хватало, чтобы прокормить семью до весны. Поэтому кабальная зависимость от аристократов порождала ненависть у низших слоев, воинственно настраивавшихся на освобождение от оков дворянской власти.

Именно по этим причинам агрессия и ненависть крестьян стала зарождать очаги негодования, которые за границей Генуи уже давно переросли в восстание. А сам Маттео решительно занимался организацией мятежа против герцога да Верона. Объяснять что-либо Каролине он не собирался. Равно как и не собирался обижать ее. В тщательно продуманный план входили иные намерения, не описанные в делах повстанцев. Это был личный замысел самого Маттео.

Адриано и Паоло осадили лошадей, желая продолжить путь мелким шагом. Пение птиц завораживало и позволяло отдохнуть от утомительной долгой поездки верхом. В начале лета лес переливался какой-то зелено-бирюзовой радугой, позволяя глазам отдохнуть от пыли, бьющей всю дорогу в глаза.

Молчаливый сопровождающий генуэзец ехал верхом вдалеке от венецианцев, время от времени останавливаясь и ожидая нерасторопных знатных персон. Но ему пришлось набраться терпения, поскольку Маттео велел довести их до места встречи.

— Объясни мне, Адриано, — мучивший Паоло всю дорогу вопрос наконец вырвался из его уст, — зачем мы направляемся к генуэзским крестьянам? Нас могут взять под стражу: здесь, того и гляди, намереваются снести голову очередному венецианцу.

— А где ты видел венецианцев, Паоло? — с иронией в голосе произнес Адриано. Мы — заблудившиеся торговцы из Модены. Направляемся в город для договора о закупке сукна. Никто ведь не знает о том, что мы идем на встречу с крестьянами, замышляющими мятеж. С восточной стороны нас не заметят. Лес, который находится впереди нас, граничит с землями Флоренции, поэтому часть его даже не относится к Генуе. Наша же встреча состоится в непроходимой глубинке этих мест.

— Я так понимаю, что синьор Брандини именно здесь намеревался снабдить повстанческие войска оружием?

— Именно! Он ведь и говорил о том, что земли да Верона его беспокоят в первую очередь. Причем он замышлял еще и обмануть крестьян: сам понимаешь, после того, как, по замыслам, Милан подчинит себе Геную, а крестьяне окажутся в той же с итуации, что и были, только под более сильным гнетом, чем сейчас.

— А мы — особо честные персоны, — с ухмылкой произнес Паоло, — и сейчас обводим вокруг пальца миланцев.

— А что ты прикажешь делать? Узнать правду от миланцев едва ли удастся, поэтому постараемся раздобыть сведения здесь, на территории запланированных действий. Нам необходимо узнать о замыслах, в которые нас посвятят крестьяне, и сравнить этот план с тем, что будет предоставлен Брандини. Только так можно проверить степень моего доверия, которым я смогу наградить миланцев. Если они хотят, чтобы я стал их союзником, им придется смириться с моей жаждой знать правду. А разве миланцы сами расскажут о том, что затеяли на самом деле?

Паоло усмехнулся и посмотрел на друга.

— Как тебе удается так изворотливо впутываться в подобные международные интриги?

— Мой принцип — любыми средствами научиться мыслить так, как делают это мои союзники и враги. Причем для этого я готов даже есть то, что едят они. И только тогда я смогу сделать какие-то выводы.

— Потрясающий принцип, — рассмеялся Паоло. — Но признайся, что он не всегда реален к исполнению. Адриано, как тебе молва в лагуне, что Венеция планирует нападение на Милан?

— Право слово, мне не хотелось бы этого. Но вполне вероятно, что при неудаче в намерениях мирно сотрудничать война между державами может и вспыхнуть. Конфликты и распри — частое явление между нами, — ответил Адриано. — Однако мне крайне не хотелось бы такого печального исхода событий.

Разговор синьоров звучал полушепотом, который расслышать было бы нелегко, даже приблизившись к мужчинам. Поэтому сопровождающий их мальчишка даже не старался вслушиваться в разговор синьоров.

— Хорошо-то как! — навеявшая свежесть здешних мест заставила Паоло сделать глубокий вздох.

— Сильно не увлекайся генуэзским воздухом, дружище! — иронично произнес Адриано. — Рискуешь быть отравленным.

— И все-таки идея с сухопутным путешествием сюда довольно разумна, — так больше шансов остаться незамеченными.

— Да кто нас здесь узнает? — Адриано скривился от мысли, что сейчас ему пришлось облачиться в одежду торговцев. Причем крайне небогатых торговцев.

Наконец сопровождающий всадник приостановился и обернулся лицом к гостям. Пятнадцатилетний юноша указал венецианцам вглубь леса и сказал:

— Где-то через пятьдесят шагов лес расступится в небольшую поляну, вас там ждут, — он тут же повернул своего жеребца и отправился восвояси.

Привязав упряжь своих лошадей к дереву, они бросили взгляд на Маттео, сидящего под огромным кустарником на опушке. Он сидел к ним в профиль, и Адриано внимательно сощурился, чтобы рассмотреть крестьянина. Молоденький юноша с задумчивым мечтательным взглядом, направленным куда-то в небо, участвовал в организации мятежа.

— Он — совсем мальчишка, — Адриано недовольно сдвинул брови. — Не нравится мне это.

— Да, юнец. Однако, чтобы делать выводы, необходимо побеседовать с ним, — с оптимизмом в голосе произнес Паоло. — Кто знает… Мы тоже не так давно окрепли… Но пойдем. Сдается мне, он нас еще не заметил.

Маттео и впрямь не заметил долгожданных гостей, рассматривая расстеленный на траве план сражений, старательно расчерченный его рукой. Когда они подошли ближе, Адриано все же настигло разочарование: неопытность юноши казалась очевидной. Торчащий из-за пазухи кинжал заставил сенатора скептически скривиться: разве так бездумно светят оружием?

Но все же в Маттео отмечалось и нечто не по возрасту мужественное — то ли бесстрашный блеск в карих глазах, то ли его довольно крепкая мускулатура, но парень не походил на мальчугана. В его кулаках были сжаты бумаги, которые и интересовали венецианцев.

Маттео Гальди испуганно обернулся на шорох и, увидев двух направляющихся к нему мужей, встал. Это, несомненно, «свои».

— Ты — Маттео? — спросил Адриано, подходя к нему ближе, чтобы поздороваться.

— Да, а вы, должно быть, от миланцев?

— Именно. Нас прислали, чтобы воочию уточнить детали мятежа. Неплохо было бы определиться с боеприпасами для вас и уточнить некоторые моменты.

Безусловно, Адриано слукавил, — он от миланцев никаких рекомендаций не получал. Все, что ему было необходимо, — это выяснить все детали замысла. Он был достоверно осведомлен, что связь у миланцев с повстанцами была крайне редкой и весьма ограниченной, поскольку оказаться замеченными значило загубить все: и возможное сотрудничество, и военные действия. Адриано воспользовался тем, что знал наверняка: пока он не даст ответа Луко Брандини, миланцы ничего предпринимать не будут.

— У вас небольшой лес, — произнес он, отходя от темы разговора. — Это безопасное место для подобных переговоров?

— Да, на данный момент это самое безопасное место в округе. Сюда никто не ходит. Да и эта сторона леса находится вдали от людей.

— Хорошо, — произнес Адриано и присел рядом с Маттео на землю. — Что у тебя там? — кивком головы он указал на сверток в руках мальчишки.

— Я хотел вас ознакомить с некоторыми моментами наших действий. Если вам угодно, разумеется.

— Угодно, — с ироничной задумчивостью в голосе произнес сенатор и принял от Маттео его чертежи.

— Сейчас кое-что подскажу, — Маттео развернул свою карту на траве. — Действие намечается на октябрь, у нас имеется еще пять полных месяцев, чтобы тщательно подготовиться. Я хочу показать вам все на карте. Вот здесь вам лучше всего будет поставить свои корабли. Хотя еще лучше добираться сухопутно, так безопаснее. Наши цели — это имения да Верона, Бокаччо и… — неожиданный шорох в лесу заставил мальчишку резко поднять голову.

Венецианцы напряглись, в ожидании глядя на Маттео.

— Странно… Но сюда кто-то идет с той стороны, — произнес тревожно он, показывая рукой на запад. — Быстро прячьтесь туда, — он указал в противоположную сторону и, скомкав карту, спрятал ее под рубаху.

Паоло и Адриано бросились за огромные разросшиеся кусты можжевельника, находящиеся в шагах десяти-пятнадцати от Маттео.

Когда Гальди увидел спокойно направляющуюся к нему Каролину, то с облегчением вздохнул, что из леса не появились люди герцога. Хотя показаться в этих краях для них было бы странно — эта часть лесополосы находилась ближе всего к крестьянской деревне, поэтому дворяне или же их придворные в эти места не забредали. Адриано и Паоло увлеченно смотрели на синьорину сквозь ветки можжевельника.

— Ч-черт возьми, — шепнул Адриано, но не отвел взгляд. — Потрясающе!

— Здравствуй, Маттео, — радостно воскликнула синьорина и подошла к нему.

— Что ты тут делаешь? — сердито спросил он.

Каролина не ожидала от него откровенной неприязни, но только возмущенно сдвинула свои тоненькие бровки.

— Отчего ты так дерзок? — недовольно спросила она.

— Насколько мне известно, ты была наказана. И я уж думал, что ты более не придешь к нам, — ответил спокойно Маттео.

Он выглядел каким-то серьезным и нахмуренным, и это Каролине не понравилось.

— Тебе известно, что меня не впервые наказывают, Маттео. Отец уехал из имения в город на весь день.

Маттео об этом знал, потому при общении с «миланцами» испытывал абсолютное спокойствие.

— Не выглядывай так, — шепнул Паоло, — иначе она нас увидит.

Адриано не терпелось: он совершенно не мог поверить в то, что видит здесь это обворожительное создание. И сейчас, без шикарных одежд, которыми она пестрила на свадьбе Брандини, облаченная в повседневное платье, с растрепанными от быстрого бега локонами и горящими озорством глазами, она казалась сенатору Фоскарини сошедшим с небес существом.

— O santa simplicitas!^[2] — восхищенно промолвил Адриано.

— Дружище, тише! — шепот Паоло заставил того обуздать вспыхнувшие чувства. — И не преувеличивай, молю тебя!

— Да как же, Паоло?! Ты не видишь ее красоту прекрасной?

Дольони хотелось расхохотаться, — Адриано совсем потерял разум, сходя с ума от первой встречной девчонки.

— Быть может, прекрасной, но святая простота — это слишком…

— Вспомни ее, Паоло, — шепнул Адриано. — Это Каролина Диакометти… Ты видел ее на свадьбе Брандини.

— Ах, да! — театральная радость, изображенная на лице Паоло, заставила Адриано расплыться в улыбке. — Я мечтал о встрече с ней! И можешь себе представить — именно здесь и сейчас!

— Ну, будет тебе, Паоло, к чему ирония?

— Не время сейчас думать об этом! — с гневом шепнул Паоло, что Адриано показалось скорее забавным, чем страшным. Почему бы и не поразвлечься малость?

— Мне известно, что эта юная и прелестная синьорина постоянно проводит время с крестьянами, но мне казалось, что это — пустословие! Теперь вижу, что общение с крестьянами, вопреки всем запретам, она все-таки поддерживает.

Паоло закатил глаза и хлопнул себя по лбу.

— Адриано, ты — такой проницательный и умный стратег, политик, сенатор. Но, как только ты видишь красивую женщину, ты незамедлительно тупеешь! Просто удивительно быстро теряешь рассудок!

Тот лишь тихо рассмеялся, стараясь превратить это все в забавную игру. И, что странно, — в такой щекотливой обстановке его серьезность и впрямь куда-то улетучилась.

— Твоя правда, друг мой, — не унимался Адриано. — Поговорим о деле: эта прелесть — дочь герцога да Верона, на дочери которого женился Леонардо Брандини.

Лицо Паоло засияло осведомленностью.

— Теперь понимаешь, почему мы начали с восточных генуэзских земель? Эта территория миланцами почти захвачена — победа за горизонтом! Ох, и мерзавец же этот Брандини!

— Секундочку, а откуда тебе это все известно?

На лице Адриано играла ликующая улыбка.

— Орнелла Бельоджи, — он многозначительно загримасничал.

— Ах да! — пропел догадливо Паоло. — Укрощение похоти в кустах Брандини.

— Ну… — с улыбкой упрекнул его сенатор… — ну зачем же ты так опошляешь… такую романтику…

— Тише, Адриано, они могут услышать, — осек его Паоло.

— Шепот не услышат… мы на безопасном расстоянии.

Адриано продолжал наблюдения в безмолвии, своим взором поглощая каждое движение Каролины. Как бы он ни превращал в иронию то, то происходило внутри него, скорее всего, легкомыслием он желал все это завуалировать. В его сердце горячим потоком расходилась услада от возможности вновь лицезреть эту даму. И пусть он всего лишь видел ее, — нечто внутри него благодарило Всевышнего за этот дивный и прекрасный миг.

Его умиляло ее поведение: невзирая на простоту обстановки, она старалась не потерять лицо знатной персоны, что, скорее, выглядело смешно, чем деловито. И при этом она с подозрением щурилась, выставляя себя невероятно умной особой, но разговаривала с Маттео, как с абсолютно равным по положению в обществе человеком.

Но о деле Фоскарини не забывал: отвлекаясь от зримого им упоения, Адриано успевал выстроить еще и план дальнейшего общения с миланцами. Ему стало понятно, что однозначно отвечать согласием на их предложение — опасно. Стало быть, надобно узнать и замыслы миланских вельмож. А для этого ему придется принять приглашение на символический бал-маскарад в Милане, до которого оставалось всего несколько недель.

Каролина задумчиво посмотрела на друга.

— Хорошо, Маттео, вижу, что я тебе помешала. Ты кого-то ждешь? — спросила она, предположив, что с минуты на минуту должен появиться здесь Марко.

— Н-нет, — неуверенно произнес Маттео, рассчитывая со своей точки зрения, что Каролина имеет в виду какую-то девушку. — Только не нужно меня упрекать в предательстве.

Адриано не пропускал ни одной мелочи из этой беседы.

— Прости, о чем ты говоришь? — у Каролины и мысли не было о том, что Маттео надеется на ее ревность. — Я не могу понять, чем могла тебя обидеть?

Ее допрос выводил его из себя: юноша понимал, что этот диалог совершенно неуместен и его необходимо поскорей завершать. Пришлось решиться на крайность.

— Обидеть? — сердито буркнул он. — Да с тех пор, как ты появилась, у меня только и проблемы! Герцог донимает меня, угрожая расправой над моей семьей! А ты преследуешь меня, вопреки тому, что я стараюсь оправдаться перед его людьми всякий раз, когда они подозревают, что ты была со мной! Мы уже не дети, Каролина! Довольно!

Каролина ужаснулась его оскорбительной, прозвучавшей в ее адрес… Но гораздо больнее стало от того гнева, который извергался из его глаз.

— Не думала, что, ничего не делая, смогу стать причиной стольких проблем. Прости, Маттео.

Она уже собиралась покинуть это место, когда ее взгляд упал на брошенную под кустарник суму Маттео, из-под которой показался ствол оружия. Каролина подумала, что ей померещилось, и она подошла ближе, чтобы внимательней рассмотреть. Маттео напряженно замер и безмолвно смотрел, как она присела и взяла в руки арбалет.

— Зачем тебе оружие? — спросила еле слышно она, пораженная найденной вещью. — Ты вновь носишь его с собой?

— Положи на место, Каролина, это не игрушка, — сказал напряженно Маттео.

— Да уж, вижу, что не игрушка, — как-то серьезно и возмущенно произнесла она.

— Каролина, — шепнул Адриано, словно стараясь заучить ее имя.

Его глаза заинтересованно сощурились, а уста разошлись до самых ушей в игривой улыбке.

— Ты совсем обалдел? — тихо, но возмущенно промолвил Паоло. — Возьми себя в руки сию минуту!

Адриано с гневом посмотрел на Паоло, но в его глазах светилось частичное признание своей вины.

— Что ты вытаращился? — возмутился Паоло. — Ты бы видел себя со стороны! У тебя дед и отец воевали против генуэзцев, а ты хочешь соблазнить дочь одного из их убийц?

Дольони видел на щеках Адриано только бегающие желваки. Это означало, что тот очень злится. Только на кого: на себя или друга?

— Только не нужно меня упрекать в предательстве, — резко отрезал он словами Маттео, только что произнесенными в адрес Каролины.

Гальди тошнило от собственной грубости, но он знал, что сейчас от его поведения зависит отношение «миланцев» к нему и исход их замыслов.

— Послушай, Каролина, немедленно положи его на место! — прикрикнул он.

Но синьорина словно его и не слышала, а, будто делала это неумело и впервые, направила на Маттео.

— Что ты говорил мне сделать? — наигранно спросила она.

Маттео шагнул назад и испуганно посмотрел на нее.

— Каролина… убери его… Он в любой момент может выстрелить, — произнес, заикаясь, он.

— Да что ты? — все так же театрально спросила она. — Насколько я знаю, не в любой момент, а только если я нажму на курок.

— Каролина, ты ведь не умеешь с ним обращаться, — произнес с опаской Маттео.

Она с гордым выражением лица отвела от него дуло и, прицелившись в тоненький ствол дерева, находившийся в нескольких шагах от нее, выстрелила. Маттео пригнулся, но потом оглянулся и удивленно посмотрел, как мелкие щепки разлетелись в разные стороны, а от удара с покачивавшегося дерева вспорхнула стая птиц. Тихое ржание коней, отреагировавших на резкие звуки, заставили девушку всмотреться в густую листву. Животные странно заметались. Заметив жеребцов, Каролина удивленно уставилась на Маттео. Тот обеспокоено бросился к ним.

— Чьи это лошади, Маттео? — удивленно спросила она.

— Ч-черт, — выругался Паоло.

— Нехорошо, — едва сдерживая улыбку, возмутился Адриано.

— Это наши с Марко кони, довольна? — воскликнул Маттео, успокоив животных и подбежав к ней.

Он с грубостью вырвал из ее рук арбалет.

— А оружие мне нужно для самозащиты, в лесу дикие звери! — закричал сердито он. — А жду я ребят, крестьянских ребят, и тебе с ними делать нечего!

Каролина ошарашенно шагнула назад, боясь, что в таком возбужденном состоянии Маттео может ударить ее. Ее душила обида на него за такой грубый тон и за то, что он буквально выгнал ее из их круга. Но, что поделать, если он мужлан — грубый, неотесанный крестьянин? Она не хотела что-либо говорить на прощанье, а сделала несколько уверенных шагов в сторону своего дворца, но прежде, чем скрыться в тени леса, она обернулась и спокойно произнесла:

— Я провела в этом лесу большую часть своей жизни, только вот не пойму, с каких это пор здесь появились дикие звери?

Маттео растерянно посмотрел вслед уходящей Каролине и тихо проговорил:

— До скорой встречи.

— Шутки в сторону! — промолвил Адриано, выходя из своего убежища.

Этот инцидент так расстроил Каролину, что она почувствовала набегающие на глаза слезы. Такое поведение Маттео ей показалось странным, а его грубость и вовсе задела ее за живое. Ей так хотелось иметь друзей, которых среди детей местной знат и Каролина никогда не обретет, что такие размолвки рождали в ней страх потерять хоть кого-то из них. «Нет, мне не следует забывать, что я — синьорина, — успокаивала себя Каролина, решив, что вполне может прожить и без этого наивного поведения, которое она позволяла себе с крестьянами. — В конце концов я — уже взрослая дама, и подобное общение до добра меня не доведет. Отец и матушка правы! Мне нельзя забывать о своем происхождении! Все! Решено! Больше и ноги моей в этом лесу не будет».

— И чего нам теперь ожидать, после того, как в это безлюдное по твоим словам место явилась некая персона? — возмутился подошедший Адриано. — Теперь сюда сбежится вся округа?

— Не думаю, но лучше уйти к морю, — недовольно произнес Маттео, скручивая карту и поспешно собирая вещи. — По дороге я вам все расскажу. По крайней мере, то, что вам знать необходимо.

— Что за особа? — не выдержав, спросил Адриано, а Паоло возмущенно вытаращил глаза.

— Просто… девушка… — немногословно буркнул Маттео.

— Она — дворянка?

— Да.

— И как можно верить в удачу ваших замыслов, если у тебя глаза горят, когда ты на нее смотришь? — внезапный вопрос Адриано заставил Маттео остановиться.

— Это мое дело! — не глядя на него, ответил он.

— Ты рискуешь сорвать дело, если не обуздаешь свои чувства, — продолжал Фоскарини, терзаясь странными чувствами внутри себя самого, — будто ему все это небезразлично.

— Я никогда не провалю то, о чем мечтаю многие годы, — с недовольством заметил Маттео. — Каролина… — глубокий вздох едва задержался внутри него, но проницательный сенатор заметил волнение юноши. — Она — очень красива. Но для меня — недоступна.

— Прости, Маттео, что замечу это, — промолвил Адриано, — но таких, как ты, подобные преграды лишь раззадоривают. Я же вижу, что твое упрямство нечто затаило в себе.

— Я осмелюсь у вас также попросить прощения, синьор. Но вы ошибаетесь.

На этом дискуссия окончилась, и каждый из них остался при своем.

Проходя с венецианцами через лес к морю и все ближе к границе с Флоренцией, Маттео с сожалением думал о том, что наверняка обидел ее. В силу своей невнимательности к противоположному полу она даже не предполагает, как Гальди восхищается ее невинной наивностью! А эта аристократическая дерзость, нередко проявляемая ею в моменты их общения… А ведь эта глупышка даже не догадывается о его чувствах, полагая, что их дружба — всего лишь дружба. Разве может возникнуть у нее мысль о том, что он мечтает о близости с ней? И даже о тех отношениях, которые смогут привести их к алтарю? День за днем он только и думал о том, чтобы коснуться ее… Не так, как она привыкла, игриво и беззаботно. А трепетно, с нежностью, пронзая ее небесно-голубые глаза насквозь своим влюбленным взором.

Но герцог никогда этого не допустит! Никогда не позволит им быть вместе! Ведь кто он, Маттео? Бедный дворянин! Ничтожество без копейки в кармане. А она… она — герцогская наследница, девушка с огромным приданым, королева его сердца. Но нет, он не сопляк какой-нибудь. И она обязательно будет его, обязательно! Он сделает все, чтобы уничтожить неравенство в стране, где его не желают принимать за достойного человека. И пусть это будет не так просто, но вложит все свои силы и душу для завоевания свободы и равноправия!

Трое мужчин вышли из лесополосы буквально через полчаса и оказались прямо у шумящего побережья. Адриано с удовольствием оценил красоту здешнего пейзажа: бушующее море омывало скалистые берега, которые значительно усложняли проход к морю. От лесополосы до береговой линии расстилалось огромное поле из сочной травы и пестрящих полевых цветов.

— Да, берега Средиземного моря обладают волшебным свойством успокаивать и восхищать, — произнес с улыбкой сенатор Фоскарини.

— И, невзирая на то, что принадлежат они… — Паоло вовремя сообразил, что проявлять свою нелюбовь к генуэзцам в данном случае не совсем уместно и, посмотрев в сторону Маттео, он тут же смолк.

— Да-да, — с иронией промолвил Адриано, уловивший желание друга высказаться. — Да сомкнуться уста твои на этой чудесной ноте!

Маттео прошел вперед к морю, и венецианцы последовали за ним.

— Здесь довольно подходящее убежище на случай погони, — объяснил он, спускаясь по каменистой тропе к морю.

Адриано задумчиво посмотрел с высоты в море. Они находились в потрясающем месте — тихая заводь между двумя утесами словно ограждала эту местность от окружающего мира. На какой-то момент ему показалось, что они напрочь отрезаны от цивилизации и находятся на каком-то необитаемом острове.

— Здесь неплохо было бы оставить свои корабли… — тихо произнес он, обратившись к Паоло, и огляделся вокруг себя.

Место и впрямь подходило для укрытия. Спустившись к морю, Маттео показал на брешь, пробитую в скале. Если спрятаться в ее тень, ты исчезнешь из вида и днем, и во мраке ночи.

— Маттео, а здесь часто бывает кто-нибудь, кроме вас? — спросил Адриано у юноши.

— Нет. Я лишь изредка вижу здесь рыбаков, — ответил тот, сощурившись, оглядывая местность. — Здесь отсутствует причал для швартовки кораблей, но вполне можно добраться до берега шлюпкой. Наш порт находится в двадцати милях отсюда. Корабли здесь не проходят. К тому же много подводных рифов, на которые можно наткнуться. Но я в море все детство провел, поэтому знаю, где здесь опасные зоны.

— Расскажите подробнее, — попросил Адриано. — Вполне вероятно, что нам понадобятся корабли.

Маттео охотно достал бумагу и начертил на ней приблизительные точки, в которых было опасное дно. Рукой он эти же места указал в морских водах.

— Благодарю, Маттео, разреши? — Адриано взял карту, намереваясь забрать ее с собой. — А что касается берега? Отсюда люди заходят?

— Нет, эта часть земли осталась невостребованной. Опять же по причине своей непригодности: здесь ничего невозможно вырастить, земля очень каменистая. К морю, как видите, пройти тоже нелегко. Поэтому сюда мало кто ходит. К тому же, по восточную сторону, в нескольких милях отсюда, проходит граница. Я уже говорил.

Адриано и Паоло получили достаточно информации о вражеской территории. И откровенность Маттео была оправданной, — он знал, что только миланцы знают об их заговоре. К тому же крестьяне были убеждены в их заинтересованности мятежом, поэтому даже не предполагали о возможности предательства.

На обратном пути венецианцы какое-то время ехали в сопровождении того же юноши Леона, который привез их на переговоры с Маттео.

— Ты умеешь писать? — спросил Адриано перед тем, как они распрощались с мальчишкой.

— Немного, — ответил тот, вытирая вспотевший лоб и щурясь от солнца, светившего ему прямо в глаза. Ему было лет пятнадцать, и Адриано прекрасно понимал, что о главных событиях в крестьянских рядах он осведомлен.

— А деньги тебе нужны?

Вопрос Адриано заставил глаза мальчишки загореться.

— Нужны, — тихо ответил тот.

Адриано достал из кошелька золото. Увидев золотые, глаза Леона засветились, и он жадно протянул руки к кошельку Адриано.

— Ан-нет. Мы сможем с тобой только заключить сделку. Ты ведь хочешь быть полезным в этом мятеже?

Тот кивнул головой.

— Тогда тебе необходимо будет отправить мне письмо через испанских торговцев, которые бывают в вашем городе каждые вторник и воскресенье.

— Какое письмо?

— О сведениях, на случай, если что-либо в ваших планах изменится. Я забыл попросить об этом Маттео. Но если ты возьмешься за это, то деньги достанутся только тебе.

— Я согласен, — ответил быстро мальчишка.

— Пять золотых сейчас и пять потом, — предложил Адриано.

— Маловато, — нахмурился юноша. — Семь сейчас и пять потом, — произнес требовательно он, но смотрел на Адриано с опаской в глазах. — Как вы меня потом найдете и отдадите деньги? Там ведь неизвестно, что будет. А информация имеет цену!

— А как я могу быть уверенным, что ты сдержишь слово? — спросил Адриано.

— Я вам не вонючий пополан, который пытается нечестно поживиться, — сердито буркнул юноша. — Если не верите, то зачем предлагаете сделку?

Адриано улыбнулся. Ну что же, он прав! Сенатор отсчитал ему деньги и написал на листке имя своего друга Витторио Армази.

— Письмо необходимо передать в Венецию для лекаря Армази, — произнес он.

— Хорошо, — изрек мальчишка и повернул свою лошадь.

— Ты думаешь, на него можно положиться? — спросил Паоло.

— Можно, — ответил с уверенностью Адриано. — Любому крестьянину нужны деньги.

— Если их у него найдут, обвинят в воровстве.

— У этого не найдут. Жизнь научила их осторожности.

Примечания

1

«Яд дают, обмазанный медом» (лат.) — древнеримское выражение, означающее «позолотить пилюлю»

2

«О, святая простота!» — латинское изречение, принадлежащее Яну Гусу