Творить по-русски. Пять жизней Александра Лапина

Максим Горохов, 2022

Мог, а не сделал… Такой итог жизни для личности одаренной – наибольшее разочарование. Не закопать свой талант в землю, а преумножить; оставить о себе не только добрую память, но и вполне осязаемый след – вот одни из главных его задач. Во всяком случае, в этом уверен Александр Лапин – человек в высшей степени неординарный. И к самому себе предъявляющий максимальные требования. Как результат, подойдя к 70-летнему рубежу, он констатирует: вместо одной жизни ему удалось прожить по меньшей мере пять. И проявить себя в самых разных ипостасях, главной из которых стал литературный труд. Сегодня основная идея писателя – необходимость религии творчества. О том, какие испытания пришлось преодолеть и что способствовало его собственному духовному росту, – эта книга. В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.

Глава 2

Мать

Мария Трофимовна Кравченко родилась в 1922 году в той же станице Нагутской, где они и встретились с Алексеем Лапиным. В семье кубанских казаков, чьими предками были выходцы из Запорожской Сечи. Сама Екатерина II в свое время переселила их в этот благодатный край. От славных запорожцев и пошел род Кравченко.

Дома у Марии висели фотографии дедов: бравые усатые станичники в компании своих жен важно опирались на сабли. На память от кого-то из них осталась простая медная нагрудная иконка. Лик Христа, который Александр Лапин бережет и поныне.

Когда его будущие родители только познакомились, отец плохо понимал мать: говорила она на суржике. Но завести крепкую семью это не помешало.

«Зачем учиться? Паси гусей!»

Мария иногда рассказывала детям о казачьем быте. В 1930-е, когда началась коллективизация, они были середняками. Держали три пары быков. Имели лошадей. Но работали сами, без батраков: семья была большая. А после того как всех решили согнать в колхозы, на Кубани, как и на Украине, разразился жесточайший голод. Народ начал вымирать со страшной силой. Доходило до того, что пропадали дети. Кто-то из местных даже рассказывал, как заглянул однажды к соседу, а у того на плите — кастрюля, из которой торчит маленькая ступня. Случаи людоедства были не единичными.

Подрубила коллективизация и семью Кравченко. Когда у деда Трофима отняли быков и отвели на общий холодный двор, где они ревели от голода и жажды, ему стало их жалко. И он поругался со скотником. На хрена, мол, нужен такой колхоз. А соседи написали донос. Так и пропал крепкий, зажиточный казак. Больше о нем ничего не известно: может быть, расстреляли сразу, а может, сгинул в лагерях.

Дети его остались без образования. О чем Мария потом жалела всю жизнь. Женщина она была неординарная. Властная. Талантливая. Но отец в свое время не дал ей учиться. И пришлось остаться простой работницей. Окончила всего один класс, когда жила в Красноводске у бездетного дядьки с теткой, которые были железнодорожниками. Но Трофим потом дочь из школы забрал. Свои соображения на этот счет он формулировал так: «Ой, Маруська, иди лучше гусей паси — вот наше образование. И будешь хорошо жить. Учиться не надо».

А ей в итоге пришлось перебиваться тяжелым трудом все в том же колхозе. Из их большой семьи Александр Лапин помнит одного дядьку и одну тетку. А мать была средней. Когда у них все отобрали, приходилось варить суп из лебеды. Весной питались щавелем.

Мать Марии умерла примерно в 1960-м. Семилетнего Сашу заставили тогда нести икону впереди процессии. По его воспоминаниям, идти пришлось далеко и долго. Так он и ковылял в черной холщовой рубашке, проклиная свою участь и не веря в реальность происходящего. На старом фото, сделанном в тот день, из-за гроба бабушки торчит только его голова.

Но то было уже другое время. А в прежние годы Марию после гибели первого супруга выдали замуж за Алексея Лапина. И началась для нее новая жизнь. До этого вдову с двумя детьми местная власть не очень-то жаловала. Фраза: «Я его туда не посылал», — была знакома ей задолго до того, как ее услышали родственники афганцев в 1980-х. Кстати, один ее брат тоже погиб на финской войне. А вот Великая Отечественная их семью не задела.

Немцы приняли за цыганку

Немцы, как мы уже знаем, пришли в те края летом 1942-го, и уже в марте 1943-го оккупантов прогнали. Но матери Лапина их пребывание на кубанской земле едва не стоило жизни. Может, виной тому турецкая кровь (в старые времена казаки приводили из походов пленных турчанок и женились на них), но немцам маленькая и черненькая Мария показалась похожей на цыганку. А евреев, цыган и коммунистов они расстреливали на месте. Хорошо, местные казаки ее отбили. Сказали, что своя.

Казачество нацисты особо не трогали: хотели склонить на свою сторону. На этот счет у них была отдельная директива. Хотя впечатление об оккупантах у станичников все равно осталось плохое.

Своих партизан среди них не было. Но один парень украл у немцев винтовку. Всю деревню тогда построили перед пулеметом. Спросили: «Кто взял оружие?» В ответ на молчание дали очередь над головами. Бабы завизжали. И тут же выдали провинившегося. Больше его никто не видел. Так что особо тоже не церемонились.

А уже после войны во время земляных работ на берегу реки тракторист выкопал два скелета. О них, как полагается, сообщили в район. Специалисты провели экспертизу. Выяснилось, что это останки двух 19-летних девушек, убитых выстрелами в затылок. Школьники — юные следопыты, в числе которых был и Александр Лапин, — потом провели целое расследование. У местной старушки выяснили, что это расстрелянные партизанки Харитина Данилова и Василиса Куликова. Они шли с гор передавать донесение и были схвачены нацистами, посажены в сарай, а на следующий день убиты. Ребята даже нашли в другом городе их родителей. Съездили. Пообщались. Взяли какие-то документы и вещи. Разыскали командира партизанского отряда, который выжил в войну. А потом открыли у себя в школе музей, посвященный этим девушкам. Отправили запрос в Москву — и посмертно обеих наградили орденом Отечественной войны I степени. А на месте казни совхоз поставил бетонный обелиск. Его изготовил учитель труда — немец Оберман, большой оригинал. В цемент он добавил стеклянную крошку, чтобы памятник блестел на солнце. Задумка себя не оправдала, но сам монумент стоит там и поныне.

В бытовом плане Алексей Лапин тоже потом долго вспоминал «культурную нацию»: в их доме вражеские постояльцы устроили сортир в коридоре — испражнялись прямо на пол. Бегать по нужде на улицу им, видите ли, было холодно. А за столом без всякого стеснения испускали газы. Доктор, мол, не велел держать в себе: вредно.

Как бы то ни было, станицу от них вскоре очистили красноармейцы. Но после оккупации жизнь продолжилась голодная и холодная. Один ребенок в семье Лапиных умер — другой, Мишка, — родился.

Дважды отправляли на ВДНХ

Янтарный, куда семья переехала после окончательного разлада с казаками в станице Нагутской, располагался в живописном месте у слияния трех рек: Малки, Шакоя и Гнилушки. По их берегам протянулись леса. А километрах в 15 — горы. Выглядели они так, словно висели в воздухе. Одним словом, природа радовала глаз. Не случайно поселок по инициативе жителей получил свое красивое название вместо прежнего корявого — Госплемсвинсовхоз «Прималкинский».

Сам же совхоз разместился в бывшей помещичьей усадьбе — очень похожей на ту, что описана в «Тихом Доне», который Александр Лапин считает одним из величайших романов русской литературы.

Здесь будущий писатель и родился. Жили они в бараке на 20–30 семей. И маленького Сашу сначала вместо люльки держали в цинковом корыте — бабы в таких стирали белье. Из-за тесноты его задвигали под кровать. Только спустя много лет, когда дети разъехались, родители купили небольшой собственный домишко.

Мать работала на ферме. И вскоре стала знатной дояркой — вся в медалях. За трудовые подвиги ее даже два раза отправляли на ВДНХ. Из Москвы она привезла приемник «Балтика» и золотые часы, которые потом отдала сыну — чтобы, когда настанет такой момент, подарил любимой женщине.

От коровы в их хозяйстве надаивали больше 5000 литров молока в год. Это и сегодня завидный результат. А тогда его добивались без применения специальных аппаратов. 25 буренок Марии требовалось подоить два раза в день. Начались проблемы с руками — повылазили шишки. Тогда она перешла на телятник. И снова оказалась в передовичках.

Помогала ей вся семья. Там же сын Александр вышел, как он говорит, на трудовой подвиг. И провел за тяжелым физическим трудом — на ферме и дома — всю молодость.

Зарплата у его матери была сдельной — зависела от привеса телят. Выходило рублей 70–80 в месяц. А у отца — 60. И она гордилась, что зарабатывает больше.

Кстати, в Янтарном за труд хотя бы платили — в отличие от Нагутской: в тамошнем колхозе долгое время продолжали работать за трудодни. И не сразу за них стали регулярно выдавать сельскую валюту — зерно. Наоборот, колхозники сдавали натуральный налог: яйца, масло… И местные казаки, чтобы заработать, выращивали клубнику на продажу.

Как бы то ни было, за деньги покупали в основном только одежду. В остальном жили за счет домашнего подсобного хозяйства. Все было свое. Выкопали осенью картошку — перебрали, засыпали в погреб. Закололи с наступлением холодов поросенка — наделали колбасы и прочих заготовок. Из молока от собственной коровы взбивали масло: отец сам смастерил для этого маслобойку. Был и сепаратор, с помощью которого получали прочие молочные продукты.

Что-то из этого можно было продать в райцентре. То же масло отец возил на рынок в Прохладную. А однажды взял сотню яиц — и подозрительно быстро вернулся с деньгами. Оказывается, приценился к «конкурентам» и просто сбросил пару копеек.

Своими руками

Вообще, сегодня писатель Лапин делает вывод: народ тогда был другого качества. Люди тех поколений имели несравнимо большие знания, навыки и способность к выживанию, чем нынешние взрослые, не говоря уже о подростках. Практически что угодно умели делать своими руками. Больше-то надежды ни на кого не было. Может, поэтому Россия и выстояла.

Когда сын как-то бросил родителям в запале: «Вы без города не проживете!» — ему спокойно возразили: «Сынок, ты чего? Мы все можем сами». Так и было.

Надо носки связать — остригут барана, из шерсти совьют нитку. Возьмут прялку, веретено — готово. Надевай! Однажды Александр такие носки сжег: бросил на печку сушить, да не рассчитал. Отлупила его тогда мать как следует. Долго обижался. Но теперь понимает, как нелегко все доставалось.

На машинке Мария тоже шила прекрасно. Когда лет в 17 Александр с другом Владимиром Шаталовым решили справить вельветовый костюм — один на двоих — никакое ателье им не понадобилось.

Отец тоже был рукастый: мог починить что угодно. А когда сын начал донимать его просьбой купить санки, отправился на кузню. И тут же с мужиками они загнули трубу, приварили полозья. Просверлили и прикрутили деревянные планки. Получились сани — хоть собак запрягай. Кататься можно было впятером. Тогда как на фабричные алюминиевые — хлипенькие и ненадежные — помещалось от силы двое пацанов.

Хлеб тоже пекли самостоятельно. Собственного места для этого в бараке ни у кого не было. Но собрались общиной — построили печку прямо во дворе. Каждая семья пользовалась ею в свой день. Заготавливали дрова, уголь. Замешивали тесто. И когда оно подходило — выпекали. Потом такой хлеб смазывали маслом, убирали в укромное место и доставали к столу по одной краюхе.

В ту же большую печку Лапины засовывали младшего сына, когда болел. Протопят ее — положат ребенка в корыто. И отправляют пропотеть как следует. Может, с тех пор Александр Алексеевич и не любит замкнутые пространства. Потому что помнит то ощущение ужаса и жара. Однако способ этот помогал: после такой процедуры он действительно выздоравливал.

В общем, обо всем сельские жители заботились сами. Работали не покладая рук. И послевоенная жизнь благодаря их усилиям потихоньку налаживалась.

«Все вырубить!»

Очередной крах, по воспоминаниям родителей Лапина, настиг селян после прихода к власти Хрущева. Тогда наверху рассудили: колхозники работают на себя в подсобных хозяйствах и недостаточно усердствуют на коллективных полях. Надо у них все отнять. В итоге забрали с личных подворий коров. А в Янтарном их было штук сто. Всех согнали на ферму. Потом отправили на мясокомбинат. Увели кормилицу и со двора Лапиных. Пожалели только многодетных Ермаковых, у которых в семье было 18 ребятишек.

Более того, с каждого плодового дерева стали брать налог. И люди вырубали яблони и груши, чтобы его не платить. Остались на подворьях только куры да свиньи. Но их тоже надо было чем-то кормить. С того момента все стали воровать зерно, и не только его. Начальство же смотрело сквозь пальцы. Главное — что параллельно с личным заботились и о государственном.

Совхоз «Прималкинский» к тому времени представлял собой многопрофильное хозяйство: помимо племенных свиней, которых выращивали для всего соцлагеря (приезжали любоваться ими и венгры, и чехи), здесь были свои виноградники, фруктовые сады, коровник. Имелась конюшня с множеством лошадей. (Казаки любили разъезжать на бричках. И время от времени устраивали соревнования: верхом на полном скаку лихо рубили шашками лозу.) А местные школьники даже разводили шелковичных червей. Вдоль дороги росли тутовые деревья. И их листьями кормили личинок, доставленных из Китая. Коконы потом сдавали на фабрику.

Но вся эта пасторальная картинка, как водится в России, существовала недолго.

— Партия и правительство объявили специализацию, — рассказывает Александр Лапин. — Мол, на кой вам эти арбузы и дыни? Зачем виноград? Все вырубить! Вслед за подсобным хозяйством. Пусть останутся только профильные свиньи и корма. Хотя Кавказ — благодатный край. Но в очередной раз все испортили.

А сельским жителям нужно было со всем этим смиряться. И работать, работать, работать… По словам Александра Алексеевича, мать его любила. Но трудиться заставляла день и ночь. Потому что и сама не покладала рук до старости.

Прожила она, как и муж, 79 лет. Умерла от диабета.