Паутинка

Максим Фарбер, 2021

Продолжаю себе топать по дороге. От замка моего бывшего приятеля, Марка, до лесной опушки, где живёт Черный, и дальше – к лагерю землян. Но примут ли они меня?.. Ведь я неизлечимо больна.

В синих сумерках было уютно и приятно, хоть я здесь одна. Совсем одна…

Давно прошли те времена, когда мы с Марком гуляли по холму. Теперь мой прекрасный, благородный лорд, наконец-то, явил своё звериное нутро — больше он не скрывает, что ему на меня плевать. Стоило подхватить 'паутинку' (а не ходила бы ты, Агни, босиком по лужайке на ночь глядя! Ну да что уж плакаться попусту… Глупая была. Наивная. Искренне верила, что серебристые нити сквозь гортань не прорастут, а даже если прорастут, и укоренятся до такой степени, что будут видны на шее — мой друг все равно меня не выкинет за ворота). Ну вот и… Доигралась. От нашего романа (некогда — весьма пылкого!) мне остались только платье — белое, как волосы моего, гхм, дорогого друга (м-мать его!), — да сапоги. Впрочем, я до сих пор стараюсь держать себя в руках. Не плачу. Где-то в старом моём доме — сундук с одежкой; я и во дворце у Марка любила принарядиться, бывало. Дайте мне только дойти до избы! Уж как начну перебирать эти платья, вмиг все горе забуду.

Ну то есть нет, конечно. Нити на шее — не дадут о себе забыть. Но, по крайней мере, я не стану грустить насчёт утерянной любви. Чёрт бы её побрал. Да и лорда Марка заодно.

…Стебли травы на холме чуть шевелились от слабого ветра. Раньше бы я не смогла на них глядеть, потому что в памяти сразу возникали нити 'паутинки'. Такие же тонкие, серебристо-серые. А сейчас — 'бугурт', как говорит Павел с Земли, уже минул. Прошла злая обида. Ну, болячка; ну, делать нечего… Что с того, Орм меня заешь?! Смирилась, братцы, с тем, как мне плохо; и что вы думаете — сразу полегчало.

Высокую фигуру на краю склона я заметила не сразу. Должно быть, он подошёл (тихо-тихо), пока я упивалась бессолнечным небом (а оно и впрямь смотрится… впечатляюще!), да вечерней прохладой. Правду говоря, когда я разглядела силуэт Феры в сумраке, то чуть от ужаса не шарахнулась прочь. Хоть мы и давно знакомы, а все-таки… Все-таки… Вот это осознание, что еле видный, зыбкий контур передо мной — не просто сгусток ночной тьмы: КТО-ТО там стоит. КТО-ТО огромный, с ужасно длинными, как палки, руками. Именно его тело казалось тебе только что продолжением тёмной линии горизонта…

В общем, непередаваемо. Это можно только почувствовать на собственной шкуре. Мурашки по спине; холодный ветер становится ещё противней.. Ты стоишь, не надеясь уцелеть, совсем беззащитная, — а ОН широкими шагами бредет по склону; чуть-чуть, пол-минуты, не больше — и ты, конечно же, не успела заметить, что ОН — рядом.

– — У-у-у, — сказал Фера. — Сье-ем. Проглочу!

Я прыснула.

– — Ты все такой же, старик!.. Рада тебя видеть.

– — А я рад, что ты снова смеешься, — глубокомысленно заметил он.

– — Что ж мне ещё делать-то? — я присела на корточки. Шлепнула ладонью по большой чёрной ступне. — Плакать? Это было бы слишком.

– — Да, я знаю. Ты сильней, чем кажешься, девочка. Ведь обрела в конце концов силу, чтобы пережить разрыв с ним… — лешак, должно быть, хотел сказать 'со своим другом', да не решился. — Со своим мужчиной. И ты сумела выдержать вот это, — длинной лапой он прикоснулся к моему горлу.

– — Но-но-но, — я прищелкнула языком. — Не шути с этой хворью, Фера! Ещё сам подцепишь — как я тебя, здоровилу такого, выхаживать буду?

– — Я не боюсь 'паутинки', — лешак покачал массивною головой. — Зря волнуешься… Я бы на твоём месте больше про Марка думал!

– — Марк?.. Да при чем тут вообще Марк?

– — Он человек, как и ты, — туманно пояснил Чёрный. — Значит, не застрахован от заразы.

– — Ну это, знаешь ли, рассуждения вроде 'у каждого свой рок, и заранее не ясно, где он тебя настигнет'. То, что мой… — я помолчала пару секунд, — сэр рыцарь, говоря теоретически, мог заразиться (и то, что я больна-таки!) на деле ничего не означает.

('Теоретически'… Ох, Агни, нахваталась ты от Марка умных словечек! Теперь оно, надо думать, вовсе неискоренимо…)

– — Хочешь верить в это — верь, — хмыкнул он. — Все равно пойдешь к нему выяснять; никуда не денешься.

'Я? К лорду-рыцарю?! Ну, Фера, ты и даёшь!' Вслух я, понятно, ничего не сказала, лишь выдавила горькую (и едкую) ухмылку.

– — Идём, — он махнул рукой в сторону темной чащи, давая понять, что разговор закончен. — Отдохнешь у меня, отьешься, отоспишься как следует… А там и о возвращении в деревню можно будет подумать.

Я поднялась. Положила ему руки на пояс (верней, чуть ниже, — куда доставала). Прильнула к огромной чёрной спине, изобразив (но он, конечно, все понял и не поверил), до чего растрогана, едва ли не в умилении нахожусь.

– — Эхе-хе… Как бы я без тебя одна тут маялась, приятель!

Последующие дни, проведенные у Феры в норе, были до ужаса тихими, спокойными; я даже не ожидала. Ничего не делала — просто лежала, забыв обо всем, что окружает меня. В сытости, в блаженном уюте… И, если б не 'паутинка' (а горло по-прежнему першило и ныло!), я могла бы сказать, что лучше, чем сейчас, мне не было и не будет никогда.

Фера являлся в нору, хоть и нечасто. Обнимал меня, тыкал в плечо своим кабаньим рылом. Конечно, сейчас совершенно не приходилось выбирать, однако же любовник из него был, по меньшей мере, неплохой. (Запретив себе тосковать по обьятьям и поцелуям Марка, я наконец-то, сама не зная, сбросила с плеч тяжелейший груз, который давил… ну, почти так же, как невозможность избавиться от 'паутинки').

– — Вкусненькая моя, — бормотал леший. — Сла-аденькая… — На что я счастливо усмехалась сквозь дремоту.

В лесном логове было темно и грязно, пожалуй даже, тоскливо, но я привыкла к этой тоске. Так ужасно, что, в общем-то, на самом деле — прекрасно. Лишь однажды я испытывала похожие чувства: в раннем отрочестве, когда, вдвоем с братом… Ну да не будем об этом говорить, тем более, мой брат умер молодым, ещё до всяких эпидемий и карантинов. Просто — не повезло. К чему тревожить память покойника?.. Скажем просто: с ним я тоже не была счастлива, но, наверно, это было самое близкое к тому состояние.ства

Временами, когда прилив сладкого забытья и беспамятства отступал, мне все-таки приходило в голову, что зря я пользуюсь гостеприимством Черного: как-никак, на всю голову больна, а он… Но другое соображение, — идущее, видимо, не от рассудка, а от самого нутра, — остановило меня: подумалось вдруг, что без лешака пропаду вовсе, ибо возвращаться на Жучиный Холм, к злобным насмешкам и ехидным взглядам тамошних селян, я пока ещё не готова…

– — Разжирела ты, лапушка, — сказал он как-то. Шутливо щелкнул меня по носу: — Разленилась… Пора тебе, наверно, за какую-нибудь работу приниматься. Хоть хворост на поляне собрать. Растопить очаг, да оленя, что я вчера добыл, на ужин поджарить.

– — Ой, ну-у его, — я, по-прежнему блаженно (как сейчас понимаю — идиотски), засмеялась. Пошевелила большим пальцем ноги. — Неохота, приятель, ни на что время тратить. Давай я тебе лучше про землян расскажу; кажется, о Пашке и его друзьях мы ещё не говорили, а?..

– — Знаешь, мне вот это все очень не нравится, — буркнул он.

– — Что 'это'?!

– — Да то, что ты такая… хм-м… беспечная. Ну ладно, я не настаиваю, — Фера примирительно чмокнул меня в щеку; с каким трудом ему далось перебороть свой гнев, я даже тогда, в одурманенном своём состоянии, хорошо поняла. ('Блин, ну чего он так переживает…' Мысленно я, сдается, опять захихикала).

Потом мы сидели у входа в логово, обнявшись и жуя сочную, не прожарившуюся до конца, но все равно, Орм меня раздери, прекраснейшую оленину. Я говорила (не заботясь о том, слышит ли меня лешак):

– — Так вот, Павел, Сашка и Каэтан устроили во своих владениях целый лагерь. Где был когда-то город, сейчас пестреют шатры. И в этих шатрах р-н — наши… Кто явился туда за лечением, кто — потому что жизнь на Холме обрыдла…

– — Так они что же, — удивился Фера, — лечат 'паутинку'?

– — Лечить-то лечат, — я вздохнула, закашлялась и почувствовала, что начинается приступ: перед глазами поплыли иссиня-серые круги. Вот они сливаются воедино, вот — прорастают серебристыми кляксами, у коих длинные хвосты; вот, наконец, и голова моя закружилась…

Усилием воли я отогнала жуткое видение. Во рту все ещё было горько, под сводами черепа плясал целый чертячий легион, и, судя по тому, как эти черти расходились, успокоятся они совсем не скоро… Фера поддержал меня, дал какое-то время отдохнуть. 'Эгоист проклятый', — подумала я (и эта мысль меня позабавила — насколько я вообще сейчас могу думать о чем-то таком). — 'Ему ведь не я нужна, а только моя плоть! Орм пресвятой, до чего же это у… ми.. Умили.. тель… но… Каким был, таким и ос…'

– — Агни! Агни!! Ну что ты в самом деле, моя красавица! Я уж думал, все, окончательно отплыла.

– — Это я-то 'красавица'? — с трудом, но все же сподобилась на улыбку. Открыла глаза. Лютые бесовские пляски в моей голове пока не прекратились, но стали уже значительно тише. 'И то хлеб'.

– — Брось, Фера, не дразни меня. Без того, знаешь ли, неважно.

– — Знаю, — хмуро сказал он. — Прости, милая. Мне надо было проверить, ты все ещё — моя Агни, или кто-то похуже?

– — Ну и как? Убедился? — я выкарабкалась из его объятий. Лешак не ответил, лишь улыбнулся мне (как всегда, эта улыбка была хищной, страшной… И такой желанной! Впрочем — Карм вас всех побери — это не ваше дело. Сами знаете, почему. И больше я ни слова о своих чувствах к Фере. Все; 'роток на замок'; и так уже наболтала лишнего).

Конец ознакомительного фрагмента.