Этнофагия

Макс Баженов (2024)

Это книга о границах толерантности и ксенофобии. Мир восстанавливается после Коллапса. Главный герой по имени Артём Муромский — член городской стражи портового города, в котором происходит активное слияние нескольких культур. Расследуя серию дерзких убийств, он невольно становится участником столкновения крупнейших политических игроков и свидетелем тектонических сдвигов в устройстве общества. Можно ли выйти чистым из этой игры? Обложка сгенерирована нейросетью, Kandinsky 3.0 и доработана человеком.

Глава 5

Сначала я, разумеется, пообедал. Уже потом, чтобы получить адрес искомого человека, мне пришлось зайти в реестр, который находится в мэрии. Там я сообщил скучающей полной даме за сорок, что покойного звали Юрий Шатов, и что он состоял в инженерной гильдии — после чего мне пришлось ещё полчаса ждать, пока она поднимет все бумаги, попутно кидаясь оскорблениями за то, что у меня вообще возникла нужда искать какого-то там Шатова.

— Необходимо сообщить его семье, что он погиб, — поделился с ней я.

— Сколько же морóки живым из-за мёртвых, — посетовала она в ответ. — Вот тебе адрес. Вот список родни. А теперь иди отсюда, надоел! Сил моих больше нет. Уйду сегодня пораньше. Премию-то мне, небось, никто не выпишет за то, что я тут с тобой ковыряюсь!

Она так и не заткнулась, пока я не закрыл дверь. Ужасный тип личности. Впрочем, есть не так уж много способов навредить живым, сидя в архиве, поэтому я всë-таки вышел от неё, не обнажая меча.

Юрий Шатов мог позволить себе жильё всего в паре кварталов от Амфитеатра. Где-то там, выше по дороге находится и улица Энергетиков, на которой меня ждëт сегодня загадочная рыжая женщина Анастасия. Я ещё не знаю, как распоряжусь своим маленьким секретом про контакт с таласанским связным. Это зависит от результатов нашей с ней встречи. Как бы то ни было, обожаю, когда появляется возможность объединить дела — это создаёт ощущение какого-то дополнительного смысла в жизни. Кажется, что всё схвачено, и, следовательно, всё получится.

Хотя, что тут может получиться? Совершенно не понятно.

Народ всё прибывает на площадь. Сердце у меня вдруг сжалось от нехорошего предчувствия, но, не найдя ему ясного выражения, я решительно отбросил все страхи. Как говорится, фарш назад не провернуть — если уж сходит сель, то это необратимо. Будь, что будет, а я буду делать, что дóлжно. Иного и не остаётся.

Я пошёл пешком и был на месте уже через двадцать минут. Это относительно тихий квартал, в котором живут уважаемые образованные люди. Сейчас около половины четвёртого. Дети возвращаются домой со школы, смеясь и громко беседуя. Впереди их ждёт несколько часов свободы, пока родители не вернутся с заработков. Я завидую их беспечности и вере в то, что возможно всё — хоть и не хочу снова стать таким. Странно, что люди умеют испытывать столь противоречивые чувства.

Я поднялся на третий этаж нужного мне дома из красного кирпича и постучался в тяжёлую дубовую дверь. Мне открыла заспанная женщина, на вид лет сорока. Насколько я понял, это была его жена.

— Здравствуйте. Вы к кому?

— Старший сержант Муромский. Здравия желаю. Маргарита Шатова?

— Да.

— Мне жаль это сообщать вам…, — сказал я и вдруг запутался в словах, не в силах говорить дальше.

Жена покойного положила правую руку на грудь, будто сразу же поняла, что за новость я принёс. У неё были длинные вьющиеся каштановые волосы, тонкие черты лица и большие круглые глаза, которые теперь норовили вылезти из орбит.

— В чём дело? — настороженно спросила она.

Я наконец собрался с мыслями и сказал:

— Ваш муж был найден мёртвым сегодня утром в городском порту. У нас есть приметы подозреваемого, и мы делаем всё, что в наших силах, но сейчас любая информация от вас может стать ключом к поимке убийцы. Могу я зайти?

Маргарита пошатнулась и сделала шаг назад, выставив перед собой указательный палец:

— Ну нет, — сказала она. — Я отказываюсь… Я сплю!

— Мне жаль…

— Пошёл ты к чёрту!

Я уж было думал, что придётся отбиваться, но вместо того, чтобы пойти в наступление, Маргарита обмякла и рухнула в обморок. Благо, на полу был постелен ковёр с длинным ворсом, спасший её от последствий падения. Я зашёл внутрь, дружелюбно помахав в знак приветствия соседям, показавшимся в общем коридоре. Мужчина и женщина средних лет, чистые, одетые просто, но со вкусом, подошли к открытой входной двери и наблюдали, как я поднимаю хозяйку квартиры с пола, а затем несу её в гостиную.

— Уважаемый! Вы не просветите нас, что здесь происходит? — интеллигентно поинтересовался мужчина.

Он был невысокого роста с аккуратно стриженной бородой и седеющими волосами до плеч.

— Конечно, — ответил я, устраивая вдову на софе в полусидячем положении. — Вы знаете Юрия Шатова?

— Да, — ответил он. — Как не знать?

Жена соседа лишь испуганно кивнула.

— К сожалению, он мëртв, — сказал я. — Его убили в порту сегодня ночью.

— Какой кошмар! — воскликнула женщина, потянув руки ко рту. — За что? Кто?

Она была не сильно выше своего мужа, и явно чуть старше. В повадке её светились ум и живое сочувствие, а её возрастная полнота смотрелась совершенно естественно и легко, вряд ли произрастая из обжорства.

— У нас есть свидетель, но он видел не достаточно для опознания, — ответил я. — Убийца был одет в плащ и шляпу с широкими полями. Физически крепкий, даже очень. Бородатый. Это вам ни о чём не говорит?

Супруги синхронно покачали головами.

— А как к вам, значит, обращаться, молодой человек? — спросил муж.

— Ах, да, прошу прощения. Старший сержант Муромский, — представился я. — А вы?

— Эдуард и Вероника Скворцовы, — ответил он.

— Мы иногда сотрудничали с Юрием, когда ему требовались сложные расчёты, — сказала его жена. — Он не очень дружил с теорией!

— Но у него на редкость сильный прикладной ум!

— Это да, — согласилась с мужем Вероника. — Золотые руки!

Кажется, эти люди знают достаточно много.

— Если у вас есть какая-то информация о том, над чем Юрий работал в последнее время, то я с удовольствием выслушаю вас.

— Он ничего плохого никому никогда не сделал…, — прозвучал вдруг убитый горем голос позади меня.

Повернувшись лицом к Маргарите, я понял, что она очнулась почти сразу и слышала весь наш разговор. По щекам вдовы текли слезы. Она немигающим взглядом смотрела перед собой, сжав кулаки до побелевших костяшек.

— Юра…, — сдавленно сказала она и наконец громко заревела, закрыв лицо ладонями. — Что я скажу Настеньке?! Как мне теперь быть? Юра-Юрочка… Кто это с тобой сделал? Дайте мне сюда эту тварь!

Она ударила кулаком по софе и больно ушиблась, расстроившись от этого ещё больше. Соседка деловито прошла через всю комнату, села рядом с Маргаритой и обняла её, положив голову несчастной себе на грудь.

— Ну-ну, — приговаривала она, поглаживая женщину по спине. — Поплачь-поплачь, Марго. Все там будем раньше или позже…

Пока вдова приходила в себя, я позволил себе оглядеться. Квартира Шатовых занимала целых четыре комнаты, не считая просторной прихожей и кухни. Также здесь обнаружился отдельный санузел — роскошь, которую могли себе позволить далеко не все домá. Поскольку это здание, как и многие в этом районе, построено гильдией инженеров преимущественно для себя и своих семей, удобство в нём было вещью само собой разумеющейся.

Кроме очевидного функционального совершенства квартира Шатовых могла похвастаться и множеством необычных предметов с особенной судьбой. У самого окна стояла деревянная лошадка на изогнутых салазках, видимо сделанная папой для своей дочери. На столе покойного я заметил блестящий механический прибор с множеством зубчатых колёс и пружин. Кажется, эта штука предсказывает движение небесных тел. Таких были изготовлены единицы. Здесь же прижатые большой подзорной трубой лежали чертежи других сложных механизмов, а на небольшой подставке красовалась деревянная модель самоходного экипажа, выкрашенная в чёрный цвет и покрытая блестящим лаком.

Мебель в доме была добротная, но без изысков. Покрашенные в светло-бежевые тона стены украшали картины самых разнообразных жанров. Нельзя сказать, что обстановка была роскошной. Здесь просто-напросто уютно, отсюда и возникает ощущение, что ничего не следует менять.

Похоже, что Шатовы были по-настоящему счастливой семьëй. Как жаль, что столь трудно создаваемая идиллия оказалась разрушена одним метким выстрелом…

Ну, может быть, двумя. Сути дела это не меняет, так?

Когда Маргарита снова обрела способность ясно мыслить, мы собрались на кухне. Хозяйка сама попросила соседей остаться. Я положил шлем на стол перед собой и подождал, пока все устроятся. Файлеус, как и меч, висевший у меня на левом боку, мешали бы мне усесться удобно. Устав запрещает снимать оружие при посторонних, поэтому я решил, что постою.

— Так кто это сделал? — спросила меня Маргарита, спрятав руки под столом.

Она отлично держится, но взгляд её направлен куда-то сквозь меня — только так она сможет слушать, но не принимать близко к сердцу.

— Я уже говорил, что личность мы установить не смогли, — отвечал ей я. — Но мы уверены, что убийца вашего мужа также убил и режиссёра Беорна.

— Того урса, который ставил пьесу? — уточнил Эдуард. — Как же она, значит, называется?"Ксенофилия"? Или нет, по-другому…

–"Этнофагия", — напомнил я.

— Точно!

— Но какая связь? — слишком уж проницательным тоном поинтересовалась Вероника. — Где Юра, а где — театр?

— Мы думаем, что ваш муж не был основной целью, — обращаясь к хозяйке, сказал я. — Юрисконсульт от Талáсии также был найден мёртвым неподалёку от того места, где… где лежал ваш муж и ещё один мужчина.

— Кто? — затаив дыхание, вопрошала соседка Вероника.

— Мигель Родригес, торговый представитель семьи Лаврецких, — ответил я и по их реакции заключил, что, если они и знают, о ком идёт речь, то им его почему-то совсем не жаль.

— Я видела этого типа несколько раз, — сказала Маргарита. — Сначала он приходил по поводу шара, а потом они договорились с мужем о поставках дробилок и насадок на плавники для таласанцев.

— Шара? — переспросил я.

— Юра построил воздушный шар, — пояснил Эдуард.

— К нему многие тогда приходили, когда он занимался, — продолжала вдова. — Спрашивали, насколько управляемый полёт, можно ли наладить коммуникации между островами посредством шаров… Но как раз по этой части Юре было нечем похвастаться.

— Не взлетел?

— Отчего же? — снова встрял Эдуард. — Ещё как, значит, взлетел! Вот только его аппарат — чисто пëрышко в руках стихии. Управлять им, да к тому же при полёте на такие расстояния… На данном этапе это кажется самоубийственной затеей.

— Это правда, — согласилась Маргарита. — Всё, что он смог им предложить — это аттракцион, который как раз собираются запускать неподалёку от подножия Горы. За один серебряк шар с пассажиром поднимают на пятнадцать минут. Юра очень верил в успех этой затеи… Так он хотел раздобыть средства на строительство новой, более управляемой модели.

— И преуспел бы! — заверила меня Вероника.

— Ну…, — засомневался Эдуард, но тут же получил пинок под столом. — Такая вероятность была!

Мы обсудили ещё кое-какие проекты и изобретения усопшего. Маргарита то и дело срывалась в слëзы, но от поддержки друзей и расслабляющего чая ей стало заметно лучше. А может и от моего участливого тона и клятвенных заверений в том, что убийца будет пойман?

Должен сказать, что делал я всë это совершенно искренне. По итогу беседы у меня сложилось окончательное впечатление, что Юрий Шатов своей судьбы никак не заслужил. Это разбудило во мне праведное желание поскорее изловить мерзавца, совершившего подобное. Но вообще, мне свойственно думать о своих чувствах, поэтому, пока Вероника с Эдуардом вспоминали различные не слишком важные для дела истории из жизни, я обратил внимание, что убийство Беорна подобной бурной реакции у меня не вызвало. Клянусь, если бы мне прямо сейчас сказали, что я могу вернуть в мир живых только одного из двух, я без раздумий выбрал бы Шатова.

Было ли это следствием того, что первый — урс, а второй — человек? Я не раз слышал от представителей Всеединства, что все люди по своей природе шовинисты. Неужели и я один из них? На сознательном уровне я уверен, что дело совершенно не в этом. Но в чëм? В пользе для общества? Это и есть моя наивысшая ценность? Не сказал бы… По моему опыту, вред обществу частенько доставляет как раз острое желание ему помочь; польза же зачастую является побочным эффектом банального трудолюбия.

А может, я так холоден к горе-режиссёру, потому что Юрий оставил на свете дочь, а Беорн — нет?.. Ну так и у меня детей нет. Тем не менее, уверяю, что возникни у меня выбор между спасением самого себя и даже самого плодовитого во всех отношениях учёного — я выбрал бы себя.

Значит, дело не в пользе и не в детях. Мы всегда выбираем только то, что нам больше нравится. Почему из двух существ, такое глубокое сочувствие у меня вызывает только одно из них? Дело в таланте? В сообразительности? В осмысленности? В искусности? В нахождении на своём месте? В том, что кто-то ещё любит этого человека? Всё это сразу? Моё мнение на этот счёт должно быть окончательным?

Будем честны, невозможно относится ко всем разумным одинаково только потому, что они разумны. О существе дóлжно судить по деяниям его — так учил меня отец, и так я буду учить своих детей, если они когда-то появятся. Исходя из этой простой мысли, я понял вдруг, что просто-напросто ничего не знаю о Беорне, кроме того факта, что он поставил, пожалуй, самую пафосную, глупую и несвоевременную пьесу в истории. Отсюда и недостаток моего к нему сочувствия.

Тогда я напомнил себе, что в жизни бывает по-разному. Я, к примеру, застрелил родного брата. Вряд ли будет хорошей идеей завязывать новые знакомства с такого пассажа? Наверное, и в судьбе Шатовых найдутся вещи, узнай о которых в первую очередь, я получил бы не самое приятное впечатление. Ведь у каждого есть свой скелет в шкафу.

Твёрдо вознамерившись при первом же случае узнать побольше о Беорне и его роли в написании"Этнофагии", я наконец-то решился выполнить просьбу шефа и сменил тему разговора:

— А почему у вас не служит фамильяр? Вроде бы работы по дому хватает.

— О, что вы, — сказала Маргарита. — Это совершенно ни к чему. Ребёнок у бабушки в посёлке на руинах, а Юра… Юра бы никогда… Он считает, что фамильяры должны стать нашими друзьями, а не слугами. Считал…

Договорив, она крепко зажмурилась, сдерживая слёзы.

— Сегодня-завтра их начнут зачислять в городскую стражу, — сказал я. — Урсов тоже.

— А оружие? — несколько напрягшись, спросил Эдуард. — Им же нельзя носить пистолеты?

— Им выдадут кинжалы и дубинки, — поделился я последней информацией. — Это будут небольшие отряды ополчения. На большее они пока и не способны. Если взрослый урс и грозный противник, то фамильяр — существо довольно уязвимое. Так что придётся искать им работу по способностям. Обыски, взятие следа, патрулирование. Приравнивание их обязательств к людским будет попросту не эффективно.

— Но с чего вдруг у капитана стражи такой, значит, приступ невероятной толерантности? — поинтересовался Эдуард. — И как на это отреагирует школа фамильяров? Городская стража будет платить процент её учредителям, как это делается сейчас, если слуга уходит в найм? Не думаю, что у вашего капитана есть столько денег, хоть он и из прямых потомков первых семей.

Шеф не снабдил меня особыми инструкциями на случай подобных вопросов. Он лишь сказал — говори, как есть. Но что-то мне подсказывает, что прежде, чем раскрывать карты, сначала лучше узнать, какую систему ценностей исповедуют мои новые друзья.

— Как вы думаете, что важнее — авторитет закона или авторитет личности? — спросил я сразу у всех присутствующих.

— Закона, конечно, — сказал Эдуард. — Власть некоторых личностей абсолютно лишена всякого смысла!

— Капитан считает так же, — заверил их я и поспешил ретироваться, пока между нами не всплыли какие-нибудь невольные противоречия.

Сообщив напоследок вдове, что тело Юрия, согласно традиции, можно будет забрать только после заката солнца, я попрощался и вскоре вновь очутился на улице.

Тени значительно удлинились. На улицы выползли первые гуляки."Вечером". Кажется, так было сказано в записке? Что ж, я идеально вписываюсь в установленные рамки."Точность — вторая вежливость", — как говорит мой отец.

Улица Энергетиков, дом три — это длинное угловое здание на пересечении с Бульваром Строителей. Большая часть его жителей работает на главном гелиоконцентраторе вахтовым методом. Половина дома, таким образом, всегда пустует, а жители другой половины приглядывают за имуществом соседей. Подобный уклад привел к особому духу общежития, который царил здесь — и только здесь.

Следуя указателям, я без труда нашёл нужное жилище и, сняв шлем, постучал в резную деревянную дверь, украшенную разноцветными узорами. Мне открыла высокая девушка с нежной бледной кожей и тëмно-рыжими вьющимся волосами до плеч. Она была одета в воздушный светло синий сарафан. Её тонкую шею украшали разноцветные бусы с каким-то продолговатым предметом в качестве основного украшения. Сообразив, что разглядываю место, где он находится, слишком долго, я посмотрел ей в глаза. Оттуда, со дна двух карих колодцев, на меня смотрело существо самодостаточное и в полной мере сознающее своё физическое совершенство. Под её снисходительно-насмешливым взглядом, я тут же почувствовал себя нелепым и угловатым. А ещё мне показалось, что я жутко воняю. Или не показалось?…

Прекрасное создание, на радость старушке паранойе, поморщило свой точëный носик и спросило:

— Кто вы по знаку зодиака?

— Дева, — машинально ответил я.

— Так и знала.

— Разумеется!

— Вы что, язвите мне?

— Мне уйти? — хмурясь спросил я.

— Нет, — ответила она после недолгих, но очень выразительных раздумий. — Проходите.

Девушка открыла дверь шире и пропустила меня, сделав несколько шагов вглубь своего жилища. В голову мне ударил запах каких-то благовоний. Я проследовал за хозяйкой, изо всех сил стараясь не пожирать её глазами. В конце концов, я на службе!

— Я сейчас приду, — сказала она и упорхнула в дальнюю комнату.

Тем временем, я осмотрелся. Стены в гостиной почему-то были разного цвета. Чёрную украшает глиняный барельеф в человеческий рост, изображающий величественного крылатого ящера.

В углу стоит террариум со змеями. По деревянному полу разбросаны чётки и разноцветные нитки и бусы. Самодельная некрасивая, но функциональная мебель стоит, как попало. На столе лежат гадальные карты, полки ломятся от камешков и амулетов. Белая стена у меня за спиной оказалась абсолютно белой, если не считать тёмного дверного проёма, ведущего обратно в прихожую. На светло-голубой стене висят картины причудливых стилей, в том числе и такие, на которых Анастасия была изображена голой. Признаюсь, это меня чуть смутило, но я быстро пришёл в себя, поскольку нагота её не имела под собой сексуального подтекста. Либо это такой приём, либо художник — женщина. Я решил прояснить этот вопрос при случае.

Случай представился сразу же.

— Это автопортрет, — сказала Анастасия, проследив мой взгляд.

— Красиво, — признался я.

— Разумеется!

Она вернула мне мой же пассаж. Счесть это кокетством или агрессией? Увы, за её ироничной миной было не разглядеть истинных мотивов. Передо мной стоял непревзойденный профессионал притворства. Астролог, мистик, таролог, художник и, наверное, певец — это вполне вписывается в её творческое амплуа. Что до меня, то я, раскусив этот орешек, с лёгкостью скинул с себя оковы Настиного очарования и впервые с тех пор, как учуял запах этих благовоний, посмотрел на ситуацию трезво.

Да, теперь она для меня никакая не Анастасия. Настя — и точка. Ибо то, как мы называем людей и вещи, действительно влияет на то, как мы с ними потом взаимодействуем.

— Настя, — сказал я, и её брови взметнулись в подобии искреннего возмущения. — Можно на ты? Можешь называть меня Артёмом или Тёмычем, мне всё равно. Я здесь не по работе, и, насколько я понимаю, это не свидание. И всё-таки ты пригласила меня к себе, так что потрудись объяснить, что я здесь делаю, к тому же, на голодный желудок?

Да, я очень много ем, но почему-то не толстею. Есть подозрение, что это как-то связано с тем, сколько пота с меня сходит за рабочий день.

— У меня есть суп, — сказала она, мгновенно подхватив мою фамильярность, и будто даже слегка расслабившись. — Ещё тёплый. Пройди на кухню.

Удивленный этой наилучшей для меня реакцией я проследовал, куда сказано, и сел на табурет за небольшим квадратным столиком, над которым висела какая-то штука, сотканная из толстых шерстяных ниток. Настя сняла с печи глиняный горшок и поставила передо мной, снабдив эту вожделенную композицию деревянной ложкой и куском хлеба.

— Ешь. Расскажу, что смогу.

Я кивнул, положил шлем на стол и приступил к трапезе, стараясь не упускать смысла её слов. Суп был на удивление хорош, поэтому для концентрации внимания требовалось прилагать значительные усилия. Однако, общий смысл я уловил.

Таласанцы нашли что-то на мелководье. Что именно, она мне, конечно, не скажет. Но им нужен человек, который мог бы оказать им услугу.

— Им нужна пятерня? — заключил я, дожевав хлеб. Второй кусок Настя не предложила.

— Вроде того, — неохотно согласилась она.

— А почему это не сделать, ну…. Тебе? Зачем вам новый человек, который ещё не понятно на чьей стороне воюет?

— А на чьей ты стороне?

— Я поклялся защищать мир, — сказал я. — Следовательно, я на стороне мира.

— Скажи мне, ты веришь в баланс, Артём?

Похоже, Настя опять пыталась применить на мне свои колдовские чары, но я, увы, заражён грехом скептицизма, поэтому её флюиды не привнесли значительных искажений в деятельность моего разума.

— Что ты имеешь ввиду?

— Ты уклоняешься от ответа, — упрекнула она меня.

— Я действительно не знаю, о каком балансе ты говоришь, — ответил я, отхлебнув ещё супчика. — В мире есть вещи, которые существуют за счёт баланса, а есть вещи, которые возникают только из-за его нарушения. Думаю, что абсолютный баланс всего и вся, если и достижим, то смертельно опасен для всего сущего. Но при чём здесь моя вера в баланс и находка таласанцев? Почему я, а не ты? Ты уж прости, но этот вопрос кажется мне более насущным, чем пространные рассуждения о вселенском балансе.

Кажется, это был удар под дых. Ну и хорошо, этого я и добивался. Все в этом мире пытаются друг друга использовать. Нельзя позволять другим вить из себя верёвки. Если я помогу, то я помогу, потому что знаю, зачем делается дело. Видимо, после спектакля Рафаэль счёл меня человеком, достойным доверия. Болтал даже что-то о благородстве, как мне помнится. С учётом сложившихся обстоятельств я мог бы разыграть карту двойного агента. В конце концов, я бы и сам был не против побольше узнать о внутреннем укладе таласанцев, особенно в такой момент. Может быть, есть способы вернуть всё на свои места, найти новые точки соприкосновения между нашими народами?.. Наивно? Может быть. По крайней мере, я пытаюсь что-то сделать.

— Дело не в том, что нужен ты, а не я, — сказала Настя после напряжённого молчания, в процессе которого мы оба обдумали все за и против. — Там нужны двое. Это раз. И два — говорят, что ты защитник зверолюда.

— Говорят и не такое, — уклончиво заметил я.

— Так ты можешь помочь? Сегодня же вечером? Нам придётся уехать, но ненадолго.

— Куда?

— Этого я тебе не скажу, пока ты не решишь — либо ты с нами, либо против нас.

— Кого это — вас? — вкрадчиво поинтересовался я.

— Ноэ́тиков. Сапие́нтов.

— И что это означает?

— Ноэтика — это такая таласанская философия, — пояснила Настя с эдакой менторской ноткой в голосе. — А сапиенты — это все разумные твари в мире. Ноэтика говорит, что все мы одинаковые в своей сути — дети самонаблюдающей живой вселенной. Это совсем новое движение. Пока что я единственный представитель человечества, исповедующий эту точку зрения.

В этих словах звучала гордость первопроходца. Её жизнь явно приобретала подлинный смысл в свете этой идеологии.

— Да неужели? — спросил я, не удержавшись от возражения. — Разве в общине Всеединства не исповедуется полное равенство всех рас?

— Это другое, — ответила Настя, отмахнувшись. — Всеединство построено на лжи. Их духовенство и близко не подошло к тому уровню равенства, который провозглашает ноэтика. Они говорят, что вести себя праведно требует Бог, что Бог накажет, если сделать зло. Понимаешь? А ноэтика говорит, что взаимопомощь и доброта — это естественное явление для всякой разумной породы. Не будь их, не было бы и нас со всеми нашими размышлениями о добре и зле. Причина в нас самих, а не в Боге. Бог просто смотрит мир нашими глазами.

— А что там было про баланс? — спросил я, дивясь причудливому рисунку её метафизических выкладок.

Не думал я, что можно так глубоко закопаться в эти дебри. В моём понимании фамильяр не равен человеку, как человек не равен таласанцу или урсу. У всякого вида были свои недостатки и преимущества, и действительно постепенно происходило некое уравновешивание в социальной сфере. Но сказать, что мы имеем одинаковые исходные нельзя. Сказать это — значит перечеркнуть всякие пути к истинному взаимопониманию, а следовательно, и к сближению.

— Баланс необходим всему, — уверенно продолжала свою проповедь Настя. — Если люди слишком разовьются, то другие сапиенты окажутся под угрозой истребления. Природа уже показала нам, чем заканчивается доминирование человеческой расы.

Ай, да Настя! Она же только что подтвердила, что экспедицию на Большую Землю затопили именно таласанцы! Вот, что бывает, когда не знаешь, что именно известно твоему собеседнику. Я намотал это на ус.

— И что же вы хотите? Замедлить прогресс людей?

— Нет, — ответила она. — Мы хотим, чтобы существовала система сдержек и противовесов между разными видами. Мы должны быть максимально взаимозависимы и при этом должны иметь право и возможность обороняться, если придётся. Игра должна быть честной.

Честность? Хорошо бы, подумал я и сказал:

— Это не игра. Это борьба за существование.

— В политическом смысле — игра.

— Что-то какая-то слишком кровавая игра, — заметил я.

— Вот именно это мы и должны изменить, — уверенно декларировала Настя. — Никто не обижает сильного союзника. Слабого наоборот — гнобят и эксплуатируют.

Я попросил паузу, чтобы подумать. Учитывая планы капитана, действия мои могут быть расценены, как государственная измена, но поскольку государство пока что не было формализовано в полной мере, я, в принципе, мог претендовать на скромный статус шпиона иллюминатов. В любом случае, придётся потом объяснять Лебядкину, почему я не вернулся в Корпус в столь важный день, и что я вообще делал у"этой таласанской подстилки"(так и слышу его голос).

Обмозговав этот тонкий политический момент, я объявил свои условия:

— Перед тем, как отправиться с тобой, я должен знать две вещи. Я почти согласен помочь, но если эти вещи останутся тайной, то я выберу отступить и забыть нашу встречу.

— Спрашивай, посмотрим, — предложила она, картинно пожав плечами.

— И предупреждаю, что если мы идём доставать таласанцам какое-то хитрое оружие из времён до Коллапса, то я буду вынужден попросту арестовать тебя. Я должен знать, какую именно дверь мы идём открывать.

Вижу, что со своим предположением про дверь я попал в самую точку. Даже актёрские таланты не спасли Настю от удивлённого взмаха бровями.

— Это не оружие, — помедлив, ответила она. — Это старинный компуктер!

— Это что?

— Компуктер. Штука, которая позволяет считать большие числа. Благодаря ему мы сможем делать то, что раньше казалось волшебством! Таласанцы будут продавать числа людям, и сапиенты смогут развиваться в гармонии. Баланс сил будет восстановлен!

Наверное, она имела ввиду компьютер. Так я понял, что она родом с Пароса. К сожалению, знание о том, как создавать мыслящие машины было давно утеряно или забыто, но само слово сохранилось на некоторых островах в искажённом виде. На Паросе компуктерами называют обычные деревянные счёты. Я знаю это, потому что один из моих бывших соратников, тот, которого казнили, тоже был с Пароса. Он начинал с того, что мечтал стать первым честным казначеем, а закончил убийцей невинного. Ещё один пример того, как добрые намерения становятся причиной катастрофы. Кто может гарантировать то, что таласанцы не используют компьютер для создания оружия? С их-то природной памятью они могут не то, чтобы вернуть баланс сил, а вообще перевернуть всю чёртову систему с ног на голову.

— Я уже сказала тебе больше, чем должна была, — сказала Настя, видя мои колебания. Заполучив компуктер, ты сможешь сам убедиться, опасен он или нет. Рафаэль почему-то верит, что ты будешь способен принять честное решение… В чём лично я сомневаюсь!

— Действительно, что он во мне такого нашёл? — вторя её возражению, удивился я. — Я же общался с ним меньше часа.

— О, этого им вполне достаточно, — заверила меня Настя. — У них очень развитая интуиция.

Значит, таласанец признал во мне потенциального предателя рода людского? Неприятненько…

— Какой второй вопрос ты хотел прояснить?

"Самое главное!"

— Во сколько мы будем дома? — спросил я. — Мне надо кормить кота!

— О! — искренне удивилась Настя.

Почему-то это прозвучало чуть-чуть обидно. Похоже, моё лицо выражало это чувство без всяких слов, потому что она тут же заверила меня, что мы точно вернёмся до наступления утра, и предложила выдвигаться немедленно.

— Чем раньше пойдём, тем раньше вернёшься.

— Но не могу же я пойти в таком виде! — говоря это, я указал на файлеус, прикрывающий мои бёдра.

— У меня есть мужская одежда, — сказала Настя.

Я не стал уточнять, откуда. Облачившись в неприметную накидку, делавшую меня похожим на торговца бижутерией, я чуть успокоился. У накидки есть капюшон, которым можно прикрыться от посторонних взглядов. Шлем пришлось оставить у Насти. Она прикрыла плечи льняным платком и больше ничего с собой не взяла.

Мы покинули город, воспользовавшись закрытым самоходным экипажем. Такие постоянно курсировали между Симпаном и деревней на руинах.

Вопреки уговорам Насти, я взял с собой кинжал и пистолет.

— Ты действительно хочешь поехать ночью за город без оружия? Сейчас? — спросил я. Кажется, её это убедило.

Солнце скрылось за крышами домов. Небо всё ещё светилось остатками дневного тепла, но на улицы уже спустились сумерки.

Повозка, умело управляемая столь хрупкой на вид девушкой, вывезла нас на грунтовую дорогу, вдоль которой вразнобой росли оливковые и лавровые деревья.

В пути не приключилось ничего примечательного. Мы нехотя перебросились несколькими замечаниями и фактами из личного опыта. Оказалось, что Насте недавно исполнилось двадцать пять, а ещё она дочь священника с Пароса. Теперь понятно, откуда такая религиозность и презрение культа Всеединства одновременно.

Когда ехать дальше стало невозможно, мы спешились, привязав экипаж на специализированной стоянке под сенью гигантской сосны, служившей также и ориентиром для потерявшихся. Потом мы долго шли во мраке под тусклым светом Луны прочь от руин, в сторону моря. Настя молча шагала рядом. Почему-то мне казалось, что она взведена, как пружина. Или это ночные тени так искажают наши лица?

— Сюда, — негромко позвала она и начала аккуратный спуск по довольно крутому склону. Конечно, это не то же самое, что карабкаться по Горе, но при неудачном стечении обстоятельств один неосторожный шаг, и болезненное падение закончилось бы на голых камнях, которые без труда добили бы то, что от меня к этому моменту осталось. Учитывая всё сказанное, я смотрел под ноги и старался поспеть за Настей, которая скакала впереди, как горная козочка, будто была рождена ради этого занятия.

Внизу обнаружилась небольшая бухта, которую никаким другим способом, кроме как пешком, найти было бы невозможно — настолько хорошо скрывали её от чужих глаз пышная растительность и белые скалы. Лишь небольшой клочок песчаной суши в самом низу делал это место настоящей бухтой, а не просто разломом в скале. Там к небольшому каменному выступу была привязана небольшая лодчонка.

— Что-то ты не слишком торопишься, — упрекнула меня Настя. — А как же твой кот?

— Ты не веришь, что у меня есть кот? — стараясь не поскользнуться на влажных камнях, спросил я.

— Может, и верю, — сказала она. — Вообще, девы ладят с котами. Если уважают их. Но ты какой-то странный. Не совсем дева. Ты как будто немного весы.

— Это как?

— Ты дипломат…

"Только не это", — подумал я, и, спрыгнув на песок, сказал:

— Скорее всего, дело здесь не в знаке зодиака. Я бывал в этой жизни всяким, а знак всё тот же.

— Конечно нет, — сказала Настя компетентно. — Дело в звёздах и их расположении в момент твоего рождения на свет. Знаки зодиака — это упрощение для простаков и начинающих. Чисто примерная вещь. Факторов, на самом деле, очень много. В разном возрасте они проявляются по-разному.

— Ну да…, — буркнул я, тщась выдумать повод, чтобы сменить тему.

Мой брат поневоле учил меня отличать правду от истины и должное от действительного. Всё детство я жил в эпицентре прогрессирующего безумия, которое большую часть времени лилось на меня в своей самой безобидной — вербальной форме. Поток дезинформации был поистине велик и непрерывен, и мне пришлось проделать немалую работу, чтобы опровергнуть всю ту бредятину, которую наговорил человек, чей опыт мне было положено перенимать. В результате, я выбрал довольно строгий познавательный механизм, которому теперь следовал инстинктивно — так, будто от этого зависит моя жизнь. Имя ему — наука, и этот механизм полностью исключает астрологию из списка вещей, на которые следует опираться при принятии каких-либо решений в этой жизни.

Но, пожалуй, Насте этого сообщать не стоит. Всё равно поймёт неправильно. Хотя и поддерживать такую беседу у меня намерения не было, поэтому, стоило ей открыть рот, как я перехватил инициативу:

— А далеко нам плыть? Что-то не вижу вёсел.

— Они нам не понадобятся, — сказала Настя, наверное, огорчившись моим безразличием к астрологии.

Продолговатый предмет на её шее оказался свистком. Девушка несколько раз с силой дунула в него, и мне даже показалось, что я почувствовал что-то, но звука, как такового не услышал. Через пару минут в тёмной воде зашевелились плавники таласанцев.

— Чувствую себя неуютно, когда пользуюсь таким, — сказала Настя. — До Коллапса люди использовали их в специальных тюрьмах для других сапиентов. Люди не слышат эти звуки, но для таласанцев это звучит как вой младенца.

— Работает же, — сказал я. — Вроде, не маленькие, должны понимать разницу…

— Ну да, — помедлив, ответила она. — Полезай в лодку.

Я сделал, как меня просили. Настя отвязала верёвку и последовала за мной, издав, как мне показалось, звук, похожий на те, которыми общаются таласанцы. Под водой ко дну лодки крепилась специальная сбруя, в которую впряглись несколько представителей морского народа. Нас мягко сняли с песка и медленно потащили сквозь узкое ущелье, прямиком в открытое море.

Выйдя из бухточки, мы оказались наедине с полной Луной. Тёмные силуэты нескольких таласанцев периодически показывались над поверхностью, чтобы блеснуть в лучах ночного светила и скрыться во тьме подводных глубин. Скоро мы набрали хорошую скорость.

"Интересно, сколько в них лошадиных сил?" — подумалось мне, но, пожалуй, не стоит так шутить сейчас!

— Ты знаешь их язык? — вместо этого спросил я.

— Нельзя понять ноэтику, не поняв таласанский…, — и тут она снова издала высокий стрекочущий звук.

— Таласанский…

— Язык.

— О, — понимающе отозвался я. — А скажи ещё что-нибудь?

Настя распрямила плечи, задрала подбородок и застрекотала. Если честно, выглядело это ну просто уморительно.

Я не смеялся, наверное, исключительно из вежливости, а может быть, боялся оказаться разоблачёным невеждой. Если и была у меня в этот момент уверенность хоть в чём-то, то это в том, что человек не может издавать эти звуки, оставаясь в своём уме! Интуиция, права она, или нет, упорно твердила, что люди так себя не ведут. Это смотрелось и отталкивающе, и занятно.

Но Насте, судя по её повадке, было все равно. Стрекоча по-таласански, она не проявляла и капли той наигранности, с которой встретила меня несколькими часами ранее.

Видимо, искренняя Настя всегда была очень странной девочкой, поэтому ей и пришлось научиться изображать нормального человека…

— Что это означает? — спросил я, чтобы нарушить возникшую неловкую тишину.

— Это таласанская пословица, — ответила она. — "Привычки побеждают добро".

Так я и сидел дальше напротив неё, стараясь не выдавать своих смешанных чувств. Мы отплыли от берега километров на двадцать. А то и больше. Отсюда и днём едва ли было бы видно Симпан — ну разве, что Гору. Наверное, нас можно засечь оттуда, но у наблюдателя для этого должен быть телескоп. А ночью шансов быть обнаруженными практически не было.

Стояла безветренная погода. Безоблачное небо блестело тысячей маленьких точек, образующих Млечный Путь. Тёплая летняя ночь струилась на нас серебряным лунным светом сквозь пропитанный солью воздух. Мы плавно раскачивались на волнах, слушая плеск воды и отдалённые редкие крики птиц. Вскоре на горизонте показалось еле заметное тёмное возвышение.

— Что там такое? — спросил я.

— Насыпь, — сказала Настя. — А за ней — дверь.

— Посреди моря?

— На самом деле, здесь очень мелко. Под нами когда-то был небольшой утёс, но уровень моря сильно поднялся после Коллапса. Весь старый Симпан под водой…

— И куда ведёт эта дверь?

— По словам Рафаэля, в старинную станцию связи одного из последних альянсов старых людей.

— Хм…

Мы приблизились к насыпи, и тогда я осознал масштабы стройки. Пологие стенки из уплотненного морского грунта, смешанного с какой-то растительностью и залитого коралловым цементом, уходили глубоко в море, образуя кольцо. Вся конструкция выглядела лопнувшим волдырём на гладкой поверхности моря.

— И всё это без помощи людей? — спросил я, присвистнув.

Я действительно был впечатлён. Отсутствие столь привычной нам пятерни делало таласанцев абсолютно беспомощными в строительстве. По крайней мере, таково было общее мнение. Однако они-таки смогли растащить песок со дна моря и устроить насыпь, чтобы потом откачать воду из внутреннего периметра. Если бы не многочисленные приспособления, которые были изготовлены гильдией инженеров для таласанцев, я думаю, они бы эту насыпь никогда не собрали. Но даже и с ними, работа здесь была проделана большая. По сути, они построили настоящий мини-остров в форме кольца. Много ли искусственных островов создали люди за последние триста лет? Если честно, не припомню ни одного. Интересно, на что ещё способны наши морские друзья?

"Им палец в рот не клади", — предупреждал меня шеф перед тем, как определить в сопровождение их делегации в день спектакля. Тогда его слова показались мне излишне драматичными и чуть ли не параноидальными. Как быстро всё меняется!

Мы причалили и спешились. Таласанцы вылезли из сбруи, и я затащил лодку на песок. Ширина кольца была всего метра полтора. Изнутри стенки были закреплены сетчатым каркасом неизвестного происхождения. Внутренняя область — метров пять в диаметре. С обратной стороны из тьмы колодца торчал закреплённый скобами шланг. Лунный свет не доставал до дна.

Я обернулся и увидел, что с нами остался один из таласанцев. Он вытащил морду из воды и сказал что-то.

— Это Рафаэль, — сказала Настя. — Я буду переводить.

— Приветствую, — сказал я громче, чем хотел.

Таласанец качнулся вперёд, будто бы кивая мне. Я ответил тем же.

"Я рад, что вы согласились составить нам компанию".

— Право, не знаю, на что вы рассчитываете, — ответил я Насте.

"Мы просто хотим знать, что находится внутри этого помещения", — перевела она."Наши источники говорят, что ты, к тому же, должен был изучать древневсебщий язык — англиш". Действительно?

Кажется, последний вопрос принадлежал лично Насте. Я не удержался и спародировал её тон:

–"Действительно"?..

— Я тебя чем-то обидела? — удивилась она.

— Нет, но я чувствую предвзятое отношение с твоей стороны, и природа его мне не очень ясна.

— А ты весь из себя такой беспристрастный, так, что ли? — возмутилась Настя. — Я видела, как ты рассматривал мои картины. Этот смешок, застрявший в твоих глазах — там живёт вся невысказанная критика и всё твоё самомнение. От меня не спрячешься за вежливостью.

— Что же я тогда тут делаю?

— Ты до сих пор так и не спросил, что тебе будет за оказанную тобой услугу, — сказала она. — Ты хочешь поступить правильно и действительно считаешь себя единственным источником знания, которому можно доверять. Не знаю, хорошо это или плохо…

— Это неправда, — спокойно ответил я.

— Что именно?

— Себе я тоже не доверяю!

Нас прервал недовольный таласанский стрёкот. Настя ответила Рафаэлю на его языке. Они перебросились ещё несколькими фразами. Я снова чуть не рассмеялся, но успешно сдержал улыбку. Хотя теперь я уже и не знаю, что там написано на моём лице! Остаётся надеяться на темноту.

"С другой стороны есть лестница", — снова перевела Настя. — "Спускайтесь вниз. Там вы найдете масляную лампу. Разожгите её и следуйте инструкциям на двери. Конструкция затвора должна быть вам интуитивно понятной. Когда окажетесь внутри, попробуйте найти источник электропитания или какое-то освещение. Судя по всему, оно должно работать — я слышу очень слабый ультразвуковой сигнал, исходящий оттуда. Если это так, то где-то там должен быть и компуктер. Ваша задача найти его, и по возможности отыскать какую-то документацию или техническое руководство. В остальном, действуйте по ситуации. Вероятно, там найдётся немало полезных артефактов. Я вам полностью доверяю. Сейчас вы наш единственный шанс на сбалансированное будущее!".

Я не знаю, как это объяснить, но у меня только сейчас начало складываться впечатление, будто что-то в этой ситуации глубоко неправильно. Не может быть, чтобы во всём Альянсе Таласия не смогла найти лучшего, чем я, кандидата для такой работы. Допустим, им не известно о моих политических и личных связях с капитаном. Но разве для всего этого не сгодилась бы, например, парочка фамильяров? Зачем звать стражника и… Кого? Дочь священника? Интересно, как её фамилия? Не Гатти ли, слу́чаем?

— А официальные власти Таласии знают про это место? Или хотя бы, что мы сейчас здесь? — спросил я.

"Мы находимся на частной территории", — уклончиво ответил Рафаэль. — "Чиновникам Таласии не обязательно знать, во что я играю в своей воде". Это идиома…

— Понятно, — сказал я.

"Что именно вам понятно?"

— Что идиома. И что вы своего рода ренегат. Ваше правительство может очень остро ударить по тем, кто сотрудничает с людьми в такое время. Я не ошибаюсь?

"То же самое касается и вас, насколько мне это известно", — ответил Рафаэль настиным голосом.

— Прежде, чем я пойду туда, я хочу знать, зачем? Какова осязаемая цель этого мероприятия?

Таласанец помолчал, видимо, тщательно обдумывая детали ответа. Значит, собирается либо соврать, либо не договорить.

"Я хочу заключить союз с побеждающей стороной. Единственный способ выживания для нас — это привить людям ноэтический взгляд на жизнь. Ваш вид неистребим. Это доказано опытным путём. На вашей стороне банальная анатомия. Нам не остаётся ничего, кроме честного сотрудничества. Порознь мы истребим друг друга. Вместе мы изменим облик планеты и отправимся в космос!"

Я представил Рафаэля, рассекающего в тележке Море Спокойствия и улыбнулся.

"Чиновники Таласии не понимают, что без людей всё это недостижимо!", — продолжила перевод Настя."Этноцентрические законы Таласии стали препятствием на пути к воплощению этой мечты. Морской народ давно привык ощущать себя царём природы. Нам принадлежит пространство, размерами превосходящее все территории старых людей, вместе взятые. И всё же, мы ничего не сможем противопоставить людям, если они получат свою прежнюю мощь. А вы её обязательно получите. Парадокс в том, что Таласия пользуется ресурсами и продукцией людей, тем самым способствуя вашему развитию, и одновременно с этим мы пытаемся ему препятствовать при помощи санкций и поверхностной идеологии Всеединства, в которую в самой Таласии никто не верит. Я убеждён, что объединение на основе ложного учения может привести только к очередному коллапсу".

— И что же вы собираетесь делать с компьютером, если он работает?

Настя взметнула брови, когда услышала другой вариант этого слова, но от себя ничего не сказала.

"Я собираюсь оставить его в своём частном пользовании. Таласия, конечно, знает, что я веду стройку, но не имеет права проникать в мою воду. Если мои подданные умеют хранить язык за зубами — а это так и есть — то существование этого помещения останется тайной. А потенциальные возможности компьютера огромны. Строительство, медицина… Всё зависит от того, что именно хранится в его памяти. В первую очередь я планирую продавать сложные вычисления людям взамен на изготовление определённых приборов, которые смогут повысить шансы таласанцев и людей на мирное и равное сосуществование".

Что ж, по крайней мере, версии Насти и Рафаэля совпадали. Возможно эти двое действительно не имели никакого отношения к затопленной экспедиции на большую землю. Но спрашивать напрямую я об этом не стал, поскольку это выдало бы мои связи с иллюминатами.

— Ладно, — сказал я. — Пошли.

Лестница была влажной и скользкой. Я два раза чуть не сорвался. Казалось, стенки колодца, выложенные сеткой, вот-вот обвалятся, утопив меня здесь под своими обломками. Видимо, сюда постоянно заливает вода. Повернув голову назад, я снова отметил шланг, тянущийся наверх с самого дна.

Внизу я разжёг при помощи спичек закреплённую на стене лампу и уставился на символ на массивной железной двери частично покрытой ржавчиной. Звезда в круге и четыре стрелы, направленные в разные стороны. В дрожащем свете лампы это выглядело как символ какой-нибудь секты. Меня вновь посетило нехорошее предчувствие, похожее на то, что я испытал днём на городской площади.

— А кто оставил это здесь? — спросил я у Насти, пока та без каких-либо заметных затруднений спускалась по скользкой лестнице.

— Кого? Лампу? Я.

— То есть, ты сюда уже ездила?

— Ну разумеется, — раздражённо бросила она, спрыгивая на мокрое дно. — Как бы я ещё нас сюда привела?

— Часто? Ночью?

— А в чём вообще вопрос?

— Пытаюсь понять, одни ли только мы знаем об этом месте, — объяснился я.

— Думаешь, я совсем дура? — спросила она с вызовом.

— Я думаю, насколько хорошо тебя было видно в подзорную трубу?

Настя оставила это замечание без комментариев.

— Хватит трепаться. Хватайся вон за то железное кольцо слева. А я буду здесь, — она встала с противоположной стороны двери. — На счёт три попробуем повернуть против часовой стрелки.

— Ладно.

Я приложил вращательное усилие и железные прутья, расположенные снизу и сверху кольца чуть сдвинулись.

— Ещё! — почти свирепо потребовала Настя.

Я нажимал, как мог, и думал о том, что во мне, по всей видимости, живёт два человека. Один из них умный, а другой дурак. Умный собирает информацию и держит язык за зубами. Он копит силу. Дурак же ответственен за отвагу и самовыражение. Это именно дурак сердится, когда умный бессилен. Он же ворчит, жалуется и обвиняет, в том числе и свою вторую половину — умника. Это он стрелял в воздух там в Амфитеатре, и тот же самый дурак изо всех сил пытается сейчас открыть эту дверь, между прочим, подвергая себя серьёзным репутационным рискам.

Умная половина терпит эти выходки вовсе не вопреки себе. Просто часто так получается, что всего нужнее ей оказывается именно дурак. Зачем? Наверное, чтоб брать то, что нужно. Без дурака умный давно застыл бы на месте, не в силах совершить ни единого поступка. Я бы ни за что не оказался здесь, действуй я хоть сколько-нибудь умно. Ведь информации всегда недостаточно, планы всегда неполны, а неизбежный регресс в бесконечность любой моральной дилеммы обезволивает ум. Дураку эти понятия, слава богу, неведомы, поэтому он и суёт свой нос, куда не следует. А умник потом с этим разбирается.

Динамично? Вполне. Жизнь — это разность потенциалов, как говорит мой отец.

На этой мысли я почувствовал вдруг, что замок наконец-то поддался. Дальше дело пошло легко. Штыри, удерживавшие утопленную в железобетонную коробку дверь, скребясь о стенки, вышли из углублений, а с внутренней стороны что-то щёлкнуло.

— Спаси нас, Господи! — вырвалось у меня непроизвольно.

— Ты правда веруешь в Бога? — удивлённо спросила Настя.

— Нет, — признался я. — Но я слышал, что Господь любит всех в равной степени.

— Богу на тебя плевать, Артём, — сказала Настя. — Ты для него просто инструмент познания.

Этот разговор постепенно превращался в затянувшуюся философскую беседу"о-ничём-и-ни-о-чём", как мы это называли в студенческие годы. Так бывает, когда у вас устанавливаются дружеские отношения с людьми, которые исповедуют взгляд на мир, в корне противоположный вашему.

— Как и…

Мой не слишком остроумный ответ был прерван скрипом открываемой двери. Луч света от лампы выхватил небольшой участок кафельного пола и стену, покрытую серой сталью. В нос мне сразу же ударил невероятно затхлый запах, как будто открыли сундук со старыми мокрыми тряпками.

Настя сделала короткий шаг назад и подняла тыльную сторону ладони к лицу. Её взгляд был направлен вперёд в самое сердце тьмы. Она сняла лампу со стены колодца, вытянула руку с ней перед собой и молча направилась внутрь, другой рукой прижав свой льняной платок к носу, чтобы не задохнуться от стоящей там болезненной вони.

Я пошёл вслед за ней и понял вдруг, какие именно ассоциации разбудили во мне эти тленные миазмы.

— Склеп, — сказал я. — Пахнет склепом.

Настя бросила на меня короткий взгляд, но ничего не сказала. Мы сделали несколько шагов вглубь коридора, и вдруг она остановилась, так резко, что я чуть было не сбил её с ног.

— Тут лестница.

Я выглянул из-за её плеча. Стальные решётчатые ступеньки вели куда-то вниз. Поручни сделанные из матово-серых металлических трубок крепились к стенам, на которых через равные промежутки висели пыльные стаканы погасших сотни лет назад ламп. У потолка были закреплены какие-то шланги или провода. Отсюда не видно дна, и это не вызвало ни единого позитивного отклика в моей душе.

— Дай, пожалуйста, лампу, — попросил я.

— Зачем?

Я не счёл нужным объяснять, поскольку уже сказал волшебное слово.

— Просто дай, — мягко потребовал я.

Настя поджала губы, но подчинилась. Получив в руки источник света, я вернулся ко входу и осмотрел открытую нами дверь изнутри.

Табличка, которую я там обнаружил, гласила:

***

EMERGENCY EXIT

In Case of Emergency:

1. Stay calm and move quickly but safely.

2. Follow the illuminated signs.

3. If smoke is present, stay low to the ground.

4. Assist those in need as you exit.

This Door is Alarmed.

For Your Safety, Do Not Re-enter the Bomb Shelter Until Cleared by Authorities.

***

— Что там написано? — услышал я голос Насти позади себя.

Она не оставала от меня ни на шаг и случайно коснулась моей руки своим животом, вызвав тем самым каскад мурашек, которые так и остались моим маленьким секретом.

— Тут говорится, что это аварийный выход из бомбоубежища, — ответил я, не отступая от неё.

— Что же это за бомбы, что скрыться от них можно только в подземелье?

"Бомбами"на Паросе называли праздничные петарды. К счастью ли, к беде ли, наука о взрывчатых веществах была практически полностью забыта. И хотя порох и селитру Альянс использовал довольно широко, современному человеку, никогда не видевшему архивных изображений последствий бомбардировок, будет трудно поверить в существование подобных сил.

— Химическое и ядерное оружие — никогда не слышала о таком?

— Откуда мне знать про какое-то там ядрёное оружие? — раздражённо ответила Настя. — Я учила катехизис Всеединства, когда другие дети ходили в обычную школу.

— В школе это не изучают. Но ты что, вообще ничего не знаешь о мире до Коллапса?

— Знаю побольше других! — насупилась она. — Просто оружие не входит в область моих интересов.

— Но оно повсюду, — заметил я. — Всё может стать оружием, от карандаша до философии!

— Я не обязана с этим считаться!

— Не обязана, — согласился я, помедлив.

Я задумался о том, какие же мы с ней разные. Как сильно отличаются миры, которые мы создаём в своих головах на основе наших знаний и наблюдений! Попытавшись представить себе вселенную глазами Насти — мир, в котором астрология имеет вполне достаточное обоснование, мир, где я рисую себя голышом, сидя перед зеркалом, мир, в котором мои мысли и слова могут звучать как последовательность свистков и щелчков — я потерпел полное и безоговорочное фиаско.

"Нет, я её совершенно не понимаю".

В таких случаях я обычно говорю что-нибудь нейтральное и самоочевидное, что-то такое, с чем могли бы согласиться даже последние психи. Этому меня научило общение со старшим братом. Так проще вернуть иллюзию взаимопонимания, в которой я, если честно, предпочитаю пребывать большую часть времени, проведённого в чьей-либо компании.

— Никто никому ничего не обязан, если только он сам этого не обещал, — добавил я после очередного раздумия. По крайней мере, она не стала спорить — уже хорошо!

Я хотел было отвернуться от таблички, как вдруг моё периферийное зрение выхватило странные отметины снизу двери. Присев на корточки, я разглядел их поближе. Что могло оставить такие повреждения на столь крепкой стали? Тогда я опустил взгляд ниже и увидел под огромным слоем пыли на полу пятна высохшей крови.

— Похоже, кто-то пытался выйти, и ему этого сделать не дали, — предположил я. — Пожалуй, я поведу. Пропусти.

Настя снова не стала спорить, и я, вытянув перед собой лампу, нырнул в неизведанное.

Лестница увела нас ещё метров на десять под землю, и вдруг я выхватил среди правильных индустриальных форм предметы, имевшие явно биологическое происхождение. Я цыкнул и жестом попросил Настю остаться здесь, а сам спустился пониже, чтобы разглядеть свою находку. Там моим глазам открылась дикая картина, словно пришедшая в наш мир из чьих-то больных кошмаров.

Небольшая площадка перед очередной массивной дверью, была усыпана человеческими останками, брошенными как попало. Такое ощущение, что здесь специально складывали тела, чтобы перекрыть путь к выходу особенно суеверным. Хотя,"складывали", пожалуй, неудачное слово. Больше было похоже на то, что их сюда швыряли прямо поверх старых, не особенно заботясь о памяти об усопших, как и об эффективности используемого пространства.

В одной из старых книг я видел изображения мумий. Некоторые из этих несчастных были очень похожи на них. Истлевшая одежда на трупах едва прикрывала их сухие кости, обтянутые остатками высохшей кожи. Те, что лежали снизу, давно почернели и почти полностью разложились. Затхлый смрад, царивший здесь, определённо исходил отсюда. Но, похоже, что открытая нами дверь всё же впустила сюда достаточное количество воздуха, поскольку я мог спокойно дышать, находясь рядом с этой ужасающей братской могилой.

Я услышал осторожные шаги позади себя и вспомнил про Настю. Она спускалась ко мне, прикрыв ладонью рот.

— Что здесь случилось? — прошептала она в ужасе.

Я наспех изложил свою версию.

— Думаешь, это те, кого убили там, внутри? Преступники?

— Не знаю, — ответил я. — Мне кажется, некоторые из них совсем маленькие. Дети…

Мы стояли и молча разглядывали представший перед нами калейдоскоп ужасов. Ни я, ни Настя не хотели формулировать никаких предложений, связанных с нашими дальнейшими действиями.

Но стоять здесь до утра тоже не выход.

— Лампа не вечная, — напомнил я, разорвав плотную тишину, нависшую над этим мрачным могильником. — И напоминаю, что мне ещё кормить кота.

Упоминание о Маркизе чуть развеяло атмосферу безнадёги и ужаса, поселившуюся в наших сердцах. Где-то там всё ещё есть живые, которым мы нужны. Этих людей, увы, уже не вернуть…

— Надо попасть внутрь, — твёрдо заявила Настя. — Это всё равно должны быть мы. Сейчас или потом…. Это придётся убрать.

"Это?!" — подумал я так громко, что чуть не сказал вслух. Настя, видя моё возмущение, поспешила объяснить своё небрежное отношение:

— При церкви, в которой я росла, всегда было похоронное агенство. Перемещение мертвецов — часть повседневности. Уверяю тебя, эти люди выглядят лучше большинства из тех, кто к нам поступал… Они ещё скажут нам спасибо, когда мы их похороним.

Ну конечно! Как я не подумал об этом? Верующим, должно быть, гораздо проще относиться к смерти, ведь они верят в жизнь иную. Это для меня эти кости — последнее, что осталось от их владельцев. Люди и есть их тело, всё оно вместе, включая нервы, кожу и кости. Для Насти же останки, обнаруженные нами, были всего лишь бренной оболочкой, вместилищем чего-то более ценного, чем плоть, и теперь покинувшего этот мир ради более полноценного опыта. Что ж, воистину, блажен тот, кто верует!

— Не помешало бы побольше света, — сказал я, собрав волю в кулак. — Я бы вернулся сюда с необходимым оснащением, взял с собой мешки и инструменты и развесил бы на стенах факелы. Так невозможно работать. О чём вы думали вообще, когда планировали исследование этого убежища?

— Я думала, что мы найдём, где здесь включается свет, найдём ком… компьютер и ты скажешь, работает он, или нет! — повысив голос, сказала Настя. — Откуда мне было знать, что за дверью будет тоннель в ад?

— И что же ты предлагаешь? — спросил я, не желая верить в то, что услышу.

— Я предлагаю начать разгребать. Сделаем столько, сколько успеем, пока есть свет.

Эту работу я бы не поручил даже злейшему врагу. Люди рассыпа́лись в прах у меня в руках. В бледном свете единственной лампы мне то и дело чудились ожившие гримасы мертвецов. Я отрывал им конечности и сгребал их в кучу справа от двери. Настя занималась левой стороной. Было душно, и я начал обильно потеть. Когда с большей частью крупных частей было покончено, оголился пол, покрытый плотным слоем некоей засохшей субстанции бывшей когда-то частью этих тел.

— Откроем, — сказала Настя и схватилась за металлическое кольцо со своей стороны.

В этот раз замок поддался без больших затруднений. Я схватился за массивную ручку и дёрнул дверь на себя. Вопреки моим ожиданиям, новый поток нестерпимой вони не сбил меня с ног. Напротив, дверь чуть приоткрылась, и возникшая тяга сразу же захлопнула её. Мы провозились с ней ещё несколько минут прежде чем смогли надёжно закрепить вход, открыв дверь нараспашку. Для этого пришлось сгрести мертвецов с настиной стороны в более плотную кучу.

Лампа продолжала гореть, и в ней всё ещё оставалось много масла. Похоже, что она могла проработать ещё несколько часов. Честно говоря, это меня расстроило. Мне совсем не нравилось то, что мы здесь обнаружили, и все мои инстинкты кричали, что отсюда нужно срочно уходить, пока не обнаружилось чего-нибудь похуже.

За дверью нас ждал очередной коридор с кафельным полом. Бетонные стены были изрисованы надписями на разных языках. Буквы разного размера громоздились друг на друга, будто ведя какой-то спор. Часть надписей была на англише. Я разобрал несколько. Одна из них, самая крупная, гласила:"WE'RE DOOMED".

Сделав небольшой зигзаг, коридор вывел нас к развилке. Справа был вход в какое-то помещение, слева очередной поворот, ведущий дальше вглубь бомбоубежища. Я пошёл направо и обнаружил там ещё один труп, лежавший напротив чего-то, подозрительно напоминавшего алтарь. Деревянная фигура человека, прибитого к кресту, возвышалась над нами, с укоризной разглядывая всё происходящее. По комнате были разбросаны стулья и всякий мусор. С обеих сторон альтаря стояли почти догоревшие свечи. Спички, которые я использовал, были сделаны из смеси бертолетовой соли, сульфида сурьмы и гуммиарабика. Они страшно воняют, но ради улучшения обзора я готов был потерпеть.

Труп оказался самоубийцей. Он сжимал в руках какое-то навороченное старинное ружьё, направленное в область шеи. Нижняя челюсть была раздроблена, а сам череп расколот в области затылка сквозной пулей.

Оружие! Вот та находка, которая изменит правила игры. Глядя на обстановку, я очень сомневался в том, что мы обнаружим здесь рабочее электрическое оборудование. Похоже, что местные и сами под конец своей жизнедеятельности перешли на примитивные источники света. А вот об оружии такого сказать нельзя. Здесь сухо, следов какой-либо коррозии на железе нет. Даже если эта штука уже не стреляет, наши спецы разберут её на части, изучат вдоль и поперёк и, чего уж там, вполне вероятно, что починят.

Да уж! Не этого ожидает Рафаэль от нашей небольшой операции.

Настя потянула меня к выходу.

— Пойдём, — сказала она. — Тут ничего нет.

— Я бы так не сказал, — ответил я. — Но, так и быть, пошли.

Мы вернулись в коридор и двинулись было дальше, как вдруг услышали позади себя какие-то звуки. Что-то скрежетало и стучало и явно приближалось к нам. Настя впилась мне в бицепс обеими руками, и я почти ощутил, как её душа ушла мне в пятки. Меня снова пронзили мурашки, но на этот раз их природа была совершенно иной. Насколько я помню, единственные люди, которых мы здесь обнаружили, были мертвы. Мой скептический разум мгновенно отбросил версию с живыми мертвецами, и тогда я понял, что мы действительно находимся в опасности. Кто бы сюда ни шёл, он здесь находиться не должен. Как бы в подтверждение моим мыслям из темноты прозвучали гулкие голоса, явно принадлежавшие здоровым взрослым людям. Слов я разобрать не смог. Похоже, они нашли груды костей, сваленные у входа.

Я достал пистолет и направил перед собой. Шаги затихли в тот момент, когда новоприбывшим стало видно отражённый свет, добивающий до них из-за угла.

— Именем Али Хасана и всего человечества! — прогремел суровый мужской бас. — Сдавайтесь или будете уничтожены!