Ребёнок обязан жить с матерью. Повесть

Марина Арсёнова

Автобиографическая повесть о трудном опыте взросления в неблагополучной семье и последующего преодоления детской травмы. Книга содержит нецензурную брань.

III

После вуза я работала журналисткой, и люди часто обращались ко мне с просьбами и предложениями. Однажды какая-то девушка выслала свою книжку и попросила, чтобы я оценила её произведение. Когда я открыла его — была потрясена: оказалось, что это бесконечно подробный текст о том, как девушку бил отец. И под столом бил. И около батареи бил. И руками, и ногами.

«Откуда она знает, что это тема мне близка?» — поразилась я. Я тогда мало кому рассказывала о своём детстве. И уж точно не писала о нём в «Фейсбуке», где состоялась наша переписка. У нас не было общих знакомых, и вообще она жила в другом городе. Я решила, что она всё-таки не знает — просто совпадение.

Текст был очень тяжёлым для меня и, к сожалению, написан плохо — я не смогла читать. Я ответила девушке, что с точки зрения аутотерапии написать такую книжку — полезное дело, но с читательской точки зрения всё по-другому смотрится, и рецензию на её книжку я сделать не смогу. Я не хотела её обидеть — какое-то время мы с ней ещё переписывались, но в том, насколько наши истории похожи, я ей так и не призналась.

Мне, честно говоря, не хотелось иметь с ней ничего общего. «Как можно всем рассказывать про такое? Зачем? Это же стыдно, стыдно!» — думала я.

***

Меня тоже били руками и ногами. Под столом, около батареи — во всех местах нашей квартиры. Меня била, толкала и пинала мать. Могла швырнуть в меня тарелку, книжку, пульт от телевизора. Я орала, закрывалась руками, убегала — она догоняла, загоняла меня в угол и била.

Меня тоже бил отчим. Но чаще они объединяли усилия: один держал, вторая била. Либо наоборот.

Было много побоев — и причин для побоев тоже всегда было много. «Умничаешь!», «Огрызаешься!» — причины. Не вынесла мусор — причина. Разбила салатницу — веская причина. Я посчитала, что салатница фигурировала в ссорах и побоях на протяжении семи лет.

***

Начиналось обычно так:

— Свет в туалете! — рявкал отчим, потому что я забывала нажать на выключатель, выходя из нашего смежного санузла.

— Но он не мотает даже. Ты же сам вставил в счётчик булавку, — «умничала» я, но выключала.

— А ну иди сюда! Огрызаться мне будешь! — тут он подлетал со красным лицом и больно хватал меня за плечо.

— Лёня, не трогай говно — вонять не будет! — орала из комнаты мать.

— Сама ты… — начинала я, всхлипывая. И сразу понимала, что сейчас будет.

И это, конечно, начиналось!

— Щас я тебе покажу, кто тут умнее! Ира, доставай ремень!

Отчим тащил меня в комнату, переворачивал на диване и лупасил офицерским полосатым ремнём «по заднице» — а мать держала. Но мог и ручищей. Отчим раньше был военным и потом пару лет служил в милиции. Я страшно боялась его и понимала, что заявлять на него бесполезно — своего не накажут.

***

Надо сказать, мать никогда не била меня пьяной. Когда она напивалась, я вообще не слишком её интересовала. Мать включала Аллегрову и плакала или уходила к соседям или просто сразу засыпала. Часто она звала каких-то друзей, они пили на кухне. Пьяной мать, наоборот, бывала ко мне добра.

— Марианна! — звала она.

— Я — Марина, — злилась я, заходя на кухню.

— Я хотела назвать тебя Марианной. Мариной тебя назвал отец.

— Ты уже говорила это.

— На, — потягивала она широким жестом купюру.

Я брала деньги и уходила. На кухне продолжалась пьянка: водка, закуска, сигаретный дым, Аллегрова. Наутро — гора грязной посуды, окурки, пустые бутылки под столом. Через день она всё убирала и делала вид, что чистота — это её второе имя. Например, могла избить меня за то, что я уронила на пол кусок хлеба.

Били тогда многих моих ровесников: за отметки в дневнике, за опоздания, за матерные слова. Кому-то давали пощёчину или подзатыльник, кого-то били ремнём по попе. Признаваться в этом в компании было как-то стыдно. А некоторых не били — и я, конечно, завидовала. Меня били безо всякой логики, по вдохновению. Отметками моими мать не интересовалась. Опоздания оценивались по-разному: в пьяном кутеже она могла и не заметить, что я пришла позже, чем обещала. А матерные слова я все узнала от неё.

***

Лет с одиннадцати я стала давать сдачи. У меня есть шрам от её ногтя на ладони — это одна из первых драк, когда я не просто закрывалась руками, лёжа на полу, — а взяла и сильно её поцарапала. Она в ответ — меня. Отбиваться было сложно, особенно когда с нами жил отчим — вдвоём они всегда были сильнее. Благо, они часто ссорились и на время разъезжались. Лет в пятнадцать я стала настолько сильной и бесстрашной, что дала сдачи самому отчиму — отпихнула его ногами в другой конец кухни. Но потом, конечно, мне только хуже было. Зато мать на меня где-то с этого возраста перестала нападать. В этом смысле стало легче.