Вечность внутри стен

Марина Богуславская

Совсем не утопичный, глупый мир, из-за которого кому-то предстоит пережить кратко-долгий личный Ад – их бремя на долгое время. Навсегда.

4

Люди, недовольно переминаясь с ноги на ногу, стояли перед прибывшим поездом, ожидая, пока можно будет занять свои места — безликая женщина в форме что-то тихо рассказывала, после чего, кивнув сама себе, отошла, пропуская в вагон. Не толкаясь, они зашли внутрь, быстро находя себе место — уставшие от длительного стояния, лишь удовлетворённо чему-то кивнули, располагаясь на полках.

Вяло отвечая на вопросы, заданные проводницей, и принимая постельное бельё, единое, что, в тот момент пленяя жаром своей стоичности, оставалось неизменным — ломающая кости усталость, инеем промерзающая на костях, липко опутывающая всё тело.

Вместо имён у них остались лишь цифры, стирающие прошлое, наносящие другие чернила на сознание у самых границ, в потресканной черноте, предназначенной для боли.

Небольшое, слабо освещённое купе, не столь душное, но заставляющее задыхаться от волнения, страха, предстоящей неизвестности. Оранжевые занавески отодвинуты в сторону и подвязаны тёмными лентами, на маленьком столике стоят четыре пластиковых стаканчика, наполненные чаем, постели на верхних полках постелены, краешками белых одеял свисая вниз. Внизу, на самом полу под обеими полками, стоят сумки с вещами, надёжно скрытые от чужих глаз. Четыре человека, ныне временные соседи, звенящую тишину не нарушают, сохраняя молчание, и думая о чём-то своём, бесконечно родном, но совершенно далёком. Единое, по правде, что их объединяет — нынешнее положение и одно только увлечение, крестом разбивающее привычный мир.

Поезд дёрнулся, проезжая по рельсам неуверенно, но стремительно набирая скорость, отчего сердце пропустило скрипучий удар, замерев, а потом ускорило ход. Привычная реальность рухнула в пропасть перед чьими-то интересами.

— Наверное, нужно познакомиться? Меня зовут кактусик, — светловолосый парень, сидящий у окна, кивнул, привлекая внимание и разворачивая очередную шоколадную конфету, отлаживая шелестящую цветную обёртку и беря в руки прозрачный стаканчик, — называйте меня так, да. Я люблю кактусы… — волосы у него блестящие, собранные в низкий хвост, кончиками касающиеся серой безразмерной толстовки. Он спокойный, даже очень, удивительно красивый — темноглазый, с плавными чертами лица и глуповатой улыбкой на тонких губах, с чётко очерченными тазовыми косточками под задравшейся от потягивания толстовкой — и вроде приятный в общении. Голос у него низкий, медовый, и говорит он быстро и чётко, немного смешливо, вызывая этим улыбку. Он сидит, с ногами забравшись на своё место, неторопливо пьёт свой чай, сдувая с него клубящийся пар, и ест конфеты — они разные, отличающиеся формой, размером и фантиками, что аккуратно сложены в небольшой прозрачный пакетик. Наверное, он ещё студент, ведь выглядит молодо, и, кажется, едва ли прожил двадцать лет.

— Двадцать восьмая, — улыбка уголками губ и устремлённый на сменяющиеся за окном краски мира взгляд. Соседи — люди вроде приятные, и молчание будет нелепым, когда они сами начинают разговор. Чай греет вечно холодные руки, медленно остывая, и я добавляю тихо, неуверенно, встречаясь с его взглядом: — просто двадцать восьмая.

— Пятьдесят восьмая, — женщина, раздававшая напитки и еду на вокзале, испугавшая того нервного мужчину, улыбнулась, на секунду отводя взгляд от книги. Она тихая, спокойная, сидящая ровно и говорящая уверенно — это даже восхищает в такой ситуации. Может, когда-то учительница, раз держится со спокойной уверенностью перед незнакомыми людьми, и с лёгкостью вызывает доверие — она старше всех тут, но выглядит молодо и ещё полна сил для авантюр. На её ногах, скрытых за тонкими чёрными колготками, обуты мягкие, должно быть, серые тапочки, и веет от неё почти домашним уютом.

— Сто третья, — девушка, сидящая рядом со мной, слабо кивнула головой, отчего её зелёные волосы закрыли её лицо. Бледная едва не до прозрачной кожи, тихая, в тонких руках сжимающая свой чай и не смотрящая на остальных, будто смущённая, она создаёт ощущение тепличного ребёнка с попыткой в свободу. На коленях лежит книга по анатомии, толстая, тяжёлая, которую она читала до этого, и которая своим весом прижимает вязанный тёмный кардиган к ногам, обтянутым синими джинсами и обутыми в тёмные балетки. Милая, что и сказать, наверное, ещё школьница, да и добрая очень — предлагает всем печенье с шоколадной крошкой, вроде домашнее, и спрашивает о самочувствии.

«Мило…» — я улыбнулась своим мыслям, чувствуя тягучую боль в пояснице, вызванную, скорее всего, неудобной позой — слишком ровно сидящая, будто примерная девочка, я боюсь доставить неудобств другим. Все кажутся такими приятными, и никто не кислит ощущениями, отчего становится легче на душе. Может, и правда все объединены этой ссылкой, а, может, это просто привычное молчание.

Кактусик предлагает всем своих конфет, доставая их из безразмерной сумки, кажется, набитой лишь ими. Руки у него тёплые, даже горячие, а конфеты сладкие, оставляют едва ощутимый привкус шоколада — он рассказывает что-то, распечатывая очередную конфету, и, кажется, действительно внимательно его слушает только сто третья. К нему заглядывает, видимо, знакомый или хороший друг — смотрит пронзительным взглядом, понятливо улыбается и кивает ему, говоря что-то вроде «Да тебе повезло!», но его голос растворяется в шуме других голосов — все знакомятся активно, что-то обсуждают и пишут вместе, весьма не двузначно смеясь.

Впереди — ещё около четырнадцати часов поездки. Ожидаемое время прибытия — второй час после полуночи. «Вам ли не привычно?» — очередной подчинённый уродливого правительства криво усмехнулся, слыша недовольство, и ушёл к себе, показательно хлопая створками разъезжающихся дверей.

В соседнем купе громко и выразительно читают, видимо, вместе написанный рассказ, наполненный совершенно разным смыслом в каждом предложении. Громкий, приторно-сладкий голос, и не менее громкие слова о любви наших сопровождающих — единое, что слышно, и, кажется, ближайшее время их активная деятельность не замедлится.

— Зато не скучно! — пятьдесят восьмая улыбнулась, и, отложив свою книгу, вышла, решив, видимо, присоединится. Из соседнего купе послышался голос двадцать первой, и, после — смех.

Я забралась на полку с ногами, прижимая коленки к груди — вокруг никто не собирался спать, хотя моя соседка сверху сначала и порывалась, но потом, всё же, осталась, неловко улыбнувшись.

***

Город-утопия, лишённый символики и отданный тем, кого не сошлют в Сибирь, а лишь скроют от чужих глаз, упрятав за высокие стены. Мир, ставший на время домом — небольшой, цветущий яркой зеленью и цветниками, пестреющий однотипными зданиями и примечательный открытым интернетом, тут же возвращающий к родному и столь любимому сайту, смерти и спасению. К новому месту жительства нас развезли автобусами — на улице темно, лишь звёзды да Луна светят, поэтому было страшно, сначала, выходить и что-либо делать вовсе.

Привычный рабочий кабинет, несколько отметок о деятельности тех, кто прибыл раньше, два отзыва и восемь оценок на собственном профиле — ничего особенного, кроме достаточно мрачных мотивов чужих работ и радостно-грустных строк комментариев. Новость о ссылке на главной странице, разбавленная словами о спокойствии, должно быть, мало чьё внимание привлекла, ведь и увидеть то её смогли лишь на этих проклятых землях, в которых мы заточены. Ничего примечательного в нынче закрытом для других сайте — пока что ничего.

Трёхэтажные коробки домов, по две квартиры на этаж небольшого подъезда, лампочка у входа, дверь с электронным замком — простой и почти уютный мир, который должен стать привычным. На выданной ранее бумажке красуется адрес, по которому и стоит теперь жить — Смежная улица, дом три, третий подъезд, второй этаж, квартира пятнадцать. Это столь непривычно для человека, всю жизнь прожившего в частном доме — жить в квартире, что сама мысль о соседях беспокоит — раньше они были дальше.

В пяти минутах ходьбы библиотека, хранящая множество старых, покрытых пылью книг. Недалеко от неё — парк, рассчитанный на недолгое «погулять». В паре минут от дома — продуктовый магазин, в котором работают всё те же сотрудники службы правительства, раньше сидящие в тёплых офисах, разбирая кипы бумаг. Это всё видно после недолгой прогулки от остановки к новому месту жительства, и кажется совсем простым.

Дверь открывается быстро, противно скрипя, и я прячу ключи в карман, сильнее сжимая в руках сумку, и захожу в подъезд — небольшой, но светлый и не грязный, он не пугает так, как до этого мною было ожидаемо. Две минуты, и я стою у двери, открывая её ключами и неловко тяну на себя. Свет не горит, да и не должен — нынешний «дом» погружен во мрак. Ненадолго. Выключатель рядом с дверью щёлкает, после чего, через пару секунд, зажигается свет в небольшом коридоре — узком, лишь разделяющем комнаты, но размером не смущающим. Свет отбивается от зеленоватых стен, и теням нет места, где сгущаться.

Небольшая квартира на две комнаты и соседи за сравнительно тонкой стеной.

Маленькая ванная комната, в которой двум людям и дышать нет где, выглядит чистой, и совсем не походит на рассадник грибков и грязи, как подобное место описывают другие, с брезгливостью отмечая уйму грязи при переезде, и сорванные от уборки спины. Небольшая кухня обставлена по минимальной надобности — деревянный обеденный стол у желтоватой стены, два стула, газовая печь на четыре конфорки, старенький холодильник, два навесных шкафчика для посуды, тумба, небольшое окно — всё, что требуется для жизни, и не больше. Совсем крохотная гостиная, умещающая не очень то и старый, благо, телевизор, диван и рабочий стол, кажется наиболее удачным местом для работы — стены у неё тёплого песочного цвета, освещение не режет глаза и создаётся атмосфера хрупкого уюта, которая мягко и ненавязчиво вдохновляет и настраивает на романтический, мечтательный лад. Спальня, окно которой, зашторенное, выходит на соседний дом, кажется наиболее правильной в этой квартире комнатой — кровать застелена оранжевым постельным бельём, рядом с громоздким шкафом стоит стул, лампочка слабо освещает комнату, наполняя её неким неестественным даже уютом, на прикроватной тумбочке стоят простенькие часы с будильником, на подоконнике, ровно под которым расположилась белая батарея, стоит кактус, деревянный пол скрыт светлым ковром с высоким ворсом. Всё не новое но и на том, как говорится, «Спасибо» — условия могли быть и хуже. А тут даже квартира, ещё и с мебелью.

И довольно шумные соседи — друзья из соседнего купе, сразу же начавшие двигать вещи в квартире — надеюсь, двигать — совсем не раздражают даже, как обычно бывает в подобных случаях.

Я оставляю сумку в спальне, и возвращаюсь на кухню, дабы поставить чайник — меня встречает удивлённый, уже знакомый парень, что, тем ни менее, быстро одёргивает себя, и опять глуповато улыбается, продолжая заниматься тем, на чём его прервали, будто это всё — нечто будничное.

— Я твой сосед по квартире, — кактусик улыбается, распечатывая пачку чёрного чая в пакетиках, — не спрашивай, почему. Меня просто отправили сюда. Отпразднуем наше сожительство чайком? У меня есть конфеты… — он указывает на большую коробку шоколадных конфет, наверняка, опять до пристрастия сладких, и ставит на печку чайник. На столе уже стоят две чашки, которые он достал быстрее, чем я успела об этом подумать — в них заботливо насыпан сахар, и одиноко лежат чайные пакетики, ждущие своего, неминуемого, мокрого, выжимающего все цвета, конца.

Смущение, вперемешку со рвущимися наружу ругательствами, заставляет замереть — не получается осмыслить всю эту ситуацию. Жить с парнем в тесноте небольшой квартиры, непонятно где, и непонятно как долго — не сказка.

— Кактус в спальне, кстати, тоже мой… — он улыбается, как ни в чём не бывало, смотря прямо в глаза. Кипит чайник.