Январежки

Мария Фомальгаут

…мой дом ушел в Ночь. Ушел плавно, как все дома: сначала в ночи оказалась спальня, потом будничная гостиная, потом праздничная гостиная, потом библиотека, кухня, ванная, просторный холл и прихожая со стойкой для зонтиков. Так же постепенно в Ночь ушел сад возле дома и одинокое дерево.

Мой день

–…задание вам.

Выжидающе смотрю на инспектора.

–…у кого-то три. Найти. Обезвредить.

Не понимаю.

— Ч-чего… три?

— Не догадываетесь?

Хлопаю себя по лбу. Догадываюсь.

— А… как найти?

— Наблюдайте, друг мой, наблюдайте… собирайте слухи, сплетни… разговоры…

— Но… это точно… что у кого-то три?

— Кто знает, друг мой, кто знает…

…это было уже потом….

Сегодня его день.

Поэтому будет кофе со сливками.

Бегу к холодильнику, проверяю, есть ли сливки, а то он обидится.

Нет, не так…

«Сегодня мой день», — говорит он.

Самое интересное, я даже не знаю, кто он.

Потому что никакого его быть не должно.

Тут.

В моей голове.

Кажется, вот так вот это и начинается. Это. После которого будет палата с мягкими стенами.

«Не будет», — говорит он.

И повторяет:

«Сегодня мой день».

Он позволяет мне встать и заварить кофе. Но настаивает, что будет пить кофе со сливками. Он позволяет мне одеться. И позавтракать. Еще удивляется, ничего себе яишенка, киваю, это Щедрый Барин называется, с грибочками, с сальцем…

«Ну, пошли», — кивает он.

Настораживаюсь, отвечаю:

— Э-э-э…. а мне на работу надо…

«Ты чего вслух-то, ты со мной и мысленно говорить можешь…»

— Так мне…

«Ты не понял? Сегодня мой день».

— И?

«Сегодня я на работу пойду».

Пытаюсь что-то возразить, что мой начальник не поймет, он фыркает —

«Нету твоего начальника».

Мне не по себе.

«Завтра… завтра будет. Ну, пошли».

Мы идем. Зачем мы идем в сторону аэродрома, спрашиваю я себя, зачем, зачем, зачем мы идем в ангар, зачем лезем в самолет, а где летчик, летчика-то нет, мы как…

Идем в кабину.

Понимаю.

Спрашиваю:

— Ты… ты летчик?

Он отвечает, но как-то уже не словами, а по-другому.

Сжимает штурвал.

Не я сжимаю.

Он.

Вдавливает в кресло.

Небо несется навстречу…

…беру сливки, он одергивает меня:

«Сегодня твой день».

«А»?

«Твой день… пей свой кофе…»

Догадываюсь:

«И… на работу?»

«Ну конечно, а куда же…»

Сжимается сердце. Как-то не по себе становится от того, что у меня отобрали небо…

«Небо будет завтра» — говорит он.

Осторожно спрашиваю:

— Обещаешь?

«Клянусь».

Она целится в меня, уворачиваюсь, вр-р-решь, не возьмешь…

Он убьет меня.

Если достанет.

Я тоже убью её.

Если доберусь.

Её зовут Элизабет.

Её самолет машет крыльями — слабехонько-слабехонько, плохонький самолет, не чета моему. Она доберется до моего самолета — она так думает, не доберется — так думаю я.

Поднимаюсь выше, еще выше, она за мной не поспевает, врешь, не возьмешь…

Сегодня мой день.

И её.

Её зовут Элизабет.

Её зовут Элизабет.

Я уже знаю, что это она.

Я слышу её шаги. Там, на лестнице. Я уже знаю, что она свернет в мой кабинет, наивная, думает, я храню чертежи в кабинете…

Ступаю за ней.

— Чему обязан столь поздним визитом?

Оборачивается, ага, вот мы какие, мы вооружены, оказывается…

…замираем в полушаге друг от друга, направляем кольты….

…часы бьют полночь.

…выдыхаю.

Говорю.

Вслух:

— Сегодня мой день.

Он уходит.

Он. Тот. Другой. Затаивается где-то в глубинах моего сознания, ждет своего часа.

Понимаю, что сказал это хором с Элизабет… уже не Элизабет.

Обнимаю Агату. Сначала обнимаю, только потом спохватываюсь, что даже не проверил, Агата это или еще Элизабет.

Нет.

Агата.

Целует меня, чуть прикусывает нижнюю губу.

Идем ужинать.

И спать.

У нас вся ночь впереди.

И весь день.

Потому что завтра выходной.

И мы проснемся около десяти, и приготовим завтрак, а потом посидим на веранде, и до ближайшего рынка сходить надо, и в театр, и неважно куда, лишь бы вместе, а может, так никуда и не выйдем, увлеченные друг другом, а потом еще вечер впереди, а потом Агата уйдет ближе к полуночи, поцелует меня — и уйдет, чтобы ни в коем случае не остаться после полуночи.

Сквозь сон я услышу шум мотора.

…просыпаюсь…

Элизабет приподнимается на локте, улыбается мне, прикрывается сорочкой.

Хватаюсь за кольт.

Элизабет (или Агата?) испуганно отскакивает:

— За… за что?

Понимаю, что это Агата. Но это не может быть Агата, потому что сегодня день Элизабет.

— Агата?

Она мотает головой. Набрасывает халатик, скрывается в ванной. Сбегаю по лестнице на первый этаж, надо сматываться, если уж она не смоталась…

— Ой, извините, ничего, что я у вас тут в доме…

Оборачиваюсь.

Нет, не Агата.

И не Элизабет…

— А у вас альбома какого или блокнота не найдется?

— Э-э-э… нет. То есть… счас, счас… вот…

— Ой, спасибо вам огромное… а карандаша нет?

Вываливаю на стол карандаши.

— Ой, ну вы мой спаситель… извините… за вторжение… как я у вас оказалась-то вообще…

Спохватываюсь:

— Как вас зовут?

— Ива.

Начинаю понимать.

Вот она. Вот.

Сегодня мой день, сегодня я иду на аэродром. Я не обязан звонить в полицию и докладывать, что она здесь.

Распахиваю дверь в раннюю осень, отскакиваю, когда вижу инспектора. Он входит в дом, я не могу его не пустить, не имею права не пустить. Надеюсь, что Ива успеет спрятаться, неважно, куда, неважно, где, черт… она даже не знает моего дома…

Черр-рр — т…

— Ива?

Они смотрят друг на друга.

Обнимают.

Меня передергивает.

Понимаю, кого и зачем искал инспектор…

…только сейчас вспоминаю, что у меня в руке кольт — когда спускаю крючок.

Тучное тело падает к моим ногам.

Ива поднимает кольт, я опережаю её — на доли секунды.

Выхожу в раннюю осень, спешу к самолету.

Сегодня не мой день.

Поэтому я сжимаю штурвал.

Крылатая машина рвется в небо, неуклюже покачивается, кувырка…

…понимаю.

Сегодня.

Мой.

День.