Constanta

Марьяна Куприянова (2024)

В жизни Яны Гарзач наступает черная полоса. Конфликты в институте, недопонимание в семье, финансовые трудности и комплексы по поводу внешности усугубляют ее проблемы с управлением гневом, порождая спонтанные и опасные вспышки ярости. Последней каплей становится чреватый исключением недопуск к экзамену. Но внезапно Яне начинает помогать странный преподаватель с другого факультета. Ненавязчиво решая одну проблему за другой, он ничего не просит взамен, однако его необъяснимый интерес не остается без внимания. Герои оказываются в щекотливом положении, пытаясь пресечь похабные сплетни о себе.

11. Термоядерный синтез

— это реакция синтеза легких ядер в более тяжелые.

Когда все его фотографии были изучены до пикселей, глаза — иссушены, а слезы — выплаканы, наступало время недели науки в нашем вузе — конец апреля.

Я страдала молча, в гордом одиночестве, и только Ольга знала крохи того, что со мной происходит, когда я возвращаюсь с учебы домой. Валере я не могла такого рассказать в силу его пола, хотя во многих интимных и личных вещах он всегда мог стать моим понимающим слушателем. Но не в этот раз.

В универе я оставалась бодра, весела и беспечна, умело прячась под маской, которая успела прирасти к моему лицу, в которую я и сама порой верила. Однако сердце не обманешь. На парах я еще могла думать о чем-то, кроме Довлатова, ржать, травить анекдоты и пошлые шуточки напару с Валерой, а вот стоило приехать на вокзал и купить билет на электричку, мысли сразу меняли свое направление, вставая в привычную колею воспоминаний и сожалений. Но, как матерый воин, повидавший многое, я ни с кем не собиралась об этом разговаривать, ни с кем не хотела делиться своими переживаниями. Оля не в счет, она уже как продолжение моей личности, часть моего я.

Чувства — слабость, а слабости мешают жить: так меня научили. Я провела все детство и отрочество в такой среде, где за любую слезинку или кислую мину тебя будут гнобить, где выжить и влиться в компанию можно только будучи жестоким ублюдком, привыкшим издеваться над слабыми. Слабых топтали. Я и сама этим занималась: в школе они отдавали нам, сильным и бесчувственным, деньги и еду, отдавали нам свои слезы, видеть которые мы не боялись. Наоборот. Довести кого-то до слез без побоев, одними словами, считалось мастерством — таких людей уважали. И я была одной из них. Одной из тех, кто занимается буллингом, а не переносит его на себе.

Мне не стыдно признавать свою ужасную натуру и вспоминать прошлое, в которое Ольга наотрез отказывается верить, говоря: «Ну как такой пупсик, как ты, мог кого-то обижать? Нет, это ты все придумала!» Ну, может, так ей легче. Однако для меня ничего не меняется. Такое не вырубишь топором.

А вот Валера верил мне, и верил охотно. Наверное, у нас завязалась такая крепкая дружба лишь потому, что иногда я веду себя как мужик: грубо, развязно, несдержанно, хамовато и нагло. Валера, будучи человеком, тоже не склонным показывать настоящие чувства при посторонних, со мной был откровенен, честен и прямолинеен, за что я его и уважаю. Никто в нашей группе не знает его так близко и хорошо, как я. А он уже не раз говорил мне на полном серьезе, что я — одна из немногих людей, которые умеют найти с ним общий язык, иначе и таких теплых отношений между нами не было бы. Я люблю его по-своему, и как друга, и как брата; а он отвечает скупой взаимностью.

Еще со школы я находилась в основном в мужской компании, и была убеждена, что никто не поймет меня так хорошо, как мужчина. Но в универе я встретила Ольгу, полную противоположность себе: воспитанную, неиспорченную жизнью девушку, совсем не похожую ни на одну из тех распущенных и глупых стерв, которых я привыкла видеть в школе у себя на родине.

Ольга до того чувствовала меня и без слов умела определять мое настроение и мысли, до того она веселилась от моих шуток и поведения, что мне оставалось только удивляться. Она смогла полюбить меня — урода жизни, не нашедшего свою дорогу, умеющего только вредить, — и приняла такой, какая есть. А что еще надо от друга? Я старалась платить взаимностью.

* * *

Ради Веры Алексеевны я была готова на все, вплоть до выступления на научной конференции со своим докладом.

В это трудно поверить, но у меня очень сильная боязнь сцены. Я дико ссусь выступать перед публикой, а десять человек в аудитории для меня — уже толпа. Однако оказалось, что мое личное уважение к научному руководителю превышает любые страхи, и я, в конце концов, согласилась.

«Яна, — сказали мне строго, — это поправит Вашу репутацию». Это меня и добило.

Конференцию назначили на среду, а во вторник должны были пройти какие-то мастер-классы, присутствовать на которых обязательно, как сказала нам декан. Ну, слово «обязательно» из уст препода — это все равно что условный сигнал для меня, означающий, что я остаюсь дома. Переглянувшись с Валерой, я по глазам поняла, что не одна собираюсь бессовестно прогулять вторник.

Мы злорадно улыбнулись друг другу на фразе: «Сходите, там будет очень интересно!»

* * *

Наступила среда.

Перед самой конференцией состоялось пленарное заседание в большом зале, на котором я вместе с Верой Алексеевной в последний раз проверяла содержание доклада. Мы сели сзади, на одной из последних парт, чтобы камеры местных фотографов не засветили, как мы, вовсе не слушая речь декана, занимаемся своими делами.

Ольга не была на пленарном, потому что выступала совсем в другом корпусе, и сочла пустой тратой времени мотаться сюда. Поэтому сейчас, скорее всего, она еще спала, и я не смогла удержаться и написала ей смс:

«Дрыхнешь там, да? Пока я тут на пленарке филе просиживаю».

«Ничего я не дрыхну, в отличие от некоторых я рано встаю. Кстати, в жюри на моем выступлении будет Довлатов!»

«Ах ты гадюка! Раньше нельзя было сказать?»

«Сама только сегодня узнала)»

Я усмехнулась и взгрустнула одновременно. Ну, она же не специально выступает по его направлению. А он не специально стал преподом именно этой дисциплины, чтобы сидеть у нее в жюри. Но черт подери! Почему меня будут слушать какие-то старые тетки да Вера Алексеевна, а выступление Ольги будет слушать, сидя с ней в одной аудитории, дыша с ней одним воздухом, такой классный мужик?

Справедливость, к тебе взываю! А, бесполезно.

— Яна, смотрите, — чуть-чуть толкнула меня плечом Вера Алексеевна, кивая куда-то в начало аудитории.

Я подняла голову от экрана мобильного, сначала удивленно посмотрела на хитрую улыбку, затем перевела взор к журналистам у входа, выискивая цель.

С растрепанными влажными волосами и фотоаппаратом в руках там стоял Константин Сергеевич. У меня провалилось сердце: что он делает здесь, если должен быть в другом корпусе через час? Но ответ нашелся быстро: сделав пару фотографий, Довлатов смылся из поля зрения так же быстро, как и появился.

«Спешит к Ольге на доклад», — ревниво подумалось мне. Захотелось что-нибудь сломать.

К одиннадцати все учащиеся и преподаватели разбрелись по своим секциям. Я должна была выступать четвертой, и, что странно, меня даже не трясло. Стало безразлично на то, как я прочту доклад, будут ли мне задавать вопросы, завалят ли меня… Одна мысль была в голове, один человек. Остальное перестало иметь значение. Когда-то совсем недавно.

И вот я уже поднимаюсь с места под общие аплодисменты, которые слышу будто через слой ваты, где-то далеко, словно из другого мира; и иду к кафедре, держа в руках синопсис собственной курсовой. Когда ободряющие аплодисменты стихли, я только открыла рот, чтобы представиться, как дверь отозвалась стуком и приоткрылась. Одна из ответственных за проведение мероприятия преподавателей прошла к двери и впустила запоздалого гостя с таким удивленным лицом, будто вошел…

Повернув голову, я и сама не смогла не уронить челюсть.

Константин Сергеевич спешно извинился и стал пробираться в глубины маленькой аудитории, плотно забитой выступающими, членами и жюри и просто слушателями из студентов разных курсов, которых сюда пригнали добровольно-принудительно.

«Какого хера вы здесь делаете?» — глазами спросила я его, но он, найдя себе уголок среди ошеломленно здоровающихся студенток (некоторые освобождали места от своих вещей в надежде, что он сядет рядом с ними), лишь улыбнулся мне, тоже глазами.

Что он делает не на своей кафедре? Нет, я понимаю, что послушать интересующие доклады может любой желающий, но уж как-то слишком далеки друг от друга теория литературы и греческий.

— Вот видите, наша секция настолько интересна, что даже преподаватели с другой кафедры приходят послушать, — не без удовольствия отметила председатель. — Константин Сергеевич, мы рады Вас видеть. Яна, пожалуйста, продолжайте. Точнее, начинайте.

У меня комок застрял в горле, но теперь-то уж я никак не могла ударить в грязь лицом. В сущности, все вышло как раз наоборот: я круто опозорилась.

Не поднимая глаз от страниц доклада, я вычитала все так быстро и сухо, как только могла. К концу выступления у меня даже сел голос, но аплодисменты все равно слышались, пусть и скудные. Выслушав вопросы и пожелания жюри, и заняла свое место и схватила сотовый телефон, собираясь высказать нежданному гостю все, что о нем думаю, но наткнулась на два входящих сообщения:

«Прикинь, Довлатов позвонил нашей главной из жюри и сказал, что его не будет:( Обидно!» — от Ольги;

и еще одно: «Яна, на какой кафедре Вы выступаете?» — с незнакомого номера.

По времени они пришли мне в тот момент, когда я уже поднялась с места и шла выступать. Бедняга, так и не дождался ответа, пришлось самому искать мою аудиторию. И зачем ему это?

Отвечать ничего ему я не стала, да и он больше ничего не писал. Едва досидев до окончания заседания, выслушав еще шесть докладов после своего, я вырвалась из аудитории на свежий воздух, слыша за спиной возглас:

— Яна! Подождите.

Но я и не думала реагировать на этот красивый мужской голос, обладатель которого не стеснялся звать меня при всех по имени, а потом и преследовать по коридору. Я взбежала по лестнице на этаж выше — пустующий. Кажется, сегодня здесь никто не выступал. Тем лучше, можно переждать. Но шаги на лестнице задробили, отражаясь эхом от стен. Он гнался за мной.

— Яна, стойте!

Довлатов показался на лестничном пролете — запыхавшийся от бега, волосы торчат в разные стороны, рубашка сбилась и расстегнулась больше, чем требует приличие, в вырезе болтается деревянный крестик на веревочке и серебряная цепочка. Я рванула по коридору, пока он полностью не поднялся на этаж, но не пробежала и пары метров, как почувствовала, что меня тянут за джинсовую жилетку, пытаясь остановить. И как этот пузан так быстро догнал меня? Спортом занимается, что ли?

Перед лицом мелькнула его борода, волосатые руки с кучей грубых мужских колец и фенечек на запястьях, рубашка в клетку. Стоило мне остановиться, как он тут же отпрянул, отпуская мою одежду.

— Без рук! — отстраняя его от себя, предупредила я.

— А как еще Вас остановить? На просьбы Вы не реагируете. Почему избегаете меня?

В голове тут же зароились тучи ответов, словно стаи саранчи, один обиднее другого. Обиднее для него, разоблачительнее для меня.

— Как Вы можете при всех гоняться за мной по коридорам, как маленький? Что скажут люди? Они уже сейчас сидят и обсуждают нас, я уверена! — с кислым лицом отчитывала я его, пока он переводил дыхание, стоя от меня на расстоянии вытянутой руки. Моей вытянутой руки.

— У меня к Вам деловой разговор, Яна. И не переводите стрелки: я бы не побежал, если бы Вы не побежали. Ведите себя соответствующе приличной студентке.

Я засмеялась ему в лицо.

— Если бы я была приличной студенткой, мы бы никогда не познакомились. Видно же, что не хочу с Вами говорить, зачем догонять? Дурдом.

Игнорируя его замечание, я развернулась и собралась идти, но он положил руку мне на плечо, и в голове вспыхнули неприятные ощущения, связанные с той частью моего прошлого, которую хотелось бы стереть.

Те времена научили меня многие вещам: не доверять людям — они в большинстве своем подонки; подпускать к себе только достойных; не позволять никому приближаться вне поля зрения и прикасаться к тебе без твоего разрешения.

Я и без этого ненавидела, когда меня трогают, а особенно вот так — бесцеремонно кладут руку на плечо. Такие жуткие картины всплывали в подсознании, что любого, кто нарушал мое личное пространство, хотелось ударить со всей силы. А Довлатов еще и сделал это со спины — он не знал о моем бзике, а у меня мурашки ужаса по телу пронеслись.

Мне уже было все равно, кто стоит позади — рефлексы сделали свое дело, вынуждая в развороте перехватывать руку, которая меня коснулась, делать захват в области большого пальца (довольно болезненная вещь), из которого невозможно высвободить кисть, а другой рукой замахнуться ребром ладони для удара по шее противника.

В последний момент я осознала, кто передо мной, наткнувшись на расширившиеся глаза Довлатова. И замерла. Он был немножко шокирован и даже не пытался остановить мою зависшую руку. Я отпустила его кисть, спрятала ладони за спину.

— Никогда так больше не делайте.

Он молчал, все еще ошарашенно глядя на меня и не находя слов.

— Вы слышите? Не прикасайтесь ко мне без разрешения. У меня… рефлексы.

Сомнительно, что ему стало бы очень больно, но все же нужный эффект обещал быть достигнутым: он бы отступил на пару шагов. А этого хватит, чтобы принять позу для самообороны. Но это ведь всего лишь Довлатов, и моя паранойя прекратила бушевать. Хотя ударить его все равно хотелось. Так, для острастки.

— И у Вас каждый раз так? — немного заторможенно спросил он, потирая большой палец.

Ага, больно все-таки? То-то же. Рука у меня тяжелая.

— Да.

Секунд десять молчания. Кажется, он взял таймаут, чтобы перевести тему.

— Яна, мне нужна умная, способная студентка, чтобы выступать на летней конференции. Я возьму Вас под свое руководство. Я слышал Ваш доклад, Вы умеете работать качественно, копаться в материале.

— Мой доклад — полное дерьмо. Прочитала я его ужасно, и замечаний выслушала целую гребаную кучу.

— Меня волнует содержимое, а не то, в какой форме оно подано. Над формой всегда можно поработать. Ваш доклад показал, что Вы умеете выбирать уникальную тему и работать с ней досконально, а это мне как раз и нужно. А на счет выступления перед публикой не переживайте — это мы исправим, я Вам обещаю как человек, который долгое время работал в сфере коммуникаций.

— Я выступала здесь только из уважения к Вере Алексеевне. По собственному желанию я бы никогда не подписалась на подобную казнь. Мне это не нужно. Я лучше потрачу время на себя.

— Яна, это ведь и есть на себя! Это инвестиция в будущее. Нельзя зарывать Ваш ум, Ваши способности. Соглашайтесь. У Вас невероятный потенциал! Я сразу его заметил, еще на комиссии. Зарекомендуйте себя в высоком кругу, и у Вас больше не будет проблем с учебой. Вы умная и неординарная личность, таких любят и ценят преподаватели.

— К чему мне чья-то любовь? — спросила я так, будто плюнула ядом. — Я не гоняюсь за признанием.

— Вы уверены? В смысле, отказ — Ваше окончательное решение?

— Разумеется.

— Зря Вы так.

— Нет, не зря, — скривилась я, впервые испытав к нему что-то похожее на презрение.

Только мне решать, что я делаю зря, а что нет! И если кто-нибудь вдруг говорит, что он знает об этом больше меня, то этот человек вызывает отвращение.

— Вы не хотите работать со мной только потому, что боитесь слухов? — серьезно спросил Довлатов, глядя на меня исподлобья. — Если причина только в этом, то глупо.

У меня задрожали губы.

Что сделать, чтобы удержаться и не рассказать ему всего, что накопилось у меня на душе в последние недели? Я вижу только один способ не расклеиться: нагрубить и сбежать. Но как это будет выглядеть?

— Яна? Почему Вы молчите?

Предательская слеза, к несчастью, не осталась незамеченной. Я поспешила отвернуться и задержать дыхание, зная, что всхлип после этого будет еще громче.

— Вы плачете? — на выдохе спросил Довлатов, делая шаг ко мне, а я сделала шаг от него.

— Не надо, — сдавленно попросила я. — Не подходите.

— Почему? Здесь никого нет, не бойтесь.

— Я и не боюсь.

— Тогда в чем дело, объясните мне.

— Нет уж. Просто держитесь от меня подальше.

Этих слов он точно не ожидал. В его глазах вспыхнули обида и раздражение.

— Вы плачете из-за меня?

— Я не плачу, Вам показалось.

— Да объясните же мне, наконец, что происходит? Что за детский сад, Яна?!

— Это я Вас хочу спросить: что за излишнее внимание к моей скромной персоне?

— Скромной персоне? Это так Вы себя называете? Студентка, которая была на комиссии, едва не вылетев из университета, но почему-то ответила без проблем; студентка, на которую написали заявление об избиении; студентка, которая с блестящим докладом выступала на научной конференции! Наконец, девушка, с которой прямо в кафе знакомятся парни, услышав, что она разбирается в видеоиграх! Да у меня в голове не укладывается, что все эти люди — Вы одна.

— К чему эти тирады? — мрачно спросила я, потому что ненавидела, когда обо мне говорили в таком ключе. — Если это комплименты, то они мне не нужны, тем более от Вас.

— Все это к тому, что я хочу быть Вашим научным руководителем на летней конференции. И что значит «тем более от Вас»?

— Хотите дальше. Мне нужно идти, перерыв кончается.

— Какая же Вы, Гарзач, грубая и наглая, — скривился он. — Я не такого был мнения о Вас, даже когда узнал о заявлении. Мне казалось, Вы лучше. Очевидно, я ошибался.

Этим он меня остановил и даже вернул с лестницы обратно в коридор. Подойдя к нему почти вплотную, я выставила руку с торчащим, словно гвоздь, указательным пальцем прямо на него:

— А вот это не смейте! — будто змея, прошипела я. — Судить меня могу только я, понятно?

Он с раздражением перехватил мою руку и настолько больно сжал, что я вспомнила школьные драки и тренировки с двоюродным братом. Давненько никто не причинял мне физической боли — в универе как-то побаивались меня обижать. Только с Валерой иногда боролись, но в шутку.

— Не надо тыкать мне пальцем. Имейте уважение.

Не раздумывая, я махнула второй рукой и проехалась прямо по щетине — ладонь стало саднить. Я имела на то полное право — он вторгся в мое личное пространство и ограничил мою волю, и теперь я могла с чистой совестью защищаться.

Довлатов принял пощечину стойко, даже не отшатнулся, только щека побагровела; не отпуская моей руки, он со всей силой дернул на себя и больно схватил за подбородок, сжал скулы длинными пальцами. Так и тянуло врезать ему в пах, но и послушать, что он теперь скажет, тоже хотелось.

Конец ознакомительного фрагмента.