Не вся La vie

Маша Трауб, 2012

– А почему книга называется «Вся La vie»? – спрашивали меня о первой книге читатели, знакомые, и даже мама спросила. – Потому что про жизнь, – отвечала я. – А как назовешь продолжение? – поинтересовался муж. – «Не вся La vie». – Нормально, как в анекдоте, – одобрил он. Маша Трауб

Большая жизнь маленькой редакции

Я работала в одном журнале. Его сейчас уже нет. А тогда… Журнал приспосабливался к новой жизни. Снесли кабинетные двери, оставив только ободранные косяки. По официальной версии — чтобы было похоже на ньюс-рум. По неофициальной — чтобы не закрывались, не пили и не курили в кабинетах во время рабочего дня.

Международный отдел — четыре человека вместе со мной. Начальник — Коля, африканист — Игорь, Настя, отвечающая за Европу, и я — без определенной специализации. Коля тогда только женился, и ему было не до работы. То у него медовый месяц, то поездки с тещей по магазинам, то рыбалка на даче с тестем, то с молодой женой в гости… Коля толстел и лоснился на глазах. Ему все нравилось. И жена, и теща с тестем, и их квартира, в которой он поселился.

Насте было сильно за тридцать. Тяжелый низ и тяжелый взгляд. Она хотела стать редактором отдела и выйти замуж. К обеим целям она шла, закусив удила. Постепенно подгребала под себя дела, вела материалы, рисовала полосы. Была категорична и упряма.

У Насти был затяжной роман. Избранника звали Жора. Он периодически появлялся в редакции, поэтому про него все знали. Жоре было сорок пять. Он нервно вздрагивал подбородком и обижался на взгляды. У него были женские сочные губы с ярко-красным ободком. Он и кривил их совершенно по-женски. Себя он считал гением и последние десять лет писал диссертацию. Работать не мог, потому что тогда у него не было бы времени на диссертацию. Настя кивала — научный труд важнее, и зарабатывала сама. Еще он отрицал моногамные отношения, подводя под это идеологическую базу. А кто из гениев был моногамен? Никто. А почему он должен? Настя опять кивала. Только взгляд становился мутным. Жора не хотел иметь детей. Он их почти ненавидел. От первого, раннего, давно забытого брака у него осталась дочка, которую Жора видел редко. Почти не видел. Зато она ему снилась. От этих снов он просыпался и не мог уснуть. В его снах дочка то падала с дерева, то ломала ногу, то тонула в бассейне. Просыпался он от взгляда дочери — она в его сне смотрела на него, улыбалась, а глаза были печальные.

— Я боюсь ответственности, — объяснял Жора Насте нежелание иметь детей, — не хочу быть на всю жизнь зависимым. Хочешь дать своему врагу возможность тебя победить — заведи ребенка. Если ты забеременеешь, я соберу вещи и уйду.

Настя согласно кивала.

Она помимо работы подрабатывала репетитором — бегала по урокам, натаскивая подростков на паст перфект и неправильные глаголы. Она тоже ненавидела детей. Чужих. Особенно перед окончанием четверти, когда родители звонили и просили натаскать хотя бы на «три».

Только иногда — в последнее время все чаще — ей снилось, что она одна. Совсем одна. Лежит и не может пошевелиться. Все куда-то идут, спешат. А она должна лежать. Потому что ей нельзя спешить. И идти нельзя. А можно только тем, у кого есть дети. Настя понимала, что у нее осталось два, в лучшем случае три года. И то если все сложится.

Жоре она сама сделала предложение. Когда стало совсем тоскливо. Наверное, она не очень хотела замуж за Жору. Точнее, хотела, но не за Жору. Но, кроме него, все равно никого не было.

В загсе, когда подавали заявление, Настя уточнила: «Точно уйдешь, если вдруг я забеременею?» Жора кивнул. «Может, рассосется?» — подумал тогда жених, имея в виду свадьбу. «Может, он передумает?» — подумала невеста, имея в виду ребенка.

Настя все равно боялась, что за месяц ожидания Жора «соскочит».

— Зачем он ей такой нужен? — каждый раз удивлялась фоторедактор Юлечка.

— Затем, — отвечала секретарша Таня. — У Насти неудачное сочетание возраста и характера.

Африканист Игорь, в свою очередь, переживал период развода. Игорь, несмотря на просьбы начальства следить за новостями, упорно писал про африканских диктаторов с длинными непроизносимыми именами. Он был тихим, безобидным алкоголиком. Правда, редким занудой и брюзгой.

Ему все не нравилось. Почти бывшую жену он считал стервой, тещу — мегерой. Правда, из их квартиры, которую он считал хорошей, уходить не хотел. Некуда было. Жена, даром что стерва, его жалела и, когда мама и почти бывшая теща засыпала, пускала переночевать на диванчике на кухне. А теща, если просыпалась, собирала манатки почти бывшего зятя и выбрасывала на лестницу. Тогда он жил на диванчике в библиотеке редакции. Развод у Игоря длился давно, и все привыкли к тому, что утром перед планеркой он с зубной щеткой и расческой с обломанными зубьями идет в туалет.

Единственное, что всем в редакции мешало, — запах. Особенно Жоре. Он, как заходил в отдел, сразу начинал кривить рот. Игорь ел в редакционной столовой или покупал в магазине готовые салаты. У него была целая коллекция стеклянных банок с крышками, в которые он перекладывал салаты. Про запас. Что-то хранил в холодильнике у секретарши Тани, что-то — в ящике письменного стола. Салаты тухли и воняли. Запах заплесневевшего винегрета, казалось, впитался в обои. Банки Игоря выбрасывать было нельзя — он все время с уборщицей ругался и доставал из мусорного ведра «свою баночку». Иногда он пропадал в середине дня — жена пускала его помыться, пока ее мама была на работе.

— Кто пойдет на летучку? — спрашивал Коля. — Маша, иди ты.

— Я текст пишу, не могу.

— Никто не может.

Летучки — это такое мероприятие, где каждый отдел рассказывал главному начальству, что такого происходит в мире, о чем стоило бы написать. При этом, если сказать что-то не то, будешь сидеть, смотреть в стол и ждать, когда большое начальство оторется. А еще на летучках происходила критика вышедшего номера — когда кто-нибудь читает все, что написали другие, и критикует.

— А что заявлять?

— Спроси у народа, что у них есть, — сказал Коля. — У меня что-то голова болит. — Он полез в несгораемый со времен Гражданской войны сейф и достал бутылку красного вина.

Коля был эстет — пил только вино. Первую бутылку даже водой разбавлял. Потому что еще утро. Один к одному — полбокала воды на полбокала вина. А потом, часам к двум дня, у него вода заканчивалась и разбавлять было нечем, поэтому приходилось пить неразбавленным. Вот интересно — вино у него никогда не заканчивалось.

Я отправлялась опрашивать коллег.

С Игорем столкнулась в коридоре. Он шел почти счастливый, вытянув вперед руки. В растопыренных пальцах — маленькие бутылочки со спиртными напитками. Такие, какие раньше привозили из-за границы из мини-баров. По пять в каждой руке. Я понимала, что в левую руку, между пальцев, Игорь распихал бутылочки сам, а кто ему помог распихать мелкую тару в правую?

— Игорь, что у тебя есть? Я иду на летучку, — спросила я.

— Конго, — счастливо улыбнулся он и с любовью посмотрел на свои вытянутые руки.

— А что в Конго? Что там случилось?

— Конго — это Африка, — продолжал улыбаться, теперь уже мечтательно, Игорь. — Не ходите, дети, в Африку гулять. В Африке — гориллы и злые крокодилы…

— Да ну тебя, — рассердилась я. — Настю не видел?

— Видел.

— Где?

— Вчера.

Побежала по коридору дальше. Настя сидела у фоторедактора Юлечки. Юлечка красила ногти. Настя смотрела, как Юлечка красит ногти.

Настя перевела страдальческий взгляд с Юлечкиных ногтей на меня.

— Он не хочет кольца покупать, — объяснила Юлечка, имея в виду Настиного жениха. — И гараж продавать не хочет.

— Понятно.

— Что у вас? — спросил меня главный на летучке. Я рисовала на бумажке цветочки.

— Конго, — сказала я. Главный молчал и ждал продолжения. — Африка, — пояснила я.

Главный выразительно поморщился.

— А напишите-ка про попкорн, — вдруг задорно сказал он.

— Про что?

— Про попкорн.

— Почему про попкорн?

— Интересно же, — возбудился главный. — Проведите расследование, поднимите материалы. Откуда пошло, почему стал популярный, кто придумал… Почему я должен вам объяснять, как писать материал? Живенько так, с юмором, с анекдотами…

— А информационный повод? — пыталась отбрыкаться я.

— Придумайте. Годовщину какую-нибудь. Или найдите изобретателя этой машины, может, у него юбилей со дня смерти.

На меня все смотрели с жалостью. Я вяло подхихикивала и кивала.

* * *

— Коль, надо писать про попкорн. Главный велел, — сказала я начальнику после летучки.

— Пиши, — сказал Коля. — Опять вода закончилась. — Начальник плеснул себе неразбавленного вина.

— Почему я?

— Ну, скажи Насте.

— Сам скажи.

— Я не могу. У меня текст, — испугался Коля.

Настю Коля боялся. Особенно в последнее время, за три недели до ее свадьбы.

Свои тексты Настя любила и очень ценила. Она приходила в кабинет Коли, садилась на стол и нависала грудью над Колиной головой. Коля пригибался, пытаясь выкинуть лишние строчки. Чем больше Коля черкал ручкой, тем ниже Настя наклонялась.

— Коля, ну Коля, — стонала Настя над каждым вычеркнутым словом, — хватит.

— Еще, — сопел Коля, — могу еще.

Однажды в этот момент в кабинет зашла Колина молодая жена. Увидела бабу на столе с внушительным бюстом и еще более внушительной попой. Баба сидела так, что когда Коля поднимал глаза, то упирался аккурат в ее бюст. Оба постанывали и не пойми чем занимались. Колина жена выскочила из кабинета.

— Подожди, — побежал следом за женой Коля, — это же Настя.

Жена была поймана и Колиными усилиями возвращена в кабинет.

— Это Настя. Она всегда так сидит. Ты ее видела? Она же это… не в моем вкусе, — объяснял на ходу Коля.

Настя сидела на подоконнике и пила Колино вино из Колиного стакана. Дверца несгораемого шкафа с торчащей из замка здоровенной связкой ключей была призывно открыта. Настя курила в открытое окно. Сквозило. Поэтому она сидела в Колином пиджаке, накинутом на плечи. Пиджак был маловат и жал ей в плечах.

— О, он у вас такой… — сказала Настя вошедшей в кабинет жене. — У-у-ух!

Жена опять выскочила из кабинета.

— Насть, ну ты что? — обиделся Коля.

— Слушай, а почему мужики женятся? — спросила Настя.

— Не знаю. По разным причинам, — ответил Коля.

— А ты почему женился?

— Ну, по любви. — Коля налил себе вина.

— Ну да, — сказала Настя и сплюнула на улицу. — А почему не женятся?

— Насть, иди работай.

— Иду, иду, — сказала она, допила вино и покорно слезла с подоконника.

— А может, родить и пусть уходит? — спросила она в дверях.

— Зачем тогда жениться?

— Логично.

Игорь пришел домой с повинной. Решил мириться. Даже три гвоздики купил и бутылку коньяка. Дверь открыла теща. И, не дожидаясь, выхватила гвоздики из рук зятя и по лицу его этими гвоздиками отхлестала. Игорь даже опешил. Да и цветов было жалко — зря деньги тратил. В общем, теща дверь захлопнула. Игорь сел, оперся спиной о дверь и стал думать. Смотрел на сломанные гвоздики и думал, что теща — стерва, мегера, чтоб ее… И что это она жену против него настраивает. Подумал Игорь, подумал — и стал в дверь ломиться. Бьется плечом, а теща по ту сторону кричит, что сейчас милицию вызовет.

— Марья Степановна, откройте, мне с Леной поговорить надо, — сказал он в дверную щель. От ударов плечо болело.

— Я щас с тобой так поговорю! — заорала теща. — Журналюга, твою мать, продажная.

— Я не продажная, — сказал Игорь, — я честная.

— Так хоть бы продажный был! — заорала теща. — С паршивой овцы хоть шерсти клок.

— Да, — мечтательно сказал Игорь, — продаться бы… Марья Степановна, мы же с вами интеллигентные люди, — сделал он еще одну попытку.

— Интеллигент нашелся. Щас менты с тобой интеллигентно поговорят. Алло! Милиция? Грабят! Насилуют, — театрально заорала под дверью теща.

— Лена, Лена, — простонал по другую сторону Игорь. — Пусти, а?

— Я щас так пущу, так пущу, — заорала теща. — У нее другой есть. Понял? Иди, откуда пришел. Всю жизнь девке сломал, африканец хренов. Черножопых он любит. Вот и пусть тебя черножопые обстирывают и кормят, а нас не трогай. Понял? Что это за работа такая? Про африканцев писать? Да у меня отец воевал! С вашими этими! Кровь свою проливал! Ты про него написал? Нет. А про этих пишешь. Сталина на тебя нет!

— Марья Степановна, — взвыл под дверью Игорь, — при чем тут Сталин? Не путайте божий дар с яичницей.

— Это Сталин у тебя яичница? Вот менты щас приедут, они из тебя яичницу сделают, козел, — орала теща.

— Мама, ну мама, — услышал Игорь слабый голосок жены из-за двери.

— Что мама? Не лезь, я сказала.

Игорь спустился вниз, вышел на улицу и сел на лавочку. В руках он так и держал пакет с коньяком. Выпив бутылку, вернулся к двери.

— Слышь, ты, верни книги, — заорал он в дверь и пнул ногой. — Все забери, книги верни.

— Пошел вон, пьянь, — тут же заверещала Марья Степановна. Как будто под дверью сидела. — Что брать? Голытьба. Бесштанник. Шмотье твое поганое я все повыкидывала.

— Лену позовите, пжста, — ласково сказал Игорь.

— Дорогу сюда забудь, — крикнула теща. — У Лены твоей хахаль есть. Понял? Давно есть. Понял?

Великий африканист сел на пол и уже сквозь пелену увидел, как теща приоткрыла дверь и кинула в него связку книг, перетянутых бечевкой.

Игорь окончательно поселился в редакции на диванчике в библиотеке. Когда от африканиста стало пахнуть не только протухшим винегретом, даже Коля понял, что надо что-то делать. Перед людьми было неудобно. Приходили посетители и натыкались на заросшего вонючего мужика, который ел из банки винегрет и смотрел недобро. Африканист отрастил к тому времени усы и бороду, так что вареные свекла с картошкой цеплялись за растительность и падали. Игорь, правда, раскладывал для трапезы на столе листы — чьи-то тексты, верстку…

— Это наш лучший африканист, — объяснял людям Коля.

Посетители смотрели недоверчиво.

— Там белых скоро не будет, — говорил пьяно и радостно Игорь, — всех вырежут.

— У него сейчас сложный период, проблемы в семье, — объяснял посетителям Коля, — пойдемте…

В библиотеке собралось немыслимое количество стеклотары. Игорь покупал себе к вечеру «мерзавчик» или «чебурашку». Выпивал и ложился на диванчик в библиотеке с книжечкой.

А секретарша Таня все время бегала по редакции в поисках чашек из сервиза приемной главного и зама, которых все равно оказывалось меньше, чем блюдец. Чашки пропадали у международников. Таня точно помнила, что чашку просила Настя, своими глазами видела, как Настя пила из нее чай, а потом чашка испарялась.

— Насть, где чашка? — спрашивала Таня.

— Не знаю, на столе стояла, — отвечала Настя.

Пропажа могла обнаружиться дня через два — на Настином столе.

— Юля, чашки у международников пропадают, — жаловалась Таня.

— Так залезь в тумбочки, — посоветовала Юля.

— С ума сошла?

— Тогда подавай главному чай в блюдечке.

Таня полезла по тумбочкам. В Настином столе она обнаружила квитанции за коммунальные услуги и фотографии — Настя, совсем пьяная и почти голая, танцует на столе.

В тумбочке Игоря, в нижнем — самом вместительном — ящике, Таня нашла чашки из сервиза. Грязные, с почерневшим ободком и глазками плесени на дне от остатков кофе. Там же валялись спитые чайные пакетики и в ряд стояли банки с пищевыми отходами, которые раньше были салатами.

Таня забрала чашки и закрыла тумбочку. «Немудрено, что от него жена ушла», — подумала она и пошла мыть руки.

Колю вызвал главный редактор.

— Николай, что у вас происходит в отделе? — спросил он.

— Все хорошо, работаем, — радостно сказал Коля.

— Надо решать вопрос с Игорем, — намекнул главный.

— Надо, — согласился Коля. — Решим. Вот он, кстати, текст сдал. Очень хороший.

— Опять про диктатора?

— Опять.

— Может, хватит? Давайте про Европу напишем. А то у вас одна Африка на международных полосах.

— Хорошо, будет про Европу.

Надо отдать Игорю должное — тексты свои африканские сдавал он регулярно. Диктаторы с непроизносимыми многоступенчатыми именами его восхищали. Он писал так, что ничего нельзя было понять. Как ему удавалось — загадка. Игорь не знал ни одного иностранного языка. Юлечка, отвечавшая за подбор фотографий, вечно страдала — они все черные, на одно лицо.

— Этот? — подходила Юлечка к Игорю и совала ему под нос листочек с мужиком в леопардовой шапке.

— Нет, — говорил Игорь, — тот красивый.

— А этот некрасивый? — спрашивала Юлечка.

— Нет.

Юлечка смотрела на африканиста, на фото диктатора, опять на африканиста и уходила…

— Игорь, хватит пока про Африку, — сказал после разговора с главным Коля.

Игорь кричал и размахивал руками. Он говорил, что Европа — в жопе, а будущее — за Африкой. И если Коля с главным не поставят этот текст, то журнал не сможет назвать себя приличным изданием. Все напишут, а мы — нет.

— А кто еще про Африку пишет? — спросил Коля.

— Все, все, — кричал Игорь.

— Ну кто?

Игорь замолчал. Он знал, что никто.

— Мировая пресса, — нашелся он.

— Вот пусть мировая пресса и пишет, а мы не будем, — сказал Коля.

После этого Игорь запил всерьез. На него не обращали внимания, потому что редакция готовилась к юбилею главного. Не просто колбаску покромсать и сырок разложить, а все как у людей. Гостей ожидалось много. Водитель главного таскал выпивку ящиками. Решили отмечать в кабинете. Это был такой кабинет, каких сейчас уже нет. Огромный. Со столом, утопленным в глубине. С видом из окна. Там же проводились собрания, планерки и пьянки в особых случаях. Народ собирался. Все принарядились, подкрасились… Решали, кто первый из отделов будет поздравлять.

— Вы Игоря только не показывайте, — посоветовала Коле Юлечка.

— Я ему в кабинет принесу, — пообещал Коля.

Торжество было в разгаре. Главный принимал гостей и подарки. Юлечка с Колей танцевали. Тут в дверях появился Игорь.

— Игорь, — кивнула на дверь Юлечка.

— Нормальный вроде, — сказал Коля. — Я же ему приносил и велел не высовываться.

Игорь действительно мирно стоял в дверях и смотрел на всех с улыбкой. Потом подсел в уголок к столу и аккуратно взял пластиковый стаканчик. Пока кто-то говорил тост, он не пил, держал стаканчик и слушал, улыбаясь. Когда все выпили, Игорь тоже выпил. Через некоторое время, когда Юлечка танцевала с главным, а Коля звонил жене и говорил, что задерживается, Игорь сделал то, что сделал.

— Коля, скорее, — выбежала в коридор, где разговаривал Коля, Юлечка.

— Что?

— Игорь.

Юлечка потащила Колю в кабинет главного. Никто не танцевал. Все жались к стенкам и смотрели в одну сторону. Около стола главного редактора, стеснительно отвернувшись к окну, стоял Игорь. И справлял нужду.

— Игорь, прекрати, — кинулся к нему Коля.

— Не могу, — ответил африканист, показывая на льющуюся на исторический паркет струю. — Ты посмотри, как красиво.

— Что? — перепугался Коля, скосив глаза на Игоревы брюки.

— За окном. Огни, — мечтательно сказал Игорь, стряхивая капли.

— Что ж ты наделал? — с ужасом спросил Коля, окончательно протрезвев. Игорь стоял в луже мочи и улыбался.

— Это вам за Африку, — ласково сказал он. — Насрать я хотел на вашу Европу. То есть нассать.

Юлечка, секретарша Таня и бухгалтерша прибежали с листами бумаги и начали лихорадочно раскладывать на полу.

— Чем воняет? Водки кто-нибудь нальет? — поднял голову от стола пьяный классик отечественной журналистики.

Коля, уводя Игоря из кабинета, плеснул классику водки.

— Не хочу, — нудел Игорь, вися на Коле, — мне нужно к главному подойти. Я хочу ему рассказать. Про Африку.

— Расскажешь, завтра все расскажешь, — говорил Коля.

Игорь после этого пропал на неделю. Юлечка позвонила его жене и сказала, чтобы Игоря забрали. В редакции его с тех пор называли «писающий мальчик». Нет, его не уволили. Спустя неделю он уволился сам, обвинив главного в расизме.

Журнал продолжал жить своей бурной редакционной жизнью.

Настя таки вышла замуж. Заодно выяснилось, зачем Жоре понадобился поход в загс. Когда Настя забеременела, Жора сдержал обещание — собрал вещи и ушел. Точнее, уехал. В Америку. Ему не давали визу, а после женитьбы дали. Настя стала «соломенной вдовой», потому что развестись не успела. Или Жора не захотел. Исполнилась и другая мечта Насти — она стала редактором отдела. Вместо Коли.

Коля ушел в бизнес. Не по доброй воле. По зову тестя, который организовал какую-то строительную контору. Бизнес семейным не стал — Коля развелся с женой. Потому что тесть достал. И бизнес его достал.

Коля вернулся в журнал обозревателем и домой — к маме. Стал серьезным и солидным.

Коля больше не сидел в редакции, а только заходил. В один из таких заходов влюбился в Юлю. Самое ужасное, что он влюбился всерьез.

Тогда только появился джин-тоник в жестяных банках, и Юля его распробовала на пару с секретаршей Таней. После двух банок Юля начинала хохотать на весь закуток, служивший редакционной столовой, а Таня переносила туда телефонную трубку. Ей только недавно поставили новый телефон вместо старого, на толстом проводе.

— Гениальное изобретение, — говорила Таня, держа в руках трубку, — надо тому человеку, кто это придумал, памятник поставить.

— Таня, включи автоответчик, — хохотала Юля.

— Не могу. Еще… — Таня смотрела на часы, — десять минут до конца рабочего дня.

— Но ты же уже не работаешь?

— Работаю, — говорила Таня и показывала трубку.

Если в столовую заходил кто-нибудь из начальников, Таня сжимала трубку между коленями. Она ее так прятала.

— Ты чего трубку прячешь? — хохотала Юля. — Ты лучше банку спрячь.

— Юль, тебе хватит, — говорил Коля, когда Юля открывала очередную банку джин-тоника.

— Коля, не нуди, — отмахивалась она.

— Юль, что тебе еще надо? Коля — перспективный, ты все про него знаешь, он ведь порядочный, точно женится, — говорила ей Таня.

— Ой, ну хватит. Знаю. Не хочу я замуж. Коле ужины нужны и завтраки. И чтобы на выходных к теще на чай. Нет уж.

— Дура ты, Юль.

— Коля, дай до зарплаты, — просила Юля.

— Сколько? — спрашивал Коля.

— Откуда я знаю сколько? — обижалась Юля.

— На что конкретно тебе нужно?

— На все!

Юля с собой боролась как могла. Коля тоже боролся с Юлей как мог. Они договаривались встретиться и выпить кофе — Юля забывала. Он приглашал ее в кино — она опаздывала. К тому же Юля, отличавшаяся фотографической памятью и дотошностью, могла перепутать фотографии. Поставить не ту. Или не того года. Ни к чьим текстам не путала, только к Колиным. Коля думал, что она специально. Юля пожимала плечами и думала, что «не судьба».

Знакомство с Колиной мамой Юля тоже сорвала.

Юля пришла в гости. Колина мама испекла пирог и поставила парадный чайный сервиз. Попили чай, съели пирог. Юля непривычно молчала. Колина мать решила, что девушка, несмотря на спорный внешний вид, тактичная. В любом случае лучше, чем бывшая. Та вообще Колю из семьи забрала. Ему теща стала роднее матери. У Юльки после вечернего загула так раскалывалась голова, что даже говорить было больно. Ей хотелось кофе, джин-тоника, чего угодно, только не чаю.

— А покрепче можно? — буркнула она Коле тихо, чтобы его мама не услышала.

— Сейчас, конечно. Колюня, передай заварной чайник, — услышала Юльку мама.

— Мама, Юля вчера много работала, у нее голова болит… — сказал Коля.

— Может, цитрамончику? — обеспокоилась милая женщина.

— Покрепче, — процедила Юля Коле.

— Анальгинчику? — удивилась Колина мама.

— Нет, ничего у нас не получится, — сказала Юля Тане, когда та спросила, как прошло знакомство. — Ну не могу я.

— Зря, — сказала Таня.

Коля продолжал ухаживать.

Юля сидела на работе. К ней зашла Настя — попросить найти карточку для текста.

— Как вообще дела? — спросила Настя, пока Юля рылась в базе.

— Нормально. А у тебя?

— Тоже. Устала. Надоело все.

— Надо в отпуск.

— Надо.

— А дочка как?

— Нормально, тьфу-тьфу. Представляешь, Жора в Москву приезжал и не захотел ее увидеть. Передал деньги — и все.

— Деньги? Надо же!

— Да, он там вроде зарабатывать стал. Что-то из своей диссертации публикует. Не знаю. И знать не хочу.

— Ну, хорошо что хоть деньгами помогает.

— Ой, не знаю я, что хорошо, а что плохо. Может, и зря я тогда за него замуж вышла.

— Зато у тебя дочка есть.

— Да, есть. А мужика нет. Знаешь, он говорит, что стал спать по четыре часа. Ему дочка снится. Он просыпается и не может уснуть.

— Твоя дочка или от бывшей?

— Не знаю. Не уточняла.

Юля оторвалась от компьютера и посмотрела на Настю. Настя плохо выглядела. Действительно была очень упавшая. И очень несчастная. Как будто обухом по голове ударили.

Юля, разбиравшаяся в выражениях лица, испугалась. За Настю. И за себя. Наверное, в тот вечер она решила, что у нее есть Коля. Рядом. Только руку протянуть. И решила попробовать еще раз. Она позвонила ему и пригласила на ужин. Домой.

— Я даже котлеты пожарила, представляешь? — рассказывала утром следующего дня Юля секретарше. — Я просто не слышала. Честно. Он пришел раньше. Почему он мне не верит?

— Дура ты, — сказала Таня.

То, что Коля пришел раньше, — это вряд ли. А то, что Юля могла перепутать время, — запросто. Юля, по ее словам, была в душе и мыла голову, поэтому не слышала звонка в дверь. Коля подождал и ушел. После этого, когда она одна ела свои пересоленные и переперченные котлеты, он позвонил и сказал, что все, хватит.

Коля не перестал ее любить. Просто так получилось. Он уволился из журнала, перешел в информационное агентство, которое отправило его собкором в другую страну.

Перед отъездом он позвонил и предложил поехать с ним. Она сказала, что ей и здесь хорошо.

Они не видели и не слышали друг друга года два. У нее были скоротечные неперспективные романы, у него — все говорили, что у Коли все хорошо.

— Все, я решила, еду к Коле, — сказала как-то утром Тане Юля.

— Ты думаешь, он тебя ждет? — Таня реально смотрела на жизнь.

— А куда он денется? — хохотнула Юля.

Она позвонила Коле в заграничный город и сказала, что любит его и хочет с ним жить. Может уехать хоть завтра. А Коля… Коля сказал, что женат и три месяца назад у него родился сын. Юля бросила трубку. Коля перезвонил и предложил приехать в гости — познакомиться с женой, которая умница и красавица, и посмотреть на сына. Юля опять бросила трубку. Коля опять перезвонил и пожелал ей счастья.

Юля тогда вышла замуж и начала пить.

— Что ты с собой делаешь? — спрашивала Таня.

— У меня все нормально, — отвечала Юля.

Муж, как считала Таня, точная Колина копия, Юлю зашивал. Раз в год. Когда проходил срок, Юля отрывалась. Пила сутками. Приходила пьяная на работу. Таня с Настей ее прикрывали, отвозили на такси домой. Юля срывала номера. Но даже главный не вызывал ее на ковер. Он знал, что делать с пьяным африканистом, а что делать с пьяной девушкой — не знал. Хотел помочь, но не понимал как. Мог только не увольнять.

А потом… Журнал перестал существовать. Закрылся из-за отсутствия финансирования. Как многие журналы в то время. Все разошлись по разным местам, и даже Таня не знала, что стало с Юлей. Слышала только, что муж ее бросил.

Юля еще раз вышла замуж и сменила фамилию. Жила в счастливом браке солидный срок. Муж, младше Юли на шесть лет, встретил ее уже кристально трезвую, ухоженную и печальную. Влюбился, женился. Ее прошлое его не интересовало. Он смотрел на нее и восхищался — Юля всегда знала, что надо делать. Она устраивала карьеру нового мужа — поехать учиться, сдать на MBA, отправить резюме. Секрет был в ее наплевательском отношении. Ко всему. К мужу, к жизни, к себе. Она работала женой. Работодателем был муж. Работу она всегда делала хорошо. Юлю как атрофировало. Она стала одинаково приветливой и одинаково терпимой. Муж был слишком занят своей карьерой, чтобы вникать в причины. Впрочем, другой Юли он и не знал. Ее несло по течению. Она плыла, не барахтаясь, не работая ни руками, ни ногами. День прошел, и ладно.

Замуж — в этот последний раз — она вышла, когда потеряла ребенка. Точнее, отказалась от ребенка.

Коля появился в Москве тогда, когда Юля, брошенная тогдашним, первым, мужем, сидела одна на кухне и допивала вино. В дверь позвонили. Юля пошла открывать. Коля стоял на пороге с цветами и тортиком.

— Привет, — сказал он.

— Привет, проходи, — сказала она.

Они сидели на кухне. Коля пил чай. Юля ела торт, потому что была голодная. Она давно сидела на вине и сигаретах — голода не чувствовала. А когда увидела этот чудовищный торт — с засохшими розочками, поняла, что хочет есть.

— Ты чего приехал? — спросила она.

— По делам, — ответил Коля.

— Понятно. Когда назад?

— Через неделю.

За эту неделю Коля так и не появился у мамы. Он жил с Юлей.

Утром следующего дня она проснулась с противным послевкусием — сливочный крем, сигареты, вино, Колины поцелуи. Пошла в ванную. Оттерлась мочалкой, помыла голову. Зашла на кухню в поисках вина. Увидела остатки торта на столе и еле успела добежать до туалета. Пить больше не хотелось, хотелось жить.

Коля вставал, жарил себе яичницу и убегал по делам. Юля сидела и ждала его. На второй день решила что-нибудь приготовить к ужину. На третий — отмыла квартиру. На четвертый — перестирала все белье. На пятый — сделала маникюр, на шестой — поняла, что любит Колю.

Они сидели на кухне. У него утром был самолет. Он купил бутылку хорошего вина. Юля крутила бокал, рассматривала цвет, нюхала, отпивала маленькими глотками.

— Как ты живешь? — спросила она.

Странно, но за эти дни они практически не разговаривали. Коля ничего не спрашивал, она тоже. Молча ели, ложились спать, вставали.

— У меня жена и двое детей, — сказал Коля.

— Ты ее любишь? — спросила Юля.

— У меня двое детей, — ответил Коля.

Он приезжал к ней раз в три месяца. Иногда раз в полгода. Она ждала. С ужином. Бегая к двери, выглядывая в глазок.

— Ты ее бросишь? Мы будем вместе? — спрашивала Юля.

— Да, — отвечал Коля.

Он рассказал жене про Юлю. Жена — умница и красавица — сказала, что не держит. Держала работа. Он так думал. Считал, что здесь будет никому не нужен. Еще он думал, что там — дом, дети… А здесь — здесь только Юля. Еще мама. Но мама не простила Коле отъезд и женитьбу. Она считала, что он опять ее бросил. Как тогда — когда женился. Опять променял ее на другую, чужую, семью. Коля не спорил и отделывался редкими звонками и подарками по праздникам.

Несколько раз он приезжал в Москву с багажом. Жил, покупал билет, чтобы вернуться за остальными вещами, и… оставался там. Дома. Приезжал к Юле за оставшимися у нее чемоданами, опять жил… и снова уезжал. Разобраться с работой, с детьми, с выплатами за дом…

Дети. Юля видела фотографии Колиных детей. От Коли — только взгляд. Упертый. Рассудительный. Остальное — от жены. Красавицы.

Она не должна была забеременеть. Никогда не предохранялась, и ничего. За столько лет. Юля ни разу даже не подумала об этом. Нет — и нет. По врачам не бегала. А тут — беременность. Коли нет. Он тогда надолго пропал — выбирал школу для старшего сына, устраивал младшую дочь в садик, работал, как подорванный: последний взнос за дом надо было внести. На работе — кадровые перестановки. В общем, хлопоты.

Они только первое время перезванивались часто. Потом все реже. Коля был вынужден считать деньги. Потом он просто звонил и говорил, когда приезжает. Она ждала. Коля получался таким капитаном дальнего плавания. В принципе идеальный вариант. Юля привыкла. И жена Колина привыкла. Обе знали, что уже ничего не изменится. Прошел момент, когда может измениться — тогда, с чемоданами. А раз тогда не случилось, то уже не случится.

Юля не сказала Коле про беременность. Все рассчитала — родит, Коля приедет и увидит уже готового младенца. Тогда она опять поверила в то, что все будет по-другому. А вдруг он бросит жену? Хотя там двое детей, а здесь — один. Но от нее. Шаткое, но равновесие. Юля представляла, как Коля позвонит в дверь, а она выйдет встречать его с таким кружевным кульком на руках. Он плюнет на свои чемоданы и останется. А если даже не останется, то что ж с того. Юля для себя родит. Как Настя. Пора уже.

Юля ходила беременная красавицей. Все в женской консультации обзавидовались. Говорили, мальчик будет. Девочки красоту матери забирают, а мальчики — наоборот. Она даже не сомневалась, что ребенок от Коли будет лучше всех. Видела же она фотографии его детей. Так что — проверенный вариант.

Родилась девочка. Юля ее никак не назвала.

— Пиши отказ, — сказала медсестра в роддоме. Юля посмотрела на девочку и написала отказ. Ее хромосомы с Колиными не так переплелись, не так склеились. Дали сбой. Что-то перемкнуло. Должна была получиться красавица, а получилось…

Юля слушала врача — наследственность, возраст, диагностика… В принципе можно выходить. Точнее, поддерживать. Но не в этом случае. Растение.

— Но она же дышит, — сказала Юля, — сама.

— Дышит. Но мозга нет, — сказала врач.

— Совсем?

— Совсем.

— Но ведь есть такие. В центрах специальных. На Западе… — Юля в этот момент лихорадочно соображала, вспоминая картинки из телевизора. Дети с синдромом Дауна раскладывают кубики, рисуют, поют песни.

— Вам это под силу? — спросила врач, с сомнением посмотрев на Юлю и в ее карту, где в графе «Отец» стоял прочерк.

Девочку забрали в больницу.

— Думали, что умрет, а она живет, — сказала врач.

Юля лежала на диване и смотрела сериалы. Один за другим. Много дней подряд. А потом встала и поехала в больницу. Сказала, что не мать, а журналистка. Нужно для материала. Привезла памперсы, детскую смесь. Смотрела на дочку и на других деток. Приехала домой, легла и уснула. Спала почти двое суток. Просыпалась, шла в туалет, пила воду и опять засыпала. В какой-то момент, сквозь туман, подумала, что хорошо бы вообще не просыпаться. Зачем?

Юля ездила в больницу три раза в неделю.

— Не надо, нечего тебе тут делать, — сказала ей медсестра. Никогда с ней не разговаривала, а тут подошла. Юля, не проронившая за это время ни слезинки, расплакалась.

— У нее лицо Колино, — сказала она медсестре, — копия.

— Иди, не надо, иди живи. В церковь сходи.

— Я в это не верю.

— Не верь. Хуже не будет.

Юля в больницу больше не поехала. Позвонил Коля. Сказал, что приезжает.

— Не надо, — сказала Юля. Она думала, что он переспросит: «Почему не надо?», «Что случилось?» — но он не переспросил. И не приехал.

С тех пор Юльку и атрофировало. Она ничего не чувствовала. Даже когда снова замуж выходила. Даже когда опять жить пыталась. Не получалось. Она не хотела ни напиваться, ни сидеть на таблетках. Ничего. Все вокруг, включая мужа, считали, что она счастливая женщина. Только немного холодная.