Гибель Марса

Михаил Белозёров, 2012

В 2115 году земляне освоили Марс. Викентий Сператов прилетает на север Марса к своемц другу – Лехе Круглову. В тот же день их обоих пытаются похитить астросы, затем – бандиты. Друзья бегут, используя способность Сператова спонтанно перемещаться во времени. Они выпутываются из самых безнадежных ситуаций и попутно участвуют в гражданской войне на Марсе.

Глава 2

Столица мира

Первое, что я увидел, когда открыл глаза, был огромный черный пистолет с вычурной скобой, лежащий на краю тумбочки. С минуту я рассматривал его. Телефон выводил трели: “Трум-м… трум-м… трум-м…” Так и не вспомнив, откуда у меня оружие, я сполз с кровати и нашел трубу под ворохом одежды в кресле с высокой спинкой. В ухо ударил баритон Алфена:

— Ты еще спишь, сукин сын?!

По утрам он всегда был раздражительным, пока не выпивал чашку кофе со сливками в обществе новой секретарши — полчаса благоденствия для всей редакции. Большей роскоши Алфен себе позволить не мог. Потом выгонял слегка помятую Верочку Матюшину и принимался за нас. Здесь на Марсе он стал грубее и жестче, словно муки старости овладевали им.

— Уже проснулся, — бодро ответил я, почесывая левое плечо, на котором откуда-то появился болезненный бугорок.

— Лучше бы не просыпался!

— Нас разгоняют? — осведомился я, потому что подобные слухи постоянно муссировались в редакции.

— Если бы! — саркастически воскликнул Алфен.

Должно быть, он сам мечтал об этом, чтобы по воле судьбы освободиться от того ярма, которое на старости лет тянул в виде редакции.

— На что вы намекаете? — спросил я, с удивлением прислушиваясь к звукам в квартире: кажется, в ванной кто-то брился.

— На твой отчет!

Я покосился на часы. Девять утра. Что-то рановато. Неужели, Алфен из-за меня отказал себе в маленьких радостях? Это значило, что дело серьезное. А я-то старался: накануне отослал краткое сообщение, из которого еще не значило, что я обнаружил черных ангелов. Надо быть полным идиотом, чтобы раструбить об этом всему свету. К тому же общеизвестно, что все события, происходящие во временном сдвиге, не имеют юридической силы. Ты даже можешь заявиться к своему начальнику и дать ему по рогам — это не будет преступлением. Хотя, во-первых, тебе это не удастся по многим причинам, не считая моральных — и главная из них квадрупольность временного сдвига, то есть приближение к искусственности (на общем фоне скалярного поля всегда оставался след), что исключало вольного обращения — в этом-то и вся сложность для злоумышленников, а во-вторых, для чего же тогда существует метаполиция? Как известно, с ней-то как раз шутки плохи.

— Ну и что? — спросил я тем тоном, которым обычно злил Алфена.

— Где ты шлялся в понедельник?!

— А какой сегодня день?

— Вторник!

— Не может быть… — оторопел я, на мгновение забыл о странном бугорке на левом плече.

— Может! — перешел на фальцет Алфен. — Может!!!

— Я сейчас приеду, — пообещал я.

— Можешь не стараться, — заявил Алфен, — ты уволен!

— Вы не можете со мной так поступить! — крикнул я в трубу.

— Могу! Я все могу!

И дал отбой.

В этот момент в комнату вплыл улыбающийся Леха.

— Привет…

От него пахло моей зубной пастой. Он был в моей пижаме и освежался моим одеколоном. Его морда блестела, словно блин, а на руках был сделан маникюр. Если на Земле он носил прическу, как поросль у слона под мышкой — а-ля петушок, то на Марсе старательно зачесывал волосы на бок, что в сочетании с круглой рожей придавало ему слегка купеческий дебильный вид. Недаром его бросила жена, злорадно подумал я.

Тем не менее я попросил:

— Ущипни меня…

— Если я тебя ущипну, — Леха решил поиздеваться, — ты окончательно спятишь. У тебя вид, словно ты увидел астроса. — Он опасливо покосился на пистолет и спросил почему-то шепотом: — Ты действительно считаешь, что мы влипли?

Если сегодня вторник, то до пятницы далеко, как до земной Луны. Значит, действительно случилось что-то из ряда вон выходящее. Куда-то пропал понедельник! Если черные ангелы и временной сдвиг звенья одной цепи, то мы накануне грандиозных событий. Думаю, Леха и сам сообразил, что дела дрянь. У меня появилось плохое предчувствие.

Я пошел на кухню, предоставив Лехе возможность, не смущаясь, освежаться моим одеколоном и ходить в моих тапочках, и обнаружил, что в кабинете на кожаном диване кто-то спит: из-под одеяла торчала рыжая волосатая рука. На ковре валились мастырки и двухлитровая бутыль из-под пива “Ладожское”. А в комнате стоял характерный запах. Идиот, подумал я.

— Ты кого привел? — спросил я, оглядываясь на Леху, который выкатился следом. — Поменял ориентацию?

В былые времена на Земле мы тоже пьянствовали до потери ориентации в пространстве и времени, но никогда не курили траву на диванах и в постелях.

Леха идиотски захихикал. Я-то знал, что он однолюб — любит одних Татьян женского пола и племени. И вообще, он был как огурчик — бодрый и подтянутый, готовый к подвигам, что меня почему-то страшно раздражало. Но смена климата явно пошла ему на пользу.

Очевидно, Леха наслаждался моим возмущением и еще тем, что я ничего не понимаю.

— Вот почему ты хромаешь? — спросил Леха как ни в чем ни бывало.

Действительно. Левая нога болела. Я задрал штанину пижамы и осмотрел икру. На коже виднелись едва заметные фиолетовые пятна, как от дробинок.

— Мы попали в перестрелку? — спросил я, опуская штанину и показывая свое плечо.

— Еще бы, — засмеялся Леха.

— Ну не томи, — попросил я.

— А сам не помнишь, что ли?

— Помню твой город… сопки… комиссара Ё-моё…

— Ну… — выжидательно оскалился Леха.

И я понял, что раздражает меня не сам Леха, а все, что с ним связано. Плохо иметь друга, который напивается в самый неподходящий момент — у меня до сих пор болели спина и шея — что оказалось первым посылом к целому ряду ассоциаций.

— Помню, что пили в машине… Ах, черт!..

Это было похоже на вчерашний сон, в котором нет ни начала, ни конца. И чем дольше я вспоминал, тем ярче был сон. Теперь я понял, что внес в отчет только события до нашего перемещения во времени. А Алфен решил, что я сорвал задание и прогулял целый день. Но все рано это еще не повод, чтобы увольнять сотрудника. У нас случались разногласия и похуже. Значит, Алфен что-то хотел мне сообщить. Например, о том, что за меня принялась метаполиция. Все было возможно. Однако, возможно, я просто идеализировал Алфена.

В этот момент на лестнице, которая вела на второй этаж, раздался грохот, и через мгновение в кухню, шлепая босыми ногами и потирая ушибленный зад, ввалился Рем Понтегера. Отрешенно налил в кружку рассола из банки с огурцами, с жадностью и взахлеб выпил.

— Что мы вчера пили? — спросил он, хрипло откашливаясь.

Его опухшее лицо выражало страдание. Только теперь я обратил внимание на бардак, который царил на кухне. Хотя я жил один (с приходящими женщинами, разумеется), у меня всегда был идеальный порядок. А теперь: стол был заставлен объедками и разнокалиберными бутылками. Мало того, они беспечно перекатывались под ногами. Воняло тюлькой, косяками, солеными огурцами и еще бог весть чем. В мойку была свалена грязная посуда, а электрическая плита — залита каким-то подозрительно зеленым соусом. Сразу было видно, что хозяйничали земляне, которые не меняли своих привычек и на Марсе.

— Лично я пил водку, — сообщил Леха таким тоном, словно был бессмертным и имел три печени.

— А я что?.. — с укоризной протянул Рем Понтегера, цыкая сквозь зубы, и покаялся: — А я ее запивал пивом…

Он болезненно вздохнул. Глаза у него теперь были белесыми, а как у морского окуня, которого вытащили со дна моря — и не марсианского, а земного, разумеется, потому что на Марсе морских окуней не водилось — не завезли еще.

— Не знаю… я с вами не пил… — сказал я и выглянул во двор. Так и есть — под окнами стояла красная “яуза” комиссара Ё-моё.

Надо ли говорить, что в марсианском Сестрорецке я жил не в многоэтажке, а в нормальном доме, деревья вокруг которого были высокими и большими. Так вот, в тени одного из этих деревьев — березы — прятался юмон. Я его сразу узнал. Это был Сорок пятый.

— Черт! — я задернул штору и прижался к стене. — За нами следят!

— Кто?! — возмутился Леха.

Конечно, он высунулся из окна по пояс и заорал:

— Эй, катись отсюда, а то подстрелю!

Он явно намекал на мой огромный черный пистолет с вычурной скобой, с которым было связано какое-то приключение, о котором я ничего не мог вспомнить.

— Не могли машину поставить где-нибудь подальше! — вспылил я.

— Сейчас поедем в редакцию, — лениво возразил Рем Понтегера, выискивая в банке из-под кильки, которая служила пепельницей, мастырку побольше и потолще.

Теперь при свете дня Рем Понтегера не казался таким таинственным и, конечно — не сумасшедшим. Был он в трусах и футболке, из-под которой обильно торчала рыжая поросль, а необычайно светлый цвет глаз, несмотря на похмельный синдром, говорил о том, что передо мной классический абориген во втором поколении. У самого меня были светло-зеленые глаза, а кареглазые на Марсе почти не встречались.

— Простите, а какое отношение вы к ней имеете? — удивился я.

— Ты что! — возмутился Леха, с грохотом закрывая окно. — Это наш главный редактор… — он торжественно ткнул в Рема Понтегера пальцем, таким странным образом представляя его мне.

— Насколько я знаю, главный редактор Алфен.

— А до этого был я, — равнодушно зевнул Рем Понтегера, расчесывая одной рукой поросль на груди, а другой прикуривая от зажигалки. — Только я в этой самой петле времени застрял.

Если это правда, то прощай моя карьера главного редактора, отрешенно подумал я и спросил с иронией:

— В какой, в какой петле?

Мне было неприятно, что у меня в доме курят марихуану, и еще мне надоели их недомолвки. Они разговаривали со мной таким тоном, словно я был причиной их несчастий. К тому же я им не верил — ни единому слову. Ну ладно Леха — он мой друг, я к нему привык и все прощал, но Понтегера — едва знакомый человек.

— Бабон…

–?..

–…Из которой ты нас и вытянул.

— Оп-па!.. — воскликнул я, чувствуя, как у меня вытягивается лицо. — Приехали. Тень на плетень наводить изволите. Я прекрасно помню, как мы попали в форт Кагалма.

— Алфен специально послал тебя в командировку, — заметил Леха и полез в холодильник за водкой. От нетерпения у него дрожали даже уши.

— Нет… Не может быть… — не поверил я.

— Может, может, — многозначительно заверил меня Рем Понтегера, пуская в потолок кольца дыма.

Я как мог защищал Алфена. Предположим, все вышло так, как он задумал. Но тогда зачем меня увольнять?

— А затем, — веско произнес Леха, выставляя на стол водку и закуску, — чтобы ты поменьше тявкал!

Мы действительно работали на Земле в одной газете: Леха — фотографом, я — журналистом. Потом Леха попал в плен к черным ангелам, то бишь — астросам, и через два года объявился на севере Марса. Я же прибыл сюда последней ракетой, и меня считали везунчиком. Марсиане до сих пор не знали, что стало с Землей. Похоже, она кончилась. Я давно уговаривал Алфена отправить меня в командировку. Не лететь же за собственный счет? Но он только дергал щекой и отговаривался. Может быть, на Земле скрыта какая-нибудь тайна?

— В бабоне прятали неугодных людей, — поведал Рем Понтегера серьезным тоном. — По земному исчислению это произошло три года назад, а в петле времени бог знает сколько этих годков.

— На эту петлю времени — бабон — случайно наткнулись, — будничным голосом сообщил Леха. — Мы тогда с тобой жили на Земле.

— Но быстро сообразили, что к чему, — добавил Рем Понтегера. — У нас тогда люди стали пропадать. Видел африканцев? То-то!

— Значит, мы теперь свидетели и покойники в одном лице?

Они мне так заморочили голову, что я забыл спросить, где мы провели понедельник и за одно позвонить Катажине Фигуре — моей приятельнице. Уж она-то не заслуживала равнодушного обращения, потому что всегда была готова прийти мне на помощь.

— Да!!! — дружно и радостно заверили они меня в один голос.

— Наконец-то ты сообразил, — сказал Леха, разливая водку в стаканы.

— Тогда это скандал, — рассудил я в надежде, что они ужаснуться и перестанут пить.

— Еще какой, — подтвердил Рем Понтегера. — Межгалактический! За него и выпьем!

— Действительно… — тупо кивнул я, удивляясь их беспечности. — Только никто не знает, откуда прилетают эти самые астросы с черными ангелами. Ты случайно не знаешь? — обратился я к Лехе.

Меня удивила их логика. Ведь если они, то есть мы, правы, то человеческий мир накануне войны. И не простой войны, а с астросами, которых мы до сих пор очень плохо знали. Надо было куда-то бежать и что-то делать. А они сидели и лопали водку!

— Знал бы прикуп, жил бы в Сочи, — ответил Леха старой-старой присказкой.

— Хорошо, ладно, — согласился я. — А как Сорок пятый здесь появился? По идее, он должен остаться в этой самой петле времени, как ее там… бабоне. А где мы были в понедельник?

Наступила странная пауза: Леха сделал вид, что его не интересуют подобные мелочи, а Понтегера — что с похмелья ничего не соображает.

— Водку будешь или нет? — спросил Леха будничным тоном, пододвигая мне стакан и не желая отвечать на мои глупые вопросы.

— Я еду в редакцию!

Пусть хоть это их удивит!

Леха с Ремом Понтегера равнодушно чокнулись, а я побежал в спальню, чтобы переодеться и между делом звякнуть Катажине. Она была художницей и обладала чувственной натурой. К тому же у нее была большая грудь. Всю жизнь ко мне липли подобные женщины. Полина Кутепова. Таня Малыш, которая погибла на Земле из-за планшетника, тоже по-своему была творческой натурой. Одна Лаврова чего стоила. Я слышал, что в Кинешме она открыла свое рекламное агентство. Сплошной злой рок, которого я не мог избежать, хотя старался изо всех сил.

Первым делом я посмотрел в зеркало — на плече у меня действительно была красная точка от укола. Если следы от наручников еще можно было объяснить резвостью комиссара Ё-моё, то кто сделал мне укол и по какому поводу, я, хоть убей, не помнил.

Надо было бы, конечно, тоже выпить, чтобы трезво оценить ситуацию, но пить мне не хотелось. И вообще, я не имею привычек наливаться с утра в антисанитарных условиях да еще в компании сомнительных личностей — Леха за два года мог стать агентом кого угодно, хоть бы тех же самых черных ангелов. А Рем Понтегера вообще — темная лошадка.

К тому же, если мы свидетели, то, как известно, свидетели никому не нужны. От них вовремя избавляются. Черт! Неужели Алфен способен на подлость? Не похоже. Совершенно не в его стиле задумывать такую длинную комбинацию. Может быть, только его заставили? А кто может заставить? Только противники землян и марсиан, то есть нынешней мировой власти — камены. Эти были готовы идти на союз с любыми силами, даже в инопланетянами, то есть с астросами. Да и Леха почему-то молчал — вроде, не сидел на пару с Лукой в плену у черных ангелов. Надо его раскрутить, злорадно решил я, зная, что Лехе будут неприятны подобные разговоры.

В этот момент в дверь позвонили. Балансируя на одной ноге и не сразу попадая второй в штанину, я решил, что это Катажина, а потом — что Сорок пятый с комиссаром Ё-моё. Явились меня арестовывать. Когда я заправлял рубашку в джинсы, звонок уже разрывался от натуги. Катажина не могла так нервничать.

Я схватил пистолет. В обойме оставалось всего два патрона. Перезаряжать не было времени — в дверь дубасили кулаками. Леха и Рем Понтегера, спьяну стукаясь лбами, метались по дому в поисках одежды. Они безумно боялись метаполиции.

Я подошел и выглянул в боковое окно прихожей. Конечно, это была глупость. Если кто-то хотел меня застрелить, лучше момента нельзя было придумать.

На крыльце стояли полицейские в дорожной форме.

— Открываю! — крикнул я.

После секундного замешательства, с течение которого я искал, куда бы спрятать оружие, я открыл дверь и улыбнулся.

— Это ваш аэромобиль? — спросил полицейский.

Второй настойчиво заглядывал мне за спину. Что он там искал? Наверное, их так учили высматривать преступников. Пистолет, между прочим, я засунул в тумбочку с обувью. Дверцу закрыть не сумел, и рукоятка предательски торчала между Катажиниными туфлями.

— Простите, я спал. Автомобиль наш… — уставился я вопросительно.

— Он стоит напротив вашего дома, — возразил полицейский. — По вторникам и пятницам частная парковка запрещена. Вы знаете об этом?

— Мы поздно вчера приехали, — ответил я, ища за деревьями Сорок пятого. Но он пропал.

— Кто, мы? — спросил полицейский.

— Я и мои друзья.

— А?..

— Не терплю порталов…

Ну да, кому приятно быть перемещенным во времени и пространстве, пусть и не разложенным на элементарные частицы, но, тем не менее, не принадлежащим себе. К этому времени считалось, что порталы устарели. Существовало даже какое-то зеленое движением против них. Я не особенно вникал в суть проблемы. По мне лучше тащиться от парковки пешком, чем предлагать свое тело какому-то бездушному аппарату, хотя в нем и использовался принцип стоячих волн. Свой портал я давно превратил в кладовку для удочек и сачков. Еще в нем пылился зеленый плащ и большие резиновые сапоги с желтой рифленой подошвой..

— Нам позвонили соседи…

— Они мне завидуют — на прошлой неделе я выиграл двести тысяч.

Полицейские оценили мой юмор.

— Тогда понятно, — сказал словоохотливый, нерешительно пожевав губами.

Второй, который так ничего и не произнес, разочарованно разглядывал окна второго этажа. Надеюсь, Лехе и Рему Понтегера хватило ума не высовывать носа.

— Покажите документы, — попросил полицейский.

Я закрыл дверь, тем самым давая понять, что ничего интересного в доме нет, хотя в нем, конечно, воняло, как в китайском притоне, а в тумбочке для обуви лежал огромный черные пистолет с вычурной скобой, и подошел к “яузе”. Единственное, мне оставалось надеяться на чудо, ведь машина принадлежала не кому-нибудь, а долбанному комиссару Ё-моё, который чуть было нас не угробил. Так оно и произошло: в бардачке я обнаружил странный пропуск с красной полосой по диагонали.

— Ну что? — спросил тот полицейский, который до этого молчал. Он все еще надеялся меня в чем-то уличить.

— Вот… — выбравшись из машины, я протянул документ.

Их лица вытянулись. Они даже стали по стойке смирно и перестали дышать.

— Сразу бы так и сказали… — укорил меня словоохотливый полицейский, снова пожевав губами.

— Мы сообщим соседям, что у вас разрешение. Вас не будут тревожить, — подытожил второй.

— Сделайте одолжение, — попросил я, удивляясь силе пропуска с красной полосой по диагонали.

Они синхронно приложились к фуражкам и удалились, ненавидя меня всеми фибрами души. Я собрался уже вернуться на кухню, чтобы насладиться обществом Леха Круглова и Рема Понтегера, как из-за поворота вывернула вишневая “крымка” Полины Кутеповой, и сердце мое по старой привычке сладко екнуло. Но я не сделал того, что должен был сделать, то есть не подошел, чтобы поцеловать ее, ибо между нами все было кончено. Она же даже не удосужилась выйти, а только открыла дверь и выпустила Росса.

— Иди… — сказала она самым зловредным тоном, на который только была способна, — твой непутевый хозяин уже приехал.

— Могла бы и зайти на пять минут, — сказал я, пропуская мимо ушей ее колкость.

Подспудно я так хотел ее удержать, что совершенно забыл о том, что в доме находились два придурка: Леха и Рем Понтегера.

— Извини, спешу. У твоей дочери сегодня экзамен…

Я открыл дверь пошире и видел золотистый чуб, дорогие солнцезащитные очки и легкий шарфик. Полина давно привыкла к красивой жизни. Вернее, даже не отвыкла, пока я прозябал на Земле. Но театр, к счастью, насколько я знаю, не бросила, хотя после прибытия на Марс я ни разу не ходил на ее спектакли. Один ноль не в пользу Катажины Фигуры, хотя у нее действительно была классная фигура, а вместо таланта актрисы — талант художницы. Получалось, что Катажина не хуже, или просто я до сих пор не мог забыть Полину и оценить Катажину? В этом трудно было с хода разобраться.

— В воскресенье мы посетим зоопарк.

— В зоопарке вы были уже сорок семь раз, — заметила она скептически, подставляя холодному марсианскому солнцу гладкую щеку.

— Тогда пойдем на русские горки. Говорят, в Сокольниках открыли новую трассу…

По решению суда я мог видеться с Наташкой один раз в неделю. Вначале свидания происходили в присутствии инспектора по несовершеннолетним, позднее я добился отмены столь суровых условий, и мы могли проводить вместе целый день.

— Ты лучше подари ей что-нибудь, — уколола Полина.

— Хорошо, — быстро согласился я, — куплю телефон.

— У нее уже пять штук!

— Тогда что-нибудь другое. Надо подумать.

Что поделаешь, я действительно был виноват. Так повелось: когда я жил на Земле, то был слишком беден, чтобы звонить на Марс, а потом, когда вернулся, я уже был им не нужен. Такое случается в жизни. Ничего не поделаешь.

Во время всего нашего разговора Росс терся о мои ноги, как большой кот. Только не мурлыкал. Правда, периодически в горле у него что-то булькало. Потом убежал обследовать угол крыльца, на котором явно оставили свои следы выпивохи — Лехи и Рема Понтегера.

— А ты не могла бы подержать у себя Росса еще один день? Я сегодня страшно занят.

Левой пяткой чувствовал, что день будет необычным и бесконечно долгим.

Полина Кутепова вздохнула и сняла очки. Лучше бы она этого не делала. Я в который раз пожалел, что мы расстались, потому что до сих пор любил и желал ее. Наверное, мои мысли отразились на моей лице, потому что Полина смягчилась.

— Он дерется с Бесом… Их приходится держать в разных комнатах…

Бес — высокопородистый, полосатый тейлацин — был моей первой любовью. Вот уж кому не повезло. Правда, Наташка его любила не меньше, иначе бы Полина давно избавилась от него, несмотря на то, что он был нашим талисманом целых семь лет, пока мы были женаты. Как быстро Полина все забыла. Я так не мог. Я привязывался к любимым женщинам всей душой, и они навсегда оставались частью мой жизни, хотя последние годы в целях самосохранения я научился не выказывать своих чувств.

— А… ну да… — согласился я, не подозревая того, что Полина своим упрямством спасла мне жизнь.

— К тому же… — Полина сделала паузу, — Павел не любит животных.

Я забыл сказать, что после развода Полина быстро и успешно устроила свою жизнь, выйдя замуж за инвестиционного банкира — перевод денег из одного места галактики в другое, и все такое. Полину не интересовали дела мужа. Ее не интересовало, чем он занимается. Она даже не помнила, как называется банк, которым управлял ее благоверный. Единственное, она знала, что Павел зарабатывает много денег. Теперь она жила в Москве на Гоголевском бульваре, в пяти минутах ходьбы от Арбата, имела пять слуг и личную охрану. Почему-то сегодня она приехала одна.

В сопровождении Росса, который, пока мы пререкались, успел облить все окрестные розы, я вернулся в дом и дал себе слова больше не раскисать.

— Круглов, ты не знаешь, что это значит? — я протянул Лехе пропуск.

Леха повертел его в руках и даже согнул кончик. Росс успел сбегать на второй этаж, гремя когтями, спуститься вниз, обнюхать все углы, закоулки и подвал — в общем, обследовать дом, в которой чувствовал себя хозяином. Наверное, он представлял его себе большой-большой конурой.

— А ну… дайте мне, — потребовал Рем Понтегера.

Он сходил за очками и с умным видом рассмотрел документ со всех сторон.

— Это пропуск на предъявителя для союзников, — сказал он, возвращая его мне. — Ценная штука.

Что ценная, я уже пронял. Только какими полномочиями обладал владелец?

— Для каких союзников? — спросил я.

— У нас одни союзники, — веско произнес Рем Понтегера, — астросы и их рабы.

Чувствовалось, что он ненавидит и тех и других. Уж не потому ли, что сидел с ними в одном бабоне?

— Ты с этим пропуском можешь зайти куда угодно.

— И выйти… — весело подытожил Леха.

— Значит, нас приняли как минимум за хлыстов, — предположил я, не обращая внимание на Лехино зубоскальство.

Я знал, что хлысты за два последних года вообще перевелись стараниями “кальпы”. Население терроризировали и другие государственные службы, названиям которых, как правило, служила аббревиатура из трех букв. Остался один Леха, но он спилил клыки и ничем не отличался от марсиан. Наверное, поэтому он и сидел на севере. Выдавать его я не собирался.

— Леха, — спросил я сквозь зубы, — планшетник у тебя?

— У меня, — ответил Леха.

— Его надо спрятать.

— Почему?

— Ты видел Сорок пятого?

— Ну и что?

— Всем уже известно, что мы в городе.

— Ладно, — сообразил Леха, — а ты брелок спрячь.

Конечно, мы поступили в точности до наоборот.

***

Росс по-деловому забрался в “яузу” комиссара Ё-моё и улегся на заднее сидение. Мы вылетели. Оказывается, Понтегера хорошо знает город и даже владеет приемами безопасности: вместо того, чтобы зависнуть как принято и прогреть мотор, он прямиком, чуть ли не срезая верхушки деревьев, вывернул к трассе и влился в потом аэромобилей. Дело в том, что если за нами следили и готовились сбить, самым подходящим для этого считается момент набора высоты.

Пока мы летели, я нацепил очки “пи-технологии” с виртуальным экраном и продиктовал “Фене” — моему синтезатору — два варианта. И хотя помехи были сильными, “Феня” понимал меня с полуслова и текст не надо было редактировать. Одна статья предназначалась для газеты чисто в информационном стиле — мол, обнаружена тюрьма Кагалма с черными ангелами, численность которых чуть ли не армия, и что из этого выйдет война с инопланетянами. А второй более детальный, с подробностями и именами участников этих событий для еженедельника. Таким образом я пытался обезопасить всех нас троих и Росса в том числе. Как только информация станет достоянием широкой публики, мы перестанем быть объектом интереса для различных спецслужб, которые уже, я был уверен, взяли нам на мушку. Или не взяли? В любом случае у нас было слишком мало времени. Понтегера понимал это и гнал так, что компьютер, который находился во внутреннем кармане куртки, приходилось прижимать локтем, а очки “пи-технологии” — поминутно ловить чуть ли не на кончике носа. Одна “мышка” на моем большом пальце чувствовала себя вполне сносно.

Однако в обоих статьях я не решился упоминать о бабоне — петле времени, иначе бы пришлось объяснять, как мы в нее попали, а это значило, что надо было признать свою, хоть и спонтанную, но все же способность передвигаться во времени, что, конечно же, было бы недальновидно и глупо.

Минут через десять Рем Понтегера объявил:

— За нами хвост…

Понтегера заложил вираж: с одной стороны я увидел барашки Финского залива, обрамленного горами, с другой — низкорослый сосновый лес и сухопутную дорогу на Выборг, по которой плотным потоком двигались автомобили.

— Где? — Когда мы выровнялись, Леха стал вертеться, как на сковородке.

— Метаполиция! — прокричал Рем Понтегера.

Желтый “гирвас” с маяками на крыше мелькал где-то за два километра в потоке аэромобилей. Все-таки у комиссара была хорошая машина, а не полицейская газонокосилка, хотя эта полиция и имела приставку мета.

В такой обстановке я с поспешил закончить дело, попросил “Феню” сбросить снимки из фотоаппарата на компьютер и увеличить их. Особенно мне понравились два: метатрон, который просил выпустить их из тюрьмы, и подполковник с перебитым крылом.

Дальше “Феня” рассовал файлы моим приятелям во все газеты и даже в парочку журналов с просьбой опубликовать в ближайшем номере. Мне было наплевать на негласные и гласные запреты. Даже если Алфен подставил меня неосознанно, я имел право на самозащиту — пусть это и касалось государственной тайны. В тот момент, когда Понтегера свернул по прямой над заливом и крикнул: “Приготовьтесь!”, на мой виртуальный экран стали приходить ответы. Первым отозвался Юра Дронский, который когда-то работал в земных “Петербургских ведомостях” внештатным корреспондентом. Теперь же в таблойде “Москва-хроникал” он служил главным редактором. Надо будет его расспросить, как он удрал тогда из Санкт-Петербурга, подумал я.

Другие сообщения я читать не стал, а смалодушничал и стер папку с файлами, которые имели отношение к черным ангелам, что давало шанс выигрыша времени на случай, если дело дойдет до расследования.

Мелькнул Нью-Васильевский, дамба, верфи, каналы и Нева. В центре города Понтегера перешел на ручное управление и, чтобы оторваться от хвоста, необдуманно близко проносился рядом с небоскребами. Думаю, что городская полиция уже сошла с ума. Потом он круто пошел на снижение. Мы с Лехой и Россом оказались на боковом стекле. “Феня” пропал, очки “пи-технологии” оказались разбитыми, а я увидел, как подо мной проносится земля. Деталей невозможно было разглядеть. Мелькнул шпиль, ангел и рыжая марсианская брусчатка. Моя селезенка среагировала на ускорение — в боку противно кольнуло. Я подумал о смерти и вечности. Потом увидел небо. “Бум!” Меня и Росса отбросило на Леху. Я даже испытал что-то вроде злорадства оттого, что Леха крякнул под нашим весом. В следующий момент аэромобиль выровнялся. Мы с Лехой ударились головами о потолок, а Росс взвизгнул, и Рем Понтегера крикнул:

— Бежим!

Оказывается, мы уже стояли на парковке в центре Дворцовой площади. Конечно, она лишь отдаленно походила на земную Санкт-Петербургскую, но тем не менее носила то же самое название.

Забыв захлопнуть дверь, Рем Понтегера побежал отвоевывать редакторское кресло. А Леха, видать, за компанию. На секунду он остановился. Посмотрел на нас с Россом. Потом махнул рукой и побежал дальше. Наверное, Понтегера пообещал ему хорошее, теплое место рядом с собой. При данных обстоятельствах в редакции делать мне было нечего. Рано или поздно Леха сам все расскажет. К тому же, чего скрывать, я испытывал злорадство от того, что Алфена выпрут, ведь он уволил меня по самому ничтожному поводу. Поэтому я решил направить свои стопы к Юре Дронскому, чтобы окончательно договориться о заметке, сулившей неплохие дивиденды. Чего греха таить, я рассчитывал на плодотворное сотрудничество.

Нашим аэромобилем уже заинтересовалась дорожная полиция — со стороны Адмиралтейства катили патрульные “жигули”. А со стороны Невы на посадку заходил желтый “гирвас”. Кроме этого где-то за крышами, нещадно завывая, на подходе была дорожная полиция.

При такой ситуации мы с Россом сделали вид, что прогуливаемся и поспешили к Певческому мостику, чтобы перейти его и попасть в московскую часть города. Да-да, именно московскую. Даже река с этой стороны называлась Москвой-рекой, а с правой стороны, по течению — Мойкой, если же дело имело отношении к Неве — Невой.

Итак, мы с Россом пересекли Мойку-Москву-реку и очутились в районе Китай-город. Москворецкая набережная терялась в осенней зелени за изгибом реки, а по обе стороны торчали буквы “М”, хотя, разумеется, ни о каком метро речь не шла. Метро еще не построили, да и вопрос этот дискутировался уже лет десять. Проблема заключалась в том, что конкурентом метро были аэромобили — дешевый и доступный вид транспорта и главный аргумент мирового правительства в борьбе с каменами, которые находились в оппозиции. Скорее всего, у мирового правительства просто не было лишних денег, а у каменов — веских аргументов. Веские аргументы были только у военного крыла каменов — “Наше дело”, которое находилось в подполье. Иногда они что-то взрывали или поджигали. Процесс носил вялотекущим характер.

Надо ли напомнить, что демократия выродилась еще на Земле, потомку что в том виде, в котором она предстала миру на Востоке, она не устраивала США. На смену ей пришел просвещенный прагматизм, который исповедовали высшие слои общества.

По дороге я не удержался и позвонил Верочке Матюшиной. Мне было интересно, как идут боевые действия. Наверняка Рем Понтегера уже перегрыз горло Алфену и вкушал победу. К моему удивлению, Верочка ответила нервным смешком:

— Они уже выжрали три бутылки коньяка и потребовали еще!

— Так быстро? — удивился я. — А чем они закусывают?

— Лимоном…

— В стиле главного, — философски изрек я.

— Да, но каково мне! — заметила Верочка Матюшина.

Похоже, она пыталась прибрать к рукам Алфена. Как это ей удастся? с интересом подумал я. В этом отношении Алфен был непотопляем, как крейсер “Аврора”, марсианский муляж которого стоял на Неве-Москве-реке.

— У тебя что, неприятности с правительством? — поинтересовалась она.

— С правительством? — удивился я.

— Тебя спрашивали ужасные люди!

— Это мои друзья, — быстро ответил я.

— Странные у тебя друзья, — менторски заметила Верочка Матюшина, — я одного испугалась. У него такой зверский вид, да и другой…

Я перебил ее:

— Мне не звонил некий господин Федотов?

Я просил так — на всякий случай. Брякнул первое, что пришло в голову.

— Звонил! — съязвила она. — Сказал, что убьет тебя при встрече.

— А если серьезно? — спросил я.

Вот и решайте теперь, что такое интуиция.

— Если серьезно, то он будет ждать тебя в “Астории” с двенадцати до часу.

— Спасибо, — я отключился.

Итак, объявился Лука. Но почему он меня ищет? И тот ли это Федотов, который Лука? Известно, что Лука остался на базе астросов и улетел в глубины космоса. Причем у него было тайное редакционное задание от Алфена — сфотографировать астросов и разузнать о них как можно больше. Значит, он жив! Есть шанс обладать уникальной информацией. Но почему ни “Москва-хроникал”, ни наши “Ведомости”, ни тот же самый “Телеграф” и сотня других редакций по всему Марсу не опубликовали ни строчки о астросах? Одно из двух, либо это не тот Федотов, то есть не Лука и Верочка Матюшина ошиблась, либо Луке заткнули рот каким-нибудь экзотическим способом. Как бы там ни было, до встречи с таинственным Федотовым осталось не более двух часов, и я решил провести их с пользой. И еще я подумал о том, что как-то очень синхронно с посещением нами Кагалмы из небытия возник Лука. Не верил я в такие совпадения. Не верил.

Редакция “Москва-хроникал” располагалась в шестидесятидвухэтажной высотке в начале Яузского бульвара. Охранник увидел Росса и не пожелал нас впускать, хотя вдвоем с Россом мы беспрепятственно появлялись во всех редакциях и ресторанах. Нас везде знали. Росс был моей визитной карточкой — выхоленный, выстриженный, отриммингованный — чепрачный эрдель, с рыжим подпалом и с мордой кирпичом — я специально носил в заднем кармане расческу. Охранник оказался молодым, неопытным и упирался, пока я на всякий случай не сунул ему под нос пропуск с полосой по диагонали, который и в этот раз оказал магическое действие, которому я в очередной раз только удивился. Не звонить же Юре Дронскому по всякому пустяку. Мы поднялись в скоростном лифте на двадцать пятый этаж, где в коридорах наши шаги с Россом заглушали толстые, мягкие дорожки.

“Москва-хроникал” занимала десять этажей — с двадцатого по тридцатый, и была крупнейшей газетой мультимедийного магната Пеки Дементьева, который владел по всему миру четырехстами пятидесятью восемью фирмами и корпорациями. Империя называлась “Независимые новости и медиа”. В газете работало более пятисот журналистов и неизвестно какое количество внештатников.

По сравнению с ним наши “Петербургские ведомости” были детской игрушкой. Два года назад, примерно когда пропал Рем Понтегера, “Ведомости” понесли убытка на восемь миллионов рублей. Следующий год был не лучшим для газетного бизнеса — издания сдавали позиции по всем направлениям. Потом появился Алфен. Его вытянули из забытья партийные функционеры, фамилии которых даже не хочу упоминать. Алфен в свою очередь нашел меня и всех ведомцев. Месяцев через восемь мы стали гордо выпячивать подбородок и открывать двери ногой, потому что рейтинг газеты взлетел на небывалую высоту. С нами стали считаться. Но таких более-менее успешных газет было много, а сорокадвухстраничный таблойд “Москва-хроникал” — в пятерке лучших, и попасть в него было все равно что выиграть в лотерею миллион или получить у Бога индульгенцию на все последующие грехи.

Юра Дронский обитал в стеклянном кабинете с огромной приемной и внушительного вида секретаршей, и я вспомнил, что Юра всегда питал слабость к крупным женщинам.

Однако он вел такую жизнь, которой не позавидуешь. Вставал в шесть утра, чтобы еще до работы прочитать все газеты, посмотреть программу “Время”, поговорить со всеми нужными людьми. К этому времени на Марсе всегда что-нибудь происходило, поэтому уже к девяти часам утра в телефоне Юры Дронского садилась батарейка. Он хватал следующий аппарат. Секретарша следила, чтобы все пять трубок ежедневно были заряжены под завязку. Мало того, в “сетуне” у него был отдельный набор телефонов. Юра Дронский так и не привык к аэромобилям, даже к самым шикарным. Его укачивало. Зато на свой супердорогой “сетун” — машину с плазменным генератором — он поставил гудок от земного локомотива, чтобы носиться, как угорелому — когда Юра сигналил, то было слышно в радиусе двенадцати километров. Его многократно штрафовали — он предпочитал платить и пользоваться своим фирменным сигналом, от которого шарахались, как от бешенной коровы.

Обычно он входил в офис, разговаривая с секретаршей по телефону до самого последнего момента, пока не возникал в приемной, как дух из бутылки, потом говорил всем: “Привет!” и удалялся в свои апартаменты, не отрывая телефона от уха. Он так привык к ним, что, наверное, сидел с ними в туалете, разговаривая, просматривая сообщения и голых девиц.

Понятно, что из-за суеты, севших батареек и из-за того, что участвовал в управлении самой крупной газеты на Марсе, Юра Дронский жил в вечном стрессе. А это, учитывая спад рекламной активности и снижение тиражей, не давало ему спокойно спать, и он мучился бессонницей. В общем, Юра Дронский работал на износ.

Правда, и времена наступали тяжелые. А ведь цивилизации на Марсе было не больше пятидесяти лет, и мы были в начале пути. На то, чтобы уничтожить Марс, спутнику-Фобосу понадобилось мгновение, землянам же придется ковыряться ни одно столетие.

Я постучал в стекло, и он махнул мне рукой.

В строгом определении редактора, я бы сказал, что он был великим — безропотно тянуть такой воз! Должно быть, Пека Дементьев ценил его не меньше, но загонял, как любимого коня, на которого привык делать ставки.

Юра Дронский сидел спиной к окнам во всю стену, за которыми расстилалась Столица мира: бесчисленные крыши, Сенатская площадь, Кремль, петли Невы-Москвы-реки, залив и небоскребы, теряющиеся в дымке испарений. Особенно выделялся район Рублевки — рубиновая игла Сити-центра пронзала небо, а торговый центр издали походил на панцирь гигантской черепахи. За ними на горизонте высились желтые Доломитовые горы — единственное, что отличало равнинные города России от Столицы Марса, и которые с севера ограничивали низину или пустыню Гусева, а с запада спадали в блестевший под холодным марсианский солнцем Финский залив. До гряды было не меньше ста двадцати километров, и в вершине одной из них застряло крохотное облако. Где-то там находилась система “Глоба” из пяти телескопов-сторожей, которые прикрывали Столицу с запада, автоматически следя за космосом.

Мы с Россом зашли, и я сел с краю, предварительно захлестнув поводок за дверную ручку. Я совсем недавно купил Россу этот толстый кожаный поводок, на котором при случае можно было с успехом повеситься. Свой компьютер, который оттягивал карман и который без очков “пи-технологии” представлял теперь всего лишь кусок пластмассы, я положил рядом на свободный стул. Да и “Феня” молчал — значит, то ли не было новых сообщений, то ли не работала связь.

Все ответственные редакторы, а также ведущие журналисты были в сборе. Юра кого-то распекал. При этом он беспрестанно совал ручку в рот и жевал ее. От этого его речь не становилась разборчивей.

— Газета не делает событий, — вещал Юра Дронский в пятьсот двадцать пятый раз. — Она их комментирует, иногда интерпретирует в силу своих пристрастий. Наша стратегия заключается в том, чтобы использовать яркие первые страницы, которые видны за километр. Информация должна быть ясной, кратко изложенной и броской! Что у нас по ударным темам?

Ему отвечали. Он помечал на бумаге. Я готов был биться об заклад, что тема черных ангелов в его списке не значилась. И честно говоря, удивился, потому что ожидал совершенно другого. Еще мне не понравилось, что Юра явно избегал моего взгляда. Он делал вид, что увлечен разговором.

— Хорошо, Петров, — говорил Юра Дронский, отгрызая у ручки колпачок, — “В правительстве рассматриваются закон о криминальном правосудии”. Венгловский: “Борьба Гучини за власть”, тоже, очевидно, следует вынести на первую полосу. Маша Ржевская: “В некоторых областях на Западе предпринята попытка истребления местной фауны, в частности — летающую форму шитиков”. В одном районе шитиков уничтожают, в другом, наоборот, разводят на фермах для меха. Надо занять четкую позицию по данному вопросу. Думаю, как раз по второму варианту. Сакулин: “Успех группы “Семья куропаток””. Это в раздел культуры… У нас серьезная газета…

— Но они взяли Гран-при… — робко напомнил Сакулин.

— А что там произошло убийство, или что?! Кто сейчас этим интересуется, кроме группки дебильных юнцов?

После таких заявлений я покривился. Неужели Юра Дронский не чувствует момента? Грядут такие события! Впрочем, вопрос чисто риторический. Что-то на Юру Дронского не похоже. Хотя бы для приличия упомянул о каменах. Тема, правда, не столь свежа, но зато проглатывалась всегда и неизменно, словно для читателей не было ничего интересней, чем смаковать кровь и насилие. На мой непросвещенный взгляд, “Москву-хроникал” было так же неинтересно читать, как и разгадывать шарады. Я никогда не читаю на ночь глядя “Москву-хроникал”. Как, впрочем, и в другое время суток.

— Материал о Маркедонове тоже неплохой, — неискренне продолжал Юра. — Думаю, мы должны поставить на первую страницу Гучини, шитиков и кровавое воскресенье.

Я открыл было рот, чтобы сообщить, что все это неактуально, что Гучини — это не новоявленный Христос, а всего лишь воинствующий ортодокс, что шитиков полным-полно в Доломитовых горах, к тому же разноцветных — под цвет разнотравья пустыни, что парламент благополучно переживет кровавое воскресенье и до следующего понедельника выберет для нас нового бритого шилом премьера, что небо на Марсе давным-давно не розовое, а голубое, что сегодня вторник, а не злополучный понедельник и тем более не черная пятница, когда все прощается, но вдруг меня осенило: Юра Дронский не тот человек, который будет ставить на плохую лошадку, значит, у него есть повод вести себя тихо и скромно. Дело в том, что к нему стекалась информация из самых невероятных источников. Всякий, кто хотел иметь в друзьях Дронского, спешил принести в клювике. На этом зиждился не только столичный мир. Здесь была замешана большая политика и высшие сферы, которые мне и не снились.

Еще полчаса ушло на обсуждение иллюстрация для северного, южного, западного и восточного столичных таблойдой, а также для десятка таблойдов, которые распространялись в пригородах и в русскоязычных районах Берлина, Праги, Нью-Йорка, Парижа и еще в сотне других близлежащих городов. Огромный стол Юры Дронского завалили фотографиями.

— Я бы перенесла материал о шитиках на третью страницу, — робко предложила Маша Ржевская, пишущая на темы о природе. В редакции ее звали “природником”.

Юра задумчиво пожевал остатки ручки.

— В одной из школ Марьинки произошла драка. Погиб мальчик, — постным голосом сообщил Спартесный, который вел криминальные темы.

— Сколько мальчику лет? — спросил Юра, переводя на него взгляд.

— Будет известно часа через два.

— Тогда тема каникул и смерти мальчика плохо ложатся на вторую страницу. Надо их развести.

— Сделаем, шеф.

— Не забудьте, нужна редакционная заметка о вреде порталов, но не в лоб, а только слухи и намеки, с перспективой дальнейшей раскрутки. Незачем раньше времени ссориться с корпорациями, но и правительство явно хвалить нельзя. Все-таки мы независимая газета. Хорошо бы мнение какого-нибудь известного ученого.

— Осветить парочку исковых процессов, шеф?

— Да, было бы неплохо.

— Все сделаем!

— А что у нас с рекламой? Учтите, что шестьдесят процентов дохода газета получает от рекламы.

Похоже, он вещал прописные истины, потому что лицо у Маши Ржевской сделалось скучным. Она еще не стала тертым калачом и не привыкла к журналистскому лицемерию. Я бы к ней подкатил, но она была слишком молода — только-только с университетской скамьи, а у меня к этому времени появились принципы не связываться с малолетками. Меня пугала ее жизнерадостность и вечный смех. В общем, я валял дурака. Надо было давно ее погасить.

— Полный объем будет к вечеру.

— Зарезервируйте место. Да, экономический обзор готов?

–… По внегалактической деятельности… — уточнил финансовый редактор, — редактируется…

— В три часа мне на стол!

К этому времени на стол Юры Дронского ляжет полный макет, и Юра утвердит его. Окончательно он подпишет каждый номер по электронке в двадцать три пятьдесят, лежа у себя в постели.

— А что у нас с криминальным разделом?

— Бенуа Сегюр дает интервью, а Батых Кинжев подготавливает статью о репатриантах.

— Отлично! Ну а со скачками, погодой и спортом как всегда в рабочем порядке разберутся ведущие.

Я же с интересом наблюдал за клубящимися облачками над Доломитовыми горами. Вначале они были, как легкий мазок белил на голубом небосклоне. Через пару минут, когда я отвлекся и снова взглянул, облака превратились в рыжие тучи, которые занимали всю нижнюю часть пространства окон в кабинете Юры Дронского. И если бы я подошел ближе, то наверняка увидел бы, что тучи клубятся по всему горизонту. Это, конечно, не Юпитер, где бури бушуют по триста лет. Это Марс. Тем не менее, бури тоже приличные. Но почему-то я не придал происходящему большого значения.

Наконец редакторы и журналисты оставили нас одних, Юра сказал:

— Привет! Что-то я давно тебя не видел.

— Летал на север, — сказал я, пытливо вглядываясь в его лицо.

Но либо Юра ничего не знал, либо у него была железная выдержка.

— Эта твоя статья… — сказал он, упреждая мой вопрос, иначе бы он не был Юрой Дронским.

–…Да, — быстро сказал я. — Хорошая статья. Свежий материал. И насчет рейтинга можешь не беспокоиться.

Черт! Я поймал себя на том, что унижаюсь. Значит, ситуация совсем гнилая.

Юра незаметно поморщился.

Неужели они зажрались здесь в своей “Москва-хроникал”? удивился я.

— Дело не в этом, — безапелляционно заявил Юра, — дело в том, что информация устарела.

— Устарела?!

Или я ничего не понимал, или Дронский был настолько умен, что не поддавался анализу.

— Эта информация проскочила год назад.

— Прости, я ничего не знал.

— Ты не понял. По просьбе правительственных кругов публикация была задержана.

Меня прошиб холодный пот. Никогда не попадал в такие положения. Я-то, казалось, собаку съел в журналистике.

Нет, вру! Такие ситуации были издержками нашей профессии. Я просто пытался их избегать.

— А что, у тебя есть фотографии? — осведомился я, не собираясь раскрывать ему все карты с бабоном.

— Нет, у меня нет фотографий, — твердо ответил Юра Дронский.

— У тебя есть живые свидетели?

Я намекал на Луку Федотова. Вдруг Юра каким-то образом с ним связан?

— Нет у меня нет пока еще живых свидетелей.

— У тебя есть Кагалма?

— Нет, у меня есть Тога-Тога.

— А! — обрадовался я. — Это на юге у негров. Это несерьезно — одни слухи.

Я знал, что говорю, потому что, действительно, примерно год назад в нашей редакции начались разговоры на эту тему. И Тога-Тога в них тоже проскакивала.

— Что не меняет сути дела, — сказал Юра Дронский и снова замолчал.

У него было такое выражение на лице, словно он в уме писал доклад.

— Черт! Так что тебе надо?! Год прошел. Свяжись со своим боссом, Пекой Дементьевым. Чего тебя учить!

— Это исключено. На следующий день он меня выгонит. Я самостоятелен в принятии решений.

— Тогда ты, может быть, ждешь, когда меня убьют?

Рыжие тучи уже накрыли пустыню между Доломитовыми горами и городом, доползли до Сити-центра — рубиновая игла была скрыта до половины, и коснулись цента Столицы. Главки Кремля потускнели. А в верхней части окон виднелась лишь узкая полоска голубого неба. Тучи были какими-то странными — пузырчатыми и очень подвижными, словно город находился на дне глубокого морского залива, а сверху кипел прибой, и рыже-черными, словно дело происходило ночью. Таких туч над Столицей мира мне видеть не доводилось. Однако меня почему-то совершенно не смутил тот факт, что они застилают все небо.

— Нет, я не жду, когда тебя убьют.

— Учти, нас было трое. Всех сразу трудно убить.

— Это неважно, — сказал он, терпеливо вздохнув.

— Тогда, что важно?

— Это просто закрытая тема.

— Такая же, как и цекулы? — спросил я.

— Цекулы — это миф! — заявил он.

— А гесион? — с издевкой спросил я.

— Гесион тоже! — не моргнул он глазом.

— Тогда мой материал с удовольствием напечатают другие.

— Не напечатают, — покачал головой Юра Дронский.

И в его голосе я услышал нечто, что заставило поверить. Наступила пауза. Мне нечего было больше сказать — настолько я был ошарашен, если не сказать, подавлен.

— Извини… — сказал Юра Дронский, взглянув на часы. — Совершенно нет времени… Спешу на ленч… И опоздать нельзя, потому что ленч дает городское правительство.

Юра Дронский обитал в иных сферах, недоступных для обыкновенного журналиста. Это была не матушка-Земля, это был Марс со своим снобизмом и классами. Юра хорошо подготовился к разговору и ловко обвел меня вокруг пальца. Очередная неудача. Сколько их было? Я до сих пор так и не привык к ним — что на Земле, что на Марсе.

В кабинете автоматически включилось освещение, словно наступил вечер. Юра Дронский с удивлением посмотрел в окно. Вот-вот должен был пойти ливень.

И вдруг я понял, что Юра Дронский что-то знает. Тайна была столь значительной, что он не смел даже намекнуть неосторожным движением головы. Черт! подумал я, или я старею или становлюсь умным. Вот что значило выхватывать информацию из воздуха. Как я когда-то завидовал Луке! Он владел этим приемом в совершенстве. Я же только учился, но уже знал, что мне надо делать.

В этот момент над городом словно вспыхнуло солнце. Свет был настолько ярким, что пробил рыже-черные тучи и осветил все закоулки города. В мгновение ока он заполнил небо, — а потом сквозь тучи на Столицу пролился огненный дождь. Вначале это были просто огромные искры. В море всполохов я разглядел горящие обломки, которые крутились, вертелись и падали долго — словно в замедленной съемке. Из этих обломков тоже сыпались искры и било пламя, и самое страшное заключалось в том, что обломки опускались на город. Совсем близко за окнами промелькнул огненный вихрь, потом донесся грохот. Нет — не грохот и не гром, а то, чего не было в моем лексиконе — с точечной ноты до размеров вселенной! Рамы прогнулись! Стекла треснули! “Бух-х-х!!!” Поток воздуха едва не вынес меня наружу.

Я успел подумать, что надо бежать. И первым моим движением было спасти своего друга — Росса. Я схватил его за ошейник и дернул дверь, но открыть не успел. Пол качнулся. От страшного удара дверь слетела с петель, потолок треснул, и произошло нечто невообразимое. Это было похоже на взрыв или настолько быструю смену событий, скоротечность которых сознание не уловило, только запечатлело, что ни окон, ни стола, за которым сидел Юра Дронский, ни самого Юры Дронского не было. Не было ни стен, ни пола, потому что я висел над бездной, и помню, что совершенно не испугался, словно не я, а кто-то другой должен был упасть с высоты двадцать пятого этажа. В воздухе летала горящая бумага и проносилось множество вещей: разнокалиберные обломки, мебель, офисная техника и, кажется, даже люди или то, что от них осталось, стекла, куски рам, двери и еще что-то. Но я не слышал ни звука. Меня мучила одна единственная мысль — теперь я не узнаю того, что знал Юра Дронский и вообще всего того, что произойдет дальше в мире. Эта идиотская мысль застряла в моей башке, как гвоздь, и мешала сосредоточиться. В тот момент, когда слух включился, я понял, что не упал благодаря двум вещам: арматуре, в которой застряли мои ноги, и поводку, в петле которого была затянута моя левая рука, и самое главное — Россу, который уперся всеми четырьмя лапами и затаскивал меня внутрь кабинета.

Не помню, как я выбрался. Через какое-то время я увидел себя бредущим по редакционному коридору. Вокруг был сплошной туман. Как ни странно, на потолке горело аварийное освещение. В руках у меня все еще был поводок, и Росс по прежнему тянул меня что есть сил.

Я знал, что надо убираться из здания, которое, судя по всему, вот-вот должно было развалиться. Стоял страшный грохот, из которого невозможно было вычленить отдельные звуки: непонятный свист, скрежет рвущейся стали, крики, визг крошащегося стекла и разрушающегося бетона, вой сирен, жуткий скрип раскачивающихся стен и падающих перекрытий.

Впереди мелькали странные людские пятна: женские ноги, груди, костюмы и искаженные лица. Кто-то лежал на полу. Кто-то прятался под столом. Какая-то женщина истерически смеялась. Кто-то дрался из-за очереди в портал.

Вдруг я узнал человека в ало-красной “карапузе”.

— Лука!!!

Он словно ослышался и завертел головой.

В этот момент из пятой комнаты выбежал Венгловский и вцепился в меня. Он потрясал мобильником, как распятием, и вещал поповским голосом:

— Покайтесь перед концом света! Покайтесь!!!

Кажется, он входил, не помню, в какую-то секту и был религиозным психопатом.

Я оттолкнул его и снова погнался за Лукой во главе с Россом, который с эрделевским азартом воспринимал происходящее как страшно занимательную игру.

— Лука! — крикнул я, когда мы пробегали мимо.

Они все скопом пытались втиснуться в лифт. Маша Ржевская упала. Ее топтали. Петров лез по головам, выдирая волосы и бороды. Маленький, юркий Сакулин пробивался между ногами. Лука оглянулся. Глаза его были белыми. Он все понял.

— Бежим!

В следующее мгновение справа что-то ухнуло. Из дверного проема вылетели клубы пыли и дыма. Мы с Россом инстинктивно шарахнулись в сторону. Я споткнулся и упал на вздыбившимся полу. Впереди как по мановению волшебной палочки стена превратилась в груду камней. Потолок треснул. Мы полезли куда-то вверх. Я решил, что Луку засыпало, но когда дунул ветер и рассеялась пыль, мы увидели, что Лука как-то странно изогнувшись в пояснице и словно нырнув, растворился в темноте. Мелькнули только ноги и раздался протяжный крик: “А-а-а…” Его “карапуза”, подхваченная ветром, взмыла под небеса и растаяла среди огненных искр.

Мы с Россом едва не улетели следом. Ни справа, ни слева, ни спереди ничего не было, кроме рыже-черных туч и огня. Пропали коридоры с мягкими дорожками, приемные с длинноногими секретаршами, комнаты, в которых сидели журналисты, художники и макетировщики, пропали лифты, курилки, туалеты, кабинеты с редакторами и посетителями, пропали охранники и вахтеры, пропали курьеры, мелкие продавцы, разносчики газет, рестораны и бары, пропали все, кто имел отношение к “Москва-хроникал”. Торчали лишь покореженные перила и зиял провал. Половина высотки была отрезана как ножом, и все, что мы увидели — это раскачивающийся лестничный спуск и изогнутые ограждения центрального пролета. Все остальное терялось во мраке. Мы с Россом попятились. Я вспомнил о запасном выходе на другом крыле здания.

Когда мы бежали назад, в коридоре уже никого не было. На полу валялись личные вещи и упавшие с потолка светильники, которые мигали, словно полицейские спецсигналы.

Спуск занял целую вечность. Здание трещало по швам. Через несколько этажей мы наткнулись на людей. В полумраке лестницы, освещаемой всполохами огня, они спорили, куда идти. Оказалось, что два пролета на шестнадцатом этаже разрушены, и кто-то хотел подняться на крышу, на которую могли сесть аэромобили.

— По-моему, крыши нет, — заметил я.

— Как это нет! — возмутился человек, судя по всему привыкший командовать. — Мы поднимемся и вызовем спасателей!

С ним ушли человек семь-восемь. Остальные приняли решение идти внизу. Мы спустились ниже, и Спартесный с товарищем слезли на четырнадцатый этаж по арматуре. Минут пять мы смотрели, как они проделывают все это. Со мной остались две женщины. Обе были страшно напуганы. Одна из них беспрестанно плакала и повторяла:

— Я не хочу умирать… я не хочу умирать…

Особенно она пугалась, когда что-то грохотало и здание вздрагивало, словно живое. Признаться, и мне было не по себе. Чтобы не сглазить удачу, я даже не клялся, что никогда, никогда носа не суну в высотки. Не было времени на бесполезные переживания. Где-то наверху, кажется, в шахтной лифта кричали люди. Синхронно их крикам мигали лампы освещения. Искрилась проводка. Рассыпались искры, и из стены, как из газового резака, било голубоватое пламя.

Мы обследовали этаж и нашли пожарную лестницу, которая проходила сквозь эвакуационные площадки. Она были слишком узка и крута, и мне пришлось нести Росса на руках. В одном месте не было стены и ветер дул, как в аэродинамической трубе, неся рыжую марсианскую пыль.

Когда мы очутились на двенадцатом этаже, то решили вернуться на запасную лестницу, чтобы двигаться быстрее. Здесь проходила оргия: дюжина пьяных и голых людей занимались сексом. Мы спросили, где выход. Они нам показали.

Один из них, выйдя вслед за ними на лестничную площадку с бокалом в руках и в обнимку с обнаженной девицей, предложил:

— Собака нам не нужна — скотоложством мы не занимаемся, а женщины могут остаться…

Мои спутницы еще больше испугались.

Тогда он выкрикнул следующее:

— Это последняя мировая! Вы нам еще позавидуете!!!

Девица громко хихикала. Голый человек выпил содержимое бокала и разбил его о пол.

Больше ничего не произошло. Мы благополучно достигли первого этажа и выскочили наружу.

Вся ближайшая территория вокруг высотки была завалена обломками и телами. Сквозь рыжую пыль я разглядел людей, разрезанных пополам, или — отдельно ноги и голова, или туловище без ног и без головы. Или просто нечто бесформенное, как кусок мяса. Я увидел секретаршу Юры Дронского — Лиду Ямпала. У нее было удивительно спокойное лицо, словно она спала. Я обнаружил Батыха Кинжева в луже крови. В груди у него было два пулевых отверстия. То, что это были пулевые отверстия, я не сомневался ни минуты, потому что видел такие ранения во время восстания хлыстов в Санкт-Петербурге. Но кто и почему стрелял, трудно было понять. Впрочем, рассуждать не было времени. “Плюх!” — рядом что-то упало. И в отдалении тоже. Меня обрызгало. Находиться рядом со зданием было небезопасно. Я отцепил Росса. Он ту же стал активно встряхиваться. Женщина, которая все время повторяла: “Я не хочу умирать… я не хочу умирать…”, куда-то делась. Вторая пропала еще раньше.

Дом напротив высотки горел. Я задрал голову и посмотрел туда, где висел полчаса назад. Но ничего не увидел. Все застилали черный дым, рыжая пыль и тучи, из которых сыпались огромные искры. Это напоминало фейерверк, только в грандиозных масштабах. Казалось, горела даже мостовая.

Когда мы с Россом выбежали на Яузский бульвар, за спиной рухнула высотка. Она упала на лесок и окрестные кварталы. Земля вздрогнула. Потом пронеслась ударная волна, сбившая меня с ног. Росс устоял. Он только присел и заворчал. Ему, как и мне, не нравилось происходящее. Воздух наполнился клубами дыма и пыли. Было такое ощущение, что сюда вниз, как на дно глубокого аквариума, льется расплавленный воздух. Трудно было понять: то ли все еще идет огненный дождь, то ли это искры горящего города. Прямо над нами, кувыркаясь, пролетели оранжевые “жигули”, затем голубая “токса” врезалась в угол дома. От здания, находящегося за бульваром, остались одни стены, а огонь вырывался из окон, как из доменной печи. Иногда мелькали фигуры бегущих людей. Тучи горячего дыма заполняли улицу. Трудно было дышать. Нас обоих душил кашель. Мы сунулись было налево, чтобы попасть к реке, но на Парковой стали взрываться машины, а за дорогой вспыхнула автозаправка. Огненный шар взметнулся вверх, прокатился над сквером и окутал рядомстоящие дома. Все заполнилось рыжей мглой, сквозь которую пробивались огненные сполохи багрового цвета. Через мгновение уже ничего нельзя было разглядеть. Бежать к реке было бессмысленно. Вверх по Яузскому бульвару бушевал вихрь. Кажется, вслед за ним приподнимался даже асфальт. Воздух гудел. Деревья вспыхивали, как свечки.

Мы сунулись в Петропавловский переулок. Он тоже пылал. Я чувствовал, что на мне тлеет одежда и трещат волосы. Росс выбрал самый правильный путь. В центре квартала образовался островок — там располагались теннисные корды и футбольное поле. Какие-то юркие люди с баулами выбегали из подъездов. Увидев нас, они тотчас пропали. Мы юркнули на Солянку — чисто инстинктивно поближе к воде. Но реки не увидели. Панораму застилала все та же рыжая марсианская пыль.

— Сюда!.. Сюда!.. — крикнул кто-то

Нас приютил вестибюль одиночного углового дома. Правда, это было не очень надежное убежище, внутри которого столпились испуганные люди. Снаружи периодически что-то грохотало и взрывалось. Тогда вместе со всеми вздрагивали стены дома. Похоже, сюда набились все обитатели квартала.

— Что это было? — спросил я у полицейского, который позвал нас.

Он пожал плечами.

— Я имею ввиду — что с небом?

Он снова пожал плечами. Тогда меня осенило. Я достал из кармана чудом уцелевший телефон и включил новости. Почту я не стал смотреть — не было времени. Связь была отвратительная. Наконец пробился какой-то оператор, и я увидел на экране:

“База… город… сплошные пожары… камены… камены…”

— При чем здесь камены? — спросил я у полицейского.

Вопрос был чисто риторический. Полицейский был слишком бледен и измучен, чтобы что-то соображать. Только теперь я обратил внимание, что у него травмирована рука.

— Доктор есть?! — крикнул я.

К нас протиснулся пожилой мужчина с белой тряпкой на лице. Он занялся полицейским.

— У него перелом, — сказал доктор, сдергивая со рта тряпку. — Нужны лекарства: бинты, шину, йод, а лучше обезболивающие.

Я открыл подъездную дверь и тут же закрыл ее, потому что внутрь сразу ворвались клубы рыжей пыли. На меня зашикали. Тогда мы с Россом поднялись на первый этаж, и я постучал первую же квартиру.

— Чего вы колотите?! — возмутилась какой-то брюнетка в розовом пеньюаре и босиком.

Он прикрывала грудь руками и переминалась с ноги на ногу.

— Почему вы не обуетесь? — спросил я, с удивлением оглядывая ее.

Надо было спросить, почему вы не оденетесь, но у меня словно язык отнялся. С другой стороны, цинично подумал я, с полураздетой женщиной легче общаться.

— Мне интересно… — ответила она. — Первый раз такое вижу…

— Я тоже, — признался я, понимая, что безбожно вру. — Там раненый. Нужны лекарства.

Она завел нас к себе на кухню.

— Как вы думаете, на нас напали? — спросила она, роясь в аптечке.

Она болтала, как любая, не обремененная умом женщина. У нее были длинные красивые пальцы и стройные ноги. Я не успел с первого взгляда по достоинству оценить ее зад — она резко повернулась.

— Не знаю, — ответил я, отводя взгляд и соображая, заметила она или нет, ибо даже в такой катастрофической ситуации пытался соблюсти приличие.

— А как вы думаете, это конец света? — на ее губах промелькнула всепонимающая улыбка.

— Понятия не имею…

Мне всегда нравились такие брюнетки. Это была единственная моя слабость, не считая журналистики. Но я не хотел, чтобы женщина сбила меня с толку раньше времени.

— Может быть, это черные ангелы? — она снова улыбнулась.

— Не похоже, — пожал я плечами.

— А вы их видели, черных ангелов?

— Как вас.

— Интересно… Ха…

Пока она искала лекарства, мы с Россом направили свои стопы в ванную и напились воды. И хотя электричества не было, в сумрачном свете, который падал из окна, я разглядел себя в зеркале. Я был похож человека, которого с ног до головы обсыпали рыжей пудрой. У меня даже выросли огромные усы и борода. Я сунул голову под кран и простоял так целую вечность, пока не ощутил, что под руками нет песка. В отличие от Росса я не умел встряхиваться, как собака. Самое удивительное, что ни на Россе, ни на мне после всех приключений не было ни царапины, болела только нога, в которую пришелся выстрел, но это были фантомные боли.

Больше всего мена поразила не катастрофа, не масштабные разрушения. Такое я уже видел на Земле во время восстания хлыстов в Санкт-Петербурге. А нелепая смерть Луки. Нельзя сказать, что я очень расстроился из-за этого. Луку я не любил. Вот Леху любил, а Луку нет. Слишком часто он корчил из себя начальство. Если Алфену это шло, то Луке явно нет. Он был мелочен и суетлив, хотя и был профессионалом. Надо отдать ему должное. А такие журналисты встречаются крайне редко, потому что нельзя жить журналистикой только на работе, а дома быть кем-то другим. Правда и то, что наша профессия, как и профессия врача, делает нас циниками и одиночками. Ну и что? В каждом деле свои издержки.

Как бы там ни было, вместе с гибелью Луки оборвалась единственная нить, которая выводила меня на астросов и тайну, которую знал Юра Дронский. Если он ее знал, конечно! Хотя Лука не зря оказался в редакции “Москва-хроникал”. Он явно работал на Юру, которого мне было очень жаль. Все-таки я его еще помнил контактером и внештатником, который готов был ехать к черту на кулички лишь бы увидеть и пообщаться с плазманоидом. Теперь надо было искать разгадку тайны в другом месте. И такое место я предполагал. Где-то центре жил старый журналист Жора Мамырин, который участвовал еще в освоении Марса. Он, пожалуй, был даже лучше покойного Луки, который умел черпать информацию буквально из воздуха. Но Жора Мамырин давно отошел от дел. Хотя я был почти уверен, что он в по-прежнему в курсе всех событий.

Еще меня мучил один вопрос: почему застрелили Батыха Кинжева? И главное — кто застрелил? На черных ангелов не похоже. Зачем черным ангелам какой-то Батых, когда вокруг хаос? Если только он не стал мародером? Но это совсем бредовая мысль. Правда, ходили слухи, что он агент метаполиции. Ну и что? Кого это волновало? Одно было ясно: база и камены каким-то образом связаны. Неужели базу взорвали, с ужасом подумал я. А вдруг — это третья сила — цекулы? Тогда в любом случае — война, что вообще было нелепицей, потому что астросы были могущественны, как боги. Хотя все к одному: тюрьма в Кагалме и взрыв базы.

— Полотенце на сушилке, — сообщила женщина. Она стола в дверях и протягивала мне бокал. При этом она смотрела на меня, как звездочет — пристально и недвусмысленно. — Выпить не хотите?

С полотенцем в руках я вышел на кухню.

— Меня зовут Аллой, — сказала она и прислушалась, глядя в окно. Снаружи что-то гремело и сотрясалось. — Жуткий город… А этот небоскреб?..

Потом посмотрела на меня. У нее были карие глаза, и я понял, что она землянка, потому что на Марсе кареглазые женщины встречались крайне редко.

— Час назад мы чуть не погибли в нем, — сказал я, с легким сожалением вспомнив, что оставил своего “Феню” и компьютер в кабинете Юры Дронского. А ведь в этом компьютере у меня был огромный банк данных и адреса, с помощью которых можно было попасть в секретные сайты.

— Ах! — воскликнула она. — Бедненький!

— Ну не совсем… — застеснялся я.

— Красивая у вас собака, — она пожалела меня и присела перед Россом.

Росс подал ей лапу. Он знал, когда надо было подлизываться и как заставить женское сердце дрогнуть. Я догадывался, что он делает это ради меня, и подмигнул ему. Он разулыбался, показывая резцы и большие белые клыки.

— Улыбается, как человек, — сказала она, ничуть не стеснялась своих обнаженных ног, словно я был ее мужем и мы рассуждали о питомце. Правда, под пеньюаром ничего нельзя было разглядеть, потому что на ней была еще и розовая комбинация. Но от ее стройных ног и мысли, что под комбинацией она практически голая, я слегка возбудился. Она меня притягивала. Есть такой тип женщин с магическом вожделение.

— Нашли? — спросил я, кивая на аптечку и прочищая горло глотком водки.

Что-что, а водка у Аллы оказалась отличной. Лучше, чем в гостях у Лехи. К тому же она явно знала, что быстрый путь к сердцу мужчины лежит через алкоголь. Я даже заподозрил, что она специально не обулась, чтобы продемонстрировать мне свои пятки — аккуратные и розовые, как пятачок у поросенка. Надо ли упоминать, что очутившись на Марсе, я долго отвыкал от чернокожих земных женщин и привыкал к белокожим марсианским. А после развода продвинулся по этой стезе довольно значительно.

Должно быть, Аллу возбуждала атмосфера опасности, потому что глаза ее блестели, и еще она не могла справиться со своим губами, на которых блуждала странная улыбка.

— Нашла… — произнесла она недвусмысленно. — Хотите еще?

— Хочу…

Я решил поиграть в старую, приятную игру.

— За знакомство…

Она необдуманно подошла так близко, что я ощутил ее запах — каких-то горько-пряных духов. Старые-старые воспоминания. Они давно преследовали меня, но я не осознавал этого. Эти воспоминания были связаны с Землей, с ее сезоном дождей и Татьяной Лавровой, которая опекала меня и которая приносила с собой этот запах дурмана, потому что был женщиной порывистой и необузданной, и потому что я ее любил. Ну да бог с ней.

— Все так необычно… — произнесла она с придыханием. — Оставь это здесь.

— Зачем? — спросил я.

— Затем… — отозвалась она, как эхо.

Я снял куртку и бросил ее на пол.

Алла положила мне на шею руки, и мы поцеловались совсем нестрастно, а скорее нежно и коротко, словно пробуя друг друга на вкус. Я прижал ее к себе и наклонился, но она, закусив губу и глядя мне в глаза, прогнулась в пояснице и покачала головой, словно оценивая, продолжать дальше или нет. Она была хрупкой и сильной одновременно.

Я всегда был терпелив и галантен. Но иногда во мне просыпался зверь под названием страсть. В данном случае Алла рисковала быть заваленной в гостиной на одном из двух огромных белых диванов, которые я заметил, когда мы проходили на кухню. Меня нельзя было доводить до такого состояния. Единственное, меня останавливало — мысль, что в квартире может находиться еще кто-то, и еще Росс, который глядел на меня осуждающими глазами. А зря, потому что уж я-то ему в его гульках совершенно не отказывал и с удовольствием пристраивал среди своих знакомых всех его брачных и внебрачных детей.

Не отрывая взгляда, Алла сделал шаг назад, взяла свой стакан, допила водку, наблюдая за мной сквозь дымчатое стекло и улыбаясь, налила себе еще и, взяв меня за руку, повела в глубь комнат. Это было что-то, скажу я вам — похожее на обольщающее заклание. Странное дело, стоило мне в ком-то из женщин, даже отдаленно, увидеть черты Полины, как эта женщина становилась желанной.

Я совершенно забыл и о раненом полицейском, и о горящем городе, и о Луке с Юрой Дронским. Мена даже не волновали подрагивающие в окнах стекла. Боже мой, думал я, как мало человеку надо. А ведь виной всему послужил только горьковатый запах дурмана. Одно я знал точно, что когда спал с женщинами, то расслаблялся.

В комнате, стоя ко мне спиной, Алла скинула пеньюар, повернулась и сказала:

— Дальше сам…

Две бретельки, и шорох соскользнувшей ткани. Как только я коснулся кожи, все произошло само собой.

Надо ли говорить, что Алла оказалась потрясающей женщиной, но с одним изъяном — она была лишена стыдливости. Совершенно! Абсолютно! Что в моих глазах было небольшим пороком. Во всем остальном она была на высоте, то есть вовремя стонала и даже пару раз вскрикнула в особо торжественные моменты и во время прелюдии. Кроме этого она вскрикивала во всех тех случаях, когда вздрагивал дом, когда снаружи что-то грохотало, а также когда из подъезда слышались голоса. Я почему-то решил, что это результат массового психоза. Но страсть ее была настоящей. Уж в этом я разбирался. И еще я не ошибся в ее ногах. Ноги у нее были шикарными — гладкие, как тюлени, и точеные, как ноги греческой богини. Ни у одной из моих женщин не было таких шикарных ног. Даже у Полины Кутеповой, которую я все еще любил. Если бы она пришла и сказала: “Начнем все сначала”, ей богу, я бы бросил эту беспорядочную жизнь и не жалел бы ни минуты.

После любви и треволнений мы уснули, хотя я ненавижу спать на кожаных диванах, потому что прилипаю к ним. Сколько прошло времени не знаю, только я проснулся, словно от толчка.

Росс лежал в углу и, положив морду на лапы и бесконечно грустя, смотрел на меня влажными, карими глазами. Почему-то он не любил валяться в чужих квартирах и задерживаться в них тоже не любил. Больше всего он любил наш старый, привычный дом, который наверняка считал большой-большой конурой. Но своих приятельниц, в отличие от меня, он туда никогда не приводил.

Я подмигнул ему и осторожно встал. Снаружи заметно посветлело и не так грохотало.

Алла спала, свернувшись калачиком. Даже во сне она была до нельзя породистой: черные волосы, черные брови и нос с трепетными ноздрями. Картину не портили разбросанные и смятые простони, из-под которых торчали ее ухоженные ступни.

Такие женщины мне попадались редко. Чаще всего они были чьими-то любовницами — вели праздный образ существования, или у них было свое маленькое дельце и налаженная жизнь. С ними было просто и весело. Но это были не мои женщины в душевном смысле. Ложась в постель, мы словно заключали временный союз, в котором не было места любви. А наши романы были скоротечны, как удар молнии. Поэтому я не питал никаких иллюзий и они мне были чужды.

Прихватив одежду, я пошел в ванную. Как ни странно, из крана текла горячая вода. Я постоял под душем, прикидывая задержаться здесь или нет. Что-то мне подсказывало, что делать этого не следовало — слишком шикарная была у Анны квартира, которая занимала, похоже, весь первый этаж огромного здания. К тому же здесь явно бывали мужчины, потому что среди безделушек в гостиной, или как она там называлась у Анны, я заметил роговые очки и курительную трубку — “данхилл”, которая была сделана из настоящей земной сосны. На Марсе такие деревья не росли. Вещи, как и все в квартире, очень дорогие. Из чего я сделал вывод, что Анна находится на содержании у богатого мужчины. У нее в квартире даже не было портала, потому что у богатых людей это считалось плохим вкусом.

Я вышел из ванной, вытираясь полотенцем. Росс уже ждал меня. Он стал подпихивать мои руки, тем самым давая понять, что пора и честь знать. Мы оба прекрасно понимали язык жестов.

Надо было, конечно, перешагнуть через обиду и позвонить Полине Кутеповой, потому что они жили в нашем старом доме в Лахте, которая могла быть задета огнем. Впрочем, у ее мужа был еще один дом где-то в районе Соснового Бора. За Катажину Фигуру я почему-то беспокоился меньше — ее дом находился в Комарове.

С мыслью, что надо взять телефон, я открыл холодильник, достал банку пива и машинально взглянул в окон. Так вот, по переулку руки в брюки — любимая манера — шел… Лука.