Дедушкины рассказы

Михаил Иванович Комаров, 2023

Бесценные личные воспоминания автора о его жизни, начиная с 30-х годов прошлого века в рассказах и историях, шутливых и серьезных.

Война

1. Перед войной

Война неумолимо приближалась к границам СССР. В селе это все понимали. У некоторых жителей имелись батарейные приёмники. Многие выписывали газеты. Политотдел машинотракторной станции тоже занимался информированием трактористов, а через них и их семей и жителей сёл. Мужчины остро и озабоченно обсуждали события у озера Хасан¹², на Халхин-Голе¹³, разгром фашистской Германией Польши, Югославии, Греции, а также вступление Красной армии в Восточную Польшу. В газетах много писалось о наших славных делах в войне с Финляндией. Демобилизованные же участники этой войны рассказывали, какими огромными потерями давались нам эти успехи. Они неоправданно увеличивались и за счёт неумелых действий командования войсками в организации и проведении наступательных боёв. Из родни Воронкова участникам финской компании был Комаров Ефим Иванович, двоюродный брат отца, Комарова Ивана Гавриловича.

Значительно усилилась тревожность в первой половине 1941 года, когда Италия захватила Албанию и напала на Грецию, но греческие войска вытеснили итальянцев назад в Албанию. Тогда на помощь фашистской Италии пришла фашистская Германия. Деревенские политики эти события воспринимали как приближение к собственным домам ужасного урагана с кровавой грозой. В разговорах уже не проскальзывало шапкозакидательство¹⁴, как вовремя хасанских событий. При обсуждении международного положения разговаривали тихо, вдумчиво и тревожно. Внутренняя обстановка в стране усугубляла общее настроение. Повысились цены на сахар. В магазинах очереди за ними занимали с вечера и стояли до утра.

Мы же, ребятня, ни о чём не переживали. Напитавшись героикой из фильмов о Чапаеве, о Щорсе, посмотрев"Если завтра война"¹⁵ и"Броненосец Потемкин"¹⁶, мы с огромным воодушевлением и сильнейшим увлечением играли в войну. Всем нам хотелось непременно быть Чапаевым, или хотя бы Щорсом. Под всевозможными тряпками, нацепленными на палки, мы вовсю маршировали под Красными знаменами. Во время игр вооружались деревянными винтовками, деревянными станковыми пулеметами и только системы"Максим". Нам всё было нипочём, и озабоченность отцов нас нисколько не трогала.

В мае 1941 года я окончил четыре класса начальной школы. До июня отдыхал, предаваясь всевозможным играм. Мы организовали походы по полям, по оврагам и по кустам берегов речки Свияги, купались, загорали и под солнцем грелись на песке. Корзинами и удочками ловили в пруду пескарей и огольцов, изредка и карасей. Лето началось очень хорошо.

На полях колхоза вызревал богатейший урожай. Выросли буйные травы, давшие много сена. Отец Иван Гаврилович руководил тракторной бригадой и работал на полях колхоза нашего села. Всё нас устраивало и радовало. Только бы жить и не унывать. В семье между родителями всё шло хорошо. Мать изредка поговаривала, что всё это хорошее не к добру. Над её словами посмеивались:"Чудачка!".

В воскресенье 22 июня мы с Ваней Литвиновым надели чистые белые рубашки и приличные штаны, обули ботинки и понесли свои заявления и наши свидетельства об окончании 4 класса в коромысловскую семилетнюю школу. Идти было около километра по тропинке по берегу Свияги. Небо было чистым. Яркое солнце сильно припекало. Шли мы неторопливо. Всё время находили все возможные занятия и игры. Вели интереснейшие для нас разговоры, как бы мечтали вслух. Всё вокруг себя видели в очень красивом свете. А наутро нас всех ошеломило известие о нападении на Советский Союз фашистской Германии.

2. Первые дни

В ночь с 22 на 23 июня мы, трое братьев, спали на полу в передней половине дома. Вдруг на рассвете слышу осторожный стук в окно. Я проснулся и прислушался:

— Иван, а Иван!

Тихий мужской голос звал отца. Он проснулся, высунулся в окно и спросил:

— Кто там, что нужно?

— Иван, беда, война, Иван! Вчера утром Германия напала на нас!

— Как война? — только это и произнес отец.

Иван Гаврилович помолчал несколько секунд. Наверное, в эти секунды у него в голове мелькнуло, что его заберут на фронт в первую очередь согласно его военно-учетной специальности ВУС-1, а также представил все тяготы и ужасы войны. Ему было над чем задуматься! Нас, детишек, у матери с отцом было уже четверо, мать носила пятого. Что же будет делать мать с нами пятерыми, если его возьмут на фронт, а в этом он был полностью уверен.

Новость о начавшейся войне принес отцу работник МТС (машинно-тракторной станции). Дальнейший разговор отца с ним я не запомнил. Мне особенно врезалась в память огромная тревога, которая слышалась в их разговоре. И пошло, и поехало…

В первые же дни войны из МТС угнали три автомобиля-полуторки из четырех имевшихся. Мобилизовали и все гусеничные тракторы производства Челябинского завода. Из колхоза забрали лучших лошадей.

Ежедневно село провожало в армию по нескольку человек. В первую очередь повестки о мобилизации вручались только что вернувшимся с финской войны. Потом брали парней, достигших призывного возраста и молодых мужчин, затем пришла очередь и за остальными мужчинами. Военкомат при мобилизации не считался с тем, сколько детей остаётся без кормильца, что впоследствии стало причиной образования сирот и беспризорников. Главное — поставить в армию людей.

На каждые проводы выходило всё село от малого до старого. Ни одни проводы не обходились без детворы. Мобилизованных всегда провожали с гармошкой. Мужчины поголовно подвыпившие, а некоторые и совершенно пьяные. Таких укладывали на телеги и везли прямо на станцию Кузоватово. На проводах в избах и по дороге пели разудалые и грустные песни вперемежку с частушками и прибаутками. Родные и жёны призванных плакали навзрыд, как о покойниках. А кто уже проводил и которые ждали очереди своих родных, с сочувствием утирали слёзы. Никому на таких процессиях весело не было. Всех мобилизованных собирали на станцию Кузоватово. Под сборный пункт превратили двухэтажную среднюю школу. Там мобилизованных сортировали, группировали и отправляли по формирующимся частям.

Особо мне запомнились проводы Александра Любовцова. Молодой, высокий, статный и лицом красив. Он был лучшим сельским гармонистом. Он шел впереди всей толпы. Играл на гармошке и пел частушки. Их он знал неисчислимое множество! Был сильно подвыпивший, но не пьян, сознание и приличие не терял.

Вот одна из его частушек, а вернее её конец:

не одна моя заплачет,

А сорок на сорок помножить!

Может, и многие девушки и молодайки плакали по нему. Село-то большое, молодёжи было много, а он лучший гармонист! Но как часто при бабах герой и трус при молодцах. Не знаю, как он был в самом деле, только наверняка самим собою.

Осенью того же 1941 года Александр пропал без вести в первом же бою. Думали, раз он отчаянный гармонист, и воевал отчаянно, поэтому и быстро сложил свою голову. Весной же в апреле 1945 года от него вдруг пришло письмо, в котором он сообщил, что попал в плен и был освобождён уже в Германии. Домашние радовались, что их родной Александр жив, но радость была недолгой. Через две недели после его письма получили другое от незнакомой женщины-украинки. В конверт была вложена прядь волос с его головы. В письме женщина сообщила, что Александр похоронен и описала произошедшее с ним. На одной железнодорожной станции уже на территории Германии наши солдаты обнаружили железнодорожные цистерны со спиртом. Он выпил со всеми солдатами. Спирт оказался не питьевым, а метиловым. Редко кто из выпивших его остаётся в живых.

Мужчины, которые не были мобилизованы в первые дни войны, были включены в отряды ополчения. Обучение ополченцев военному искусству проводилось вечерами после основного рабочего времени. Занятия вели сугубо штатские лица, не нюхавшие пороха. С занятий ополченцы всегда возвращались с песнями. Отец тоже был зачислен в ополчение. В августе он был снят с брони и мобилизован. С октября месяца Иван Гаврилович уже участвовал в боях по защите Москвы.

С уходом отца на фронт заботы о четверых детях легли на одну мать, а нас три брата и маленькая сестрёнка. Мать была уже на последних месяцах беременности. Ей в это лето пришлось очень много пережить. В колхозе работала кладовщиком полевого стана. Она принимало зерно от комбайнов, руководила его обработкой, подсушкой, отправляла в амбары колхоза и в заготзерно¹⁷ на станцию Кузоватово. Однажды ночью она шла с работы домой и в темноте упала в яму. Сильно ушибла живот. Все переживания по проводам на фронт мужа и ушиб живота сказались на ребёнке. В конце октября Татьяна родила девочку-уродку, которая и скончалась в больнице.

3. Лето 1941

Лето 1941 года оказалось урожайным. Созрели очень тучные хлеба, а убирать их было некому и нечем. Выручала народная смекалка. К колесному трактору прицепляли до пяти жаток-лобогреек. В мирное время в такую жатку впрягали пару сильных лошадей. Один человек управлял имя, а второй орудовал двурогими березовыми вилами-бянками. Он скошенное формировал на сноп и сбрасывал его на жниву. Работа адски тяжёлая. У этого работника всегда была мокрая рубашка, и со лба стекал пот. За это косилка-жатка и была прозвана «лобогрейкой». На ней работать приходилось в темпе. При тракторной буксировке на лобогрейке работал только бянщик-сбросчик. Скошенную рожь женщины вязали в снопы и составляли их в копёшки¹⁸, которых на поле оказалось очень много. Рожь всю скосили, и снопы составили в копёшки. Лошадей в колхозе уже не хватало, и не все снопы были связаны и заскирдованы. Много копёшек осталось под снег и перезимовало до весны. Мышам в копёшках и скирдах в зимнее время было очень вольготно. Тепло и кормов без ограничения. Их развелось великое множество. Осталось неубранным поле подсолнухов. Весной 1942 года колхоз принял все меры и обмолотил перезимовавшие снопы. Но зерно из них на хлеб уже не годилось. Оно было изгрызено мышами и терпко пахло их испражнениями. Получилась невероятное — у хлеба и без хлеба и голодные. С осени 1941 года на полевых токах колхоза осталось в ворохах очень много зерна. На зиму от снега его укрыли соломой. Оно никем не охранялось. Мы с двоюродными сестрами воспользовались этими обстоятельствами и несколько раз на санках привезли этого зерна, чем обеспечили себе сравнительно неголодное существование вплоть до весны 1942 года. Поля нашего колхоза пересекает гряда невысоких холмов. Из-за их каменистой части их никогда не распахивали. Почему-то их называли общим названием — "огурешники". За этими огурешниками стояла копна не обмолоченного проса сорта"комовой". Это высокое растение с плотными кистями вида гусиной головы. Просо тёмно-коричневого цвета, а крупа-пшено имела густо-желтый цвет. Из него каша получалось очень вкусной. Во время войны этот замечательный и урожайный вид проса на полях колхоза заменили другим. Районное начальство не заботилось о сохранении семян элитных культур, лишь бы были центнеры сданного государству хлеба. По весне в марте я сходил этой копне раза три и в сумках принёс кистей. Это просо тоже было подспорьем в нашем питании. Зимой правление колхоза с полей зерно стало развозить по домам колхозников, чтобы они на своих русских печах просушивали его для сдачи государству. Зерно рассыпалось прямо на голые кирпичи. Нам же приходилось спать на теплой и влажной постели. Тело остановилось влажным и пропахивало запахом зерна. Так проходила первая военная зима. Она выдалась очень морозной и выморозила не только немцев в Подмосковье, но и плодовые деревья и ягодные кустарники в Поволжье. Особенно пострадали яблони, груши, сливы, вишня и малина.

4. Недетские заботы

Заботы и труд по заготовке на зиму дров и сена, содержание огорода в основном легли на плечи брату Николаю и мне. Наше беззаботное детство окончилось. Теперь мы играли только урывками, по большим религиозным праздникам и поздними вечерами. Ранней весной, еще в половодье, мы с Николаем в ледяной воде между кочек нарубали хворост и на ручной тележке возили его для ремонта плетня огорода. Наши босые ноги при выносе хвороста из кустов на дорогу под водой ощущали лёд. Ноги болели, но хворост был крайне нужен. Мы научились ставить и новый плетень. Нужда всему научит! Весной вручную лопатами перекапывали огород и ежегодно старались понемногу увеличивать его площадь. Благо, тогда этого делать не запрещалось. В огороде сажали картошку, свеклу, тыкву, огурцы, капусту и помидоры. С 1942 года начали выращивать табак, продажа которого приносила семье небольшие деньги для удовлетворения повседневных нужд. Летом на сено косили траву. Куда только за ней мы не забирались со своей ручной тележкой! И в луга, и в кусты, и в овраги, и в поля! Косили урывками и на всякой неудоби, и всё же нас гоняли как сидоровых коз.

После сена запасали на зиму дрова. Их также на ручной тележке возили за 7–10 километров. А этими дровами-то были лесной хворост, опавшие сучья и гнилые пни. И за такие дрова лесники прогоняли нас из леса. А ведь в Первую мировую войну дрова царь отпускал солдаткам бесплатно. Мать мне показывала лесные делянки, которые были вырублены царскими солдатками. Обычно лесными дровами протапливалась русская печь для приготовления пищи и выпечки хлеба. Подтопок в зимние дни отапливался сырым кустарником, изредка соломой и сухим тростником. В военные зимы кустарник вдоль речки Свияги был почти полностью вырублен. Нередко за ним на санках нам приходилось ездить за 4–5 километров. Часто недоедали, недосыпали, смертельно уставали от дневных работ, но не стонали, не ныли и рук не опускали. Удивительно терпеливый и выносливый русский народ!

Нам, пацанам военного времени, трудиться физически приходилось очень много. Содержали огород, домашнее хозяйство и подворье. По силе возможности и через неё мы работали и в колхозе. Многие ребята это — одновременно учиться и работать — не смогли и побросали семилетнюю школу. Колхоз их стал приобщать к работе на лошадях. Среди колхозных лошадей были три старые, но очень сильные лошади, мерины Бурый и Пегаш и кобыла Серуха. Они в совместной упряжке перевозили по полям комбайн"Коммунар"для обмолота снопов. Пацанам очень трудно приходилось с Бурым. Мощный в кости, высокий и самый сильный из лошадей, но имел трудный упрямый характер. Он не кусался и лягался, но себя в обиду никому не давал. Бывало, утром выведут его из конюшни запрягать и только к его морде поднесут хомут, как он высоко поднимет голову. Тут хоть вдвоём висни на уздечке. Он мог и двоих пацанов поднять в воздух. Смех и горе, когда видишь двух висячих под его головой пацанов. Не захочет, он головы не опустит. Докажет им свою силу и независимость и только тогда опустит голову, как бы при этом говорил:

— Эх, вы, сопляки! Запрягайте!

За день на работе мы сильно уставали, но по вечерам нас дома было не удержать! После работы приходили домой, ужинали чем покормит нас мать и бежали на улицу. Ведь в военные годы молодёжь в селе представляли только мы! По домам спать расходились далеко за полночь, обычно после первых или вторых петухов. И петушиную разноголосицу надо уметь слушать. Разом их поёт много, но у каждого свой голос и почерк пения. Только заслышишь уваровских петухов, как заголосят дворянские, сразу же за ними коромысловские. Ночь-то обычно тихая, и по долине речки Свияги петушиные крики одновременно можно услышать из нескольких сел. Они располагались близко друг от друга. Прослушав петушиное пение, мы говорили друг другу:"До свидания", жали руки и расходились по домам спать. Летом мы могли спать на погребице¹⁹, на сене. В одном её углу был куриный нашест. Вдруг во время сна петух сильно захлопает крыльями и заголосит свою песню. А нам же во сне чудится огромная, грохочущая громом тёмная туча. Она гремит и сверкает молниями, вот-вот на тебя обрушится ливень, а это всего лишь петух своим криком и хлопаньем крыльев отсчитывает очередной промежуток времени.

5. В тылу

В начале войны на ночь у всех телефонов назначали дежурных. На одно из таких дежурств меня взяла с собой тётя Женя, младшая мамина сестра. Дежурили в конторе маслозавода. Телефон конторы был запараллелен с телефоном коромысловского сельского совета. При всяком треньканье телефонного звонка мы должны снимать трубку и слушать переговоры. Сразу с вечера из трубки услышали тревожные вести. Моя тетка сильно перетрусила, заволновалась и отдала мне телефонную трубку. Из сельского совета звонили в Кузоватово в районную милицию. Говоривший сообщал, что за лесом, за озером Зотово на поляну садятся неизвестные самолёты. Поляна находилась от Коромысловки в семи километрах. Это было обширное ровное поле. Самолеты прилетали по одному, по два. Моя тётка уже дрожала и не могла усидеть на месте. Она очень боялась за себя. Всё же комсомолка! А нам было известно, что немцы захваченных комсомольцев убивают. Дело это происходило в конце августа 1941 года. Немцы на всех направлениях безудержно шли на восток. Потом выяснилось, что и милиция тоже перепугалась. На станции она набрала несколько мужчин, кого нашла, вооружилась чем бог послал и с одним ручным пулеметом выехала к месту приземления самолетов. А вокруг них уже выставлена круговая охрана из летного и технического персонала. Она милицию и близко не подпустила к самолётам. Всего приземлилось 22 самолета новейшей конструкции. Разве могли несколько винтовок и один ручной пулемет сразиться с вооружением этого авиасоединения. Убедившись, что самолёты советские, милиция удалилась восвояси. Видимо, на этой поляне формировалась новое авиасоединение из самолётов Куйбышевского авиазавода.

В октябре 1941 года по стране разнеслась весть о героическом подвиге 28 панфиловцев. Правительство приняло решение о создании гвардейских частей. Мы, школьники, часто и жарко обсуждали этот героический подвиг. В нашем воображении гвардейцы-панфиловцы, вступившие в борьбу с немецкими танками, представлялись крепкого телосложения и с очень огромной физической силой. Только такие люди и могли победить железных чудовищ — танки! Мы знали и о подвиге коромысловского героя, пулеметчика Сараева, который сам погиб, но не пропустил немца по охраняемому им мосту.

В пятом классе нам уже стали преподавать военное дело. Мы изучали стрелковое оружие, минометы и гранаты. Нас учили снаряжать и применять бутылки с горючей жидкостью. Учили приемам оказания раненым первой медицинской помощи, пользоваться противогазом. Усиленно учили немецкий язык. Мы знакомились с русско-немецким военным разговорником. Немецкий язык нам преподавал молодой учитель из немцев Поволжья по имени Рудольф. Фамилию его не запомнил. Ученикам он очень нравился. Ведь мы же все поголовно были интернационалистами. Он хорошо играл на мандолине, участвовал в школьных вечерах самодеятельности. Но неожиданно преподавание немецкого языка прервалось на несколько лет. Нашего преподавателя мобилизовали и направили на фронт переводчиком. Мы очень жалели его.

Однажды в темную августовскую ночь 1942 года мы услышали странный гул, доносившийся с неба. Самолёт! Но чей? На этот вопрос нам быстро ответил скот. Коровы тревожно замычали, затопали, заблеяли овцы и козы, загоготали гуси. Над нами пролетел немецкий самолет. Для скота его гул был непривычен, и он забеспокоился. Позднее выяснилось, что этот немецкий бомбардировщик дальнего действия летал бомбить железнодорожный мост через Волгу под Сызранью у Батраков. Им было сброшено семь бомб, но мост не пострадал. А это был самый длинный мост через Волгу и самый напряжённый по железнодорожным перевозкам.

6. Бешеная

Шла война. Пацаны превращались в подростков, и на их плечи всё больше и больше взваливалось колхозных и домашних работ. Брат Николай и наш друг детства Владимир Постников работали на лошадях. Пахали поля, сеяли и убирали, возили зерно на станцию, доставляли к тракторам керосин и автол.

Некоторые колхозные лошади были строптивыми. Из-за этого их характера иногда пацаны плакали. Старого мерина Бурого уже не было в живых. Войну он не пережил. Однажды летом он ушёл в Козий овраг и там в одиночестве без свидетелей помер.

Брату Николаю поручили молодую темно-карюю кобылу по кличке"Бешеная". Эту кличку она получила за свой непослушный своенравный характер. Из-за этого характера её редко запрягали. Николай нашел к ней подход. Он оглаживал её, чистил пучками соломы. Подкармливал, если удавалось чем. То достанет клок сена, то несколькими колосками из снопа, или пригоршней зерна, а иногда и корочкой хлеба. От такой заботы лошадь стала послушной только ему одному. За лето Бешеная справилась, стала статной и красивой лошадью. На ней Николай возил горюче-смазочные материалы за 25 и более километров, но она не теряла в теле.

Однажды Николай на Бешеной вёз зерно из Хвостихи на станцию Кузоватово. Дорога очень дальняя. Лошадь приустала и её надо было подменить. Об этом он с попутчиками передал мне. На колхозной конюшне я взял более свежую лошадь и перегнал ему навстречу. Не доезжая Отрады, мы перепрягли лошадей. Николай помог мне сесть на Бешеную верхом, и я поехал домой. В тот год в колхозе, наверное, не было ни одного седла. А если кому надо было ехать верхом, то просто садились на спину лошади, или подстилали что-нибудь мягкое. Ехать мне надо через посёлок Отрада. Был уже вечер, но солнце ещё за горизонт не зашло. Мне захотелось прогарцевать по Отраде. Пусть, дескать, посмотрят на меня, как я умею ездить верхом на лошадях! Погнал лошадь сначала рысью, затем перевёл на галоп. Перед мостами через речку Свиягу лошадь перевёл на рысь. Она сильно затрясла спиной, а мне держаться приходилось только за гриву, и не удержался за неё, сполз в правую сторону и плюхнулся в дорожную пыль. Мне было стыдно и досадно. Бешеная уже не позволила мне снова сесть на неё. Так в поводу от третьего моста я и отвёл её в конюшню. Вот такой был характер у этой лошади. Она тоже не пережила войну. В одну из зим околела от бескормицы.

7. Светомаскировка и пожар

В 1942 году в связи с осадой немцами Сталинграда в прилегающих к нему областях ввели светомаскировку. На случай бомбежки стёкла в окнах перекрестили бумажными крестами. Изнутри домов их завесили всевозможными занавесками и тряпками. Контроль за соблюдением светомаскировок был возложен на сельские советы. Однажды в тёмный сентябрьский вечер мы сидели за столом, ужинали и спокойно разговаривали. Вдруг в окно грубый стук какой-то деревяшкой и послышался громкий крик:

— Потушите свет! Соблюдайте светомаскировку!

Это постучал и крикнул дежурный из сельсовета. Он объезжал села верхом на лошади. Вот такие совершали глупости, как по пословице:

— Пуганая ворона и куста боится!

Во-первых, такой слабый свет от нашей пятилинейной керосиновой лампы без стекла никакой лётчик не заметил бы, во-вторых, зачем немцам в 1942 году по ночам бомбить далёкие во вражеском тылу мелкие деревушки, когда у них для проведения крупных наступательных операций и для вывода из строя важных оборонительных объектов наших войск не хватало ни бомб, ни самолётов.

Пожары в деревнях случались и в довоенные годы. В основном они возникали в базарные и в праздничные дни. В наше Дворянское, на Отраду и в Коромысловку в базарные дни наезжало много народу. Кто-то что-нибудь купить, а другие — что-нибудь продать. На покупку и на проданное организовывали магарыч, а проще — обильную выпивку по уважительной причине. Подвыпившие закуривали и засыпали с горящими папиросами, где кого и когда застигнет сон. Это были основные причины возгораний, но совершали поджоги и специально, как говорят — подпускали красного петуха. Иногда выгорало сразу по два дома. Редко удавалось потушить пожар с малым ущербом для дома. Обычно он сгорал дотла вместе с надворными постройками, птицей, овцами и козами.

И вот летом 1942 года поздно ночью, когда жители села в основном уже спали, а парни и девушки водили свои хороводы, нас разбудило громкое и тревожное мычание коровы. В окнах дома отражался отблеск багрового пламени. Мы выскочили во двор и увидели, что горят Хашины. Их дом располагался не так уж далеко от нашего. Пожар начался с сарая со стороны огорода. Сарай был покрыт соломой, и огонь быстро двигался к дому. Ждать скорой противопожарной помощи было неоткуда, а ведрами воды не наносишь. Наш пожарный лабаз остался без лошадей. В нём на дрогах стояло два ручных насоса"Красный факел"и пустая бочка на улице. Создалось безвыходное положение. Тогда молодежь на себе покатила дрожки с бочкой к речке, и вёдрами налили в неё воды и привезли горящему дому. У него уже стоял насос, тоже привезённый молодёжью. Но пламя набрало силу. Чуть позже прискакали пожарники из Коромысловки. Два пожарных насоса работали в полную свою ручную силу, а пламя укрощалось очень медленно. Малышня была не зрительницей несчастья, а тоже помогала взрослым тушить пожар. По их командам и указаниям мы перетаскивали пожарные рукава, передвигали насосы и бочки с водой, помогали переносить в безопасное место домашний скарб погорельцев. Струи воды от насосов вскипали на горящих стенах, отрывали от них и с крыши головешки, разбрасывали пучки горящей соломы, от которых вскоре загорелся сарай соседнего дома. На головешках хашинского огонь сбавлял своё буйство, но разгорался на соседнем. Люди переключились на спасение второго дома. Мой самый старший брат Александр ушёл домой и тоже подстраховывал от искр солому нашего сарая. Затем к нему присоединился и второй брат — Николай. Они стояли на сарае с вёдрами воды и следили за летящими искрами. Свой скот на всякий случай мы выгнали на улицу, но он всё равно жался к воротам двора, как бы рассчитывая на всемогущество своих хозяев, людей. Опасность загорания нашего двора была вполне реальной. Ветер повернул на наше подворье. Дым и искры от пожара проносились над нашим домом.

Я тоже помогал погорельцам в переносе их вещей и тушившим пожар.

К утру пожар был потушен, но и от дома Хашиных ничего, кроме головешек, не осталось. Из-под земли обвалившегося потолка ещё долго пробивались струйки дыма от тлевших гнилушек. Постепенно они погасли или были залиты водой.

Осенью 1941 года в Коромысловку и Дворянское прибыло несколько семей, эвакуированных из Москвы, Ленинграда и из Одессы. Среди них были учителя. На работу их устроили в Коромысловскую неполную среднюю школу. Приехавшие учителя были грамотнее и инициативнее наших доморощенных. Под новый 1942 год они организовали очередной концерт самодеятельности учеников и учителей школы. В одной сценке участвовал и я. Наименование пьески не запомнилось, но она была посвящена новогодней ночи в лесу. Ученики разыгрывали разных зверей. Зрителями концерта были ученики и их родители. Меня укутали в белую простынь под зайчика, и я должен был затаиться под ёлочкой. Во время прыжка я задел за что-то и случайно перекувыркнулся. Среди зрителей раздался дружный хохот. За этот концерт мне прилепили кличку"Зайчик". Она перешла со мной и в среднюю Кузоватовской школу, но постепенно забылась.

Вот так прошли наши подростковые годы, совпавшие с годами Великой Отечественной войны.

8. Иван Гаврилович уходит на войну

Комаров Иван Гаврилович родился в 1904 году в селе Дворянское Симбирской губернии, ныне Ульяновская область. Его родители были крестьяне. Мать родила его самым последним, а в восемь лет Ваня остался без неё, она умерла. Он успел окончить 2 класса церковно-приходской школы. Помогать отцу в ведении домашнего хозяйства начал тоже с восьми лет, сразу после смерти матери. С этого возраста он за 12 километров на лошадях возил почту.

В 1941 году уже имел четверых детей, троих сыновей и одну дочку. Роста он невысокого, с черными слегка кудрявыми волосами и с голубыми глазами. Природа наградила его покладистым характером. Ни в трезвом, ни в пьяном состоянии никогда не развязывал драк. Не бил и никогда не кричал на своих детей. Его походка отличалась плавностью и спокойствием. Словно он плыл по тихой воде, а не шагал по дороге. Многие его знакомые говорили о нём, что его походка выдаёт его характер и невозмутимость.

Рисунок 8. Иван Гаврилович (фото из личного архива).

Иван Гаврилович любил железки и копаться во всех неисправных механизмах. Он одинаково хорошо ремонтировал трактора, швейные машинки, граммофоны и патефоны, лудил и паял самовары, подшивал валенки, перекладывал кирпичные печи, вырезал фигурные рамки под фотографии, доил корову, гнул из жести трубы и изготовлял самогонные аппараты. О таких людях на селе говорят уважительно и коротко:

— У него башка варит и руки золотые!

Действительную службу в армии Комаров И. Г. Не проходил, но его регулярно направляли на сборы в Гороховецкие и Тоцкие военные лагеря, где он постигал военную науку. Мужики, призываемые вместе с ним на эти сборы, удивлялись его меткой стрельбе. Они видели, как Иван Гаврилович зажмуривает глаза при нажатии на спусковой крючок винтовки, однако пули отлично поражали мишень. В его красноармейской книжке (военном билете) против строчки «Военная учетная специальность» стояло ВУС-1, то есть стрелок первого класса. По этой записи он мог быть мобилизован в любое время, что и было сделано с ним в августе 1941 года.

С весны 1941 года Иван Гаврилович возглавлял тракторную бригаду в колхозе им. «9-е января». По результатам работы на 1 августа его бригада по Чириковской МТС (машинно-тракторная станция) из 28 бригад вышла на третье место. Неплохая была оценка его работе! Руководство МТС не приняло во внимание его квалификацию как отличного тракториста и способность руководить бригадой. Его сняли с брони и мобилизовали.

В один день из этой тракторной бригады провожали в армию сразу троих — бригадира Комарова И. Г., лучшего тракториста Панина и способного комбайнера Лисова. Тракторная бригада стала неработоспособной и её расформировали. Мобилизованных собрали на усадьбе Кузоватовской средней школы № 2. Ивану Гавриловичу было очень трудно, как и каждому мобилизованному, расставаться с семьёй. В Кузоватове мобилизованных собирали двое суток. И за эти сутки он сделал так, что все трое его сыновей и четырехлетняя дочка из села Дворянское за 10 километров поочередно приходили попрощаться с ним.

У эшелона у колёс вагона сестра Люба сказала брату:

— Иван, если будет очень трудно, сдавайся в плен. Многие же в прошлую войну были в плену.

На эти слова Иван Гаврилович ответил примерно так:

— Люба, дорогая сестричка, пойми, если в нашей стране нам плохо, то у врага лучше не будет!

Его часть формировалась под Инзой в Ульяновской области. Военному делу их учили только два месяца. Во время формирования и обучения бойцов обували в обыкновенные липовые лапти и с питанием было не блестяще. Перед отправкой на фронт их обули и обмундировали по военному времени. В октябре Иван Гаврилович уже защищал Москву в районе Наро-Фоминска. По-видимому, он воевал в частях 24 армии. На фронте за три года был пять раз ранен. Три раза излечивался в медсанбатах и два раза был госпитализирован. Для него фронтовая жизнь оборвалась в Латвии на немецком минном поле. Ему противопехотной миной перебило левую ногу выше щиколотки. Вернулся домой в марте 1945 года с ампутированной ногой. Находясь непосредственно на фронтах три года, Иван Гаврилович не изменил Родине и своего понятия о долге перед ней. Он воевал с крестьянской сметкой. По-дурному не подставлял свою голову под немецкие пули и не поддавался панике при вражеских атаках. Он несколько раз попадал в окружения под Москвой и в лесах Латвии, но никогда не помышлял о сдаче в плен. Один раз под Москвой его подразделение опять оказалось в окружении немцев. Выползая по снегу из него, Иван Гаврилович не только сохранил свою винтовку, но и прихватил с собой ручной пулемёт Дегтярёва.

За участие в боях под Москвой он был награжден серебряной медалью «За отвагу». Второй бронзовой медалью и тоже «За отвагу» его наградили за немецкий пулемет, уведенный им с их позиций во время личного ночного поиска.

Рисунок 9. Выписка из приказа о награждении (фото с сайта pamyat-naroda.ru). Информация с сайта: «Звание: гв. Рядовой в РККА с 1941 года Место призыва: Курбатовский РВК, Куйбышевская обл. Перечень наград: приказ № 40/н от 02.10.1944. Медаль «За отвагу»».

Будучи уже дома, Иван Гаврилович на все вопросы, убил ли он хоть одного врага, отвечал коротко и одно — "не знаю". Это говорило о гуманности его души. Даже дома куриц он никогда сам не резал. Был только один случай, когда он это сделал — в соседях в этот день не было ни одного мужчины, да и то он был под хмельком.

В первые годы после фронта о боевых эпизодах Иван Гаврилович рассказывал очень мало, а если рассказывал, то со слезами на глазах.

Автору этих записей не удалось много услышать от Ивана Гавриловича, так как ему уже с 1944 года жить дома удавалось редко. Вначале по неделям учился в средней школе в Кузоватове, что в 10 километрах от Дворянска, а с 1948 года окончательно оторвался от родного села, то есть поступил в институт и по его окончании уехал на работу в Иркутскую область.

Рассказы приводятся от первого лица.

1.Атака и ранение

В октябре 1941 года из-под Наро-Фоминска немцы нас сильно оттеснили к Москве и всё жмут и жмут, но фронт всё же остановился, и мы закопались в землю. Близость Москвы проявлялась по многим приметам. Заметно улучшилось обеспечение боеприпасами и оружием. По ночам через нас часто пролетали немецкие бомбардировщики. Основным же признаком было пополнение, целиком состоящее из москвичей. Оно прибыло очень разновозрастным. Наряду с пожилыми были юнцы. Особенно взволновал меня один молодой москвич. Он был немного старше моего сына Сашки, такой же ростом, так же худощав и белый лицом. Мне стало очень тоскливо и не по себе от осознания того, что наши дети уже попали на фронт. Они еще ничего не видели в жизни и уже гибнут от немецких пуль, осколков мин и снарядов. Но, раз прибыло пополнение, значит жди и приказа о наступлении. Такой приказ был дан. Мы готовились к атаке. Наступление должно начаться в 9 утра. После непродолжительной и жиденькой артподготовки по команде ротного бойцы выскочили из окопов и побежали вперед. Бежали не цепями, а какими-то непонятными группами. Раздавались крики"ура". Со мной во взводе бежали наши односельчане Лыков и Пашин. Во время перебежек и падений на землю для передышки они подобрались ко мне и говорят:

— Иван, сколько можно так воевать? В руках одни винтовки, наших танков и самолетов не видно. До Москвы уже допятились. Нашей победы не будет, а только перебьют нас всех, как стадо овец. Пойдём сдаваться в плен!

Предложение сдаться в плен они повторили мне несколько раз, я отказался и ответил им:

— Эх, братцы, если вы думаете, что дома плохо, а на чужбине нас встретят пирогами? Выбросьте всё это из головы, мы там тоже никому не нужны. Давайте-ка получше воевать!

Мы продвигались вперёд перебежками. Почти добежали до внезапно появившегося перед нами оврага, и тут немец открыл по нам минометный огонь. Свистели мины, визжали их осколки, летели чёрные комья земли, вокруг заволокло сизым дымом. По чьему-то призыву дружно успели прокричать"Ура"и со всех ног бросились к оврагу. В этот момент меня будто дубинкой ударили по носу. Упал, но всё же скатился в овраг. Лежу на дне и не могу ничего понять, что со мной, что с моей головой. Кругом однотонный шум. Лицо наливается какой-то свинцовой тяжестью и немеет. Шум потихоньку утихает. И тут я понял, что шум в моей голове, а лицо отекает от непонятного удара. Ещё полежал немного. Шум боя совсем стих, лицо нестерпимо болит, особенно саднит нос. Потрогал его пальцами. Они коснулись тёплой и липкой слизи. С судорогой в теле отдернул руку. Посмотрел на пальцы, они в крови. Вынул из кармана зеркальце и посмотрелся в него. Всё лицо в крови и в грязи, только блестели глаза, да белели зубы. Нос стал толстым, картошкой, из него капала кровь. Ещё раз уже повнимательнее всмотрелся в нос и не увидел на нём пипки, кончика носа-то нет! Вскрыл индивидуальный пакет, положил в бинт ваты и прижал к носу. Дождался, когда становится кровь, обмотал нос и голову бинтом, открытыми оставил глаза и рот. Взял винтовку и выбрался из оврага. Посмотрел в сторону наступления. Там было тихо и никого не видно. Повесил винтовку на правое плечо, а левой придерживал повязку на носу и пошел обратно к своим окопам. Вышел туда, откуда утром пошли в атаку, а там бойцов нашего взвода раз-два и обчелся. Из всех командиров остался один ротный. Он собрал всех вернувшихся из атаки бойцов и расставил их в окопы. Я подошёл к ротному и спросил его, какой мне занять окоп. Командир оглядел меня и произнес:

— Ты, Комаров, на сегодня отвоевался, иди в санбат.

В медсанбате пролежал две недели. Нос подлатали, он поджил и снова стал почти таким же, как и прежде, смотрите. (Верно, на его носу были еле-еле различимые шрамики).

После этого боя Лыкова и Пашина я более никогда не видел. По-видимому, они ушли сдаваться в плен. Если бы погибли от мин, то семьям пришли бы похоронки, а не извещения о без вести пропавших… Семьям Лыкова и Пашина Иван Гаврилович долго не рассказывал, что произошло с ними. Только лет через 15 после войны он сказал, чтобы их семьи не ждали и не разыскивали.

А если бы они не пошли сдаваться, то может быть кто-то из них, или оба вернулись домой.

Так людьми распорядилась война!

2. Артиллерийская дуэль (или солдатская смекалка)

… В медсанбате я отлежал две недели. Эти две недели показались мне раем, или будто я отдыхал в санатории. Спал на койке в чистом белье и на простыне. В бане смыл с себя окопную грязь, немного поправился. Короче говоря, хорошо отдохнул и снова в свою роту, а она та и не та. Командовал ею тот же лейтенант, который отправил меня в санбат. Взводы были полностью укомплектованы и в основном незнакомыми мне бойцами. Были командиры взводов и отделений. Многие бойцы вооружены уже автоматами, в каждом отделении имелся и"дегтярь" — ручной дисковый пулемёт.

Доложил командиру роты, он направил меня во взвод, а взводный — в отделение, последний командир указал мне место в окопе. Окопы вырыты в полный рост, соединены ходами сообщения. Это была уже цельная позиция роты. Окопались на опушке смешанного леса. Рядом с берёзками — осинки, сосенки, ель и ольховник. Шёл конец ноября 1941 года. Немец нас пригнал к самой Москве, но дальше уже продвинуться никак не мог. Часто атаковал нас, но мы были уже не те, не бежали. В окопах стояло много обстрелянных бойцов. Иногда немец и озорничал над нами. Бывало, с самолёта бросал какие-то громоздкие вещи. Смотришь на небо и не можешь понять, что это летит на тебя с ужасным визгом и свистом. Ну, думаешь, какую-то новую бомбу бросил. Прижмешься ко дну окопа и ждёшь взрыва, а его нет и нет. Скорее бы дождаться развязки и знать, что делать. Любопытство берет своё, хочется посмотреть, что бросил немец? Осторожно выглянешь из окопа и увидишь помятую и издырявленную железную бочку или полтрактора. Тут уж никак не удержишься от мата и пошлешь его вслед юнкерсу. Подшучивал над нашим братом немец, ну и мы вскоре в долгу перед ним не стали оставаться. Выпал снежок. В один из дней, как всегда, сижу в своём окопе и прислушиваюсь к шуму на переднем крае нашей обороны и у соседей слева и справа. Внимание моё привлекла возня артиллеристов c сорокапяткой — с противотанковой сорокапятимиллиметровой пушкой. Вокруг стояли зачехленные и молчали орудия куда мощнее сорокапятки! Пушкари выстрелят из своей пушчонки и почему-то быстро на руках перекатывают на другое место. Снова выстрелят только один раз и опять пушку перекатывают. Вот, дескать, думаю, какая чертовски тяжёлая у них работа! Нашли себе забаву? Наблюдал, наблюдал за артиллеристами и понял, так они стреляют не ради своей ребячьей забавы! Я заметил, что на место, с которого они только-что откатывали свою пушечку, обязательно плюхался немецкий снаряд. Понял, немцы охотятся за этой пушкой и очень точно засекают место, с которого сделан очередной выстрел. Видимо, хорошие у них слухачи и приборы засекания выстрела. Вдруг пушкари выкатывают свою пушчонку к моему окопу! Я мигом подхватил винтовку, подсумки с патронами и шмыг из окопа подальше. Бежал быстро, как мог. На мою вторую беду, как из-под земли выскочил командир роты и кричит мне:

— Комаров, стой, а то расстреляю!

Старший лейтенант на этот раз принял меня за труса, самовольно оставившего позицию. Я остановился. Старшой достал пистолет и трясёт им под моим нос, заставлял меня немедленно вернуться в окоп. Я объяснил лейтенанту, что в нём меня сейчас убьёт. Лейтенант несколько оторопел от моего убеждения и спрашивает:

— Как это там убьёт и непременно сейчас?

— А вот смотри, сейчас увидишь сам, как!

Лейтенант не понял смысл моих слов и настороженно смотрел то на меня, то на мой окоп. Тут всё и произошло, как я и предполагал. Только артиллеристы откатили своё орудие на безопасное для себя расстояние, как плюхнулся немецкий снаряд, и его взрывом полностью разнесло мой окоп. Лейтенант долго смотрел на то место, где был мой окоп, там дымилась воронка от взрыва. Помолчал, поморгал глазами и произнес:

— Молодец, боец Комаров, есть у тебя солдатская смекалка! Иди и откапывай свой окоп.

С этими словами он засунул свой пистолет в кобуру, отвернулся в сторону и пошёл своей дорогой, а я вернулся к остаткам моего окопа и принялся восстанавливать его. Восстанавливал окоп в приподнятом настроении, как-никак, а спасся от верной гибели! Меня миновала очередная опасность, я жив! Копал и всё думал:

— До чего точно немцы засекали выстрел всего-навсего слабого противотанкового орудия. Только потом несколькими днями позднее я понял, что артиллеристы в тот день вели беспокоящий огонь и вводили их в заблуждение о наличии в нашей обороне другой артиллерии, а может быть таким огнем наши выявляли и засекали немецкие батареи при подготовке наступления.

В первых числах декабря, 5 или 6, точно день не помню, рано утром загрохотала наша артиллерия. От их близких выстрелов всё вокруг освещалось, как в тёмную грозовую ночь от молний. С началом артподготовки нам зачитали приказ о переходе в наступление. Так началось контрнаступление Красной Армии на нашем участке фронта…

В этом наступлении Иван Гаврилович получил сквозное пулевое ранение в мякоть правого бедра и был отправлен в госпиталь в город Горький. Из госпиталя отец присылал очень бодрые письма. В одно из них он вложил четыре рисунка. На них нарисовал себя, как из окопа ведёт из винтовки огонь, как лежит на госпитальной койке и читает газеты.

В одном из своих писем он написал о зверствах гитлеровцев и посоветовал нам найти выступление по радио Сталина И. В. 3 июля 1941 года.

3. Приварок из конских ног

… Это было весной 1942 года. Шел март. Немцев от Москвы отогнали, но на некоторых участках и не так далеко. После лечения в горьковском госпитале я снова вернулся в свою часть. Она временно стояла в обороне, принимала пополнения и боеприпасы, ремонтировала и восстанавливала оружие.

Дни стояли солнечными, подтаял снег. Победы над немцами и весна подняли настроение бойцов. Все стали бодрее, лучше следить за состоянием своего внешнего вида. Солдаты становились бойцами. Только одного не хватало нам — провизии, продовольствия. Мы были кое-когда полуголодные, и иногда нам очень хотелось чего-нибудь поесть. Я же, по своей натуре, не могу долго сидеть на одном месте. Меня нет-нет, да и потянет побродить поблизости от окопов и вокруг них. И на этот раз дождался захода солнца, выбрался из окопа и стал ползать по нейтральной полосе. На фронте затишье. Немцы не стреляют, и мы молчим. Нам сейчас больше них не надо. Время работает на нас. Выполз на поле. Побыстрее, но и осторожно, переползаю от воронки к воронке. А их там много, так среди снега и чернеют одна возле другой. Осмотрю одну и переползаю ко второй. Таким образом облазил воронок двадцать или больше. Ничего интересного на глаза не попало. Долго ползал по нейтралке. Меня всегда разбирало любопытство, что валяется на ней. Нельзя ли там подобрать чего-нибудь полезного для окопного хозяйства и для себя. Во время ползания мне тогда и в голову не приходило, что меня может подстеречь немецкий снайпер, или подорвусь на противопехотной мине. Во мне всё заглушало любопытство.

Перед нашим передним краем обороны несколько дней назад произошел бой, и немцы смогли остановить наше наступление, но, видимо, у них не хватило сил организовать контратаку. Наши остановившиеся войска смогли подобрать и вынести всех раненых и убитых. На поле боя остались разбитые наши и немецкие конные повозки. Конских трупов не было. Я ничего не находил, и вдруг в одной воронке увидел воду. На её дне через воду проглядывается какие-то продолговатые тёмные предметы. Сполз к воде и разглядел, что это конские ноги! Подумал, подумал и сообразил: конские ноги-то годятся на холодец! Из них для взвода можно приготовить дополнительный приварок. Осторожно выудил. Их было четыре, две передних и две задних от одной лошади. Они были кем-то уже до меня обрублены до коленных суставов. Связал ноги в вязанку, и её закрепил за спину. Обратно в свои окопы полз в приподнятом настроении, всё же во взвод возвращаюсь не с пустыми руками! Таким результатом ползания на нейтральной полосе я был очень удовлетворён. Из принесенных мною ног сварили холодец, и он два дня подавался на обед как дополнительное питание. Все бойцы взвода были очень довольны этим неожиданным для них приварком…

Надо сказать, что в 1942 году даже на фронте ещё не хватало продовольствия. Просто наши интенданты тогда не имели опыта организации снабжения продовольствием такой огромной, массовой армии, действующей на таком широком фронте.

4. Трофейщик

Кончилось лето 1943 года. Ночи были теплыми и сухими. Фронт стоял уже далеко от Москвы за западной границей Московской области, перед Белоруссией. На фронте в эти дни была полная тишина. Сталинградское окружение сбило спесь с гитлеровцев. Они стали поскромнее и спокойнее. Теперь у них не было той наглости и уверенности в своей победе, какие у них были осенью 1941 года. Они стали более осторожными и трусливыми.

Нашу часть на этот участок перебросили только накануне. Ночи не темные. На небе месяц набрал чуть более половины своего диска. Очень хочется поползать по нейтральной полосе, узнать и посмотреть, что там имеется за нашим передним краем. В одну из ночей меня опять бес попутал. Луна невысоко над горизонтом, недолго ей ещё висеть над ним. Решил в эту ночь вылезти из окопа. На его дне усиленно покурил, чтобы на нейтралке не захотелось. Там чихать и кашлять нельзя. Пополз в сторону немецких окопов. Впереди открылось поле и на нём как будто снопы валяются, но почему-то разбросаны как попало, без всякого порядка. Повезло, думаю, снопы прикроют меня от лишнего немецкого глаза. Подползаю ближе, мои волосы самопроизвольно приподнимают пилотку, встают дыбом, шевелятся! Ужас, мурашки побежали по спине. Как-никак, ночь, хотя и лунная, но всё же ночь, и так весь в напряжении, а передо мною, принятые за снопы издали, лежали в различных положениях и позах трупы наших солдат. Их было очень много. Трупы еще не разлагались. Немного успокоившись, я стал осторожно рассматривать лица мёртвых. Солдаты все были молодые. И тут я вспомнил: накануне занятия нами этих позиций здесь вела наступательные бои только что прибывшая из тыла часть. По-видимому, нас бросили в подкрепление ей, но мы опоздали. Наступление захлебнулось. Бойцы части в своём большинстве были необстрелянные, поэтому их так много и погибло. Эту обескровленную часть заменили нашей, и мы заняли оборону. Пригляделся к трупам и совсем успокоился. На фронте ко всему быстро привыкаешь! Пополз дальше. Трупы остались позади. Впереди чистое поле. Ползу, а голову поднимаю редко, ориентируясь только на луну. Слежу за ней. Часов-то у меня нет. Луна является для меня единственным ориентиром направления и времени ночи. В очередной раз поднял голову и обмер — надо мной навис какой-то тёмных хобот. Я замер, затаился, сдерживаю дыхание. Сердце гулко стучит и готово разорваться от моего волнения. Подождал малость и прислушался. Хорошо всмотрелся в чёрный хобот, а это оказался ствол немецкого станкового пулемета. Он в предохранительном от ожогов кожухе, и поэтому показался мне толстым хоботом. Опять по спине поползли мурашки. Я же выполз на немецкие позиции! Ведь у пулемёта должны находиться дежурные немцы. Как мне обратно-то уползти незамеченным? Полежал-полежал, послушал, напрягая слух, никаких ни шорохов, ни дыхания, ни кашля, ни приглушенных разговоров и шагов часового не слышно. Тут уже точно черт толкнул меня в бок! В голове мелькнула сумасшедшая мысль — пулемет укатить к своим. Ещё раз прислушался, чтобы убедиться наверняка, что около пулемёта никого нет. Всё тихо-тихо, даже мыши не попискивают. Поднял руку, уцепился за ствол и потянул пулемёт на себя. Он немного подался. Я снова прилёг и затаился, прислушался, никаких звуков и шорохов не слышно. Снова потянул пулемёт. На этот раз подальше первого. Опять прислушался, и опять всё тихо. Теперь я смелее потащил пулемёт, при этом соблюдал максимальную тишину и осторожность, чтобы не задеть чего-нибудь и накатить пулемет на камешек. Осторожно катил и постоянно прислушивался ко всему. Очень пристально и зорко смотрел в сторону немецких позиций — нет для погони. Чем дальше немецкая пулеметная позиция, тем смелее и быстрее катил пулемёт. Он всё же тяжелый, и я делал остановки для отдыха. Всегда прислушивался, не возник ли шум в стороне немцев. Пулемёт катился без шума и без позвякивания."Вот что значит немецкая техника!" — подумал. Но на этот раз эта точность, вполне возможно, и подвела своих владельцев. Так и докатил пулемет в свои окопы. Вместе со взводным командиром пулемет передали ротному. После этого пошло и поехало! Наутро была построена рота, и командир батальона перед строем объявил мне благодарность. Мой поступок приводился в пример бойцам роты. Я был польщен, ходил гордо, так сказать, с грудью колесом. Я радовался, что своей ночной вылазкой без боя, без всяких потерь для роты лишил немцев такого мощного их оружия. Я не мог предполагать, что этот мой героический поступок вызовет на меня град насмешек и оскорблений бойцов роты. Они мой подвиг оценили с другой стороны. Пулемёт был взят на вооружение роты, и за ним закрепили расчёт. На всех маршах роты пулемёт носили бойцы на своих плечах. Когда случалось мне встречаться с бойцами этого нового расчёта, или же повстречать роту на марше, то они, завидя меня, еще издали показывали мне кулаки. А при сближении с ними всегда слышались всевозможные маты, на которые способен единственный в мире русский человек. Всегда после презрительно произнесенного:"Трофейщик"произносили ругательства и слова:

— Таскал бы ты сам,…, трофейщик!

И провожали меня злыми взглядами. Хорошо, хоть ни разу не поколотили! Мне-то ладно, пережил, а что стало с немецкими пулеметчиками при дисциплине, принятой в их армии?

Да, русский человек не способен быстро оценить добро, сделанное для него же. Ведь уведенный пулемёт больше не стрелял по нашим наступающим, а наша рота усилила свою огневую мощь на один первоклассный пулемёт. Вот и делай добро!

5. Кладовщик полевого продовольственного склада

… Не известно для меня, по чьей рекомендации и по какой причине, но летом 1942 года я был назначен кладовщиком полевого продовольственного склада. Тогда не очень мудреные были у нас продуктишки, сухари да консервы, мука, крупа да лапша. Всё, кроме консервов, было затарено в мешках. Мешки с крупой, вермишелью, сахаром и солью хранились под брезентом, а консервы и сухари — просто под открытым небом укладывались на дощатые настилы. Всё хорошо было — и фронт не близок, и жизнь сытная. На территории склада накопано много глубоких щелей. В них и бомбежка не страшна. Плохо было только вот в чём, что склад располагался буквально рядом с дорогой. От неё его отделяла только обочина. Как говорится, протяни с машины руки — и сухари достанешь. По дороге машины шли днем и ночью, туда и обратно. Днём было всё как положено, спокойно. Бойцы разгружали продовольствие с прибывших из тыла машин. Продукты укладывались по моим указаниям. Я проверял и принимал прибывший груз согласно накладным и расписывался в получении его. Днем шло всё своим чередом, только сам не ошибись, не промахнись. Иногда водители или бойцы из проезжающих по дороге машин на фронт попросят сухариков. Насыплю их им в шапку или в ведро. Бойцы были рады и такой подачке. Да, днём было хорошо, а вот ночью…

Солдат есть солдат, всегда не против чем-нибудь поживиться, особенно съестным. Это и было причиной моих переживаний каждое утро. Вставал рано, до прихода начальства и бойцов-грузчиков. Быстро делал обход всего склада. В первую очередь пересчитывал мешки с сухарями, и каждое утро их недоставало. Воровали люди с проезжающих машин и, наверное, из расквартированных рядом со складом различных подсобных частей. Быстро подсчитывал украденное. Брал пустые запасные мешки и отсыпал в них из полных. Пусть они будут и не под завязку! Главное тут счёт на штуки, на мешки. Вес сухарей зависит от влажности воздуха, от погоды. В сухую погоду мешок сухарей намного легче, чем в дождливую. Так и завскладничал.

Всё же однажды на складе случилась трагедия. С фронта прибыл интендант на машине за продуктами. Я ему отпускаю их по требованию, грузчики загружают в машину. Вдруг послышались крики:

— Возду-у-х! Возду-у-х! Возду-у-х!

Все бросились в щели. Я падаю на дно. На меня сваливается интендант. Гул проносящегося над нами немецкого самолета, свист бомбы и взрыв. Со стенок щели осыпались струйки земли, и всё тихо. Я шевелюсь, стараюсь встать, а лежащий на мне никаких попыток подняться не делает. Я толкаю его локтями и говорю:

— Поднимайтесь, товарищ интендант!

А он молчит и не шевелится. Тогда я стал кричать. Мой крик услышали бойцы и вытащили нас из щели. Интендант был мёртв. Осколки немецкой бомбы попали ему в спину и в голову. Вот как получилось. Он невольно ценой своей жизни спас мою. Так я понял, что и самая лучшая щель не всегда спасёт. Приехавшие за продуктами бойцы увезли продукты и тело своего начальника.

Фронт двинулся вперёд, и я сдал свои обязанности. Заведование складом для меня окончилось благополучно. В случае обнаружения каких-либо недостач меня бы запросто отдали под трибунал, а оттуда одна дорога — штрафной батальон, кровью искупать свою вину.

6. Ночной перекур

… Стояло лето 1943 года. Мы сидели в обороне. Орловско-Курская дуга прожорливо перемалывала войска обеих воюющих сторон. На других фронтах сохранялось относительное затишье, лишь велись так называемые"бои местного значения". Обе стороны напряженно ожидали исхода ожесточенной битвы. С нашего участка обороны более укомплектованные части незаметно для немцев были сняты и куда-то отправлены. Оставлены малочисленные охранные подразделения. Оставшиеся бойцы жадно ловили вести о ходе боёв на юге страны. Источниками вестей для нас были политруки и армейские газеты. В свободное время от окопных дежурств бойцы писали письма домой и читали сообщения, полученные оттуда. В задачу оставленных частей входило создавать у немцев впечатление наличия перед ними советских полноправных и хорошо вооруженных частей и густого заполнения бойцами занимаемых позиций. К этому времени мы уже были хорошо обстреляны, вооружены и видели пятки убегающих от нас фрицев. Наш солдат действительно стал бойцом и не боялся вступать в прямой бой с немцами. Об отступлении мало уже кто мог думать, а о сдаче в плен и тем более. Мы хорошо питались и были вполне прилично обмундированы. Всякого оружия и боеприпасов к нему было полнейшее изобилие.

На огневых точках и стрелковых ячейках занимаемых позиций стояли пулеметы с заправленными лентами и с несколькими снаряженными. Расчётами пулемёты не были укомплектованы. Они на несколько дней и недель были бесхозными. В окопных ячейках для одиночных бойцов стояли винтовки, автоматы и даже ручные пулеметы с большим количеством патронов. Тут же лежали и гранаты.

Мы, оставшиеся бойцы, ходили по всей линии окопов и из оставленного оружия палили в сторону немцев. Цели обстрела мы не искали, а просто старались создать как можно больше шума и держать немцев в постоянной боязни внезапной нашей атаки. Таким макаром мы действовали несколько суток.

Однажды в полночь у пулеметного гнезда сошлось несколько бойцов. У каждого по автомату. Собрались в тиши ночи перекурить и спокойно переговорить. Ночью всегда тянет на душевные разговоры. Разговаривали очень тихо. Огонь от самокруток для соблюдения светомаскировки прятали на дне окопа, даже прикрывали полами одежды. И вдруг услышали осторожный приглушенный шорох и очень слабое позвякивание металла. Самокрутки мигом погасили и стали более внимательно прислушиваться и вглядываться за окопы в немецкую сторону. Шорох приближался, становился всё явственнее и сильнее. Посоветовались, что делать, и решили из всего оружия открыть огонь в направлении шорохов. Пальба вышла на славу! Звуки стрельбы из нескольких автоматов и рокот пулемёта слились в сплошную многоголосую грохочущую трескотню. Когда же на миг прекратили стрельбу, то услышали немецкую ругань, стоны и поспешно удаляющийся топот многих ног. Мы поняли, что на нас случайно вышла немецкая разведка. Мы из-за темноты не видели, какие причинили потери немцам, но, по всей вероятности, наш дружный огонь они приняли за стрельбу войск, плотно и постоянно занимающих окопы, а невмешательство минометов и артиллерии — как уверенность русских в своей силе. У немецкого командования на этом участке, видимо, создалось впечатление, что русские держат оборону сильными и хорошо вооруженными войсками.

Больше немцы нашу оборону на этом участке не прощупывали. Да, вооружение у нас теперь было хорошее. Так мы выполнили возложенную на нас задачу по введению в заблуждение командования немецких войск.

Через несколько дней нас сменили, и наши окопы были вновь заполнены хорошо укомплектованными нашими частями. Началась заблаговременная подготовка к операции"Багратион"по освобождению Белоруссии.

7. Мёд и мародер

Это произошло в восточной Латвии летом 1944 года. В ходе летнего наступления под кодовым названием"Багратион"была освобождена от гитлеровцев не только вся Белоруссия, но и часть территорий Прибалтийских республик, в том числе и восточная половина Латвии. Наша часть с передовой была отведена в тыл на отдых и пополнение. Мы отдыхали и обучались ведению боёв в лесных условиях. Поблизости от нашего лагеря не было ни сёл, ни городов, ни деревень, а стояло только несколько хуторов без признаков жизни. Издали в них не просматривалось ни единой живой души. Даже коров и лошадей не было видно. Вероятно, всё угнали немцы с собой при отступлении, или население, опасаясь ожесточённых боёв, ушло в лесную глушь переждать фронт.

Однажды от нечего делать я решил заглянуть в ближайший хутор. Это был обширный четырёхугольник с одними воротами во двор. Огромный рубленый дом под единой соломенной массивной крышей переходил в надворные постройки. Солома на крыше была из снопиков ржи, уложенных в несколько рядов. Крыша усугубляла и делала вид хутора очень мрачным, как острог. Из этого острога на улицу в поле не выглядывало ни одного окна. Осторожно осмотрел дом. В первой его комнате стояла огромная глинобитная печь, похожая на русскую. Печь и комната от прокопчённости создавали угрюмый и грустный вид. Вдоль противоположной входу стены стоял длинный стол из толстых досок. Перед ним и за ним стояли массивные скамьи. В доме много хозяйственной утвари, кроме ведер, их не заметил. Мебель и утварь вроде бы на месте. У меня создалось впечатление, что я нахожусь в остроге или в ските раскольников, внезапно покинутом обитателями. Заглянул в сад, там тоже никого не увидел. Присел на колодину, валявшуюся у стены дома, и закурил, оглядываясь по сторонам. Под яблонями увидал ульи. Пчелы деловито суетились у их летков. Одни прилетали, другие улетали. Им не было никакого дела до людского раздора. Они делали своё дело, какое им отведено природой. Посидел, покурил и надумал угостить бойцов взвода пчелиным медком. Стал искать какую-нибудь посудину, в которой бы можно унести соты. Нигде не обнаружил ни одного ведра, ни одной кастрюли. Увидел ведёрный чугун²⁰, что же, и он под мёд сгодится. Нашёл кое-какие тряпки, ими закутал лицо, шею и руки. Только для глаз оставил узенькие щелочки и — к ульям. Снял крышу с одного большого улья. Потревоженные пчёлы всем роем вылетели из него. Одни летали вокруг меня и своего порушенного жилища, другие же ползали по мне и отыскивали в моём одеянии щелки и дырочки. Это им удавалось очень часто. Пчёлы жалили меня, но я не отступил и наполнил сотами найденный чугун. Крышу улья водрузил на место и подальше отошёл от пасеки. Покрутил головой и убедился, что пчёлы меня уже не преследуют. Сбросил тряпье. Облизнулся и немного поел мёда. Он густой и душистый, липовый. Сладко во рту, сладко и на душе. Шибко довольный, поспешил во взвод. По дороге размечтался, как угощу бойцов медком, и как все они будут рады такому сладкому угощению. Иду и мечтаю. Из головы улетучились все чувства предосторожности. Я шёл, как на крыльях летел, ничего не слышал и ничего не видел вокруг себя, видел только под ногами одну дорогу. Эти мои сладкие мечты и мысли внезапно были прерваны грубым окриком:

— Что это, товарищ боец! Что несёшь?

Я остановился. Оказывается, занятый своими сладкими грезами, я не заметил идущего мне навстречу старшего лейтенанта из штаба полка. Моё обмазанное мёдом лицо выдавало меня. Лейтенант заглянул в мой чугун, потянул носом воздух, увидел соты и почувствовал аромат свежего мёда. Лицо лейтенанта быстро нахмурилось, и он торопливо полез в кобуру за пистолетом. Он действительно вытащил пистолет ТТ и сказал мне:

— Это что такое, товарищ боец!? Мародёрством занимаетесь на только что освобожденной советской территории. Этот твой проступок удваивает значимость твоего преступления. Ты знаешь, товарищ боец, что в Красной армии мародёров расстреливают на месте. Так это вот я сейчас с тобой и сделаю. Ставь чугун на землю. Вперёд, шагом марш! Не оглядываться! Буду стрелять!

Шагаю, опустив голову, и уныло думаю:

— Только мне ещё этого не хватало на исходе-то войны.

Без малого три года отвоевал, был несколько раз ранен, из окружений выползал и в плен не собирался сдаваться. А тут свой лейтенант меня и убьёт. Неужели лейтенант всё-таки выстрелит мне в спину? Такой приказ по Красной Армии есть, и он действует. Доказательство моего мародёрства налицо. Ведь я действительно мародёр! Украл мёд у своих же советских людей. Не их вина, что их нет дома. Всё равно мародёр!

Иду, нога за ногу заплетается, а всё думаю и думаю. Неужели сейчас оборвётся моя жизнь, неужели я уже не увижу свою родину, своих детей и своих сестёр. От этих быстрых грустных дум аж слёзы на глаза наворачиваются.

Понуро шагаю и всё жду выстрела. Его нет. Не утерпел и оглянулся. Старший лейтенант показывает мне спину и быстро удаляется от меня, идя своей дорогой! Левой рукой прижимает чугун груди, а правая, согнутая в локте, у рта. Явно видно, что ему идти очень сладко! Очень жалко мне было соты. Хоть бы подавился, грабитель, чертыхаюсь в его спину. Меня же пчёлы покусали, а он запросто так уплетает мною добытый мёд! Ладно, думаю, пусть медком полакомится штаб, а мне попадать под трибунал никак не время, всё же уже виден конец войны, надо и домой вернуться.

Второй раз я за мёдом уже не пошёл. Так и не угостил бойцов взвода латышским медком.

8. В лесах Латвии

…Этот бой я помню очень хорошо. Он произошел в июле 1944 года в лесу. Наш полк, преобразованный в гвардейский, находился в Латвии. Мы все, от рядового солдата до полковника — командира полка, очень гордились этим присвоенным нашей части званием гвардии. Все нацепили отличительные знаки, старались выглядеть стройнее, почище одевались и следили за своей внешностью. Ходили щеголевато, мы же гвардия!

Однажды полк получил приказ занять лес, раскинувшийся перед нашим передним краем. Для выполнения приказа были подготовлены два стрелковых батальона. Им придали дополнительно пулеметные расчёты и батареи 82-миллиметровых минометов. Большинство наших бойцов было вооружено автоматами, только я никак не хотел расставаться со своей винтовкой и с ней пошёл в это наступление. Каждый боец вещмешок и все карманы набивал патронами. Прошло то время, когда наибольшее место в вещмешке отводили продовольствию. Уже все поняли, что сухарём немца не побьёшь, а патронов он и сам тебе не даст.

После соответствующей артподготовки мы с приданными нам средствами усиления атаковали лес. Наши атакующие цепи немцы впустили в него без всякого сопротивления. Мы это расценили как трусость немцев перед Советской Гвардией. Шли по лесу, поливали его свинцовым дождем, дружно и многоголосо кричали:

— Драпай, фриц! Красная гвардия идёт!

Нашему стремительному наступательному порыву способствовало и действие на голову наркомовских ста граммов. Мы шли и стреляли, а немцы не показывались. Мы всё глубже и глубже уходили в лес. Стыки наших рот и взводов прикрывали ручные и станковые пулеметы, но они огня впустую без видимой цели не открывали. У бойцов кончились патроны, а немецких спин мы ещё не видели. Я прекратил стрелять только тогда, когда в моих подсумках осталось две обоймы, третья была в винтовке. Надо же подстраховать себя на всякий пожарный случай!

В глубине незнакомого нам леса патроны у бойцов кончились. Автоматная трескотня стала очень жиденькой. Немцы, оказывается, только и выжидали этого момента. Они появились из-за деревьев навстречу нам. Строчили в нас из автоматов и громко кричали:

— Русс, уря-я! Русс, уря-я! Русс, уря-я!

Нам ничего не оставалось, как быть убитыми или попасть в плен, или же во всю прыть бежать назад к своим окопам. Я выбрал последнее и побежал что было моей мочи. Отбежал назад и увидел группу наших бойцов, копавшихся в станковом пулемете. Я им сказал, чтобы они отходили, что у наших бойцов кончились патроны, а немцы прут без удержу. Старший сержант, видимо, командир расчёта, сказал мне, что у них нет приказа на отход, они не могут отойти. Я с сожалением посмотрел на бойцов расчёта и забежал в поленницы дров, стоящих рядом. Забежал в поленницы и подумал:

— Да, приказ есть приказ. Без его выполнения нельзя победить врага! А как же быть, когда командир не может знать конкретную ситуацию на данный момент? Командиру расчёта надо было бы дать инструкцию и на этот случай.

Ищу, как мне выбраться из поленниц. Винтовка висела на плече, в ней пять патронов. На выходе из поленниц на другом конце увидел группу немцев, и я снова нырнул в поленницы. Только хотел в другом месте проскочить между двумя соснами, как немецкая пуля сбила ноготь с большого пальца левой руки. Понятно, немцы следят за мной и ждут моего выхода из дров. Попал в ловушку, но как-то надо выбираться из неё. Взял винтовку наизготовку, палец на курок и побежал в другую сторону. Напряжённо смотрю вперёд, как бы сдуру не попасть прямо к немцам. В одиночку с винтовкой на близком расстоянии мало что можно сделать. Опять перед поленницами стоит группа немцев, они хохочут и руками показывают в мою сторону. Всё это видение лишь мелькнуло в глазах, и я, не целясь, прямо с рук выстрелил в немцев и бросился снова в обратную сторону. Немцы вдогонку мне почему-то не стреляли. Они, по-видимому, были обескуражены такой наглостью одинокого русского солдата, да и вооруженного только обыкновенной винтовкой! Убедился, что погони нет, перебинтовал руку и стал осторожно выбираться из этого злополучного леса, немецкого логова. Уже перед нашими позициями, откуда мы начали это не удавшееся наступление, на мосту через речку догнал грузина. Он также был легко ранен с перебинтованной головой. Вдвоём мы вышли в расположение полка и доложили своему командованию о случившемся с наступавшими батальонами.

Я не знаю, сколько бойцов от двух батальонов осталось в живых, факт тот, что командир полка послал в лес последний батальон, усилив его бойцами подсобных подразделений из связистов, поваров, интендантов, хозвзвода и штабистов. И это не непродуманное, наспех организованное второе наступление на лес окончилось неудачно. Полк был обескровлен и разбит. Остатки его отвели в тыл на переформирование. Впоследствии выяснилось, что в тот день, когда батальоны полка один за другим погибали в глубине леса, командир его пил наркомовский спирт. В нетрезвом состоянии он не смог проанализировать причины неудачи первых двух батальонов и пренебрег советами работников штаба. Он мог бы временно приостановить атаки батальонов и тщательнее продумать последующие мероприятия по выполнению приказа.

По причине пьянства полковник был обвинён в гибели батальонов и отдан в военный трибунал, по приговору которого он был расстрелян. Так что сто наркомовских граммов спирта не всегда содействовали только победам, но и изредка служили причиной трагедии…

9. Связной на минном поле

…Наш стрелковый полк, при штабе которого я был связным, отдохнул, пополнился и готовился к новым наступательным боям. Это было в Латвии. Для внезапного удара по врагу по лесам и болотистым местам стлались гати для прохождения танков, артиллерии и другой боевой техники. Гать — узкая просека, поперёк которой укладываются бревна срубленных деревьев. Немцы не знали о строительстве нами таких дорог. Их с воздуха не скоро различишь. Да и немецкие самолёты теперь редко-редко появлялись. Наше превосходство в воздухе наступило ещё летом 1943 года. Немецкие летчики в воздухе уже не нахальничали, как под Москвой в 1941 году. Их крылышки уже были пообрезаны.

Шёл август 1944 года. Полк стоял в обороне и ждал своей задачи. Его штаб со всеми батальонами имел устойчивую телефонную связь. Приказы же о переходе в наступление по телефонам не передаются. Однажды во второй в половине дня меня вызвали в штаб и приказали срочно доставить на передовую в батальон секретный пакет. В напарники мне дали молодого необстрелянного бойца. Меня же назначили старшим. Перед выполнением задания нас предупредили, что основная и наиболее короткая дорога проходит по низине, но постоянно методически обстреливается немецкой дальнобойной артиллерией. Выслушав все положенные инструкции, мы отправились выполнять задание.

Вышли на перекрёсток нашей дороги основной, и убедились, что она действительно немцами обстреливается. Снаряды тяжёлой немецкой артиллерии рвались через равные промежутки времени, методично с немецкой пунктуальностью. Штаб батальона уже недалеко. По обеим сторонам дороги было поле, заросшее бурьяном и заминированное немцами. Наши саперы снять мины ещё не успели. По обочине дороги цепочкой стояли предупреждающие надписи:"Осторожно — мины". Остановились посоветоваться. По дороге нет никакого движения. Пойдёшь по ней — наверняка угодишь под снаряд. Кто-то же корректирует огонь немецких батарей! Значит, они просматривают этот участок дороги. Двое идущих солдат во всяком случае вызовут у немцев подозрения о непраздной прогулке их на опасной дороге, и они обязательно накроют нас снарядами. Подумали, подумали, как быть, и я решился пройти через минное поле, вернее, обойти обстреливаемый участок дороги. Своему напарнику наказал, чтобы он шёл позади меня в 20–25 метрах и свои ноги ставил бы по моим следам. Иду и внимательно всматриваюсь в траву и в землю. Ноги поднимаю как можно выше, чтобы не задеть случайно мною незамеченную проволочку от минного взрывателя.

Прошел около тридцати метров, как вдруг рядом со мной из травы подпрыгнула немецкая противопехотная мина и лопнула. Я упал, не зная, куда ранен. Для начала пошевелил руками. Они действуют. Поднял руку и посмотрел на кисти. Все пальцы целые, и крови на них. Ощупал на всякий случай голову, она не болит и крови тоже нет. Меня тревожно окликает напарник, оставленный на дороге. Он спрашивает, жив ли я. Отвечаю ему, что живой, но ещё не знаю, куда ранен. После осмотра рук и ощупывания головы стал проверять ноги. Ощупывание, естественно, начал с правой. Нога сгибается, ступня тоже, пальцы шевелятся без боли, и крови также нет, значит, с ней всё в порядке. Потянулся руками к левой ноге. Дощупал до колена. Болей нет, но нога какая-то не чувствительная. Стал щупать ниже колена. Пальцы нащупали что-то неладное, и я отдернул руки и посмотрел на них. Пальцы в крови. Несколько раз поглубже вздохнул и снова потянул руки к левой ноге. Снова ощупал колено. Оно в порядке, но мне всё равно уже тревожнее стало. Скользнул руками дальше. Ещё не достал до щиколоток, как вздрогнул, а на спине тотчас же выступил холодный пот. Пальцы ощутили липкую тёплую кровь и наткнулись на что-то острое. Я снова непроизвольно отдернул руки к груди. Несколько раз глубоко вздохнул и вновь руками потянулся к щиколоткам. Затем сел и увидел, что левая нога перебита выше щиколотки. На такое поражение немцы и сконструировали свои противопехотные мины! Подорвавшийся на такой мине останется в живых, но воевать уже больше уже не будет. Определив свое ранение, я попросил напарника помочь мне перебинтовать ногу и выбраться на дорогу. Напарник отказался идти на заминированное поле. Может быть, в своём решении он был и прав, что бы было с нами обоими, если бы и он подорвался? Никто бы не знал, где мы и что с нами. Теперь ясно, рассчитывать надо только на себя! Тогда я приказал напарнику бегом вернуться в штаб полка, доложить обо всем случившемся, а мне организовать помощь.

Боец убежал, и я остался один, предоставленный самому себе. Помощь-то когда ещё будет организована, а сейчас надо самому позаботиться о себе, подумал я и приступил к оказанию первой помощи своей ноге. Ремень снял с брюк. Обернул его носовым платком и перетянул им ногу выше колена. На перебитое место положил вату и кое-как перебинтовал содержимым индивидуального пакета. Стал ждать помощи. Её всё не было и не было. На этом минном поле с самодельным жгутом и примитивно наложенной повязкой мне пришлось лежать до темноты. Только тогда на дороге появились санитары. Они окликнули меня, жив ли я, я им отозвался. Санитары прибыли с низенькой тележкой, в которую были впряжены собаки. С большими предосторожностями они подобрались ко мне и положили на эту тележку. На ней и привезли меня в санбат. Через сутки или двое меня привезли в Ленинград. В госпитале, в котором меня оперировали, я уже терял сознание. Как сквозь сон помню склонившихся над моей ногой троих в белых халатах. Они трогали и рассматривали её. Между собой вели разговор примерно такого содержания:

— Что же нам делать с его ногой. Сухожилия целые, кости и мышцы перебиты. Ступня уже почернела, может приключилась гангрена или омертвела. Гарантировать её оживление невозможно. Лечить же всё равно очень трудно и очень долго. Придется ампутировать.

Саму ампутацию я нисколько не помню. Наверное, дали наркоз. Когда же у моей ноги совещались врачи, от бессилия я в защиту своей ноги ничего вымолвить не мог. Мне только прочно запомнились слова, произнесённые как приговор:"Придётся ампутировать". Да, лечить, действительно, может было бы трудно и долго. Но с живой ногой-то я всё же остался бы полноценным работником, и, может быть, я бы опять сел на трактор и выехал в поле."Лечить долго" — значит, человек дешевле этого лечения? Если бы я вернулся домой с ногой, то не был бы для государства иждивенцем, инвалидом второй группы. В послевоенные годы на селе очень были нужны опытные трактористы, и я бы занимался своим любимым делом. Пахал бы да пахал поля!

Из Ленинграда меня увезли в Павлоград. Делали несколько костных операций и неудачно. Ногу укоротили до 11–12 сантиметров ниже колена…

* * *

В марте 1945 года Иван Гаврилович приехал домой. Протезы для ноги ему изготовляли бесплатно. Сходить в гости по селу в них еще кое-как можно было, но работать… нет! Иван Гаврилович делал себе"ноги"сам, выстругивая их из липового чурака²¹. Липа — лёгкая и прочная древесина.

Позднее у него стало ухудшаться зрение. Ученики Филатова делали ему на глазах две операции, но всё равно зрение ухудшилось, и он был принят в общество слепых.

Иван Гаврилович помер в 1966 году, 62 лет от роду.

9. Жизнь снайпера

Этот случай из фронтовой жизни рассказал сын Ивана Гавриловича Александр. В конце 1944 года Александр Комаров по ускоренной программе военного времени окончил Ульяновское минометное училище и в звании лейтенанта был направлен на фронт в Прибалтику. На фронте ему доверили командовать батареей минометов М-82, так называемых батальонах минометов. Может, отец с сыном и воевали в одном воинском соединении, но встретиться на фронте им не привелось.

Рисунок 10. Старший лейтенант Комаров Александр Иванович, 1925 г.р., награжден медалью «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.» (фото с сайта pamyat-naroda.ru).

…Фронт стабилизировался. Части Красной Армии блокировали Курляндскую группировку немецких войск на Балтийском побережье Латвии. Минометы батареи были установлены в глубокие земляные колодцы. Поразить их могло только прямое попадание снаряда. Стрелковые подразделения окопались в полный рост. Отдельные окопы соединились в сплошные траншеи. Со своими тылами они были соединены ходами сообщения. Действовали с обеих сторон только одни снайперы. Лишний раз даже из-за жгучего любопытства голову над бруствером окопа не показывай. Она может попасть на мушку снайперской винтовки немцев.

Фронт долго не двигался. Успели понастроить блиндажи, дзоты, выкопать отсечные окопы, оборудовать запасные и ложные позиции. Над стрелковыми и пулеметными ячейками соорудили противоосколочные козырьки. Наша задача состояла только в одном — не дать немецкой группировке вырваться по суше. А, так как фронт стоял довольно долго, то у Александра завязались знакомства с постоянными обитателями окопов. Иногда они взаимно навещали друг друга. На этот раз Комаров Александр по окопам пошел к своему новому знакомому — тоже командиру минометной батареи. У позиции у одного снайпера остановился перекурить. Закурил и несколькими словами перекинулся с ним. Все Комаровы стреляли метко, и Александр не был исключением среди них. Он также сам любил пострелять и понаблюдать за стреляющими.

Винтовка снайпера была просунута в отверстие железного диска бог весть какого назначения. Этот диск служил снайперу защитой от осколков и от шальных пуль. Он был броней снайпера и всё же не сохранил жизнь ему. Одно основное правило в снайперской науке не соблюдал стрелок. После выстрела он позицию не менял. Это и погубило его. Когда Александр курил, снайпер приложился к винтовке и наблюдал через оптический прицел за передним краем немецких позиций. Он выслеживал цель. Вот снайпер прицелился и выстрелил. Сразу после выстрела дернулся, выпустил винтовку, обеими руками схватился за горло и прохрипел Александру:

— Товарищ лейтенант, дайте скорее бинт! Думал, уже убили меня.

Пока лейтенант доставал пакет, вскрыл его и протянул его снайперу, тот уже был мёртвый. Между пальцев его рук, сжимавших горло, струйками стекала кровь. А лейтенант на вскрытие индивидуального пакета затратил всего несколько секунд! Спасти снайпера никакой возможности не было. Немецкая пуля прошла через шейные позвонки.

Не надо забывать, что во всех воюющих армиях первейшей задачей снайпера является уничтожение снайперов врага. Остальные задачи ставятся по ходу боя. Если бы снайпер менял свою позицию после каждого выстрела, он бы мог остаться в живых или бы подольше пожил.

10. Противотанковое ружьё лучше снайперской винтовки

Рассказ Комарова А. И.

Описываемый эпизод произошёл на том же участке фронта и в тех же окопах, в которых погиб советский снайпер.

…Наши передовые окопы находились от передовых позиций немцев примерно в километре. На фронте было затишье. Ни мы, ни немцы активности не проявляли. Мы и немцы знали, что судьба летней кампании сражений 1944 года решается на юге, на просторах Южной Украины, Молдавии, Югославии и Румынии. Здесь же мы только следим за действиями друг друга.

На этот раз Александр находился на позиции расчёта противотанкового ружья. Он умел стрелять и из этого типа оружия. Выпускники офицерских училищ, кроме приобретения знаний по основной военной специальности, должны основательно владеть всеми видами стрелкового оружия как отечественного производства, так и вражеского. Комаровы все от рождения были отличными стрелками. Это у них в крови.

Александр, лейтенант артиллерийских войск, командир батареи батальонов минометов в бинокль рассматривал немецкие позиции и увидел одного немца, который осторожно вылез из окопов. Он оглянулся по сторонам, пригнулся и зашёл в кусты. Его склоненную вперёд голову и плечи из кустов было видно. По движениям его плеч угадывалось, что немец спускает брюки. Он присел в кустах справить большую нужду. Александр запомнил место, где присел немец, и попросил у расчёта противотанковое ружьё, так как из винтовки можно было и не достать. Лейтенант не спеша прицелился и выстрелил в кусты, где присел немец, справляющий свою нужду. После выстрела немец не вскочил, что бы сделал обязательно другой, окажись на его месте. В бинокль было видно, как шевелились кусты в сторону немецких окопов. Можно только представить, как испугался немец, когда рядом с ним пролетела не винтовочная пуля, а дура из противотанкового ружья, выстрел-то его он мог услышать!

Александр рассказал расчёту, в кого он стрелял и что увидел после выстрела. Расчет противотанкового ружья посмеялся вместе с лейтенантом над незадачливым фрицем, а что тот пережил в действительности? Он, наверное, послал армаду проклятий в сторону русских, так бесцеремонно нарушивших его обыкновенное мирское занятие.

Даже на фронте Комаровы не могли обойтись без озорничества!

11. Окружение под Гомелем

Это рассказ Петра Комарова, двоюродного брата Комарова Ивана Гавриловича. В своём характере они имели общие черты, присущие всем Комаровым, вечно неспокойным и ищущим то, чего никогда не теряли. Пётр также был трактористом и мастером на все руки. Пожил с несколькими женами, всем оставил детей, а самому под старость пришлось растить чужих. Мобилизован в армию он был в начале 1941 года.

Стрелковый полк, в котором служил Пётр, в июне пешим порядком шёл к западной границе. Полк был укомплектован и вооружён по штату военного времени, имел свою артиллерию и конный обоз. 22 июня 1941 года полк встретил на подходе к границе. В военном деле его командир был опытным человеком и, согласно директиве дивизионного командования, он с боями отводил полк на восток от границы. Полк отступал организованно и в полном порядке, сохраняя обоз и всё остальное полковое хозяйство и имущество. Командование организовало надежную разведку по маршруту отступления. Под Гомелем выяснилось, что передовые части немецких войск опередили отступающий полк, но их командование не знало о существовании в своём тылу крупной боеспособной части Красной Армии. Тыловое охранение полка установило, что за ним по той же дороге движется крупное немецкое пехотное соединение. Командир оценил создавшееся положение, и понял — без боя к своим не пробиться, но решил воспользоваться неосведомленностью немцев и сделать им засаду в их же собственном тылу. На пути отступающих попалось большое село, утопающее в обширных и густых садах. В этом селе и было решено устроить задуманную засаду. Обоз и раненых отправили на северо-восток в ближайший лес. Бойцы батальонов рассыпались по обеим сторонам дороги и замаскировались в садах и придорожных зарослях. Пушки расположились чуть восточнее стрелковых цепей. Огонь должны открыть только по особому установленному сигналу. Немцев поджидали терпеливо и спокойно. В подходящем немецком соединении танков не было, а это самое главное. Все роты обеспечены оружием и боеприпасами. Бойцы обстреляны, раненые и обоз укрыты. Воевать можно. При любом исходе боя можно оторваться от противника.

Вдали над дорогой поднялась пыль, и с тарахтением один за другим проскочили три мотоцикла с ручными пулеметами на колясках. Вслед за ними на велосипедах проследовало не менее взвода гитлеровцев. Их тоже пропустили. Огня не открывали, и не было видно никаких признаков присутствия советских бойцов. Вскоре в пешем порядке проследовала рота, за ней батальон. Всё шло строго по немецкой военной науке. Командование полка поняло, что на марше крупная немецкая резервная часть, никак не меньше дивизии. Ещё немного подождали. Наконец, плотными колоннами начала втягиваться в село пехотная дивизия. И тут приказ:

— Открыть огонь из всех видов оружия!

Вот в этот момент и разверзлась преисподняя господа! Дружно ударили винтовочные залпы, зарокотали пулемёты, затрещали автоматы. В дальних немецких колоннах вздыбились разрывы снарядов наших пушек. Немцы валились группами, рядами. Они кричали, вопили и, видимо, матерились на своём языке, но всё это слабо прослушивалось сквозь всё заглушающую трескотню нашей стрельбы. Дорогу заволокло пылью и дымом от взрывов снарядов, от беспорядочной и бесцельной стрельбы немцев. Они не смогли организовать действенный ответный огонь и поспешили спастись бегством. На дороге остались только трупы и раненые. Минут пятнадцать длилось это побоище, а может и меньше.

Был отдан приказ быстро отойти в ближайший лес, в котором укрывался обоз. Трофеи никто не собирал, так как они могли быть обузой для отступающих.

Полк отошёл в полном порядке, полностью сохранив бойцов и вооружение. Все укрылись в глубине леса. Немцы не преследовали. Наступил вечер. Был отдан приказ на ночлег. Командование во все стороны выставило сторожевые посты и выслало разведки. Возвращающиеся разведчики и дозоры докладывали, что у леса появляются немцы. Поняли, что наш полк обнаружен, и немцы обкладывают его, как охотники зверя в логове. Всем было ясно, что надо готовиться к прорыву из окружения. Артиллерия полка всю ночь била в одном направлении. Немцы по нам стреляли редко. И всё же такой слепой обстрел приносил полку потери. Количество раненых хотя и медленно, но росло. Рано утром отделение Комарова Петра в семь человек уселись позавтракать кашей. Котелок был большим, и вокруг него пришлось усесться кольцом. Спокойно завтракали, черкали ложками по котелку, и каждый думал, как пройдет прорыв из кольца, который устроили немцы. Вдруг в середине завтракающих сноп желтого огня. Очнулся Пётр в метрах 5 от дымящейся воронки. Попытался скорее вскочить, но не получилось. Его правая нога почему-то не опиралась о землю. Голенная часть ноги со ступней моталась как цепь на цеповнице. Он понял, что его нога перебита в коленном суставе. На своём лице он ощутил что-то липкое. Вытер лицо ладонью, а на ней — мозги. Понятно, что не его! Он оглянулся вокруг и увидел — всех семерых раскидало в стороны. У троих тел не было голов, остальные трое ещё шевелились. Кто-то прокричал:

— Санитары! Сюда!

Санитары подскочили быстро, перевязали четверых и разместили в санитарные двуколки. Вскоре был дан приказ идти на прорыв. О самом прорыве он (Пётр) рассказывал примерно так.

— Передовыми атакующими цепями полк пошёл в том направлении, в которое всю ночь стреляла наша артиллерия. За атакующими цепями следовали повозки с полковым имуществом, а уже за ним — повозки с ранеными. Всего в обозе набралось до шестисот повозок. Открылась опушка леса, а перед ней шеренгами стоят немцы с направленным на нас оружием. Затрещала стрельба. Наши цепи ринулись вперёд. Атака быстро перешла в жестокий и безжалостный рукопашный бой. Я немного повернулся на бок и выглядывал из повозки. Увидел, как один наш боец так прикладом трахнул немца по каске, что расколол ложе своей винтовки. Бой был скоротечным, но кровопролитным. Несмотря на хорошо организованное окружение немцев и густые цепи, полк вырвался из него. В строю осталось около шестисот пятидесяти нераненых бойцов, а с ними прорвалось немногим более трехсот повозок.

Для меня особенно запомнилась бешеная скачка повозок по картофельным бороздам. Полк всё же остался боевой единицей, так как сохранил своё знамя…

Петру ногу не отняли, но она стала прямой. В колене не сгибалась, но была своя. После войны он ещё несколько лет отработал трактористом на колхозных и совхозных полях.

12. В плену

Этот Комаров Александр Иванович — однофамилец и двоюродный брат Комарову Ивану Гавриловичу. К его фамилии в селе добавляли Азиатский. Так его называли из-за того, что он большую часть своей жизни провел в Средней Азии в городе Ленинабаде. Среднего роста, худощавый и голубоглазый. Очень долго не женился. На этот поступок он решился уже после войны. В армию был мобилизован в 1941 году. В августе 1942 года в излучине Дона их часть была разбита. Оставшиеся в живых бойцы разбежались по близлежащим лесам и хуторам. Александра же немцы прихватили в домике лесника. По лагерям для военнопленных он исколесил более чем пол-Европы. Неоднократно пытался бежать из этих лагерей. Это осуществить ему удалось только во Франции. Там он участвовал во французском Сопротивлении в отрядах Красные Маки и рассказывал очень много, но особенно запомнился описываемый случай. Это произошло в Греции во время оккупации её гитлеровцами, в одном из лагерей для русских военнопленных.

…В лагере нас, русских военнопленных, было около тысячи человек. Однажды весной утром в воскресенье нас подняли, выгнали на плац и построили. Оказалось, что в это воскресенье был первый день Пасхи. К построенным в колонну военнопленным вышел старый немецкий генерал и через переводчика обратился к ним:

— Русские, в Первую мировую войну я воевал на территории России и уважаю русских. Мне очень нравятся ваши песни. Сегодня Пасха, спойте её на вашем языке.

Мы все молодые, ни слов, ни напева Пасхи не знаем. Стоим и молчим. Генерал ждёт. Получается всё очень паршиво. Если мы не споём песню, то нас обвинят в непослушании, в бунте, а затем последует наказание. И вдруг в конце построения раздается негромкий напев:

…Там далеко в стране Иркутской

Был построен большой дом,

Он построен для надзора,

Арестанты сидят в нём…²²

Я сначала было прыснул от неудержимого желания хохотать, но меня сразу же одернули рядом стоящие. Ведь это же песня бульварная, времён НЭПа! Песня спокойная и тягучая. Постепенно к пению присоединяются другие голоса. Хор крепчал, песня усиливалась. Наконец-то заголосила вся колонна. До сих пор русским пленным петь в полный голос не разрешалось. Мы наскучались по своим песням. А тут нас попросило спеть само начальство лагеря! Ну мы и отвели душу. Пели дружно. Генерал снял фуражку, наклонил голову и внимательно слушал… Нас и хохот разбирает, и петь хочется, да еще и необходимо, раз уже запели! Песню исполнили до конца. Генерал выпрямился, надел фуражку и сказал:

— Спасибо, русские, хорошо поёте!

Мы не узнавали, перевели ли генералу доподлинный текст нашей песни или нет. Даже в плену при прямой угрозе смерти у русских всегда найдётся чудинка, как и среди святых всегда бывает грешник! Если бы генерал знал содержание этой песни, наверное, многим пленным несдобровать! Скорее всего этот генерал фашизм не уважал и уже предполагал неизбежность поражения Германии и подал пленным способ для укрепления и поддержания своего духа…

Из Греции через Италию, Югославию и Австрию Александр попал во Францию. Там надзор над пленными был намного слабее, и ему удалось бежать, попасть к французским партизанам. В отряде его приняли очень радушно. Во французском движении сопротивления участвовало много бывших советских военнопленных. Правда, в этом движении участвовали разные политические группы, но бежавшим русским пленным было не до выбора, а лишь бы участвовать в борьбе против гитлеровцев. Александр рассказывал, что немцы французскому движению не придавали должного значения и очень слабо охраняли важные объекты железнодорожного транспорта. Этой слабинкой пользовались партизаны. Некоторое время они свободно передвигались по стране в обычных пассажирских поездах. В обыкновенных чемоданах с собой провозили взрывчатку. Железнодорожные водонапорные башни не охранялись. Партизаны открыто подходили к ним и подрывали их. Постепенно немцы стали усиливать охрану и организовывать преследования партизан. Действовать становилось труднее. Однажды немцы окружили партизан в лесу и так их потрепали, что от отряда спаслось не более четверти личного состава. Вырывались из окружения, кто как мог. Во французских партизанских отрядах погибали и бежавшие русские военнопленные.

За отважные действия во Французском Сопротивлении против немецких оккупантов Комаров Александр награжден несколькими высшими французскими военными наградами. Некоторые из них ему вручены много лет спустя после войны уже в Советском Союзе.

Телом невзрачный, худощав, темные прямые волосы, голубые глаза всегда с лукавинкой, а тем не менее, Комаров Александр Иванович вот такую проявил любовь к Родине и интернациональный патриотизм.

После войны он стал страстным рыбаком. Рыбачил в водах Аму-Дарьи.

13. Примак

Постников Михаил Васильевич Комарову Ивану Гавриловичу приходился двоюродным зятем, то есть он был женат на его двоюродной сестре Комаровой Анне Ивановне. Михаил был мобилизован в армию летом 1941 года. В августе 1942 года он пропал без вести. Семья получила такое извещение и не знала, что с ним произошло, то ли убит, то ли попал в плен. И вдруг весной 1944 года семья получает от него письмо. Оказалось, что он с осени 1942 года находился на временно оккупированной немцами советской территории, на Южной Украине.

Осенью 1942 года его подразделение попало в окружение к немцам. Часть бойцов прорвалась к своим, часть пленили немцы, а часть плена избежала и устроилась примаками в крестьянские семьи по украинским деревням и хуторам. В 1945 году Постников М. В. вернулся в родное село Дворянское и вот что он рассказал своим детям и их друзьям.

Когда немцы окружили их часть, она осталась без командования, а бойцы предоставлены в своей судьбе. Михаил с таким же солдатом, как и он, решили уйти на юг Украины и там в каком-нибудь селе дождаться возвращения Красной Армии. Одна украинка приняла его к себе в дом. Вокруг дома был большой сад. Михаил помогал женщине управляться по хозяйству. Питанием он был обеспечен. А самогон, как он сказал, научился гнать из фруктов сам. Своим зельем делился и с жителями села. Жилось ему неплохо.

Летом 1943 года немцы забеспокоились. Поползли слухи, что они скоро будут отступать. Всем жителям временно оккупированных территорий было хорошо известно, что мужчин, годных к несению военной службы, немцы угоняли с собой. Было над чем примакам призадуматься! Поражение немцев под Сталинградом и в Курско-Орловской битве было известно и на оккупированных областях страны. Значит, Красная Армия действительно непобедимая. Уходить с немцами нельзя, можно не вернуться домой, на родину. Надо во что бы то ни стало дождаться своих. Михаил со своим знакомым, таким же бывшим бойцом Красной Армии, уговорились уйти в степь, где-нибудь там выкопать землянку и в ней переждать прохождение фронта. Набрали продуктов и ушли в степь. Ходили долго в поисках пригодного места и облюбовали один куст. Прежде чем приступить к рытью землянки, они решили для начала под ним пообедать. Дело шло уже к осени и пообедать было чем. Обедают и разговаривают, а тут, чем только чёрт не шутит, прямо на них с востока на запад едет немецкая машина. Едет она медленно, а за ней солдаты вбивают в землю колышки.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

12

Хасанские бои — серия столкновений в 1938 году между Японской императорской армией и РККА из-за оспаривания Японией принадлежности территории у озера Хасан и реки Туманная. В Японии эти события именовались «инцидент у высоты Чжангуфэн». В результате боёв советские войска выполнили поставленную перед ними задачу по защите государственной границы СССР и разгрому частей противника. Японцы были вытеснены за линию, обозначенную на карте, приложенной к Хунчуньскому протоколу (Википедия).

13

Бои на Халхин-Голе — локальный вооружённый конфликт между советско-монгольскими войсками и Вооружёнными силами Японии, продолжавшийся с весны по осень 1939 года у реки Халхин-Гол на территории Монголии (примерно 900 км на восток от Улан-Батора) у границы Маньчжоу-го с МНР. Заключительное сражение произошло в конце августа и завершилось полным разгромом 23-й пехотной дивизии 6-й отдельной армии Японии. Перемирие между СССР и Японией было заключено 15 сентября 1939 года (Википедия).

14

Шапкозакида́тельство — легкомысленно-самоуверенное настроение по поводу лёгкой победы перед трудным делом, испытанием.

15

«Если завтра война…» — советский пропагандистский хроникально-постановочный фильм о готовности СССР к возможному нападению потенциального агрессора, о готовности Красной армии дать отпор любому врагу. Вышел на экраны 23 февраля 1938 года.

16

«Бронено́сец „Потёмкин“» — немой исторический художественный фильм, снятый режиссёром Сергеем Эйзенштейном на первой кинофабрике «Госкино» в 1925 году. Неоднократно в разные годы признавался лучшим или одним из лучших фильмов всех времён и народов по итогам опросов критиков, кинорежиссёров и публики.

17

Заготзерно — всесоюзная контора по заготовкам и сбыту зерна.

18

Копёшки — уменьш.-ласк. к «копна».

19

Погребица — помещение над ямой погреба.

20

Чугу́н — крупный сосуд, из чугуна, позднее также из алюминиевого сплава, округлой формы, для тушения и варки в русской печи.

21

Чурак — короткое бревно.

22

Творческое наследие Александровского централа. Первоначальный текст — стихотворение «Александровский централ» — создано неизвестным каторжанином не позднее 1880-х гг. Там же, в централе, к стихотворению был подобран мотив, и оно превратилось в песню, которая получила известность под названием «Далеко в стране Иркутской».