Истукан (сборник)

Михаил Тырин

Петр Алексеевич Жбанков был купец оборотистый, и потому однажды тесно ему стало в родном городе, и он задумался о расширении дела. Мыслил он масштабно, потому и не разменивался на всякие там корабли парусные для торговли с разными Голландиями, а решил построить снаряд гигантский для полета аж на самую Луну. Выписал из столицы ученого инженера Меринова, чтоб советы умные давал, вместо пилотов заморских взял трех мужиков посмекалистей да приказчика Гаврюху, построил снаряд свой хитрый, загрузил его товарамиразнообразными и полетел. А уж что с ним дальше приключилось, про то в книжке читайте… Произведения Михаила Тырина, вошедшие в этот сборник, совершенно не похожи друг на друга по своей тематике, но есть в них и нечто общее – это увлекательный фантастический сюжет и несомненный талант их создателя.

ИСТУКАН

— Хлопоты-хлопоты…

Петр Алексеевич Жбанков отошел от окна кабинета и сел за стол.

— Хлопоты, — повторил он, но в голосе его, несомненно, прозвучало умиротворение.

Помещик Дрожин, находившийся здесь же, только усмехнулся, колыхнув животиком.

— Убей меня, Петр Алексеевич, не пойму я тебя, — сказал он. — На что оно тебе надо? Сдались тебе эти планеты, скажи, пожалуйста! Разве тебе мало домашних забот?

— Да как сказать…

— А нечего и говорить! — убежденно заявил помещик. — Товар к тебе со всего света идет, и чего только нет! Фарфор, шелка, лес корабельный даже! Денег — куры не клюют, так небось? И чего тебя на старости лет дурь проняла?

— Да что ты понимаешь… — нахмурился купец Жбанков. — Коль богатеешь — надо расширяться, и весь сказ.

— Да зачем? Или у тебя хлеб на столе не каждый день?

— Я и говорю, не понимаешь, — махнул рукой купец. — Не в хлебе едином суть. Денежки — они работать должны, а не в чулке пылиться. Иначе не купец я буду, а скряга старый.

— Ну, хорошо. Ну, допускаю, деньги должны работать. Ну и пусть себе здесь работают. Снаряди хотя бы корабли — хоть в Голландию, а хоть и по всем Европам сразу. Торговых путей в наш век — тьма-тьмущая. Да вот нет, сдалась тебе эта Луна!

— Не Луна, — с досадой мотнул головой Жбанков. — Не Луна — планеты.

— Ну, планеты. Они небось еще и подальше Луны будут.

— Да уж конечно. — Петр Алексеевич был раздосадован, что старый приятель не желает его понять и поднимает всю задуму на смех. Он снова вскочил к окну: — Да ты погляди, погляди!

— Я уж глядел, — сказал Дрожин, но все же нехотя поднялся, отставив рюмку с наливкой.

— Гляди в окно, говорю, — воскликнул Жбанков, и глаза его в этот момент загорелись. — Такое строительство, что весь свет собрался. Мужиков по деревням собирал, инженеров с разных городов выписывал. Большое таки дело делаем!

— Вот и шмякнешься ты с Луны прямо со своим большим делом, — снисходительно хмыкнул помещик, глядя сквозь прозрачное, чисто вымытое служанкой стекло.

Петр Алексеевич не врал: дело под окнами происходило и впрямь великое. Сотни работников, лошадей, повозок окружали исполинскую трубу из не крашенного еще железа, положенную вдоль хозяйского двора. Над двором поднимались дымы, метались искры, разносились голоса работающих. На дальнем конце, возле ямы с водой бабы толкли в чанах селитру с углем. Мальчишки, точно обезьяны, облепили забор, наблюдая невиданные приготовления.

— Устроил цирк для всего города, — пробормотал помещик, неохотно соглашаясь, что перед его глазами имеет место быть поистине великое событие, которое сам он никогда бы не поднял. — Неужто сам на такой-то страсти полетишь?

В дверь постучались, а затем в кабинет вошел, прижимая мятую фуражку в животу, инженер Меринов. Он был худой, желтолицый и весь какой-то сам в себе.

— Заходи, Капитон Сергеевич, — добродушно пригласил Жбанков. — Что ты у дверей жмешься, как кучер на балу?

— Это… — сипло проговорил Меринов и закашлял. — Сто двадцать рублей бы надо.

— Зачем? — насторожился купец.

— Это… — Инженер покряхтел, поправил на носу проволочную оправу. — Стекла двойные ставить надо. Иначе никак.

— Да зачем двойные, ежели они и так толстые?! — возмущенно воскликнул Петр Алексеевич. — Ты, брат, по миру меня пустишь со своими придумками.

Инженер достал желтый платок, высморкался, отчего в голове его что-то хрустнуло.

— Это… Двойные бы надо. Чтоб крепче.

— Ну что с ним делать? — всплеснул руками Жбанков, обращаясь к помещику. — То одно ему, то другое, то пятьдесят рублей, то сто, то двести.

— Ему виднее, пожалуй, — заметил Дрожин, пожимая плечами.

— Безопасность, — тихо пробормотал Меринов.

— Безопасность! — передразнил его купец. — Я и сам знаю про безопасность. Ты мне лучше вот что скажи. — Он покопался в столе и достал порядком истрепанный номер «Ведомостей» за прошлый год. — Вот, слушай. «Готовить снаряд для путешествия к Луне и иным планетам следует таким образом. Взять три бочки, составить их одну над другой, скрепить болтами или скобами. В первую бочку уложить динамиту и всякого прочего пороху, чтоб было чем лететь от Земли. Во второй следует хранить пищевые запасы и багаж, необходимый в дороге. В третьей бочке должен располагаться сам путешествующий. Велите, чтоб горничная поместила туда старых перин и одеял, чтоб смягчить неизбежную при полете тряску и прочие неудобства». Все! — купец отодвинул газету, хлопнув по ней ладонью. — Все, понимаешь? Три бочки да порох с динамитом. А ты мне: стеклы, трубочки, кнопочки, краники… Приборов каких-то из Германии выписал…

— Из Германии — только двигатель, — тихо сказал инженер, промокая ноздри платком. — Приборы — английские. А газета эта ваша… Пусть бы тот, кто ее написал, сам в таких бочках и летел.

— Дюже ты грамотный, Капитон Сергеевич. — Жбанков сокрушенно вздохнул, глядя в сторону. — Ладно, что с тобой делать… Иди к хозяйке, возьми у ней денег. Скажешь, я велел дать. Смею надеяться, других непредвиденных расходов ждать не придется?

Инженер, который уже повернулся к двери, вновь обратил свой взор на купца.

— Это… — сказал он, и Жбанков чуть побледнел, выпучив глаза. — Железные полосы, что мы заказывали, на двадцать копеек больше вышли за пуд. И еще… это… Рублей бы, так сказать, пятьсот, чтоб такую штуку приладить… Эдакую, знаете, люльку. Если какая авария случится или воздух из снаряда выйдет, вы на той люльке дальше полетите. Безопасность, одним словом…

— Пятьсо-о-от?! — воскликнул Петр Алексеевич, продолжая таращить глаза. — Да какая ж такая безопасность, что пятьсот рублей может стоить?

— Надо бы сделать, одним словом, — заключил Меринов и надел фуражку, намереваясь уходить.

— Иди-иди, — с досадой махнул рукой купец и покачал головой. — Эх, хлопоты…

Тут он заметил, что помещик смотрит на него как бы с некоторым испугом.

— Ты-то чего переживаешь, Дрожин? — кисло проговорил он. — Дай я тебе наливочки еще добавлю.

— Слышь, Петр Алексеевич, — проговорил Дрожин, тиская в руках свою рюмку, — не летал бы ты сам, а? Пошли лучше приказчика.

— Да что с тобой?

— Видишь, чего человек говорит? И воздух выйти может, и авария, и стекла тонкие… Не летал бы ты!

— Да ну тебя, право. Нашел, что бояться. Летают же другие — и ничего.

— Не летай, — гнул свое помещик.

— Отстань, говорю. Сказать по совести, я бы и не полетел, но… — Жбанков сел, мечтательно уставившись в потолок. — Хочу, знаешь, поглядеть, чего там.

— Эхма! Нашел чего на старости лет захотеть!

— А чего, по-твоему, я хотеть должен? Вроде все при мне уже есть. И дело, и дом свой, и сыновья взрослые… И авторитет. Теперь — что, теперь надо мир увидать. Ну, опять же не без пользы для дела. Заодно и торговлю приподнять.

— Э-эх… — махнул рукой Дрожин. — Мир повидать. Эка невидаль! Я вот, когда в полку еще служил, где только не был. И что?

— А то! Ты зря не думай, я на тебя смотрю и замечаю. Тебя что ни спроси — все ты знаешь, что ни скажи — на все у тебя каламбур готов. А откуда оно взялось? Разве ты в своем поместье полную голову историй набрал? Нет, в полку и набрал.

— Да чего там…

— Ты давай не скромничай! Припомни, как у Агаповых про крокодилов сказывал. Все вокруг тебя только и крутились. А у исправника на приеме, помнишь? Только тебя и слушали, как ты с арапами знался и на слонах за вином ездил.

Помещик хмыкнул, польщенный.

— Ну, положим, арапов ты и здесь посмотреть можешь, — изрек он.

— Эвон! — рассмеялся в ответ Жбанков. — Где ж я на них полюбуюсь? Разве мужиков своих сажей напачкать?

— Да ты не ухмыляйся, а, будь добр, доберись до Петербурга. Да погуляй вдоль заграничных ведомств. Там арапы, почитай, каждый час проходят. Смешно сказать: важные, как гуси, а такие чернющие!..

— Ну, уж за этим я в Петербург не поеду. Что я, школяр какой, за басурманами бегать, свистать?

— Дело твое, брат. Подбавь-ка наливочки. А все одно, не летал бы ты сам.

— Сказано, решено.

— А вот посуди: захотелось тебе в дороге, положим, щей похлебать. Как быть?

— Как… Сварить — и все дела.

— Сам варить будешь? Или кухарку с собой возьмешь?

— Ну… Из мужиков хоть один кашеварить сможет, я так думаю.

— Пусть так. А на чем он тебе их варить будет?

— Известное дело: щи завсегда на огне готовили.

— На огне? — Дрожин победно щелкнул пальцами. — Стало быть, и дрова с собой прихватишь? А сколько? Вязанку, две или воз? А куда товар складать станешь?

Петр Алексеевич растерянно моргнул, будучи совсем загнан в тупик таким разговором. Но затем лишь отмахнулся:

— Ну тебя, Дрожин. Мне по торговле соображать надо. А про щи и дрова у меня инженер все знает. Летают же люди и с голоду не мрут.

— Эх, Петр Алексеевич… — вздохнул Дрожин, только головой покачав.

— А в «Ведомостях» сказано, окороков с собой брать и рыбы вяленой, — продолжал оправдываться купец.

Дрожин встал, оправил сюртук.

— Хороша у тебя наливочка, Петр Алексеевич, но пора и честь знать.

— Да посиди, — кисло проговорил Жбанков.

— Покорно благодарствую. Однако опасаюсь, без меня в усадьбе мужики вишню пересушат. Вишню я сушу, — пояснил он. — Повезу на продажу. Вишня хорошая в этом году. Не пожелаешь у меня купить?

— А… — махнул рукой купец, — до того ли мне сейчас?

— Как знаешь, Петр Алексеевич. Бывай, значит.

* * *

Последние приготовления завершились раньше чем через месяц. Не откладывая дела в долгий ящик, Жбанков велел инженеру готовить снаряд в дорогу немедля. Вот тут и состоялся у них один своеобразный разговорчик.

— Это… — проговорил инженер и зашелся гулким кашлем.

— Ну? — невозмутимо отвечал купец.

— Я говорю, на неделе уже отчаливать будете, а с кем лететь собрались?

— А тебе что за дело?

— Ничего, просто надобно знать.

— Ну, положим, Гаврюху беру — приказчика. Мужиков возьму человек пять, в помощники.

— Мужиков… — Меринов тяжело сглотнул. — Должно быть, шибко смекалистые у вас мужики, ежели хотят снаряд от земли поднять и к планетам направить.

— Не пойму я, о чем это ты?

— О том говорю, что снаряд — не упряжка. Его вожжами не постебаешь. Кто, спрашиваю, этой махиной рулить будет?

Купец при этих словах сел как подкошенный. О главном он и не подумал. В самом деле, следовало брать с собой хоть одного ученого человека, чтоб тот смог найти дорогу и разобраться во всех трубочках и гаечках, что накрутил в огромном количестве инженер Меринов.

— Вот те на… — только и сказал Петр Алексеевич. — И что ты сам на такой счет мыслишь?

— Тут и мыслить нечего, — беспечно ответил инженер. — Требуется пилотов выписывать.

— А, ну так выпишем, — с облегчением рассмеялся Жбанков, радуясь, что вопрос разрешается столь просто.

— Из Англии… — нерешительно добавил Меринов. — Я говорю, надо бы пилотов из Англии.

— Ну, можно и из Англии, — осторожно согласился Жбанков. — А что, непременно оттуда?

— Как есть, непременно. Поскольку снаряд по заграничным приборам полетит, то и…

— Ну… ладно, раз такое дело.

— Можно из Германии, — поспешно уточнил Меринов. — Но из Англии дешевле.

— И намного?

— Может, копеек на десять.

— Ну, невелика разница, — усмехнулся купец.

— Как сказать… Ежели пилотов трое будет — а меньше и невозможно, — то в час на них уже и целых тридцать копеек выйдет. День да ночь — двадцать четыре часа, сами изволите помножить. А лететь вам…

— Постой-постой! — выпучил глаза Жбанков. — Ты говоришь, десять копеек в час? В ЧАС?!!

— Да не десять… По полтора рублика в час нынче англичане просят. А немцы — те и поболее.

— Полтора рубля в час! — пролепетал побледневший купец. — Да как же… Помилуй, Капитон Сергеевич!

— А вы что ж думали? — добродушно усмехнулся инженер и полез за носовым платком.

— Я думал… Ну, может, в день копеек шестьдесят, — растерянно проговорил Петр Алексеевич.

— За шестьдесят копеек извозчика ломового извольте нанимать. Да и тот по нашим временам работать не согласится. А тут — английские пилоты. — Инженер с важностью поднял палец.

— Поди, братец, — торопливо попросил Жбанков, махнув рукой. — Поди на двор. Мне посидеть надо, покумекать.

Когда инженер вышел, Жбанков вскочил и начал возбужденно кружить по кабинету. Известие о заграничных пилотах его поразило. Весь его прожект валился навзничь, как подрубленный. Никаких торговых барышей не хватит, чтоб умерить непомерный аппетит англичан. Однако снаряд уже почти построен и весь город наслышан, что купец Жбанков полетит к планетам. Отменить — потерять и деньги, и уважение. Всякий скажет: «Э-э-э, Жбанков… Что за кисель, а не мужик — весь уезд взбаламутил, деньги потратил, а затем и опростался». Нет, так нельзя. А как тогда?

Петр Алексеевич подошел к окну и посмотрел на гигантский корпус, протянувшийся от колодца до самых конюшен. Он был уже покрашен, и теперь работники выводили на боку большими затейливыми буквами: «Князь Серебряный». Так купец решил окрестить свой летающий транспорт. Жбанков не желал допустить, что такое грандиозное дело пойдет насмарку. Но и платить непомерные деньги иностранцам не собирался.

Через пару минут он завидел внизу рыжие вихры своего приказчика Гаврюхи и немедля позвал его к себе. Гаврюха — очень молодой, но честный и смекалистый парнишка — быстро поднялся и замер перед купцом в вежливом поклоне.

— Ну, вот что, Гаврюша. Ступай-ка безотлагательно в депо и найди мне троих мужиков, чтоб лететь со мной к планетам. Они хоть не пилоты и не англичане, а все ж к технике касание имеют. Скажи, я обещал по сорок копеек в день платить. Ежели не захотят — сули по пятьдесят. А совсем худо будет — была не была, — рупь в день и процент с торговли, кто помогать станет.

Гаврюха кивнул и выскочил за дверь. Он в отличие от инженера Меринова никогда не спорил и всегда выполнял желания господина беспрекословно.

К вечеру он вернулся с хорошими новостями: троих мужиков нашел, и те согласились лететь за пятьдесят копеек. Гаврюха не стал, правда, уведомлять барина, что мужики показались ему какими-то потерянными и не от мира сего. Иного и ждать не следовало — на подобное безумство согласились те, кто уж и потерять в жизни ничего не мог.

— Завтра утром их ждите, придут, так сказать, для зрительного знакомства, — заключил приказчик, самодовольно улыбаясь. — Смею заверить, отбудете скорее в компании, нежели в одиночестве.

— Как так «отбудете»? — удивился купец. — В каком таком одиночестве? Да ведь ты со мной полетишь. Ты что, Гаврюша? Али я тебе не говорил?

Улыбка у Гаврюхи мигом съехала набекрень, а после этого и вовсе пропала. Он по привычке кивнул, правда, как-то деревянно, и, пятясь, выбрался из кабинета, едва не сбив притолоку.

— Ишь… — усмехнулся Петр Алексеевич.

В тот же вечер под впечатлением от такой новости Гаврюха напился пьяный и ходил по кабакам, говоря всем, что барин увозит его к планетам. Мужики его жалели, угощали вином и вздыхали, сокрушенно качая головами.

Однако наутро он опять был бодр, весел и услужлив. Гаврюха умел примерно слушать хозяина.

* * *

Как ни был далек день отбытия, а подкрался он быстро и неожиданно. Как-то казалось, что еще далеко, что есть еще время обдумать и подготовиться. Но нет. Проснувшись однажды утром, Жбанков сообразил, что сегодня, и ни днем позже, придется ему покидать дом.

Стоит ли говорить, что начальствовать над пилотами был поставлен инженер Меринов. Жбанкову даже не пришлось его упрашивать. Меринов не спорил, не отчаивался и даже не порадовался обещанным пятидесяти рублям. Будто чувствовал, что в этом деле до последней минуты без него не обойдутся.

Сами же «пилоты» на купца большого впечатления не произвели. Мужики как мужики. Один — Степан, бывший кузнец из деревни — большой, широкий, настоящий русский богатырь с бородой. Был он, правда, несколько сгорблен и вечно угрюм. Петр Алексеевич узнал загодя, что у Степана в деревне сгорела изба, а в ней — жена и двое малюток с бабкой. Тот подался от такой беды в город, но и тут не нашел себе утешения. Потому и согласился хоть к планетам, хоть к черту с рогами. Был еще дед Андрей. В его внешности заключалось что-то бестолковое. Вечно он прохаживался, посмеивался, крутил цибарки. Когда все вокруг работали, не мог найти себе дела, если только лбом его в это дело не ткнуть. Однако ж раньше состоял помощником у одного польского кондитера и научился от него кашеварить.

Про третьего мужика, едва лишь на него поглядев, Жбанков подумал: «Бес в нем сидит». Мужика звали Вавила, был он малого росту, с руками и ногами не то чтобы кривыми, но эдакими выгнутыми. Рыжие, чрезвычайно запутанные волосы сидели на нем, словно навозный шлепок, плотно облепливая неровности головы. Выпученные глаза вечно вращались и сверкали, как у зверя, который подыскивает себе закуску из числа окружающих. Похоже, был он человеком задиристым и имел норов крутой.

Как бы там ни было, иных «пилотов» Гаврюха найти не сподобился. А между тем пора было трогаться в дорогу.

Утром, подойдя к окну, Петр Алексеевич почувствовал необычное волнение. Он увидел свой снаряд, возвышавшийся на заречных лугах подобно колокольне. Туда переволокли его накануне на лошадях, причем пришлось делать изрядный крюк по городу: через Мясницкий переулок напрямую груз не проходил по причине необычной своей длины, а Смоленская улица оказалась перегорожена упавшим два дня назад деревом. Убрать дерево городское начальство еще не успело, но приставило к нему жандарма для избежания нежелательных происшествий.

После девяти часов за речку потянулся народ. Все знали, что купец Жбанков собрался лететь, и всякий желал увидать это своими глазами, чтобы потом рассказывать знакомым. Издали людишки, окружившие «Князя Серебряного», походили на копошащиеся точки, и всякую минуту их число росло, пополняясь от дорог-ручейков. «Неужели все это я?» — обреченно подумал Петр Алексеевич, видя, как гудит растревоженный город.

В полдесятого заехал Меринов. Был он, как всегда, в своей шинели, носовой платок висел из кармана, и это неприятно задело купца. Ему показалось, что по столь серьезному поводу мог бы человек себя как-то по-другому одеть.

Возле снаряда, куда они подкатили на коляске, народу было как на ярмарке. Не хватало только каруселей и петрушек с дудками. Кроме стариков и мальчишек, можно было заметить и людей солидных, дворян, чиновников. Поговаривали, что даже градоначальник будет следить за отлетом самым внимательным образом из окна своего дома.

Не успел Жбанков соскочить с подножки, как к нему направился учитель по фамилии Семенюка, который очень почтительно поздоровался и затеял разговор:

— Осмелюсь спросить, а не будете ли вы в научных целях фотографии делать?

— Разберемся, — неопределенно ответил Меринов.

— Имею большое желание дать вам с собой в дорогу аппарат для съемки синематографических лент, — продолжал учитель, — но, к большому сожалению, не имею этого аппарата.

Жбанков ответил ему невнятным бормотанием, и учитель поспешил оправдаться:

— Я говорю, к сожалению, не имею такого аппарата. Очень хотелось бы вам его дать, если б был. Но, увы, нет его у меня. И не было никогда. А так — чего бы не дать. Если б был. К величайшему сожалению, не имел случая заполучить или приобрести. Не по карману, знаете ли. А то бы дал.

Жбанков был рад поскорее зайти в снаряд и запереться там. Он чувствовал себя неважно, его отчего-то мелко трясло, в груди то и дело начинал покалывать противный холодок. А сотни обращенных к нему взглядов делали самочувствие и вовсе невыносимым.

— Пойду проверю, все ли на месте, — пробормотал Меринов и оставил купца одного. Вслед за инженером последовал кучер, чтоб затащить в снаряд багаж. Купец посмотрел ему в спину и вдруг страшно огорчился, что какой-то простой мужик заходит вперед него.

Конечно, Петр Алексеевич был в снаряде и раньше, еще в процессе строительства. Внутреннюю обстановку и расположение комнат он нашел вполне удовлетворительной и даже начал прикидывать, где быть гостиной, где кухне, где людской. Однако инженер в тот раз прервал его. Он сказал, что здесь несколько иные требования и подходить с обычными мерками не следует.

Приблизился полицмейстер, помялся немного, не зная, с чего начать разговор.

— На порохе полетите? — поинтересовался он.

— На нем, — ответил купец чуточку раздраженно, прибавив про себя: «Не на курином же помете».

— Я думал, может, на керосине, — сказал полицмейстер. — Пойду велю пожарную команду позвать. Как бы сено не загорелось.

Подходили еще люди, что-то спрашивали, участливо заглядывали в глаза. Жбанков видел их словно в тумане и отвечал часто невпопад. Однако смог почувствовать, что каждый мнется и жмется, будто пришел не провожать в добрый путь, а соболезновать. Это ему совсем не понравилось.

Появился инженер. Он коротко сморкнулся в свой желтый платок, затолкал его в карман и проговорил:

— Идемте уже, наверное?

«Идемте…» Словно звал к обеду похлебки откушать. Жбанков опять рассердился его неуместной будничности. Скучные слова, шинель да еще этот старый платок… Мог бы хоть платок к случаю новый взять или купить в галантерее.

В последний момент откуда-то выскочил помещик Дрожин.

— Петр Алексеевич, душа моя, думал уж, не успею! — воскликнул он, сжимая купца в объятиях. — Летел сюда, лошадей едва не загнал.

— Да что ты право! — рассердился Жбанков и оттолкнул помещика. — Чай не на войну провожаешь, а?

Тот ничуть не обиделся.

— Ты давай там… Смотри, чтоб аккуратно. А то, знаешь…

Дрожин, однако, был единственный, кто не конфузился и говорил в полный голос. Это дало купцу толику бодрости.

— Ты, Петр Алексеевич, как полетишь, то про себя думай, что я загадал для нас бутылочку наливки, своей, вишневой. Как вернешься — нарочно для тебя достану, и мы ее с тобой порешим. Верно?

Тут уж растроганный Жбанков сам приобнял его, задержался на миг, хлопая по плечу, а после перекрестился и шагнул в темный провал, зиявший на боку «Князя Серебряного». Тотчас Степан громко захлопнул за ним железную дверцу и накрепко закрутил запорное колесо.

В полутьме, хватаясь за холодные стенки, Жбанков прошел к своей кабине, где ему надлежало существовать до конца путешествия. Саквояж его был уже здесь.

— Ты, барин, сразу ложись на лавку и лежи там, пока не позовут, — сказал Степан хриплым басом. — А мы уж сами покочегарим…

Жбанков нащупал в полутьме широкую койку, обитую мягкими кожаными подушками, и завалился на нее вместе с сапогами. Пахло, как в кузнечной мастерской, а к тому же доносился звон и лязг, словно поблизости катали стальные болванки. Между ударами купец прослышал какой-то визг, похожий на плач бездомного щеночка. Потом понял — за стеной скулит Гаврюха. Его тоже оставили одного в железной кабинке дожидаться непонятно чего.

А через минуту Петр Алексеевич перестал слышать и железный звон, и Гаврюхины стенания, потому что в снаряде запалили порох.

Все задрожало. Послышалось сперва негромкое ворчанье, которое быстро переросло в такой рев, что казалось, сама Земля разлетается на куски. Снаряд уже не дрожал, а трясся всей своей громадой, а рев нарастал, крепчал и не мог остановиться. Жбанков вдруг почувствовал, что сейчас умрет. Груди стало тяжело, словно на нее насыпали сажень земли, рев рвал уши, уже казалось, что это воют трубы Страшного суда и вопят черти, и Петр Алексеевич сам проклял себя, что законопатился в этой железной могиле и себе, и людям на погибель…

В этот момент ему представилось, как внизу разбегаются ребятишки, напуганные огнем и шумом, как крестятся бабки и разевают беззубые рты старики, роняя слюнявые свои цибарки, и друг его, помещик Дрожин, схватясь за сердце, смотрит на серую железную колокольню, которая изрыгает огонь и тяжко отрывается от ровного поля. Жбанков начал читать про себя: сначала Господу Иисусу, затем Святому Духу и Ангелу-Хранителю, после Животворящему Кресту. Не забыл и Мытаря, и Трисвятое, и даже Хвалебную песнь Богородице припомнил.

И тут шум стал утихать. А вместе с тем пришла легкость, очень какая-то странная… «Падаем!» — мелькнуло в голове.

— Падаем! — закричал купец в голос и забился на койке, словно в припадке.

— Полно кричать, барин, — раздался спокойный голос Степана. — Не падаем — летим.

Подумав немного, он с важностью поднял палец и прибавил:

— К планетам летим!

* * *

Все последующие дни Петр Алексеевич привыкал к разным особенностям своего нового положения. Большую часть времени он проводил в своей кабине, на койке. Особенно невыносимо стало на третий день, когда все вокруг принялось летать. Жбанков не стал этому удивляться, потому что читал что-то подобное в «Ведомостях», да и не хотел он удивляться, а был только раздосадован своим неуверенным самочувствием. К лежанке пришлось прикрепляться ремнями, поскольку от каждого шевеления купец подымался в воздух, и если бы кто-то из людей вошел и увидел это, то наверняка про себя бы подумал: «Солидный человек, а висит кверху пузом, что муха».

Гаврюха же, напротив, воспринял возможность полетов с поросячьим восторгом и порхал по коридору, смеясь и играясь. Правда, радость его продолжалась всего-то один день. Потом вернулась желанная тяжесть. Меринов пояснил, что это потому, что идет торможение.

В редкие свои вылазки из кабины Петр Алексеевич видел, как инженер сидит в большой общей зале, в массивном дубовом кресле, обделанном кожей. Перед ним стояла железная тумба с «глазками» и рычагами, за которые Меринов непрестанно дергал. Степан и Вавила были тут же и тоже дергали рычаги или крутили колеса, если приказывал инженер. А дед Андрей обычно проводил свободное от стряпни время под полом, где ползал, что-то подкручивая и подмазывая. Дело было, как понял купец, в общем, нехитрое, и совершенно незачем надеяться на каких-то англичан, когда и сами с усами.

Иногда он слышал, как Вавила ругается с дедом Андреем. Вавила обвинял его в плохой стряпне, говоря при этом, что «такой тухлятиной только глистов морить». Он говорил резко, едко, не произнося слова, а выплевывая их, кривя при этом страшные рожи. Дед всерьез обижался. Он называл Вавилу каторжником и рыжей образиной.

Наконец наступил день, когда Меринов объявил радостное известие.

— Скоро конец дороге, — сказал он. — Идите теперь, Петр Алексеевич, к себе и привяжитесь накрепко, а то будет такая карусель, что немудрено и бока обломать.

Тут он пригнулся и быстро-быстро заговорил непонятными для Жбанкова словами. Купец послушал его, ничегошеньки не понял и решил выяснить.

— Ты о чем это толкуешь? — удивленно спросил он. — Ни слова разобрать не могу.

Меринов растерянно оглянулся. Он полагал, что купец уже внял его совету и удалился в свои покои.

— С планетами говорю, — сказал он и пожал плечами, удивляясь такому нелепому, по его мнению, вопросу.

— Да как же с планетами? — рассмеялся Жбанков.

— Обычное дело, — ответил инженер, не видя причин для веселья. — Надо ж на тамошний вокзал сообщить, что прибываем.

— И они тебя могут слышать? — недоверчиво поинтересовался Петр Алексеевич.

— Так ведь это радио.

— Как ты сказал?

— Да радио! Вот, пожалуйста, я здесь говорю, а они меня там слышат.

Купец приблизился, оглядел деревянную коробку с дырками.

— И что же оно, это радио?

— Что?

— Хорошо, говорю, слышно?

— А послушайте, — Меринов повертел колесико, и Петр Алексеевич своими ушами смог уловить, как бормочут и переговариваются невидимые ему люди, причем слова попадались как знакомые, так и вовсе неизвестные.

— Хе! — Купец с довольной улыбкой погладил бороду. — Взаправду слышно. А что, я могу так и со старухой своей пообчаться?

— Ежели в доме есть радио, то можно и пообщаться, — пожал плечами инженер. — Есть радио-то? Нету, верно…

— А бог его знает, что там есть. Надо у Гаврюхи поинтересоваться. Пойду спрошу.

— Постойте, Петр Алексеевич. Не требуется ходить. — Меринов опять повертел колесо и сказал в деревянную коробку: — Скажи, Гаврила, есть у вас в хозяйстве радио?

— А на что оно нам надо? — донесся глухой, как из бочки, голос Гаврюхи. — У нас граммофон имеется.

— Гаврюха! — не смог сдержать восторга Жбанков. — Ты меня слышишь?

— Ну, слышу, — скучно проговорил приказчик.

— И я тебя слышу. Ну, дела!

Узнав, что в снаряде имеется радио, Жбанков приподнялся настроением. Все-таки лучше, если знаешь, что тебя могут услышать другие люди. Не так одиноко. Молодец, инженер, не зря деньги просил.

Опускание на планеты было и впрямь непростым. Грохоту и тряски поболе, чем при подъеме с заречных лугов. Однако купец про себя решил, что, видимо, дело это обычное, раз никто не пугается и не кричит «караул». Но здоровья ему это стоило. Пришлось все утро промаяться с головной болью, в то время как другие уже вышли из снаряда и поимели возможность обозревать окрестности. Сам купец, хоть и был любопытен, на улицу пока не спешил. Выглядывал только через стекла и видел громадного масштаба площадь, мощенную плитами, всю уставленную чужими снарядами, такими разными, что не было возможности найти хоть два похожих. Среди снарядов различалась долговязая фигура Меринова, который бродил, подметая плиты полами шинели, глядел на снаряды и помечал в блокноте.

Гаврюха оказался молодцом. Пока Жбанков с больной головой бока отлеживал, он уже разузнал, где тут есть ярмарка, и даже распорядился нанять подводы для доставления товара. К тому времени, как все устроилось, Петр Алексеевич нашел в себе достаточно сил выйти на воздух. Надо было с пристрастием оглядеть подводы и лично убедиться, насколько они хороши, крепки ли оси.

Вот тут-то и ждала его одна умопомрачительная картина. Первым делом Жбанков увидал лошадей. И в тот же самый момент ему захотелось броситься со всех ног наутек.

Лошади были мохнаты, что медведи, и рыла имели — крокодильи!

Потрясение у купца оказалось совсем нешуточным. Однако видя, что Гаврюха стоит совсем рядом от них и ничего не боится, Жбанков чуть осмелел и приблизился. Но не чрезмерно, ибо зубы животных выглядели кровожадно.

— Других-то лошадей не было? — спросил он у приказчика.

— Сказывали, эти самые лучшие, — беспечно ответил тот.

Купец еще раз рассмотрел их, обошел с разных сторон.

— Ну, хорошо, — успокоился он. — А где ж извозчики?

На эти слова одна лошадь повернула к нему свою зубастую пасть и заговорила:

— Эх ты, дура! На что тебе извозчики, когда мы и сами тебя свезем куда скажешь.

Купец открыл было рот, но быстренько взял себя в руки, закрыл его и некоторое время оставался задумчив.

Увидать разных диковин им всем пришлось еще немало. Первое время мужики только крестились да толкали друг дружку локтями: погляди, мол, вон какое чудо пошло. Затем попривыкли. Сразу смогли крепко поставить торговлю, а мужики-пилоты приняли в этом самое живое участие. Дед Андрей сам стоял в рядах и кричал, нахваливая товар, покупатель к нему шел. Степан подвозил и таскал тюки. Петру Алексеевичу оставалось только считать по вечерам выручку, а днем же он ходил по торговым местам, выяснял потребность в товаре, помечал на будущее.

Для инженера Меринова дело нашлось само: готовить снаряд к обратной дороге, хлопотать насчет припасов и пороху.

В общей жизни не принимал участия лишь Вавила. Он имел какой-то свой интерес, вечно выходил поутру со своим личным мешком, приходил поздно без мешка или с другим мешком. Жбанков наметанным глазом вмиг определил, что мужик ведет какую-то свою коммерцию. Раз его привел даже местный урядник, сказав, что, мол, вот ваш затеял в гостиных рядах скандал из-за цены, пришлось усмирять, а по нашей картотеке числится он бывшим каторжником. Но это ваши дела, и разбирайтесь с ним сами, а чтоб впредь никакого беспокойства он нам не причинял.

Жбанков не на шутку взволновался, узнав про Вавилу, что тот каторжник. Однако сильно ругать его не стал, поскольку предстоял еще обратный путь, а там кто знает, что этому взбалмошному в рыжую голову придет?

Были и иные нелицеприятные истории. Не раз Петр Алексеевич имел возможность узнать, что и здесь встречаются разного рода проходимцы и жулики. Как-то, например, возле него стал крутиться какой-то хлыщ. Ноги у него были куриные, и лицом он смахивал на некое птичье отродье, но на то купец уже перестал удивляться. Хлыщ этот ходил, ходил, а потом и говорит:

— Давай я тебе, мил человек, продам счетно-арифметическую машину.

Хотел Петр Алексеевич его сразу отвадить, но по купеческой привычке любое предложение любил сперва солидно обсудить.

— На что она мне? — говорит.

— Будешь на ней считать, — отвечает незнакомец. — Хотя бы и деньги. Сколько будет, например, квадратный корень из шестисот сорока семи, помноженный на девятьсот двадцать один?

— Ну, сколько?

— Один момент! С точностью до копеечки.

Хлыщ потыкал пальцами в свою машину, потом удивленно произнес:

— Семнадцать тыщ, однако, с лишним.

Жбанков кое-что в уме прикинул, затем покачал головой:

— Нет. Должно быть больше. Тыщ на пять-шесть больше должно выйти.

— Один момент! — извинительно пробормотал незнакомец и хотел снова считать, но Жбанков его уже остановил.

— Не надо, — говорит. — Если б она деньги сама зарабатывала, тогда другой разговор. А считать мы их головой не поленимся.

Две недели пролетели скоро. К тому времени товар был почти продан, нужные сведения собраны. Петр Алексеевич в один из последних дней имел полезный разговор с чиновником из местной торговой палаты.

— Больше всего удивляюсь, — говорил купец, — что такие открываются возможности здесь для торговых людей, такой непочатый край. А вот поди ж ты, никто к вам из наших краев не летает.

— Ну почему ж никто? — солидно возразил чиновник. — Разные там графья-князья частенько наведываются посмотреть достопримечательности, купить сувениров.

— То-то и оно, что графья-князья. А наш брат купец вроде и боится к вам, а может, сомневается. А ведь ежели с умом начать, то очень даже просто свое прибыльное дело открыть.

Чиновник потчевал Жбанкова своею особой настойкой, которая хоть и чуть горчила, но в общем была на совесть выделана.

— Если имеются средства, можно и дела делать, — отвечал он. — Не грех об этом и поразмыслить по-хорошему. Поставить у вас большой вокзал, контору, склады, таможню. Вот и будет еще один торговый путь. А вы вот что: время не тратьте, а напишите путевые заметки и поместите в какой-нибудь журнал. Есть у вас журнал?

— Есть газета, «Ведомости».

— Ну вот! Люди прочитают — глядишь, и потянутся. Один у нас винокурню откроет, другой — лавочку, третий — свечной заводик. И вам прибыль, и нам польза.

Чиновник был похож на большого таракана, однако имел любезные манеры и потому нравился Жбанкову даже со своими непомерными усами, крылышками и глазами-сеточками.

Короче говоря, настроение у Петра Алексеевича было благодушное и мечтательное. Экспедиция хоть и не принесла ему великих барышей, но и в убытке не оставила. Нашлась даже возможность вознаградить Степана с дедом Андреем за помощь по торговле, Гаврюха с инженером тоже без премии не остались. Меринов в тот же день, как монету получил, ушел и воротился с целой торбой разных книжек, а потом шелестел ими целую ночь. Не забыл Жбанков и о своем семействе. Долго думал, каких им гостинцев выбрать, потом махнул рукой и купил супруге красивый платок с восьминогами, а сыновьям — по шелковой рубахе.

В последний вечер сидел он с Гаврюхой в гостинице и диктовал ему в журнал:

–…Пиши дальше. Сушеная рыба — продано пять пудов, один пуд отдан по дешевке перекупщикам. Пенька — продано восемь бухт. Холсты — пятьсот аршин, почти все сбыто. Написал? Пиши еще — гвозди и ско-бы проданы мало, и впредь их с собой не брать. Шкурки бобровые — сто двадцать штучек, проданы до единой. Что еще? Ах да! Посуда — фарфоровые чаши проданы все, глиняные же горшки, напротив, никто не берет. Табак — вовсе не продан. Написал? Пиши теперь примечание: насчет табаку — приползал змей о двух головах, взял табаку всего фунт, да и тот на следующий день принес обратно. При этом сказал: что ж вы, подлецы, мне продали, его и жрать совсем невозможно. Написал? Та-а-ак…

Петр Алексеевич задумался, писать ли про деготь. Второго дня, когда Степан перекладывал тюки на подводы, прямо к «Князю Серебряному» подкатился безлошадный экипаж, весь ржавый и в грязи. В стенке его приоткрылась дверочка, из нее выдвинулась железная оглобля с круглой табакеркой на конце. У той табакерки отскочила крышка, а внутри оказался маленький комочек, весь красный, в прожилках. Комочек сначала вздыхал-вздыхал, потом спросил, нет ли дегтю. Степан, даром что простой мужик, сразу сообразил, что у инженера два бочонка было, из которых он свои колеса и пружины смазывал. Один бочонок он и продал красному комочку, и по очень даже баснословной цене.

— Ладно, пиши, — промолвил Жбанков, и тут в нумер явился нежданный гость. Был он очень франтоватый, хотя из одежды имел только старушечьи чулки и халат без пуговиц.

— Имею честь разузнать, не вы ли из Петербурга? — изрек он, покачиваясь на длинных худосочных ножках.

— Не из Петербурга, — настороженно ответил купец, — но, в общем, из тех же краев.

Он попытался заглянуть гостю в глаза, чтоб узнать, что у того на душе, но не смог: глаза у чужака были там, где у порядочного человека положено быть ушам, и крутились они в совершенно разные стороны.

— Славно, славно, — оживился гость. — А не ваш ли транспорт поутру отбывает?

— Ну… наш, а что тебе надо, мил человек?

— Позвольте разузнать, — франт очень изящно и премило развел ручками, а на макушке у него приподнялся розовый гребешок, — не имеете ли возможности взять пассажира?

— Тебя? — деловито вопросил Гаврюха.

— О нет, нет, речь совсем не обо мне! — залопотал чужак, потешно махая ручками. — Я полномочный поверенный одной персоны, которая и желает быть вашим пассажиром.

— А на что нам сдался твой пассажир? — хмуро спросил Жбанков. Ему не очень нравилось поведение незнакомца. Таких господ, которые умеют ручками махать да в салонах по-французски читать, знал он предостаточно и не доверял им ни на грош.

— Материальная сторона вас, надеюсь, заинтересует?

— Чего?

— Я имею сказать, что все будет с нашей стороны оплачено самым щедрым образом.

Петр Алексеевич сунул руки за пояс и неторопливо подошел к франту почти вплотную.

— Ты откуда взялся-то? Кто тебе на нас указал?

— Очень просто, все очень просто! — зачастил чужеземец, видя, что хозяева обеспокоены. — Начальник вокзала дал понять, что вот этот транспорт, «Князь Серебряный», утром же направляется в Петербург.

Жбанков хмыкнул, не зная, что сказать.

— Если речь зайдет о стоимости… — начал гость, но тут снова вмешался приказчик.

— Подожди, дядя, о стоимости. Прежде скажи, какой монетой платить будешь?

Петр Алексеевич в очередной раз порадовался сообразительности своего приказчика. В самом деле, если этот хохлатый будет совать сейчас свои тугрики, то до завтра их негде будет поменять.

Поверенный озорно улыбнулся, показав раздвоенный, как у змеи, язычок.

— Зо-ло-том! — торжественно проговорил он и от радости быстро-быстро замахал ручками, подняв сквозняк.

Жбанков и Гаврюха удивленно переглянулись.

— Ну-у-у… — с уважением протянул купец. — Пожалуй, теперь поговорим и о стоимости.

* * *

Наутро вся команда с нетерпением ждала появления пассажира. Поверенный разогрел общий интерес, сказав, что тот прибыл из весьма неблизких мест и обычаи его, привычки и манеры могут сильно отличаться от тех, к которым привыкли уважаемые купцы из Петербурга. Нельзя сказать, чтоб Петр Алексеевич таки сгорал от любопытства, все ж за две недели торговли насмотрелся он на массу разных чуд, но одно дело — глядеть исподтишка, другое — везти с собой и быть в одном помещении целую неделю. Это и вызывало немало смущения. В другой раз Жбанков, возможно, отказался бы от такой милости, но уж больно хорошая цена была предложена за переправку пассажира и его багажа.

Стоит сказать, что с нетерпением ждали и Вавилу, который очень некстати задерживался, хотя должен был находиться на своем месте и помогать инженеру готовить снаряд к дороге. Наконец он появился с совсем небольшим кошелем, являвшим, видимо, полный итог его коммерции. Был он настроен довольно весело и даже с дедом Андреем поругался скорее по привычке.

Потом дождались и пассажира. Он подкатил на массивном экипаже с железными осями, запряженном парой невиданных животных, похожих более на драконов, чем на лошадей. Все высыпали на площадь глядеть на нежданного попутчика.

Из экипажа выбралось на свет божий жалкое, малорослое существо с серой морщинистой кожей и лысой головой, на которой болтались вислые помятые уши. Существо постояло с минуту, хлопая глазами и озираясь, затем размяло члены и занялось бурной деятельностью.

Ни «здрасьте», ни «утро доброе» сказано при том не было. Жбанков изумленно наблюдал, как четверо носильщиков, прибывших на том же экипаже, деловито заносили в нутро снаряда свертки, чемоданы, саквояжи, торбы, коробы, совершенно не обращая внимания на него, хозяина этого самого снаряда. Складывалось так, будто не он, Жбанков, своей милостью позволил поселить на своем транспорте этого чужеземца, а, напротив, чужеземец удостоил его милостью везти себя в Петербург.

Носильщики продолжали таскать в снаряд вещи, повинуясь командам нанимателя. При взгляде на него думалось, что он сбежал из зоопарка: сплошной крик, визг, прыжки, маханье руками и брыканье ногами. Хоть поверенный и предупредил о своеобразии пассажира, но мужики начали посмеиваться в кулачки.

Последнее, что понесли на себе носильщики, был большой каменный идол, обернутый в мягкую тряпку. Пассажир при этом проявил большую часть своего командирского усердия: носильщики кряхтели и тужились, обливаясь потом и пуча глаза, а он мелкой обезьяной скакал вокруг и громким визгом предупреждал самое мелкое, по его мнению, проявление неосторожности.

На том погрузочные работы закончились.

— Степан, — тихо позвал Петр Алексеевич. — Поди укажи чужеземцу его нумер. Посели в кабине, где прежде голландские холсты лежали, там сухо и хорошо.

Необходимыми для разговоров языками, понятно, никто не владел — ни хозяева, ни пассажир. Приходилось показывать ему все руками и громко, раздельно кричать на уши, хотя он все равно ничего не понимал.

Перед самой отправкой вышла легкая заминка. Чужеземец изо всех сил желал, чтоб его поселили рядом с идолом, хотя идола носильщики сразу поставили к грузу, где живому существу селиться было совершенно неудобно. Напрасно Степан убеждал его всей силой своего красноречия, напрасно изображал фигуры руками и строил на лице разные гримасы, пассажир визжал, прыгал чуть не до потолка и проявлял массу беспокойствия. Пришлось мужикам напрячь руки и перетащить идола прямо к нему в нумер, ибо носильщиков уже отпустили. Только тогда чужеземец угомонился.

Еще раз он проявил было норов, когда Степан с дедом Андреем взялись приматывать истукана веревкой к скобе. Но тут уж чужеземному визгу никто внимания не уделил: случись какая тряска при подъеме, тяжеленная каменюка могла покатиться и любого изувечить.

С горем пополам взлетели. Подъем, ввиду привычки, переносился уже легче. Тем не менее купец счел за лучшее провести первую половину дня в своей койке привязанным, пока курс снаряда не будет выровнен.

С первого же дня пассажир начал выказывать свои необычные свойства. Мало будет сказать «необычные», скорей уж просто скверные. Мог средь обеда зайти в общую залу и у любого прямо из рук забрать кусок пищи. Мог его надкусить, а если не понравится, тут же и бросить. Способен был даже нагадить прямо в коридоре. И еще — всепостоянно крутился под ногами, толкался, верещал и никому не желал уступать дорогу. Жбанков изо всех сил предлагал мужикам проявить терпимость к заграничному подданному, который, быть может, и слыхом никогда не слыхивал, что у русских принято каждому из своей тарелки кушать. Мужики на словах соглашались, а промеж собой роптали.

Удивляла и кошачья привычка чужеземца засыпать в любое время в самых неожиданных местах. Раз он уснул прямо в кресле Меринова, раскидав в стороны свои обвислые уши. Во сне он пошевелил ногами какие-то рычаги, и снаряд от этого немножко тряхануло.

Однажды дед Андрей зашел по какой-то надобности в его кабину и потом рассказывал, что увидел следующую картину: вислоухий чужак стоит перед своим каменным изваянием и что-то ему по-своему втолковывает, а между делом достает из мешочка желтые шарики и бросает идолу в дырку, которая, должно быть, по замыслу ваятеля, означала рот.

— Ничего сверхъестественного, — пробормотал инженер. — Язычество, как оно и должно быть.

— Оно понятно, что язычество, — отвечал ему дед, хмурясь, — а все ж на душе мерзостно.

Христианская его душа не могла мириться с преклонением каменному страшилищу.

На третий день Меринов всех предупредил, что с завтрашнего обеда начнется опять летание под потолком, но продлится недолго, и вообще путь домой обещает быть быстрее, чем ожидалось.

Мужики это степенно обсудили, а Гаврюха с беспокойством сказал, что надо бы приучить чужеземца ходить в уборную, а то не ровен час, когда все летать начнет, не миновать конфузов.

— Надо его рылом ткнуть, как котенка, вот и будет ему наука, — злобно ответил Вавила, шевеля рыжими бровями. Он по неясным причинам испытывал к чужаку особую неприязнь и не упускал повода сказать в его сторону любую пакость.

Но уже вечером к Жбанкову в кабину вошел Степан и проговорил:

— Барин! Не прикажи рыжему Вавиле у чужеземца червонцы выманивать. Это прямо стыд один, что делается.

Петр Алексеевич порасспросил, и вот что оказалось.

Однажды, когда мужики мирно перекусывали в общей зале, чужеземец, по своему обыкновению, ворвался, все понюхал и вырвал у Вавилы из-под носа большой бутерброд, который тот с особым усердием для себя готовил.

Вавила, уже давно потерявший терпение, тут же вскочил, заорал, замахнулся на пассажира и разразился такой бранью, что многим стало совестно.

Чужак, видать, сообразил, что сделал непотребное, достал из-за пазухи мешочек, а из мешочка — золотой червонец! Ну, не червонец, но золотой кругляш сходных размеров. И протянул его Вавиле в уплату за беспокойство.

Тот прознал, с какой легкостью пассажир раздает червонцы, и обратил все себе в пользу. Стал оказывать ему разные услуги, носить горшки с едой, а когда тот их принимал — протягивал руку. Плати, мол. Чужеземец без разговоров давал монету. За полдня такое произошло уже раз восемь.

Услышав это, Петр Алексеевич соскочил с койки и вместе с мужиками пошел искать Вавилу, чтоб устроить ему добрую головомойку.

Нашли его, конечно, в нумере чужеземца. Вавила был сплошная любезность, он держал в руках корец с квасом и так сладко улыбался, словно сам был сахарный.

— Ну-ка выйди, — бросил ему Жбанков, нахмурив брови.

В коридоре купец прежде взял его за рыжий вихор и хорошенько потряс.

— А ну, рыжая бестия, выкладывай сюда монеты, что у пассажира взял!

— На что тебе мои монеты? — озлобился Вавила. — Он сам мне их передал, стало быть, мною заработанные.

— Все, что ты заработал, я тебе дома сполна выдам, — угрожающе пообещал Жбанков. — А это — что ты делаешь — есть грабеж и обман в чистом виде. Я тебе позорить нас не дам!

Вавила, сверкая глазами, оглядел собравшихся.

— А ежель не отдам?

— А ты отдай, — мирно посоветовал ему Степан, делая такое движение, будто засучивает рукав.

Вавила еще некоторое время разглядывал противников, решая, как быть. Сама мысль расстаться в один момент с дармовым капиталом была для него досадной.

— У чужеземца там целый мешок золота, — буркнул он. — Не убудет.

— А хоть два мешка, — твердо ответил Жбанков, — все одно не твое.

— Не прекословь старшому, — сердито проговорил дед Андрей. — Отдай все добром, пока просят.

Вавила процедил сквозь зубы какое-то мудреное проклятие и вынул из-за пазухи тряпочку, в которой были завернуты монеты.

— Забирайте, — презрительно сказал он. — Небось завидуете, что сами не догадались, а теперь отымаете.

— Поди с глаз вон, — объявил купец, а сам взял тряпочку и отправился с ней в нумер к пассажиру.

— Наши извинения, — сказал он, протягивая деньги. — Я говорю, один дурной жеребец весь табун осрамит. Негодящий он человек, и впредь не давайте ему денег.

Чужеземец настороженно шевелил ушами и никак не мог понять, что говорит ему Жбанков. Он даже не протягивал рук, чтоб забрать деньги.

— Вот, берите, нам чужого лишнего не надо. — Ку-пец положил сверток на пол и повернулся уходить. Но прежде он успел оглядеть нумер. Постоялец разложил повсюду свои вещи, открыл коробки. В углу покоился мрачной громадой его истукан. Ростом он был на две головы выше Степана. Шеи не было, но в верхней части имелась темная большая дырка, несомненно, рот. А по бокам неизвестный ваятель провел глубокие борозды, обозначив, что у идола есть и руки. Камень казался шершавым и скверно обработанным. Жбанков подумал, что скульптор Фейфер, к которому он как-то ездил заказывать гипсовых амуров на крыльцо, смог бы сработать такого идола куда искуснее. Он бы и камень отшлифовал, и узорчиков разных высек, даром что немец.

Но пора было возвращаться к делам. Благодушие слетело с Вавилы, как шелуха, и он еще больше чужака возненавидел. Теперь он не только кричал и сквернословил в ответ на его причуды, но сам искал повода столкнуться, наговорить дерзостей да еще и незаметно дать тумака.

На следующий день такой случай ему представился.

К обеду все ожидали пропадания тяжести предметов. А до того, как обещал Меринов, произойдет некая круговерть, связанная с торможением и разворачиванием снаряда. Хоть никто и не понимал, зачем тормозить на половине дороги, но перечить не стали. У мужиков нашлись дела, а Жбанкову и Гаврюхе надлежало пристегнуться к койкам и лежать тихо, ожидая, пока разворот кончится. Жбанков не преминул вспомнить, что в нумере пассажира стоит кое-как закрепленный идол.

— Сходи-ка, братец, привяжи его покрепче, — велел он Вавиле. И затем, повернувшись к деду Андрею, добавил: — И ты иди. Поможешь да и поглядишь, чтоб рыжий опять денег не просил.

Вавила пробурчал, что прислужником к «этой обезьяне вислоухой» не нанимался, но тотчас пошел исполнять повеление. Чужеземца они застали за малопонятным перекладыванием багажа, которое, впрочем, происходило у того довольно постоянно. Он вечно вынимал и клал на пол какие-то камни, тряпицы, свитки, узорчатые доски, а затем перекладывал их в ином порядке и снова рассовывал по местам.

Дед Андрей сразу узрел, что веревки, которые они со Степаном так тщательно накрутили на идола, съехали и болтаются кое-как. Возможно, пассажир сам их расслабил с неизвестной целью. Тем более что и узлы имели совершенно иной вид. Степан вязал тройные, а ныне имелось лишь жалкое их подобие, веревки были словно намотаны неопытной рукой ребенка.

— Помогай его двигать, — сказал дед Вавиле. — Надо ближе к стене притыкнуть, чтоб не болталось.

К тому времени благодаря маневрам снаряда в пространстве уже чувствовалась легкость во всем теле, и оторвать идола от пола стало делом посильным. Однако он все же был весьма массивным. Едва лишь дед Андрей прижимал к стене верхнюю часть, как низ стукался и отлетал. Вавила тоже что-то пытался сделать, но безуспешно — то ли специально, то ли из-за бестолковости. И злился он вполне натурально, и называл каменную глыбу такими скверными словами, что дед подумал: «Хорошо, пассажир ни бельмеса не понимает, а то бы нажаловался Жбанкову».

Что касается пассажира, то он проявлял некоторое беспокойство. Он суетился, повизгивал и прыгал за спинами, опасаясь за целость своего каменного имущества. Когда же Вавила вновь стал сквернословить и в сердцах пнул идола ногой, поднялся такой визг, словно в обезьянник запустили бешеного тигра. Чужеземец начал хватать Вавилу за одежду, рвать на себя и кричать ему прямо в глаза, корча немыслимые физиономии. Вавила побелел от омерзения и гневно сверкнул глазами, оттолкнув пассажира прочь. Тот кувыркнулся через голову, встал на ноги и опять подскочил, продолжая орать. Правда, никого трогать уже не решился. Тут и дед не выдержал и пробормотал в адрес визгливого существа пару ядреных слов.

Дело тем временем не продвигалось ни на вершок. Идол нипочем не хотел прильнуть к стенке плотно, чтоб быть крепко привязанным. Он так и норовил массой своей вырваться из рук и завалиться на пол. Хотя он весил теперь немного, все равно очутиться между стеной и этой каменной громадой казалось делом малоприятным.

Вавила, окончательно остервенев, снова стал долбить его ногой и толкать изо всех сил, отчего идол начал с гулким звоном биться о железную стену. И опять повторилась старая история — пассажир с оглушительным визгом бросился на Вавилу и вцепился тонкими пальчиками в рыжую шевелюру.

— Уйди от меня, нечисть, гнида, паскуда!!! — заорал Вавила и со всех сил пнул пассажира ногой. Тот опять перевернулся через себя, но не смог остановиться и влетел головой прямо в стену.

Что-то хрустнуло…

Чужеземец в один миг перестал кричать, медленно опустился на пол и застыл.

Оба — и Вавила, и дед Андрей — с минуту молча глазели выпученными своими глазами, как пассажир лежит, не шевелясь и не издавая звуков. Затем дед часто-часто задышал, вскочил, опомнился и помчался по коридору.

— Убили! Убили!!! — кричал он, двигаясь огромными прыжками из-за малой силы тяжести.

Вернулся он вскорости, ведя с собой всех. Вавила по-прежнему находился на своем месте, затравленно глядя на остальных.

Все было понятно без слов.

— Так-так… — проговорил Жбанков, сжимая кулаки.

— Некогда, Петр Алексеевич, — нервозно произнес инженер, тиская пальцами свой несчастный платок. — Некогда, говорю, сейчас разбираться. Надо оборот делать. Пожалуйте все сейчас по местам, иначе такая круговерть будет…

— Будет круговерть, будет, — согласился купец, пожирая Вавилу глазами. — Особенно вот этому, бесноватому.

— Петр Алексеевич, умоляю все отложить на другое время. Никак нельзя момент упускать.

— Ладно, — отрезал Жбанков. — Раз ты, Капитон Сергеевич, просишь, так тому и быть. Потом. Идола только привяжите. И покойника, чтоб они тут не болтались.

Когда за дело взялся Степан, привязать истукана удалось без затруднений. Покидая нумер, Вавила был очень нервный и шел сгорбившись, словно каждую минуту ожидал удара по загривку.

Едва Петр Алексеевич привязался к койке, Меринов начал маневры. Закружило и впрямь нешуточно, так что нельзя было разобрать, где пол, где потолок, где стена. Немолодой организм Жбанкова отозвался на эти выкрутасы очень отрицательно, и весь обед едва не выскочил наружу.

Когда маневр закончился, Жбанков вздохнул с облегчением. Некоторое время он побыл на прежнем месте, проверяя самочувствие, а затем решился открыть замки на ремнях. Тело его тотчас подпрыгнуло и поплыло прочь от койки. Купец дождался, пока достигнет края комнаты, а там легко оттолкнулся одними кончиками пальцев и поплыл обратно. По пути перекувырнулся, попробовал загрести руками, как в воде. Получалось плохо, но занятно. «Рассказать Дрожину, — подумал он, — помрет со смеху».

Однако сейчас время для шуток было неподходящее. Петр Алексеевич с трудом добрался до двери и, хватаясь за стены, начал перебираться в общую залу, чтобы потребовать у Вавилы объяснений.

Разговор захотелось провести с глазу на глаз. Для этого вполне подошла полупустая кабинка возле залы, где хранились запасные полосы железа, а также ведра, лопаты, метлы и прочий инвентарь.

— Что с тобой теперь делать прикажешь? — хмуро спросил Жбанков, стараясь удерживать себя в висячем положении точно против нарушителя.

— Что тут делать? — буркнул Вавила. — Случайное происшествие — и весь сказ.

— Я те дам случайное происшествие! Ни с кем не было никаких происшествий, только с тобой вот… Зачем чужестранца в бока толкал?

— Так ведь мешал, ей-богу, работать не давал!

— И пусть бы мешал! Он — не нашей веры существо, он, может, и понятий не имеет, что нельзя людей трогать и за вихры их драть. Разве я не велел проявлять всем терпимость и снисхождение к его языческим привычкам? — Жбанков неосторожно сделал движение, будто хотел стукнуть кулаком по столу, и от этого закувыркался по комнате.

— Я в пансионатах благородным манерам не обучался, — глухо проговорил Вавила, наблюдая, как купец описывает круги и сальто вокруг него.

— Это ты полицмейстеру говорить будешь, — зловеще пообещал ему Жбанков, тщетно пробуя установить равновесие в своем теле. Ему казалось, что выкрутасы в воздухе умаляют серьезность его слов.

— Зачем полицмейстер? — опешил Вавила. — Не надо полицмейстера, прошу вас! — Он замахал руками и от этого тоже пустился в круговой полет по кладовой.

— Как это не надо? — Петру Алексеевичу было досадно, что не может он прямо взглянуть в глаза виновнику из-за того, что оба куролесили, как птахи. — Привезем в город покойника и от полицмейстера утаим?

— Позовем лучше лекаря. — Вавила с каждой минутой показывал все больше беспокойства. — Пусть засвидетельствует, что был несчастливый случай, а никакого смертоубийства не имело места быть!

— Ишь, какой хитрец! — Жбанков вновь не удержался от резкого движения, закружился и даже задел головой одно из ведер, отчего произошел не совсем уместный в данном случае звук. — Никаких тебе лекарей! Сразу к полицмейстеру!

— Да ведь…

— И слышать не желаю! Марш на свое место.

Вавила помрачнел и, извиваясь, как рыба, поплыл к двери. Вслед ему пристроился и купец, думая про себя, как бы мужик не обернулся и не увидел, какие несуразные движения приходится выписывать телом, чтоб добраться из угла в угол.

Случившееся с пассажиром несчастье совершенно испортило всем настроение. Даже радость возвращения пропала. Никому не хотелось оставаться в одиночестве, поэтому и Жбанков, и Гаврюха пришли в общую залу и тихо сели себе в угол. Мрачные мысли нахлынули на купца. Он думал о покойнике, которого приходится везти домой вместе с выручкой и гостинцами для домочадцев.

Впрочем, постепенно хмурь начала отпускать. Петр Алексеевич вспомнил, что и раньше ходил он в торговые походы, и там случались несчастья самого разного рода. Бывало, лошадь понесет и убьет людей, бывало, пожар произойдет в постоялом дворе. А случалось, мужики схватятся с топорами — когда из-за денег, когда просто с дури. Доводилось в таких случаях и покойников в обоз класть. Такая доля купеческая — дорога, неизвестность, опасность…

Жбанков выскользнул из своего угла и начал тихонько перебираться к инженеру.

— Слышь, Капитон Сергеевич, — позвал он, — ты, что ли, покажи, как снарядом правишь. Надобно знать… — Купец смущенно замолчал, не сумев объяснить, зачем ему «надобно знать».

Инженер хмыкнул, указал на свои рычаги руками, тронул каждый по отдельности и, наконец, пожал плечами, не зная, с чего начать.

— К примеру, как вперед лететь, а как вбок отвернуть, — подсказал ему Жбанков.

— Ну… Он вперед и так летит, — непонятно ответил Меринов. — Надо ему углы задавать.

— Ясно, — с солидностью кивнул Жбанков. — А дальше?

— Ну… Вот… Это у нас планета одна впереди. Надо ее так миновать, чтоб не столкнуться. Для этого надо синусы разные считать.

— А как мне, к примеру, налево снаряд отвернуть?

— Ну… Как сказать… Берем эту вот рукоятку и крутим на себя, чтоб ослабить хомуты на пороховых бочках и чтоб они крутиться на осях могли. Потом оттянуть эти жгуты, но не совсем, а по делениям.

— А сколько делений?

— Это смотря какой синус вычислен.

— А мужики наши тоже умеют синусы вычислять?

— Нет, мужики не могут. Они себе, чтоб понятно было, на лимбах словами написали: «Чуток», «Побольше», «Много», «Дюже много». Только так они и понимают. А синусы я сам считаю.

— Мудрено, — вздохнул Петр Алексеевич, чувствуя, как остывает его интерес к летному делу.

— А эта рукоять — чтоб порох загасить и остановить снаряд вовсе.

— Где?

— Вот, за стеклом. Стекло надо разбить и рукоять выдернуть.

— И что ж, ты всякий раз колешь это стекло?

— Нет. — Меринов пошарил в карманах и, не найдя там платка, промокнул нос посторонней промасленной тряпочкой. — Это тормозная рукоять для особых случаев. А так я опять через синусы снаряд останавливаю.

— Мудрено, — снова вздохнул Жбанков.

Инженер в этот момент прекратил разговор, потому что в его тумбе затрезвонил какой-то звонок и пришлось срочно заниматься управлением. А через полчаса купец почувствовал, что не нужно больше держаться за всякие выступы из страха улететь к потолку. Тело начало обретать долгожданный вес.

Когда стало возможным передвигаться на собственных ногах, Петр Алексеевич взял Гаврюху и направился в кабину, где лежал пассажир, чтобы увидеть, в каком состоянии теперь пребывает тело. Вслед за ними увязался и дед Андрей.

В кабине царил неописуемый беспорядок. Все имущество пассажира, не будучи закрепленным, разлетелось и теперь лежало на полу как попало. Сам хозяин, вернее, тело его покоилось все там же, на лежанке, раскинув в стороны руки и ноги. Уши его беспомощно лежали на подушке. В воздухе висел чужой, неприятный запах, переходящий в отвратительный.

— Завонял уже, — прошептал дед Андрей, перекрестившись.

— Надо бы его… — купец поморщился, — куда-нибудь деть.

— В самом заду есть кабины, где прежде сухая рыба была, — отозвался приказчик. — Там и прохладно, и запах уже такой рыбный, что ничем не перебьешь.

— Да, — согласился Жбанков. — Пусть Вавила его туда сам и переправит. И еще — надобно здесь порядок опять установить. А то как-то неприятно, нехорошо…

Дед Андрей шагнул в глубь нумера и поднял с пола одну коробку, чтоб водрузить на надлежащее ей место. Но, не найдя такого, бросил обратно. Беспорядок был столь безнадежный, что прямо-таки опускались руки.

— Позову Степана, что ли, — проговорил Жбанков, выходя в коридор. — Вместе вам сподручнее будет.

Ему хотелось поскорее покинуть кабину, где лежал покойник, где воняло и повсюду были разбросаны вещи.

— Эге! — воскликнул вдруг дед и замер на месте.

— Что? — всполошился купец.

— Идол-то… Мы его не на то место ставили.

— Что ты такое говоришь, — нахмурился Жбанков, с неохотой опять заходя в дверь.

— Точно так говорю. Мы его в угол привязывали, а сейчас он где?

Жбанков пригляделся, и действительно: идол стоял в трех шагах от той скобы, к которой его крепили.

— А веревки-то! Веревки где? — еще больше запаниковал дед.

— Да что ты, право, раскудахтался, — сердито произнес Петр Алексеевич. — Ну, ослаб узел, веревки упали, и эта глыба сдвинулась. Чего шум теперь зазря поднимать?

Гаврюха тоже прошел на середину нумера и разгреб вещи ногой.

— Вот, — сказал он и поднял с пола обрывок веревки длиной в пол-аршина.

— Святая Богородица! — воскликнул дед, и голос его стал от волнения хриплым. — Уж не покойник ли…

Не дожидаясь продолжения, Гаврюха приблизился к телу чужеземца и склонился, зажав нос пальцами.

— Ничего не замечаю особенного, — сообщил он через некоторое время. — Мертв, как доска.

— Ты его пощупай, пощупай, — посоветовал дед Андрей шепотом. — Может, он еще теплый, может, кровь еще бьет?

Гаврюха распрямился и сделал шаг назад.

— Сам щупай, — громко сказал он.

— Да ну вас к лешему! — решительно проговорил Жбанков, собираясь уходить. — Понапридумали страстей, сами себя запугали, тоже мне… Ну, мало ли, снаряд обороты делал, веревки и не удержали такую махину, порвались. Пойду я в залу. Сейчас велю Степану прийти, чтоб нумер прибрать.

Он повернулся и быстро зашагал по коридору. Все же ему было не по себе. Первобытный страх, с которым воспринял дед Андрей необъяснимые перемещения идола, оказался сильней, чем любые разумные доводы, и передался Жбанкову во всей полноте. А дело меж тем клонилось к вечеру, и с этими суеверными мыслями предстояло еще засыпать.

Но, как ни странно, спать ему в ту ночь удалось вполне сносно. Усталость помогла изгнать из мыслей всякую чертовщину. Наутро дед Андрей доложил, что все сделано, как было велено: мертвец обернут в рогожу и переправлен в кабину для грузов, порядок в его нумере восстановлен, все вещи сложены и закреплены. Так что, если вдруг хватятся родственники или лица, имеющие к погибшему интерес, можно будет им отчитаться, что все вещи и документы сохранены в целости.

Говоря об этом, дед как-то странно заглядывал Жбанкову в глаза, словно хотел сказать что-то необходимое, но боялся ошибиться и внести этим напрасное беспокойство.

— Что ты, брат, все егозишь? — не выдержал наконец Петр Алексеевич.

Дед тут же весь подобрался, распрямился, только что руки по швам не положил.

— Мы когда со Степаном прибирались, — тихо сказал он, сохраняя на лице очень заговорщицкое выражение, — мешка с червонцами нигде не нашли.

— Да как же… — растерялся купец. — И где он мог пропасть?

— А где? — ехидно ответил дед. — Рыжий черт один с покойником оставался, когда я за вами бегал.

— Вот как? — Глаза Жбанкова сузились, а голос окреп. — Что ж… Надо тотчас устроить ему дознание.

— А нечего и устраивать, — мстительно произнес дед. — Степан уже глядел. Червонцы у рыжего под матрасом схоронены.

— Вот же бестия! — не выдержал Жбанков.

— То-то бестия. Я завсегда говорил, что он разбойник и каторжник.

— Ну, вот что. Вы пока шума не делайте. Дайте до дома добраться. А уж там устроим все процедуры, как полагается. И червонцы эти вместе с полицмейстером будем доставать.

— Это мудро, — согласился дед. — Я, признаться, Вавилу уже опасаюсь. Ежели начнем его сейчас приструнять, он того и гляди всех по очереди перережет.

— Оно так, — кивнул купец. — Потому и не будем сейчас следствия чинить. Обождем до дому.

Вавила, конечно, заметил, что кое-кто из команды общается с ним теперь с некоторым напряжением. Но отнес это за счет нечаянно убитого пассажира. Понимая свою вину, он стал меньше задираться и лезть на рожон. Возможно, роль в этом сыграло и то, что червонцы теперь покоились под его матрасом и оставалось только спокойно дотерпеть до дома, чтоб воспользоваться всеми благами жизни. Вопрос с полицией он надеялся как-то уладить.

И это улаживание начал прямо после обеда.

В один прекрасный момент он подошел к купцу с самым невинным видом.

— Петр Алексеевич, — печально проговорил он. — Небось тоже огорчаешься из-за чужеземца?

— Еще спрашиваешь! — со злостью отвечал Жбанков.

— Беда… — вздохнул Вавила. — Теперь небось и люди заговорят, что купец летал к планетам за выгодой, а привез покойника.

— Ты нарочно пришел душу мне травить? — рыкнул Жбанков. — Пошел с глаз!

— Да, пойду, пожалуй, — поспешно согласился Вавила, но не ушел. Вместо этого опять начал рассуждать: — И, наверное, в полицейское ведомство таскать начнут, спрашивать то да это…

— Что тебе от меня надо?! — воскликнул вконец разозленный купец.

— Я говорю, небось неохота вам таких хлопот, а?

— Да уж ясное дело, неохота!

— А раз так, — Вавила подошел вплотную и заговорил вполголоса, — раз так, давайте покойника из снаряда вон выбросим!

— Что?! — Петр Алексеевич ушам своим не поверил.

— А что? — нахально сказал мужик. — Кто там потом узнает, что мы при себе везли? Выкинем его вон, вещи — тоже, все следы изничтожим — и не будет с нас никакого спроса. Ни хлопот, ни разговоров.

— Ты мне это предлагаешь? — задыхаясь от гнева, пролепетал Жбанков. — Мне?!

— Не извольте кипятиться, барин, а лучше послушайте моего совета, — ухмыльнулся Вавила, фамильярно взяв купца за рукав.

— Да я… Да я тебя сейчас!.. — Жбанков не смог договорить, ибо в ту же секунду его отвлек громкий звук неясного происхождения.

Звук услышали все в общей зале и тут же оставили свои занятия. Это походило на то, если бы некто бил колотушкой в пустой колокол: тум! тум! тум!..

— Что это там? — пролепетал дед Андрей, заметно побледневший.

— Гаврюха, что ли, чудачит? — задумался было купец, но в тот же момент сообразил, что приказчик находится вместе со всеми и удивлен не меньше остальных.

Меринов встал от своих рычагов, надел очки и вгляделся в темный провал дверного прохода, словно желал просмотреть его насквозь.

— Вибрация… — пробормотал он. — Возможно, отошло какое-то крепление. Степан, сходи проверь. И возьми с собой инструмента, болтов, клепок запасных.

Степан взял вещи и молча вышел, опасливо покосившись на остальных.

Из глубины коридора продолжали доноситься гулкие удары, и всем казалось, что с каждой минутой они становятся громче. Все так и стояли полукругом, не говоря ни слова. Только дед Андрей беспокойно дергался и все время тихо повторял:

— Может, еще кого послать? Может, ему подмога требуется?

Внезапно удары стихли. После небольшой паузы инженер зашевелился.

— Ну, вот. Степан уже все и наладил. — Он тут же потерял интерес к событию и вернулся в кресло.

Остальные еще продолжали наблюдать, хотя уже и не так напряженно. Наконец из мрака появилась большая фигура Степана.

Едва лишь увидав его лицо, все поняли, что причин для спокойствия нет. Степан подошел вплотную к группе ожидающих и некоторое время молча смотрел на них, часто-часто моргая. Инструмент и мешочек с болтами он судорожно прижимал к груди.

— Ну! — нетерпеливо воскликнул Жбанков.

— Двери-то нету, — вымолвил наконец мужик.

— Какой двери? Что ты говоришь такое?

— Двери нету… Той, что в нумере у чужеземца стояла.

— Да где ж она?

— Почем мне знать? Я ее искать не стал. Стена вся побита, петли разворочены, словно таран по ним прошелся.

— Постой-постой… — пробормотал купец, чувствуя, как волосы на голове начинают шевелиться. — Да кто ж мог!

— Не ведаю.

— А что в нумере? В нумере что? — засуетился дед.

— В нумере? — Степан обвел всех леденящим душу взглядом, и стало ясно, что теперь он выдаст нечто вовсе уж из ряда вон выходящее. — В нумере — все как было, но только… — он понизил голос, — только идола там уже нет.

Повисла страшная пауза, во время которой каждый пытался догадаться и найти происшествию какое-то простое разъяснение.

— Может, кто-то из наших? — безнадежно произнес Гаврюха, оглядев стоящих рядом. Но, конечно, все были на месте.

— Взрыва там никакого не наблюдалось? — подал голос Меринов, также стоявший рядом. — Вони, копоти нет?

— Никакой копоти. — Степан перекрестился в знак верности своих слов. — Только вмятины да царапины, словно бы кувалдой били. Хотя какая там кувалда… Такую дверь ни одной кувалдой не проймешь.

— Эге-ге… — растерянно пробормотал инженер.

От этого его междометия всем стало по-настоящему жутко. Потому что, раз сам инженер, не удивляющийся ничему в жизни, удивился, значит, произошло и в самом деле нечто ужасное. То был ужас, холодящий кровь и сковывающий члены, так как нет ничего страшнее, чем присутствие постороннего там, где его быть не должно, — будь то запертый дом, или корабль в открытом море, или даже снаряд, летящий в одиночестве от планеты к планете.

Меринов не умел мириться ни с какими тайнами.

— Это должно иметь научное объяснение, — сказал он не очень решительным тоном. Никто ему не ответил и не согласился, поэтому он продолжил: — Должно предположить, что чужеземец вовсе не умер, а лишь погружен в заторможенное состояние, из которого иногда выходит. В такие моменты он и мог попортить нашу дверь и уволочь идола.

— Кто? Этот вислоухий? — хмуро проговорил дед Андрей. — Он своими тонкими пальчиками соплю разорвать не сможет, а ты говоришь — дверь…

— Об этом судить нам пока нельзя, — серьезно заметил инженер. — В его организме могут иметься очень даже громадные запасы силы, о которых мы пока не знаем.

— Да что ж нам теперь делать? — нервозно воскликнул Гаврюха.

Меринов снял очки, сунул их в карман, обтер рукавом вспотевший лоб.

— Надо идти и смотреть, — тихо сказал он.

Все как по команде уставились в темноту коридора. Казалось, никакая сила не заставит их шагнуть туда, навстречу неизведанному кошмару.

— Надо идти, — негромко повторил Жбанков, соглашаясь с инженером. — Стоять тут — никакого проку. Эх, жаль, не захватил с собой никакого револьвера. Придется брать что потяжелее — и идти.

…Полутемный узкий коридор глотал небольшую группу людей, как железная кишка. В путь двинулись впятером — инженера оставили следить за управлением. Каждый взял в руку что-нибудь увесистое. Жбанков и Степан несли по здоровенному гаечному ключу, деду досталась длинная медная труба с фланцем, Вавила намотал на кулак обрывок цепи. Сзади всех семенил Гаврюха, сжимая большой столовый нож. Все старались идти неслышно и пугались собственного эха.

Первым делом обследовали нумер пассажира. Все было в точности так, как описал Степан: помятое железо стен, вывороченные петли, вырванный вместе с заклепками запор. Внутри сохранился прежний порядок, только на месте, где раньше стоял идол, теперь была непривычная пустота.

— Глядите, вот опять, — прошептал дед, поднимая с пола рваные веревки. — Как и в тот раз, помните?

— Пойдемте, — нетерпеливо предложил Жбанков. — Вонища здесь…

В кабине на самом деле все так же висел отвратительный запах, замеченный еще прошлый раз. Казалось, сейчас он лишь усилился и даже проник в коридор.

— Теперь куда? — спросил дед Андрей. И тут же сам предложил: — Теперь надо покойника смотреть.

Чем ближе подходили разведчики к грузовым кабинам, тем сильнее становилась вонь. Все это заметили и только удивлялись, как может такой маленький пассажир наделать столько запахов.

Уже издали они увидели, что и здесь дверь вырвана с корнями и валяется неподалеку.

— Стойте, я пойду проверю, — шепнул Степан и тихо начал прокрадываться, держа наготове свой гаечный ключ. Он по стеночке приблизился к двери, задержался, собираясь с духом, и — заглянул в кабину.

Но тут же отскочил, словно увидел самого сатану. Вся команда тоже невольно подалась назад, а дед даже тоненько вскрикнул от испуга. Однако Степан быстро унял страх и опять сунулся в кабину. Ничего страшного на этот раз не произошло, и остальные тоже подтянулись.

Тело чужеземца, покрытое рогожей, лежало на прежнем месте. А над ним мрачной глыбой возвышался идол.

— Может, притворяется? — робко произнес дед.

Никто не ответил. Все пристально глядели на пассажира, стараясь заметить, не выдаст ли он себя неосторожным движением. Ничего не происходило, поэтому смотреть всем быстро наскучило. После краткого совещания было решено, что дед Андрей, как обладатель самого длинного во всей компании орудия, обязан приподнять рогожу и потыкать тело трубой. Вдруг отзовется. Дед воспринял это решение почти как смертный приговор. Но возражать постыдился.

Шагнув на самую малость в глубь кабины, он вытянул трубу так, что та едва его не перевесила. И тогда осторожно потрогал покойника.

Ничего не произошло.

Осмелев, дед сковырнул рогожу, и все увидели, каким жалким и сморщенным стало тело чужеземца после смерти. Нельзя было и мысли допустить, что существо в таком виде может оживать и таскать тяжеленное каменное изваяние, круша при этом железные двери.

— Да ты сильней его ткни, — посоветовал Степан, тоже заметно похрабревший. — А ну, дай я…

Он принял у деда трубу и так боднул ею вислоухого, что тот перевернулся на бок. Все вздрогнули — показалось, покойник пошевелился сам.

— Нисколько он не живой, — буркнул Степан и в подтверждение своих слов еще раз двинул пассажира в бок трубой.

И тут произошло нечто неожиданное. От сильного удара бок у покойника с треском разорвался, и из него покатились яркие желтые шарики размером с вишню. Степан ахнул и отскочил назад в коридор, обронив трубу. Шарики все сыпались и сыпались с твердым звуком, раскатываясь по полу.

— Что ж ты сделал, козлиная твоя голова! — в сердцах воскликнул Жбанков. — Как такого покойника на свет теперь предъявлять? Мало нам одной беды?

— Барин, сам не знаю, как вышло, — виновато заговорил Степан.

— Эх! — Купец с досады махнул рукой.

Между тем странное явление с шариками вызвало у команды интерес. Дед Андрей — откуда только храбрость взялась? — полез в кабину и подобрал несколько штук. Один оставил в кулаке, другие положил ненароком в карман.

— Вот же чертовщина. — Он почесал в затылке. — Похоже, как икра. Может, они там икру мечут, как севрюга?

Он взглянул на лица товарищей, определяя их мнение по этому вопросу, но увидел в их глазах нечто совсем другое.

Все до единого оцепенело стояли и смотрели с невыразимым ужасом. Только Степан делал какие-то судорожные движения рукой и проговаривал одними губами: «Назад! Назад!»

Дед Андрей, еще не зная даже, в чем дело, уже покрылся мурашками. Очень медленно и осторожно он повернул голову — и увидел невозможное.

Идол пришел в движение.

Каменная глыба вся дрожала и шевелилась, а сбоку от нее отделялся плоский отросток, видимо, рука, хотя больше она походила на тюленью ласту.

У деда в тот момент отказали и руки, и ноги. Он свалился кулем и остался лежать в скрюченной позе зародыша. Он бы так и лежал, ожидая, пока идол сделает с ним нечто страшное, но, к счастью, у других нервы оказались крепче.

Жбанков и Гаврюха ухватили деда за обе руки и выдернули из кабины, а Степан тем временем зашел сзади и огрел идола своим ключом прямо по голове-шишке.

— Дай ему, Степан, дай еще! — закричал Вавила и запрыгал на месте, вращая своей цепью. — Врежь, чтоб мало не казалось!

Купец с Гаврюхой поставили деда на ноги и поволокли по коридору прочь от кабины.

— Врежь ему, Степа! — надрывался Вавила. — Под дых ему, под микитки!

Идол начал медленно разворачиваться на Степана. Тот не стал испытывать судьбу и бросился вон. Впереди него уже мчался Вавила.

Первую попавшуюся на пути дверь захлопнули, заперли, положив крепкий засов. Остановились, переводя дыхание. Никто не смел ничего сказать, только переглядывались и крестились.

Тум… тум… туммммм…

И команда вновь сорвалась с места. Убегая, спинами слышали, как истукан ломится в дверь.

В таком состоянии — побледневшие, перепуганные, с выпученными глазами — влетели в общую залу, где инженер, ничего не подозревая, вертел свои лимбы. Услышав топот, он вскочил и натянул очки.

— Там… Спасайся… Беда… Жуть… — вразнобой заговорили все, ничего толком не объясняя Меринову.

Из коридора прилетел страшный скрежет — похоже было, идол вывернул-таки дверь. От этого все еще больше засуетились и бестолково забегали, словно искали выход. Инженеру удалось остановить Гаврюху и допросить его мало-мальски подробно. Узнав про ожившего истукана, он тоже побледнел и даже не стал заикаться про научное объяснение. С большим трудом ему удалось всех угомонить.

— Где он сейчас, как далеко? — попытался выяснить Меринов.

— Сей факт нам неизвестен, — ответил дед.

— Хотя бы приблизительно! — взмолился инженер. — Мне непременно надо знать.

— А в чем дело? — насторожился Жбанков, уловив в голосе Меринова что-то, кроме любопытства.

— Так я же вам и говорю! В коридорах и шахтах есть перегородки, опускаемые с потолка, — торопливо заговорил инженер. — Это на тот случай, если в снаряде прохудится стена. Они крепкие, идол их вышибить не сможет.

— Так опускай их! — Купец едва не подпрыгнул на месте. — Что ж ты, брат, медлишь?

— Как же опускать, если неизвестно, где он? А если мы запрем себя вместе с ним?

— Эх, беда…

Тихая паника усугублялась беспомощным положением команды. Чтобы узнать, где идол, следовало возвращаться в жуткий мрак коридора, а на это решительно никто не хотел согласиться.

Тум… тум… тумммм…

Каменное чудище, судя по громкости шагов, было уже недалеко. Меринов почувствовал, что все снова заводятся и начинают производить бесполезные нервозные движения.

— Так! Тихо! Все тихо! — закричал он, расставив руки, словно оградившись ими от беспомощных глупых людишек, от которых никакого проку, а одно только беспокойство.

Тишина установилась почти мгновенно. Было ясно, что только Меринов, зная все особенности и свойства их летающего железного дома, может предпринять что-то спасительное.

— Степан, Гаврюха, заприте пока дверь, — быстро приказал он. — Остальные, слушайте, что я скажу. Сейчас идол будет уже здесь. Но мы сможем временно укрыться. Отсюда есть запасный выход, дед Андрей его знает.

— Верно, есть! — хлопнул себя по лбу дед и невольно сделал шаг к люку, через который он обычно ползал ухаживать за внутренними механизмами снаряда.

— Выход есть, — продолжал инженер. — Большая труба, которая ведет через все тело снаряда к грузовым кабинам. Там можно посидеть, а потом… Потом — посмотрим.

— Давайте поторопимся! — запрыгал на месте Вавила, гремя своей цепью.

Все негромким галдением подтвердили свое согласие. Дед Андрей откинул крышку и полез первым. Изнутри раздался металлический звон, затем дед появился наружу.

— Пожалуйте сюда, — сказал он, пропуская Жбанкова вперед. — Путь свободен.

Купец полез по какой-то шаткой лесенке, ничего не видя и опасаясь сорваться. Над ним уже заскрипели сапоги Гаврюхи. И тут сверху раздался ужасающий грохот, состоящий из звона и скрежета рвущегося железа. К тому времени на поверхности оставались Вавила, дед Андрей и Меринов. Обернувшись на звук, они увидели, как могучая дверь, сваренная из железных полос, мнется, а затем и вовсе вылетает из петель. Сомнений не оставалось — идол оказался проворнее шестерых перепуганных людей.

Через мгновение он уже возвышался на входе в общую залу, попирая ногами-тумбами остатки двери.

— Матерь божия… — прошептал дед, собираясь упасть.

О том, чтобы всем быстро прыгнуть в люк, не могло быть и речи — отверстие закупорил своим широким телом Степан, который чуточку застрял.

Идол направлялся прямо на людей. Он двигался неспешно, но от этого становилось только страшнее — в неторопливости были мощь, неотвратимость и мрачное спокойствие всех темных сил, что витали сейчас под сводами общей залы.

Инженер снял очки и прикрыл глаза. Он стал похож на приговоренного, ожидающего, когда петля затянется на горле. Пот обильно тек с его лба, оставляя блестящие дорожки. Вавила обронил цепь, шумно вздохнул и заметался на месте, собираясь бежать сразу во всех направлениях.

Дед уже опустился на колени без сил и теперь лазил у себя под рубашкой, что-то искал. Наконец нашел, вырвал, выставил в руке перед собой. Это оказался нательный крест довольно большого размера.

— Стой, адово отродье!!! — завопил дед, целясь в истукана своей святыней.

И идол действительно остановился…

Он просто замер на одном месте, словно божественная сила преградила ему путь.

— Ангеле божий, хранителю мой святый, — начал читать дед дрожащим, как у овцы, голосом, — прилежно молю тя: ты мя днесь просвяти и от всякаго зла сохрани…

Стало заметно, какой тяжелый запах принес с собой каменный болван. Тот самый запах, открытый еще в кабине с мертвым пассажиром.

Наконец Степан пропихнул свое громоздкое тело в жерло шахты. Вавила первым заметил это и поспешно скользнул вслед. Инженер хотел было последовать за ними, но ему совестно было оставлять слабонервного деда наедине с порождением мрачных снов.

Между тем с идолом начали происходить загадочные перемены — не иначе как под влиянием дедова креста. Каменная твердь вдруг зашевелилась, сделавшись мягкой, а затем на том же месте отчетливо проступило изображение двух перекрещенных линий. В этой картинке дед явственно узнал свой нательный крест со всеми его завитушками.

— Ага! — вскрикнул дед, вскакивая на ноги.

Крест пробыл на брюхе идола совсем недолго, а потом по неясной причине преобразовался в круг.

— Ну, что ж ты! — крикнул Меринов, высунувшись, и дернул старика за штанину. Тот сразу слетел в люк.

Идол остался наверху один. Еще долго, пробираясь по темной трубе, команда могла слышать, как он грохочет и топает. Меринов с ужасом представлял себе, как эта ходячая скала бродит, сокрушая дорогостоящие узлы и механизмы управления.

Труба вела то вниз, то вбок, то опять наверх, пока впереди кто-то не загремел железным засовом и мрак не рассеялся.

— Добрались, слава небесам, — протяжно вздохнул дед Андрей и первым вывалился в крохотную дверочку.

Труба вывела спасшуюся команду к грузовым кабинам. Отсюда была видна и выломанная дверь, за которой хранился мертвый пассажир.

— Так не годится, — угрюмо проговорил инженер.

— Конечно, — искренне согласился купец.

— Я говорю, мы не можем вечно от него прятаться, а он не должен постоянно находиться в зале. Если он там рычаги сейчас поломает, как будем править снарядом?

— И то правда, как? — присоединился Гаврюха.

— Его непременно нужно победить, — заявил Меринов.

— Слышь, Степа, — заговорил дед, — когда ты палкой идола бил, нанес ему хоть какой малый ущерб?

— Поди разберись, — развел руками Степан. — Молотил я его от души, сами видали, а от него даже крошка не летит. Прочный…

— Неверный это подход, не годный никуда. — Меринов нервно закружил по коридору. — Мы не сможем забить его дубинками, как кабана, поймите же!

— Разве огнем попробовать? — подумал вслух Гаврюха.

— Нам только еще пожара не хватало, — ответил Жбанков.

— Я полагаю… — Инженер застыл на месте, погрузившись в раздумья. — Да! Я полагаю, мы сможем его вытолкать.

— Верно! — неожиданно сказал Вавила, который до этого только помалкивал, чтоб не навлечь на себя гнева людей.

— Как же его вытолкнешь? — почесал затылок приказчик. — Такую махину попробуй толкни — костей не соберешь.

— С умом надо, — ответил ему инженер. — Идемте со мной.

Он решительно повернулся и отвел команду в самый дальний коридор, оканчивавшийся тяжелой заслонкой с замком и клепками.

— Это — запасной люк на случай чрезвычайных событий, — пояснил Меринов. — Его особенность в том, что он открывается одним прикосновением к специальной пружине. Вот здесь, — он указал место на стене.

— И что же? — осторожно поинтересовался Жбанков. — Как мы уговорим идола подойти сюда и совершить прикосновение к пружине?

— Его не нужно уговаривать, — сказал инженер. — Если дверца откроется, он будет вытолкнут потоком воздуха.

— Эвон! — воскликнул дед Андрей. — Интересное дело, кто ж будет открывать? Его самого тогда выбросит этим воздухом.

— А для этого следует привязаться ремнем к чему-либо. Мой план таков: кто-то один должен вернуться в залу и выманить оттуда болвана. Как только оба окажутся здесь, человек должен быстро спрятаться, а второй, привязанный, нажать пружину.

Все молча смотрели на Меринова. У всех в голове сидел один вопрос: кто будет выманивать идола и кому придется открывать ему дверцу?

— Люк открывать буду я, — поспешил сказать инженер. — Потому что могу разобраться в механике и ничего не перепутаю. А выманивать…

— Рыжего послать! — заявил дед Андрей. — Он кашу заварил — ему и хлебать.

— Я не пойду! — вскрикнул Вавила, сделав испуганное лицо.

— А не пойдешь — тогда полетишь наружу вместе с чудищем.

— Перестаньте, — поморщился Жбанков. — Тут вопрос вот в чем: а пойдет ли истукан за Вавилой? Насколько я сам видел, статуя в свое время проявила интерес к деду Андрею…

— Ох… — обронил дед и тут же умолк.

— Нам нужно торопиться с решением, — напомнил инженер.

— Да чего там! — махнул рукой Степан. — Придумано ловко, значит, должно сработать. Если дед боится — я за него пойду.

— Ну нет! — неожиданно воспротивился дед Андрей. — Обчество решило, что я буду выманивать, поскольку мне сподручнее. А ты, Степа, обожди пока в сторонке.

— Значит, решили? — Инженер в упор поглядел на Жбанкова, прося последнего благословения.

Купец кивнул, испытывая какое-то непонятное беспокойство. И тут понял — выручка! Она осталась в его нумере, в железном ящике! По своему опыту он знал, что, когда начинается такая круговерть, денежки лучше держать при себе. Надежнее.

— Обождите, — сказал он. — Я должен до своего нумера добежать. Деньги там остались да и бумаги. Возьму на себя их от греха… Мало ли что будет.

— А может, не нужно сейчас? — разумно возразил инженер.

— Ничего. Тут совсем рядом по коридору. Я мигом обернусь.

Жбанков свернул в коридор и припустился со всех ног. Шаги гулко отражались от стен, страх нагнетал видения, и в каждой тени мерещилась опасность. Петр Алексеевич нашел свой нумер, захлопнул за собой дверь. Вещи, оставленные им, все так же пребывали на своих местах. Их не касались те страсти и ужасы, что происходили за стенами. Если раньше вещи дарили чувство успокоения и уюта, то теперь они пребывали совершенно безразличными к своему хозяину. И саквояж, и зеркало для бритья, и книги, и чернильный прибор в своем молчании как бы выражали: выпутывайся, дескать, сам, мы тебе теперь не помощники. Ты бегай, рискуй, пугайся, а мы уж здесь полежим, подождем, чем все кончится.

Жбанков, не обращая внимания на тихое предательство вещей, открыл железный ящик, сунул в один сапог пачку денег, в другой — тетрадь с записями. Теперь — обратно.

Он уже не мог полагаться на свой слух, ибо отовсюду ему мерещились умопомрачительные звуки — тум! тум! тумммм! Страх бежал вслед, хватал за пятки, морозил спину дедяным дыханием. Пустой коридор растянулся на целую версту…

Наконец Жбанков оказался среди своих, встал, переводя дыхание.

— Все! Теперь можно начинать.

— Тс-с-с! — предостерег его инженер.

Купец заставил свои уши насторожиться. Тум! тум! тумммм! — услышал он.

— Бродит где-то, — прошептал дед Андрей с суеверным трепетом, — носит его нелегкая.

— Где же Вавила? — забеспокоился Гаврюха. — Уж сколько времени прошло.

— А он-то куда пропал? — удивился купец.

— Неизвестно. Как вы про деньги заговорили, так он тоже засуетился, засобирался.

— Одно слово — бесноватый! — Дед в сердцах сплюнул. — Нашел, понимаешь, время бегать.

— Без него начинать нельзя, — сказал инженер. — Пропадет ведь один.

— Послушайте! — произнес вдруг испуганным голосом Гаврюха. — Это правда или мне кажется?

Это была правда. Неподалеку раздавались отчаянные крики. Несомненно, Вавила звал на помощь.

— Да что ж творится! — бессильно простонал Гаврюха.

— Я пойду, — угрюмо сообщил Степан и шагнул в сторону коридора.

— Погоди. — Жбанков ухватил его за плечо.

— Спасите! Христа ради, спасите! — доносилось из коридора.

В следующий момент показался Вавила собственной персоной. Он на полусогнутых ногах трусил по коридору, поминутно спотыкаясь и падая, прижимая к своей груди небольшой, но, видимо, очень тяжелый сверток. Лицо мужика было серым от страха.

В первую секунду команда растерялась. Ужас передался всем без исключения, и все только и ждали, когда же и они увидят причину такого испуга Вавилы. Хотя причина была в целом ясна — тяжелые каменные шаги звучали где-то совсем близко.

И тут Меринов опомнился.

— Уходите! — крикнул он, а сам подскочил к люку и начал лихорадочно завязывать на себе веревку. — Уходите в любую кабину, запирайтесь. Степан, возьми Вавилу, тащи его туда же!

Тум! тум! тумммм!

Бессловесное изваяние наконец появилось из-за поворота и предстало во всем своем ужасном обличье. Все так же неторопливо и уверенно шагало оно, проминая железный пол ногами-тумбами, и не более восьми-десяти шагов отделяло его от объятого ужасом Вавилы. Тот мог бы с легкостью убежать, но ноги уже не слушались, а тяжелый сверток делал движения неловкими.

— Помогите! — вскрикнул мужик и опять грохнулся на пол ничком, запутавшись в собственных ногах. Степан сорвался с места. Однако уже всем было ясно, что он не успеет. Идол споткнулся о тело Вавилы, отчего оно отлетело чуть вперед, затем снова пнул его и, наконец, пошел прямо по нему. Раздался ужасный треск ломающихся костей, Вавила коротко вскрикнул и замолчал, теперь уж навсегда.

Между тем сверток выпал из его мертвых рук и лопнул. По полу со звоном покатились небольшие блестящие кружочки.

— Червонцы! — ахнул кто-то.

Тело мужика еще некоторое время моталось под ногами истукана, оставляя пятна крови на полу, затем отвалилось в сторону.

Глядя на это, команда словно забыла о смертельной опасности. Гибель Вавилы все наблюдали от начала до конца, и никто не мог тронуться с места, пока не стало ясно — все кончено.

— Да что же вы стоите! — завопил инженер. — Прочь немедленно отсюда! Я сам все сделаю!

Благодаря этому крику Степан очнулся первым, сгреб всех своими огромными руками и толкнул к двери ближайшей кабины. Никто и моргнуть не успел, как все оказались в полумраке, за железной дверью, окруженные целым букетом различных складских запахов. В двери было крошечное стеклянное окошечко, и команда немедленно столпилась возле него, ругаясь и отталкивая друг друга. Всем не терпелось видеть, как Меринов будет побеждать каменного болвана.

Идол между тем преспокойно шествовал к той самой двери, за которой укрылись люди. На привязанного инженера он не обратил внимания.

— На меня идет! — бормотал дед. — Как есть, меня ищет.

— Что ж инженер медлит! — хныкал Гаврюха, нервно подпрыгивая на месте.

Идол был уже в пяти шагах, когда Меринов справился с пружиной. Тяжелая заслонка люка вздрогнула, покачнулась — и раскрылась настежь. В ту же секунду раздался зловещий свист, и многие почувствовали, как тяжело становится дышать. Через открытое отверстие из снаряда пошел воздух. Истукан накренился и, с грохотом упав на железный пол, покатился к люку. В следующую секунду он застрял, попав поперек выхода. Привязанный Меринов как-то исхитрился упереться спиной в стенку, а ногами изо всех сил пропихнуть истукана чуть вперед. Еще мгновение — и каменного изваяния в снаряде не стало. Он безвозвратно улетел прочь вместе с потоком воздуха. Меринов уже почти бессознательно дернул рычаг и захлопнул заслонку. И тут же лишился чувств, повиснув на веревках.

Со всей командой также творилось неладное. Все были бледны, с красными глазами, все чувствовали необычайную слабость, а у троих шла кровь из носа и ушей. Никто не мог понять, отчего это происходит, поэтому было особенно страшно. То ли идол наслал напоследок какое-то колдовство, то ли из окружающего пространства через открытый люк пришла неведомая зараза.

В коридорах стало весьма прохладно. Гаврюха со Степаном отвязали инженера от стены, опустили на пол, положив под голову свернутую поддевку. Он сразу пошевелился, обхватил голову руками, потом провел ими по лицу, размазав вытекшую из носа кровь.

— Где он? Где? — сразу заговорил инженер.

— Лежи, Капитон Сергеевич, — Степан постучал его ладошкой по груди. — Нету больше истукана.

— Все кончилось хорошо, — добавил Жбанков. — Спасибо тебе, Капитон Сергеевич. Спас ты всех, и будет тебе от меня особая за это благодарность.

— Оставьте, Петр Алексеевич, — слабо проговорил Меринов. — Жизнь — лучшая благодарность.

Полежав еще с минуту, инженер нашел силы подняться.

— Что ж… Надо возвращаться в залу. Боюсь, ремонту много будет.

— Вот она — жизнь наша, — вздохнул дед Андрей. — Мы на мертвого чужеземца грешили, а у нас, оказывается, живой каменный идол имелся.

— Надо бы отнести Вавилу, — угрюмо сказал Степан. — Положить их рядышком — пусть вместе теперь лежат.

Оказалось, идол почти ничего в общей зале не испортил. Только перевернул одно кресло, которое тут же без труда водрузили на место. Убедившись, что все механизмы пребывают в исправности, Меринов отправил Степана с дедом осмотреть все помещения и проверить, нет ли где незамеченной поломки. Те прихватили инструмент и без лишних разговоров ушли в железные недра.

Жбанков прошел в свой нумер, чтоб тихо полежать и успокоить нервы. Личные вещи опять стали родными и уютными, они словно улыбались и радовались возвращению хозяина. Но Жбанков, не замечая их лицемерной радости, думал прежде всего о деле. Он рассуждал: вернуть ли ему деньги и бумаги обратно в ящик. Решил, что, пожалуй, не надо. После всего, что было, в сапоге им спокойнее.

Едва лишь он опустился на койку, как из коридора послышались крики. Купец чертыхнулся и вышел наружу. Сразу увидел деда.

— Ну, что шумишь? — нахмурился Жбанков.

— Идол! Идол-то!.. — Дед никак не мог закончить мысль.

— Что? — тихо проговорил Жбанков, и внутри у него все затряслось: неужели опять?!

— Летит! За нами летит!

— Откуда ты можешь это знать?

— Да сам видел. И Степан видел, через окошечки.

— Может, почудилось?

— Да если б так…

Очень скоро все лично удостоверились, что дед говорит истинную правду, а не придумывает и не бредит на почве пережитых страшных событий. Через стеклянное окошко возле запасного люка, если скосить глаза, можно было разглядеть продолговатую каменную глыбу с ртом-дыркой, которая неслышно скользила за снарядом в черной пустоте. Зрелище было жутким и всех повергло в удрученное настроение.

— Может, — недоуменно хмурился инженер, — это есть следствие двигательной инертности? Хотя он должен был удаляться от нас под углом… Но с другой стороны…

Никакой ясности его лопотание не принесло, наоборот, всех еще больше испугало. Было видно, что на этот раз Меринов полностью сбит с толку и его научные фразы есть не более чем пустой шум.

— Ну да пусть себе летит, — махнул он рукой. — Там он для нас не опасен. Только вот что… Пускай Гаврюха иногда сюда приходит и поглядывает. Если будут замечены какие-либо изменения, следует сразу мне доложить.

Странное событие не помешало Жбанкову вернуться к себе и так крепко уснуть, что не увидеть даже снов. Хотя сны в таких ситуациях бывают весьма оригинальными и экзотическими, если не сказать хуже. Впрочем, перед самым пробуждением купец уловил в своей сонной душе какой-то грохот, отчаянные крики… Проснувшись, он умиротворенно вздохнул и поздравил себя с тем, что все страшное уже позади.

Бодро вскочив с койки, Петр Алексеевич посмотрел вокруг себя и… застыл с открытым ртом. В помещении был полный кавардак. Повсюду валялись незнакомые, чужие бумажки, вещи, предметы туалета. Две серые портянки вульгарно висели прямо на спинке койки. Похлопав глазами с минуту, Жбанков вдруг весело рассмеялся. Оказалось, утомленный и расстроенный минувшими событиями, он проявил невнимательность и уснул в нумере своего приказчика Гаврюхи. А тот — либо постеснялся разбудить, либо вообще здесь еще не появлялся, проводя время в общей зале.

И тут он совершенно явственно услышал истерический голос своего приказчика, донесшийся из-за дверей:

— Рвет железо! Железо рвет! Где инженер?!

— Что там такое? — пробормотал Жбанков, еще не особенно волнуясь.

Он толкнул дверь и выглянул в коридор. Сначала ему показалось, что там царит тишина, не считая шума горящего в топках пороха. Но потом сквозь этот мерный гул проступили встревоженные голоса, очень слабо слышимые. Трудно было даже понять, откуда они идут, с какой стороны. Недолго думая, Петр Алексеевич отправился в сторону общей залы. И, почти достигнув цели, вдруг обнаружил, что коридор наполовину перекрыт толстой железной перегородкой, которая продолжала медленно выползать из особого паза в потолке. Промедли купец еще минуту, и перегородка совершенно закрыла бы ему проход. Но Жбанков вовремя опомнился и успел проскочить под ней. Еще несколько шагов, поворот — и он в общей зале.

Петр Алексеевич чувствовал горячее желание учинить всем допрос, что такое опять происходит вокруг, он открыл даже рот, чтоб начать, как говорится, от прохода.

Но рот его так и остался открытым, ибо общая зала была совершенно пуста. Кожаные кресла сиротливо стояли перед железными тумбами с рычагами.

Жбанков обвел языком пересохшие вдруг губы. Раздумывать было некогда да и не о чем, поэтому он поспешно бросился обратно в коридор. Но, увы, лишь наткнулся там на выросшую из потолка перегородку, уже полностью закрывшую проход. Какое-то неведомое чутье подсказало Жбанкову, что он один попал в беду, что ему непременно нужно быть сейчас там, где вся команда. А она, вернее всего, пребывает в настоящий момент в районе грузовых кабин. Больше ей просто негде быть, снаряд не такой уж большой.

Память быстро подсказала, что из общей залы есть запасный выход — толстая труба. Купец вернулся, нашел люк. Казалось, темнота внизу стала еще гуще, но он решительно погрузился в нее, спрыгнул с лестницы…

Пройдя с десяток шагов, Жбанков попал в тупик. В трубе тоже сработала какая-то перегородка, закрыв последний путь для бегства.

Он бессильно опустился на пол, сжав лицо руками. Сердце стучало, будто хотело настучаться впрок, на случай, если больше не придется ему уже стучать. Жбанков ни секунды не сомневался, что произошло нечто ужасное и что сам он сейчас на краю гибели.

Сидеть — бессмысленно. Ходить, искать — некуда идти. Он вернулся в общую залу. В сердце тлела надежда, что сейчас он вылезет — и увидит всех на своих местах: Меринова, Степана, Гаврюху, деда Андрея… Впрочем, разум беспощадно твердил, что надежды эти тщетны. Откуда бралась такая уверенность, Петр Алексеевич и сам не знал.

Конечно, в зале оставалось все так же пусто. Рычаги торчали из тумб и из пола, как мертвый лес. Огоньки мигали отчужденно и холодно, как и звезды в маленьких окошках из каленого двойного стекла.

Жбанков подошел к одному из окошек, выглянул. Там был только мрак и холод. Хоть бы один живой огонек, хоть бы единственный след человеческий…

Снаружи, рядом с окошками, купец увидел приделанные на железных стержнях небольшие зеркальца. Меринов предусмотрел их, чтоб иногда можно было глянуть на снаряд как бы чуть-чуть со стороны. Посмотреть, убедиться, что все в порядке, — и спокойно лететь себе дальше.

Жбанков посмотрел в зеркальце и увидел, что снаружи «Князь Серебряный» выглядит весьма безобразно. Краска облетела и кое-где торчала грязными лохмотьями, цвет стенок был совершенно непривлекателен. Ему вдруг показалось странным, что сейчас его беспокоят такие пустяки, как внешний вид снаряда. А впрочем, о чем еще думать?

Насмотревшись, он побрел в другую сторону, где также было окошко и зеркало снаружи. Звезды ничем не отличались от прежних. А вот в зеркале открылась совсем другая картина. И была она настолько невероятной, что у Жбанкова мороз пошел по коже.

Он увидал идола. Тот висел рядом с потрепанным телом снаряда и кромсал на нем железную оболочку. Часть ее уже торчала наружу, вместе с паклей и старыми тряпками, которыми были утеплены стенки, будто лепестки дикого некрасивого цветка. Идол медленно шевелил своими неловкими руками, ударял ими по снаряду, и от этих ударов железо рвалось, как бумага.

Сначала Петр Алексеевич испугался, что сейчас каменный истукан совершенно испортит снаряд, так что невозможно будет продолжать полет. Затем пришла догадка еще более ужасная: ведь он проделывает себе дыру, чтоб проникнуть к людям и снова начать свои бесчинства!

Купец продолжал глядеть, как идол бьется о снаряд. С каждым ударом его длинное тело погружалось в дыру все глубже, но все еще недостаточно, поэтому он продолжал свои разрушительные действия.

Это был предел всему: и терпению, и надеждам, и остаткам мужества. Несомненно, избавиться от каменного убийцы больше не будет никакой возможности. Петр Алексеевич уже ощущал, как трясутся его коленки, а в голове меж тем витали трусливые мыслишки: а может, идол пойдет туда, где народу больше, а может, минует его, Жбанкова, своим вниманием? Однако и эти стыдные надежды ни на минуту не успокаивали.

Пришло в голову нелепое опасение, что истукан сейчас заметит наблюдающего за ним Жбанкова и направится к нему, станет долбить стеклянное окошко. Он торопливо отошел от окна на середину залы, осторожно сел в кресло, не задевая настроенных рычагов.

Как жаль, что рядом нет ни единой живой души. Как жаль, что некому похлопать по плечу, сказать, мол, не тужи, купец Жбанков, не такие мы еще беды в жизни видали… И пусть слова эти будут напрасны, ибо беда пришла самая что ни на есть страшная, но все же живое слово очень нужно человеку в таких обстоятельствах. Железные стены и огоньки на тумбах ничем не смогут ему помочь.

Он бросил взгляд на бесполезное железное хозяйство и вдруг заметил радио. Взял в руку круглую штуку на резиновой трубочке, похожую на чайное ситечко.

— Эй! — слабым от безнадежности голосом произнес он. — Кто-нибудь живой слышит?

И тут, к его удивлению, радио ответило. Сначала прозвучал резкий, царапнувший уши хрип, а затем донесся и голос.

— Петр Алексеевич! — Это был, без сомнения, инженер Меринов. — Петр Алексеевич, где вы?

— Я… Я здесь! В общей зале сижу, — ошалело заговорил купец.

— Петр Алексеевич, дорогой вы наш. — Голос инженера был безрадостным. — Беда случилась.

— Да я понял, — вздохнул купец. — Сам видел.

— Нет, вы не поняли, и не знаете вы главного, — продолжал Меринов каким-то замогильным голосом. — Мы-то уже в спасательной люльке сидим, а вы… А до вас мы добраться, видит бог, не сможем.

— Да как же? — изумился Жбанков. — Вы же рядом, и я вас слышу.

— Все перегорожено, Петр Алексеевич, и ни одной лазейки нет.

— Петр Алексеевич, миленький, мы же вас искали! — вмешался плаксивый голос Гаврюхи. — И где ж вы только пропали?

— Обожди, Гаврюша, дай дело решить. Слышь, Капитон Сергеевич, я и сам знаю, что перегорожено. Ну а если эти перегородки как-то приподнять или продолбить?

— Идол, лопни его брюхо, пропорол корпус, и теперь там холод стоит страшный, да и воздуха нет, весь через дырку вышел.

— Слышь, Меринов, — Петр Алексеевич вдруг почувствовал, что глаза его промокли, — потерплю я холод. А воздух… Ничего, в детстве в речку нырял — нос затыкал и глаза жмурил.

— Это совсем не то, что речка, — глухо произнес Меринов. — Там вы и секунды не проживете, Петр Алексеевич. Поверьте, если б была какая возможность, уж я б вам сообщил.

— Ну, как же так, — безжизненно проговорил Жбанков, вытирая слезы рукавом.

— Видать, судьба, Петр Алексеевич. Если б вы сразу ста рублей не пожалели на железный костюм с дыхательной трубкой, тогда был бы шанс. А сейчас нет шанса. Ни единого. Снаряд летит прямо к Земле и через полдня врежется в нее.

— Так что ж теперь? Может, остановить снаряд? Помнишь, ты мне рукоять указывал?

— Порох гасить резона нет — он сейчас на торможение работает. Благословите нас, уважаемый Петр Алексеевич. Без вашего благословения мы улететь не сможем.

— Ладно. — Купец собрал остатки мужества. — Идите с богом. Поспешайте только, пока истукан и до вас не добрался. Гаврюша, ты слышишь?

— Слышу, — печально ответил приказчик.

— Супруге моей — от меня поклон. Скажи, пусть не убивается, потому что сам я свою судьбу выбрал. Жаль, выручку передать не смогу, ну да ладно.

— Обидно нам, Петр Алексеевич, — снова заговорил Меринов. — До дому нам не более полудня пути осталось. И тут такая беда.

— Ничего, Капитон Сергеевич, не плачь за меня. Гаврюша! Супруге моей скажи, чтоб инженера достойно наградила. В комоде у меня кое-какой капитал отложен, так пусть выделит ему. И мужикам тоже, пусть не поскупится. Прощайте, братцы, и спасибо вам.

Все очень тепло распрощались со Жбанковым. Было слышно даже, как мужики плачут. Инженер пока не прощался. Он еще кое-что хотел добавить к сказанному.

— Петр Алексеевич, — нерешительно проговорил он. — Не хочу я вас зря обнадеживать, но… Быть может, успеем мы до дому добраться и всех предупредить о вашем несчастье. Возможно, там смогут вам помощь выслать. Но вряд ли… Непростое это дело, да и времени совсем не осталось.

— Ничего… Не терзай себя, инженер. Будь что будет, одним словом.

Жбанков, окончив разговор, подошел к окошку. Отсюда было видно, как небольшая железная люлька с коротким огненным хвостом уносится прочь, к дому. Жбанков смотрел ей вслед и думал о своих людях. О том, что вскоре они вернутся, будут опять жить по-прежнему, бродить по улицам, здороваться с соседями, заходить в кабаки. Дорого сейчас отдал бы купец, чтоб по-простому пройти по улице своего городка. Но нечем за это платить, а те деньги, что спрятаны за голенищем, никакой цены уже не имеют.

Жбанков сидел в кресле, погрузившись в необычное полусонное состояние. Голова при этом была ясной, как воздух в морозное утро. Его посещали разные видения. Вот его супруга сидит у окна с самоваром. Вот стряпуха догоняет бойкую курочку, назначенную в суп. А вот лавочники и коробейники толпятся у ворот складов, трогая свои кошельки и судача о ценах на муку и сахар…

Пришла к нему и иная картина. Как собирается на заречных лугах народ, чтоб встречать из путешествия купца Жбанкова. Рассаживаются на траве старики, поджигают свои цибарки. Прохаживается околоточный надзиратель, смотрит за порядком. Отдельно в своей коляске сидит помещик Дрожин, грея за пазухой обещанный бутылек с наливкой. Все глядят в небо, волнуются, ждут, когда из-за облаков появится уставший от дороги «Князь Серебряный».

А вместо этого — вдруг огненный дождь. И кричат люди, разбегаются в разные стороны, пылают скирды по краям луга, хватается за голову помещик Дрожин, падает без чувств супруга…

Все это видел Жбанков как бы со стороны. Словно сам он не только участия не принимал, но и вообще к происходящему не имел отношения. Поэтому был он, на удивление самому себе, очень спокоен.

«Жаль, другим плохой урок преподам, — подумал он. — Тем, кто после меня мог бы полететь».

Без всяких особых чувств осознал он и тот факт, что из недр летящего снаряда все громче и громче доносится постороннее громыхание. Сомнений не было: истукан проник уже вовнутрь и теперь крушит стены. Скоро доберется и до общей залы.

Петр Алексеевич нехотя поднялся и пошел в кладовую. Там нашел он тяжелый лом, забрызганный известкой, взвесил на руке, задумался. Пойдет, решил он.

В полном спокойствии прошел в коридор, остановился перед перегородкой. Потолкал ее ногой. Железо было прочным, но если хорошо размахнуться да не один раз ударить, тяжелый лом его, пожалуй, прошибет. И дело с концом. Незачем терзаться, ожидая, пока идол загребет тебя в свои каменные руки. Как там Меринов сказал — и минуты в дырявом снаряде прожить не можно. Оно и к лучшему.

И уже совсем было решился купец ударить острым ломом по молчаливому железу и положить всему конец, но тут принял во внимание, что грохот, сопровождавший пришествие истукана, отчего-то стих. Жбанков этому пока не удивился и не обрадовался, а просто прислушался. И вместо ожидаемого лязга за перегородкой услышал почему-то некий хрип и шорох. Причем у себя за спиной!

Это, несомненно, работало радио. Жбанков отшвырнул лом и бросился в залу. Он пока ни на что не надеялся, а просто желал услышать живой человеческий голос и, возможно, самому что-то сказать напоследок.

–…»Князь Серебряный»… «Князь Серебряный»… — вещало радио чужим незнакомым голосом. Сначала Жбанков не разобрался, о каком князе еще может идти речь, но потом понял: его собственный снаряд так наречен.

— Кто говорит? — выпалил он, схватив в руку «чайное ситечко».

— «Князь Серебряный» — это вы? — вопросил голос.

— Точно так, а кто говорит?

— К вам обращается тайный советник Моршанский из Всемирного российского консульства. Могу ли побеседовать с командиром экипажа?

— Нет тут уже никаких командиров, — угрюмо ответил купец.

— Виноват, не понял вас.

— Я говорю, несчастье у нас случилось. Вся команда спаслась на железной люльке, один я остался. Я — купец Жбанков, хозяин снаряда.

— О-о… Очень сожалею. Надеюсь, никто не пострадал?

— Кое-кто и пострадал. А я уже и с жизнью простился.

— Помилуйте, голубчик, не торопитесь с жизнью прощаться! Я для того с вами разговариваю, чтоб «Князя Серебряного» встретить и препроводить на посадку со всеми предосторожностями.

— Да неужто?! — выдохнул купец.

— Именно так! Но прежде позвольте проявить интерес: здоровы ли его величество принц Муздрандокский Эрхваал Ланнотарио Ннусимун?

— Как вы сказали? — удивился Жбанков. — Какой такой принц? У нас никаких принцев не имелось.

— Но как же? К вам же в порту подсадили пассажира. Мы точные сведения о том имеем, нам по радио передали. Принц направлялся в Петербург с важной дипломатической миссией, и его ждут с великим нетерпением.

— Боже праведный, — прошептал Жбанков, догадавшись, о чем идет речь.

— Так могу ли узнать, здоров ли принц?

— Принц-то? Боже мой… Несчастье, ваша светлость! Ныне ваш принц — покойник, и лежит он в грузовых кабинах.

Радио надолго замолчало. Стали слышны посторонние шумы в пространстве.

— Что вы такое говорите, господин Жбанков, — оторопело проговорил Моршанский. — В своем ли вы уме? Как могло такое случиться?

— Несчастье, ваша светлость. Зачем же нам сразу не сказали, что этот вислоухий — принц?

— Из одних только соображений секретности, господин Жбанков. Но простите. Отчего вы сказали «вислоухий»?

— Я и говорю. Принца вашего вислоухого наш мужик по неосторожности зашиб. — В эту минуту Жбанкову не хотелось уже никакого спасения, а хотелось лишь избавиться от такого стыда. Однако он продолжал: — А идол каменный, что с ним в багаже был, вдруг взбесился и весь снаряд нам покалечил, и мужика этого умертвил.

— Идол? — еще раз удивился советник. — Я, признаться, не очень вас понимаю.

— Да-да! Теперь идол ко мне подбирается, и сделать ничего нельзя, только молиться…

— Идол… — хмыкнул советник. И вдруг стало слышно, как он хлопнул себя по лбу и рассмеялся. — Ах идол! Ну, теперь ясно. Сдается мне, вы ему, идолу, серных шариков не давали?

— Шариков? — озадаченно переспросил Петр Алексеевич.

— Да, знаете ли, таких желтых шариков, что у «вислоухого», как вы изволили выразиться, в набрюшной сумке были. Верно?

— Да, были какие-то шарики. — Купец наморщил лоб.

— Вот потому идол вас и преследовал, что шариков ему хотелось. У него и в мыслях не было вред вам причинять. Просто без шариков он становится очень нервный и даже начинает несколько… э-э-э… своеобразно пахнуть. А тот, как вы говорите, «вислоухий», эти шарики высиживает, как курица — яйца. Вот они так вместе и существуют.

— Э-э… Э-э… — замычал Жбанков. Слушая этот удивительный монолог, он решил было, что чиновник сам от огорчения рехнулся.

— Слушайте меня внимательно, — продолжал Моршанский. — За «вислоухого» не волнуйтесь, это невелика важность. Он — всего лишь неразумное существо, вроде наших домашних собачек. А вот каменный идол, как вы изволите называть, это и есть принц Муздрандокский Эрхваал Ланнотарио Ннусимун!

— Идол — принц?!

— Именно так. Значит, говорите, он жив-здоров и теперь к вам пробирается?

— Возможно, что так.

— Не волнуйтесь. Он не причинит вам вреда. А если он и доставил вам неприятности, то, поверьте, только от незнания наших обычаев. Ущерб вам возместит консульство.

— Вот как? — с сомнением проговорил Жбанков, думая, можно ли считать разорение корабля и убийство Вавилы «неприятностями».

— Будьте целиком спокойны. Дайте ваши координаты, и через полчаса спасательная команда снимет вас вместе с принцем с гибнущего снаряда. Средства спасения у нас имеются.

— Координаты? — жалобно проговорил Жбанков. — Да я в этом ни капли не смыслю.

— Тогда просто не выключайте радио, и мы вас найдем. Самое большее — через час. Итак, уважаемый господин купец, до скорого свидания!

Жбанков вскочил с кресла, взволнованно закружил по зале. Он словно помолодел лет на двадцать-тридцать. Все стало радостным, светлым — даже огоньки на тумбах заморгали эдак по-свойски. И выручка за сапогом уже не моталась бесполезным предметом, а приятно грела, как и полагается. Весь мир стал другим.

И в тот момент новое видение посетило купца. Снова увидал он заречные луга, как собирается там народ встречать его. И вот раздвигаются облака, и появляется из них, сияя гордым светом, «Князь Серебряный». И все кричат, ликуют, поют песни и бросают навстречу цветы. И помещик Дрожин неуклюже спрыгивает со своей коляски и бежит навстречу, радостно помахивая бутылкой с наливкой.

— Ну что, брат, — говорит он. — Наслышан я про твои злоключения. Небось после такого ужаса больше ни ногой на эти самые планеты, а?

— Да нет, брат, — ответит ему Жбанков. — Не угадал. Все как раз наоборот. Снова полечу. Потому что завсегда зовет дорога. Потому что таков мой характер купеческий. Вот так-то, брат Дрожин.

Петр Алексеевич улыбнулся таким мыслям и сел в кресло, положив на колено свои часы. Ждать освобождения оставалось, если не соврал советник, меньше часа.