Моя малышка

Мэри Кубика, 2015

Однажды Хайди Вуд, сердобольная и отзывчивая молодая женщина, привела с улицы в дом девушку-подростка с младенцем на руках. Крис, ее муж, и дочь Зои пришли в негодование, тем более что поведение девушки выглядело подозрительно, она ничего о себе не рассказывала и явно что-то скрывала. Но и у Хайди была своя тайна: не только сострадание к несчастной малолетней матери руководило ее поступками. Криса терзала мысль, что с появлением в их доме бродяжки над их семьей нависла серьезная опасность. Обстановка в доме все больше накалялась…

Уиллоу

— Ко мне давно никто не относился по-доброму. Только Хайди, — говорю я старухе с серебристо-седыми волосами, слишком длинными для ее возраста. Пожилые женщины обычно стригутся намного короче. Типичная прическа бабушек. Вспоминаю, как мама делала такую стрижку миссис Даль, когда я была маленькая. А еще завивала волосы при помощи ярко-розовых щипцов. Вставляла в розетку и ждала, пока нагреются, а потом больше получаса старательно накручивала на них тонкие темно-серые пряди. Закончив, обрызгивала укладку лаком. Моей обязанностью было подавать маме шпильки, поэтому мы сидели поблизости, в крошечной ванной, и слушали, как миссис Даль долго и нудно рассказывает про искусственное осеменение скота у себя на ферме. Мне было восемь лет, поэтому ничего не понимала, однако, когда мама и миссис Даль произносили какое-нибудь слово по буквам — нарочно, чтобы мы не поняли, — принималась вслух складывать их вместе. «С-п-е-р-м-а». «В-у-ль-ва».

— Тогда почему ты так ее подставила? — спросила старуха. Длинные седые волосы расчесаны на прямой пробор. Зубы огромные, как у лошади.

— Не хотела, чтобы с ней случилось что-то плохое, — произношу я. — Или с ее семьей.

Старуха вздыхает. Не успела она войти в холодную комнату, как сразу стала поглядывать на меня с подозрением. Близко не подходит, стоит у двери и внимательно смотрит из-за очков в прямоугольной оправе. Глаза у нее серые, кожа тонкая и морщинистая, будто мятая бумажная салфетка. Представилась старуха Луизой Флорес. Причем имя произнесла так медленно, будто я почему-то обязательно должна его запомнить.

— Начнем сначала, — говорит она, садясь на второй стул. Принимается раскладывать вещи на столе, который нас с ней разделяет — диктофон, секундомер, блокнот, фломастер. Не нравится мне эта Луиза Флорес.

— Она предложила накормить меня ужином, — произношу я. Мне сказали, что этой седой старухе лучше все выкладывать честно и напрямик. Так советовали те, кому тоже пришлось иметь с ней дело: мужчина с усами и пращевидной повязкой на подбородке и угрожающего вида женщина, с ног до головы одетая в черное.

— Миссис Вуд предложила тебя накормить?

— Да, мэм, — киваю я. — Хайди.

— Как мило с ее стороны, — с горечью произносит женщина. Записывает что-то фломастером в блокноте. — Значит, укусила руку, которая тебя кормит? Слышала такое выражение?

Сижу молча, уставившись прямо перед собой, но Луиза Флорес настаивает на ответе:

— Так слышала или нет? Знаешь, что значит «кусать руку, которая тебя кормит»?

Серые глаза пристально смотрят на меня. В прямоугольных стеклах очков отражается единственная флуоресцентная лампа на потолке.

— Нет, — вру я. Позволяю волосам упасть на лицо, чтобы не видеть Луизу Флорес. Чего не видишь, то тебе не повредит — такая у меня народная мудрость. — Ни разу не слышала.

— Да, начало многообещающее, — с неприятной усмешкой произносит Луиза Флорес и нажимает красную кнопку на диктофоне. Потом прибавляет: — Но сейчас меня интересует не миссис Вуд. О ней поговорим потом. Когда велела начинать сначала, имела в виду — с самого начала. С Омахи.

Хочу сказать, что на самом деле началось все не с Омахи, и мне это прекрасно известно.

— Что с ней теперь будет? — вместо этого спрашиваю я.

Мысленно повторяю, что не желала ей зла. Честное слово, не желала.

— С кем? — спрашивает Луиза Флорес, хотя отлично понимает, о ком речь.

— С миссис Вуд, — ровным, ничего не выражающим голосом поясняю я.

Старуха откидывается на спинку вертящегося стула.

— А тебе разве не все равно? Или просто время тянешь? — Луиза Флорес устремляет на меня пристальный, точно у хищной птицы, взгляд. Совсем как Джозеф. — Учти, времени у нас полно, — прибавляет она, скрестив руки на груди. Одета Луиза Флорес в безупречно свежую белую блузку. — Спешить мне некуда.

Однако, судя по резкому тону, она все-таки не прочь поторопиться.

— Что с ней будет? — повторяю я. — С Хайди?

Вспоминаю этот теплый, уютный дом и мягкую постель, в которой мы с малышкой лежали рядышком под коричневым одеялом, нежным, точно мех кролика. По всему дому на стенах были развешаны семейные фотографии. Все трое Вудов стоят рядом и улыбаются в камеру. Веселые, счастливые. В этом доме всегда было тепло. Я не про температуру, а про другое тепло, которое идет изнутри. В последний раз чувствовала что-то такое, когда еще жила с мамой. За восемь лет Хайди оказалась первой, кто заботился обо мне, как мать. Да, она первая отнеслась ко мне по-хорошему.

Луиза Флорес самодовольно усмехается. Взгляд серых глаз холодный и непроницаемый. Тонкие губы растянуты в фальшивой улыбке.

— Любое доброе дело наказуемо. Еще одна поговорка, — произносит она. Представляю миссис Вуд в оранжевой тюремной робе — такой же, как у меня. На лице — ни следа доброй улыбки.