Затишье. Легенда Гнилого князя. Начало

Надежда Ожигина, 2023

Михаил Лемехов, зовущий себя по заграничному Майкл, вынужден уехать из Белокаменска в маленький городок Затишье. Город на берегу речки Тишинки, рядом с Тишинским заповедником, про который шепчут с придыханием – Тихий Лес – оказывается странным и жутким. Там налетают опасные грозы, от которых спасаются, как от обстрела, там отлавливают гнильцов и гнилушек, а над всем возвышается небывалый дом – Дом-на-сваях, а иначе – Кунсткамера.В Затишье живут необычные люди бок о бок с бездарными простецами.И Майкл понимает, что попал на слёт любителей косплея и ролевых игр. А может быть, просто в страшную сказку с заведомо несчастливым концом?Сможет ли парень, потерявший отца, затравленный одноклассниками, отыскать новых друзей и стать частью сказки Затишья? Сумеет ли устоять, если зовет Тихий Лес и манит к себе Сгнивший князь, шепча в ночи: ты наш, наш, наш!

1. Сосланный бунтарь

— Что за тоска голимая!

Майкл на заднем сиденье джипа уныло пялился в телефон.

Еще вчера жизнь кипела, он был нужен, он был частью движа, а теперь реальность дала разлом.

«Жиза отстой!» — написал он в чате и дал ссылку на городишко, в котором предстояло провести лето.

Мать на вздохи и горделивую позу не реагировала даже звуком, следила за разбитой одноколейкой и поминутно сверялась с маршрутом. Навигатор пророчил еще час пути, а цивилизация давно закончилась. Какие-то поля с разнотравьем, проклюнувшимся после зимы. Перелески, чуть тронутые зеленым пушком. Ни кафешек, ни фастфуда, ни модных клубов. Забытая кем-то картонка, сиротливо валявшаяся на обочине: «Антоновка, паданцы, 5 р за кило».

«Затишье, город» — вбил Майкл в строку поиска, будто заклинал судьбу. Не помогло. Снова вылезли карты, статистика, описания. Скупо, в несколько кратких строк.

Затишье — поселок городского типа на берегу реки Тишинка. Изначально — то ли лесничество, то ли поселение горщиков. Постройки на территории: завод и дома для геммологов. Перекрестная ссылка: геммологи — эксперты по драгоценным камням, определяющие их состав и свойства. Редкая профессия в тот период, а тут прям дома, футы-нуты! Заброшенная каменоломня, где добывали с размахом что-то на редкость полезное. Владелец лесного карьера, промышленник Горбунов, приподнялся на добыче так, что породнился с самим графом Тишинским.

Дальше Майкл заскучал читать, убрал мобильник и демонстративно нахохлился.

— Поймите, Анастасия Ивановна! — тряс протоколом задержания опер. — Это уже тянет на срок!

Мать понуро сидела в ментовке и нервно мяла ремешок модной сумочки.

— Сорванная акция «Несмертного полка»! Против кого пошел ваш сын? — не мог успокоиться полицай.

Конечно, с «Полком» они намудрили. Майкл был не против «Полка», ну, идут по площади люди с портретами и воображают себя героями. Но в совете Актива узнали: в Белокаменске пройдут маршем подставные ветераны войны! Такие подробности выдали, что стало обидно за родную державу. Актив решил: наказать! Публично, чтоб другим неповадно было за гроши торговать историей. Ну а то, что доверились молодежи, — это ж особый повод для гордости. Майкл — он же за стариков, если надо, и сумку готов донести, и хлеба батон подарить в магазине. Настоящему ветерану — почет, а вот подставную нечисть нужно штыком и мечом, как чудо-богатыри…

Матушка слушала, слушала всю эту возвышенную агитацию с сайта «Активистов Эрефии», а потом начала реветь, прямо в ментовке, при полицаях. Опозорилась по полной программе.

Накладка вышла, что говорить. Он же готов извиниться, руку деду пожать. Ну, всамделишный он ветеран оказался, а Майкл его красной краской пометил…

Он почувствовал, как горят уши, хорошо хоть, под прической не видно.

Вспоминать, как парадный мундир с орденами побурел от вылитой краски, было стыдно и неприятно. И как побелевший дедок задрожал губами и подбородком, весь затрясся, осел на асфальт, выронив старую фотографию. Снимок Майкл почему-то запомнил: целый отряд по стойке смирно, видимо, однополчане. Все, как один, смотрели на Майкла и истекали брызгами краски, будто он снова убил солдат, расстрелял из трофейного автомата.

— Анастасия Ивановна! — воззвал к матери полицай. — Это можно расценивать, как фашизм и оскорбление памяти, вы меня понимаете?

Разумеется, мать понимала, кивает. И молчит, молчит как зашитая!

— Михаила спасает возраст. И, конечно, Георгий Петрович. Но поймите, ваш муж не всесилен, сколько он сможет его прикрывать? Сын позорит погоны отца…

— Он не отец! — взвился Майкл.

— Сядь! — рявкнула мать.

Полицейский сделал вид, что не слышал. Ну еще бы, погоны отчима и ему сулили блага и медали. Коррумпированные органы правопорядка, так называли их Активисты.

— Мы уедем, — пообещала мать. — Я увезу Михаила из города, отправлю к сестре, в Затишье. Хотя бы на время суда…

— Лучше бы на все лето, — умоляюще сложил руки следак. — Настасья Ивановна, милая, увезите его от греха! Их же используют, как скотину, весь этот дурной молодняк, гонят на минное поле. Провокация, подстрекательство…

Майкл не стерпел и вскочил, затряс побелевшими кулаками.

Даже сейчас вспоминалось с улыбкой, что он высказал продажному следаку. Нашел, сволочь, скотину, как же! Вот тебе за «дурной молодняк»!

Потом снова привиделись фотки Затишья, и от уныния свело зубы.

— У меня годовые контрольные! — буркнул он матери в спину.

— В местной школе напишешь, лучше там, чем в тюрьме, — расщедрилась мать на иронию. — Все равно прогул на прогуле.

Объяснять, что выход на демонстрацию важнее урока по биологии, Майкл благоразумно не стал. Будет она слушать, как же.

Навигатор показывал пятнадцать минут до конца маршрута, а городка все не было видно. Поле, дальний лесок, какой-то холм и река, текущая параллельно дороге.

А потом, посреди пасторали, — сирены, мигалки, блокпост на дороге. Карета скорой, полицейский УАЗик.

Мать притормозила, подчиняясь жезлу, вышла из джипа, тиская папку. Документы, страховка, доверенность. Майкл опустил стекло и высунулся, навострив уши.

Хоть какое-то приключение!

— Откуда едете, цель визита в Затишье? — завел полицай привычную песню, бегло просмотрев документы из папки.

Надо же, дыра дырой, а на въезде — прям как в Шенгенскую зону! Скоро визу затребуют, попрошайки. Установили бы на въезде расценки!

Пока мать распиналась менту про сестру, про то, что сама из Затишья, Майкл осторожно приоткрыл дверцу, выбрался из джипа на воздух и пошел посмотреть, в чем там кипеш. Осторожно шагая по грязной обочине, по весеннему склизкому месиву, подобрался к желтому борту скорой.

— Выживет? — тихо спросил сержант седого водителя скорой.

— Как повезет, — вздохнул водила. — Девочка явно кукухой поехала. Эльфом себя называет!

— Это многие теперь так. Зачем она в заповедник полезла?

— Ну так затем. В эльфов играть. В Тихом Лесу им самое место! Эта спаслась, а двое сгорели.

— На красную гниль проверяли?

— Чисто, но пока в карантин.

Кто-то в синем окликнул водителя. Тот переглянулся с сержантом и поспешил к полицейским, ковырявшимся на берегу. Майкл, поеживаясь от любопытства, едкого, как кислота, заглянул внутрь желтой кареты.

На каталке, привязанная ремнями, лежала странная девушка. Блеклая, как известка, с длинными белыми волосами. И с ладонями в волдырях от ожогов, обмазанными чем-то блестящим. Девушка подняла голову, удивительно ясно посмотрела на Майкла и заплакала, тоненько подвывая. Жалобно и испуганно. Сразу захотелось ее развязать, спрятать в багажнике джипа, вывезти в безопасное место. Однажды Майкл на такое решился, освободил из полицейского бобика товарища по протестной акции…

— Че уставился, гнилушек не видел? — заскрипел за спиной старческий голос. — Пшел отсюда, любопытный какой!

Майкл подпрыгнул от неожиданности, развернулся на каблуках.

Возле скорой стояла бабка, древняя, с деревянной клюкой, и грозила ему скрюченным пальцем. У ног бабки сидел черный кот и тоже смотрел с неодобрением.

— Почему гнилушка? — растерялся Майкл.

— Ну а кто ж? — удивилась бабка. — Ишь как воет, старается! Так что ручонки к ней не тяни, боком выйдет такая забота.

Черный кот с пронзительным мявом прыгнул мимо Майкла в карету. Зыркнул сердитым крапивным глазом, а потом зевнул во всю пасть. Майкл увидел клыки, неожиданно крупные, розово-алое нёбо, язык, даже на вид шершавый. Подивился, как съехали на затылок острые кошачьи уши… А потом его одолела сонливость. Надавила на плечи апатия. Сделалось безразлично, что будет с беловолосой девушкой, и что за карга с клюкой разгуливает в чистом поле, в пяти километрах от города.

Привязанная девушка успокоилась, расслабилась и засопела. Может, подействовало лекарство? Снотворное ей вкололи?

Бабка опять поманила пальцем, и на этот раз Майкл подошел: что проку спорить с бесноватой старухой. Спросил для очистки совести:

— А куда ее?

— Дак в больничку, — заулыбалась старуха, показав гнилые пеньки зубов. — Всех из Тихого Леса туда везут, кого в карантин, кого… того…

Майкл не успел спросить про «того», прибежала ошалевшая мать, схватила за руку, потащила.

— Миша, ну где же ты ходишь! Нам нужно сдать кровь на анализ!

— В смысле? — разом очнулся Майкл, скинув кошачью дрему. — Даже в столице такого нет, что еще за порядки?

— В столице нет, но здесь не столица, — очень серьезно сказала мать, поглядывая на лес за рекой. — Затишье — это отдельный мир, со своими правилами и запретами.

Через десять минут они ехали дальше, и Майкл зажимал локтем левой руки влажную ватку со спиртом.

— Кто эта девушка? — спросил он мать.

— Пришлая из Белокаменска, — ответила та, подумав. С пренебрежительной интонацией, словно чужаки были тут диковиной, а сами они люди местные, просто ездили в город на выходные. — Сунулась в заповедник, глупышка. А там цветение сор-травы. Говорят, аллергический шок.

Майкл кивнул, хотя не поверил. Он ясно слышал про красную гниль. Да и бабка девчонку окрестила «гнилушкой». Ладно, потом узнает. Нахохлившись, он отвернулся к окну и стал смотреть на городок, нараставший слева от джипа.

Затишье возникло вдруг. Не было, потом раз — и вот оно. Словно проехали какой-то барьер, защитный невидимый купол. Он помнил разнотравье и рощицы, высокий берег речушки. Но что-то сдвинулось в мире, и на месте полей проросли сады, старые корявые яблони, готовые вскипеть молоком.

Мелькнула избушка за добротным плетнем, почему-то одинокая в чистом поле, про такие говорят — на отшибе. А за ней проявился диковинный дом, чудо советского конструктивизма.

— Вот это кунсткамера! — фыркнул Майкл.

Таких странных домов он прежде не видел.

Будто кто-то опрокинул коробку Лего и собрал жилище из деталей конструктора, скрепляя их наобум, как придется. На длинных тонких опорах — колоннах, больше похожих на сваи, — поместил основание в один этаж, с огромными панорамными окнами, почему-то замазанными черной краской. На плоское основание неведомый архитектор пристроил узкий многоквартирный дом, его восемь этажей возвышались над полем и смотрелись, как спичечный коробок, поставленный на шоколадку. При этом фасад был сложным, с дугами, арками и проемами. Майкл насчитал две сквозные дыры под монументальными арками, наверное, в ненастный день в них омерзительно свистел ветер. Лишь когда джип, повернув к городу, оказался между домом и речкой, Майкл понял, что дыры — глаза, укрытые «веками» арок, и по замыслу архитектора «глаза» наблюдают за тем, что творится за речкой Тишинкой.

«Глаза» присматривали за заповедником.

Когда подобрались поближе, оказалось, что дом обнесен решеткой, настоящим чугунным кружевом. От дороги к дому вела бетонка, упираясь в глухие ворота, рядом с воротами был КПП, как у советских заводов. Из окошка кирпичной будки выглянул встрепанный сторож и долго смотрел вслед джипу, будто силился разглядеть номера.

У Майкла родилось ощущение, что за ними наблюдает не сторож, а дом. Он посверкивает любопытными окнами, нижнее основание-рот растянулось в ехидной усмешке.

Как интересно! — шептал ему дом, играя бровями-арками. — Ну, заходи, коли смелый. Посмотрим, на что годишься!

Мать на дом разве что не зевнула, видимо, за детские годы, проведенные в городке, успела привыкнуть к этой кунсткамере.

После жуткой архитектуры на въезде Затишье оказалось до того скучным, что Майкл быстро устал от однообразных кирпичных домов, трехэтажных, с покатыми крышами, утыканными частоколом антенн. А потом от домов деревянных, в два этажа с мансардой, украшенных наличниками с облупленной краской. И от домиков, обнесенных заборами, с садами-огородами на участках.

К одному из таких частных домиков они свернули с дороги. Их джип был чужим в здешнем пейзаже, как материны лаковые туфли на шпильках, как драные джинсы Майкла и синяя толстовка с кислотным принтом.

Казалось, деревья в саду тычут ветками и скрипят, неодобрительно и протяжно: чужаки, чужаки! Чужаки!

Тетю Таню парень не помнил. Она оказалась шумная и не особо приветливая. Для нее приезд Майкла на все каникулы был лишней проблемой. «Полная, но не плавная», — так описал ее Майкл в дневнике.

Ему выделили небольшую комнатку: треснувшая рама в окне, с облупленной белой краской, линялые обои на стенах с убогим цветочным рисунком. Кровать — как из старых советских фильмов, пружинная, с комковатым матрасом. Скрипучий комод с присохшими ящиками, шифоньер в углу, стол у окна. По прежним временам небывалая роскошь, но теперь, в современных условиях… Мракобесие и отстой.

Интернет в доме едва пробивался, хорошо хоть мобильная связь была.

Майкл пофоткал вид из окна. Скинул сумку на полосатый матрас рядом со стопкой белья. Вещи разбирать не хотелось. Все в нем кричало: беги отсюда! Здесь тоска, гиблое место!

Но выбора у Майкла не было.

«До суда! — уговаривал он себя. — Один месяц, а дальше идите лесом, в городе масса дел. Отчим отмажет, на то он и отчим, ради мамы на все подпишется, и нужно вернуться в тусовку! Снова движ, протесты, листовки, жизнь…»

В коридоре кто-то проскрипел половицами, меленько, словно крался ребенок. Майкл выглянул — никого. Только ступеньки на чердак — скрип, скрип, да звякнула в гостиной люстра с висюльками.

«Роскошь страны Советов» — придумался заголовок для блога. Майкл представил, как будет выкладывать фотки этой застывшей реальности, как удивятся его подписчики, как будут постить комменты в чате… Эх, нужно было ту девушку сфоткать! Бабка с котом все испортила.

— Вот! — откуда-то из скрипучих глубин донесся рассерженный мамин голос. — Таня, здесь деньги, хорошая сумма, на еду и другие расходы…

— Настя, ты в городе совсем одурела! — почти прокричала в ответ тетя Таня. — Убери рубли, что здесь покупать? У меня огород и куры, как-нибудь прокормлю племяша. В Тихом Лесу тревожно! Девочку из заповедника видела? Как можно сюда Михаила?

— А куда мне его? В тюрьму?

Майкл, насупившись, вошел в кухню, где мать с теткой собачились над остывшим ужином, молча сел, взял вилку. Вареная картошка с тушенкой. Соленые огурцы из погреба. С голодухи съел все подчистую. Выпил чаю с вареньем и пирогом. Взрослые молча за ним наблюдали, поставив разговор на паузу.

— Можете дальше ругаться, — великодушно позволил Майкл, вымыв за собой тарелку. — Но лучше поешьте, и ляжем спать. Мама устала с дороги.

Он сразу прошел к себе, пнул спортивную сумку. Достал ноутбук, раскидал по полу пакеты, выискивая трусы и майку, в которой собрался спать.

Попробовал вскрыть комод. Дергал, дергал рассохшийся ящик, тот противно хрустел, но держался. Наконец, уступив грубой силе, с чавканьем отошла деревянная планка с приржавевшей металлической ручкой.

— Упс, — сказал Майкл и пожал плечами. Оценил нанесенный ущерб.

Ящик уже чинили. И в последний раз столько бухнули клея, что он перетек на корпус комода, склеив с подвижной частью. Майкл подсветил телефоном.

Там что-то спряталось в глубине, какой-то клочок бумаги.

Заинтригованный Майкл прошелся взглядом по комнате, обнаружил на столе линейку, металлическую и острую, будто шпага. Пошарил раритетом в комоде. Подцепил бумагу, прижал, потащил, ухватил за край фотографию.

Как ни странно, в сравнении с комнатой, пожелтевшей от времени, фотография сохранилась отлично. Без рамки, небольшого формата, шесть на девять, с волнистым краем. Так раньше оформляли фотки в альбомах.

Молодой военный, взгляд вприщур, улыбка приветливая и открытая. На дальнем плане какой-то лес.

Майкл уже видел такую. В тумбочке матери, среди белья и упаковок с колготками. Она доставала ее тайком, когда отчима не было дома. Сидела в спальне, собравшись в комок, раскачивалась и смотрела, иногда гладила пальцем улыбку и отросший ежик волос.

Мама очень любила отца, в дни короткого счастливого детства Майкла. Ему, когда думал о папе, вспоминался огромный дом, много воздуха, света, тепла, пряный запах и скрип половиц. Полет к потолку в отцовских руках, игры в саду с конопатой девчонкой. А еще разговоры о лесе. Всегда. С придыханием, с отчаянным стуком сердца: в Тихом Лесу тревожно.

Майкл убрал в ящик ноутбук и зарядку, пристроил на место переднюю планку. Поставил на комод фотографию. Подумал — и убрал под подушку: маме не нужно знать о находке. Это добыча Майкла, тайный привет от отца.

Значит, Майклу грозил реальный срок, если мать в полчаса собралась и поехала в ненавистное ей Затишье. В город, укравший отца.

Майкл высунулся в окно по пояс, всматриваясь в потемневший сад.

Сквозь путанные, угольные ветви яблонь пробивалась луна, лимонная, круглая, кислая до оскомины, в красном мерцающем ореоле. Шумно возились в огороде коты, вызывая друг друга на поединок. На грядках подальше желтел квадрат света, это в кухне мама и тетя Таня откупорили бутылку домашней наливки и вели задушевные разговоры.

На миг показалось: на фоне луны проступает тот странный дом, Кунсткамера, что стоит напротив Тихого Леса. Щерится всеми восьмью этажами, посверкивает бликами в апельсиновых окнах. Теплый свет горит вразнобой, в одних квартирах, а потом в других, Дом перемигивается с заповедником, будто передает секретный код, разгадать который дано немногим.

Майкл попятился, сел на кровать, опрокинулся на подушку.

Отсюда, из частного сектора, не был виден ни Дом, ни Лес. Но он чувствовал, как пахнет хвоей и дикими первоцветами. Слышал, как журчит река Тишинка. Видел склизкий туман над полем.

Из того, нереального, детства пришло странное воспоминание. Район, над которым возвышалась Кунсткамера, почему-то назывался Заречьем. А городок — Затишьем. Будто первой точкой отсчета было что-то внутри заповедника, по ту сторону неглубокой реки.