Фантазиста. Первый тайм

Надежда Сухова

Франческо мечтает стать футболистом, но он ещё не знает, насколько тернист будет его путь к вершине. Большой путь маленького человека.

13

Итак, София повезла меня обратно в приют. По дороге она взяла с меня слово, что я не буду больше сбегать. Я клятвенно заверил её, что отныне стану самым примерным воспитанником, возьмусь за учёбу и начну дружить с другими мальчиками. Синьора Менотти осталась довольна моим заявлением, а я был доволен, что у неё хорошее настроение.

В двери приюта святого Петра я вошёл с твёрдым намерением начать новую жизнь. Но в первый же вечер всё пошло наперекосяк. Конечно, здесь все знали о том, что со мной произошло. Взрослые — более детально, дети — в общих чертах, но зато буйная детская фантазия дорисовала в головах воспитанников мой образ. Казалось, после всего пережитого я мог бы рассчитывать уж если не на сочувствие, то хотя бы на снисхождение, но не тут-то было. После моего возвращения нападки со стороны педагогов и издевательства со стороны детей только усилились. Сестра Киприана по десять раз на дню говорила мне, что похищение — это заслуженное наказание за моё непослушание, сестра Мария заставляла меня переписывать Писание в гораздо больших объёмах, уверяя, что я должен выпросить прощения у Господа, иначе маньяк сбежит из-под стражи и вернётся за мной. Директор стращал меня, что за малейшую провинность он сделает со мной то же самое, что похитители. А дети…

Они дразнили меня проституткой и спрашивали, сколько мне платил за ночь горбун. Всё это было несправедливо и очень обидно. Мне хотелось ответить обидчикам: подраться с мальчишками или сделать какую-нибудь гадость учителям, но я держался. Каждый раз, когда другие сироты задирали меня, я представлял Софию. Она укоризненно смотрела на меня и говорила: «Ты же обещал вести себя хорошо, Франческо!». И я молча сносил обиды. А моя безответность ещё больше подзадоривала мальчиков, и издевательства нарастали в геометрической прогрессии.

И в один прекрасный день я не выдержал. Стащил из столовой вилку и заточил её зубцы о каменный приступок комнаты для молебна. Не то чтобы я замышлял какое-то преступление, но интуиция моя, обострённая похищением, нашёптывала, что мало-мальское оружие лишним не будет. За три недели, что сестра Мария заставляла меня усердно молиться, вилка приобрела достаточную остроту. Конечно, проткнуть ей обидчика у меня вряд ли получилось бы, но нанести ему глубокие царапины моё оружие позволяло. Я согнул ручку вилки пополам (благо все столовые приборы в приюте были из лёгкой и гибкой жести), чтобы, во-первых, моё средство самообороны не занимало много места, а во-вторых, чтобы её было удобно держать в руках. Получилось что-то вроде гарды: металл плотно облегал ладонь, уменьшая шансы нападающих выбить вилку у меня из рук. Её я прятал под брюки: в туалете аккуратно вставлял в носок, втыкая зубцы в подошву ботинка, чтобы вилка не шевелилась при ходьбе. Для верности я закреплял её ещё и резинкой, которую срезал с чьего-то носка, оставленного в душевой. Даже просто присутствие заточенной вилки придавало мне смелости.

Итак, до поры до времени оружие мне не пригождалось, но я чувствовал, что его звёздный час ещё впереди, и ждал. Вернее, готовился отразить нападение, потому что житья от сирот мне не стало совсем. И вот однажды вечером Бенито — самый задиристый мальчик с интеллектом, как у капусты, — преградил мне дорогу в спальню и произнёс:

— Мы тут с пацанами решили, что проституткам не место в нашей комнате.

Я молчал, оценивая степень опасности. Мальчишки часто бросались подобными заявлениями, но до решительных действий ни разу не доходило.

— Чё молчишь? — Бенито скрестил руки на груди. — Это для тебя новость?

— Я знаю, где моё место, — тихо, но уверенно ответил я. — Оно в олимпийской спортивной школе, а ваше — в этом гнилом приюте.

Я проговорил эти слова, и у меня похолодела спина: я понял, что агрессивные сироты вряд ли придут в восторг от услышанного. Но остановиться уже не мог — меня неудержимо несло в пропасть.

— Ты мерзкая тварь! — Бенито хотел ударить меня, но я чудом увернулся. — Грязная шлюха!

Тут же на меня навались несколько человек, схватили за руки, дали под дых и поволокли в туалет. Сопротивляться было бесполезно, как и вынимать вилку. Я ждал удобного момента, терпеливо снося оскорбления и побои. Меня подтащили к самому грязному унитазу и поставили перед ним на колени.

— Вот здесь твоё место! — властно произнёс Бенито, схватив меня за волосы. — Если для тебя тут слишком грязно, вымой языком.

В следующую секунду моё лицо угрожающе приблизилось к унитазу. Я упёрся руками в обод, а другой нащупал в носке спасительный изгиб вилки, подцепил его средним пальцем и подтянул в ладонь. В это время я героически сопротивлялся Бенито, который уже двумя руками давил мне на шею и затылок, чтобы макнуть в нечистоты. Для этого он подошёл слишком близко: его колено упиралось в моё плечо. Мне хватило короткого замаха, чтобы ударить вилкой обидчика по ноге. Я немного не рассчитал, потому что зубцы угодили прямо в кость и скользнули по ней, распоров кожу. Однако и этого хватило, чтобы Бенито взвыл, как пожарная сирена, и отпустил меня. Я рванулся вбок, вторым ударом раскровил кому-то руку, вскочил на ноги и огляделся. Всего в туалете было восемь человек. Если учесть, что двоих я лишил стопроцентной боеспособности и они теперь равнялись половине здорового бойца, то, в общей сложности, семь. Одним прыжком я отскочил к стене и через секунду понял, что совершил глупость, потому что она находилась напротив двери, и теперь прокладывать дорогу к отступлению мне придётся через разъярённых сирот.

— Оставьте меня в покое! — крикнул я, надеясь, что этим можно положить конец инциденту. Но Бенито жаждал отмщения, он задался целью унизить меня и отступать не собирался.

На меня накинулись сразу все. Я, выставив вперёд своё оружие (надо сказать, уже несколько погнувшееся), бестолково махал им, пытаясь нанести травму любому, кто приблизится. Пока меня не обезоружили, я успел довольно сильно исцарапать руки нескольким нападавшим, а одному на лбу оставить три кровоточащие борозды. Но через секунду после того, как у меня выхватили из руки вилку, на меня посыпались тумаки. Я отбивался, кусался, царапался, пинался — в общем, старался не оставаться в долгу. Меня захлестнула такая ярость, что я мог бы задушить кого угодно, доберись мои пальцы до горла. В принципе, каждому моему обидчику досталось от меня несильно, но если суммировать нанесённые мной повреждения, то мой коэффициент полезного действия в драке был намного выше, чем у каждого, на меня нападавшего. Боль от ударов, отчаяние и обида распаляли меня всё сильнее. Я уже не думал сбегать, я бил, вымещая на сиротах всю накопившуюся за полгода злость.

В самый разгар боя в туалете появилась синьора Чинта.

— Что здесь происходит?! — взвизгнула она.

Кое-кто из мальчиков сообразил, что сейчас произойдёт административное вмешательство, и пулей вылетел из комнаты. Нас осталось трое: я, Бенито и Мильтон — ещё один забияка с азиатскими чертами лица. С Бенито мы сцепились не на шутку, стараясь свалить друг друга на пол. Мильтон сначала пытался помочь своему корешу, но потом получил от него же по носу. Не специально, конечно, но зато это охладило пыл азиата.

— Немедленно прекратите! — синьора Чинта, как и подобает педагогу, заговорила ледяным тоном. — Франческо! Бенито! Мильтон!

Мы, наконец, отпустили друг друга. Мильтон хотел было дать дёру, но понял, что слишком поздно, опустил голову и набычился.

— В чём дело, Бенито? — старшая воспитатель осторожно, словно боясь причинить боль, дотронулась до плеча моего обидчика.

— У него был нож! — всхлипнул тот, демонстрируя кровавое пятно на штанине.

— Все трое — быстро к врачу! — приказала синьора Чинта.

Мы поплелись в медицинский кабинет, переглядываясь исподлобья. В какой-то момент между нами возникло даже некоторое подобие единения — странное чувство, превратившее нас из заклятых врагов в братьев по оружию, потому что сейчас мы оказались на одной стороне и против общего врага — администрации приюта. Я чувствовал себя дико уставшим. У меня болело всё тело, а кровь из разбитых губ и носа подсыхала, неприятно стягивая кожу.

Утром у всех участников драки (у синьоры Чинты оказалась фотографическая память) состоялся неприятный разговор с директором, а у нас троих — неприятный в кубе. Я не знаю, что наплёл синьору Капроне Бенито, но на меня директор вылил ушат ругательств и угроз и обрисовал весьма мрачную перспективу моей дальнейшей жизни. Он тряс у меня перед лицом моей погнутой в бою вилкой, обещал передать её в полицию и засадить меня за решётку. Он прочил мне уголовное будущее, уверял, что я проведу в тюрьме лучшие годы своей жизни, если ещё раз совершу подобное. В свою защиту он не дал мне сказать ни слова. Только огласил приговор: с сегодняшнего дня целый месяц мне не будут давать ни ложки, ни вилки, потому что это опасно для окружающих. Есть я теперь должен был руками. Усталость и боль от побоев придали мне нездоровой смелости. Я бы даже сказал — неоправданной дерзости.

— Я сообщу о ваших наказаниях в полицию, — твёрдо пообещал я и вышел из кабинета. Вслед мне неслись ругательства и угрозы ужесточения наказания, но я шёл себе по коридору, кончиком языка ощупывая шатающийся верхний зуб, на моё счастье, молочный.

Есть руками, надо сказать, было довольно удобно. Мне кажется, люди зря придумали ложки и вилки. Хотя… ложки, наверное, не зря, потому что пить суп через край тарелки было несподручно. Мальчики посмеивались надо мной, но уже не так активно, как раньше. Видимо, слух о моём ожесточённом сопротивлении серьёзно поднял мой рейтинг. Скажу прямо, некоторые стали меня опасаться.

На третий день после драки судьба неожиданно подкинула мне ещё одно испытание. Но в нагрузку к нему дала шанс отомстить синьору Капроне. В обед в приют наведались Джанлука с адвокатом, ведущим моё дело, и синьорой Мариной. Адвокат и психолог отправились к директору, чтобы договориться о возможности моего присутствия в суде, а синьору Менотти досталась роль меча карающего. Ему стало скучно сидеть в приёмной, и он пошёл в столовую, посмотреть, чем кормят сирот. Когда он увидел меня, поглощающего пасту руками, дар речи на минуту оставил его. Придя в себя, футболист спросил меня, что это значит. Я, если честно, сильно смутился, не зная, как деликатно объяснить ему сей факт. На выручку мне пришёл Алессио, сидевший справа от меня. Не думаю, что он сделал это из желания помочь мне, скорей, наоборот.

— Ему теперь не дают вилку, потому что он одной зарезал двух мальчиков, — гадливым тоном сообщил он Джанлуке.

У меня похолодела спина. Я готов был провалиться сквозь землю и даже немного пожалел, что оказал сопротивление Бенито. Лучше бы он меня убил!

— Что-о? — угрожающе протянул Джанлука, схватил меня за руку и выволок из-за стола. Я не произносил ни звука, боясь усугубить своё и без того незавидное положение. Синьор Менотти тоже ничего не говорил, быстрым шагом направляясь к кабинету директора и таща меня за собой. Я был близок к обмороку. Жизнь моя рушилась прямо на моих глазах, как карточный домик от порыва ветра. Менотти влетел к директору, подтащил меня к столу и сунул в лицо синьору Капроне мою испачканную ладонь.

— Что это такое? — прогремел Джанлука, и мне показалось, что даже стекло в оконных рамках звякнуло.

— Это? — на лице директора начали проявляться розовые пятна, которые с каждой минутой становились всё пунцовее. — Это… полагаю… подливка…

— Подливка? — Джанлука вроде и говорил-то негромко, но каждое его слово резало по ушам. — Это так у вас заботятся о сиротах? Мальчик ест руками — это нормально?

— Руками? — директор попытался прикинуться ничего не знающим. — Первый раз слышу.

— Мальчики сказали, что вы его наказали! Франческо, тебя наказывали?

— Да! — смакуя сладостный момент отмщения, ответил я. — Синьор Капроне сказал, что я целый месяц буду есть руками.

— Я тебя за решётку засажу, ты понял? — Джанлука опасно навис над директорским столом. — Педагог хренов! Полетишь у меня отсюда!

— Франческо не так меня понял! — бросился спасать свою шкуру синьор Капроне, потому что понимал: в присутствии юриста и психолога договориться с рассерженной звездой невозможно. — Я говорил только про вилки! Знаете, он украл одну, заточил её зубцы и…

Он умолк на полуслове, потому что Джанлука жестом приказал ему замолчать.

— Очень вовремя мы заехали, не правда ли, синьор директор? — подхватил адвокат, полагая, что сейчас ему выгорит ещё одно дело с неплохим гонораром. — Синьор Менотти, я советую вам позвонить в полицию немедленно.

Джанлука кивнул, вынул мобильник и набрал номер.

— Вы делаете поспешные выводы! Мальчик клевещет на меня! — директор в отчаянном прыжке выскочил из-за стола и попытался схватить Джанлуку за руку, в которой тот держал телефон, но футболист обладал хорошей реакцией и сделал шаг назад, отодвигая неприятеля от себя.

— Вот это — тоже клевета? — синьора Марина указала на моё разбитое лицо.

— Мальчики повздорили между собой. Обычное дело, — пожал плечами директор. — Я сторонник того, чтобы они решали свои проблемы сами.

— Это непедагогично и непрофессионально, — пошла в наступление синьора Марина, отвлекая внимание директора от Джанлуки, который уже разговаривал с полицейским. — Встаёт вопрос о вашей профнепригодности, синьор директор!

Враг был морально уничтожен, и я даже не думал сдерживать торжествующую улыбку.

— Я забираю мальчика, — закончив разговор по телефону, объявил Джанлука. — А вами займутся соответствующие органы.

Мы вышли из кабинета. Синьор Менотти был в ярости. Я ещё никогда не видел его таким. Он вроде бы не повышал голоса, но от него исходила угрожающая энергия, которая была практически осязаема.

— Ты поезжай в офис, подготовь бумаги для суда, — на ходу отдавал он указания адвокату. — А мы с Франческо и синьорой Мариной съездим в больницу. Надо убедиться, что у мальчика ничего серьёзного.

Садясь в машину, я не удержался и повернулся в сторону приютского здания. В окнах столовой виднелись головы любопытствующих сирот, наблюдавших за мной. Так хотелось показать им язык или крикнуть что-то обидное, но я вёл себя достойно. Ведь рядом со мной был капитан столичного футбольного клуба. Бьюсь об заклад, Бенито (я был почти уверен, что он первым подбежал к окну) готов был лопнуть от зависти.

В больнице меня осмотрели и сказали, что ничего серьёзного у меня нет, только ушибы и ссадины. Это немного успокоило Джанлуку. Далее за дело взялась синьора Марина. Она начала издалека про то, как взрослые стараются щадить мои чувства, но правосудие — неумолимая вещь. Я слушал в пол-уха, полагая, что это — одна из её душеспасительных бесед, направленная на избавление меня от участи социопата. Однако продолжение беседа имела не совсем приятное. Психолог сообщила, что я должен выступить в суде и дать показания против похитителей. Такого поворота я не ожидал. За неполных три месяца, прошедших со времени моего побега, я почти вычеркнул историю с горбуном из своей жизни, распрощавшись с пугающими воспоминаниями. И вот снова она вернулась ко мне бумерангом.

— Отто и Маурицио будут в наручниках, за решёткой, — успокаивала меня синьора Марина, заметив, что я разволновался после её слов. — В зале будет полиция и Джанлука. Тебе ничего не угрожает. Ты просто расскажешь, кто похитил тебя и как ты сбежал.

Что я мог сделать в тот момент? Меня обложили со всех сторон. Синьор Менотти только что спас меня от самодура-директора, восстановив справедливость. Не мог же я подвести своего спасителя! И я обречённо кивнул.

Слушанье было на следующий день. Синьора Марина посоветовала Джанлуке сказать мне о моей роли в суде за день до него, чтобы я не успел сильно испугаться. В чём-то она была права. Учинив акт справедливой расправы над синьором Капроне, я уверился в собственных силах и приободрился, а ночь в знакомой бежевой комнате, пахнущее дорогой жизнью мыло в ванной и вкусный ужин на больших чёрных тарелках вообще вернули мне душевное равновесие.

Однако оно сошло на нет, едва я преступил порог здания суда. Пресса, вспышки фотоаппаратов, телевизионщики, пытающиеся снять крупным планом меня или Джанлуку с Софией, выбили меня из седла. Я вошёл в зал, снова ощущая себя тем запуганным домашним мальчиком, каким был до прихода в «Резерв». Немного успокаивало присутствие рядом синьоры Марины и семьи Менотти. Процесс был закрытый, поэтому журналистов в зал суда не пустили, что позволило мне немного перевести дух.

Когда ввели подсудимых, сердце моё бешено застучало, потому что я увидел горбуна. Увидел и сразу же отвернулся, боясь, что он заметит меня среди присутствующих. Мне опять стало страшно, как тогда, в плену, когда я забивался в угол дивна и ждал прихода горбатого маньяка.

— Всё хорошо, всё хорошо, — синьора Марина погладила меня по плечу. — Он тебе уже ничего не сделает. Он за решёткой.

Какая разница, за решёткой он или нет?! Я увидел это чудовище, и воспоминания о тех жутких днях теперь терзали меня.

— Ты смелый мальчик, — шептала мне на ухо психолог. — Ты должен рассказать о своём побеге судье.

Я почти не слышал её голоса. Я практически кожей ощущал на себе взгляд горбуна и боялся даже повернуться в его сторону — не то чтобы посмотреть на него. Как меня вызвали для дачи показаний, я не помню. Синьора Марина за руку подвела меня к трибуне, помогла усесться на высокий стул, чтобы меня было видно из зала, погладила по голове и вернулась на своё место. В горле у меня пересохло, ноги стали ватными, ладони вспотели.

— Как тебя зовут? — спросил судья.

Я назвал имя и не услышал своего голоса. Меня попросили говорить громче. К трибуне подошёл адвокат, подбадривающе кивнул мне. Судья жестом показал ему, что он может задавать вопросы. И в следующий момент я совершил чудовищную ошибку. Не знаю, какая сила заставила меня повернуть голову и посмотреть на горбуна, но как только я встретился с ним взглядом, я словно бы окаменел. Я уже не мог отвести глаз от лица этого страшного человека, я не слышал, что мне говорил адвокат и о чём спрашивал. Я вцепился пальцами в край стула, все мои силы уходили на то, чтобы не хлопнуться в обморок. Из ступора меня вывел голос Джанлуки.

— Ваша честь! — громко, на весь зал произнёс он. — Разрешите мне стоять рядом с Франческо, пока он будет давать показания.

Я по инерции перевёл взгляд на него и уже боялся выпустить из поля зрения. Судья, посоветовавшись с синьорой Мариной, принял просьбу Джанлуки. Футболист встал за моей спиной, положив руки мне на плечи. Это поразительным образом изменило моё внутреннее состояние. Я приободрился и даже смог снова посмотреть на горбуна. Теперь он не казался мне таким уж устрашающим. Я отвечал на вопросы, рассказал, как Отто похитил меня и в каких условиях меня содержали в плену. Самым трудным был вопрос про видеосъёмку. Я залился краской, перезабыв все слова на свете, но Джанлука слегка сжал мне плечи, приводя в чувство. Избегая деталей, я поведал про извращения горбуна и с удовольствием перешёл к теме побега.

Адвокат похитителей — толстый и потный дядька — задался целью морально уничтожить меня прямо в зале суда, задавая такие вопросы, от формулировки которых мне становилось трудно дышать. Но Джанлука с его адвокатом это предусмотрели, и мой защитник практически все вопросы отклонил под разными формулировками. Толстяк остался ни с чем.

Потом я вернулся на место. У меня было такое состояние, будто я не спал трое суток. Я буквально с ног валился от усталости. Синьора Марина гладила меня по плечу и хвалила, Джанлука сказал, что он гордится мной, а мне жутко хотелось спать.

Уходили из зала суда мы под вспышки фотоаппаратов. Журналисты сыпали вопросами, желая получить эксклюзив. Джанлука стянул внимание прессы на себя, чтобы мы с Софией могли спокойно сесть в машину. Последнее, что я услышал от него, пока не захлопнулась дверца, была фраза «негодяи получат по заслугам».

Ночь после суда я провёл в доме Менотти. Днём я чувствовал себя хорошо, зато всю ночь меня мучили кошмары. Мне снилось, что горбун душит меня и опускает связанным по рукам и ногам в большую кастрюлю с кипящей водой. Я вырывался из его рук, кричал, звал Джанлуку и полицию, но всё было напрасно. В тот самый момент, когда тело моё коснулось бурлящей воды, я проснулся — в холодном поту и в слезах. И почувствовал чью-то руку на плече. Ещё не отойдя от сна, я вскрикнул и шарахнулся в сторону.

— Тихо, пострел, тихо, — услышал я голос Джанлуки. — Это просто сон.

И тут я понял, где я и кто сидит на моей кровати. Мне стало нестерпимо стыдно из-за своей реакции, но, с другой стороны, я был так счастлив, что рядом был Джанлука, а не горбун.

— Иди сюда, — футболист вытащил меня из-под одеяла и усадил к себе на колени, обняв за плечи. Я уткнулся лбом ему в грудь и впервые в жизни заплакал на руках чужого для меня человека. Он утешал меня, поглаживая по спине, говорил, что мужчины должны время от времени плакать, но только так, чтобы не видели женщины.

Когда моя тихая истерика подошла к концу, Джанлука отнёс меня в ванную, чтобы я умылся. По пути он рассказал мне смешную историю из своего детства, как он однажды гостил у тёти и вот так же ночью пошёл в туалет, запнулся о спавшую в коридоре собаку, упал и разбил нос.