Первый узбек: Канувшие в вечность

Наталия Николаевна Трябина (2025)

Окончание исторического романа «Первый узбек» возвращает читателя в удивительный и экзотический мир средневековой Азии. Новые главы завершат дальнейшую историю Абдуллахана II и других героев масштабной саги, чьё действие разворачивается в XVI веке. Жизнь обычных людей и коварство дворцовых интриг знати, каждодневный быт ремесленников и дехкан, большая политика правителей Востока образуют детальную и яркую картину далекого прошлого.

Глава 2.

Суд для народа, судья для себя

Жаркая ночь подходила к концу, на смену ей приходило такое же жаркое утро. За ними последует не менее жаркий день. Если бы не чилля-хона*, то не знаю, что бы я стал делать. Как я не любою зиму, то так же плохо переношу жару. Избегая холода можно закутаться в ватный чапан, согреться углями жаровни, от жары только и остаётся, что скрыться под землёй. В Арке чилля-хона для меня была отстроена в дальнем углу сада, вход в неё скрывали густые заросли кустарника. Невысокие стены из гувалля предохраняли от удушающей жары.

Сама чилля-хона была вместительная, и предусмотрена для сорокадневного поста с начала месяца Зу-л-Каада до серединыЗу-л-Хиджа. Нет в других странах такого погодного сезона как у нас. Ни от кого я этого не слышал. Многие купцы, попадающие в середине лета в Мавераннахр, ужасаются. Но некоторые из них побывавшие в пустыне Текла-Макан говорят, что в этих песках так же жарко. Купеческие караваны проходят по иссохшей местности туда-сюда, расстояние в двести пятьдесят фарсагов. Некоторые теряются, не зря это место называют «Пойдёшь — не вернёшься», или «Оставленное в покое место».

Прямиком по пустыне никто не передвигается, идут севернее или южнее огненного нутра этого земного ужаса. Но без китайских товаров нам никак не обойтись. Тут ещё появилось препятствие для нашей выгодной торговли — морской путь. Я думал об этом, но на всё воля Всевышнего. Если морской путь выгоднее, то никогда купеческий караван не пойдёт по безлюдным и опасным дорогам.

Вот уже тридцать лет я постепенно, но неуклонно провожу изменения в управлении государством. Системы налогов, сборов и управления, перекочевавшие от Саманидов, Караханидов и Темуридов, меня никогда не радовали. Саманиды правили давно, Караханиды уничтожили владетельное сословие — дехкан. Скажи сейчас кому-нибудь, что дехкане это владельцы огромных и богатых поселений, передаваемых по наследству, такого умника на смех поднимут.

Дехкане в правлении караханидов, были единственной силой, способной дать отпор завоевателям. Кочевники смекнули — не воевать со всем народом, а отрубить голову сопротивления. Кадиваров* и кашаварзов* захватчики освободили от власти дехкан, низведя последних до состояния бесправного землепашца. У них отобрали землю, власть, право суда и дали свободу всем остальным. Народ не понял, что свобода без земли пустой звук, а когда понял, то на его шее уже сидели другие правители. Не свои, знакомые до последней чёрточки характера, а пришлые, оставшиеся навсегда. Дехкане вместе с остальными превратились в основное податное население. Даже арабы в своё время опирались на дехкан, роднились с ними, получив от правителей поселений мощную поддержку в деле закабаления новых подданных.

Система управления как караханидов*, так и монголов была основана на привилегированном положении захватчиков. Местным ничего не оставалось, как подчиниться и забыть о свободе. Приспособиться.

Шейбанихан начал изменять систему управления, я лишь смиренно следовал его путём. Именно он точно поделил по примеру Саманидов всё управление в государстве на даргах* и диван*. Даргахом управлял он сам. В него входили гарем, зорабхона и всё то, что составляло удобства и утехи жизни хана во время отдыха. Мой отец занимался лишь гаремом.

— Султан Абдулла! Когда тебе надоест воевать и заниматься государственными делами, ты поймёшь, что самое приятное место на свете это гарем. Там играет музыка, прелестные девушки танцуют и поют, некоторые услаждают мой слух стихами. В гареме моя душа отдыхает, а тело получает неземное удовольствие. — Глаза моего отца и верховного правителя Бухары становились масляными, он прикрывал их веками и погружался в созерцание своего внутреннего мира.

Видимо, он настолько многообразен, что мой отец, великий хан Искандер, забывался и начинал посапывать, предаваясь мечтам и молитвам. Он никогда не задумывался, сколько средств уходит на его любимую игрушку. Когда я попытался посоветоваться с ним по поводу зорабханы* и других административных улучшений, он лишь махнул рукой «Делай, как знаешь».

Мои приближённые, это те, кого я не допускал до серьёзных должностей и дел, частенько за моей спиной говорили, что я отобрал у законного султана власть. Но не объявляю себя единственным правителем лишь из уважения к нему. Смешнее я ничего в жизни не слышал! Кто, когда и где отказывается от власти из уважения к правителю, пусть даже отцу?

Получается, что меня никто из двоюродных братьев и их сыновей не уважает, если до сих пор мечтают сбросить с трона? Вплоть до того, что нанимают отравителей и убийц! В подлунном мире нет ни одного короля и царя, хана или султана, кто бы избежал столько покушений, сколько Всевышний позволил избежать мне? Лишь тщательно отрегулированная система охраны, руководимая Зульфикаром, позволяет надеяться на мою счастливую старость.

Во время чилли жизнь замирает. Лишь те, от кого зависит наше пропитание, работают, но стараются делать всё в ночное время. Особая ответственность ложится на мирабов*. Не будь людей, поливающих поля, сады и огороды водой из протекающих каналов и арыков, от голода вымрет всё государство. Не понадобится ни Таваккул, ни кто-либо ещё.

Вся система водоснабжения, строительства и её поддержания в надлежащем состоянии носит название «илм ал-хайал», я же использую западное слово ирригация. Оно сложное, но полнее отражает эту систему. Лишь некоторые наши города располагаются в долинах рек, все остальные отстроены на берегах каналов. Например, Ташкент, невдалеке от которого окопался Таваккул, питают каналы Бозсу и Салар, отведённые от Чирчика.

Множество каналов, арыков, вододелителей, плотин, хаузов*, сардоб* и снегохранилищ были возведены в глубокой древности. Потомкам оставалось лишь тщательно следить за их исправностью. Поэтому у нас есть такая повинность — бегар*. Люди, независимо от того, ремесленники они, купцы, мелкие торговцы или дехкане, обязаны две недели отработать на бегаре. Чаще всего, это очистка арыков от мусора, веток, листьев и их углубление. Иногда это строительство дворцов, мечетей, крепостных стен и многого другого.

Редко беки, эмиры или чиновники нанимают народ на строительство всех этих сооружений, чаще всего используют бесплатный и крайне некачаственный труд людей, призванных через жарчи*. Я до сих пор с отвращением взираю на крепостную стену Бухары…

Только по течению реки Заравшан располагаются два десятка отводных каналов и около семисот плотин, выстроенных уступами. Они дают возможность сеять пшеницу, рис и ячмень, сажать плодовые деревья и виноградники, разводить домашнюю птицу и выращивать цветы.

Постепенно курпача* подо мной пропитывается потом. За ночь я просыпаюсь и засыпаю несколько раз, меняя курпачи и подушки. Проснуться просто, а вот заснуть тяжело. Тут же в голову лезут разные мысли, иногда довольно глупые и несуразные. Так и сейчас — жара медленно заползает в моё укрытие. В дни молитвенного бдения мы с Зульфикаром видимся намного реже, чем всегда. Ни у кого нет желания воевать, плести интриги, подсылать ко мне убийц или сочинять гадости про окружающих для собственного удовольствия. Лишь охранная сотня, несмотря на разморённое состояние, несёт службу и старается уберечь своего хана от возможных происков врагов. Я бы не стал заниматься этим во время чилли, тут мозги могут свариться, не успев додумать все детали очередной каверзы.

Я не очень много ем, но во время чилли аппетит пропадает совсем. Нариман категорически запрещает в это время пить кумыс, он с пеной у рта настаивает на горячем зелёном чае! Как можно в такую жару пить чай?

— Великий хан! Если вы пьёте холодный кумыс, то разница ощущений между вашим драгоценным нутром и внешней оболочкой достигает небывалой величины и вы начинаете обильно потеть. С потом из вашего бесценного тела выходят так необходимые организму соли! Но если вы будете пить горячий чай, совсем немного, лишь орошая язык и гортань, то такого разброса не будет. Вы будете меньше потеть и терять ценные ресурсы.

Всё я понимаю. Но, как ребёнок, не могу удержаться. Так и сейчас, стоило отхлебнуть пол пиалы кумыса, так я просто умылся солёным потом. Абдул-Кадыр, стоя на пороге чилля хоны укоризненно смотрит на меня, держа в руках поднос с чайником и пиалами. Он получил от табиба строгое указание, но не может его выполнить. Я и сам не могу понять, как он не даст мне кумыса? Он тоже теряется, оказавшись между двух огней. Но я могу его наказать, а вот Нариман не сможет!

Кроме дехкан, поливающих поля и огороды, сейчас работают лишь купцы-торговцы, для них нет ни чилли, ни мороза, ни разбойников, ни трудностей бездорожья. Для облегчения их необходимого труда и многочисленных передвижений я приказал строить дороги, сардобы и мосты. Они у меня вызывали восторг и умиление. Я видел старые каменные мосты, построенные сотни лет назад. Видел деревянные, навесные, сплетённые из верёвок и хвороста, чудом соединяющие два утёса и висящие над ущельями…

Одним из монументальных сооружений был водораспределительный мост на Заравшане близ Кермине. Это был второй грандиозный мост, построенный Али. Если первый через Кашка-Дарью мост опирался на четырнадцать арок и в длину составлял чуть больше ста пятидесяти кари, то мост возле Кермине был длиной двести тридцать кари и опирался на двадцать две арки. Он был сооружён в 988 году хиджры. Эти мосты были настолько массивны и величественны, что я не сомневаюсь — они простоят сотни лет. Эти сооружения приносят огромную пользу.

В то время, когда я намеревался строить мосты, у меня была очень напряжённая борьба с Баба-ханом. Тогда же я смог окончательно захватить Ферганскую долину. Всё свалилось в одно огромное горе — в год строительства моста через Кашка-Дарью я потерял своего горячо любимого отца! Он был не таким правителем, как все остальные. Он никогда не передавал меня своим есаулам, он часто разговаривал со мной. Именно благодаря его участию и благородному отношению я и смог не только укрепить государство, но и обильно украсить его многообразными нововведениями.

Исмаил ибн Тахир ибн Махмуд, замеченный мною ещё во время строительства первого крытого рынка много знал о строительстве каменных арочных мостов. Когда они с Али и Ульмасом объединили свои таланты и возможности, то возведение титанических многоарочных сооружений не стало неподъёмной ношей в их работе. Оказывается в Иране много рек и ещё больше мостов. Соединились опыт Исмаила и мастерство моего придворного архитектора. Рассчитал проект и стоимость сооружений Ульмас.

Я сжалился над Абдул-Кадыром и приказал принести утреннюю еду. Куда бы мне её потом спрятать, чтобы дастурханчи и табиб не заметили, что я совсем перестал кушать? Я хочу сырых овощей и фруктов. Я с удовольствием ем огурцы, редис. Я знаю, что это не совсем красиво, но я умираю от удовольствия, когда поедаю чеснок. Чеснок в плове люблю до самозабвения. И молодой чеснок всегда на моём столе. Не так давно я заметил, что съедая головку чеснока, я терзаю желудок. Сегодня я сделаю перерыв. Тем более что потом изо рта страшно воняет. И уже не чесноком, а какой-то затхлой гадостью!

Славяне едят много чеснока. Иногда от Марьям разит тухлятиной и меня начинает тошнить. Неужели Хамид ничего не чувствует? Как-то я спросил:

— Марьям, ты всегда обильно кушаешь. Но почему ты потребляешь много чеснока? Он что, придаёт аппетит или он настолько тебе нравится? У меня от него тяжесть в желудке…

— Великий хан! На Руси из острых приправ лишь чеснок. Я так к нему привыкла, что даже множество пряностей и приятных приправ местной кухни меня пока не смогли отучить от чеснока. Я постараюсь его больше не есть. Я понимаю, что запах от него гнусный…

Достаточно редко я вкушаю пищу в одиночестве. Но чилля это то время, когда я никого не хочу возле себя видеть. Мало того, что я сам обливаюсь потом, но видеть возле себя влажные и истекающие влагой людей я не хочу. Особенно за едой.

Я похрустел огурцом, попробовал на зуб редиску. Отщипнул лепёшку. Ого, сегодня лепёшка какая-то особенная. Я не заметил, как съел её всю и поискал глазами — где вторая? У нас никогда одну лепёшку, один огурец или одно яблоко на дастархан не кладут. Вторая лепёшка оправилась за первой.

— Абдул-Кадыр, кто сегодня пёк лепёшки? Отныне только этот человек будет печь их для меня. Передай ему золотой таньга. Я доволен.

Ещё больше был доволен дастурханчи. Его помощник через несколько мгновений вернулся с коренастым джигитом. У того были странно огромные руки. При виде меня он тут же рухнул на колени. О Всевышний, как мне их всех отучить от этого кувыркания? Думаю, что никак, поскольку мой сын выстраивает из коленопреклонённых подданных Балха огромные площади. Вот народ и не хочет привыкать к хорошему. Зачем, если лет через пять-шесть они все встанут на колени? Шайтан с ним, пусть стоит на коленях.

— Джигит, у тебя очень вкусные лепёшки. Как тебя зовут, и давно ли ты находишься в ханской кухне?

— Великий хан, светоч лазурного неба! Я нахожусь на ханской кухне вот уже семь лет. Бакавулбаши Фатхулла-оглы доверил мне незабываемую честь — испечь для великого хана утреннюю лепёшку. Зовут меня Юлдаш. Мой отец, дед, прадед и все остальные мужчины нашей семьи пекли лепёшки.

— А теперь скажи, Юлдаш, что ты добавил в тесто?

— Ничего, великий хан. Ничего. В замесе мука, соль, сахар, коровье масло и отстоянная кипячёная тёплая вода. Ещё закваска. Но я месил тесто так долго, как мог. Я месил его с перерывами с вечерней молитвы до утренней. Простите, но если вы сядете на эту лепёшку своим драгоценным телом, то она не испортится, и через мгновение примет ту форму, которую я ей придал. — Я не стал садиться на лепёшку, но сжал кусочек в кулаке и через некоторое время отпустил. Чудо! Кусочек распрямился и принял прежнюю форму.

— Абдул-Кадыр. Отныне лепёшки для моего дастархана будет печь Юлдаш. Дайте ему в помощь двух человек, а то он без сна умрёт…

Приятное утро привело меня в благодушное настроение. Но ненадолго. Работа, кроме мирабов и лепёшечников, дехкан и ремесленников никогда не закончится у хана. Как бы я не хотел закрыться в чилля-хоне и ничего не делать, государственные дела за меня никто не сделает. Вот и Зульфикар показался на пороге моего убежища, да не один, а в сопровождении трёх серых чекменей. Одного я знаю в лицо, это Алишер. Два другие безликие, молчаливые и крепкие джигиты. Они уже приходили неделю назад.

Это их посылал Зульфикар за седобородым стариком. Он заподозрил незнакомца в отравлении Кара-Касыма и убийстве мальчишки Авлода. История, рассказанная о поисках старика, была грустной, в некоторых местах смешной, но по сути трагической.

Назим и Углом получили от своего наиба Зульфикар-ака указание скрытно найти и привезти правдами и неправдами белобородого старика в Бухару. Зульфикар хорошо знал своих людей, эти двое выросли на его глазах из тщедушных забитых сирот, потерявших родителей и росших в семье угрюмого неряшливого кожемяки. У того своих детей было немало, а тут ещё притащились из Джизака дети его сестры. Их дом разорил Баба-хан. Мать с отцом были убиты, старшая сестра замордована до смерти его великими батырами. Мальчишки, побираясь в дороге, еле добрались до Бухары, поскольку джизакские родственники отца тоже были убиты или взяты в плен. Деваться братьям было некуда.

Дядюшка совсем не обрадовался их появлению. Мальчишкам было не больше семи — восьми лет, делать они ничего толком не умели, а вот ели каждый день. Работа кожемяки была тяжёлой и очень грязной. Отмокающие кожи воняли, их надо было чистить прокисшей мочой и калом, мять, менять воду, опять чистить. Все кожемяки жили на берегу Заравшана, намного ниже по течению, чем стоял город. Амаки делал простую кожу из шкур не забитых, а павших животных. Та шла на чорики*, убогие, ничем не украшенные свободные калоши без каблуков на толстой подошве.

Мальчишки своими слабыми руками должны были мять кожи, втирать в них жир, чтобы те стали мягче. Но самой тяжёлой работой было удаление со шкуры шерсти. Это была работа не для детей. Став немного постарше братья решили убежать от своего добренького дядюшки, но проболтавшись на базаре неделю, вернулись домой. Голодные и измученные. Амаки воспользовался случаем и выгнал их взашей. Сами виноваты. Тут хоть кусок лепёшки, вдоволь сырой воды и тонкая курпача ночью, а на улице ничего. Бухарские закоулки и тупики заполняли нищие, воры, грабители и бездомные.

Они пытались побираться, но им никто не подавал, их гоняли сами нищие. Мальчики пытались стать тащишками, но уж очень они были тщедушными. Братья долго бродили по базарам неприкаянными, голодными и оборванными, пока с ними не произошла почти сказочная история.

Толкаясь на базаре и надеясь, что кому-то понадобиться поднести товар до дома за кусок лепёшки, они заметили, что возле одного справно одетого старичка образовалась куча-мала из десяти-пятнадцати полуголых орущих мальчишек. Братья давно приметили их на базаре, это были мелкие воришки. Сделав кучу-малу, они посылали самого ловкого вывернуть пояс у любопытного зеваки. Быть воришками братьям не хотелось. Однажды они видели, как четырём взрослым ворам отрубают кисти рук. С руками-то жизни нет, а без рук совсем пропадёшь.

Из кучи шевелящихся и вопящих тел выполз подросток и мелким бесом попытался улепетнуть в сторону узенькой улочки. Назим заметил, как тот воришка сунул за пазуху маленький кожаный мешочек. Он дал подножку незадачливому вору, но лезть к нему за пазуху не стал, а закричал во всё горло:

— Амаки, ваш мешочек у него за пазухой!

Старичок резво подскочил к лежащему на спине мальчишке. Но успел лишь вытащить свой мешочек — воришка вскочил на ноги и удрал. За ним помчалась вся ватага. Пробегая мимо братьев, один прокричал:

— Ещё раз увижу на базаре — прирежу. — Старичок, вцепившись в обретённый мешочек обоими руками, с недоверием смотрел на оборванных братьев.

— Ваши друзья убежали, а вас бросили. Я сейчас стражников позову, и вам отрубят руки.

— Амаки, мы не воры. Мы спасли ваш мешочек с деньгами, а вы нас хотите лишить рук. За что? Мы ничего плохого не сделали. Или вам жаль медного фельса двум бедным сиротам на лепёшку? Мы уже два дня ничего не ели.

— Много вас таких, сиротиночек. Приведу я вас домой, а ночью придут ваши друзья и всю семью перережут…

Братья поняли, что старичок ничем им не поможет, даже благодарить не хочет. У младшего, Углома, покатились слёзы. От голода и от страха за свои руки он сел в пыль и закрыв голову руками, зарыдал. Старший крепился, а старичок проскрипел:

— Скажите спасибо, что я стражников не зову. И нечего реветь, лучше бы родителям помогали.

За ними наблюдала пожилая женщина с огромной корзиной, укрытой чистой тряпицей. Она раза два видела этих мальчишек и не заметила, чтобы они воровали. Да, попрошайничали, но всегда предлагали помощь — поднести, убрать, последить…

Она подошла к старику и властно бросила:

— Ты жадный и бесчестный человек. — Потом повернулась к братьям. — Берите корзину. Да смотрите, не уроните.

Старик смешался, нелепо замахал руками и нырнул в гущу народа, бродящего по базару. Корзина, подхваченная мальцами, была не тяжёлой, из неё доносилось попискивание. Ребята вслед за дородной женщиной дошли до Арка. От страха у обоих задрожали руки. Они были уверены, что именно в Арке их лишат не только рук, но и жизни. Всё обошлось. Женщина, проходя мимо стражников, стоящих на дальних хозяйственных воротах, указала на братьев и весело крикнула:

–Новые цыплята на птичьем дворе будут пшено клевать… — стражники засмеялись, пропуская их внутрь.

Кундуз-апа была птичницей, она откармливала цыплят к ханскому столу. Назим и Углом поняли, что теперь они не помрут с голоду и не станут ворами или каракчи*. Они научились ухаживать за мелкой живностью, вовремя наполнять поилки, кормить крохотных цыплят рублеными яйцами, давать творог или катык. Подросших цыпок кормили сваренным пшеном, смешанным с измельчённой травой. Её надо было выискивать по берегам арыков и каналов Бухары, а потом меленько рубить острой тяпкой. На кухне нужно было собирать очистки от репы, моркови, других овощей и фруктов, тщательно мыть их и измельчать.

Когда цыплятам было по три луны и весили они по муту, то их надо было забивать и относить на кухню. Там их ощипывали, потрошили и готовили разные вкусные блюда. Мальчишкам так полюбились цыплята, что никогда не смотрели, как Курбан-ака отрубает им головы. Курятину братья в рот не брали, даже если были очень голодные.

Жили братья там же, где неженатые скотники и птичники. На заднем, хозяйственном дворе Арка располагаясь длинная мазанка. Запах помёта от птичника не доходил до нежных ноздрей великого хана и его приближённых эмиров. Так бы и доросли нищие братья до должности птичника от мальчишек на побегушках, но всё в руках Всевышнего. На птичник повадилась забегать толстая и наглая крыса со своим многочисленным прожорливым выводком. Они не столько душили и жрали цыплят, сколько пугали их. Пуганые цыплята плохо росли, и мясо их было совсем невкусным.

Братья долго ломали голову, как избавиться от этой напасти, а затем придумали ловушку для крыс. Они соорудили нечто такое, что повеселило всех птичников и окончательно изменило жизнь сирот. Ловушка была похожа на домик, под крышей которого в тонкой сетке была подвешена приманка — только что вылупившийся пищащий цыплёнок. Добраться до лакомства крыса могла по дощечке, но та не закреплялась, а свободно висела над капканом. Своим весом крыса открывала ловушку и падала в неё, так и не полакомившись испуганным желторотым цыплёнком. Это изобретение до того прославило мальчишек, что на них пришёл посмотреть сам кукельдаш хана Зульфикар-ака. Он посмотрел на ловушку, на мальчишек и забрал их с собой. Кундуз-апа долго молилась в этот день:

— Слава Аллаху, я не ошиблась! Всевышний направлял меня в тот горестный день и дал мне возможность совершить благородный поступок. Теперь эти дети станут опорой и защитой нашего великого хана. Может, когда-нибудь братья вспомнят меня и смогут отблагодарить. Но мне ничего не нужно. — Одинокая вдова иногда приводила беспризорных детей на птичник, но лишь эти надолго задержались, а затем остались в Арке. Остальные быстро учились приворовывать или ленились. Таких с позором выгоняли.

Зульфикар «увидел» Назима и Углома. Они не часто стояли возле ханской спальни или кабинета, редко сопровождали великого хана в его походах. Чаще всего они сидели и изобретали ловушки, капканы, западни и схроны, в которые попадали враги великого правителя. Они, как и все в ханской сотне хорошо стреляли из ружья, мушкета, лука, владели саблей, неплохо дрались, но лучше всего придумывали западни.

Именно поэтому по следам седобородого благообразного старичка отправились изобретательные каламушларни кирувчи*. Среди соратников по-другому братьев не называли. Все знали, что они могут выследить и поймать любого затаившегося хоть зверя, хоть человека. Хоть самого искусного вора.

В Джизак братья попали спустя пять дней. Они передвигались не по горным ущельям, указанным пенджикенскими мальчишками, справедливо решив, что трое человек не станут на горных кручах ломать ноги себе и своим коням. Поэтому вернулись вниз по течению Заравшана и в первом же селении на пути в Джизак в придорожной чайхане рассказали грустную историю ссоры своего отца со стареньким и любимым бобо.

Глупая ссора произошла на пустом месте: бобо хотел, чтобы братья, то есть они, женились на внучках его давнего друга, а его сын не хотел этого, поскольку договорился о женитьбе сыновей со своими друзьями. Старик долго тряс своей белой бородой, но упрямый наследник не уступал. Тогда бобо, рассердившись, покинул дом и оправился к своей дочери в Джизак. С собой он взял двух слуг, чтобы в пути не ограбили и не убили лихие каракчи.

— Мы следуем за ним из самого Самарканда. Но почему-то наш бобо делает петли на своём пути, вроде зайца… Мы же его любим и согласны жениться хоть на дочерях шайтана, лишь бы дедушка вернулся домой. — Утирая призрачные слёзы, самозабвенно врали братья.

Чайханщик долго выспрашивал о привычках бобо, видимо не хотел выдать понравившегося человека незнакомым людям. Не зря Зульфикар полдня провёл с детворой Пенджикента, те много интересного рассказали ему: как старик пьёт чай, как закидывает насвай* под язык, как моет руки. Как кричит на своих слуг, как их лупит. Самое главное, во что был одет и сколько у него денег. Братья, перебивая друг друга, сетовали на то, что денег у бобо совсем нет. Что слуги его скоро бросят, а может и ограбят. Чайханщик уверенно возразил:

— Всё вы говорите верно, но деньги у вашего бобо есть, и их много. Поэтому его слуги не обижаются на тычки и удары его ещё крепкой руки. Но он не говорил, что едет из Самарканда, он говорил, что родом из Ургута. И едет по торговой надобности. Я не мог в это поверить, поклажи с собой у них немного, товара никакого нет.

— Не может быть! Наш бобо никогда никого не обманывал. Может быть это другой, похожий на него человек! — изобразил искреннее недоверие Назим. Он закатил глаза и продолжил. — Неужели мы потеряли нашего любимого дедушку, горе нам, горе!

Передвигаясь от одного убогого поселения к другому более унылому, братья точно шли по следу «своего» бобо. Их история обрастала точными приметами старика, услышанными в предыдущей кишлачной чайхане.

Джизак их встретил огромной крепостью. Та была не меньше бухарского Арка и окружена роскошными арчами, густо растущими по склонам невысоких гор. Потратив почти день, братья отыскали следы своего бобо, но лишь следы. Недолго пробыв в Джизаке, занимая одну из лучших комнат в караван-сарае, он рассказывал всем и каждому о скорой смерти Абдуллахана.

Потом старик внезапно исчез. Люди на базарах говорили, что его схватили «серые чекмени» бухарского хана, и никакой он не дедушка двум джигитам, а подлый шпион Таваккула.

Братья, используя скудные сведения, бросились в сторону Ташкента и на полпути к нему нагнали неуловимого отравителя. Кудрат, с одним из охранников, чего-то дожидался в убогой чайхане. Ютился в крохотной комнатке над чадящей кухней и кувшинами пил запрещённое вино. Из бессвязных сетований старика на жизнь братья поняли, что одного охранника он отправил к Таваккулу и смиренно ожидал участи за то, что не отравил до конца бухарского хана. Об этом он случайно узнал в Джизаке от проходивших в сторону Оша купцов. В очередной раз заведя разговор о кончине хана, шпион наткнулся на насмешки погонщиков:

— А кого это мы видели, выезжая из Бухары? Тень великого хана? Что-то эта тень была слишком резвая. Она долго разговаривала с караванбаши, а потом одарила его пятью золотыми таньга* за сведения о китайских товарах. — Погонщики ещё долго смеялись над стариком. Именно из-за странных сведений он сбежал из Джизака и теперь ждал скорой расправы, не решаясь явиться на глаза султану Таваккулу.

Смекнув, в чём дело, братья притворились посланниками кипчакского султана. Язык кипчаков каждый воин сотни знал как свой родной. Кудрат-ака, как про себя называли его ханские нукеры, уставившись на мнимых посланников воспалёнными красными глазами и смердя гнусными винными парами, уверял джигитов, что он чудесно справился с поручением. Ненавистный Абдулла умер. Но как-то так получилось, что хан воскрес, Кудрат-ака объяснить этого чуда великим батырам не может.

— Я и мальчишку прикончил. Никто не догадается, куда ведут следы отравителя. Абдулла испустил дух, он заснул вечным сном в жутких мучениях, он загнулся! — Раскрыв пошире глаза и припав к кувшину с вином, старик заорал: — Он сдох! Сдох, я знаю! От яда, подмешанного в курт, нет противоядия…

С этими словам старик откинулся на спину и захрапел. Рядом давно спал его стражник. Два дня братья неустанно плели двойную махаффу* с прорезями для толстых ремней. Ими братья собирались закрепить своих пленников на время дороги. Братья поили старика и его охранника вином с мёдом, разведённым в нём кокнаром*. Кормили сладостями, позволявшими скрыть противный вкус зелья.

Подходящая рабочая лошадь нашлась у чайханщика. Тот неприлично громко радовался возможности избавиться от странных гостей. Хоть и получил от них много денег, но пьяная болтовня Кудрата о смерти хана напугала даже видавшего виды владельца чайханы. Несмотря на это, видя безвыходное положение братьев, за старую лошадь денег запросил как за скакуна-ферганца.

Лучше бы он этого не делал. Братья показали медную пайцзу и забрали коня даром. Напоследок предупредили:

— Кто бы ни спрашивал тебя о постояльцах, любителях запрещённого вина, ты должен отвечать, что ничего не знаешь. Были, жили, пили, ели, но уехали. Уехали в сторону Заамина. Когда уехали, ты не помнишь. Заплатили тебе они немного, жадноватые были. Ты всё понял? О нас тебе лучше не вспоминать, а что забрали седобородого постояльца с охранником — забыть. Если кому расскажешь, то не будешь знать, откуда к тебе смерть прилетит!

Чайханщик упал на колени, проклиная себя за непомерную скупость. Он много получил от белобородого старика, но не удержался и хотел получить ещё и за полудохлую колченогую лошадь. Говорил ему покойный отец — десять пальцев в рот не засунешь, не послушался. Сам виноват. И кто эти джигиты? А если рассказать нукерам султана Таваккула, иногда заезжающим в чайхану? Здесь у него наступило просветление в мозгах, чайханщик намертво забыл о джигитах, стариках, их охранниках и своей старой лошади.

Перед тем как усадить своих пленников а махаффу, братья растворили в очередном кувшине побольше кокнара, и напоили снадобьем слабо отбивающихся охранника и старика. Осторожно передвигаясь караванными путями, они не останавливались в тех чайханах, где расспрашивали о своём бобо, огибали эти селения дугой и выезжали на дорогу лишь когда отъезжали достаточно далеко. Полторы луны спустя крохотная группа прибыла в Бухару и прямиком отправилась в зиндан*.

Я был доволен этим двумя джигитами. Дело они сделали настолько ловко, что ни один волосок не упал с головы пленников. Правда, они уже не могли обходиться без кокнара, но это ненадолго. Я прикажу их обоих казнить, а Зульфикар радовался, что их легко допрашивать. Стоит положить рядом с собой горошину кокнара, как старик и охранник заливались соловьями, рассказывая все мелкие и крупные подробности этого преступления.

Грело душу, что не мой сын задумал и осуществил это злодеяние, не он покушался на мою жизнь, а презренный Таваккул. И это ему я, в своё время, подарил Мианкаль? Да лучше бы я себе руку отрубил!

— Зульфикар, как зовут этого отравителя? И где его родина, семья, родные? Ты говорил, что он может использовать различные языки нашей страны?

— Великий хан, вы не поверите, но этот выкидыш гиены своего имени, данного отцом, не помнит! Он поменял столько имён, сколько их есть на белом свете! Семьи у него нет и никогда не было. Что он делал с женщинами, вам лучше не знать. Он рассказал обо всех покушениях, совершённых на вас Таваккулом. И был уверен, что последнее покушение удалось. — Братья в этом месте дружно замотали головами.

— Великий хан, позвольте сказать… — старший из джигитов, приземистый, крепко сбитый, с приятным лицом молодой мужчина, тихонько вставил. — Этот Кудрат был уверен, что смог нанести вам вред. Ему рассказали, что вы ели курт, и что умерли, и вас похоронили, не приведи Всевышний такому произойти!

— Как это так? И кто это такой? — несмотря на чиллю, я был готов вскочить и бежать туда, где спрятался предатель! Захватить, пытать. Медленно топить, вытаскивать из воды и отрубать каждый день по пальцу…

— Великий хан, это один из предводителей узбекского племени юз или кыргыз, Мухаммад Баки-бий. — Едва слышно, с натугой выговорил Зульфикар. — Но когда мы вернулись из Кермине, в ваших покоях его не было. Потом я выяснил, что тело Кора-Касыма он видел, ваш брат Ибадулла-султан вспомнил это. Хотя о нашем приезде он не знал, мы же не ночевали в Арке. Поэтому решил, что это вы умерли. Как же он был изумлён, увидя вас утром живым и здоровым! Но своему приятелю успел сообщить, что хана отравили и тот умер в мучениях.

— Это ты откуда знаешь? И почему мне ничего не сказали? Неужели я всё должен узнавать последним?

— Великий хан! Зная, как вы страдаете во время чилли, я решил сначала всё выяснить, а уж потом докладывать вам. К сожалению, я до сих пор не знаю, дурак этот Мухаммад Баки-бий или действительно соглядатай…

— Это почему ты не знаешь? Тебе времени не хватило или желания? Надо было пытать этого бия!

— Великий хан, я бы так и сделал, но Мухаммад Баки главный среди юзов и трогать его опасно. Племя юз второе по численности среди узбекских племён, у них много смелых джигитов, и половина из них в наших войсках. Здесь нужна хитрость…

Зульфикар потянулся к кумысу, а я захотел жирного мяса. Так всегда бывает, когда что-то надо сделать или принять сложное решение. Абдул-Кадыр понял без слов, все дастурханчи приметливые. Они наблюдают за мной с настойчивостью сокола, выслеживающего добычу. Замечают малейшие перепады настроения и давно поняли: когда я работаю, то ем жирное мясо и густую похлёбку.

Не прошло и четверти часа, как мои зубы вонзились в истекающий жиром кусок баранины. Я старательно запихивал в рот зелёный лук, чеснок, редьку, лепёшки. Куда делось утреннее благодушное состояние? Племя юз… Да, это самое крупное племя. В основном они расселены в Ферганской долине, а долина эта! О Всевышний, это же самая богатая часть моего государства! Прав Зульфикар, в который раз прав! Трогать его нельзя, но если поймать на чём-нибудь и попытаться уличить в связах с моими врагами? Но я не дослушал ещё тех двух джигитов.

Они сидели на другом конце маленького дастархана и так же старательно уничтожали жареное мясо и свежие овощи. Не зря мне понравились лепёшки. Зульфикар, откусив кусок, весело хмыкнул:

— Великий хан, у вас всегда на дастархане самые лучшие блюда. Даже простые лепёшки не такие простые, как у остальных людей. Таких лепёшек я никогда не пробовал. Поделитесь, откуда у вас этот лепёшечный чародей?

С полным ртом я пытался рассказать про Юлдаша, но потом сжал в кулаке кусок лепёшки и немного погодя разжал. Зульфикар удивился, а мне стало приятно от этой мелочи. Я успокоился. Ещё некоторое время мы уничтожали еду с трёх подносов и лишь после этого я поднял глаза на джигитов.

— Джигиты, вы пять недель тащили этих доглядчиков и отравителей в Бухару. Может быть, они что-то говорили, одурманенные кокнаром? — Если вина я не пью по запретам Всевышнего, то кокнара я боюсь больше воды и огня.

Когда я болею или страдаю от ран, я запрещаю давать мне эту гадость. Да, больно, но терпеть можно. Я часто видел людей, потерявших человеческий облик из-за него. Если вино это запрет и от него всегда можно отказаться, то от кокнара ни один человек, привыкший к нему, отказаться не может. Он рыдает, он плачет, он может отдать за кокнар всё: богатство, детей, про честь я уже не говорю. Честь и волю кокнари теряет первыми. Но мои охранники использовали его для развязывания языков. Ужасно, но к кокнару привыкают и животные.

— Великий хан! — вытирая руки концом хлопчатого полотенца, ответил старший. — Великий хан! Про Мухаммад Баки, Кудрат много говорил. Отравитель склонял вашего сардара к предательству, но очень осторожно. Рассказывал про вас мелкие гадости, хотел сделать того своим сообщником. Но вождь юзов не поддался на уговоры и деньги.

Младший брат сидел с таким видом, словно перец жёг ему язык. Я перевёл на него взгляд и кивнул.

— Великий хан! — затараторил нетерпеливый джигит. — Мне почему-то показалось по лепету Кудрата, что у Мухаммада Баки есть высокий покровитель. Его он любит и готов служить бесплатно. Даром! Нас с братом это очень удивило. Простите нас, мы решили, что это ваш родственник.

Родственник? Близких родственников мало, это Ибадулла-султан и его единственный сын Абдуламин, остальные его дети — это дочери. Несмотря на огромный гарем, Ибадулла-султан не плодил наследников, опасаясь распрей после своей смерти. Дальше идут дети моей сестры, три сына Джанибек-султана. Но на первом месте стоит мой сын Абдулмумин. На кого упал корыстный взгляд Мухаммада Баки? Неужели на моего брата и его сына?

На меня в упор смотрел Зульфикар. Он отрицательно качал головой. Нет, у моего брата и его сына было столько возможных случаев быстро закопать меня где-нибудь в безлюдной степи, что не сосчитать. Согласен, это не Ибадулла-султан. Сыновья Зухры-беким? Их надежды на престол довольно призрачны. А после рождения моего внука, равны самой интересной цифре — нулю. Остаётся Абдулмумин. Но он и так наследник!? Всё я понял. Они хотят приблизить восхождение Абдулмумина. Ну что ж. Я такой возможности им не предоставлю.

В шпионских делах я если и понимаю, то ровно столько же, сколько в подбрасывании хвороста в костёр. В этом деле разбираются джигиты, сидящие за моим дастарханом, их отец и наставник, мой молочный брат. Осталось спросить у них, что они все думают и чего хотят предпринять. Я сам могу лишь приказать пытать всех юзов, но судя по глазам Зульфикара, этой глупости он не допустит.

Старший джигит вопросительно смотрел на меня.

— Говори, джигит, чего вы там придумали?

— Великий хан! Мы сами отравителей не допрашивали, это делали знающие люди. Мы лишь написали всё, что они говорили в бреду и передали палачам и дознатчикам. Сами бродили возле дома Мухаммада Баки и заметили, что у того прекрасная голубятня. Если есть простые голуби, то есть и почтовые.

Я всё понял. Но не понял, это же всю голубятню перебить надо? Нет, я опять ошибался. Младший с горящими глазами подхватил слова брата.

— Великий хан! А если сбивать почтовых голубей?

Я думал совсем недолго. Джигиты не совсем понимают, что голубь не ястреб и не сокол. Он вылетает из голубятни как стрела, пущенная искусным лучником. Он взмывает вверх, делает круг над своим домом и потом летит туда, откуда прилетел. Голубь из Карши никогда не полетит в Джизак, он туда дороги не знает.

— О том, чтобы сбить голубя, даже не мечтайте. Гонцов надо задерживать.

Почему молчит Зульфикар? Почему проглотил язык Алишер? Понятно, они заранее обо всём договорились, а сейчас знакомят меня с возможными путями выявления предателя. Тоже хорошо. И как они не боятся Зульфикара? Я сам иногда пугаюсь, что там ещё кукельдаш выдумает? Хотя чего им пугаться, они до своего появления в сотне прошли адовы муки. Про этих братьев Зульфикар рассказывал, что они работали у дяди, мяли кожи. И было им по восемь — десять лет. После работы кожемяки любая помойка раем покажется! А ещё я видел крысиную ловушку. Как же я смеялся над глупостью крыс!

Эти братья любую крысу, обитающую в Арке, загонят в ловушку. Зульфикар удовлетворённо кивнул. Никаких пыток, никаких казней — не будет бунта среди юзов, всё будет тихо. Как задержать нежелательных гонцов Зульфикар с каламушларни придумают. За всё время разговора Алишер не проронил ни слова. Я вспомнил слова Зульфикара: «воин, без дела сотрясающий воздух своими речами, уже не воин»!

Я опять захотел есть. Время приближается к полуденной молитве, после неё можно и поесть. Надо отпустить джигитов. Им работать нужно. Я всё время думал о том, сколько же денег Зульфикар им платит? Оказалось, он даёт нукерам столько, сколько они просят. Иногда это сотни таньга, иногда кучка фельсов*. При них всегда есть деньги, кокнар, вино, какие-то драгоценности. Однажды я спросил:

— Неужели никто из моей сотни с этим богатством не сбежал?

— Куда? — в недоумении спросил Зульфикар? — Их никто не держит, они преданы тебе не за деньги. За свою жизнь они тебе преданы. Если кто хочет уйти, он уходит. Но после такой жизни, полной действительной жизни, всё остальное существование кажется пресным. Они остаются помощниками, они уже не дерутся, но всё замечают и обо всём доносят. А ещё разносят нужные тебе слухи. Я таким людям доверяю. Их много. Некоторые из них женаты, у многих есть дети. Но ни один не прислал своего ребёнка ко мне. Я бы тоже этого не сделал.

Нет таких слабоголовых, что хотели бы для своих детей жизни, полной лишений и опасностей. Но другие, не имея опыта ведения интриг, теории заговоров и шпионажа, лезут в эту выгребную яму! Мухаммад Баки, куда же ты сунул свой нос? Чего тебе мало? Решено, я приглашу его на обед. Не на пир, не на сборище, а на скромный ханский обед, где будут сидеть лишь мои родственники. Джанибек с сыновьями, Ибадулла-султан с сыном и Зульфикар с сыновьями. Я поделился своей гениальной задумкой с кукельдашем. Хохотнув от удовольствия, он крикнул эшиг-ага-баши, чтобы ко всем были посланы скороходы: хан сегодня желает вкушать пищу в присутствии любимых родственников.

Лишь смерть могла избавить перечисленных людей от возможности не показаться на глаза хану. Ибадулла придёт с удовольствием, у него новая наложница из славянок, в обход Асмиры и жены он от неё не выходит. Он будет громко рассказывать о её действительных или мнимых достоинствах. Его сын чуть младше Абдулмумина. Он будет доволен, не так часто дядя-хан приглашает племянника в свои покои. Джанибек должен порадоваться приглашению, я редко балую его лицезрением своей особы. Может же он посидеть со своими сыновьями за моим дастарханом? Дети Зульфикара мне нужны для того, чтобы разбавили напыщенное собрание. Пусть поговорят о новых золотых украшениях. Правда, на людях теперь многие мужчины появляются без колец и браслетов…

— Великий хан!—молодые джигиты ушли, и мы с Зульфикаром снова стали братьями. — Ты хорошо придумал с этим маленьким пиром. А что если мы в конце обеда притащим Кудрата на глаза твоим гостям? Ему уже два дня не давали кокнара, он плачет и вопит. Он умоляет стражников дать ему эту отраву. Он жуёт свою пропотевшую рубаху, надеясь получить хоть немного зелья. Вот мы и поглядим, у кого он будет просить кокнар. А потом спросим у этого человека, откуда он знает отравителя хана.

Мне стало страшно. Страшно, что у Зульфикара такой изворотливый и изощрённый мозг. Если бы он был на стороне моего сына или Таваккула, да любого моего врага, я не дал за свою жизнь не только медного фельса, я не дал бы за неё яичной скорлупы.

— Зульфикар, а ты не боишься сам себя?

— Это почему я должен себя бояться? Потому что я умный и хорошо соображаю, как тебя защитить? Прости, но вместе с тобой я защищаю и себя, простого сына резчика по дереву. Лишь рядом с тобой я чего-то значу.

— Не прибедняйся. И не набивай себе цену. — Мне в голову пришла ещё одна мысль. Я никогда не спрашивал, а теперь что-то подтолкнуло меня. — Зульфикар, ты пробовал кокнар? И вино? И алкоголь?

— Конечно, пробовал! Как бы я мог тебя предостеречь от него, показывая невзначай кокнари, если бы сам не знал, что это такое? И все твои охранники пробовали, из четырёх сотен лишь двое не устояли. Они продолжили принимать кокнар. Чтобы не терять друзей, мы их безболезненно отправили в сады Аллаха.

Нет, мне не страшно. Пусть будет страшно моим многочисленным врагам. У них нет Зульфикара.

Спустя некоторое время мы вышли из чилля-хоны. Сказать, что было жарко, значить приуменьшить до предела ощущение того пекла, в котором мы оказались. Хорошо ещё, что большая часть Арка это сады и цветники. Земля в них покрыта травой и по сторонам дорожки в неглубоких арыках журчит вода. В кронах деревьев стрекочут птицы. Это не голосистые соловьи, их можно услышать лишь поздней ночью. Не перепёлки и не канарейки. Это щебечут и трещат обыкновенные саранчовые скворцы. Многие их не любят, а мне они не мешают. Они тщательно оберегают свою территорию, поэтому приближение кошки, хищной птицы или человека они воспринимают покушением и поднимается жуткий гвалт. Любой звук меня радует, он говорит о спокойствии в саду и самом Арке.

Зульфикар на ходу отдавал распоряжения. Медленно передвигаясь, мы направились в малую пиршественную залу. Это так сказано «малая», в ней могли поместиться полтора десятка человек. Нас и будет примерно столько. В самом Арке не было жарко. Стены Арка толщиной в пять-шесть кари саманного кирпича. Они великолепно удерживают тепло зимой и не допускают жару внутрь во время чилли.

Я так наелся жирного мяса, что приказал не варить шурпу или маставу, я велел сделать чалоп*. Его готовят на айране, а это почти кумыс. Ещё чучвары* с зеленью. Надо добавить машхурду*. Надо побольше сладкого, это для Ибадуллы-султана. Если я не хочу мяса, это не говорит о том, что все остальные должны голодать. Плов. Но не с бараниной, а с курятиной. И ещё жареных цыплят, я их могу кушать всегда.

Я так увлёкся мыслями о еде, что совсем перестал слушать Зульфикара.

Тот, кого мечтательный Авлод называл Кудрат-ака, сидел в тёмном помещении, куда свет попадал из крохотного окна, тоскливо притулившегося под самым потолком. Света было мало, но ему и не нужен был свет. Третий день его никуда не выводят и не дают того, что стало составлять основу и счастье всей жизни. Всё, что было до этого момента важным и нужным, превратилось для Кудрата в мелкую непонятную возню. Лишь тёмный шарик, медленно растворяющийся в воде, дающий неизмеримое наслаждение стал его настоящей жизнью.

Он сидел в луже мочи и не собирался подниматься с этого зловонного места. Что в этой вони особенного: она не бьёт по глазам, она лишь слегка затрагивает его ноздри. А то, что сыро, так это хорошо. Не так жарко. Но и жары он не чувствовал, как не чувствовал голода. У него теперь осталась одна жажда, один смысл его существования — кокнар. Он давно не вспоминал свою жизнь, а сейчас старался забыть всё то, что ещё осталось в голове. Она была полна сожалений, почему он раньше не понимал простой вещи: ничего не нужно делать, никуда не надо бежать и убивать глупых людишек! Надо лишь иметь побольше кокнара, пить его, заталкивать в себя этой неземной радости столько, сколько влезет.

Какая-то его часть, в которой осталось что-то человеческое, твердила ему, что он попал в плен. Он рассказал своим мучителям-благодетелям всё, что они спрашивали. Его обязательно казнят. Но тут же в разговор вступала вторая, значительно большая часть его нынешнего разума. Пусть казнят, но если перед казнью дадут кокнара, то пусть режут, пилят кости, выкалывают глаза. Могут даже использовать как женщину, ему всё равно. Лишь бы дали того блаженства, к какому он привык за короткое время.

У старика из безвольно открытого рта текли слюни, смешиваясь с соплями, и застывали на горячей коже противной коростой. Руки тряслись, и если он пытался стереть эту слизь, то они промахивались, и не могли выполнить простейшее движение. Ноги сводила судорога. Глаза слезились, они почти ничего не видели. Перед ними мелькали круги, разноцветные пятна, смутные образы. Но внутренним взором старик видел шарик кокнара. Из крепкого, сильного пожилого человека, Кудрат превратился в развалину, дурно пахнущую и потерявшую человеческую душу.

Таваккул ни за что бы не узнал в нём своего самого лучшего шпиона. Ему всегда казалось, что Кудрат может вывернуться из любого безвыходного положения. Но здесь враги переиграли Таваккула во всём.

Почти год Кудрат провёл в Бухаре, пытаясь подобраться к врагу своего хозяина и благодетеля. Появившись в Бухаре, он не торопился в пасть к тигру, а медленно и тщательно собирал сведения обо всех изменениях, происшедших в охране хана после неудавшегося покушения за два года до этого. Щелочек для проникновения в Арк было много, но надо было найти такие, что позволят не только выполнить задуманное, но и безопасно отступить, скрыться после смерти Абдуллахана. Кудрат никогда не добавлял к имени хана цветистое определение «Великий». Для него великим был Таваккул. Он поселился подальше от Арка, рядом с бухарскими банями. Место было удобное для его дел. В бане язык у человека развязывается сам собой.

Мужчина приходит в хаммам*, если у него есть время и деньги. Люди приходят туда не столько мыться, сколько поговорить, сделать массаж, удалить лишние волоски с тела, побрить голову, подправить бороду и усы. На это требуется много времени. После бани расслабленный человек пьёт чай из семи трав, успокоительный и целебный. Потом, сидя в кюльхане*, размышляет и наслаждается покоем. В это время с человеком можно говорить обо всём, начиная с болтовни о любимой наложнице и заканчивая здоровьем хана. От обсуждения ханского здоровья недолго перейти и к его неправильным действиям во время последней войны или строительства очередного убогого чуда. Но всё это в зависимости от ответов нового знакомого.

Ни в коем случае нельзя уговаривать собеседника, навязывая ему своё мнение. И если собеседник не согласен — извиняться и ставить на нём крест и переходить к другому бездельнику. Сидя в бане, шатаясь по базарам, толкаясь среди праздных ротозеев на перепелиных боях и схватках алабаев, можно многое услышать. Например, что у одного стражника после кончины осталась семья, а его несчастный сын в кухне ненавистного хана подбрасывает кизяк в топку. Можно навострить уши и понять, что старейшина племени юз очень любит наследника престола и порицает нынешнего хана за мягкость к врагам.

— Как можно было простить ташкентцев, закидавших войска хана грязью, их надо было всех продать в рабство…

… — Да, амаки*, вы же помните, как купцы рассказывали, что Абдулмумин никого не щадит, всех врагов наказывает. Как положено!

— Всё так, правоверные! Врагов надо пытать и казнить. У нас за год было лишь три казни, да и то без пыток. Это что за хан-размазня!

Кудрат всё это впитывал и делал зарубочки на память, потом тщательно следил за теми людьми, намеченными им для осуществления своих замыслов. Никого он в свои планы не посвящал, всех использовал, не объясняя и не раскрывая истинных причин своих действий.

Много времени он потратил на Авлода. Хотя в конце концов мальчишку пришлось прирезать, но на всё воля Аллаха. Мухаммад Баки-бий не поддался на туманные уговоры, но Кудрат был уверен, что это самый главный враг Абдуллахана в Арке. Только умный и терпеливый. Хорошо, лазутчику казахского султана торопиться некуда. Но как же он был изумлён, когда узнал, что убит не хан, а его двойник. И всё это он выяснил после того, как отправил Таваккулу радостное известие об уничтожении его врага. Хорошо, что султан ещё более недоверчивый, чем его незадачливый шпион.

Что было бы, если он поверил Кудрату? Попал бы в западню. Так что сидя в вонючей луже и изредка приходя в сознание, старик корил себя за доверчивость. Но недолго.

Сладкой музыкой лязгнул затвор. В отворённом низеньком проёме двери показались те двое джигитов, что щедро поили его кокнаром. Старик вскочил на ноги, что-то залепетал, забормотал, попытался схватить джигитов за руки. Но старший строго сказал:

— Сейчас ты совершишь полное омовение в лохани. Бани в зиндане нет. Потом тебе дадут чистую одежду, а не эти кошмарные лохмотья. Потом мы отведём тебя в одно место, где за дастарханом будет сидеть несколько мужчин. И если ты кого-то узнаешь, то попросишь у него кокнара. Ты всё понял? Ты должен попросить лишь у того, кого ты видел в бане, на базаре или к кому ходил в гости. Если ты сделаешь неправильно, то больше никогда кокнара не поучишь. Знаешь, в каких мучениях умирают кокнари?

Старик затрясся. Каждая частица его тела ходила ходуном, зуб на зуб не попадал, несмотря на духоту и вонь каменного мешка. Он яростно тряс головой, соглашаясь с каждым словом и слыша лишь то, что ему какой-то знакомый даст самую нужную вещь в жизни.

— Да, да великие джигиты, да, Рустамы на земле и солнце на небе! Я всё сделаю, как вы говорите. Я не ошибусь, пусть это будет сам Мухаммад. Я не побоюсь сказать, что я его знаю и с ним разговаривал…

Углом брезгливо смотрел на старика. Он помнил, что проходил испытание кокнаром. Тот был противный. Но ему сказали, что противным кокнар бывает первый-второй раз, на третий раз он приятный, а после четвёртого раза ты станешь его рабом. Углом не хотел становиться рабом этой гадости, но второй раз тоже выпил зелье. Состояние удовольствия полученного от смеси ему не понравилось. В голове стоял туман, руки-ноги не слушались, а говорил он такую ерунду, что потом ему полгода было стыдно за своё нелепое бормотание.

Спустя некоторое время он присутствовал на испытании новичка и понял, что в своё время выглядел не самым худшим образом, бывают случаи пострашнее. Теперь, глядя на старика, Углом поклялся самой страшной клятвой всеми силами избегать такого жуткого случая. Если захватили в плен и влили насильно кокнар, лучше убить себя, пока в силах. После пятого раза будешь думать не о смерти, а лишь об этом чудовищном зелье.

Кроме этого Углом понял и хорошо запомнил, что зелье лишает не только совести, чести, памяти и привязанности, оно лишает человека радости чувствовать настоящую боль от удара, от пореза ножом, от ничтожной царапины или укуса зверя. Остаётся одна боль, что не сравниться с той, которую он знал, боль от недостатка дурмана. Как-то джигит видел связанного пленника и не мог понять, почему его не развязывают. Тогда Алишер, уважаемый друг Хамида, самого хитрого нукера Великого хана, пояснил молодому парню:

— Если его оставить со свободными руками, он себе вены перегрызёт. Он начнёт пить свою кровь… — тогда парнишка не поверил.

Спустя некоторое время пленника развязали. Он вцепился в запястье мёртвой хваткой. Ему кинжалом, порезавшим губы, с трудом разжали челюсти, а кокнари заливался счастливым смехом, слизывая капли крови, текущие по подбородку. Всё это оставляло глубокий, неизгладимый след в памяти нукеров.

Старик суетился, торопливо семенил, притоптывая босыми ступнями, всё время пытался заглянуть в глаза обоим парням. От него нестерпимо воняло. Голос отравителя был неровный, иногда переходил на детский визг, потом он начинал причитать бабским голосом, затем срывался на грубый мужской рык. Но тут же замолкал и начинал тихонько визжать противным скрипучим фальцетом. Слова, вылетающие изо рта старика, были несвязными. Невозможно было понять, о чём он говорит — то вспоминает Таваккула, то каких-то давних друзей, с кем в молодости угонял отары. Он говорил о женщинах, с каркающим смехом вспоминал гадости, что творил с ними. В эти мгновения его конвульсивно дёргающееся лицо становилось наиболее отвратительным.

Углом, не сдержавшись, стукнул старика по спине камчой*, хлестнул изо всех сил, но тот даже не заметил удара и не поморщился. Словно комар пролетел мимо и даже не глотнул отравленной крови. Молодому джигиту было страшно: за такое короткое время взрослый, умудрённый жизненным опытом и опасным занятием лазутчика, так быстро сломался. Но потом вспомнил, как Зульфикар-ака пояснил:

— Вам повезло, что вы захватили его полумёртвым от пьянства. Это всё наложилось на неудачное покушение, отравитель был уверен, что Великий хан умер. Смертельное разочарование, страх наказания, вино и кокнар убили его. Поэтому все поручения, что вы получаете, вы должны не только выполнить, вы должны три-четыре раза перепроверить, а всё ли вы сделали как надо? Вы видите плачевный результат плохой работы. В ней не должно быть ошибок. — Зульфикар-ака замолчал.

Алишер-ака оглядел молодых нукеров:

— Это то, о чём я вам не устаю повторять. Не думайте, что вы самые умные. Если погибните вы, то ничего страшного не произойдёт, у нас есть смена. Но если, не приведи Всевышний, вы допустите покушение на самого драгоценного правителя, то от вас мокрого места не останется.

Вымытому старику дали еду, простую басму с лепёшкой и чайник зелёного чая. Он вцепился обеими руками в нестерпимо горячий чайник и начал глотать кипяток, обжигаясь и отплёвываясь. Через несколько мгновений он понял, что кокнара в чае нет, и заплакал. Зарыдал так горько, как не рыдает женщина над телом единственного сына, погибшего страшной смертью. Как не плачут дети на поминках по безвременно ушедшим в сады Всевышнего родителям.

— Вы подлые шакалы, вы меня обманули! Где кокнар, где счастье моей жизни…

— Да ты совсем потерял память! Я же сказал тебе, что мы тебя отведём в большой дом, где будет много народу. Забыл? Если ты сейчас всё это не съешь, то мы никуда не пойдём, а ты вернёшься туда, откуда мы тебя взяли… — братья, старик и тюремщики сидели во дворе зиндана в тени единственного дерева на тонких циновках.

— Я вспомнил, я всё вспомнил! Я всё съем. Я ни крошки не оставлю.

Старик начал запихивать в рот куски лепёшки, через край косы вливал в себя бульон, давился варёными овощами, прихлёбывал чай.

— Помедленнее жри. Если подавишься и сдохнешь, то не сможешь съесть кокнара.

Старик испуганно остановился и начал медленно, аккуратно жевать, не торопясь отрывал крохотные кусочки лепёшки и тщательно перемалывал ещё крепкими зубами. Когда последний глоток был сделан и последний кусочек пережёван, Назим скомандовал:

— Теперь ты будешь спать до дневной молитвы. Потом мы пойдём, куда обещали. Понял? Помнишь, что ты будешь делать?

— Понял. Сейчас спать, потом идти, потом узнавать, потом счастье. — Он кулем свалился на бок, закрыл глаза, но не заснул, мучаясь и мечтая о дурмане, мысленно подгоняя медленно текущее время.

Мухаммад Баки-бий был стар. Он появился на свет раньше Абдуллахана лет на десять. Племя юз, где Мухаммад был верховным вождём, было крупнейшим из всех девяноста двух узбекских племён. Люди племени расселились на огромных территориях и держали верх не только в Ферганской долине, но также по течению рек Сурхандарьи и Заравшана. Основным делом юзов была война. Конечно, они занимались торговлей и ремёслами, были среди них и дехкане, но самое доходное занятие юзов — война. Всё складывалось хорошо, кто-то из юзов мог бы стать ханом на этой благодатной земле, но глупые правила, что лишь чингизид может быть ханом, лишала Мухаммада Баки-бия уверенности в благополучном будущем.

Не всегда существовало такое правило. Великий Тимур ставил чингизидов, этих слизняков и трусов ханами, позволяя восседать на троне и иметь гарем, а сам вершил историю. Не спрашивая ни у кого согласия, завоевал полмира, поставил на колени всех, кого только можно и кого нельзя. Он покорил государство османов. Султан Баязед целый год просидел в клетке, наблюдая сквозь прутья решётки за разрушением своих городов. Горше всего для Баязеда было то, что его любимая жена Оливера стала наложницей Тимура. Нечего было нос задирать и грубить великому Тимуру в письмах, обзывать его грязным кочевником.

Эта история стала путеводной звездой в мечтах Мухаммада и послужила примером для подражания в желании захватить трон. Не самому. У него были сыновья и внуки. Но никчёмного хана хорошо охраняли. Уничтожить хана, несмотря на его явную глупость и слабодушие было невозможно. Он полностью повторял жизненный путь своего отца, Искандер-султана, султана-дервиша, никудышного лежебоки. Уже давно Мухаммад Баки задумал длинную интригу. «Извне не осилишь — изнутри побеждай». Её плодами он не сможет воспользоваться, но его дети, внуки и все юзы, будут только в выигрыше. Он решил всячески помогать ханскому наследнику, жестокому пьянице Абдулмумину, взойти на престол. Потом одним разом лишить того реальной власти, оставить бездельнику гарем и вино. А самому, или сыновьям и внукам, править великим государством. Не только тем, что попало в руки, надо будет расширить границы.

Не тратить огромные деньги на строительство никому ненужных медресе, городских стен, ворот, мостов и сардоб. Все деньги пустить на создание огромной армии. Эта орда сметёт с лица земли Китай! Что не удалось Тимуру, то удастся юзам. Потом они захватят Индию с полоумным родственником хана, Акбаршахом. Тот погряз в потакании местным религиям. Где это видано, чтобы у завоёванных народов были такие же права, как и у завоевателей? Это настолько неразумно, что местные подняли голову. Любимая жена Акбаршаха индуска! Что, мало мусульманок? Имя у неё такое странное Мариам уз-Замани, раджпутская принцесса из Амбера. Так что наследник хиндустанского престола Джахангир даже не полностью мусульманин.

Поэтому Хиндустан надо захватить. А там придёт черёд и еретического Ирана.

Такие мысли грели душу Мухаммада Баки. Но вёл он себя крайне осторожно. Никогда не показывал в разговорах особого расположения к Абдулмумину. Но регулярно сообщал ему обо всех тайнах жизни Арка, в какие удавалось проникнуть. К нему часто подходили и пытались втянуть в свои заговоры многочисленные недовольные правлением Абдуллахана, но он делал вид, что не понимает, о чём идёт речь. Никто и никогда не заподозрил главу племени юз в предательстве, так искусно он прятал своё недовольство от посторонних глаз. Даже этот хитрый молочный брат хана, безродный Зульфикар, сосредоточивший в своих руках больше власти, чем хан, не догадывался о его шпионаже. Не столько в пользу Абдулмумина, сколько в свою.

Когда придёт время, а оно придёт обязательно, его внуки будут править не только Мавераннахром, они будут править всем миром! Появится новая тысячелетняя династия, Бакиды! Люди будут благословлять его имя и почитать выше Александра Македонского или Чингизхана!

Его доверенными людьми были лишь родственники, и только мужчины, достигшие двадцати — двадцати пяти лет. Воспитывали мальчиков в преданности не хану, а своей семье и своему племени. Иначе смерть или изгнание.

Племя юз было не монголоидным, оно было тюркским и окончательно сформировалось при отце Мухаммада Баки. Можно сказать, что он стоял у истоков появления этого народа. Как всякие выскочки и новички в политике, они стремились закрепить свои привилегии и особый статус. Поэтому в молодых воспитывалась воинственность и презрение к другим племенам. Лишь мы, юзы, достойные быть выше всех. Юзы не преуспевали в науках и искусствах, они не почитали эти бессмысленные занятия. Ни песня, ни картинка, ни музыка не накормят и золота не дадут! Хотя основы грамоты знали. Куда без них — ни донос не написать, ни соратникам не сообщить о срочных новостях.

Приглашение в Арк, переданное через посыльного, застало Мухаммада Баки-бия врасплох. Он лучше, чем кто-либо другой знал, что хан ненавидит жару и никуда в это время не выходит. Сидит в своей чилля-хоне, потягивая холодный кумыс. Мухаммад Баки терпеть не мог этот напиток. Он предпочитал шербет или медовую воду, считал их полезными для своего здоровья. Что могло случиться, с чего этому чингизиду захотелось пригласить Мухаммада на обед? Немного ослабил Мухаммад своё внимание, понадеявшись на заведённый порядок, вот и неожиданность. Но ничего страшного, во время чилли всё спит…

Отравляясь в Арк, он решил взять опахальщика, фарраша, четырёх нукеров для сопровождения и своего внука Алтынбека, сына Зиннура, своего наследника. Алтынбек, родившийся у Зиннура последним, был нескладным, но крепким парнем. Не очень умным, скорее глупым, с сонными узкими глазками. Мухаммад Баки редко с ним разговаривал. Мальчик послушный и покладистый. Его не посвящали ни в какие тайны. Если Мухаммада ждёт зиндан, то Алтынбек ничего не расскажет, потому что ничего не знает. Такого не жалко. У самого Мухаммада в манжете рукава вшит промасленный пакетик с ядом. Он знал, что никто не может выдержать пыток. Если за дело берутся палачи из зиндана, то и у мёртвого развяжется язык.

Прийти к хану без свиты было неуважение не только к самому себе, но и к хану. Можно прихватить ещё кого-нибудь, но этих людей вполне хватит. В пиршественную залу кроме опахальщика никого не пустят, да Абдуллахан может своих опахальщиков поставить за спинами приглашённых. Надо сходить в отхожее место и постараться выдавить из себя всё, чтобы на пиру кушать побольше. Будешь плохо кушать, хан может рассердиться. Но опять пить этот отвратительный кумыс…

Внешне юзы не сильно отличались от узбеков и других племён Мавераннахра. Такие же высоко поднятые скулы, тонкие губы, раскосые глаза, смуглая кожа. Мухаммад Баки-бий походил на всех остальных, но ростом был намного выше, чем низкорослый Абдуллахан. Он был не худой, но кряжистый и без того безобразного пуза, украшающего его ненавистного врага.

Внук пошёл в деда, но у него ешё даже не пробились первые волоски усов, хотя лет ему было уже шестнадцать. Был он без дедовских мускулов, но уже достаточно дородным, круглолицым и молчаливым. Только это и требовалось от увальня, сидеть тихо, слушать, запоминать и пить кумыс. В отличие от деда Алтынбек кумыса мог выпить три больших кувшина.

Мухаммад Баки подозревал, что внучок и вино попробовал. Он не мог взять в толк, почему хан так яростно запрещает пить вино, ведь никому это вреда не наносит? Ничего страшного, что Коран не разрешает, там много недозволенного, но все нарушают эти правила. Лишь бы муллы и ишаны не придрались, а так греши сколько угодно. Грех, как и смирение, тоже от Всевышнего. Совершенно безгрешных людей нет, и никогда не было.

После дневной молитвы я отправился на маленький пир. Для меня это был день, наполненный работой. Необходимо было тщательно следить за лицами своих родственников и подмечать малейшие изменения в их настроении и состоянии. Рядом будет Зульфикар, но он будет не столько следить, сколько думать и сопоставлять. Комната возле обеденных покоев переполнена народом: опахальщики, фарроши*, нукеры, родственники, сами приглашённые, да тут человек пятьдесят. Я-то приказал прийти десятку родственников. Сейчас они смотрят друг на друга и высчитывают, кто прогадал со свитой и притащил меньше людей, чем остальные. Я с трудом подавил улыбку.

— Все ваши нукеры, опахальщики и другие сопровождающие отправятся в большую пиршественную залу, их там накормят. А вы все можете пройти и сесть там, где вам будет удобно. — Мне вздумалось пошутить: я войду последним и сам выберу, где мне сесть. Они все рассядутся, и не будут знать, где я захочу расположиться.

— Великий хан, счастье моей жизни! Позвольте присутствовать на обеде моему внуку Алтынбеку? Это невыразимая честь для меня и для него! Умоляю. — Так вот это кто. Внука притащил. Я утвердительно кивнул, пусть заходит со всеми.

Я убеждён, что этот рыхлый парень ничего не знает и его не жалко. Если бы Мухаммад привёл старшего сына, я мог предположить, что вождь юзов ни в чём не замешан. А сейчас я почти уверен, что в доме Мухаммад Баки в Бухаре никого не осталось. Я поднял глаза на Зульфикара. Он так же подумал, но проверять не стал. Мы же не станем убивать их, нам нужно понять, как далеко зашли их планы по моему свержению. Для этого они должны узнать, что я подозреваю его лишь в разговорах с отравителем. Он успокоится и станет смелее. Обо всём этом мы говорили с Зульфикаром до начала обеда.

Все сели кучками. Джанибек, как это не покажется странным, был моим племянником. Его отец был женат на моей сводной старшей сестре Абдры-Масум-султан. Эта девочка была рождена от наложницы задолго до моего рождения. Я её совсем не помнил. Сам Джанибек был женат на Зухре, моей другой сестре. У нас часто женятся на родственницах, что не совсем полезно для потомства.

Джанибек привёл не только двух сыновей, но и старшего внука, Имамкулли-султана. Этот мальчик мне нравился, он был ровесник Вали-Мухаммада, но намного умнее и рассудительнее младшего сына моего зятя. Старший сын Джанибек-султана в Сиестане. Отдельной группкой сидели Зульфикар и его сыновья, рядом с ними никто не стремился сесть. Ибадулла-султан развалился в самом удобном месте дастархана, рядом с ним сидел, скромно потупив голову Абдуламин-султан. Напротив устроился на подушках Мухаммад Баки-бий. Его внук не знал, куда девать руки, они сновали по скатерти. Парень то сжимал и разжимал ладони, то прятал их в подмышки, то садился на них. Не обучен мальчик вести себя на людях. Точно, никому не нужный довесок.

Конец ознакомительного фрагмента.