Последний анархист: начало

Наталья Владимировна Игнатенко (2024)

ВНИМАНИЕ! ЭТО ХУДОЖЕСТВЕННОЕ ПРОИЗВЕДЕНИЕ, ОНО НЕ ИМЕЕТ СВЯЗИ С ИСТОРИЧЕСКИМИ СОБЫТИЯМИ И ЛИЦАМИ. На момент 1900 года в мире происходят большие научно-технические изменения, однако обычным трудягам это и не светит, ведь теперь Российская империя находилась на пороге коренного переворота и перемен в жизни целого общества, ходили слухи о свержении царской власти. В это неспокойное время молодой граф возвращается после обучения в столице в отцовский дом и встречается спустя десяток лет со своей семьёй. Он прекрасно понимает, что никогда не сойдётся с ними во взглядах. Между ним и родственниками всё чаще разгораются конфликты, в одном из которых граф узнаёт страшную семейную тайну. Желая скрыться от проблем, он ежедневно запивает своё горе в кабаке, пока к нему не подсел подозрительный незнакомец. Да, он не вызывает доверия, но ведь ничего не случиться, если излить ему свою душу…

Глава 3. Пробуждение

Глаза открыть получается не сразу, а как только это удалось стало совсем непонятно — открыты ли они вовсе? Всё пространство вокруг затянуто мраком и странной дымкой, воздух настолько тяжёлый, что попытаться вдохнуть его полной грудью было бы самоубийством. Тишина. За непроглядной тьмой не слышно ни шагов, ни голосов, ни в принципе признаков чужого присутствия — только собственное обрывистое дыхание, словно наконец остановился после долгого бега. Каждое движение скованно, чтобы подняться приходится приложить некоторые усилия. Нет даже чёткого ощущения того, что смог встать на ноги. Тем не менее, это не мешает сделать несколько медленных коротких шагов настолько неуверенно, что становится страшно от присутствия себя «где-то здесь». Вся решимость растворилась в неизвестности. Как вдруг глаз режет неяркий огонёк в кромешной темноте. Не помня себя и того, как в принципе решился сделать ещё хоть одно движение, приходится бежать на последнюю надежду, руками отодвигая с пути невидимые препятствия. Чем ближе к огню, тем явнее становится шёпот, перерастая в хоровод до этого совершенно незнакомых голосов, оглушающих всё больше, практически разрывая перепонки внушительным криком. И каждый из них желал ему скорейшей смерти.

Просыпается Глеб Дмитриевич уже в своей собственной постели наверху, голова раскалывается, а рот ужасно вяжет от сухости — наверное, все дело в паре последних стаканов воды: они явно были лишними после предыдущих двух бутылок спиртного. Особо не понимая, где он и какой сейчас час (было бы неплохо знать хотя бы то, какой на дворе год или, предположим, день недели), он ещё несколько минут лежит в постели, не отрывая глаз от белоснежного потолка, и поднимается с тихим старческим скрипом, спуская ноги с кровати, но именно в этот момент понимает, насколько эта идея была неудачной хотя бы из-за разыгравшегося головокружения, благодаря которому комната приняла форму солнечной системы в красных заспанных глазах.

Нужно время, чтобы вернуть всё на свои места и подняться с кровати, опираясь на стенку всё с теми же попытками набрать побольше воздуха, который безуспешно выдыхает с тихим шипением, вспоминая о беспокойном сне. Взгляд графа падает на зашторенное окно, сквозь которое даже не пытаются пробиваться лучи солнца, а за дверями не слышно и единого упоминания о присутствия домочадцев. Даже Анна, суетившаяся с самого утра, ни разу не побеспокоила его и не издала ни звука, зато в комнате царил идеальный порядок. Вместе с тем, как граф лениво поднимается и открывает шторы всё становится ясно — проснулся он далеко не в назначенный час, а ближе к вечеру. Лишь он пытается вспомнить причину таких изменений режима, перед глазами обрывками проносится вчерашний вечер: посиделки в кабаке, встреча с таинственным незнакомцем, разговоры на мосту и ругань встретившей его на пороге сестры — последнее было самым неприятным. Следом приходит осознание — сегодня с Елизаветой он должен побывать на вечере у какой-то графини. Боже, он даже не знает, в каком часу это будет проходить!

Именно по этой причине Глеб Дмитриевич срывается с места и спешно начинает собираться сам не зная куда и нужно ли это вовсе — ему, по крайней мере, точно нет. Пулей вылетев из комнаты, он встречается с молчанием коридоров. Дом как будто опустел. Это навевает воспоминания о детстве — таком же строгом, вычурном и сером. В прочем, улыбка Лизаветы всегда скрашивала его будни, она казалась настолько счастливой и лёгкой, что всегда хотелось брать с неё пример, вдохновляться, вместе мечтать о будущем… всё это в прошлом, теперь она кажется кислотной, натянутой и ядовитой, что невозможно смотреть, прям как эти обои на первый взгляд блеклые. С какой жалостью к нему она давит эту гримасу! Как она вообще смеет смотреть ему в глаза? Оказавшись наедине с этим пространством хочется кричать, ломать все эти портреты, крушить мебель, убежать куда-то далеко и забыться, заливая свежие раны хорошей долей алкоголя.

Но сейчас не об этом. Надо взять себя в руки. Граф решительно проходит все препятствия и наконец спускается на первый этаж, где большие настенные часы пробили семь часов вечера. Из кухни показывается седая голова, а за ней и вся всё также красивая фигуристая женщина, лицо которой не пощадили морщины. Она хмурит на него густые чёрные брови и заглядывает прямо в душу орлиными глазами.

— Проснулись наконец, Глеб Дмитриевич?! Время близится к ужину. Родители ваши давно как уехали на вечер к вашей тётке, не стали дожидаться. Конечно! Посмотрите на себя, такой стыд и свету не покажешь. Тьфу! — проговаривает та и снова уходит в кухню.

Несложно было догадаться. Граф солидно поправляет воротник и проходит вслед за ней, не забывая по дороге передразнить, пока та не видит.

— Вы, небось, есть хотите? — уже более ласково и учтиво проговаривает та.

— Благодарю, я не голоден… только пить очень хочется, — и этой фразы было достаточно, чтобы Анна отвлеклась от приготовлений и налила ему бокал воды, подавая прямо в руки без надобной аккуратности.

— Матери твоей ничего говорить не стала, сегодня о тебе справляться приходил этот твой, пьяница местный… искал он тебя в общем, представился как-то, да всех имён не упомнишь… Совсем стара я стала, а жизни и не знала… слушай вот что, свет мой, ступай, коль не надобно тебе ничего, чего глаза мозолишь?

— Погоди, да кто приходил-то? — оживился граф.

— Покуда же мне знать! Ступай, дел и без тебя много.

Пьяница? У него среди них никогда не было ни друзей, ни приятелей. Вопросов со временем становится больше, чем ответов. Выйдя из кухни, появляется огромное желание вернуться в тёплую постель и продолжить своё путешествие в мир сновидений, даже если и там, и там картина будет одинаковой. В конце концов, какое ему дело до всяких гуляк! С этой мыслью он решительно делает два шага навстречу извилистой лестнице, а через минуту уже хлопает дверью, покидая ненавистное поместье и направившись в сторону дороги, ведущей через сад к мостовой. Конечно, теперь в кабак он шёл по важному делу и пить там никаким образом не собирался: нужно всего лишь узнать имя господина, который смел его побеспокоить в такой поздний час.

Не нужно и говорить о том, что это намерение было не более чем предлогом. По дороге юноша бы и несколько раз забыл о «важном деле», если бы не одно странное обстоятельство: с виду совершенно незнакомый молодой человек, стоящий в тени, молчаливо смотрел в воду и казался совсем обездвиженным. И было бы, на самом деле, всё равно на этого господина, если бы не одно весомое обстоятельство — им оказался Владимир, подойди граф ближе, — молодой человек, с которым они познакомились вчерашним вечером. И до него, конечно, не было бы дела, но уже личные соображения касаемо собственной несуществующей репутации заставляют графа сменить маршрут и подойти к нему, дабы отправить подальше от имения.

— Добрый вечер, Владимир Владимирович, — проговаривает коротко Глеб, обращаясь к нему, причём будучи не совсем уверенным, что в принципе помнит его имя правильно.

— Глеб Дмитриевич… рад вас видеть, надеюсь, Вы в добром здравии? Как вы? — побеспокоивший ныне граф, кажется, ввёл в ступор своего собеседника, что в начале тот даже растерялся, но следом за этим взял себя в руки и встретил его вновь просиявшей на лице улыбкой не без доли издёвки в голосе, напоминающей о дозе выпитого днём ранее.

— Благодарю, я отлично себя чувствую.

— Вы куда-то собирались? Прошу прощения, я побеспокоил Вас сегодня, когда пришёл по личному делу без приглашения, но мне сообщили, что дома Вас нет.

— Не стоит об этом переживать, у меня сегодня было много работы, сами понимаете. По какому такому личному делу? — доброжелательный тон словно по щелчку сменился грубостью, но Владимир будто не замечал этого и не менял своего приветливого вида, ведя диалог с ним как со старым другом.

— Ничего особенного, я хотел немного пройтись после работы и надеялся, что Вы составите мне компанию. Надеюсь, теперь Вы мне в этом не откажите?

«Да как смеет он, бедный дворянин, от которого осталось одно лишь название, заявляться ко мне, графу и единственному наследнику важного рода, с такими незначительными и простыми предложениями?» — подумал первым делом Глеб Дмитриевич, оглядывая с ног до головы незваного гостя. Но интерес берёт верх. У него никогда не было друзей, разве что знакомые из столицы, с которыми успел спеться (а может и спиться) за время учёбы. Нет, это вовсе не шанс, и он не готов довериться людям, особенно из высшего света, какими бы они ни были.

— Не забывайтесь, Владимир Владимирович, Вы не можете так просто приходить к графу с такими предложениями. Мы с Вами никакие не приятели.

— Верно, сегодня я пришёл к своему хорошему знакомому, а не графу, и надеюсь на его расположенность ко мне.

Ещё пару секунд граф тратит время на то, чтобы осмотреть надоедливого собеседника, окидывает его внимательным взглядом и наконец высокомерно произносит:

— Благодарю за предложение, но… — прерывает свою речь тот будто бы в раздумьях, — впрочем, в этой затее нет ничего плохого. Я так вымотался за этот день, что свежий воздух перед сном пошёл бы только на пользу.

— А разве Вы сегодня не собирались ехать на вечер вместе со своей сестрой?

— Нет, Елизавета Дмитриевна уехала часом раньше, а у меня в это время был завал по обязанностям, не успел её сопроводить. А Вы, как я полагаю, всё ещё вне милости у Вашей сестры?

— Вовсе нет, причина моего прихода состоит не в этом. Она к утру уже и забыла все прошлые обиды и согласилась принять у нас Ангелину Егоровну. Уверен, они полюбят друг друга.

— Я бы не был так простодушен на твоём месте: прежде, чем приглашать её на ужин, убедись, что они не подсыпят яду друг другу в бокал.

— Что Вы говорите! Вовсе нет, Наташа… Наталья Владимировна совсем не такая и не станет ради своих целей губить чужую, совсем молодую жизнь, ей просто придётся смириться с моим выбором!

— Отчего же? Девушки крайне коварны, я бы на Вашем месте не стал им доверять.

— Давайте сменим тему, Глеб Дмитриевич, Ваши представления крайне узкие, возможно, Вы просто не были с ними хорошо знакомы. Узнай Вы Ангелину, Ваше мнение бы сразу изменилось! Она — свет моих очей, способный заменить и луну, и солнце, ангел во плоти! Мою любовь к ней не описать одними словами. Она — одна из самых начитанных и добросердечных моих знакомых! Честнее и надёжнее человека не сыскать на всём свете.

Ещё в первый день Глеб заметил, как легко заводится этот молодой человек от любого неосторожного слова и как горячо пытается доказать свою правоту, использую клишированные фразы из романов, которые, в прочем, напрягают не так уж и сильно, но таких моментов было далеко немного — большую часть времени он казался крайне нерешительным и при этом острым на язык человеком.

— Владимир, Ваша любовь ослепила Вас. Я считаю, каким бы человек ни был, верить в него — не самая лучшая идея, никогда не знаешь, что у другого на уме, и против его воли все клятвы будут пустыми.

— Как Вы не правы! Уж простите меня, Глеб Дмитриевич. Что же Вы, никогда не верили и никогда не любили?

— Мне бы Вашу простодушность. Поверьте мне, я любил, и я верил, в моей жизни было много людей, которым я готов был доверить своё будущее, но это в один день сожгло меня дотла.

— Значит, это были не «те» люди, вы неразборчивы и рассуждаете очень неправильно, граф.

— Боюсь спросить, Владимир Владимирович, где Вы нашли свою Ангелину, раз считаете, что я не прав? — вопрос Глеб Дмитриевич задаёт только для того, чтобы сменить тему и уйти от неприятных рассуждений, всё-таки даже если Владимир и прав, он бы никогда не принял его позицию.

— Я вовсе не искал её, мы познакомились пару лет назад ещё будучи студентами. Можно сказать, что у нас были одинаковые взгляды на жизнь и на… будущее Российской Империи, — последние слова тот проговорил очень тихо, чтобы никто не подслушал их разговора, таинственным тоном, словно одержимый.

— Что Вы этим хотите сказать? Какие такие взгляды? — сам не зная почему, граф вздрогнул от одного намёка на то, что сейчас он оказался на тёмной улице совсем один с человеком, у которого чёрт знает что на уме: может он вне милости у государя? Тогда не миновать беды, увидь их кто вдвоём, другие «выходцы из света» найдут способ от него избавиться. По взгляду спутника Владимир и сам понял, что сболтнул лишнего и заторопился, словно собирается уходить.

— Не стоит так беспокоиться, вижу, вы приняли меня за одного из революционеров? Это не более чем мнение, которое мы держим при себе.

— Владимир, шутки с государством всё равно что игра с огнём. У Вас не будет и единого шанса против света, не принимайте опрометчивых решений.

— Не понимаю, в чём Вы меня подозреваете? По-вашему, я похож на анархиста? — судя по тону, слова графа задели собеседника, и он окончательно потерял всякое желание к этому диалогу.

— Чёрт знает, на кого Вы похожи!

— Глеб Дмитриевич, мы ведь похожи даже больше, чем Вы думаете, так к чему Ваше беспокойство? Мы оба не любим монархию, к тому же я сам за себя в ответе, и судьбы наши ничем не связаны.

— Что Вы такое говорите?! — возмущению не было предела, даже если сказанное дворянином было правдой, в которой он сам же и признался минувшим вечером. — Как бы Вы меня не втянули в какую-нибудь историю.

— А чего Вам бояться? Смерть нас давно не пугает, она идёт попятам, а Ваш авторитет на самом деле носит сомнительный характер, когда моего и вовсе не существует более.

— К вашему сведению, я ничего не боюсь и, если бы действительно захотел, давным-давно присоединился к анархистам… да даже к той шайке, о которой сейчас говорят все газеты! «Памяти Каталонии», так ведь?

— Даже так? Я считаю, это было бы очень серьёзным и опрометчивым поступком. Собираетесь играть с огнём, граф? Вы ведь сами говорили, что с моей стороны это безрассудство.

— Нет, я всё ещё в своём уме и не пойду на такой риск, — после долгого напряжённого молчания произносит Глеб.

Конечно, он бы никогда не стал делать что-то настолько серьёзное на спор, потому что самый настоящий трус, который боится в этом признаться. Да, он никогда не пойдёт против воли отца и своего воспитания, как бы он не ненавидел весь этот свет и от этого мнения не отступится. Но что-то в груди больно защемило от одной мысли, что подчиняется монархии он только из собственной слабости.