Лабиринт Ворона

Наталья Солнцева, 2018

«Нельзя освободиться от жажды получить в свою собственность то, что получить невозможно». После корпоративного праздника исчез директор фирмы «Маркон». Алевтина Долгушина, бухгалтер фирмы, подозревает, что его убили и виновата в этом актриса Донна Луна. Она явилась на корпоратив в зловещей зеркальной маске. Ее гипнотический взгляд заворожил всех присутствующих, после выступления она пропала бесследно. Детектив-медиум Астра Ельцова соглашается помочь Долгушиной в поисках босса. Три века тому назад, при дворе царевны Софьи, уже выступала Донна Луна, тайный агент Британской короны. Она искала Магистериум – загадочный порошок, который еще называли «красным львом». Неужели все опять повторяется?

Глава 8

Москва. Август 1917 года

Ольшевскому пришлось поломать голову, прежде чем он привел содержание «писем из шкатулки», — как он окрестил свое приобретение, — в соответствие с современным стилем изложения. Все языки с течением времени претерпевают определенные изменения. Английский — не исключение.

Он не сразу смог сделать точный перевод эпистолярных откровений неизвестной дамы, которая подписывалась «Swarthy». — Что сие означало? Имя? Фамилию? Прозвище? Лексику писем можно было отнести приблизительно к семнадцатому веку, посему далеко не все слова и обороты оказались понятными. Но сию трудность быстро удалось преодолеть. Чем глубже пытливый ум исследователя проникал в смысл этих необычный посланий, тем сильнее они интриговали. На поверхностный взгляд можно было бы подумать, что некая дама сообщает своему благодетелю — то ли наставнику, то ли родственнику, то ли опекуну — о жизни в чужой стране, о новых для нее обычаях и правилах, о душевных порывах и сердечных переживаниях. Однако за всеми перечисленными обыденностями жизни крылась некая сокровенная суть, которую Swarthy, Сьюзи, старательно вуалировала. Казалось, она нарочно облекает свои послания в такую форму, дабы придать им вид банальной переписки. А на самом деле за строчками, рисующими быт и нравы той среды, куда забросила автора писем судьба, прятался подтекст. Тем более серьезный, чем тщательней он маскировался. Подразумевалось, что адресат должен был уловить сей подтекст как именно ту информацию, которую истинно желала донести до него неизвестная Сьюзи…

— Впрочем, я могу ошибаться, — бормотал ученый, потягиваясь и разминая затекшие члены. — У меня с детства бойкое воображение, от коего родители мои и товарищи по играм имели множество неприятностей и впадали в заблуждения.

У Ольшевского сложилось мнение, будто переписка велась между мужчиной и женщиной, которых связывали отнюдь не родственные и не любовные отношения. Однако же они, несомненно, являлись единомышленниками и людьми, духовно близкими между собою. Собственно, писала дама… а дошли ли ее послания по адресу? Кстати, адреса сего указано не было. Можно догадаться, что отправлять письма намеревались с нарочным, сначала сухопутным, а потом морским путем в Англию. Нарочный сей должен был знать, кому доставить корреспонденцию. Но вот доставил ли он ее? Вопрос!

Ежели не доставил, то что ему помешало? Ежели доставил, то по какой причине послания вернулись в Москву? Впрочем, потомки адресата могли приехать в Россию и привезти с собой семейный архив. Вариантов много…

Письма были сложены в хронологическим порядке и пронумерованы… видимо, уже в более позднее время. Не похоже, чтобы нумерация принадлежала руке старушки, продавшей Ольшевскому сундучок с письмами. Скорее, она получила их уже в том виде, какими они предстали перед покупателем.

Опыт работы с архивными документами, старинными рукописями и манускриптами позволили Ольшевскому сделать вышеозначенные заключения. Как ученый-филолог, он дивился красоте стиля этих затейливых посланий из прошлого. Как человек — удивлялся перечисляемым подробностям и взгляду приезжей особы на житие российское, предшествующее славным преобразованиям Петра Великого. Как мужчина — испытал вдруг необъяснимую жгучую потребность увидеть воочию даму, оставившую после себя сии строки… а пуще того, разгадать тайну, которая будто бы проступала между слов, однако не давалась уразумению…

Ольшевский завел специальную тетрадку, куда переписал на современный манер «письма из шкатулки». Разговоры доктора про грабителей, от которых он прежде отмахивался, теперь показались ему достойными внимания. Он нашел укромное местечко в кладовой, где вместо съестных припасов хранил книги, и спрятал туда деревянный сундучок, окованный по углам почерневшим металлом, вместе с его содержимым. Уходя, он прятал под матрац и тетрадку, что совершенно уж не вязалось с его убеждениями, будто бы к нему не залезут, ибо красть у него нечего, кроме бумаг и книжных томов, коими воры мало интересуются…

Тетрадка стала олицетворять для него развлечение совершенно особого рода. Читая и перечитывая сии свидетельства из прошлого, Ольшевский погружался в мир чужих страстей и тайных стремлений, постичь которые стало для него делом чести…

Первое письмо было довольно длинным:

«Мой дорогой! Уж и не чаяла добраться живой до стольного града царей московских. Не раз и не два прощалась я с белым светом и горевала о том, что не сумею оправдать ваше доверие и возложенные на меня надежды. Жизнь здешняя оказалась куда проще и опаснее, чем мы могли предполагать. Впрочем, и простота сия, и опасности заключаются в странных нравах жителей этой северной страны, холодной и пустынной, где можно долго-долго ехать, не встретив ни путника, ни селения, ни самих признаков человеческого обитания. Ужасающая нищета соседствует в Московии с невиданной роскошью, а чрезмерная богобоязненность — с самыми дичайшими суевериями. Никогда не знаешь наверняка, что на уме у кучера, у хозяина постоялого двора… у торговца в захудалой лавчонке… тем более, у служилых людей — бояр и дворян, окольничих, стольников, стряпчих, думных дьяков и прочих придворных, кои окружают особу государя. Мгновение назад наивные и доверчивые, они вдруг становятся подозрительными и лицемерными, способными на любое злодейство. Как с ними вести себя, неведомо.

По дороге к Москве мне чудом удалось избежать столкновения с разбойниками. Шайки вооруженных грабителей совершают повсеместно необычайно дерзкие и жестокие нападения. Лесную чащу, овраг, болото и даже станционный домишко, где меняют лошадей, они превращают в укрытие, откуда набрасываются на путников, ничего дурного не ожидающих. Сии сборища беглых слуг, городских бедняков и разорившихся крестьян нередко совершают ужасные смертоубийства, не щадя никого. Предводительствуют им иногда умные вожаки из высших сословий, даже княжеского роду, обиженные властелином своим. Никакие предосторожности не спасают от сей лютой напасти. Путешественника, который отправляется дальше двадцати верст, считают обреченным на неминучую погибель. Вот какова Россия! Бесконечными унылыми трактами я добиралась до города, куда вы изволили послать меня. Представьте, как я волновалась за главное мое сокровище, без коего мои действия будут сильно затруднены, если вообще возможны.

Постоялые дворы здесь деревянные, грязные, кровати с клопами, так, что я ночь напролет глаз не смыкала. Вынужденная бессонница сия не раз спасала мне жизнь. Однажды к приютившим нас хозяевам ворвались разбойники, — устрашающие крики их, свист, лязг оружия и топот ног заставили меня вскочить и приготовиться к самому худшему… Счастье, что вместе со мной на постой остановился мужчина. Он оказался знатным дворянином; весьма опрометчиво он путешествовал без свиты…

Не буду описывать, чем закончилось ночное происшествие, но несколько головорезов упокоились навеки от руки сего постояльца, и мы смогли наутро выехать в дорогу. Началась осенняя распутица. Лошади нам доставались порою истощенные, кучера — неопытные… Останавливаться на ночлег в деревнях было опасно из-за разбойничьих шаек, и благодетель мой, господин Волынский, который отбил нападение на постоялом дворе, предложил ночевать прямо в лесу. Однажды мне пришлось спать на болоте, под заунывные крики не то птиц, не то каких-то зверей… а наутро кучер нехотя объяснил, что так стонет и дышит трясина. У него на шее висел мешочек с заговоренными травами, и он молился, держась за этот мешочек.

Думала ли я, что порядки в самой Москве будут немногим лучше, нежели на бескрайних окольных землях? В царской столице больше домов деревянных, но есть и каменные палаты, принадлежащие высшей знати — боярам. Селятся они в Китай-городе, поближе к государеву дворцу. Дома сии большие, в два, а то и в три этажа… полные дворни, которая живет без надлежащего занятия и призрения^[9], каждого просителя к боярину или даже простого прохожего, особенно в вечерние часы, может обобрать и «надавать по шее», как здесь выражаются. Приживалов и челяди на боярских дворах по две сотни и более…

После захода солнца город погружается в кромешный мрак. Улицы не освещаются совершенно. В домах тускло мерцают слюдяные окошки. Жители ходят со своими фонарями или жгут факелы. Мостовых нет и в помине. Кое-где по приказу царя вымостили проходы между домами бревнами. Подобная роскошь доступна только в центре, ближе к Кремлю, где находится дворец царской семьи. Но более темноты и бездорожья докучают лихие люди, воры. Так что с наступлением сумерек лучше ездить в карете, а не ходить пешком. Карету же могут себе позволить далеко не все.

Еще в Москве орудуют «кабацкие ярыги» — пьяницы из числа людей хорошего происхождения, но доведенные вином до полного ничтожества. Таковые обозлены чрезвычайно. Кто из них не решается грабить, те толпятся у кабаков или назойливо выпрашивают подаяния. Смотреть на сие стыдно и боязно.

Невоздержание в питии сделалось тут всеобщим бедствием. Пьют поголовно — и в кружечных дворах, и в подпольных корчмах, где кроме вина еще процветают игры, продажные женщины и курение «свекольного листа». Так московиты называют табак, запрещенный в России. Его поставляют с Востока отчаянные головы, готовые ради наживы рисковать собственной жизнью. Табак курят из коровьего рога: заливают туда воду и вставляют внутрь трубку, чтобы пропускать дым через воду. Затягиваются до одурения и потери чувств. Некоторые курильщики падали на моих глазах без памяти…

Карты для игры привозят из Польши, и московиты весьма ими увлекаются. Они легко впадают в азарт, а кроме того, чураются бесед, благотворных для ума, оттого и заполняют время веселыми и бездумными развлечениями. Между ними не принято разрешать споры ударом шпаги или выстрелом. Дуэлей они не знают, и при всякой обиде или разногласии пускают в ход кулаки. Кулачные поединки здесь популярны как среди дворян, так и в народе. Даже судебные тяжбы они умудряются превратить в мордобитие. Таковы их законы.

Почему я так подробно описываю здешнюю жизнь? Да потому, что сыскать себе помощников из простолюдинов пока не могу… а кто повыше чином и при должности, те осторожно, с предвзятостью относятся ко всякого рода просьбам, особенно исходящим от иноземцев. Приходится ждать подходящего случая.

Благодетель мой, который храбро отбивался от разбойников на постоялом дворе, оказался служилым человеком, вхожим в царские палаты. На него только и уповаю…

Надеюсь, мое послание дойдет до вас, но не жду, что скоро».

Этот текст заканчивался, как и все последующие подписью — Сьюзи.

Изложенные в письмах факты и детали быта позволили Ольшевскому подтвердить вывод, что речь идет о Москве семнадцатого века, причем второй его половины. Дама — явно иностранка — как будто рисовала картины того времени, но некоторые намеки наводили на мысль, что она преследовала иную цель. Филолог пока не мог разгадать, какую. Сьюзи словно прощупывала почву, предлагая адресату варианты: разбойники… курильщики… пьяницы… картежники… Что крылось за этими вариантами?

«Письма из шкатулки» лишили Ольшевского покоя и сна, заставили забыть о бурлящих на улицах нынешней Москвы революционных выступлениях и надвигающейся на Россию катастрофе…

* * *

Москва. Наше время

— Зинаида Петровна!

Пожилая дама в черном пуховике и вязаной шапочке оглянулась.

— Это я вас окликнула, — сказала Астра.

— Извините, я тороплюсь. За внуком, в садик.

— Далеко вам добираться?

— Пару кварталов пройти, — удивленно объяснила уборщица из «Маркона». — Да только я быстро-то не могу. Одышка…

— Как же вы работаете?

— А что делать? На пенсию не больно-то разгонишься. Детям помогать надо. Дочка учится на заочном, зять получает немного, едва на еду хватает. Малец-то растет шустрый, обувка на нем горит, одежда рвется. Я ведь бабушка! Конфеткой хочу внука побаловать, игрушкой, обновку ему купить…

Астра зашагала рядом с ней, стараясь приноровиться к ее медленной, тяжелой походке. Уборщица, к счастью, оказалась словоохотливой.

— Мы здесь рядом живем. Пешком до «Маркона» минут десять будет. Удобно!

— Я вот что подумала. Может, вы хотите дополнительно подработать? Мой… друг ищет техничку для своего офиса. Убираться надо один раз в неделю, по выходным. У вас выходные тоже заняты на «Марконе»?

— Нет. В выходные я отдыхаю, внука в зоопарк вожу, гуляю с ним. Молодым-то не до ребенка. Сами еще норовят на гулянку сбежать.

— Ну, как насчет подработки? — спросила Астра. — Фирма солидная, платить будут хорошо.

Она лихорадочно соображала, куда в случае согласия пристроить уборщицу: в конструкторское бюро к Карелину или в один из отцовских филиалов?

Та приостановилась и вприщур уставилась на Астру.

— С какой стати вы мне работу предлагаете? Вы меня первый раз видите.

— Я разбираюсь в людях. К тому же помещение «Маркона» просто блестит и сверкает. У меня глаз наметанный. Соглашайтесь, Зинаида Петровна. Не пожалеете!

— Ой, не знаю…

— Выходные ведь у вас свободны, — убеждала ее Астра. — Каждую субботу в первой половине дня приедете, наведете порядок… и положите в карман приличные деньги.

Она готова была обещать Зинаиде Петровне золотые горы. Очень кстати было бы заиметь своего человека в «Марконе», который постоянно находится среди сотрудников фирмы и, естественно, в курсе всех событий.

— Вы меня ошарашили, — призналась уборщица. — Даже не знаю, что сказать… Заманчиво! С другой стороны, субботу жалко терять. Устаю я шваброй-то шаркать да пылесос таскать из комнаты в комнату. Руки болят, сердце сдает…

— Соглашайтесь. Работы там кот наплакал. Хотя бы попробуйте. Не сможете — уйдете.

На лице уборщицы отразилось колебание.

— Хорошо, — кивнула она. — Я подумаю. Деньги позарез нужны!

— Вот вам мой телефон, — обрадовалась Астра. — Звоните прямо с утра. А то потом я закручусь…

— Вы заказ-то сделали?

— Нет еще… Я хочу сначала обмерить все помещения, а потом уже оборудование выбирать.

— Тоже правильно, — переминалась с ноги на ногу уборщица. Первой попрощаться неловко, а дамочка явно уходить не торопится.

— У вас, кажется, новый директор скоро появится, — вскользь произнесла Астра. — А новая метла по-новому метет. Лучше подстраховаться.

Зинаида Петровна выпучила глаза.

— Какой еще новый? Чего вдруг новый-то?

— Ваш Тетерин умер, говорят.

— Тетерин?! — обалдела пенсионерка. — Владислав Алексеич?! Да вы что?! Когда?! Господи… я ж его третьего дня видела, живого и здорового! Он в свой кабинет заскочил, взял что-то и выскочил. Спешил. Ну надо же! Неужто самолет разбился?

Настала очередь Астры хлопать глазами:

— Какой самолет?

— На котором Владислав Алексеич вчера в отпуск улетел, с супругой. На эти… на острова. Марина сама им билеты заказывала… по телефону. Они оба разбились? Пресвятая Богородица! — всплеснула она руками. — Вот беда-то! А мы ни сном ни духом…

— Погодите… какой отпуск? Какие билеты?

— Человек три года без отпуска, — запричитала уборщица, схватившись за сердце. — Наконец, решил отдохнуть. И на тебе! Катастрофа! А вы откуда знаете про самолет? По телику передавали?

— Нет-нет… я, кажется, все перепутала. Вы меня извините, Зинаида Петровна, я не то сказала. Вероятно, фамилии похожи. Да, вспомнила! Не Тетерин, а Петелин. Точно, Петелин… и он не в самолете разбился, а под машину попал. Простите, ради бога.

— Ой, как вы меня напугали, — с облегчением выдохнула пенсионерка. — Аж сердце сжалось! Где у меня валидол-то?..

Она полезла в сумку, искать таблетки.

За забором, во дворе детского садика, с шумом резвились дети. Две воспитательницы сидели на скамейке возле песочницы и оживленно беседовали.

Астра похвалила себя за то, что вовремя сумела перестроиться. И за предусмотрительность тоже. Хорошо, что она не ляпнула про смерть Тетерина секретарше или менеджеру!

Примечания

9

Призрение — приют и пропитание.