Под небом Аустерлица

Наташа Влащенко, 2018

Самой большой ошибкой было бы думать, что этот роман – произведение «на злобу дня», художественная реконструкция реальных событий. На самом деле, это попытка передать историю человека, которого идеализм подвел практически к краху. Единственное препятствие на пути к катастрофе – профессия, дело, которое любит героиня. История Марьяны Морозовой – это инсталляция накаленной, тревожной атмосферы последних лет в Украине. Этот роман не о политиках и их окружении. «Под небом Аустерлица» – роман о том, как трудно выбирать свободу. Потому что если и стоит нам с вами что-либо хранить, то только наш идеализм – единственную монету, за которую покупается свобода.

Глава 3

Я куплю тебе новую жизнь

Киев, 2004, декабрь

…Площадь равномерно гудела праздничным гулом.

Над тысячами голов колыхалось оранжевое марево. Марьяна продиралась сквозь этот поток с гулко колотящимся сердцем. Две недели назад она приехала из родного Конотопа в Киев, на Майдан, и жизнь ее понеслась неизвестно куда. Крохотная комната подруги в общежитии, Помаранчевая революция, гудящий, как улей, город… Казалось, каждую секунду кто-то нашептывает в ухо: «Я куплю тебе новую жизнь…»

Она выросла в неблагополучном мире, который примыкал к другому, слегка отмытому, но не менее жестокому и неблагополучному. Мир этот, с затхлыми подъездами, некрасивыми женщинами и тяжелыми невеселыми праздниками, она ненавидела с детства, мечтая когда-нибудь вырваться отсюда в другое пространство, наполненное светом, смыслом и мужчинами. Эти другие мужчины смотрят на тебя с интересом, и взгляды их обещают защиту и счастье. Все эти наивные и бессистемные картинки почерпнуты ею бог знает откуда: из сотен прочитанных книг (а чтение всегда было ее страстью), любимых фильмов, из одной-единственной встречи в 9 классе — вечера, который она не забудет никогда.

Тогда к ним в город приехала с гастролями популярная группа. Она выпросила у матери 150 гривен на билет, а сразу после концерта отправилась к ним в гостиницу — единственную приличную гостиницу в городе. Такого никогда не бывало, потому что здесь, как в «Безымянной звезде», не останавливались больше, чем на две минуты, даже поезда.

Кумир увидел ее в холле и мгновенно все понял. Пригласил в бар выпить-поболтать. Она знала, зачем эти ребята зовут в бар красивых девочек. Но в этот раз ей повезло. То ли он ее пожалел, то ли понял, что Марьяна несовершеннолетняя… Во всяком случае, ей было подарено почти два часа очень интересной беседы о будущем и о том, что «провинция хороша тем, что отсюда рано или поздно надо уе…ть». На прощание он поцеловал ее в щеку, оставил телефон, подписал диск и ушел спать. Дверь возможностей казалась приоткрытой, но она знала, что никогда не позвонит ему, в этот его комфортный, пахнущий нишевым парфюмом мир.

Главное для нее он сделал — подтвердил, что побег возможен.

С того дня все, что она делала — училась, читала книги, ходила в спортзал, отказывала в романах сверстникам, — было нацелено на побег. Как у классика:

Давно, усталый раб, замыслил я побег

В обитель дальнюю трудов и чистых нег…

На свете счастья нет, но есть покой и воля.

Ей было скучно с однокурсниками, соседями по подъезду и даже близкими подругами, которые в глубине души казались чем-то временным, как бы репетицией перед настоящей жизнью и настоящими дружбами. Понятно, что все прочитанные книги «кричали» ей об обратном: дескать, ад и рай ты носишь в себе и все это ты перевезешь с собой, куда бы ни поехала. Но Марьяна отвергала эту литературную логику, надеясь на жизнь, как на самое брутальное, а потому самое действенное лекарство.

Ничего удивительного, что, едва окончив местный филфак, она бежала из своего экзистенциального мрака, как принято говорить, сломя голову и куда глаза глядят. Без денег, без надежд и без сожаления. Отъезд никак не был мечтой, просто ей хотелось прекратить этот ужас без конца.

Ей сказочно повезло: работу она нашла уже через неделю, о чем с гордостью сообщила по телефону матери, которая, прощаясь, кричала, что Марьяна сдохнет под забором, потом плакала, потом курила с подружкой на кухне и, всхлипывая, жаловалась, что теперь она точно совсем одна.

Подружка утешала:

— Зато твой теперь сможет приходить в любое время, а не только когда она в школе или в институте.

— Свет, да какая, на хрен, разница. Петр женат, и нашему счастью мешала вовсе не Марьяша…

Конечно, мать рыдала. Но Марьяна подозревала, что рыдает она не по поводу ее отъезда, а, скорее, из-за подсознательного сожаления, что сама в свое время этого не сделала, осталась тут, среди этих вонючих дворов со сломанными шведскими стенками, разбитыми рамами в подъездных окнах, кошачьей мочой и неизменно перекрашенными подрастающими дочерьми. Вот это раннее созревание молодых девушек, их прыщи, «смоки»-макияж и неизбежная беременность от очередного Петьки или Кольки казались Марьяне самыми страшными приметами маленьких городков-спутников, из которых вырваться гораздо сложнее, чем перелететь из Лондона в Сингапур.

Вообще с матерью все было так себе: ее быстротечные мужья, дурацкая йога и мини-юбки доставали Марьяну гораздо больше, чем весь Конотоп вместе взятый. Но, конечно, она ее любила, как можно любить человека, который включен в твой обмен веществ, но оставаться рядом с которым смерти подобно.

К Киеву привыкать не пришлось. Практически сразу появилось странное чувство, что она вернулась на родину, что всю жизнь знала эти переулки, холмы, маленькие кафе… Диплома Сумского педуниверситета стеснялась, впрочем, его никто и не спрашивал.

Работа пришлась с первой секунды: небольшой, но известный сайт в партийном офисе, молодой смешливый редактор Коля Мурик и люди, которых она видела по телевизору. Марьяна не смущалась: люди — они и есть люди. Ее проницательный каштановый глаз мгновенно считывал их страх, вожделение и стремления. Манипулировать было легко, занимательно и занятно. Мурик смеялся: «слушай, так только женщины могут, практически не поднимая век!» Марьяне льстило, что коллектив принял ее почти мгновенно. Так она и запомнит ту зиму: счастье, перемежающееся с почти непреходящим чувством голода: денег критически не хватало, но это было меньшее из зол.

…В кафе на Крещатике людно, пахнет потом, старыми носками и снегом. Марьяна в своем углу почти час записывает свои впечатления от бесконечного людского потока. Время для нее стало неким искусственным конструктом, сквозь который летит жизнь (о да, у нее было именно это ощущение мелькающих сфер вокруг), но летит не к какой-то конечной точке, а просто находится в процессе. И если она не сбавит скорость, мир распахнется, и там будет нечто — то, что смутно чудилось ей лет в пятнадцать-шестнадцать.

В кафе такой движняк, что она даже не видит, а скорее ощущает присутствие мужчины — по специфическому запаху. Мужчины, давно не мытого и не отдыхавшего: сигареты, тяжелый пар от зимней куртки, бритая голова, белозубая улыбка. Небольшой, по Марьяниным представлениям, такой себе «веселый гномик».

— Привет!

— Привет! — Марьяна отвечает неохотно, с досадой соображая, что в такой тесноте выбор невелик: либо говорить, либо сваливать на улицу — в зиму, метель, бравурную музыку.

— Меня зовут Зохар, я журналист из «Горькой правды», почти неделю в палатке…

— (со вздохом) А я Марьяна, тоже журналист — из «Контролера».

Зохар весело оглядывает красотку, машет кому-то рукой, цыкает зубом:

— Ну, ты из новеньких? (Пауза.) Да не дрейфь! Я ведь тоже недавно торговал шмотками на Шулявке… Все мы когда-то начинали!

«Вот идиот», — Марьяна начинает молча собирать блокноты в рюкзак, но, по счастью, бритоголовый срывается в чьи-то объятия, выкрикивая на ходу радостные приветствия, и Марьяна с облегчением снова забивается в свой угол.

Скоро митинг, надо будет опять идти к сцене. Она пристраивается за спинами лидеров и охотно слушает их частные разговоры о происходящем на Майдане. Это чертовски интересно, но холодно. Тут они все: Гонщик и Грузин, Администратор и Порошенко. Ну и, конечно, Юля — в обнимку с Ющенко.

Оранжевые шарфики, горящие глаза… Немного алкоголя никогда не помешает революционерам. Она вдруг вспомнила: «Как ни мерзка предреволюционная бюрократия, гораздо омерзительнее бюрократия послереволюционная. Просто до поры она скрыта за артистичным авангардом революции, в которую с удовольствием играем мы все. Потом, когда перформансы и массовку сольют вместе с лужами крови, все станет ясно, но будет уже поздно». Пелевин… Гений каламбуров, мастер механизации производства текстов.

Марьяна слушает и смотрит во все глаза. Любопытные зверушки собрались в одном месте. Вот мордастенький лидер молодежной организации «Пора» Маськин. Очень похож на Шуру Балаганова, с волнением потрясающего щеками перед распилом золотых гирь. Открытый жулик, без всяких ухищрений. Вот он рассекает толпу озабоченным шагом, по бокам — юные холуи. Марьяна удивляется: неужели она одна видит, что за деньги он и родную маму придушить может, нашептывая: «Потерпи, может, обойдется»?

А вот и Саша Зинченко со спокойным, почти обреченным лицом. И Марьяна понимает: его решение вернуться в политику — роковой шаг.

Кто-то сзади стучит ее по плечу, и она, ненавидящая любую тактильность, вздрагивает, еще не повернувшись. В лицо ей хохочет блондинка в пуховике, с ярко-красным пухлым ртом.

— Марьян, это же я, Светка из 10-б!

Марьяна не помнит никаких Светок. Отодвигается на всякий случай сантиметров на пятьдесят. Ей вообще не очень понятен этот многодневный ажиотаж на Майдане.

«Светка из 10-б» не очень трезва, она тянет Марьяну на какую-то встречу неподалеку, где «все ребята из нашей школы». Никаких ребят, тем более «из нашей школы», Марьяна не желает видеть в упор.

— Ты иди, Света, — твердым голосом говорит она, — а я буду минут через двадцать, у меня тут короткая встреча.

Света хохочет, сверкая золотым зубом (господи, когда успела-то в 22 года!), и с криком «Я не прощаюсь» уносится в толпу.

На сцене появляется Порошенко. Он берет микрофон, делает эффектную паузу, и Майдан имеет возможность наблюдать, как на его красивые тугие кудри падает снег. Все это выглядит довольно кинематографично, и оратор, не стесняясь, качает революционную романтику: «Вот видите, я такой же, как вы — простой украинский парень».

Марьяна рассеянно слушает его речь. Несколько месяцев спустя, когда все будет кончено и на скандальной пресс-конференции его назовут коррупционером и барыгой, она совсем не удивится: что-то не то с самого начала было с этой романтикой, она это сразу почувствовала. И все почувствовали. Но потом быстро забыли.

Зато, конечно, хороша была Юля — в белом пальто, с льняными распущенными кудрями, как бы в молитве сложившая ладони к небу. Не то чтобы Марьяну это сильно трогало, но в артистичности и эстетичности Тимошенко отказать было трудно. Как и высокому красивому Британову, примчавшемуся из Москвы поучаствовать в незабываемом экшене. Вообще, Британов любил движняк, его спортивное тело было просто создано для подвигов если не Геракла, то кого-нибудь другого из античной мифологии. У него тоже были кудри, однако одежда и манеры выдавали иной социальный статус.

На следующий день в Верховной Раде Марьяна протолкается к нему поближе и, записывая короткое интервью, насладится запахом дорогого коньяка и одеколона. Харизматичный Британов ей встретится еще раз — летом 2014-го в Киеве на Форуме, куда он приедет с только что освободившимся Ходорковским, Альфредом Кохом, Белковским и писательницей Улицкой.

И пока Белковский будет втирать кому-то сбоку про «всеобщую фрустрацию в баблос», она опять подойдет к Британову. Она навсегда запомнит это 10-минутное интервью-флирт, во время которого они оба раздумывали, стоит ли продолжить вечером, и это было очевидно, но все же разошлись, так ничего и не предприняв по банальнейшей и вечной причине — не очень-то и хотелось.

А уже 27 февраля 2015-го его убьет какой-то чеченский колхозник, так до конца и не поняв, зачем это делает. Марьяна навсегда запомнит сосущее чувство тоски при виде этого большого, с некрасиво задранной рубахой, лежащего тела, и впервые в жизни осознает, как нелепа, страшна и неумолима смерть.

Именно в тот момент она впервые вспомнит отрывок из школьной программы про «небо Аустерлица», под которым лежал умирающий князь Андрей Болконский. И прикончит пачку сигарет, в сотый раз перечитывая: «Как же я не видал прежде этого высокого неба? И как я счастлив, что узнал его наконец. Да! все пустое, все обман, кроме этого бесконечного неба. Ничего, ничего нет, кроме него…»

Ей будет казаться, что Британов в последний миг своей жизни, должно быть, тоже смотрел в холодное московское небо и думал: ничего, ничего нет, кроме него. Ни Москвы, ни марша «Весна», ни 23-летней модели, может быть, только мама — и то где-то очень далеко. А небо — вот оно, можно достать рукой.

…В эту ночь ей не хотелось к подруге в общагу. Потому она и не отказала симпатичному молодому парню в оранжевой шапочке с помпоном вместе поужинать в ресторане за углом. Парня звали Рома, он жил в доме над этим рестораном, был из хорошей семьи. Он и стал ее мужем. Дед — завкафедрой, в доме библиотека, пироги с капустой по выходным и все такое. Почему нет? Девушки должны выходить замуж за молодых, красивых, успешных предпринимателей. А любовь… Если судьба — когда-нибудь догонит. А не догонит, значит, не сильно поджидали.

Когда через три года они расставались и он орал ей вечные мужские проклятия про тварь и суку, она даже не удивилась. Задолго до этого знала свою вину: мужчина и женщина не могут существовать в торричеллиевой пустоте. Да, ее никогда не было дома, и она лишь раз — 2 мая 2005 года — приготовила капустный пирог. Зато ей осталась эта самая квартира над рестораном и Тимофей — счастье всей ее жизни. И Ромкина фамилия — Морозов. Марьяна Морозова. Звучало очень неплохо. Особенно, если бы она пела шансон.

Он хотел вместе с ней участвовать в каком-то французском кино, а она хотела просто жить. Надо было нравиться его друзьям, ходить в его рестораны, слушать бесконечные разговоры о бизнесе. И о «настоящих мужских страхах, до белых костяшек». Но ей было наплевать. На всех этих симпатичных парней и их худосочных девиц, на их наушники, рюкзаки, вежливость, косяки — на все, что Роман называл крутой жизнью.

И она поняла, что они не договорятся.

Знакомство нужно было ограничить той самой ночью, когда она не вернулась в общежитие.

Но — никаких обид. Роман был отличным парнем. И после развода он удивлял ее стабильными денежными траншами и образцово-показательным исполнением роли «воскресного папы». Иногда ей хотелось, чтобы он нагрубил, но он был безупречен в своем хипстерском прикиде (бушлат от Массимо Дутти, кашемировый свитер, ярко-красные кроссовки) успешного человека из среднего класса, спокойно садящегося в безупречно промытую «хонду-аккорд». Тима его обожал, и ей нравилось смотреть из окна, как они идут по ровному хрустящему снегу — оба неторопливые, спокойные, основательные. Марьяна провожала их взглядом и наливала бокал красного сухого.

После 2007-го она больше не курила. Она не хотела быть человеком, который курит. Иногда после особо тяжелого дня совала в зубы сигарету. Тактильного ощущения было достаточно. В конце концов, все в этом мире — только представления о нем.

…Через девять лет, когда она будет лежать в первый их вечер в кровати с Игорем Мариненко, она спросит себя: разве не к этому она шла все эти годы, заменяя сахар стевией? Разве не готова была она отдать все за одну ночь счастья с человеком, которого считала негодяем еще задолго до знакомства с ним? Но счастье — это не история об отличниках, собирающих вместе макулатуру.

Счастье — это история о тех, кто готов вместе сдохнуть.

Или совершить преступление.

И в этом — его суть.