Мама

Нателла Погосян (2023)

Книга о непростой судьбе женщины: дочери, жены и матери. Женщины, которая любила всем сердцем и посвятила свою жизнь семье. Была ли она счастлива? Возможно. Никто не знает наверняка.

Глава 3. Цыганка

Много лет назад цыганка нагадала маленькой Альфие, что родит она троих детей и жить будет в большом шумном городе. Альфия не очень-то поверила этим словам, но в благодарность отдала цыганке все, что нашла в погребе: мясо, домашнее сливочное масло, деревенскую сметану, еще и овощей вдобавок. Нашла бы денег, еще и денег бы дала, но родители хранили свои сбережения в «Сберкассе», а если что и хранилось дома из купюр или драгоценностей, то это было спрятано так надежно, что они порой и сами не сразу могли вспомнить, где искать. Пока родители были на работе, Альфия оставалась со старенькой больной бабушкой, прикованной к постели, и непонятно, кто за кем присматривал: то ли бабушка за ребенком, то ли наоборот. За свою детскую щедрость Альфия получила от родителей хороший нагоняй. Наверное, потому и запомнила цыганку с ее странными предсказаниями на всю жизнь.

Когда Гевуш впервые заговорил о том, чтобы она, забрав младших детей, переехала жить в Москву, Альфия даже не поверила, что это всерьез. Старшая дочь Света к тому моменту уже успела выйти замуж и даже родить сына, а средняя, Нателла, заканчивала школу и должна была поступать в университет в Москве.

— Ну куда мы ее одну отправим? Ты себе представляешь вообще, чтобы наша Нателла и одна в Москве? — спросил Гевуш, зная ответ заранее.

— Нет, — покачала головой Альфия, — не представляю, но… все же как-то отправляют своих детей учиться. И ничего, справляются дети.

— Мы — не все, — отрезал мужчина, — моя дочь не будет одна жить! Тем более в Москве! Там же так неспокойно, чего только нет, столько соблазнов разных…. Это даже не обсуждается! Тебе нужно ехать!

Альфия очень переживала. Вот так в самом расцвете лет взять и разъехаться по разным городам? Да, он обещал часто приезжать в Москву, а она могла приезжать с детьми домой на все каникулы, но разве это семья, когда месяцами врозь? А вдруг он привыкнет один? А если встретит другую? Он такой красивый и такой успешный! Любая была бы счастлива занять ее место? А что, если…?

— Даже не думай оставлять его здесь одного! — говорил Альфие свекор, дядя Акоп, вслух подтверждая все ее опасения.

— А что я могу сделать? — тяжело вздыхала Альфия, обхватив голову руками, — Вы же знаете своего сына: он если что-то решит, никто его переубедить не сможет.

— Не знаю, Алфа, — строго смотрел на нее из под седых кустистых бровей дядя Акоп, — что хочешь делай, но мужа одного не оставляй!

Дядя Акоп был невысокого роста и плотного телосложения. «У нас, — говорил он, имея в виду себя и своих родных, кто, в отличие от старшего Гевуша, не мог похвастаться ростом, — еще два метра под землей есть!». Свекор действительно был мудрым человеком. Он слишком рано повзрослел: когда отец пропал без вести в первые годы войны, маленький Акоп остался единственным мужчиной в семье, ответственным за мать и двоих сестер. Даже не закончив школу, пошел работать, чтобы помочь близким, и это чувство ответственности за семью, за родных людей осталось с ним навсегда. И, конечно, дядя Акоп знал не по наслышке, к чему приводит жизнь вдали от семьи. Он и сам однажды принял такое решение, о чем не раз потом пожалел.

За время совместной жизни с Гевушем у Альфии сложились очень теплые отношения с его отцом. Суровый и даже грубоватый с виду, он был очень добрым и отзывчивым человеком, и относился к невестке с отеческой заботой и глубоким уважением.

Дядя Акоп был сапожником и обожал свою работу. Он просыпался в четыре утра, одевался, насухо выбривал свою густую щетину опасной бритвой, умывался холодной водой и шел в свой обувной цех, на работу. Там при свете настольной лампы, среди тюков натурального меха и кожи, в предрассветной тишине и полном одиночестве он заваривал в электрической кофеварке горький молотый кофе, закуривал сигарету, и начинал свой рабочий день. Когда-то давно, когда старшая дочь Альфии, Света, поступила в музыкальное училище в Пермской области, дядя Акоп, не раздумывая, взял ее под свою опеку. Снял в городе Чайковский, где находилось это самое училище, квартиру и поселился в ней сам вместе со Светой. Не будучи родным дедушкой Светы, он все же считал своим долгом присмотреть за девочкой в этой непростой для нее период, обеспечить ей все необходимое для жизни, чтобы ребенок спокойно учился и ни в чем не нуждался.

Его некогда черные как смоль волосы, давно поседели, а местами заметно поредели, живот и бока серьезно округлились, прежними остались только безупречная осанка, громовой голос и хитрая ухмылка в густые усы. А еще сильный армянский акцент, который не просто не желал никуда уходить, но даже ни капли не изменился за долгие годы жизни дяди Акопа в России.

Альфия испытывала огромную благодарность за поддержку, оказанную свекром со старшей дочерью. Наверное, это была последняя и самая крупная капля, окончательно и бесповоротно заполнившая чашу невесткиного доверия — такого и от родного отца не каждая дождется, чего уж говорить о родителях мужа. В том числе и поэтому к мнению свекра Альфия всегда прислушивалась — дядя Акоп плохого не посоветует. От того мысль о возможном отъезде и его последствиях была еще тягостнее…

По дороге в аэропорт все молчали. Альфия надеялась, что эта поездка окажется недолгой, ведь пока что нужно только сдать вступительные экзамены. Еще неизвестно, удастся ли дочери поступить с первого раза. МГИМО все-таки, не какой-нибудь обычный ВУЗ. Конечно, Альфия в дочери своей не сомневалась и была уверена, что при должном уровне старания этот ребенок способен на многое, но в жизни всякое бывает. Как бы то ни было, в случае успешного поступления до учебы останется еще больше месяца — на это время семейство вернется домой, в Менделеевск, и, возможно, получится переиграть планы. Альфие и самой не хотелось оставлять в Москве семнадцатилетнюю девочку, выросшую буквально под колпаком заботы и контроля, да еще и в глубокой провинции, но ведь можно же было поехать, пожить пару месяцев, пока ребенок освоится, наладить ей быт и вернуться к мужу. Можно в конце концов приезжать на выходные, раз в месяц или даже чаще, но не переезжать же совсем.

Машина свернула с основной дороги и заехала на парковку аэропорта. Погода стояла ясная и солнечная — самый разгар лета, но настроение в салоне было по-осеннему мрачное. Сидевший за рулем дядя Акоп думал о жене, что лежит в больнице с резким обострением тяжелой болезни и, по оценкам врачей, вряд ли уже вернется домой. Гевуш, упорно надеясь на чудо и новые препараты, которые ему удалось «достать», задействовав все возможные связи, старался сосредоточиться исключительно на рабочих проектах, Альфия переживала по поводу предстоящей разлуки с мужем, а Нателлу пугала неизвестность и неизбежность вступительных экзаменов, которые на тот момент представлялись самым страшным испытанием в жизни. И только десятилетняя Римма с улыбкой смотрела в окно и в завтрашний день. Ее, казалось, совершенно не смущала перспектива оказаться в новых условиях — в новой школе, среди новых людей и в огромном, пока еще совершенно чужом городе.

На время вступительных экзаменов Гевуш снял для своей семьи квартиру — простенькую трешку в самом конце Проспекта Вернадского, недалеко от станции метро Юго-Западная. Квартира располагалась на седьмом этаже совершенно гигантского по масштабам Менделеевска доме, в котором было не то десять, не то двенадцать подъездов. Поначалу Альфие было непривычно и даже боязно пользоваться лифтом, но с полными пакетами продуктов по лестнице идти сложновато, поэтому пришлось перебороть страх и привыкнуть к этому чуду техники, которое для самих москвичей давно стало делом обыденным.

Окна гостиной выходили прямехонько на невысокое, но красивое и современное здание университета МГИМО, идти до которого было минут десять спокойным шагом.

— Очень удобно, — думала Альфия, стоя у окна и любуясь открывавшимся с высоты седьмого этажа видом: широкий проспект, по одну сторону которого стояли дома, а по другую — большая зеленая лужайка с пешеходной дорожкой, ведущей прямиком к зданию университета. С точки зрения внутренней обстановки эта квартира значительно уступала менделеевской, хоть и была значительно просторнее: ремонта она не видала лет эдак двадцать-двадцать пять, если, конечно, не считать новые, но явно на скорую руку приклеенные бумажные обои грязновато-серого оттенка, изображавшие голые стволы деревьев и очень реалистично воссоздававшие обстановку осеннего леса в мрачный, дождливый день. Мебель в гостиной и комнатах стояла изрядно потрепанная, очень похожая на ту, что можно встретить в старых фильмах, где показывают советские общежития, а санузел поначалу вообще отпугивал — тусклый свет болтавшейся на белом проводе лампы невыгодно подчеркивал допотопные трубы, выкрашенные коричневой половой краской, и кафель противно-синего цвета, как в подсобном помещении какого-нибудь старенького завода.

Конечно, здесь можно было навести идеальную чистоту и создать уют, но пока Альфия об этом не думала. Самым важным для нее было удобство расположения — ведь они здесь всего лишь на несколько недель, на время вступительных экзаменов, а там жизнь покажет…

Эти несколько недель оказались для Альфии невероятно сложными. Одна в огромном городе с двумя детьми, вынужденная почти ежедневно мотаться к репетитору на другой конец города, а потом, вернувшись, часами успокаивать рыдающую дочь, напуганную предстоящими ей испытаниями, сомневающуюся в своих силах и совершенно не уверенную в правильности выбора ВУЗа, гладить ее, как маленькую, по голове, крепко сжимать в своих материнских объятиях, и убеждать в том, что она самая умная и способная, что все ей под силу, и что в любом случае, как бы ни сложились обстоятельства, попытаться все равно стоит. Впервые увидев около университета огромную толпу абитуриентов, съехавшихся туда со всех концов необъятной России, Альфия и сама засомневалась в вероятности успеха, но, будучи любящей матерью, она решила запрятать эти свои сомнения в самой глубине души и ни разу, ни словом, ни взглядом, не показать их дочери. Ее материнским долгом было поддержать ребенка в непростой ситуации, и она поддерживала изо всех сил.

В разгар вступительных экзаменов, когда обстановка дома накалилась до максимума от ежедневных дочерних «Зачем вы меня мучаете?», «Я все равно туда не поступлю!», «Поехали домой!», стабильно сопровождающихся многочасовым потоком слез, из дома пришла страшная весть — умерла тетя Римма, свекровь. За последние годы Альфия очень сблизилась со свекровью, и эта печальная новость стала последней каплей в чаше выпавших на ее долю переживаний. Положив трубку красного стационарного телефона с крупным диском циферблата, Альфия медленно села в кресло и почувствовала, как скопившаяся на сердце тяжесть противным комком поднимается к горлу, душит, мешая дышать, и вдруг дикими рыданиями вырывается наружу. Она совсем не хотела пугать детей. Наоборот, больше всего на свете она желала оградить их от всяческих страданий, но сдержать нахлынувшие эмоции не получилось — они сами нашли выход, не спрашивая разрешения.

Сутки в доме стоял плач. Плакали все трое: то громко, навзрыд, то тихонько, каждая в свою в подушку. Это была первая смерть в семье и огромное потрясение для всех. Маленькая Римма, глядя на рыдающих мать и старшую сестру, плакала втрое больше — ей было страшнее всего.

Едва придя в себя на следующий день, Альфия засобралась было возвращаться домой, чтобы успеть проводить свекровь в последний путь, но Гевуш строго настрого запретил ехать: «Я здесь справлюсь сам. Вы оставайтесь в Москве сдавайте экзамены. Не нужно ребенку этого всего видеть, это и взрослому не просто, а ей и так сейчас тяжело». И Альфия не поехала.

— Может, и к лучшему», — тихонько всхлипывала она, сидя поздним вечером в день похорон на кухне, с чашкой горячего чая в руках. — Запомню ее живой.

Дети уже мирно посапывали в своих кроватях. За окном светились огни большого города. Скоро последний экзамен, а потом домой, к мужу. Жизнь, как ни странно, продолжалась.

Дальше все закрутилось как в калейдоскопе.

В день экзамена дочь объявила, что смысла пытаться дальше нет и пора уже посмотреть правде в лицо и сойти с дистанции. К такому Альфия не была готова. Сдаться после всего, что прожито? Взять и опустить руки без боя? Ну уж нет! Мольбами, слезами, уговорами женщина все же убедила дочь сходить на этот экзамен, пусть он даже окажется провальным. И дочь поступила!

Неожиданно свалившееся на голову счастье поступления оказалось своего рода компенсацией за все пережитые в течение последнего месяца страдания. Конечно, боль от утраты близкого человека не унять хорошими новостями, но и радость от победы собственного ребенка над сложными обстоятельствами тоже не спрячешь.

А в сентябре Альфия снова поехала в Москву. Отправить Нателлу одну в большой город она не решилась. Конечно, с мамой поехала и маленькая Римма — кто знал, сколько Альфие придется пробыть в Москве? Это даже и не обсуждалось. Столько, сколько нужно. Поселились в той же квартире на проспекте Вернадского. Опять же, до лучших времен.

С самых первых дней московской жизни Альфия с головой погрузилась в заботы о детях: учеба старшей в университете, младшей — в новой школе, а еще за продуктами сходить, еды приготовить, по дому прибрать, и со стороны казалось, что она вполне счастлива в этой своей новой жизни, ведь в Москве не было ни многочисленной родни, за которой требовался уход в виде готовки, уборки и стирки, ни строгого и требовательного мужа — живи себе в свое удовольствие, но каждый вечер, оставшись наедине с собой и погасив в комнате свет, Альфия пыталась отогнать тяжелые мысли о своей женской судьбе, которой ей все же пришлось пожертвовать ради детей, о том, как с каждым днем ее муж, еще молодой и по-прежнему привлекательный, вероятно, привыкает к свободной жизни без семьи, и том, как в конце концов эта скользкая дорожка может привести к развалу семьи. Когда они в последний раз виделись? Два месяца назад? Да нет же, уже почти три… Скоро каникулы, — успокаивала она себя, — скоро уже поедем. А к следующему году, дай Бог, Нателла уже и сама справится, — она вытирала стекавшие по щекам слезы и засыпала, чтобы с утра снова зажить своей жизнью самоотверженной матери.

Так проходил год за годом. И Альфия осталась в Москве навсегда. Рядом с детьми, а потом и с внуками. Смирилась. Привыкла. А Гевуш, сколько ни планировал, так и не уехал из Татарстана. Привык. Обжился. Не смог.