Небывалому быть. Часть 2

Сборник, 2022

Сборник посвящен 350-летию российского императора Петра I, которое отмечается 9 июня 2022 года, и включает в себя прозаические и поэтические произведения более пятидесяти авторов, в том числе из Петербурга и Петрозаводска – городов, основанных Петром. Это отрывки из романов, поэмы, рассказы, стихи – о любви, патриотизме, трудных и плодотворных реформах петровского времени, изменивших жизнь страны. Об аристократах, офицерах, мореплавателях, русских красавицах и трудягах-горняках. Адресован широкому кругу читателей.

Анатолий Козаренко

Анатолий Михайлович Козаренко родился в 1938 году в Полтаве, на Украине. После ВОВ остался сиротой. Школу окончил в детском доме. С детства увлекается поэзией и музыкой. Выпустил два сборника стихов и песенник.

Является членом Интернационального Союза писателей. Лауреат всероссийского ежегодного литературного конкурса «Герои Великой Победы». Удостоен медали за стихи на патриотическую тематику.

В 2021 г. в издательстве «Российский колокол» вышел его новый сборник «В глубине моей души».

Начало вечной красоты

В тумане, как за занавеской,

скрывался людный берег невский,

а с ним — болезни, голод, слёзы,

в низах тонувшие обозы;

цепь изможденных лошадей,

что кое-как тащили ноги,

тела невыживших людей,

что остывали у дороги…

— Кому нужны все эти беды? —

роптали те, кто посмелей, —

ведь жили же когда-то деды

без моря здесь и кораблей.

Не все смогли тогда понять,

зачем пришлось зверей гонять,

десятки просек прорубить

и столько сосен загубить.

Шептались: «Царь сошёл с ума!»

Но Пётр был твёрд! И шла работа!

Из сосен с дикого болота

на сваях строили дома.

Бутили топи серым камнем,

мостили брёвнами в обхват.

И засыпали рвы руками,

поскольку не было лопат.

Рождался в муках город новый,

на остальные не похож,

и царский домик, сруб сосновый,

был поскромней домов вельмож.

Всего три комнатки в нём было,

царю бы их вполне хватило,

чтоб отдохнуть от многих дел,

да Пётр на месте не сидел.

Он был от домика вдали.

Трудился там, желанья полный

спустить на ладожские волны

скорее с верфи корабли.

Мечтой о море заболев,

стал ненавидеть волокиту.

Примчав из Ладоги, велел

позвать Демидова Никиту,

сказав: «Желанием горю

под этой собственною крышей,

как обещание Царю

им выполняется услышать».

Знал государь, что не пятак

цена уральскому железу,

а тут ещё и шведы лезут,

не унимаются никак.

И значит, надо пушки лить

помимо труб, оград и арок —

солдату русскому подарок —

чтоб по врагу из них палить.

Демидов ждал уже царя:

на стройке города недели

заводчик прожил. Но не зря

те две недели пролетели.

Он в арсенал ходил и в крепость,

был там, где публика пила,

но не вина шальная крепость

в питейный дом его влекла.

Он появлялся среди бедных,

чтоб о железе говорить;

и мужиков, в горах потребных,

на пояс Каменный сманить.

А как с депешей скороход

к нему явился, удивился:

ведь он давно к царю стремился,

а тут сам царь его зовёт!

И не прошло ещё и часа,

как он уже к Петру примчался.

Расцеловался царь с Никитой,

затем позвал за стол накрытый.

Вдвоём обедали, вспотели,

как борщ с бараниною ели,

и наливала им вина

хозяйка, царская жена.

Но пить анисовку Демидов

не стал, сославшись на недуг,

слегка пригубил штоф для вида

из её милых, нежных рук.

Царь выпил, крякнул и спросил:

«Так сколько пушек ты отлил,

чтоб мы, паля из них по шведу,

смогли скорей добыть победу?»

И был ответ царю: «Немножко!

Но это же — к обеду ложка!

По рекам сын мой в этот час

сплавляет царский твой заказ.

На всех шестидесяти стругах —

металл для стройки Питербурха,

и всё погружено, как надо —

ворота, арки и ограда.

И там же бережно уложен

тот ценный груз, который сможет

отбить желание врагам

соваться к невским берегам!»

В глазах Петра был виден блеск —

ответ понравился ему.

И он услышал моря плеск

в тот миг вдобавок ко всему.

«Ты отдохни, — сказал он Кате,

как сапоги решил надеть, —

а мы с Демидычем покатим

на гавань нашу поглядеть».

Переодевшись, вслед за гостем

он с треуголкою и тростью,

клонясь, шагнул в дверной проём

к тележке с розовым конём.

И по бревенчатой дороге

на той тележке, свесив ноги,

они всё ехали, тряслись.

Не скоро к морю добрались.

Успели город разглядеть,

да, проезжая, пожалеть

тех среди тысячи людей,

одетых в рвань, и без лаптей, —

была промозглою погодка.

И запах сосен, словно винный,

стал источать им двор гостиный,

затем — матросская слободка.

— Гляди, Демидыч, на то место, —

царь указал в одну из просек. —

Там возведём Адмиралтейство!

И не поздней, чем в эту осень…

Мосты проехали и вскоре

пред ними вдруг открылось море!

Царь, соскочив с тележки первым,

встречался с ним, как с другом верным.

А море жило, волновалось,

плескалось, пенилось у края,

и даль свинцовая морская

с небесной серостью сливалась.

На берегу сухом, бугристом,

где намечалось строить пристань,

уже цейхгаузы и склады

рядком стояли у ограды.

Демидов, глядя на царя,

тихонько начал: «Может, зря

ты, Алексеевич, всё это?..»

И смолк от быстрого ответа:

«Уверен твёрдо, что не зря!

Бросать здесь будут якоря!

Что за товарами сюда

придут торговые суда!

Уж если мы смогли отбить

земли у шведа нашей русской,

из рук её уж не упустим

и, значит, гавани здесь быть!»

Сказал и взгляд от горизонта

всё оторвать никак не мог,

и море, будто зная что-то,

у царских пенилось сапог.

А за спиной царя усталой

плодом неистовой мечты

рождался город небывалый —

источник вечной красоты.

О реке Чусовой

Днём весенним батраки

у бушующей реки

груз на струги погрузили,

что подводами свозили.

Сосчитали всё, как надо,

за сохранностью следя, —

от узорчатой ограды

до последнего гвоздя.

На шестидесяти стругах

повезут для Петербурга

наши предки силачи,

бурлаки-бородачи.

Вёрст отмеряют немало

Камой, Волгой и Окой,

но сначала предстояло

плыть им нашей Чусовой.

Что строптивою зовется;

не река, а сущий бес!

С грозной силою несётся

водопадами с небес.

В ней плывущих поджидает

целый строй камней-«бойцов»,

что в распутицу пугают

даже опытных гребцов.

Прозеваешь и мгновенно

не успеешь отвернуть —

разобьёшься непременно

об их каменную грудь.

Струг один тогда разбился,

опрокинулся, кружился,

как у прях веретено,

а потом ушёл на дно.

Скачет бойко Чусовая,

беды в памяти храня,

среди гор родного края,

водопадами звеня.

А вверху, как часовые,

в форму синюю одеты,

стынут кедры вековые,

обдуваемые ветром.

Они взоры устремляют

вниз, туда, где Чусовая,

буруном петляя белым

по Уральскому хребту,

путь на запад дарит смелым,

а влюблённым — красоту…

У портрета царя

Исход шестнадцатого века.

Великий Пётр — на фоне синем.

Прельстило море человека,

Да слишком бедная Россия.

Почти нет фабрик и заводов,

И производства — никакого.

К осуществлению походов

В морские дали не готова.

От всех зависимою стала,

Бьёт даже в крышки на погосте

Из-за отсутствия металла,

За морем купленные гвозди.

Стремятся местные конторы

За всё чужое рассчитаться,

Хотя свои леса и горы

Таят несметные богатства.

А нерадивые бояре,

Забыв о нравах благородных,

Плодят беду в хмельном угаре

На землях русских плодородных.

Средь нищеты с годами стали

В быту и алчнее, и злее.

Живут без чести и морали,

Крестьян мордуют, не жалея.

Разорены деревни, сёла;

Вокруг — ни пашен, ни скотины…

Стал Пётр печальным, невесёлым

От неприглядной той картины,

В своих мечтах живя вдали,

В стране стальной, не деревянной,

На той земле обетованной,

Где будет строить корабли.

И лишь задёргалась щека,

Провозгласил он, как отрезал:

«В горах уральских мужикам

Копать руду, варить железо!»

И работный народ

Всей Руси крепостной

В мир железных пород

Шёл живою стеной.

И Демидовы, строясь,

Не бранили судьбу —

Им наш Каменный пояс

Был без квот и табу.

Все, указу покорны,

Впрягались на годы.

И у рек быстрых горных

Вырастали заводы.

В ту пору давалась

Руда нелегко —

И горя досталось

В земле глубоко,

Где сыро и мрачно

Голодным, больным,

Прикованным к тачкам

Рабам крепостным.

Писалось Петром

Быть к работным добрей,

Да в штольне добром

Не унять бунтарей.

Кабальных Демидов

Не думал жалеть —

Косою завита

Тяжёлая плеть.

Грехи отпускала

Строптивым сполна;

Кровавою стала

Спина не одна.

Для страж так угодней,

Чтоб с кровью — всегда.

И шла с преисподней

На домны руда.

От жаждущих хлеба

Натруженных рук

Наверх, где от неба

Лишь крохотный круг.

Над ним — не забой!

Там в году — времена.

И видит любой,

Как приходит весна.

Внизу ж и во сне

Соловьи не споют,

Рабы о весне

По бадье узнают:

Вернётся обратно

В снегу, как в пуху,

И сразу понятно —

Зима наверху…

Избитый жестоко

Работный народ,

Пустил раньше срока

Для сына завод.

И дом из гранита

У домны сложил,

Чтоб младший Демидов

В нём жил не тужил.

На выступе горном,

У Нейвы-реки

Вознёсся он гордо

С отцовской руки.

Заводчик бывалый,

Жесток, как всегда,

Приладил к подвалам

Трубу от пруда.

Чтоб шлюз поскорей

У плотины поднять,

Когда бунтарей

Доведётся унять…

Томился город на жаре,

А я всё думал о фузеях

В стенах Уральского музея,

О ядрах, пушках, о Петре,

Его характере крутом,

Могучей силе и о том,

Как стала Русь морской державой,

Как жил Урал в тот трудный час,

Как били шведов под Полтавой

Из пушек, сделанных у нас.

Улыбка

Она мне просто улыбнулась,

к маршрутке мимо проходя,

теплом души моей коснулась

в канун осеннего дождя.

И сердце трепетно забилось,

как билось в юности не раз!

То, что забылось, возвратилось

в задорном взгляде серых глаз.

И всё вокруг октавой выше

запело вдруг, за тактом такт,

и даже дождь стал бить по крыше

как-то возвышенно, не так!

Солнце

Оно явилось к нам тогда,

когда к зонтам привыкли люди,

и уж казалось, что не будет

его над нами никогда.

На миг откуда-то взялось

и, раздарив прохожим тени,

на ваши белые колени

котёнком рыжим улеглось.

Теперь уж я давно в летах.

Из дома в дождик не вылажу,

но всё того котёнка глажу

в своих несбыточных мечтах.

Снег

По неведомым законам

до поры глубокой, жаркой

одиноким рыхлым комом

пролежал он в автопарке.

Били в бок его лопаты,

обдавали дымом ЗИЛы,

солнце гребень ноздреватый,

будто стрелами, пронзило.

Но по чьей-то доброй воле

уцелел он у забора,

чтоб растаять от мозолей

на ладонях у шофёра.

Поздняя любовь

Полюбила его —

Молодого, несмелого —

Та, что в свете была

Королеве под стать,

Как от снега земля

Стала ждать танца белого,

И листва на ветру

Утомилась летать.

Видно, Богом одним

Наша жизнь так устроена,

Что приходит любовь

Не весною в капель.

Вспыхнет ярким огнём

Вдруг осенней порой она

И погаснет одна,

Безответной, в метель.

О клёне

Пронёсся ветер рощей оголённой,

где только клён стоял ещё с листвою.

И вот уже, как птицы, листья клёна

кружатся над моею головою.

А как манил к себе он той листвою!

Красивою, одной на всё полесье.

Трепещущей, весёлою, живою

вошла она в стихи мои и песни.

Хотел опять читать ему с дороги,

что сочинил о нём, словарь листая,

да прошептал есенинские строки:

«Отговорила роща золотая…»