Волны

Николай Кошкин (2024)

Цепляемся за слова, как за спасательные круги и отправляемся по волнам в самую глубь этого мира, в море, которое рокочет где-то в груди.

Глава 4. Прощание.

Погружённый в свои мысли я пересекал невероятные расстояния на подземном поезде, заполненном людьми. В чёрном окне вагона дрожало моё отражение. Ухватившись за прохладный поручень, я, казалось, смотрел на своё лицо, но на самом деле ничего не видел. Мои мысли были далеко, они улетели вперёд быстрее всякого поезда и унесли меня за собой. И как только я, поддавшись им, покинул этот лабиринт, тело моё опустело. Превратилось в хрупкий сосуд, в который я вынужден буду вернуться через пять или шесть остановок.

Перед моими глазами вместо мелькающих стен предстали серо-белые волны и багровые гранитные скалы. Огромные голые деревья подступали к самому берегу моря. Я стоял на скале и смотрел, как морской ветер срывал с них последние листья. А потом этот ветер разобрал на песчинки и унёс к неведомым Эллинским островам меня самого… Но тут же, очевидно, устав, он вернул незваного гостя на землю.

Море содрогнулось. Землетрясение? Я посмотрел на воду и в её черноте вдруг разглядел своё лицо. Море стало запотевшим окном вагона. Поезд прибыл на нужную мне станцию.

Когда двери открылись, и я вышел на платформу, часы показывали девять утра. Я должен был сделать пересадку и проехать еще одну станцию. В новом поезде людей было меньше, удалось даже две минуты посидеть. И все эти сто двадцать секунд сознание моё металось между миром за закрытыми глазами и реальностью вокруг. Когда же я наконец приехал и поднялся наверх, то сразу заметил Машу, укутанную в красно-коричневый шарф.

Мы сели в электричку. До дома, где жила мама Глеба, нужно было ехать почти час. Я посмотрел на Машу — она не выглядела уставшей, лишь во взгляде её проскальзывало какое-то смутное чувство тревоги. По вагону замелькали тени, и я перевел взгляд на окно. Голоса утонули в шуме поезда, и каждый остался наедине со своими мыслями. Маша достала из сумки какую-то книгу в мягкой обложке и погрузилась в чтение.

Где бы она ни была, всегда находилась книга, способная унести её душу туда, за бумажный занавес, в театр чернильных актёров… Поэтому, когда её неожиданно отрывали от чтения, она не сразу понимала, где находится и кто с ней говорит. Другое дело Глеб, тот мог читать по несколько книг одновременно и при этом совершенно в них не путался! Бросал чтение на середине строки и возвращался к тексту спустя неделю, а то и месяц и безо всяких проблем дочитывал его до конца. Меня это сильно удивляло в своё время… Поезд стал замедлять ход. Маша посмотрела в окно и в её глазах отразились знакомые деревянные дома, над крышами которых кружились безымянные птицы.

«Я эхом отвечу…» — прошептала она, и звук её голоса вырвал меня из грёз. Маша уже надевала пальто. Она улыбалась. Приехали.

По пути к дому Глеба мы накупили целую сумку фруктов и овощей. Открыла нам дверь его мама, маленькая женщина с янтарными глазами. Она жестом пригласила нас войти и провела в комнату Глеба по старой круговой лестнице с вычурными перилами. Там, на втором этаже, мы часто проводили время вместе.

На кухне мы приготовили салат, разложили по тарелкам фрукты. Аромат какого-то праздника разнесся по старому дому. Здесь было тихо и невероятно уютно. «Почти как во сне», — подумал я, усаживаясь за невысоким столиком в комнате. Там же, на столе, стояла наша детская фотография. На ней мы с Глебом и Машей лепили возле деревянного дома огромного снеговика. Глеб держал в руках ветки, а Маша помогала мне взгромоздить наверх последний снежный шар. Глеб смотрел прямо в камеру и улыбался так, как никогда больше не улыбнётся. Куртка на нём была расстёгнута, шапка сдвинута набок, а его светло-серые глаза искрились бенгальским огнём.

Конец ознакомительного фрагмента.