Меж трех огней. Роман из актерской жизни

Николай Лейкин, 1902

В этом романе сатирика-классика читатель получает возможность проникнуть в закулисье театральной жизни начала XX века. Сопернические козни, покупные рецензии, невзыскательная публика, проблемы с финансированием и гонорарами и, конечно же, любовные интриги. В их сеть и попал главный герой произведения – актер Василий Лагорский. Следуя своей привычке, в каждом гастрольном городе он заводил по любовнице-коллеге. И надо же было так сложиться, что, когда он решил вновь сойтись с женой, приехав на летний сезон в Петербург, его предыдущие пассии оказались поблизости. И каждая требует денег, внимания, времени, а еще в труппе появилась молодая перспективная актриса…

Глава XII

Первый спектакль привлекает всегда в садовые театры много публики. Является, между прочим, и такая публика, которая только на открытия и ездит. Но театр сада «Карфаген» все-таки не был полон. Ложи не особенно пустовали, хотя две-три и были свободные, но в партере то там, то сям виднелись целые кусты пустых кресел и стульев. В ложах засели редакторы-издатели газет с семьями, тароватые биржевики, дельцы, сидящие сразу в трех-четырех акционерных компаниях директорами, начинающие кутить или уже прокучивающиеся купеческие сынки и, наконец, получившие известность модные содержанки, носящие клички барабанщицы, красной барыни, чижика, золотой шпоры и т. п.

Содержатель театра Артаев бродил в проходах партера, поднимался в ложи и, раскланиваясь со знакомыми, говорил как бы в свое оправдание за неполный сбор:

— Полон бы сегодня театр был, да давеча дождичек немножко подкузьмил. По телефону то и дело заказывали кресла, но вот испугались дождичка и не приехали. Да еще подъедут, может быть.

А дождя совсем не было.

Кто-то удивляется и спрашивает:

— Да разве был дождик? А я и не заметил.

— Был маленький. Накрапывал. А в садовом деле это помеха. Боятся. К тому же и холодновато. А если бы чуточку было потеплее — полный сбор.

Театральным рецензентам и лицам газетного мира Артаев сообщал:

— Денег не жалеем для публики. Для лунной ночи особый электрический аппарат поставил-с… Четыреста рублей-с… Вот увидите во втором акте. Прямо из Парижа… Лунную ночь изображает, а можно и пожар… Упомяните, если будете писать. Чертищеву в «Сан-Суси» такой аппарат и во сне не снился, — прибавлял он, переминался с ноги на ногу, выбирал особенно нужного человека и шептал ему на ухо: — А после спектакля прошу в ресторан закусить, хлеба-соли откушать. А нас прошу не обижать.

Следовало рукопожатие.

Иным, в расположении которых к нему Артаев был уверен, он сообщал:

— Свистать нам будут-с. А чем артист виноват, что у нас промеж себя конкуренция!

— Кто свистать будет? Кому? — удивлялся слушающий.

— Соседи-с… Артистам… Да какие это соседи! Не соседи, а злоумышленники. Даже хуже-с… Сами в трубу вылетят и других выпустят. Мы на свои деньги все завели. А там нахватали в долг, где только можно было взять. Завтра, я думаю, первый-то сбор жиды из кассы весь заберут.

— Это вы про театр «Сан-Суси»?

— А то про кого же? Разбойники… Так вы наших-то сегодня поддержите, если что-нибудь выйдет.

— Всенепременно, всенепременно.

Но вот заиграл оркестр, а затем поднялся занавес. На сцене разговаривали молодой лакей в сером фраке, с половой щеткой, и нарядная горничная, с перовкой. Лагорский смотрел на сцену и говорил Малковой:

— Обстановка-то не ахти какая. А рассказывали, что мебель от знаменитого мебельщика взята. Да и павильончик-то подгулял. В афише стоит: новые декорации… А разве это новая декорация!

— Да ведь врать-то — не колесы мазать, — отвечала Малкова пословицей.

По проходу между кресел пробиралась Настина и села рядом с Лагорским.

— Выход жены вашей пришла посмотреть… — сказала она ему. — Сама я в конце второго акта, так еще успею одеться. Слышали, говорят, ваши нам шикать будут? Ваша жена так боится.

Она покосилась на Малкову и смерила ее взором, не поклонившись ей, хотя знала ее.

Лагорский промолчал. Настина тронула его за рукав и начала снова:

— Очень рада, Лагорский, что опять вас вижу. Поищите, душечка, мне комнату, вы здесь живете, и для вас это пустяки. А я ведь за тридевять земель, в гостинице. Каково это — ездить каждый день оттуда и туда! Меня уж извозчики вконец разграбили. Поищете?

— Хорошо. Найдется, так скажем, — отвечал Лагорский.

— Только чтоб со столом. А то ужасно неприятно по ресторанам и кухмистерским. Могу я надеяться? Ведь когда-то мы с вами душа в душу… У меня и кофейник мельхиоровый жив, который вы мне подарили.

Теперь Малкова стала злобно коситься на Настину и шепнула Лагорскому:

— Попросите, чтоб нам дали слушать пьесу.

Лагорский был как на иголках, а Настина продолжала:

— Да хорошо бы поближе к вам мне поселиться. Ведь, надеюсь, будете заходить ко мне? Столько не видались!

Но тут на сцене показалась Копровская, Лагорский весь превратился в зрение. В задних рядах кто-то зааплодировал ее выходу, но не успела она поклониться, как справа и слева зашикали.

— Медвежья услуга — эти хлопки при выходе… Прямо медвежья услуга! — бормотал Лагорский.

— Чего ты волнуешься-то! — шепнула ему Малкова. — Говоришь, что вконец разошелся с ней, а сам волнуешься. Да и ничего не произошло. Просто не хотят, чтобы принимали при выходе. Ведь принимают при выходе только любимиц, знаменитостей.

— Да я об этом только и говорю, Веруша.

Копровская не смутилась и стала входить в роль.

Малкова шептала:

— В первый раз вижу на сцене твою жену. Зачем это она слова-то так отчеканивает?

— Московская школа. Она видела хорошие образцы Федотовой и других. Это московская манера, — отвечал Лагорский.

— Ну какая московская! Прибивает каждое слово гвоздем. Скорей же пошехонская.

Акт кончался. Ушел со сцены любовник после очень веселой эффектной сцены — и ушел, как говорится, без хлопка.

— Какая публика-то здесь сухая! — заметила Настина. — У нас в Екатеринославе за эту сцену раз пять вызывали. А и актерчик-то был — горе.

Но вот и заключительная сцена Копровской. Копровская начала притворно смеяться, и смех этот переходил в истерику. Она закрыла лицо руками, поникла головой на стол и принялась рыдать. Занавес медленно опускался.

— Надо поддержать товарища, — сказал Лагорский, поднимаясь с кресла и зааплодировал. — Вера Константиновна, поддержите.

Аплодисменты раздались в задних рядах, где-то в ложе, аплодировали в балконе, но в то же время раздавалось и змеиное шипенье отовсюду. Настина аплодировала, но Малкова сидела без движений. Аплодисменты были жидки, но все-таки подняли занавес, и Копровская вышла на сцену и раскланивалась публике, с улыбкой прижимая руку к сердцу. Аплодисменты усилились, кто-то во все горло крикнул: «Браво, Копровская!» — но и шиканье не унималось, и кто-то слегка свистнул.

— Злостная подсадка… Покупные бандиты… — бормотал Лагорский, выходя за Малковой из кресел.

Та отвечала ему:

— Конечно, шикать не за что. Играла она так себе… Но актриса она не ахтительная. И зачем она рот кривит? Это уж называется «с изъянцем».

А сзади шла Настина и говорила Лагорскому:

— Лагорский… Будьте паинькой… Поищите мне завтра утром комнату. А я зайду к вам на репетицию узнать, нашли ли вы. Ну, я пойду в уборную одеваться.

Малкова обернулась к нему и почти громко сказала:

— Да отбрей ты ее хорошенько! Ну, что она к тебе пристает, словно к мальчишке! Вертячка… Надела шляпку в три этажа да и думает, что она актриса. Ты, должно быть, с ней путался где-нибудь, что она к тебе с таким нахальством?

— Брось, Веруша, свои ревности. Ведь ты не светская дама, а актриса и актерскую жизнь знаешь. Не нахальство тут, а товарищество. Но, само собой, я на побегушки к ней не пойду и комнату ей искать не стану.

Они выходили из театра. Их нагнал актер Колотухин.

— Вот она война-то Алой и Белой роз. Первая перестрелка уж началась, — говорил он.