Под южными небесами. Юмористическое описание поездки супругов Николая Ивановича и Глафиры Семеновны Ивановых в Биарриц и Мадрид

Николай Лейкин (1897)

Книга русского писателя, журналиста и редактора-издателя юмористического журнала «Осколки» Николая Александровича Лейкина «Под южными небесами» из серии «Наши едут по Европам» — это юмористическое описание путешествия супругов Николая Ивановича и Глафиры Семеновны Ивановых в Биарриц и Мадрид, где они постоянно попадают в уморительно смешные ситуации.

9

Ночью утихла буря, перестал дождь, и наутро, когда Николай Иванович проснулся, он увидел, что в окна их комнаты светит яркое южное солнце. Он проснулся первый и принялся будить жену. Глафира Семеновна проснулась, потянулась на постели и сказал:

— Всю ночь снились испанские разбойники. В чулках, в башмаках, в куртках, расшитых золотом и с ножами в руках. Все будто бы нападали на нас. А мы в лесу и едем в карете. Но я почему-то не пугалась. Да и не страшные они были, а даже очень красивые. Нападают будто на нас и трубят в рога.

— Это ветер всю ночь завывал, а тебе приснилось, что в рога трубят, — заметил Николай Иванович.

— А один будто бы с головой, повязанной красным платком… Точь-в-точь как мы видели в опере… А один из них ворвался в карету, схватил меня на руки и понес будто бы в лес.

Николай Иванович покрутил головой.

— И всегда тебе мужчины снятся, которые тебя на руках таскают, — проговорил он. — Но я молчу. А приснись мне испанки, так ты бы уж сейчас набросилась на меня от ревности, хотя бы я ни одной из них на руках и не таскал, — Полно врать-то! Когда же это я за сон?.. На дворе, кажется, хорошая погода? — спросила она.

— Прелестная. Солнце светит вовсю…

Он отворил окно и сквозь пожелтевшую уже листву платана увидал голубое небо, а между двумя домами виднелся кусок морской синевы. Невзирая на восемь часов утра, уличная жизнь уже началась. Сновал народ по тротуару, проезжали извозчики в пиджаках, красных галстуках и в испанских фуражках без козырьков с тульями, надвинутыми на лоб. Везли каменный уголь в телеге, запряженной парой рыжих быков с косматыми гривами между рогов, тащился серый осел с двумя корзинками, перекинутыми через спину, в которых был до краев наложен виноград. Щелкали бичи, бежали в школу мальчики с связками книг, пронзительно свистя в свистульки или напевая какие-то разудалые мотивы. В домах через улицу были уже отворены магазины. Николай Иванович увидал газетную лавку, кондитерскую с распахнутыми настежь дверями и, наконец, вывеску Hotel de l'Europe.

— Знаешь, Глаша, ведь мы хоть и наудачу приехали в эту гостиницу, а остановились в центре города, да и море от нас в ста шагах. Вон я вижу его, — проговорил Николай Иванович.

— Да что ты! — воскликнула Глафира Семеновна и тотчас же, вскочив с кровати, принялась одеваться. — Неужели видно море?

— Да вот оденешься и подойдешь к окну, так и сама увидишь.

— А купающихся видно? Ведь тут так прямо на виду у всех, без всяких купален и купаются мужчины и женщины. Мне Марья Ивановна рассказывала. Она два раза ездила сюда.

— Нет, купающихся не видать. Да ведь рано еще.

Глафира Семеновна торопилась одеваться. Она накинула на юбку утреннюю кофточку и подскочила к окошку.

— Быки-то, быки-то какие с косматыми головами! Я никогда не видала таких. Шиньоны у них, — указывала она на пару волов, тащащих громадную телегу со строевым лесом. Смотри-ка, даже собака тележку с цветной капустой и артишоками везет. Бедный пес! А кухарка сзади тележки под красным зонтиком идет. Должно быть, что это кухарка… Вот за этого несчастного пса я уже отхлестала бы эту кухарку. Вези сама тележку, а не мучь бедную собаку. Смотри, собака даже язык выставила. Нет здесь общества покровительства животным, что ли?

Но Николай Иванович ничего не ответил на вопрос и сам воскликнул:

— Боже мой! Михаил Алексеич Потрашов на той стороне идет!

— Какой такой Михаил Алексеич?

— Да доктор один русский… Я знаю его по Москве. Когда езжу в Москву из Петербурга, так встречаюсь с ним в тамошнем купеческом клубе. Вот, значит, здесь и русские доктора есть.

— Еще бы не быть! Я говорила тебе, что теперь здесь русский сезон, — отвечала супруга.

— И еще, и еще русский! — снова воскликнул муж. — Вот Валерьян Семеныч Оглотков, переваливаясь с ноги на ногу, плетется. Это уж наш петербургский. Он лесник. Лесом и бутовой плитой он торгует. Смотри-ка, в белой фланелевой парочке, белых сапогах и в голубом галстуке. А фуражка-то, фуражка-то какая мазурническая на голове! У нас в Петербурге солидняком ходит, а здесь, смотри-ка, каким шутом гороховым вырядился! Батюшки! Да у него и перчатки белые, и роза в петлице воткнута! Вот уж не к рылу-то этой рыжей бороде англичанина из себя разыгрывать, — прибавил Николай Иванович и сказал жене: — Однако давай поскорей пить кофей, оденемся да и пойдем на берег моря. Все вниз к морю спускаются. Туда и доктор Потрашов пошел, туда и Оглотков направился.

Он позвонил и приказал явившейся на звонок горничной, чтобы подали кофе.

— Женская прислуга здесь, должно быть, — проговорил он. — Люблю женскую прислугу в гостинице и терпеть не могу этих чопорных фрачников лакеев с воротничками, упирающимися в бритый подбородок. Рожа, как у актера, и надменная-пренадменная. То ли дело молоденькая, миловидная горничная, кокетливо и опрятно одетая! В чепчике, в фартучке… Люблю!

— Еще бы тебе не любить горничных! Ты волокита известный… — пробормотала жена.

— Ну, вот видишь, видишь, — подхватил супруг. Я сказал тебе давеча, когда ты мне рассказывала твой сон об испанцах… Чуть я что — сейчас и ревность, сейчас и упреки. А я ведь небось не попрекнул тебя испанцами-разбойниками.

— Так ведь я, дурак ты эдакий, испанцев видела во сне, а ты наяву восторгаешься горничными и говоришь взасос об них. Свеженькая, молоденькая, в чепчике, в передничке… — передразнила Глафира Семеновна мужа.

Горничная внесла поднос с кофе, булками и маслом, остановилась и, улыбаясь, заговорила что-то на ломаном французском языке. Глафира Семеновна раза два переспрашивала ее и наконец перевела мужу:

— Хозяйка здешней гостиницы хочет нас видеть, чтобы переговорить с нами о пансионе.

— Опять пансион?! — воскликнул Николай Иванович. — Какой тут пансион, если мы только вчера ночью приехали! Надо сначала испробовать, чем и как она нас кормить будет. Апре, апре авек пансион! — махнул он горничной.

Супруги наскоро пили кофе. Глафира Семеновна прихлебывала его из чашки, отходила от стола и рылась в своем дорожном сундуке, выбирая себе костюм.

— Не знаю, во что и одеться. Кто их знает, как здесь ходят!

— Да выгляни в окошко. Лам много проходит, — кивнул муж на улицу.

— Но ведь тут обыкновенная улица, а мы пойдем на морской берег. Мне Марья Ивановна рассказывала, что на морском берегу гулянье, всегда гулянье.

— Ну так и одевайся, как на гулянье.

— Давеча, когда я смотрела в окошко, дамы все больше в светлых платьях проходили.

— Вот в светлое платье и одевайся. Ведь у тебя есть.

— Хорошо, я оденусь в светлое. Но большой вопрос в шляпке. Что здесь теперь: осень или лето? По-нашему осень, но ведь здесь юг, Биарриц, морское купание. Если здесь теперь считается осень, то я надела бы большую шляпу с высокими перьями, которую я купила в Париже как осеннюю. Она мне из всех моих шляп больше идет к лицу. Но если здесь теперь считается лето, то у меня есть прекрасная волосяная шляпа с цветами… Как ты думаешь? — обратилась Глафира Семеновна к супругу.

— Ничего я, матушка, об этом не думаю. Это не по моей части, — отвечал тот, смотря в окно.

— Ах, так ты думаешь только об одних молоденьких горничных в передничках и чепчиках? — уязвила она его.

— Лето здесь, лето… Надо одеваться по-летнему. Купальный сезон, так, значит, лето.

— Однако он называется осенний сезон.

— Ну и одевайся как знаешь.

Глафира Семеновна одевалась долго. Только к десяти часам она была готова, пришпилила к горлу брошку с крупными бриллиантами и надела на руку дорогой бриллиантовый браслет. Наконец супруги стали спускаться с лестницы. В швейцарской с ними низко-пренизко раскланялся хозяин, приблизился к ним и заговорил по-французски. В речи его супруги опять услышали слово «пансион», произнесенное несколько раз.

— Дался им этот пансион! — воскликнул Николай Иванович по-русски и тут же прибавил по-французски:

— Апре, апре, монсье!.. Нужно манже, а апре парле де пансион.

Супруги вышли на улицу.