Забытые герои Арктики. Люди и ледоколы

Н. А. Кузнецов, 2018

Последнее крупное географическое открытие XX века в свое время осталось почти незамеченным современниками: Гидрографическая экспедиция Северного Ледовитого океана закончилась в разгар Первой мировой войны, так что обретение Земли Императора Николая II (сейчас – архипелаг Северная Земля) отметили тогда лишь специалисты. Участники же похода в большинстве своем либо погибли в Гражданскую, либо, как начальник экспедиции в 1913–1915 гг. Б. А. Вилькицкий, оказались в эмиграции. Книга, которую вы держите в руках, включает воспоминания и отчеты об этом великом путешествии по Северному морскому пути с востока на запад. Часть представленных материалов публикуется впервые, некоторые увидели свет более 100 лет назад и с тех пор не переиздавались. Авторы воспоминаний – врач Э. Е. Арнгольд, капитан 2-го ранга Н. А. Транзе и матрос А. И. Киреев. Подробно рассказывается в сборнике и о судах экспедиции – ледокольных пароходах «Таймыр» и «Вайгач», сыгравших важную роль в истории Российской Арктики. Кроме того, в книгу включено много дополнительных материалов, помогающих полнее представить картину Гидрографической экспедиции Северного Ледовитого океана.

Э. Е. Арнгольд

По заветному пути

Воспоминания о полярных плаваниях и открытиях на ледоколах «Таймыр» и «Вайгач» в экспедициях 1910–1915 гг

Эдуард Егорович Арнгольд (1873–1920)

Эдуард Егорович Арнгольд

Эдуард (Эдуард-Николай) Егорович Арнгольд родился 19 сентября 1873 г. в Санкт-Петербурге в семье купца 2-й гильдии Егора Эдуардовича Арнгольда и его супруги Олимпиады (урожденной Венславской). Полтора года Э. Е. Арнгольд учился в Реформатском училище, а затем семь лет — в 6-й Петербургской классической гимназии^[7]. В этой же гимназии в 1885–1888 гг. учился А. В. Колчак, командовавший в 1908–1910 гг. транспортом «Вайгач», на котором проходила служба Арнгольда в ГЭСЛО. Свидетельство современного историка: «Из всех петербургских гимназий Шестая была, наверно, самой демократичной по составу учащихся. Маленький народ, собравшийся в одном классе с юным Колчаком, представлял все основные классы и сословия тогдашней России: крестьянство, мещанство, купечество и предпринимателей, дворянство. Около трети были сыновьями чиновников, преимущественно мелких.…Один из лучших учеников в классе был потомком дворового мужика»^[8]. В аттестате зрелости, выданном Эдуарду по окончании гимназии, была отмечена его любознательность, проявлявшаяся преимущественно в области математики и физики^[9].

В 1892 г. Э. Е. Арнгольд поступил в Императорскую военно-медицинскую академию «своекоштно» (т. е. он сам платил за свое обучение). Спустя пять лет он закончил ее, получив 20 ноября 1897 г. степень вольнопрактикующего лекаря^[10]. Учился Арнгольд средне — в «отзыве об успехах студента» в 1897 г. по всем предметам у него стоят оценки «удовлетворительно» (за исключением дисциплины «госпитально-хирургическая клиника», знания по которой он показал «весьма удовлетворительными»)^[11].

После окончания академии, 30 марта 1898 г., Эдуард Егорович подал прошение о приеме на службу на Высочайшее имя^[12]. На следующий день он написал докладную записку главному военно-медицинскому инспектору действительному тайному советнику А. А. Реммерту, в которой просил оставить его на службе в Петербургском военном округе, мотивируя это необходимостью ухода за больными родителями: у матери был перелом шейки бедра, а у отца — хроническое заболевание, не указанное в документе^[13]. 20 апреля 1898 г. молодой врач получил официальный ответ из Главного военно-медицинского управления, в котором говорилось об отсутствии вакансий в Санкт-Петербурге и его окрестностях^[14].

Возможно, что желание остаться в столице и привело Э. Е. Арнгольда на службу в Морское ведомство, куда он был определен 1 марта 1899 г. на должность младшего врача 4-го флотского экипажа с производством в чин титулярного советника^[15]. Но вместо спокойной службы недалеко от столицы новоиспеченному флотскому лекарю предстояли годы дальних и интересных плаваний.

20 июня 1899 г. он был назначен в плавание на эскадренный броненосец «Полтава». В этот период недавно построенный корабль проходил различные испытания, а осенью 1900 г. он ушел на Дальний Восток и прибыл в Порт-Артур 30 марта 1901 г.^[16] После возвращения оттуда, 19 августа 1902 г., Арнгольда прикомандировали к Морскому госпиталю Порта Императора Александра III для исполнения ординаторских обязанностей. С 28 апреля по 4 августа 1902 г. он плавал на учебном судне «Воин». В следующем году он впервые попал на Север — 8 февраля 1903 г. Э. Е. Арнгольда перевели на кампанию 1903 г. на транспорт «Бакан» судовым врачом (1 марта 1903 г. он получил чин коллежского асессора за выслугу лет). Плавание продолжалось с 18 февраля по 16 ноября 1903 г. «Бакан» с 1897-го по 1914 г. осуществлял крейсерство в водах Северного Ледовитого океана, являясь единственным военным кораблем России на этом театре (весной — в начале лета он приходил с Балтийского моря, а осенью возвращался туда же). Помимо решения непосредственных задач по охране морских богатств (выполнение которых, по свидетельству современников, транспорт обеспечивал с трудом), офицеры и команда корабля занимались гидрографическими исследованиями и съемкой берегов^[17]. На «Бакане» в разные годы довелось послужить многим офицерам — участникам полярных экспедиций (в том числе и ГЭСЛО). После возвращения из плавания, 19 ноября 1903 г., Арнгольд был вновь прикомандирован для занятий к Морскому госпиталю Порта Императора Александра III.

С началом Русско-японской войны 1904–1905 гг. 4 февраля 1904 г. Эдуард Егорович был назначен в плавание на суда Тихого океана. Во время этой войны Э. Е. Арнгольд участвовал в обороне Порт-Артура, будучи судовым врачом минного заградителя (по терминологии того времени — транспорта) «Амур», крейсера 2-го ранга «Забияка», заведующим II санитарным отрядом, лазаретом «Амура» на дачных местах (район Порт-Артура)^[18]. Минный транспорт «Амур» принимал активное участие в морских операциях во время обороны крепости. Он и однотипный «Енисей» (погибший 29 января 1904 г. на собственном минном заграждении) считались лучшими в мире минными заградителями специальной постройки. «Амур» провел семь минных постановок, выставив 439 мин. На его заграждениях противник потерял два броненосца, посыльное судно, истребитель и миноносец. 3 июня 1904 г. «Амур» наскочил на камень и получил повреждения (был затоплен ряд отсеков)^[19]. Ремонтировать корабль не стали в связи с недостатком мин в Порт-Артуре, и в дальнейшем он использовался как база траления, а часть его личного состава перевели на сухопутный фронт^[20]. Там же был развернут судовой лазарет. Во время одного из обстрелов, находясь на борту «Амура», Э. Е. Арнгольд был легко ранен в руку.

Э. Е. Арнгольд, 1892 г.

Из фондов РГВИА

Эскадренный броненосец «Полтава», 1902 г.

На «Амуре» служили и будущие соплаватели Арнгольда по ГЭСЛО — лейтенант А. В. Колчак (в апреле 1904 г. недолго исполнявший должность артиллерийского офицера корабля) и мичман (с 14 июня 1904 г. — лейтенант) Б. В. Давыдов, служивший на корабле в должности старшего штурманского офицера еще с 14 июня 1903 г.^[21] Об Э. Е. Арнгольде в период обороны Порт-Артура оставил воспоминания морской врач Я. И. Кефели: «…Эдуард Егорович Арнгольд, „голландский рыцарь“, как звали его друзья, и доктор „Ап“, как называли его на флоте. Он всеми был любим, и все знали, что когда он поднесет рюмочку ко рту, всегда произносит междометие: ап! Отсюда и кличка. Эту привычку, вероятно, западного происхождения, Ап заимствовал от своего пращура, голландца-плотника, привезенного в Россию Петром Великим»^[22]. За участие в обороне Порт-Артура Арнгольд получил боевые награды: орден Святой Анны 3-й степени с мечами (1 августа 1905 г.; «за мужество и самоотверженность, проявленные во время осады крепости Порт-Артур») и орден Святого Владимира 4-й степени с мечами (5 февраля 1907 г.; «за самоотверженное исполнение долга во время осады крепости Порт-Артур»), а также серебряную медаль в память Русско-японской войны 1904–1905 гг.^[23]

Транспорт «Бакан», 1912 г. (?)

Минный заградитель «Амур» на Кронштадтском рейде, 1900–1901 гг.

Из собрания А. В. Плотто

После сдачи крепости, избежав японского плена, Э. Е. Арнгольд некоторое время служил в Сибирской флотилии (с 10 мая по 9 ноября 1905 г. плавал на транспорте «Алеут»). 28 декабря 1905 г. возвратился из Владивостока в 15-й флотский экипаж. Следующие четыре года он проходил службу на Балтийском море. 1 марта 1906 г. его произвели в надворные советники, а 20 июня перевели в 1-й генерал-адмирала великого князя Константина Николаевича флотский экипаж. 28 июля того же года он был прикомандирован для исполнения ординаторских обязанностей к Николаевскому морскому госпиталю в Кронштадте, а 4 сентября 1906 г. — к Санкт-Петербургскому порту (до открытия навигации в 1907 г.) для сдачи экзамена на степень доктора медицины и защиты диссертации. 9 января 1907 г. он был переведен в 5-й флотский экипаж. 11 мая 1907 г. его назначили старшим врачом транспорта «Ангара» (списан 24 мая с прикомандированием к Николаевскому морскому госпиталю в Кронштадте). 7 июня 1907 г. Эдуард Егорович был назначен в 1-й отряд миноносцев (находился там до 7 ноября). 20 ноября 1907 г. его прикомандировали к Николаевскому морскому госпиталю в Кронштадте для исполнения ординаторских обязанностей, а 18 августа 1908 г. назначили младшим ординатором госпиталя. 16 марта 1909 г. он получил назначение на должность младшего врача 2-го Балтийского флотского экипажа.

В 1909 г. Э. Е. Арнгольд стал судовым врачом транспорта «Вайгач» (5 апреля 1910 г., еще до прихода во Владивосток, его, как и других офицеров, официально перевели в Сибирскую флотилию) и до 1915 г. служил в составе ГЭСЛО^[24]. О плаваниях в Арктике им были написаны четыре статьи, опубликованные в 1913–1915 гг.^[25] Оба судовых врача экспедиции не только занимались своими прямыми обязанностями, но и проводили обширную программу естественнонаучных изысканий, результаты которых отражены в их публикациях. Об этом писал А. М. Лавров в своей рецензии на книгу «По заветному пути»: «…в круг его [Арнгольда] ведения входили сборы коллекций по ботанике и зоологии как наземные, так и морские, а также вообще биологические наблюдения. Для приобретения познаний и практических навыков в этой последней области Э. Е. Арнгольд, как и его коллега по специальности доктор Л. М. Старокадомский… командировался во Францию на Русскую зоологическую станцию в Виллфранко, в Монако в Океанографический институт и в Италию на Неаполитанскую биологическую станцию, а также в соответствующие музеи нашей Академии наук. В результате указанных работ обоих врачей экспедицией на протяжении 6 лет были собраны богатые коллекции как по зоологии, так и по ботанике, которые для соответствующей проработки ежегодно отправлялись в Академию наук»^[26]. Историк флота В. Г. Реданский отметил в своем исследовании, посвященном деятельности врачей в полярных экспедициях: «Высокую оценку получила и собирательская деятельность медицинских сотрудников экспедиции, в том числе добытые ими коллекции морских и наземных животных полярных областей. Директор Зоологического музея Академии наук Н. В. Нассонов в специальном докладе, опубликованном в 1916 г., дал лестную оценку представленному материалу: „Зоологические сборы вносят весьма ценный вклад в науку и служат одним из самых больших приобретений Зоологического музея последнего времени“»^[27].

Николаевский морской госпиталь в Кронштадте

Группа офицеров ледокольного транспорта «Вайгач».

Первый ряд (слева направо): лейтенант К. В. Ломан, капитан 2-го ранга А. В. Колчак, доктор Э. Е. Арнгольд. Второй ряд (слева направо): лейтенант Н. А. Гельшерт, лейтенант В. В. Нилендер, лейтенант Г. Л. Брусилов, лейтенант А. К. Пилкин

Из собрания Н. А. Черкашина

Еще во время зимовки, 9 февраля 1915 г., за отличие по службе Арнгольда произвели в коллежские советники. 20 октября 1915 г., после расформирования ГЭСЛО, он был уволен на четыре месяца «в отпуск по болезни внутри Империи». 26 октября 1915 г. его назначили младшим врачом 1-го Балтийского флотского экипажа.

Подробности биографии Арнгольда в период 1915–1920 гг. пока не выявлены. Но конец его жизни оказался трагическим. Он не умер от туберкулеза в Ялте 28 ноября 1920 г. (как было написано в предисловии к книге), а стал одной из жертв «красного террора», развернувшегося с небывалым масштабом и жестокостью в Крыму после того, как оттуда эвакуировались части Русской армии генерала П. Н. Врангеля и корабли Черноморского флота. 7 декабря 1920 г. чрезвычайной тройкой Крымской ударной группы управления особых отделов ВЧК при РВС Южного и Юго-Западного фронтов под председательством Чернабрывого, членов Удриса и Гунько-Горкунова главный врач морского санатория в Ялте Э. Е. Арнгольд был приговорен к расстрелу в числе 315 человек, составивших первую партию расстрелянных в Ялте в этот период^[28].

О предыстории появления книги «По заветному пути» рассказал в предисловии ее редактор и составитель М. С. Боднарский. Сразу же после выхода в свет высокую оценку ей дал А. М. Лавров. «Помимо своей основной работы, Э. Е. Арнгольд, будучи широко образованным человеком, живо интересовался всей совокупностью работ экспедиции и, как человек к этому времени уже много поплававший, вполне разбирался и в чисто морских вопросах. Все это, вместе взятое, плюс наблюдательность этого человека и та исключительная добросовестность, с которой он относился ко всякой порученной ему работе, конечно, во всех нас, участниках экспедиции, вызывали большой интерес к его дневнику, который он с большой аккуратностью вел в продолжение всех плаваний экспедиции. Не случись преждевременной смерти Э. Е. Арнгольда и утраты его рукописей, мы уверены, что свет увидел бы уже его работу, и, что крайне ценно, в проработке самого же автора. Настоящая книга… основана главным образом на черновых конспектах публичных лекций Э. Е. Арнгольда, которые, конечно, ни в коей мере не могли заменить его дневников, что и чувствуется при чтении книги.…Эта книга является первой работой па русском языке, охватывающей по времени всю экспедицию. Правда, в ней описывается лишь само плавание, а не работы экспедиции. Это, очевидно, вызвано главным образом заданием издательства редактору дать популярную книгу для юных читателей, что и отмечает М. С. Боднарский, и отчасти, по-видимому, содержанием самих материалов, имеющихся в распоряжении редактора этой работы. Но, несмотря на такую предпосылку, все же в книге содержатся сведения и о самих работах экспедиции, и некоторые из них опубликовываются впервые. Э. Е. Арнгольд приводит в кратком виде, по годам плавания, программы работ экспедиции, дает описания состояния льда, встреченного экспедицией, и особо отмечает картину замерзания моря и весеннего разрушения ледяного покрова в районе зимовки экспедиции, приводя в то же время и некоторые температурные данные толщин льда зимой. Он также останавливается на описании берегов, причем с большей подробностью это делает в отношении берегов новооткрытых островов и земель, и делает некоторые сопоставления старых картографических материалов с материалами, полученными в результате работ экспедиции, отмечает состояние метеорологических факторов и дает описание специфических условий плавания в полярных морях»^[29].

Доктор Э. Е. Арнгольд в лаборатории «Вайгача»

Из собрания Н. А. Черкашина

Обложка книги Э. Е. Арнгольда издания 1929 г. Художник А. Щербаков

В РГАЭ сохранились письма Э. Е. Арнгольда, адресованные Л. М. Старокадомскому в 1914–1915 гг. Они особенно ценны тем, что это — «неформальные» документы, в которых Эдуард Егорович достаточно откровенно описывает свое отношение к происходящим событиям непосредственно в момент их свершения, обращаясь к своему коллеге. Ряд фрагментов из них (а также из писем и воспоминаний других участников и современников экспедиции) приведены в комментариях к работе Арнгольда и приложении «Из писем участников и современников ГЭСЛО».

Публикацию книги Э. Е. Арнгольда спустя девять лет после гибели можно назвать настоящим чудом. Как указано в предисловии, инициатором выступила вдова покойного — Мария Николаевна Куманина^[30]. Она же до своей смерти в 1971 г. хранила архив мужа (его краткое описание приведено в предисловии к изданию 1929 г.). Поисками архива Э. Е. Арнгольда занимался океанолог, путешественник, историк флота и писатель Александр Алексеевич Першин (1951–2011). В 1988 г. он случайно познакомился с Игорем Борисовичем Петровым, который в 1950-х гг. был воспитанником М. Н. Куманиной. Она подарила Петрову нагрудный знак в память плавания ГЭСЛО, утвержденный в 1915 г. и принадлежавший Э. Е. Арнгольду. Он же подтвердил тот факт, что М. Н. Куманина хранила дневники и фотографии. Предпринятые А. А. Першиным в 1988 и 1998 гг. попытки найти нагрудный знак, принадлежавший Арнгольду, оказались безуспешными^[31]. Ему лишь удалось выяснить, что после смерти Куманиной бумаги судового доктора «Вайгача» пропали, казалось бы, бесследно. Но в 1997 г. на «Вернисаже» в Измайлово (известном московском антикварном рынке) писатель-маринист Н. А. Черкашин приобрел альбом с фотографиями ГЭСЛО, принадлежавший Э. Е. Арнгольду^[32]. Как знать, не «всплывут» ли в дальнейшем и другие материалы архива этого незаурядного морского врача и путешественника.

Памятниками Эдуарду Егоровичу Арнгольду являются остров у восточного побережья острова Октябрьской Революции, носящий его имя^[33], и книга, вышедшая в 1929 г. и вернувшаяся сегодня к отечественному читателю.

Н. А. Кузнецов

Предисловие к изданию 1929 г

Доктор Эдуард Егорович Арнгольд, участник Гидрографической экспедиции Северного Ледовитого океана 1910–1915 гг., плавал на ледоколе «Вайгач» в качестве судового врача. Этой экспедиции посчастливилось сделать крупное открытие новых земель в Северном Ледовитом океане, а также пройти и обследовать все протяжение Великого Северного морского пути. Впервые этот путь был пройден с востока на запад, т. е. от Владивостока до Архангельска. Несмотря на такие замечательные результаты, об этой экспедиции, кроме нескольких небольших заметок в специальных журналах («Записки по гидрографии», «Морской врач», «Морской сборник» и др.) да брошюры д-ра Л. Старокадомского, врача ледокола «Таймыр»^[34], до сих пор ни в русской, ни в иностранной печати почти ничего нет. Подлинные материалы, добытые экспедицией и хранившиеся в Ярославле, в настоящее время, кажется, разрабатываются, но полагаю, что более или менее полного отчета по ним вряд ли можно ожидать в близком будущем. Такая странная судьба столь замечательной экспедиции объясняется, вероятно, военным временем, на которое выпало ее окончание.

Д-р Арнгольд с немецкой аккуратностью вел дневник во все время плавания, ежедневно подробно записывая все, что он слышал, видел и делал во время экспедиции; специальные его обязанности на судне были — врачевание и занятия гидробиологией. К сожалению, в революционные дни в Петрограде почти все его рукописи погибли, уцелели только: 1) часть дневника за время с 24 июня 1914 г. по 23 августа 1915 г., т. е. за 427 дней плавания в Северном Ледовитом океане; 2) 3 тетради метеорологических наблюдений приблизительно за то же время; 3) 1 тетрадь записей ходового планктона и 4) около 200 фотографических отпечатков. Кроме того, имеется еще 23 листа черновых конспектов публичных лекций, которые он читал в Ялте, где по возвращении из экспедиции находился на лечении (он был болен туберкулезом и умер в Ялте 28 ноября 1920 г.).

Воспоминаний в виде книги, как настоящая, он не писал. Настоящая книжка является обработкой главным образом конспектов его лекций, сделанной В. Н. Хомутовым по просьбе М. Н. Арнгольд, вдовы покойного Эдуарда Егоровича.

Взявшись за редакцию этой книжки по предложению Государственного издательства и выяснив ее происхождение, я обратился с просьбой к М. Н. Арнгольд позволить мне познакомиться с первоисточниками, на что она ответила любезным предоставлением в мое распоряжение всех оставшихся у нее материалов. Вследствие этого я имел возможность проверить представленный мне для редактирования текст и сделать казавшиеся мне целесообразными дополнения, сокращения и поправки. Выпускаемая книжка, таким образом, является до некоторой степени коллективным трудом: материал и первоначальная обработка, т. е. основа книги, принадлежат всецело самому доктору Э. Е. Арнгольду, предварительное оформление материала в виде книги — В. Н. Хомутову и окончательная отделка и правка — мне.

Печатая эту книгу, Государственное издательство имеет в виду главным образом юных читателей, но я уверен, что она равно интересна как самым широким кругам читателей, так и узкому кругу ученых самых разнообразных специальностей, и особенно географам.

Правда, д-р Арнгольд не натуралист и не моряк, что не могло не отразиться на его наблюдениях. Его геологические и ландшафтно-географические описания страдают неопределенностью, но, несмотря на это, книга чрезвычайно интересна и в научном отношении, рисуя в общем все-таки правильную картину природы северных полярных стран и воспроизводя много интересных фактов из жизни и деятельности Гидрографической экспедиции Северного Ледовитого океана, о которой так мало известно.

Книга мною снабжена введением, заключением, примечаниями, словарем-толкователем, указателем собственных имен^[35] и географической картой.

М. Боднарский

Москва, 23 августа 1928 г.

Введение

Содержанием настоящей книги служит один из важнейших эпизодов из истории колоссальных усилий человечества к открытию сообщения между Атлантическим и Великим^[36] океанами кратчайшим путем, через Северный Ледовитый. Огромные усилия были употреблены, громадные материальные жертвы принесены и много жизней загублено для осуществления этой географической задачи. Чтобы оценить по достоинству все значение экспедиции, в которой участвовал д-р Арнгольд и которая описана в этой книге, необходимо, хоть вкратце, познакомиться с историей вопроса в целом. Кроме того, этот вводный очерк сделает дальнейшее чтение книги более интересным и сознательным, т. к. читатель здесь познакомится со многими именами исследователей и наименованиями мест суши и моря за полярным кругом, часто носящих имена судов, экспедиций и лиц, так или иначе причастных к открытию и исследованию территорий, упоминания о которых часто встречаются в этой книге.

Идея установления сообщения через Северный Ледовитый океан между Западной Европой и странами Дальнего Востока (Япония, Китай, Индия) занимала мысль мореплавателей уже в XVI веке. Страны Дальнего Востока давно манили европейцев своими баснословными богатствами, о которых так заманчиво повествовал в ХIII веке венецианец Марко Поло, первым из европейцев попавший туда. В XVI веке были уже известны два морских пути в Индию и Китай: один — восточный, мимо мыса Доброй Надежды, а другой — западный, через Магелланов пролив. Первый был в монопольном пользовании Португалии, а второй — Испании. Морское могущество этих держав не давало возможности какому-либо другому народу пользоваться этими путями. Вследствие этого предприимчивые нации Северной Европы — голландцы, англичане, датчане и норвежцы — обратили свое внимание на Северный Ледовитый океан, резонно полагая, что если земля шарообразна и Азия не соединяется с Америкой, то этим океаном тоже можно достигнуть, даже более кратким путем, Великого океана, Китая, Японии и Индии. Сделать это можно, плывя из Западной Европы на восток, вдоль берегов Сибири, или на запад, вдоль северных берегов Северной Америки. Первое направление получило у географов название Северо-Восточного прохода, а второе — Северо-Западного. Северо-Восточный проход впоследствии стали называть Великим Северным морским путем. Он географически делится полуостровом Таймыр на две части — западную и восточную, причем первую часто называют просто Северным морским путем, без эпитета «Великий». Ввиду близости его к Европе он стал изучаться ранее и в настоящее время уже в значительной мере известен, а отчасти даже оборудован и используется; восточная же часть и до сих пор остается малоизученной, совершенно необорудованной и мало посещается^[37].

Ранее других принялись за поиски Северо-Восточного прохода англичане; они отправляли туда экспедиции в 1553, 1556, 1580, 1607, 1611 и 1676 гг., но желанного результата не достигли. Экспедиции их были, однако, чрезвычайно важны как в научном, так и в практическом отношениях. Результатом самой первой из них, состоявшей из трех судов, под начальством Х. Уиллоби (sir Hugh Willoughby) в 1553 г. была гибель двух судов со всем экипажем и самим Уиллоби. Третье судно под начальством Ричарда Ченслера (R. Chancellor) благополучно достигло устья Северной Двины и открыло таким образом, неожиданно для себя, вместо пути в Индию путь в Россию. Отсюда Ченслер отправился в Москву, ко двору Иоанна Грозного, у которого ему удалось получить для Англии значительные торговые привилегии и установить прочные торговые сношения с Россией. Это обстоятельство имело своим последствием образование в Англии Muscovy Company, стараниями которой была снаряжена вторая экспедиция в 1556 г. под начальством Стивена Барроу (St. Burrough), обогатившая науку сведениями о неизвестном дотоле в Европе народе — самоедах, которых Барроу встретил на острове Вайгач и описал в своем дневнике.

Третья английская экспедиция в 1580 г. под начальством Пета и Джакмана впервые познакомила европейцев с Карским морем. Остальные ничего особенного не дали.

Немного позже на поприще отыскания Северо-Восточного прохода выдвинулись голландцы. Они отправляют ряд экспедиций с этой целью в 1594, 1595, 1596, 1625 и 1666 гг. Эти экспедиции тоже не достигли своей прямой цели, но значительно обогатили науку сведениями о полярных странах. Уже первая из них (1594) сообщила впервые сведения об островах Новая Земля. Оказалось, что они открыты и часто посещаются русскими, о чем свидетельствовало как самое их название, так и большое число воздвигнутых там могильных крестов. Экспедиция эта достигла Карского моря, по которому прошла до устья Кары, ошибочно приняв ее за реку Обь. Было известно, что, идя по Оби и Иртышу вверх, можно достигнуть озера Зайсан, находившегося тогда в пределах Китая, а потому голландцы сочли свою задачу выполненной и, вернувшись, заявили в своем отечестве, что кратчайший путь в Китай ими открыт. В следующем году (1595) была снаряжена целая флотилия, нагружена товарами, снабжена деньгами и отправлена с торговой целью в Китай и Индию новым кратчайшим путем. Эта экспедиция проникла Югорским Шаром в Карское море, но, ввиду загроможденности его льдом, не желая подвергать опасности нагруженные товарами корабли, вернулась в Голландию. От встречных самоедов голландцы узнали, что русские суда уже давно пользуются Северным морским путем и ежегодно ходят через Югорский Шар на Енисей, минуя Обь, там проводят зиму, а на следующий год возвращаются обратно. Тут голландцы сообразили, что предыдущая экспедиция впала в ошибку и приняла за Обь какую-то другую, более близкую реку.

Какое большое значение придавало голландское правительство открытию Северо-Восточного прохода, можно заключить из того, что после второй экспедиции оно назначило огромную по тому времени премию в 25 тысяч гульденов тому лицу или государству, которое решит задачу.

Одно из самых важных в научном отношении плаваний совершила третья голландская экспедиция 1596 г. Душой ее был Виллем Баренц. На этот раз голландцы первые обогнули северную оконечность Новой Земли и вынуждены были зазимовать в бухте, расположенной на восточном берегу у северной оконечности этого острова. Эта первая зимовка западноевропейцев в такой большой широте (76° с. ш.) была полна лишений, опасностей и страданий. Из 16 участников умерло 4, в том числе и сам Баренц, большая часть остальных переболела цингой, и все ослабели от голода и холода до того, что с трудом могли поддерживать огонь. Эта экспедиция впервые познакомила европейцев с природой полярной зимы и ее влиянием на организм, а также открыла острова Медвежий (Верен) и Шпицберген^[38].

Следующие голландские экспедиции были неудачны и никаких новых значительных результатов не достигли.

Кроме специальных экспедиций, часто совершались голландскими китоловами промысловые поездки по Северному Ледовитому океану; благодаря им прибавлялись понемногу сведения о Ледовитом океане, а это имело немаловажное значение для планировки дальнейших попыток.

Заключительной на долгое время нужно считать английскую экспедицию 1676 г. под начальством Вуда и Флоуеса. Экспедиция эта оказалась совсем неудачной; одно из двух судов погибло, и после нее задача открытия Северо-Восточного прохода была признана неосуществимой; с тех пор всякие попытки иностранцев в этом направлении прекращаются почти на два столетия.

XVIII век и большая часть XIX века являются периодом, в который инициатива исследования Северо-Восточного прохода перешла главным образом к русским, причем теперь Великий Северный морской путь разыскивается как средство сообщения с Сибирью, а не как путь в страны Дальнего Востока.

Еще в XVII веке казаки доставляли много чрезвычайно ценных сведений о восточносибирском побережье Северного Ледовитого океана (Елисей Буза, Иван Постников, Михаил Стадухин и др.). Самым блестящим предприятием казацкой исследовательско-географической деятельности было плавание Семена Дежнева из устья реки Колымы на восток, вдоль берега Азии, для отыскания реки Анадырь. Результатом этой экспедиции, длившейся с 1647-го по 1662 г., было: 1) открытие пролива, впоследствии названного Куком, по неведению о подвиге Дежнева, Беринговым; 2) первое посещение русскими Камчатки и 3) открытие реки Анадырь и основание на среднем течении этой реки Анадырского острога. К сожалению, это блестящее открытие не получило в свое время широкой огласки и надлежащей оценки, поэтому Петр Великий в 1719 г. послал на Камчатку геодезистов Евреинова и Лужина для исследования этого полуострова и решения вопроса: сошлась ли Азия с Америкой? Не получив ответа на поставленный вопрос, он в 1725 г. отправляет Первую Камчатскую экспедицию под начальством датчанина русской службы Витуса Беринга, дав ему собственноручно написанную инструкцию, из которой видно, что не только этот частный вопрос интересовал Петра, но и Великий Северный морской путь в целом. В пункте 3 инструкции имеются слова: «…искать, где оная (Азия) сошлась с Америкой: и чтобы доехать до какого города европейских владений…». Беринг, вернувшись из экспедиции в Петербург в 1730 г., не застал уже Петра в живых. Он привез определенный ответ, что «нельзя Азии соединяться с Америкою», но очевидных доказательств этого дать не мог, потому что берегов Америки из-за туманов он не видал. Заметив недоверие к результатам своей экспедиции, он исходатайствовал посылку новой экспедиции, официально названной Второй Камчатской экспедицией, но известной в науке под вполне заслуженным названием Великой Северной экспедиции. Она длилась с 1733-го по 1743 г. Вся работа этой экспедиции была разделена между пятью отрядами, из которых 1-й должен был отправиться из устья Северной Двины на Обь, 2-й — с Оби на Енисей, 3-й — с Лены на запад до Енисея, 4-й — с Лены на восток до Берингова пролива и 5-й — из Охотска, под начальством самого Беринга, для исследования берегов Охотского моря и восточного берега Камчатки до Берингова пролива^[39]. Участники Великой Северной экспедиции, из которых многие погибли, много потрудились над выполнением заданий; читая подробное описание этой экспедиции^[40], нельзя не удивляться терпению и настойчивости ее вождей и участников в течение почти 11 лет. Относительно мужества и терпения в борьбе с суровой природой имена Прончищева и двоюродных братьев Харитона и Дмитрия Лаптевых достойны стать наряду со знаменитейшими путешественниками-исследователями всех времен и народов. Результатом работ Великой Северной экспедиции были съемка и опись северного берега России от Архангельска до Шелагского мыса и азиатских берегов Охотского и Берингова морей от Охотска до Берингова пролива. Впервые было приобретено знакомство с характером восточной половины Северного Ледовитого океана, а также с условиями плавания по нему на огромном протяжении. Осталось необследованным пространство от Шелагского мыса до Берингова пролива, изученное только долгое время спустя Ф. П. Врангелем. Полученные результаты свидетельствуют, что это было беспримерное в истории землеведения предприятие. По количеству участников (около 600 человек), огромности денежных затрат (свыше 360 тыс. рублей)^[41], обширности захваченной исследованием территории оно не имеет себе равного до наших дней.

Благодаря всему вышеизложенному исследование Великого Северного морского пути подвинулось вперед настолько, что в 1745 г. Петербургская академия наук выпустила «Атлас Российской», в котором этот путь на большей части своего протяжения в общем получил хоть приблизительное изображение по местоположению, форме и масштабу.

М. В. Ломоносов, много потрудившийся на поприще географии вообще и географии России в частности, тоже был инициатором экспедиции для отыскания Северо-Восточного прохода. Благодаря его авторитету и настойчивости была снаряжена в 1764 г. экспедиция под начальством В. Я. Чичагова. Ломоносов составил для него очень обстоятельную инструкцию. Однако перед самым отплытием Чичагову по неизвестной причине было указано плыть Северо-Западным проходом до Камчатки. Двукратная его попытка в 1765 и 1767 гг. не увенчалась успехом: далее 80°21′ с. ш. по восточную сторону Шпицбергена ему пройти не удалось.

Приобретя более близкое знакомство с омывающим северные берега России Ледовитым океаном и накопив некоторый опыт в полярных плаваниях, русские еще в XVIII веке пришли к совершенно верной мысли, что нужно изучать Северо-Восточный проход по частям, как это видно на примере Великой Северной экспедиции. Этого приема продолжали держаться и впоследствии. В первую очередь обратили свое внимание на исследование западной, исходной части Северо-Восточного прохода (проливы между Баренцевым и Карским морем и сами эти моря, особенно Карское). Важнейшими экспедициями с этой целью являются: плавание в 1760 г. Саввы Ложкина, который первый объехал в две зимы и три лета вокруг южного острова Новой Земли; плавание Розмыслова в 1768 г., произведшего впервые съемку Маточкина Шара; четырехкратное путешествие Литке в 1821, 1822, 1823 и 1824 гг. Литке хотя и не проник далее своих предшественников и даже пришел к неверному выводу, что «морское сообщение с Сибирью принадлежит к числу вещей невозможных», но дал замечательное по точности описание Баренцева моря, которое он посещал и исследовал. Плодом плаваний Пахтусова в 1832–1833 гг. и в 1834–1835 гг., который, по признанию самого Норденшельда, «занимает одно из выдающихся мест среди полярных мореплавателей всех наций», была масса новых важных сведений о полярном море. Ни одна из арктических экспедиций не доставляла такого множества драгоценных астрономических определений мест, геодезических измерений, метеорологических наблюдений, замечаний о приливах, отливах и пр., какое было плодом деятельности Пахтусова. Он исследовал Маточкин Шар и первый из исследователей заснял часть восточного берега Новой Земли.

Не нужно думать, что в восточной части Северного Ледовитого океана в это время вовсе не велась исследовательская работа, нет: она и там велась, но только не так интенсивно, как в западной части. В 1760 г. Шалауров по собственной инициативе вышел с Лены, намереваясь обогнуть северо-восточную оконечность Азии и пройти в Великий океан. Достигнув реки Яны и перезимовав здесь, на следующее лето он обошел Святой Нос, открыл гористый остров и опять зазимовал в устье Колымы. В 1762 г. ему удалось достигнуть Шелагского мыса, но льды отбросили его назад; он хотел еще раз перезимовать и в следующее лето снова возобновить попытку обогнуть Шелагский мыс, но утомленный экипаж воспротивился его намерению, и он принужден был вернуться домой. Все это не ослабило его энергии. Он отправился в Москву, где ему удалось исходатайствовать правительственную субсидию, и в 1764 г. снова пустился с Лены в Северный Ледовитый океан, но обратно он не вернулся. Несмотря на то что Шалауров не достиг своей цели, все-таки он во многом пополнил наши географические сведения о местах совершенно неизвестных и с удивительной точностью нанес на карту берег от реки Яны до Шелагского мыса. Он первый также описал Чаунскую губу.

В 1763 г. сержант Андреев описывал Медвежьи острова и привез известие, что он видел «большую обитаемую землю» в Северном Ледовитом океане. В 1767–1769 гг. были отправлены из Якутска геодезисты для проверки известия Андреева о земле; они определили широту самого северного из Медвежьих островов, но никаких признаков какой бы то ни было земли не видели.

Промышленники в поисках мамонтовой кости переходили часто с материка на острова и по островам с одного на другой и знакомились мало-помалу с берегами Северной Азии и близлежащими островами; они сообщали о своих исследованиях во всеобщее сведение. Часто это были очень ценные сведения, например, сообщение Ляхова об открытии им в 1770 г. островов, названных его именем; Санникова — о двух открытых им в 1805 г. островах, Фаддеевском и Столбовом; Сыроватского — об открытии им в 1807 г. Новосибирских островов и т. п.

Все пытавшиеся до сих пор пройти Великий Северный морской путь стремились сделать это с запада на восток. Но вот с 1778 г. начинаются попытки и в обратном направлении, т. е. от Берингова пролива. Почин в этом деле принадлежит несравненному английскому мореплавателю Джеймсу Куку, который прошел вдоль северо-восточного берега Азии от Берингова пролива до мыса Северного (м. Иркапий)^[42] и описал его. Это обстоятельство побудило русское правительство в 1787 г. отправить экспедицию в те же места под начальством англичанина Биллингса, бывшего спутником Кука, и капитана Сарычева. Сначала они пытались пройти из устья Колымы в Берингов пролив, но, за мысом Баранова встретив густые льды, вернулись обратно. Тогда Биллингс попытался еще раз в 1791 г. из Охотска войти в Берингов пролив и обогнуть северо-восточную оконечность Сибири, но, достигнув залива Св. Лаврентия и узнав от чукчей, что Ледовитый океан покрыт непроходимым льдом, решил переехать Чукотскую землю сухим путем. Благодаря почти исключительно трудам деятельного капитана Сарычева результатом этого путешествия были опись устья Колымы, островов Диомида и Св. Лаврентия, побережий Берингова моря и прекрасное описание нравов туземцев.

При Александре I граф Румянцев очень интересовался вопросом о Великом Северном морском пути и снарядил три последовательные экспедиции: в 1806 г. — Поспелова и Лудлова на Новую Землю, в 1809 г. — Геденшторма к Новосибирскому архипелагу и в 1815 г. — Коцебу вокруг мыса Доброй Надежды к Берингову проливу, чтобы оттуда попытаться пройти Великий Северный морской путь. Первая экспедиция пополнила знания о Новой Земле и некоторых близлежащих к ней островах, вторая познакомила с чрезвычайно интересной природой недавно открытого Новосибирского архипелага; ею получен был ценный палеонтологический материал, давший возможность судить о геологическом прошлом Северного Ледовитого океана, его островов и берегов Азии. Третья же, преследовавшая, кроме открытия Великого Северного морского пути, еще задачи исследования северо-западных берегов Северной Америки и Сандвичевых островов, оказалась безрезультатной в отношении Великого Северного морского пути. Коцебу достиг лишь 67° с. ш. в Беринговом море.

В 1820 г. была снаряжена правительством экспедиция из двух отрядов к устьям Яны и Колымы для исследования еще никем не посещенной крайней части северо-восточного берега Азии; западный отряд под начальством Анжу, а восточный — Врангеля. Оба отряда успешно выполнили свои задания: Анжу описал берег между Яной и Индигиркой, нижнее течение Лены и устье Индигирки и все известные в то время острова, лежащие против этой части азиатского берега. Врангель описал устье Колымы и берег материка на восток от Колымы до острова Колючина, снятый на карту экспедицией Биллингса. Этим, наконец, было завершено дело описи северного берега Азии, не вполне законченное Великой Северной экспедицией. Съемками Врангеля пользовались вплоть до плавания Б. А. Вилькицкого в 1915 г., давшего, как это мы увидим ниже, новые материалы для лоции Северного Ледовитого океана. В эту экспедицию Врангель узнал от туземцев о существовании к северу от мыса Якана значительного острова. Несмотря на прямо героические усилия, неоднократно угрожавшие ему гибелью, достигнуть этого острова зимой по льду ему так и не удалось. Однако в своем отчетном описании экспедиции он с удивительной точностью нанес остров на карту в надлежащем месте, придав ему вытянутую по параллели форму, что соответствует действительности.

Во второй половине XIX века вопрос о Великом Северном морском пути вышел у нас из стадии вопросов академических, интересовавших только правительство, моряков и географов, и перешел в стадию общественных вопросов, которыми интересуются более широкие круги. В 1859 г. начинается деятельность М. К. Сидорова, а позднее А. М. Сибирякова. Они очень способствовали решению этого вопроса, интересовавшего мир четыре столетия.

В 1860 г. вышла из Печоры на Енисей экспедиция Павла фон Крузенштерна^[43] на шхуне «Ермак». Экспедиция не увенчалась успехом; экипаж вынужден был покинуть шхуну и спасаться по льдинам к берегу, причем в пути несколько раз был на волосок от гибели. В конце концов попали-таки на берег, где несчастных мореплавателей ласково встретили самоеды. Отчет об этом плавании является первым более или менее подробным описанием переезда через Карское море^[44].

После Крузенштерна норвежские промышленники, вследствие исчезновения китов и значительного уменьшения моржей и тюленей у Шпицбергена, отыскивая новые места для морского зверобойного промысла, обратили свои взоры на нашу Новую Землю и Карское море. Первым из них был Эллинг Карлсен, который дважды, в 1868 и 1869 гг., побывал в Карском море. За ним последовали многие другие, из которых особенно выдается Эдуард Иогансен. Он в 1869 г. дошел до восточных пределов Карского моря, прошел вдоль Ямала до острова Белого. В это плавание он поднялся вдоль западной стороны Новой Земли до Карских Ворот, через которые вернулся в Норвегию. В следующем году он же в одно лето дважды побывал у Ямала и затем, обогнув с севера Новую Землю, вернулся в Норвегию^[45]. Этим он совершил дело, считавшееся современными географами невозможным, за что Шведская академия наук наградила его золотой медалью.

Знаменитый немецкий географ Август Петерман был одним из самых неутомимых пропагандистов идеи достижения Северного полюса на корабле и осуществимости Северо-Восточного прохода. Благодаря его пропаганде в 1872 г. в Австро-Венгрии была снаряжена экспедиция на судне «Тегетгоф» под начальством Юлия Пайера и Карла Вайпрехта с целью испробовать путь к северо-востоку от Новой Земли для достижения Берингова пролива. В самом начале своей кампании «Тегетгоф» был окован ледяными узами. Эта прекрасно снаряженная экспедиция две зимы скиталась во льдах по Северному Ледовитому океану, пока наконец не пристала к неизвестной земле, лежащей к северу от Новой Земли и названной именем Франца-Иосифа. В первый раз за 270 лет в европейских полярных водах было сделано новое открытие, значительно изменившее географическую карту Северного Ледовитого океана. Обследовав новооткрытый архипелаг, экипаж вынужден был покинуть судно и после 96-дневного очень трудного и опасного перехода на санях и лодках достиг Новой Земли, где застал русское судно, доставившее всех в Норвегию. Таким образом, экспедиция эта хотя прямой своей цели не выполнила, но косвенно многое выяснила и облегчила дальнейшие исследования.

В 1875 г. шведский профессор Адольф Эрик Норденшельд (Nordenskjold) прошел через Югорский Шар и Карское море вплоть до устья Енисея. Это событие должно считаться датой открытия Северного морского пути. В следующем году он удачно повторил свой опыт, причем вошел в самую реку Енисей и дошел до деревни Яковлевой. В то же лето достиг Енисея и поднялся вверх по реке и английский капитан Джозеф Виггинс. После этого еще несколько раз Виггинс плавал на Енисей, доставляя сюда новые суда и различные грузы.

Решив вопрос о Северном морском пути, Норденшельд задумал попытаться решить проблему и Великого Северного морского пути. 22 июля 1878 г. экспедиция под начальством Норденшельда вышла из шведской гавани Карлскроны на паровой яхте «Beгa», a 20 июля 1879 г. она уже обогнула мыс Дежнева и вошла в Берингов пролив. Таким образом, и Великий Северный морской путь был открыт Норденшельдом. Правда, ему не удалось этого сделать в одну навигацию, а пришлось зазимовать совсем недалеко от Берингова пролива, но все-таки это было беспримерное плавание, доставившее массу нового, очень ценного естественно-научного материала о самом пути, о природе полярных стран Азии, о туземцах крайнего севера Азии и т. п., что в значительной мере облегчило последующие плавания по этому же пути.

После Норденшельда за мысом Челюскин побывали еще только четыре экспедиции: две норвежских и две русских. Первая из них, знаменитая экспедиция норвежского профессора Фритьофа Нансена на яхте «Фрам» в 1893 г., не преследовала цели прохода Великого Северного морского пути, а только достижение возможно больших широт, а если представится возможность, то и самого Северного полюса. К концу XIX века Северный Ледовитый океан был уже настолько изучен, что Нансен в состоянии был сделать некоторые заключения о господствующих там течениях. Пользуясь течениями, можно, по мнению Нансена, вмерзнуть во льды где-нибудь к северо-востоку от Новосибирского архипелага и быть пронесенным вблизи Северного полюса вместе со льдами к западу. Вот этот-то план Нансен и осуществил своей знаменитой экспедицией на «Фраме» и доказал, что в восточной части Северного Ледовитого океана существует течение в направлении с востока на запад. Однако течение пронесло его слишком далеко от полюса, так что побывать на нем ему не удалось. Он прошел почти ¾ всего Великого Северного морского пути туда и обратно. Достижения этой экспедиции были огромны: масса свежего научного материала по рациональному снаряжению полярных экспедиций, по полярной санитарии и гигиене, по метеорологии, гидрологии и другим отраслям естествознания и географии Северного Ледовитого океана. Она во многом способствовала дальнейшим успехам в этой области.

Следующей была русская экспедиция геолога Эдуарда Толля, отправившаяся в 1901 г. на яхте «Заря» к Новосибирскому архипелагу для его исследования. Она кончилась неблагополучно: погибли сам Толль и три его спутника.

В августе 1910 г. была учреждена Гидрографическая экспедиция Северного Ледовитого океана, деятельность которой и составляет предмет изложения книжки доктора Э. Е. Арнгольда. Ей удалось в 1914–1915 гг. совершить второй проход всего Великого Северного морского пути, но на этот раз с востока на запад, и открыть значительные новые земли в Северном Ледовитом океане.

В злополучном 1914 г. было две попытки со стороны русских пройти Великий Северный морской путь с запада — это экспедиция геолога В. А. Русанова (с экипажем в 12 человек) и Г. Л. Брусилова (с экипажем в 24 человека), но обе они пропали без вести, спаслись только двое из экипажа Брусилова, покинувшие судно и пришедшие по льду на Землю Франца-Иосифа.

Глава I

Возникновение Гидрографической экспедиции Северного Ледовитого океана и ее работы в 1910 и 1911 гг

В одном из первых заседаний Комитета по постройке Сибирской железной дороги^[46] была рассмотрена записка управляющего Морским министерством об исследовании Северного морского пути в Сибирь ввиду того большого значения, которое он может иметь для постройки Сибирской железной дороги как путь, удобный для доставки материалов. К сожалению, своевременно путем этим не воспользовались, и лишь в 1905 г. был благополучно доставлен из Англии в устье Енисея большой груз рельсов^[47]. После Русско-японской войны и, главным образом, после исполненного трудностей и лишений так трагически окончившегося похода эскадры адмирала Рожественского вокруг мыса Доброй Надежды внимание правительства и общества снова обратилось к этому вопросу, вследствие чего в 1906 г. при Главном гидрографическом управлении была образована особая комиссия для его обсуждения. Основываясь на всестороннем изучении всех имевшихся данных, эта комиссия признала возможным практическое использование этого пути, если только будет изучено в физическом отношении море у полуострова Таймырского и произведены гидрографические исследования у берегов Северного Ледовитого океана от устья реки Енисей на восток.

Специально для этой цели были заложены в апреле 1907 г. на верфи Невского судостроительного завода в Петербурге два корабля ледокольного типа «Таймыр» и «Вайгач»^[48] и постановлено было учредить Гидрографическую экспедицию Северного Ледовитого океана.

Активная борьба с полярными льдами многолетнего образования при современных технических средствах совершенно невозможна, это доказал опыт с очень мощным ледоколом «Ермак», построенным по проекту покойного адмирала С. О. Макарова. Ледоколы «Таймыр» и «Вайгач» обладали сравнительно не особенно сильной, самого простого устройства машиной тройного расширения в 1200 сил и могли ломать однометровый лед. Этого было вполне достаточно для прокладывания себе пути по замерзшим полыньям и трещинам между отдельными ледяными полями, а также ломки льда во вновь замерзших бухтах. Длина каждого ледокола 54 метра, ширина по грузовой ватерлинии 11 метров, углубление на ровный киль 4 метра при водоизмещении всего судна 1200 тонн. Скорость хода на свободной и тихой воде до 12 узлов, полный запас угля 500 тонн для перехода в 10 000 миль. Корпус судна стальной с усиленной прочности палубами. Поперечными и продольными переборками весь корабль разделен на 35 водонепроницаемых отсеков, не считая двойного дна. Обводы же корпуса корабля сделаны с таким расчетом, чтобы в случае давления льдов судно выпиралось кверху наподобие клина. Форштевень сделан из литой стали, срезанный, общеледокольного типа, так что корабль мог взбираться на льдину и своею тяжестью давить под собой лед или разламывать его. Ахтерштевень из такой же стали, приспособленный для ломки льда на заднем ходу. Верхняя палуба стальная, покрытая тиковыми досками; на ней имеются носовая лебедка с подъемной силой в 1,5 тонны и кормовая в 2 тонны, служащие как для подъема шлюпок, так и для выбирания различных научных гидрологических приборов с больших глубин, причем кормовая приспособлена также для обслуживания воздушного шара. Все каюты и помещения для жилья изолированы со всех сторон теплонепроницаемыми материалами, а в расстоянии метра от металлического борта поставлена деревянная обшивка из сосновых досок. Для предупреждения отпотевания и промерзания пространство между бортом и деревянной обшивкой заполнено рубероидом, копком и слоем воздуха. Верхняя палуба и потолок в этих помещениях, так же как и борт, подшиты сосновым деревом, и пространство между ними заполнено тем же изолирующим материалом. Штурманская рубка и лаборатория экспедиции, находящиеся на верхней палубе, сделаны из тикового дерева с такой же изоляционной обшивкой, как и в жилых помещениях. Отопление паровое, причем в каютах устроены отдельные грелки, которые могут быть регулированы и при желании вообще выделяться из общей сети. Кроме того, имеется еще камельковое отопление для топки дровами или углем. Освещение электрическое от двух динамо-машин, работающих одна паром, а другая от нефтяного двигателя. В случае зимовки для экономии топлива и пиронафта^[49] был запас свечей и ламп с особыми горелками, приспособленными для пиронафта и других тяжелых минеральных масел. В носовой и кормовой части судна были сделаны два больших трюма для провизии, в которых помещался двухгодовой запас на 50 человек. Для сообщения с берегом и на случай аварии на каждом корабле были моторный катер, гребной катер, два вельбота, две двойки, две двухместные и две одноместные байдарки и две ледянки, т. е. шлюпки на санях. Были полозья для всех шлюпок на случай гибели корабля, когда бы пришлось тащить их по льду до берега. Для всех матросов имелся полный набор теплого платья, состоявший из кухлянок, торбазов, сделанных из оленьих шкур, валенок, полушубков, меховых шапок, трех сотен шерстяного егеровского белья, норвежских вязанок и рукавиц. Командный состав обязан был обзаводиться таким же теплым платьем на свой счет. Для всего личного состава имелись двух сортов лыжи: одни короткие, широкие, на которых легко ходить, но нельзя развивать большой скорости, и узкие, длинные, так называемые гоночные. Уменье ходить на лыжах было обязательным для всего состава экспедиции. Для производства разных научных исследований и наблюдений на каждом корабле имелось все необходимое; приборы для морской^[50] и береговой съемки, для магнитных, астрономических и метеорологических наблюдений, причем для последних имелись также и подъемные змеи для производства наблюдений в высоких слоях атмосферы, химико-бактериологическая лаборатория для производства исследований воды, льда, снега, почвы и воздуха, приборы для измерения глубин, добывания образцов грунта, измерения температуры моря на различных глубинах, определения течений как поверхностных, так и глубинных, для добывания образцов воды с разных глубин, а также разных размеров тралы, драги, планктонные сети для добывания морских животных со дна моря, поверхности и промежуточных слоев. Кроме того, имелись приспособления для собирания геологических, ботанических и зоологических коллекций на берегу. Для охоты на птиц и зверей имелись двуствольные ружья центрального боя, несколько ружей системы Браунинга, маузеры, винчестеры, 3-линейные винтовки кавалерийского образца, обычное вооружение флотских команд, и револьверы системы Нагана. Сами корабли были снабжены двумя 57-миллиметровыми, двумя 37-миллиметровыми пушками и двумя пулеметами.

Первоначальный план экспедиции был выработан для исследования всего Северо-Восточного прохода в направлении с запада на восток, но затем было признано необходимым связать устья Лены и Колымы с остальными частями нашего отечества как для оживления этого обширнейшего района Северной Сибири, так и для противодействия экономическому захвату края иностранцами. На этом основании были посланы ледоколы «Таймыр» и «Вайгач» южными морями во Владивосток, дабы они могли начать свои исследования в Северном Ледовитом океане со стороны Берингова пролива.

27 октября 1909 г. наши оба ледокола вышли из Петербурга и небольшими переходами стали двигаться на запад, делая остановки в крупных портовых городах.

Первого ноября, во время сильного шторма в Немецком море, когда размахи кораблей достигали 50° на борт, произошли серьезные повреждения в котельном отделении ледокола «Таймыр», и мы были вынуждены зайти в Роттердам.

Нужно заметить, что наши ледоколы, обладая очень большой устойчивостью с предельным креном до 62° на борт, однако весьма легко подвергались качке при сравнительно небольшой волне, которая для судов другой конструкции была бы почти незаметна. Для плавающих это свойство было весьма неприятно, и стремительные размахи корабля, даже от 10° до 20°, причиняли немало страданий. Так как в Роттердаме за ремонт запросили слишком высокую цену, то, переждав шторм, мы перешли в Гавр, где и чинились с 15 ноября 1909 г. по 26 января 1910 г. На дальнейшем пути суда экспедиции имели стоянки: в Алжире, Порт-Саиде, Измаилии, Суэце, Джибути. Выйдя из последнего порта 23 марта, ледоколы направились в Коломбо, это был самый продолжительный переход за все южное плавание, он продолжался целых шесть суток. Следующими местами остановок были: Сабанг (остров у северной оконечности Суматры), Сингапур, Сайгон, Камран, Амой и Шанхай. 3 июля оба ледокола благополучно прибыли во Владивосток.

Офицеры «Вайгача» в штатском в одном из портов во время похода из Санкт-Петербурга во Владивосток в 1909–1910 гг. Крайний слева — Э. Е. Арнгольд

Из собрания Н. А. Черкашина

Вскоре после нашего прихода выяснилось, что плавание за Берингов пролив должно было состояться в этом же году и произошли некоторые изменения среди командного состава экспедиции: прибыл из Петербурга вновь назначенный начальник экспедиции Сергеев и вместо командира «Таймыра» Матисена был назначен Давыдов 2-й^[51].

Хотя целью предстоящего плавания было исследование части Северного Ледовитого океана, смежной с Беринговым проливом, причем зимовка являлась нежелательной, все же приходилось иметь в виду случайную возможность таковой, т. к. приближалась осень. Поэтому надо было запастись достаточным количеством провизии и других необходимых предметов. 17 августа 1910 г. экспедиция вышла в море в сопровождении транспорта «Аргунь», где находились запасы угля и пресной воды, предназначенные к перегрузке на ледоколы по прибытии их в бухту Провидения на Чукотском полуострове, т. к. на сравнительно большом переходе от Владивостока до мыса Дежнева должно было израсходоваться порядочное количество того и другого. Выдержав тяжелый шторм в Беринговом море, мы прибыли в конце августа в бухту Провидения. Произведя некоторые работы и пополнив запасы воды и топлива, в первых числах сентября мы вышли к мысу Дежнева. Северный Ледовитый океан становится доступным для плавания с освобождением ото льда Берингова пролива, т. е. с половины июля, между тем пароход «Вега», на котором совершил свое замечательное плавание в 1878 г. Норденшельд, был остановлен льдами у Колючинской губы вблизи Берингова пролива уже 17 сентября. Ввиду этого времени для наших работ оставалось весьма немного, и нужно было торопиться, чтобы не остаться зимовать где-либо на пути.

Едва мы успели стать на якорь у мыса Дежнева, как подошла байдара с чукчами, и один из них обратился к нам на чистом французском языке, прося разрешения войти на палубу. Удивлению нашему не было предела, т. к. можно было ожидать от чукчи всего что угодно, но не изысканной французской речи. И только когда этот чукча поднялся на палубу, мы могли рассмотреть его европейское лицо; по внешнему виду он очень мало походил на элегантного парижанина. Оказалось, что это был француз, который на большое пари совершал пешком кругосветное путешествие и, согласно условию, имел право для морских переездов пользоваться только самыми узкими проливами. Он уже прошел от Парижа на восток всю Европу и Азию и теперь ждал оказии переправиться через Берингов пролив в Америку, продолжать свое путешествие. Думая, что мы пойдем на Аляску, этот француз просил нас взять его пассажиром, т. к., живя у чукчей около двух недель, он никак не мог переправиться на другой континент. К сожалению, мы не могли исполнить этой просьбы, но зато ему удалось уйти на другой же день на американской моторной шхуне.

Американцы часто посещали нашу далекую северо-восточную окраину, причем, не к чести их будь сказано, они не только занимались хищническими способами пушного промысла, но и систематически спаивали обитателей Крайнего Севера, которые очень падки до спиртных напитков и за бутылку виски или водки готовы отдать все что угодно. Для примера скажу, что как-то к нам на корабль чукчи привезли роскошную шкуру белого медведя, мы стали предлагать за нее чай, сахар, табак, но владелец не соглашался променять ее на эти вещи. Тогда мы спросили, что же он, наконец, хочет за нее получить, и он совершенно определенно ответил: или 200 долларов, т. е. 400 рублей на наши деньги, или же одну бутылку водки. Ни того, ни другого мы дать не соглашались, и сделка не состоялась. Американцы, конечно, в этом отношении не стеснялись и, несмотря на строгое запрещение как их правительства, так и нашего, тайком провозили спирт и водку в банках из-под бензина или керосина и за цену, подобную только что указанной, приобретали шкуры белых медведей, голубых и белых песцов и других полярных зверей.

Программа наших работ требовала точного астрономического определения мыса Дежнева. В этом отношении нас преследовала неудача, т. к. в течение целой недели мы не могли дождаться ясного неба для звездных наблюдений. Наступило уже 10 сентября, когда наконец мы смогли двинуться дальше. Это был наш первый выход в Северный Ледовитый океан, и нельзя сказать, чтоб он встретил гостеприимно своих новых знакомых. Не успели мы пройти и 30 миль, как стал появляться довольно густой лед, повалил хлопьями снег и температура упала ниже нуля. Ко всему этому присоединилось еще повреждение в котлах ледокола «Таймыр», и начальник экспедиции решил повернуть обратно, тем более что владивостокские инженеры еще до нашего ухода не ручались за прочность котлов на «Таймыре» и требовали замены их новыми.

При обратном плавании сильные ветры и бури вынуждали нас часто заходить в бухты, расположенные по берегу Берингова моря. С 3 по 10 октября ледокол стоял в Петропавловске-на-Камчатке, а 20 октября вернулся во Владивосток, выдержав в Охотском море сильнейший шторм.

Проведя зиму во Владивостоке, где был произведен капитальный ремонт котлов «Таймыра», экспедиция 22 июля 1911 г. вышла в Ледовитый океан.

Задача экспедиции в текущем году заключалась в описи и съемке берегов северо-восточной части Азии от Берингова пролива до реки Колымы, а если представится возможность, то и до устья реки Индигирки. Попутно нужно было произвести возможно полное изучение моря на этом протяжении как в физико-географическом, так в гидрологическом и биологическом отношениях. Японское море встретило нас не особенно гостеприимно, и в течение целых суток нам пришлось держаться против волны. Только к утру 24 июля представилась возможность лечь на курс для прохода Сангарским проливом между островами Японии в Тихий океан. К сожалению, этот красивый пролив, окаймленный с обеих сторон высокими конусообразными горами, мы прошли в густом тумане. Проходя вдоль вулканической гряды Курильских островов, составляющей продолжение Японии и непосредственно примыкающей к вулканическому полуострову Камчатке, мы производили всевозможные гидрологические наблюдения, интересуясь главным образом температурой моря на различных глубинах, и добыли ценные сведения, выяснившие нам обмен воды между холодным Охотским морем и сравнительно теплым Тихим океаном.

Во время остального перехода до бухты Провидения остается лишь отметить удивительно сильную флюоресценцию Берингова моря 1 и 2 августа между 60–63° сев. шир., т. е. уже сравнительно высоко на севере. Мне лично еще никогда не приходилось видеть такого свечения даже в тропических морях: буквально все море горело огнями, и иногда на расстоянии нескольких кабельтовых от корабля появлялись целые огненные площади довольно больших размеров. Свечение это в северных морях производится распространенными там в громадном количестве маленькими рачками, мизидами, менее 3 см длиною, которые служат, между прочим, пищей огромным гренландским китам.

Еще в 1780 г. миссионер Фабрициус, живший долго в Гренландии, указывал на то, что эти маленькие ракообразные составляют главную пищу такого огромного млекопитающего. Тот удивительный факт, что такое маленькое животное может доставлять достаточную пищу и материал для отложения жира у кита, объясняется нахождением в море несметных масс этих рачков, так что киту достаточно открыть пасть, чтобы вместе с водою получить очень большое количество питательного материала. Связь между мизидами и китами отлично известна всем китобоям, которые, как мне самому пришлось наблюдать, плавая в другой северной экспедиции в 1903 г. у берегов Новой Земли, в западной части Ледовитого океана, забрасывают тралы, и если мизиды не попадаются, то они спокойно идут дальше. При нахождении же их в большом количестве продолжают крейсировать в этом районе и редко ошибаются в расчете.

5 августа мы пришли в бухту Провидения и, взяв полный запас угля и пресной воды, 10-го вышли в Ледовитый океан. Обогнув мыс Дежнева, мы стали на якорь у селения Угелен. Это самое большое чукотское селение по побережью Ледовитого океана, которое служит главным центром торговых сношений с американцами. Несмотря на частые посещения американцев, к чукчам культура не прививается: живут они в юртах, покрытых оленьими шкурами, грязь внутри отчаянная, все пропахло ворванью, мытья они совершенно не признают, а если слой грязи делается слишком большим, то ее просто соскабливают ножом. Между тем они необычайно падки ко всяким украшениям, особенно женщины; лица грубо татуируются, в волосы вплетаются всевозможные блестящие безделушки, на шею надеваются бусы из разноцветных крашеных камней. Самое большое их несчастье — это беспредельное пристрастие к спирту: чукча в пьяном виде — форменный зверь, из-за лишнего стакана водки он готов убить отца, мать и кого угодно. Зато рядом с царящей первобытной примитивностью и грязью во многих юртах можно найти граммофон, примус, автоматическую зажигалку, самопишущие перья, а у одного из чукчей мы даже видели пишущую машину. Конечно, он был совершенно неграмотен, знал два-три слова по-английски, но ему очень нравился процесс печатания, и он часами проводил время за этим занятием, технически владея машиной очень хорошо.

По своему образу жизни чукчи разделяются на кочующих между рекой Анадырь и Чаунской губой и оседлых, живущих по побережью Северного Ледовитого океана.

Оседлые чукчи главным образом занимаются охотой на белых медведей, песцов, моржей и даже китов. Они великолепные моряки и на своих легких байдарах, сделанных из моржовой кожи, пускаются в далекие походы по морю, прекрасно пользуясь условиями окружающей их природы.

В настоящее время чукчи обитают в северо-восточной оконечности Азии от Чаунской губы до Берингова пролива, с одной стороны, и от Анадыря до Ледовитого океана, с другой. Названия двух рек, Большая и Малая Чукочья, впадающих с западной стороны в устье Колымы, заставляют предполагать, что некогда чукчи занимали гораздо большее пространство и что ленские казаки, заняв берега Колымы, вытеснили их оттуда. Такое предположение совпадает и с преданиями, сохранившимися у жителей Колымы, о частых опустошительных набегах чукчей на первые русские поселения на левом берегу реки. Этнографическое происхождение чукчей не вполне выяснено, но все данные говорят за то, что они родственны североамериканским эскимосам, а последние, как известно, ведут свое происхождение от представителей красной расы — индейцев.

Простояв несколько часов у селения Угелен, где был определен астрономический пункт и поставлен приметный знак, мы снялись с якоря и пошли далее на запад. Погода нам благоприятствовала: было ясно и тепло, а на горизонте не виднелось ни одной льдинки. Только сделав примерно 300 миль, около мыса Северного мы встретили довольно густой, но все же мелко раздробленный лед, не препятствовавший кораблям идти точно по курсу. На некоторых больших льдинах виднелись моржи, которых появление кораблей нисколько не тревожило, и они спокойно продолжали лежать, не обращая на нас никакого внимания. Только выстрелы наших охотников заставляли их нырять в воду. Полоса льдов оказалась небольшою, и мы через 2 ч вышли на чистую воду. Нужно заметить, что в смысле скопления плавучих льдов мыс Северный считается одним из самых неблагоприятных пунктов восточной части Северного Ледовитого океана, т. к. конфигурация берегов и господствующие ветры способствуют накоплению их в этом месте.

Производя съемку с определением астрономических пунктов в наиболее приметных местах и научное исследование моря, мы продвигались медленно вперед, делая миль по 50–60 в сутки, в кардинальном направлении на запад. При ясной погоде днем температура^[52] доходила до +10°, падая по ночам до — 3,75° и 5°. В то время как один корабль шел вблизи берега, исключительно занимаясь съемкой и производя промер, другой, идя параллельным курсом, но мористее, т. е. дальше от берега, ежедневно делал один или два курса по меридиану на север: во‐первых, для освещения рельефа дна, а во‐вторых, для рекогносцировки распространения полярных льдов. Однако льдов мы не видели.

20 августа наши корабли подошли к мысу Шелагскому, на 70° сев. шир. с минутами. Это наиболее выдающаяся к северу оконечность материка на его протяжении между мысом Дежнева и Колымою. Шелагский мыс представляет из себя высокий гранитный массив, отвесно спускающийся в море, наподобие мыса Нордкап в Норвегии; ни на его вершине, ни на низменной части берега не было следов снега. От этого пункта океан вдается далеко в материк, образуя большую Чаунскую губу километров 90 шириной и 150 длиной. Мыс и губа получили свое название от существовавшего, по чукотским преданиям, древнего племени шалагов, или, как их чаще называют чукчи, чаванов. Много лет уже тому назад это племя частью ушло вдоль морского берега на запад, а частью — на какие-то неведомые земли, расположенные на севере. На следующий день «Таймыр» занимался обследованием Чаунской губы, «Вайгач» же был послан на север по меридиану, чтобы узнать о состоянии льдов. Мы прошли около 200 километров, но льда нигде не встретили. Переход от мыса Шелагского к устью Колымы был для нас несколько неудачным: «Таймыр», держась слишком близко к берегу, сел на мель, и с «Вайгачом», поспешившим к нему на помощь, случилось то же самое. К ночи оба ледокола благополучно сошли с мели, а утром 22 августа продолжали свой путь к устью Колымы, куда и пришли в 8 ч вечера. Уже с 4 ч дня на расстоянии 100 километров от устья вода стала преснеть, а температура ее подыматься. К сожалению, в самую Колыму войти нам не удалось, т. к. обширный бар преграждал нам путь, и мы принуждены были стать на якорь у мыса Медвежьего, в 40 километрах от устья. Несколько лет тому назад старший лейтенант Г. Я. Седов, погибший потом в экспедиции к Северному полюсу (20.II.1914), сделал промер устья Колымы^[53], но за недостатком времени не успел точно обследовать фарватер и поставить достаточное количество знаков, поэтому мы и не рискнули идти со своими кораблями туда.

Колыма, так же как и Индигирка, берет свое начало в Становом хребте и течет на протяжении 1600 километров, впадая на 69°40′ сев. шир. тремя рукавами в Северный Ледовитый океан. Как и все большие сибирские реки, она ежегодно выносит громадное количество плавника, т. е. деревьев, из беспредельной сибирской тайги. Эти деревья несутся течением реки с большой скоростью и на перекатах и бесчисленных отмелях громадной реки, толкаясь друг о друга, совершенно обтесываются и, дойдя до устья, представляют из себя совсем готовый строительный материал, который, к сожалению, никем не используется. Затем частью береговым прибоем, частью льдинами, а частью и самой рекой он выносится в океан, и очень далеко от берега, на пустынных островах Северного Ледовитого океана, в высоких широтах можно встретить много этого леса. Часть его, совершая далекое путешествие, выносится к берегам Гренландии и Северной Америки; это, между прочим, послужило для Де-Лонга и Нансена одним из доказательств существующего якобы в Ледовитом океане определенного течения и — в связи с последним — дрейфа льдов через полюс или вблизи него. Это предположение для Нансена, как на грех, случайно подтвердилось еще тем, что остатки раздавленного льдами севернее острова Врангеля в конце 70-х годов прошлого столетия корабля Де-Лонга «Жаннетта» были найдены на западном берегу Гренландии. Как выяснили наблюдения позднейших экспедиций, в том числе и нашей, никакого такого определенного дрейфа не существует. Впрочем, в этом убедился и сам Нансен в своей пешей экскурсии с «Фрама» к Северному полюсу^[54]. Во время стоянки вблизи устья Колымы несколько человек с «Вайгача» отправились на моторном катере в устье Колымы, чтобы проверить фарватер, т. к. на следующий год предполагалось отправить туда пароход с грузом из Владивостока. Кроме того, намеревались произвести сбор зоологических и ботанических коллекций на берегу. Путешествие это было сопряжено с большими неприятностями; некоторые поставленные Седовым знаки были, по-видимому, снесены, кроме того, благодаря движению льдов и наносам фарватер изменялся. Туда мы еще добрались сравнительно благополучно, т. к. было ясно и тихо, но на обратном пути посвежело, пошел дождь с туманом, приметных мест не стало видно, на баре развело порядочную волну, и мы раз 20 садились на мель, причем приходилось всем раздеваться, влезать в воду и стаскивать мотор. Температура воды и воздуха при этом не превышала +1,25…+2,5°.

Наконец, окончательно сбившись с пути, мы решили заночевать. К утру еще более засвежело, но зато прояснило, и мы кое-как добрались до корабля, голодные, прозябшие и промокшие до костей.

Зато нам удалось собрать довольно интересную коллекцию и, главное, посетить небольшой поселок русских, приблизительно в километре от устья вверх по реке. Более убогого и жалкого поселения мне никогда не приходилось встречать. Сами жители говорили, что они забыты Богом и людьми, и возразить на это, к сожалению, ничего нельзя было. Сами себя они считают русскими, говорят по-русски, немного шепелявя, как вообще говорят в Северо-Восточной Сибири и на Камчатке. По типу представляют из себя смесь чего-то чукотского, монгольского и русского, по-видимому, это потомки русских ссыльных, вступавших в браки с чукчанками или колымскими казачками, а затем, отбыв срок свой ссылки, бросавших жен и детей на произвол судьбы. Живет их приблизительно около 10 семейств, занимаются они охотой и звериным промыслом, но все у них делается самыми примитивными способами. Зверей и птиц они больше ловят капканами и сетями, белых медведей бьют рогатинами, т. к. на весь поселок имеются только два кремневых ружья. В довершение всего изредка на них делают набеги чукчи и отбирают шкуры пушного зверя, но немногим были лучше и наезды нижнеколымских купцов или начальства в лице казачьего урядника. Купцы обманывали их во всем, променивая 400 граммов кирпичного чаю на шкуру белого песца, 800–1200 граммов чаю или сахару на голубого песца или соболя, а шкура белого медведя оценивалась в куль ржаной муки. Урядник поступал еще проще: он ничего не давал, но зато брал. Когда жители увидели нас в военной форме, вооруженных охотничьими ружьями, то сначала чрезвычайно испугались и, вероятно, решили про себя, что эти оберут их до нитки. Однако очень скоро первоначальный испуг сменился самым искренним расположением, в особенности когда мы отдали им всю нашу провизию: папиросы, чай, сахар. Один из нас подарил свой винчестер с сотней патронов. Они настолько были всем этим тронуты, что некоторые начали плакать, а один старик заявил, что за всю свою долголетнюю жизнь он впервые видит добрых людей. Несмотря на свою бедность, вернее нищету, они настояли, чтобы мы выпили у них чая, и должен сознаться, что мы встретили у них самое радушное, сердечное гостеприимство. Они были готовы поделиться с нами всем, что у них было, включая и то, что получили от нас. Во время чаепития они с большим интересом расспрашивали о России, т. к. не имели ни малейшего представления о жизни своего государства. Когда мы заявили, что с будущего лета к ним будет ежегодно приходить пароход, который станет привозить все необходимое, то их восторгу не было конца. На прощанье они просили нас записать все, что им необходимо, и это было в точности нами исполнено. Мы их не обманули, и на следующий год в устье Колымы был отправлен пароход из Владивостока, который привез им все, что они просили. Вообще, с 1912 г., после нашего похода между Владивостоком и Колымой, установились правильные рейсы^[55].

Звездные наблюдения для астрономического пункта и другие работы задержали нас до 26 августа. Некоторые мысы из-за скверной погоды все-таки остались астрономически не определены, и поэтому начальник экспедиции решил повернуть обратно к мысу Дежнева, отложив дальнейший поход на запад к устью Индигирки; кроме того, он хотел исполнить пожелание Главного гидрографического управления — послать хотя бы один корабль к острову Врангеля для его обследования ввиду того, что существование этого острова до сих пор казалось сомнительным. Выполнить эту задачу он предложил командиру «Вайгача», обусловив в случае встречи трудно проходимых льдов отнюдь не форсировать, а оставаться все время в сфере действия радиотелеграфа. Несмотря на то что такие условия стесняли свободу действия, все же весь личный состав корабля обрадовался предстоящему плаванию к Земле Врангеля, т. к. недавно было доказано, что этот остров в действительности существует, и американскому кораблю «Роджерс» удалось даже посетить его.

История Земли Врангеля такова. Уже давно ходили слухи о том, что на северо-запад от Берингова пролива существует какая-то земля, а у чукчей об этом было много всевозможных преданий.

Ф. П. Врангель в 40-х годах^[56] во время своих исследований побережья Азии от Колымы до Колючинской губы неоднократно слышал от чукчей, что на север от мыса Якан есть большой остров, который бывает виден летом в ясные дни. Они так точно и определенно указывали Врангелю направление, в котором нужно искать этот остров, что он даже нанес на карту его предполагаемое местоположение. К удивлению, как потом оказалось, место это было довольно точным.

Впервые после Врангеля подтвердил существование острова на северо-запад от Берингова пролива капитан английского флота Келлет, посетивший эти места в 1849 г. в поисках экспедиции Франклина. Но более достоверные сведения о существовании Земли Врангеля сообщил американский китобой Лонг в 1867 г. Его донесение по этому поводу гласит следующее: «Во время моего плавания в Северном Ледовитом океане я увидел землю, не обозначенную ни на одной карте. Впервые эта земля была замечена со шхуны „Нил” под вечер 14 августа. На следующий день я приблизительно определил ее на 70°46′ сев. шир. и 178°30′ вост. долг. от Гринвича. Низменная часть земли была свободна от снега и казалась зеленой; между берегом и шхуной плавал разбитый лед. Я мог бы без большого риска для корабля достичь берега, но так как в том месте не было никакой надежды встретить китов, то я не счел себя вправе терять времени для подхода к берегу. 15 августа был ясный день, и мы могли прекрасно видеть восточную окраину; в глубине же земли, приблизительно на 180-м меридиане, возвышалась конусообразная гора, имевшая вид потухшего вулкана, высотой около 800 метров. Насколько земля эта простирается на север, сказать трудно, ее конца я, во всяком случае, не видел, так как все время в этом направлении тянутся горы». На основании этого Лонг делает вывод, что виденная им земля есть, по всей вероятности, полярный континент, соединяющийся с Гренландией. Он считает его малодоступным для мореплавателей из-за льдов, редко покидающих эти берега.

В 1881 г. для розысков экспедиции американского лейтенанта Де-Лонга на «Жаннетте» американцы послали крейсер пограничной стражи «Роджерс» под командой лейтенанта Берри, которому было поручено осмотреть подробно Землю Врангеля и соседний остров Геральд, т. к. предполагали, что замерзшую во льдах «Жаннетту» должно было дрейфовать мимо Земли Врангеля и Де-Лонг, наверно, оставил там какие-нибудь сведения о себе. Около 1 сентября крейсеру «Роджерс» удалось подойти к южной оконечности Земли Врангеля. Для исследования этого острова были организованы три партии: одна на шлюпке должна была идти вдоль берега, а две другие — на самый остров. В одной из береговых партий находился сам Берри. Он прошел вглубь на север около 30 километров и поднялся на самую высокую вершину, названную им Берриспик. С этой вершины он убедился, что Земля Врангеля — остров и никаких признаков другой земли, кроме соседнего острова Геральда, нет. Затем Берри исследовал остров вдоль и поперек, но следов пребывания людей не нашел^[57]. Этим исчерпывались все существовавшие до нашей экспедиции сведения о Земле Врангеля.

1 сентября в 8 ч 45 мин вечера «Вайгач» снялся с якоря и лег на курс, ведущий к юго-западной оконечности острова Врангеля. Льда не было видно, дул легкий юго-западный ветер. Нам нужно было пройти всего 100 миль, т. е. 10 ч ходу по чистой воде, но никто из нас не был уверен, удастся ли достигнуть этого малоисследованного острова, т. к. было известно, что льды редко допускают приблизиться к его берегам.

Ввиду того что на этом пути никогда еще не производилось никаких гидробиологических исследований моря, мы решили через каждые 30 миль делать полную гидрологическую станцию. Окончив благополучно первую станцию около 1 ч ночи, мы продолжали наш путь на север. С каждым оборотом винта сердце билось все сильнее и сильнее; хотелось поскорее увидеть берега малодоступной земли. Но не прошло и часа, как мы вошли в порядочную ледяную полосу, в которой попадались обломки мощного многолетнего льда. Благодаря темноте получалось ложное представление о встречавшихся льдах: на горизонте появлялись как бы громадные поля и даже целые ледяные горы, которые временами создавали грустное впечатление, что нам никогда не добраться до столь желанного острова. Однако к 4 ч утра лед стал редеть, а в 5 ч представилась возможность сделать вторую гидрологическую станцию, давшую много ценного научного материала.

Еще стоя на якоре во время станции, мы увидели на рассвете, как из медленно расходящегося тумана стали появляться покрытые снегом вершины гор. Море было совершенно свободно ото льда, и около 8 ч утра мы подошли к самой южной оконечности острова и стали двигаться вдоль берега, производя съемку. Окончив съемку его южной части, мы стали огибать остров с западной стороны, но пошел густой снег, продолжать съемку было невозможно, и «Вайгач» стал на якорь у самого западного мыса острова, в 300 метрах от берега.

Не успели еще отдать якорь, как на самом мысу появились два больших белых медведя, с любопытством смотревших на невиданное до сих пор зрелище. Немедленно спустили вельбот, медведи продолжали стоять и сосредоточенно смотреть. Ни лязг травящегося якорного каната, ни шум и суета на вельботе их нисколько не смущали. Несколько человек отправилось на берег, и оба медведя были убиты еще со шлюпки. Они оказались довольно внушительных размеров: длина одного была 1 м 45 см, а другого 2 м 55 см. Сняв с них шкуры, мы уже вечером за ужином с большим удовольствием ели медвежьи бифштексы, т. к. после неимоверно надоевших консервов и солонины свежая медвежатина показалась настоящим деликатесом.

В то же утро была свезена партия на берег для магнитных и астрономических наблюдений и сбора коллекций. На корабль она возвратилась только после полудня следующего дня. Наибольший интерес представляла собою геологическая разведка; я называю ее так потому, что за одни сутки, кроме беглого осмотра, ничего нельзя было сделать.

Однако же нам удалось найти много окаменелостей, раковин разных видов, отпечатков растений. Все указывало на то, что некогда здесь был если не вполне тропический, то, во всяком случае, более теплый климат, а в обнаженных пластах одной горы в глубине острова, километрах в 20 от места нашей стоянки, мы обнаружили большие залежи каменного угля^[58].

Окончив свои работы, в 3 ч дня 4 сентября мы отправились дальше продолжать обход острова, сделав только кратковременную остановку у самой северной его оконечности, где поставили на довольно высокой горе железный знак с медной доской. На этой доске были выгравированы по-русски и по-английски год, месяц и число нашего посещения острова^[59]. До самого горизонта мы не видели льда, но за недостатком времени продолжить рейс на север нам не удалось. «Вайгач» был первый корабль, которому удалось обойти с севера острова Врангеля и Геральд и точно нанести их на карту.

Отсюда мы пошли на соединение с «Таймыром» в Колючинскую губу и в середине октября благополучно возвратились во Владивосток на зимовку.

По приказанию начальника Главного гидрографического управления во Владивостоке осталось лишь самое необходимое число командного состава для наблюдения за текущим ремонтом и общим порядком на судах экспедиции, а остальные были командированы в Петербург для усовершенствования по разным специальностям: работать в физической обсерватории в Павловске, в Пулковской астрономической обсерватории, в Морской академии. Я же был командирован на юг Франции и в Италию для занятия гидрологией и морской зоологией.

Только в середине мая мы вернулись из своих командировок во Владивосток с новым запасом знаний, сил и энергии для возобновления работ нашей экспедиции, которой было предписано уже больше не возвращаться во Владивосток, а идти в Александровск-на-Мурмане.

Глава II

Работы экспедиции в 1912 г

За все время существования мореплавания в первый раз кораблям удалось проникнуть так далеко в Северный Ледовитый океан к западу от Берингова пролива. До 1911 г. ни одно судно не проходило далее мыса Сердце-Камень, т. е. на 150 километров западнее мыса Дежнева. Правда, история мореплавания называет людей, прошедших морским путем от Тихого океана до устьев Лены, но их корабль был раздавлен льдами у островов Жаннетта и Генриетта. Это был пароход «Жаннетта» экспедиции Де-Лонга. Судно погибло 12 июня 1881 г. Экипажу, как известно, удалось пройти пешком, таща за собой сани и шлюпки, а затем на шлюпках к острову Беннетта, оттуда же к Новосибирским островам, мимо северо-западной оконечности острова Васильевского. На полпути оттуда к устью Лены шлюпки в тумане разделились. Один катер с 10 человеками пропал без вести, вельбот с другими 10 под командой Мельвиля достиг одного из самых восточных рукавов дельты Лены, и все люди спаслись, катер же самого Де-Лонга с 13 человеками попал 17 сентября в один из самых западных протоков Лены, причем нужно заметить, что Де-Лонг намеренно пошел к этому протоку, т. к. на английской карте в этом месте был отмечен lighthouse, т. е. маяк. К сожалению, это была ошибка в переводе. Действительно, на русских картах времен Великой Северной экспедиции там значится маяк, но на сибирском побережье Ледовитого океана еще до сих пор «маяками» называют любой знак, поставленный казаками или промышленниками в память посещения ими данного места. Из партии Де-Лонга спаслись только двое, остальные погибли от стужи и голода. Собственноручная запись в его дневнике оканчивается 30 октября словами: «Только что рядом со мною умер от голода и истощения доктор, едва вожу карандашом по бумаге, к вечеру, вероятно, умру»^[60]. Трупы несчастных были найдены 23 марта 1882 г. и погребены на берегу одного из рукавов дельты^[61].

Программа работ текущего, 1912 г. состояла в описи берега и исследованиях моря от Колымы до Лены, описи Медвежьих островов, Новосибирских островов и, по исполнении вышеупомянутых работ, если представится возможность, пройти далее на запад, в Атлантический океан. Так как, кроме исследований Северного Ледовитого океана, экспедиции в текущем году предстояло еще произвести некоторые гидрографические работы в Тихом океане, на восточном побережье Камчатки и в Беринговом море, уход кораблей из Владивостока был назначен не позже мая с таким расчетом, чтобы к 1 июля быть в бухте Провидения, а к 10 июля войти в Северный Ледовитый океан.

31 мая суда экспедиции вышли из Владивостока и через пролив Лаперуза (между Сахалином и Японией) и Охотское море пошли к восточному побережью Камчатского полуострова. Весь переход от Владивостока до Петропавловска-на-Камчатке был сделан в 5½ суток при тихой погоде, но зато в сплошном тумане.

Окончив работы в Тихом океане и в Беринговом море, мы 2 июля пришли в бухту Провидения и после пополнения запасов 8 июля вышли в Ледовитый океан. К устью Колымы мы пришли к 15 июля, совершив переход в 800 миль от мыса Дежнева до Колымы в 7 суток. Встречали дважды на пути лед, но вполне проходимый — раз у мыса Сердце-Камень, в 80 милях от Дежнева, и другой раз, как и в прошлом году, у мыса Северного. При проходе мыса Северного в 20 километрах от берега на довольно большой льдине были замечены люди, которые оказались чукчами. Они часто путешествуют таким образом, вытаскивая свои байдары на лед, пользуясь им как даровым двигателем.

Простояв сутки у Колымы, мы пошли к Медвежьим островам, находящимся в 130 километрах от последней. Погода была теплая, температура воздуха +12,5°, льдов не было видно нигде. Медвежьи острова представляют из себя небольшой архипелаг, состоящий из пяти маленьких островов. Самый большой и наиболее интересный — Четырехстолбовой, имеет приблизительно 16 километров в длину и 5–6 километров в ширину; состоит из гранита, причем на возвышенных местах видно много обломков последнего, в беспорядке нагроможденных друг на друга. Они образовались от выветривания пород; выветриванию же обязаны также и четыре высоких столба, или кекура, на вершине острова. В честь этих столбов он и носит свое название. На острове были найдены следы медведя, но главным образом в большом количестве следы оленя. На следующий день мы устроили облаву, и нам удалось убить четырех взрослых оленей и одного теленка, которые значительно улучшили наш однообразный стол из консервов. Мясо оленя на вкус великолепно.

Описав Медвежьи острова, мы пошли к устью реки Индигирки, но, не доходя 20 километров до берега, принуждены были остановиться, т. к. глубина упала до 6 метров и приближаться к нему было уже рискованно. Вообще, в районе от Колымы до Лены мы были лишены возможности из-за малых глубин приблизиться к берегу настолько, чтобы производить съемку. Такая отмелость берегов объясняется громадными наносами, которые производит здесь целый ряд больших рек, вливающихся в Северный Ледовитый океан, но зато благодаря этому здесь не было и помину о льдах. Между тем стоило лишь немного подняться к северу, т. е. выйти из сферы действия течения этих рек, как уже начинали попадаться основательные обломки ледяных полей.

Потеряв надежду вести береговую съемку, мы пошли к Новосибирским островам, и уже подходя к самому южному из них, острову Ближнему в проливе Лаптева, отделяющем его от континента, встретили порядочное количество льда, правда, вполне проходимого не только для ледокола, но и для обыкновенного парового судна. Остров Ближний, как и некоторые другие из группы Новосибирских островов, представляет большой интерес своим геологическим строением. Ядро этих островов состоит из ископаемого льда, причем по своему микроскопическому строению этот лед не кристаллический, а мелкозернистый, гораздо мельче, чем лед фирновых полей ледников.

Данное обстоятельство указывает на то, что этот лед существует огромное количество веков и ему пришлось выдержать громадное давление. На ледяном ядре нанесен слой ила, состоящий из перегноя наземных растений и других органических остатков. Этот последний слой около 3 метров толщиною, и в нем мы нашли несколько клыков мамонта, окаменелые рога лани и отпечатки громадного и очень красивого папоротника. Следовательно, когда-то здесь был очень теплый климат.

От острова Ближнего мы подошли к следующему, расположенному несколько севернее, — Малому. В общих чертах он совершенно сходен с Ближним, только меньшего размера. Окончив его опись, мы стали подниматься дальше на север, желая подойти к самым большим островам Новосибирского архипелага: Котельному, Фаддеевскому и Новой Сибири, но густой лед преградил нам путь, и мы повернули на юго-запад, с тем чтоб описать и определить точное астрономическое место небольших островов — Столбового, Васильевского и Семеновского, лежащих между Новосибирскими островами и устьем Лены. Острова эти гористы, высоки, с крутыми обрывистыми берегами и состоят из осадочных пород, а не ледяного происхождения. От них до устья Лены мы прошли по совершенно чистой воде, не встретив ни одной льдинки, и 9 августа стали на якорь в бухте Тикси, отделяющейся небольшим полуостровом от Быковской, самой восточной протоки дельты реки Лены. Здесь мы простояли от 9 до 15 августа. За это время было совершено несколько больших экскурсий на берег, причем удалось значительно пополнить зоологическую, ботаническую и геологическую коллекции, найти много костей мамонта, разных окаменелостей и отпечатков, преимущественно тоже папоротников, наглядно подтверждающих тот взгляд, что климат здесь резко изменился.

При впадении Быковской протоки в океан есть небольшой поселок, состоящий из нескольких тунгусских семейств; к сожалению, они ни слова не говорят по-русски, и разговориться с ними мы никак не могли. Уж на что наши матросы отличаются необыкновенным талантом изобретать своеобразный волапюк, при помощи которого они ведут длинные разговоры со всевозможными иностранцами, но тут и они не могли добиться никакого толку.

Наш корабль посетил их староста. Единственное, что он мог сказать по-русски, — «я тунгусский князь». На нем были две русские серебряные медали «За усердие» и одна золотая Северо-Американских Соединенных Штатов. В карманах у него были грамоты на медали, из которых мы узнали, что они ему пожалованы за оказание помощи экипажу погибшего американского судна «Жаннетта» экспедиции Де-Лонга^[62].

Мы решили угостить его шампанским. Бутылка была откупорена близ него, и пробка с шумом выскочила; он было испугался, но, когда увидел белую пену и янтарное вино с играющими в нем пузырьками воздуха, лицо его стало проясняться, а отпив несколько глотков, он уже совсем мило начал улыбаться и, опорожнив стопку, без всякого стеснения подставлял ее снова для наполнения. Выпив несколько стаканов вина, он с необычайно важным видом вышел из кают-компании.

Живут тунгусы хуже чукчей и не лучше колымских поселян, промышляя главным образом пушного зверя. Песца и горностая ловят «снастями» и «чирканами», т. е. самодействующими ловушками. Благодаря такому способу огромная часть добычи гибнет совершенно бессмысленно, т. к. съедается бродящими по тундре хищниками, полярным волком и белым медведем. Теперь тунгусы живут в устье Лены и на восток от нее по побережью Ледовитого океана до Колымы, а на запад — до реки Оленек. Раньше они занимали гораздо большее пространство в Якутской области, но оттуда были вытеснены древними выходцами из монгольских степей — якутами, которые теперь окончательно завладели всей Якутской областью, оттеснив к северу вместе с тунгусами и юкагиров, омоков (почти уже вымерших), и некоторые другие племена. Кроме охоты на зверя и оленеводства, несметные рыбные богатства приносит тунгусам река Лена. Но благодаря некультурности и отсутствию путей сообщения эти богатства совершенно не используются: дивную черную и красную икру выбрасывают прямо десятками килограмм, громадных осетров вялят и делают из них юколу для корма собак. Наши матросы как-то принесли на корабль таких осетров, что наш повар пришел в восторг, и мы несколько дней вместе со всей командой лакомились великолепной осетриной и пирогами с вязигой. При существующем самом первобытном способе ловли ежегодно в низовьях реки добывается до 1600 тонн осетровой и лососевой рыбы, и все это пропадает совершенно зря.

Один из ледокольных транспортов на рейде Владивостока, 1912 г.

Из фондов РГАЭ

«Таймыр» и «Вайгач» у берегового припая в районе мыса Челюскин

Ледокол «Таймыр», окончив свои работы вдоль материка, пришел к устью Лены 13 августа, и через день оба корабля пошли к мысу Челюскин, самой северной оконечности Азии. В полдень 17 августа, когда мы пересекли 75° сев. шир., нигде не было видно льда, но с 5 ч вечера начал показываться мелкораздробленный лед, а к 7 ч уже вошли в довольно густую полосу плавучего льда. Хотя ледоколы могли свободно идти во льду, начальник экспедиции, желая выйти на чистую воду, стал обходить его с юга, т. к. рассчитывал найти полынью под берегом, сообразуясь с указаниями Нансена и Норденшельда. Скоро мы вышли на более или менее свободную ото льда воду, но благодаря северному ветру его нагоняло все больше и больше, что заставляло нас отклоняться ближе к берегу. С имеющейся у нас морской картой Таймырского полуострова, правда, составленной еще в 1740 г. Великой Северной экспедицией, не приходилось больше считаться, т. к. по ней выходило, что мы уже давно плыли по земле. Как выяснилось впоследствии, восточный берег Таймырского полуострова был нанесен на 2° неверно.

С 19 по 24 августа продолжались поиски чистой воды, пока, наконец, не была усмотрена «Вайгачом» полынья, ведущая на северо-запад, по которой можно было довольно свободно двигаться в желательном направлении к мысу Челюскин. Вследствие густого тумана мы уже раньше разошлись с «Таймыром» и по радио получили от начальника экспедиции, плававшего обыкновенно на «Таймыре», следующий приказ: «Pандеву — мыс Челюскин». До 26 августа мы довольно успешно двигались вперед и достигли 76°10′ сев. шир., причем еще накануне, когда прояснило, открыли гористый, угрюмый берег Таймырского полуострова. К сожалению, ветер подул с северо-востока и стал прижимать нас вместе со льдами к берегу. Скоро мы очутились на пятиметровой глубине, имея сами осадку в 4 метра. Дело принимало скверный оборот, т. к. благодаря льдам мы не могли отклониться от берега; пришлось стать на якорь и принимать на себя напор льдов, рискуя ежеминутно быть сорванными с якоря и выброшенными на берег. Температура воздуха пала до — 8,75°, отдельные куски довольно больших льдин начали спаиваться между собой, пошел густой снег — словом, получалось впечатление наступления зимы. К этим угрожающим явлениям присоединились замерзание воды в цистернах и серьезная вмятина в кормовой части судна, полученная во время удара о стоявшую на мели льдину. Было решено спуститься к югу и искать прохода между льдами мористее. На следующий день, 27 августа, мы встретили ледокол «Таймыр», и начальник экспедиции приказал повернуть обратно во Владивосток, куда мы и прибыли 10 октября, сделав за 4 месяца 11 120 миль. Итак, первая попытка пройти в одну навигацию из Тихого океана в Атлантический Северо-Восточным проходом окончилась для нас неудачей.

Благодаря исключительно суровой зиме ледоколам экспедиции пришлось в течение почти трех месяцев ломать лед в бухте Золотой Рог, в Босфоре и в заливе Петра Великого для поддержания навигации в зимнее время во Владивостокском порту, т. к. иначе полная остановка судоходства в зимнюю навигацию могла бы поставить в крайне тяжелое экономическое положение не только Приморскую и Приамурскую области, но и часть Восточной Сибири.

Глава III

Работы экспедиции в 1913 г., открытие новых земель и возвращение во Владивосток

В 1913 г., окончив весной все ремонты и приемки, ледоколы экспедиции снялись с якоря и начали свой долгий путь 26 июня в 9-м ч утра. Был тихий пасмурный день, по временам накрапывал дождь. На судах все лелеяли мечту, что, пожалуй, возвращения во Владивосток больше не будет, т. к. на этот раз удастся пройти к европейским берегам. Помимо главного стремления пронести впервые, пока существует мир, русский флаг из Тихого океана через Северный Ледовитый в Атлантический, всем уже слишком надоело каждый год дважды проделывать утомительный и длинный путь почти в 3000 миль из Владивостока до Ледовитого океана. Никому и в голову не приходило, что экспедиция в навигацию текущего года сделает, пожалуй, гораздо больше открытий в географическом отношении, чем проход с востока на запад Великого Северного морского пути, т. к. в противоположном направлении этот путь был уже пройден, как известно, шведской экспедицией Норденшельда в 1878 г. Программа плавания состояла в продолжении морской описи и изучении моря от устья реки Лены вдоль восточного и северного побережья Таймырского полуострова. По исполнении этой программы мы должны были следовать далее на запад с расчетом пополнить запас угля в городе Александровске на Мурманском берегу.

В бухту Провидения на Чукотском полуострове мы пришли ночью 7 июля.

Наши старые знакомцы — чукчи, живущие здесь в количестве нескольких семейств, — явились на корабль; некоторые из них за последние годы сделали успехи в русском языке, и теперь с ними можно было кое-как объясняться. Кроме транспорта «Аргунь», в бухте стояла еще моторная шхуна «Альберт» под флагом Северо-Американских Соединенных Штатов. Шхуна эта была зафрахтована четырьмя богатыми американцами, из коих один был врач, другой ботаник, а двое других коммерсанты, решившие, в виде летнего отдыха, совершить прогулку по Северному Ледовитому океану и, соединив полезное с приятным, заняться сборами местной флоры, фауны и поохотиться на медведей. Конечной и главной целью их путешествия было посещение острова Врангеля. Сюда же они зашли исключительно для того, чтобы получить разрешение русской администрации на право беспрепятственного посещения Земли Врангеля и азиатского побережья Ледовитого океана. Такое разрешение им, конечно, дали, предупредив, впрочем, что, кроме как белым медведям, моржам и песцам, вряд ли кому придется его показывать.

Между прочим, один из американцев, именно врач из Вашингтона, оказался совершенно неожиданно для всех родственником нашего молодого мичмана, Гойнингена-Гюне; он оказался женатым на его двоюродной сестре. Во время стоянки в бухте Провидения с начальником экспедиции Сергеевым случился удар. Он остался жив, но был парализован; о продолжении плавания с таким тяжело больным начальником не могло быть и речи. Придя на следующий день в себя, он сначала высказал желание продолжать экспедицию, но, вняв доводам врачей, согласился быть отвезенным в Петропавловск-на-Камчатке на ледоколе «Вайгач», на котором он плавал в этом году. «Таймыру» он предложил идти в пост Новомариинск, где имеется ближайшая правительственная станция беспроволочного телеграфа, и отсюда снестись с начальником Главного гидрографического управления в Петербурге для получения дальнейших распоряжений относительно экспедиции. Благодаря очень свежей погоде мы не могли на «Вайгаче» доставить начальника экспедиции в Петропавловск и пошли также в Новомариинск, куда вытребовали по радио транспорт «Аргунь», на который и сдали больного.

В Новомариинске было получено телеграфное распоряжение Гидрографического управления, согласно которому исполняющим должность начальника экспедиции назначался командир ледокола «Таймыр» Борис Андреевич Вилькицкий. Ему было предложено вести экспедицию дальше по назначению.

23 июля в полночь мы вошли в Ледовитый океан; была тихая, светлая летняя полярная ночь, льда нигде не было видно, температура воздуха +5…+6,25°. Согласно инструкции нового, молодого начальника, ледоколу «Вайгач» было предложено подняться к островам Врангеля и Геральд, а оттуда, держась возможно севернее, пройти к Медвежьим островам, где была назначена встреча с ледоколом «Таймыр», т. к. последний предполагал идти вдоль берега для производства метеорологических наблюдений в высоких слоях атмосферы. В течение целых суток мы шли на север, не встречая льда, но с 3 ч утра следующего дня стал попадаться лед, а к 8 утра мы уже встретили совершенно непроходимый, мощный, многолетнего образования полярный лед, окончательно преградивший нам дорогу к острову Врангеля. В этом для нас ничего не было удивительного, т. к. вся полярная литература говорит о малодоступности этого острова и картина, которая в 1911 г. нам представилась, не была счастливым исключением. Тогда мы решили отклониться на запад и идти вдоль кромки льда в надежде встретить полынью, идущую по направлению к острову Врангеля. К сожалению, таковой мы не нашли, но зато, пройдя около суток, увидели на горизонте затертое во льдах судно; когда мы подошли ближе, то это оказался какой-то пароход, державший, между прочим, сигналы, но из-за дальности расстояния не было возможности их разобрать. Одно было ясно, что положение этого парохода незавидное: по-видимому, он был затерт льдами и его дрейфовало вместе с ними. Мы немедленно начали пробиваться к пароходу и, хотя лед был густой и мощный, все же с большим трудом понемногу продвигались к нему.

Приблизившись на расстояние более или менее ясной видимости, нам удалось разобрать, что он держит сигнал о бедствии и несет норвежский флаг. После нескольких часов усиленной работы мы подошли к нему совсем близко, и лишь только приблизились, он отсалютовал нам своим флагом. Оказалось, что это был норвежский промысловый пароход «Кит», вышедший из Аляски на моржовый промысел. Он случайно был затерт льдом и уже две недели носился по океану, не имея сил выбраться. Кое-как нам удалось его обколоть и с большим трудом вывести на чистую воду. Ввиду того что из-за полученных им пробоин от сжатия во льдах он принужден был прекратить промысел и возвращался в Америку, мы воспользовались случаем для отправки почты своим близким и родным.

3 августа мы подошли к Медвежьим островам, где стоял уже «Таймыр». Ледоколы встретились, однако, лишь с тем, чтобы разойтись снова, т. к. было решено, что наши суда пойдут к восточному берегу Таймырского полуострова разными путями: мы на «Вайгаче» вдоль берега, по знакомому уже экспедиции пути, а «Таймыр» отправлялся к островам Новая Сибирь и Беннетта, чтоб идти оттуда на запад, к острову Преображения, возле которого и было назначено встретиться. Условились также, что встреча должна произойти между 9 и 12 августа. Идя на «Вайгаче» вдоль берега по чистой воде, мы в 6 ч утра 9 августа стали на якорь у мыса Нордвик, или Пакет, ограничивающего с юга вход в Хатангский залив, который тоже был совершенно чист ото льда. Стояла теплая, ясная погода. Какая поразительная разница с прошлым годом: как раз в этом месте в прошлом году мы встретили уже непроходимый лед, а к Хатангскому заливу совершенно не могли подойти, не видя даже берега из-за сильной пурги при 7° мороза. Подобную же картину наблюдал Харитон Лаптев во время Великой Северной экспедиции в XVIII веке, что доказывают его слова из путевых записок: «В ней льду ломаного стоит великое множество, видно якобы всякая льдина ребром».

Капитан 2-го ранга, флигель-адъютант Б. А. Вилькицкий

Окончив свои работы в Хатангском заливе в 6 ч утра 10 августа, мы пошли к острову Преображения. К 2 ч дня стал вырисовываться весьма приметный силуэт этого острова с высоким обрывистым юго-восточным берегом и совершенно низким юго-западным. Одновременно подходил и ледокол «Таймыр» с северо-запада. Таким образом, встреча наших кораблей блестяще удалась после недельной разлуки, невзирая на всевозможные случайности, с которыми обыкновенно бывает связано плавание в полярных морях. От «таймырцев» мы узнали, что им посчастливилось открыть новый остров между архипелагом Новосибирских островов и островом Беннетта.

Этот остров носит название острова Вилькицкого, в честь известного русского геодезиста и гидрографа, отца нашего молодого начальника. Остров небольшой, в поперечнике не более 2,5 километров, поднимается из моря крутыми обрывистыми скалами метров на 90, оставляя местами узкую прибрежную полосу, усыпанную красным песком и обломками изверженных пород, образующих основную часть острова. Лишь его восточный берег более пологий и покрыт, как, впрочем, и самая вершина, тундрой. На острове большое птичье население. На прибрежной полосе возле воды лежало стадо моржей голов 100, а на вершине острова прохаживался крупный белый медведь, другой, поменьше, сидел внизу, подкарауливая выпадающих из гнезд птенцов.

Подходя к острову Преображения, еще издали в бинокль мы увидели трех белых медведей и нескольких оленей. Лишь только стали на якорь, устроили облаву. Все медведи и олени были убиты для пополнения запасов свежей провизии. Закончив работы и исследования на острове Преображения, мы пошли 11 августа на север вдоль Таймырского полуострова. Льдов нигде до самого горизонта не было видно. Желая выяснить положение льдов в более высоких широтах, «Таймыр» пошел полным ходом на север, мы же, идя медленнее, производили съемку и опись берега. 12 августа «Вайгач» вошел в залив на широте около 75°30′, близ него в 1740 г. была раздавлена льдом дубель-шлюпка Харитона Лаптева. На песчаной косе у входа в залив стояла его развалившаяся поварня, т. е. домишко из плавника с основанием около 4 квадратных метров и вышиною 2 метра. Рядом с ней — полуразвалившийся знак, поставленный тоже Лаптевым.

«Вайгач», затертый тяжелыми льдами в районе острова Врангеля

Остров Генерала Вилькицкого

Часть из нас съехала на берег для сбора разных коллекций и наблюдений, а старший штурман корабля отправился на моторном катере для промера залива. Когда моторный катер подошел к противоположному берегу, то, по словам ходивших на нем, они увидели порядочное стадо моржей на песчаной косе, которое продолжало мирно лежать, нисколько не смущаясь приближением катера, и вдруг совершенно неожиданно встал лежавший невдалеке от моржей белый медведь и, с любопытством глядя на мотор, начал к нему медленно приближаться, по-видимому, тоже миролюбиво настроенный. Так как у ходивших на моторе не было ружей, то они сочли более благоразумным отвалить от берега подальше. Когда катер отходил, то к первому медведю подошли еще два. Моржи продолжали совершенно спокойно лежать в расстоянии какого-нибудь метра от медведей, не выражая ни малейшего волнения или беспокойства. Это лишний раз подтвердило подмеченное Нансеном и многими другими полярными исследователями полное отсутствие какой-либо вражды между медведями и моржами. По возвращении мотора несколько человек отправились на шлюпке на косу поохотиться за медведями. Корабль должен был пройти с промером в бухту, далеко вдающуюся в глубь материка и представляющую продолжение залива, в котором мы стояли на якоре. Бухта эта на карте совсем не была обозначена. Окончив исследование бухты, командир обещал зайти за нами и взять нас с косы.

Лишь только мы высадились на берег и начали вытаскивать шлюпку, совершенно незаметно для нас подошел белый медведь и остановился на расстоянии не более 10 шагов. Наши винтовки лежали в шлюпке, и если бы он только захотел, то мог бы расправиться с нами шутя. В первый момент мы основательно струсили от такого соседства, однако стоявший ближе всех к зверю офицер схватил из шлюпки винтовку и выстрелил; медведь сразу упал мертвым. Предоставив нашему товарищу снимать шкуру со своего трофея, мы вдвоем пошли вдоль косы, по которой важно шествовал другой большой медведь к нам навстречу. Набравшись храбрости, т. к. это была далеко не первая наша охота на медведя, мы решили подпустить его возможно ближе, чтобы, во‐первых, убить его сразу, не причиняя мученья, а во‐вторых, снять с него моментальную фотографию. Я должен был стрелять, а мой спутник — фотографировать. Подпустив зверя шагов на 20, я выстрелил, целясь под левую лопатку, но в сердце попасть не удалось. Медведь быстро описал полный круг, встал на задние лапы и начал наступать на нас, но следующим, более удачным выстрелом я положил его на месте. За все наши полярные плавания это был единственный раз, когда нам пришлось встретить со стороны медведя намеренье атаковать. Обыкновенно раненый зверь бежит, во всех же остальных случаях, побуждаемый любопытством, он просто идет на человека без всяких внешних проявлений каких-либо неприязненных чувств. Даже самка со своими детенышами никого и ничего не боится, только разве держит себя несколько осторожней. Окончив свою охоту, мы расположились на отдых в нескольких шагах от лежащих тут же на берегу моржей, развели большой костер, старались возможно больше шуметь. Моржи продолжали мирно лежать, и ни один из них не удостоил нас даже взглядом. Тогда мы подошли к ним вплотную, сначала палкой, а потом просто рукой стали их гладить; они все продолжали дремать, только изредка подымут голову, посмотрят, а потом снова успокоятся. В конце концов нам надоело с ними возиться, и мы вернулись к своему костру.

Наступал вечер, а корабль наш не возвращался. Постепенно начинало охватывать беспокойство, к тому же, не захватив с собой еды и теплого платья, мы к вечеру почувствовали и холод, и голод. Тщетно прождав до 11 ч, мы решили пойти на своей шлюпке под парусами во вновь открытую бухту, надеясь там встретить корабль. Когда мы в нее вошли, то были поражены ее красотой; она очень напоминала норвежский фиорд, представляя собой довольно узкий извилистый коридор, окаймленный с обеих сторон крутыми высокими горами. Местами горы непосредственно спускались в воду, местами шла низменная прибрежная полоса земли, покрытая мхом и галькой, по которой то пронесется красивый и грациозный полярный олень, то пробежит песец. Склоны же гор были положительно усеяны всевозможными птицами, как то: чайками, кайрами и гагами, прилетевшими сюда с далекого юга для летнего гнездования и вывода своих птенцов. Это был настоящий птичий базар, какой можно встретить во многих местах за полярным кругом. Мы шли под парусами около 2 ч, корабля не было видно, а бухта простиралась все дальше и дальше вглубь страны и казалась нам бесконечной. Лишь во 2-м ч ночи мы заметили вдали идущий к нам навстречу моторный катер: предзнаменование неважное, очевидно, случилось что-то с кораблем. К сожалению, наше предположение оправдалось. «Вайгач», не дойдя до конца, прошел по бухте около 30 миль. Он все время шел с промером, и глубины были от 80 до 100 метров. Вдруг совершенно неожиданно на одном из изгибов бухты он наскочил на подводный камень. К счастью, случилось это не на полном ходу и поверхность камня оказалась плоской. Это была подводная плита, так что пробоин корабль не получил и отделался только основательной вмятиной в днище. Сразу сойти с камня не удалось, а потом начался отлив, так что нужно было ждать до утра, пока снова не начнется прилив. Однако с приливом нам сняться тоже не удалось, и пришлось вызывать по радио «Таймыр», который и пришел к нам на помощь. Только через день ему удалось стащить нас. Таким образом, мы не проследили, где кончается этот красивый фиорд. Возможно, что он пересекает поперек Таймырский полуостров и сообщается с Таймырским заливом, расположенным на западной стороне этого полуострова. Вопрос крайне интересный, т. к. при наличии пролива судам, идущим Великим Северным морским путем, не пришлось бы огибать мыс Челюскин, выдвинутый далеко к северу^[63]. Приближалась середина августа, и мы торопились к мысу Челюскин, поэтому исследование бухты было оставлено, и мы продолжали свой путь на север вдоль восточного берега Таймыра. Так как эта бухта не значилась на карте и была нами открыта, то впоследствии по нашему ходатайству она получила название бухты Прончищевой, в честь жены Прончищева, сопровождавшей своего мужа в 1740 г. в Великой Северной экспедиции и погибшей вместе с ним от цинги во время зимовки приблизительно в этих местах.

Идя на север, мы встречали лед только вдоль берега, но море было совершенно чисто. С каждым часом мы все больше и больше приближались к мысу Челюскин, этому рубикону Северо-Восточного прохода, перевалив который пойдем к югу, и с каждой пройденной милей будет становиться более осуществимой заветная мечта всех членов экспедиции — в одну навигацию сделать переход от Владивостока через Северный Ледовитый океан в Петербург или Архангельск. Имея свободную воду в океане, мы не особенно были обеспокоены невзломанным береговым льдом, так называемым береговым припаем, будучи уверены, что всегда сможем обогнуть его мористее. Все мы по очереди, вооруженные биноклями и подзорными трубами, бегали на марс, сгорая нетерпением первыми увидеть самую северную оконечность Азии. В 8 ч вечера 19 августа открылся, наконец, давно желанный мыс Челюскин. К величайшему разочарованию, нам было не суждено в тот день подойти к нему, т. к. в расстоянии 12 миль от мыса тянулся на северо-восток до самого горизонта невзломанный гладкий лед без торосистых нагромождений, какой встречают обыкновенно в защищенных от ветров проливах и бухтах.

Так как становилось уже темно, то мы стали на ледяной якорь, с тем чтобы на следующий день обойти этот береговой припай с севера, а затем уже склониться к югу.

На следующий день, 20 августа, снявшись с якоря, мы пошли вдоль льда на север. С полудня погода стала портиться, небо заволокло тучами, подул сильный юго-западный ветер, пошел мокрый снег.

Пройдя около 60 километров вдоль этого мнимого берегового припая, в 1 ч 5 мин пополудни на горизонте по носу корабля открылась низменная земля. Около 2 ч мы подошли к юго-восточной оконечности этой земли. Начальник экспедиции приказал произвести опись южного берега; сам же, обогнув ее с востока, пошел описывать северную сторону. Было ясно, что между Челюскиным и этой землей — пролив, в котором лед еще не успел взломаться в это лето. Вскоре с «Таймыра» было получено телеграфное распоряжение идти на северную сторону острова, но вместе с тем сообщалось, что в океане много плавучего льда и характер его совершенно уже не тот, какой нам приходилось встречать до сих пор.

Когда мы перешли на северную сторону, то убедились сами, что плавучего льда много и он состоит из обломков многолетнего полярного льда, так называемого ледяного пака, круглый год сковывающего всю приполярную область Северного Ледовитого океана. На первый взгляд он казался непроходимым, но, осмотревшись, можно было заметить многочисленные полыньи, по которым представлялась возможность продвигаться на запад. Было решено, пользуясь этими полыньями, обойти остров с севера и при первой возможности склониться к югу. Около 10 ч вечера мы миновали низменный песчаный остров, но путь к югу преграждал сплошной неломаный лед. Зато на северо-запад был более или менее свободный проход. Встречающийся лед все больше и больше начинал носить характер обломков полей многолетнего набивного льда, и в эту ночь впервые за все наши плавания в Северном Ледовитом океане мы увидели большие обломки айсбергов, высота которых достигала уровня верхушек наших мачт. Так как айсберги восточнее Таймырского полуострова в Северном Ледовитом океане не встречаются, то единственно, что можно было предполагать, что их принесло ветром или течением с Новой Земли или Земли Франца-Иосифа, а может быть, даже и со Шпицбергена, т. к. только на этих островах есть большие ледники, которые могут служить источником образования ледяных гор.

Меридиан мыса Челюскин был давно пройден, но на возможность свернуть к югу не было никакой надежды.

Продолжая идти на северо-запад, в 5 ч утра 21 августа слева по носу во мгле начали вырисовываться контуры высоких массивных гор, и часа через два мы шли вдоль красивой гористой, покрытой ледниками земли, продолжающейся на северо-запад до самого горизонта. К утру ветер несколько стих, небо очистилось от туч, и день обещал быть солнечным и ясным. Это давало нам возможность успешно производить опись вновь открытой земли. В 11 ч утра «Вайгач» стал на якорь, т. к. для точности съемки необходимо было определить астрономический пункт.

«Таймыр» прибавил оборотов винта и ушел вперед для дальнейшей разведки новой земли. Вполне понятно, каждый из нас стремился съехать на берег, т. к. было приятно ступить на землю, на которой еще не была ни одна человеческая нога, и притом еще в XX веке.

Ледяной припай от берега тянулся приблизительно на протяжении мили. Пришлось со шлюпок высадиться на лед, а далее идти пешком, перескакивая со льдины на льдину, что, конечно, не обошлось без приема холодной ванны.

Прибрежная часть земли была низменная, состоящая из глины, покрытой галькой и кое-где коричневым полярным мхом. Другой растительности не было никакой. Приблизительно в километре от берега поднимались горы, усеянные сплошь валунами, состоящими из твердых известковых пород.

Взобравшись на одну из первых гор, около 450 метров высотой, мы увидели бесконечный ряд гораздо более высоких гор, уходящих в глубь страны и отчасти покрытых ледниками. Некоторые из них имели коническую форму, напоминающую потухшие вулканы. Лишь только мы поднялись на первую вершину, как почувствовали порывы удивительно теплого ветра, и температура воздуха была так высока, что пришлось снять с себя кожаные куртки и оставаться лишь в одних кителях, хотя и в них было жарко. Трудно дать объяснение теплого ветра, конечно, он был местного происхождения и, весьма вероятно, дул из ущелий гор, где, возможно, находились горячие ключи, т. к. эта земля, безусловно, вулканического происхождения^[64].

Вернувшись на корабль, стоявший в 1½ милях от берега, и посмотрев на термограф, мы увидели, что он писал кривую температуры с периодическими подъемами до +18°, при кардинальной температуре +7 или 8° в среднем. Во всяком случае, такое тепло для 80° сев. шир., да еще в конце августа, является исключительным. С удалением от берега температура резко упала — за прекращением, по-видимому, влияния теплых береговых ветров.

Само собой разумеется, что мы не заметили никаких следов пребывания человека на этой земле. Мало даже было видно следов оленя, песца или белого медведя, этих аборигенов полярных стран.

Снявшись с якоря, мы весь день продолжали путь на северо-запад вдоль новооткрытой земли. В 11 ч вечера получили с «Таймыра» по радио сообщение о том, что он стал на ледяной якорь в 100 милях на северо-запад от нас и что земля простирается дальше в том же направлении до самого горизонта.

Обломок флагштока из бамбука, на котором был поднят русский флаг на мысе Берга Земли Императора Николая II. Фотография, сделанная Н. Н. Урванцевым по просьбе А. М. Лаврова в 1931 г.

Из фондов РГАЭ

В 6 ч утра следующего дня мы подошли к ледоколу «Таймыр» и стали на ледяной якорь. По счислению мы должны были находиться уже между 81–82° сев. шир., и действительно, произведенные здесь астрономические наблюдения дали широту 81°18′36″.

22 августа в 5 ч дня был назначен торжественный подъем флага и присоединение тем самым вновь открытой земли к территории государства. К назначенному часу офицеры и матросы, свободные от судовых служебных обязанностей, сошли на берег и выстроились на небольшой площадке, где рядом с астрономическим знаком был глубоко врыт в землю высокий бамбуковый флагшток; за неимением оркестра были использованы три экспедиционных граммофона. Вблизи был выстроен специально наряженный для этого торжества почетный караул. Начальник экспедиции, поздоровавшись с присутствующими, прочел следующий приказ: «При исполнении приказания начальника Главного гидрографического управления после работ идти на запад в поиски Великого Северного пути из Тихого океана в Атлантический нам удалось достигнуть мест, где еще не бывал человек, и открыть земли, о которых никто еще и не думал. Мы установили, что вода на севере от мыса Челюскин — не широкий океан, как его считали раньше, а узкий пролив. Это открытие само по себе имеет большое научное значение, оно объясняет многое в распределении льдов океана и дает новое направление поискам великого пути…» Далее он поздравлял личный состав экспедиции с увеличением владений государства и крупным научным открытием. Грянуло «ура», медленно стал подыматься флаг, одновременно с обоих ледоколов раздался орудийный салют и мощным эхом прокатился по вечным ледникам новой русской земли^[65]. Затем все разошлись по своим кораблям, и в 7 ч вечера ледоколы пошли дальше на северо-запад вдоль берега по довольно широкой полынье. Параллельно с нами быстро шли целые стада белух, как и мы, по-видимому, торопившихся пробраться на запад к Атлантическому океану. К северу по всему горизонту тянулся сплошной лед.

Береговая черта вновь открытой земли изменила свое северо-западное направление на чисто северное, и конца ее не было видно. Горы перешли постепенно в плоскую низменную равнину.

Около 3 ч утра 23 августа исчезли признаки берега; по-видимому, мы достигли самой северной оконечности вновь открытой земли, сделав вдоль нее 240 миль. Вместе с берегом окончилась также и полынья, и мы вошли в густой полярный лед. Южный ветер стих, температура упала ниже нуля, между отдельными льдинами быстро начал образовываться молодой лед, благодаря чему ледоколам становилось все труднее и труднее прокладывать себе дорогу между тесно сбитыми большими кусками многолетнего льда. По горизонту на запад и на юго-запад виднелись темные облака, указывавшие на присутствие большого пространства свободной воды. Однако добраться до этой воды было трудно. В 4 ч утра начальник экспедиции приказал повернуть обратно. Место поворота по счислению находилось на 82°20′ сев. шир. и 95° вост. долг. До меридиана Земли Франца-Иосифа нам оставалось еще 300 миль, а там резко начинает сказываться влияние Гольфстрима, и в это время года была полная надежда встретить чистую воду. Но продолжать путь было рискованно, т. к. если бы мы здесь вмерзли в лед, то пришлось бы совершить путешествие вроде «Фрама» Нансена.

Вернувшись к мысу Челюскин, мы застали лед в прежнем состоянии, т. е. пролив, как нам теперь стало известно, не взломался. Решено было отправить партию к самому мысу по льду на санях. Через сутки партия вернулась и сообщила мало утешительного. Всюду и везде до горизонта был виден сплошной лед.

Памятный крест в честь барона Э. В. Толля и его спутников, установленный участниками ГЭСЛО на мысе Эммелины острова Беннетта

Из фондов РГАЭ

Мемориальная доска, размещенная на памятном кресте, поставленном на острове Беннетта

30 августа начали пробовать форсировать лед в проливе своими ледоколами, но из этого ничего не вышло: за сутки мы сделали только 5 миль и истратили при этом очень много угля, т. к. машине, конечно, приходилось все время работать полным ходом.

31 августа было приказано оставить колку льда и возвращаться обратно во Владивосток, но предварительно постараться зайти на остров Беннетта и взять там собранные в 1902 году геологические коллекции.

На переходе от Челюскина до Беннетта, несмотря на сравнительно высокие широты, мы встретили мало льда, и рано утром 5 сентября вдали в тумане стали вырисовываться горы исторического в полярных мореплаваниях острова. Из-за довольно сильной волны, идущей с юго-запада, мы стали на якорь под прикрытием острова у северо-восточной его оконечности. Ящики с коллекциями должны были находиться на южном берегу, ближе к восточной его стороне. В 4 ч дня нас съехало на берег 12 человек с двумя санями. Пройти нужно было приблизительно 17 километров; расстояние небольшое, но переход довольно неприятный, т. к. пришлось идти все время по леднику, заваленному большими валунами. Только поздно вечером мы достигли южного берега. Разбили палатку, развели костер и расположились на ночлег. К счастью, было полнолуние и светло, почти как днем.

Величественно-суровую картину представлял гористый остров с ярко освещенными лунным светом ледниками, из которых самый широкий, южный, большим ледяным языком сползал в океан.

На следующее утро довольно скоро мы нашли два больших ящика, наполненных коллекциями, правда, несколько подмоченными, но хорошо сохранившимися, на некоторых остались даже этикетки. Сейчас же двинулись в обратный путь и к сумеркам вернулись на корабль. На следующий день на высоком северо-восточном мысу, у которого мы стояли на якоре, был водружен деревянный крест, к которому прикрепили луженую доску с надписью:

Памяти погибших в 1902 году:

Начальника экспедиции барона Эдуарда Толль,

Астронома Фридриха Зееберг,

Проводников Николая Горохова и Василия Протодьяконова.

Гид. Эксп. Сев. Лед. океана

5 сентября 1913 г.

От острова Беннетта мы пошли прямо к Берингову проливу, рассчитывая затем пройти непосредственно в Петропавловск-на-Камчатке, где взять уголь и пресную воду, чтобы следовать дальше во Владивосток. Однако, пройдя Берингов пролив, мы попали в ужасный шторм, произведший, между прочим, громадное разрушение на Аляске. До сих пор трудно себе представляю, как мы уцелели, т. к. в продолжение целых трех суток наши суда бросало как щепки, и, несмотря на полный ход машины, мы не могли ни управляться, ни даже держаться против волны. Этот шторм стоил нам очень много угля; и думать теперь о походе на Камчатку было нечего, а нужно было идти в ближайший порт на Аляску, чтоб хоть немного пополнить запасы. 27 сентября мы добрались до форта Сент-Майкель^[66], расположенного в устье реки Юкон, и оттуда дали знать по телеграфу о сделанном нами открытии большой земли и островов в Северном Ледовитом океане.

Только 12 ноября мы вернулись во Владивосток.

Глава IV

Работы экспедиции в 1914 г. Плавание из Владивостока в город Ном на Аляске и оттуда к Земле Врангеля

Если открытие новых земель привлекло внимание широких кругов общества к работам и плаванию Гидрографической экспедиции Северного Ледовитого океана, то не менее примечательным и памятным может считаться и последующее плавание судов этой экспедиции в течение 1914–1915 гг., т. к. в этот раз корабли, вышедшие из Тихого океана, впервые прошли до Архангельска Ледовитым океаном.

Главная задача экспедиции в 1914 г. и заключалась в этом путешествии. Все остальные работы предписывалось производить в пределах, не мешающих преследованию главной цели.

24 июня 1914 г. в 5 ч 22 мин «Таймыр» и «Вайгач», покинув красивую бухту Золотой Рог, вышли в море. Чудная ясная погода благоприятствовала плаванию, были опущены планктонные сетки, давшие обильный улов, особенно на следующие сутки в теплых струях течения Куросиво. 26 июня мы подошли к высоким, вулканического происхождения берегам Сангарского пролива, покрытым пышной растительностью, а в 11 ч утра стали на якорь на Хакодатском рейде.

Эта неожиданная для нас остановка была, как оказалось, вызвана поломкой трюмного насоса и задержала суда экспедиции в Хакодате на двое суток. Благодаря этой случайности мы имели возможность отправиться на берег и осмотреть город.

Хакодате, подобно Владивостоку, расположен по склону горы, имеет трамвай и положительно весь залит электрическим светом. Постройки общеяпонского типа, легкие, из тонкого дерева, рассчитанные на землетрясения. Обилие магазинов производит впечатление, будто весь город только из них и состоит. Мы ездили по городу до 12 ч ночи, и почти все магазины были открыты, а в мастерских рабочие-японцы продолжали свой труд. Около 10 ч вечера, проходя мимо какой-то школы, мы заметили девочек лет 10, которым старая японка преподавала кройку; трогательно было видеть, с каким вниманием эти дети в такой поздний час слушали свою преподавательницу. Поездив по городу и зайдя посмотреть знаменитых гейш, мы решили поужинать в так называемом европейском ресторане, где, к сожалению, пришлось удовольствоваться только отвратительной ветчиной. В 1-м ч ночи мы уже были на корабле.

На следующий день я и мой соплаватель, лейтенант Транзе, были посланы от корабля с визитом к местному русскому консулу Богуславскому и агенту Добровольного флота Демби. Не зная частного адреса Демби, мы заехали в контору агентства и были поражены, что служащие в агентстве были японцы, почти ничего не понимавшие по-русски и не говорившие ни на каком другом европейском языке. Сам Демби тоже не русский, а англичанин. С большим трудом мы поняли, что Демби дома и как к нему ехать. На трамвае мы доехали до его чудеснейшей виллы, стоящей в роскошном саду.

28 июня, в день ухода из Хакодате, с утра погода уже была неважная и ожидалась в море качка, поэтому было решено заранее отказаться от предполагаемой биологической станции с тралением в Сангарском проливе. В 2 ч дня снялись с якоря и ушли из Хакодате, а в 6 ч вечера вышли из пролива в океан. Против всякого ожидания Великий океан встретил нас довольно приветливо, хотя, конечно, качало градусов на 10, но это была только зыбь, и к вечеру стало стихать.

На следующий день в 1 ч дня была устроена гидрологическая станция, причем был добыт грунт с большой глубины, но еще предстояла самая интересная работа, а именно: измерить глубину впадины Тускарора, названной так в честь датского парохода «Тускарора», прокладывавшего кабель из Америки через Японию в Австралию и на Цейлон.

Мы стравили 9000 с лишним метров, корабль сильно качнуло, проволока оборвалась, и глубомер утонул.

В дальнейшем пути на Камчатку ничего особенно интересного не произошло. На 11-й день плавания в густом тумане подошли ко входу в Авачинскую бухту и после полудня стали на якорь в Петропавловске, где уже 2 дня стоял английский крейсер «Ньюкэстль», пришедший для участия в церемонии открытия памятника капитану Чарльзу Клерку — соплавателю Кука^[67]. В торжестве принимали участие все жители Петропавловска, и, между прочим, для развлечения англичан была устроена общественная рыбная ловля с варкой ухи.

Через четыре дня, выполнив все дела, связанные с заходом в Петропавловск, оба корабля уже были в океане на пути в бухту Провидения, этот последний пункт цивилизации восточноазиатского побережья. Отсюда мы должны были зайти в американский порт Hoм, т. к. перед нашим уходом из Владивостока канадское правительство обратилось с просьбой оказать помощь экипажу раздавленной в 1913 г. шхуны «Карлук», судна экспедиции Стефенсона, имевшей целью исследование района Ледовитого океана к северо-востоку от Берингова пролива. Корабль погиб немного севернее острова Врангеля, а экипажу удалось по льду добраться до этого острова, где и пришлось зазимовать. Командир «Карлука», капитан Бартлетт, очень известный опытный полярный мореплаватель, спутник Пири в его экспедиции к Северному полюсу, отправился в середине полярной ночи, в самом конце декабря, с двумя эскимосами на материк, благополучно добрался до чукотских поселков и летом на первой моторной шхуне достиг Америки с известием о гибели корабля и ужасном положении несчастных на необитаемом острове. Нужно было собрать более подробные сведения о месте нахождении несчастных и повидать самого Бартлетта, находившегося в это время в Номе на Аляске. Начальник нашей экспедиции и предполагал зайти в этот порт.

На пути в бухту Провидения корабли для испытания вновь установленных станций радиотелеграфа разъединились: «Таймыр» пошел в Усть-Камчатск, где и стоял двое суток, а «Вайгач» продолжал свой путь в бухту Провидения. Мы уже перешли на экспедиционную порцию, т. е. команде перестали выдавать вино, заменили его молоком и сладостями; запас же свежей провизии был сделан на все плавание, т. е. до 1 октября.

14 июля, подойдя к южной оконечности Анадырского залива, мы вошли в густой туман: в воздухе потеплело, температура воды значительно повысилась, и нам не попадалось ни одной льдинки. Это был хороший признак, подававший надежду на раннее лето в Ледовитом океане. Обычно в предыдущие годы в этих местах мы встречали много льду. На следующий день около 6 ч утра мы соединились с «Таймыром», а в 4 ч дня ясно показались мрачные гористые берега Чукотского полуострова, окаймляющие вход в бухту Провидения. На склонах гор во многих местах виднелся снег. Раздернулся верхний туман, показалось синее небо с высокими перисто-кучевыми облаками, и в 6 ч вечера, при ясной погоде, наши корабли ошвартовались по обе стороны стоящего в бухте на якоре транспорта «Тобол».

Памятник Ч. Клерку в Петропавловске-Камчатском, 1914 г.

Из фондов РГАЭ

Арка, сооруженная в Петропавловске-Камчатском для проведения торжественной церемонии

Из фондов РГАЭ

Транспорт «Тобол» был заранее сюда выслан с запасом угля для судов экспедиции, которые он должен был снабжать вплоть до окончательного их ухода в полярное плавание.

Здесь мы застали иностранцев: на «Тоболе» с нами познакомился молодой американский зоолог, командированный нью-йоркским университетом на зимовку в Нижнеколымск для специального изучения млекопитающих. Кроме того, пришла шхуна американского промышленника Томсона, занимавшегося скупкой мехов у местных чукчей. За шкурку голубого песца он просил с нас 90 руб., а за белого 30 руб.

Около 8 ч вечера показалась шхуна под русским флагом, и вскоре на «Таймыре» появился хорошо одетый человек, отрекомендовавшийся неким Лярским. Наш новый знакомец оказался весьма словоохотливым собеседником, рассказывал много забавных вещей и, на мой взгляд, порядочно привирал. Два дня прошло в обычных судовых занятиях и кратковременных поездках на берег.

Наступило 17 июля, утро было идеальное; на небе ни облачка, температура на солнце +29°, что для Чукотского полуострова являлось палящим зноем^[68]. Еще накануне мы небольшой компанией условились посетить чукотский поселок Имтук, расположенный километрах в 10 на юго-восток от мыса Столетия. Взяв с собой двух собак, ружья и фотографический аппарат, мы отвалили в 8 ч утра от борта «Вайгача». В бухте вода была как зеркало.

Охота началась, лишь только мы вышли из бухты Эмма, где стояли на якоре наши корабли, и вошли в бухту Провидения к селению Плауэр, расположенному на низкой песчаной косе. Птиц вообще было очень много: преимущественно кайры, чайки, буревестники, топорки двух видов и конюхи. Но все это было ничто в сравнении с тем, что мы увидели, когда подошли к мысам Лесовского и Столетия. Гранитные обрывистые берега этих мысов положительно были усеяны чайками-буревестниками, орами и топорками, но первые два рода были в преобладающем количестве. Картина была поразительная; в полном смысле слова — птичий базар. Кроме перечисленных птиц, встречались, но в меньшем количестве, бакланы, гаги-самцы в брачном оперении и гаги-самки, затем очень красивая и довольно большая совершенно белая серебристая чайка. К сожалению, ни одной из последних перечисленных птиц добыть не удалось. У мыса Столетия из кекуров образуется очень красивая арка^[69], а самый мыс состоит из гранитного массива.

Погрузка угля с транспорта «Тобол»

По выходе в море задул легкий ветерок, шлюпку стало покачивать на зыби, и наши псы почувствовали себя совсем неважно, но, к их счастью, мы около 1 ч дня подошли к чукотскому селению Имтук, или, как его называют американцы, Джон Голанд. Благодаря очень сильному прибою на нашей двойке не представлялось возможности высадиться на берег, почему нам пришлось прибегнуть к помощи чукчей, быстро подошедших на своих легких байдарках. Байдарки сделаны из моржовой кожи, которая легко может прорваться, и в сапогах по ней ходить нужно осторожно. Достоин упоминания их способ выхода в прибой: для того чтобы спустить байдарку на воду, они на руках подтаскивают ее к полосе прибоя, выжидают большой волны, на которую сразу и спихивают байдарку.

Из-за трудности переправы собак пришлось оставить в нашей стоящей на якоре шлюпке.

Имтук — селение сравнительно большое, состоит из 28 построек, причем часть из них юрты, в которых чрезвычайно грязно живут чукчи, но почти рядом с каждой из них — чистенький, аккуратный деревянный домик американского типа, служащий исключительно для складов разных товаров, которые привозят американцы. Иных товаров, кроме американских, мне у чукчей встречать не приходилось.

В этих домах происходит меновая торговля между американцами и чукчами, приезжающими из других поселков. Между прочим, мы здесь встретили партию чукчей с Чаплина, идущих в Анадырь, т. е. в Ново-мариинск; по-видимому, такие поселки, как Имтук, служат также для чукчей и местами остановок во время их плаваний, т. к. эти путешествия они совершают на простых китобойных вельботах. Хотели купить песцов или каких-либо других мехов, но ничего не оказалось, а за бараньи рога, которые я собрался приобрести, владелец запросил нечто невероятное: примус, 10 плиток чаю и 20 пампуш^[70] табаку.

Что меня здесь поразило — это высокая густая трава, какой в бухте Провидения не встречалось. Расположен Имтук очень картинно, впереди лагуны у склона высокой горы.

Около 4 ч дня мы отправились в обратный путь, дав чукчам за перевоз пампушу табаку. На обратном пути зашли к чукчам, живущим на Плауэре, и съехали на берег, взявши с собой теперь и собак.

Погуляв немного и сделав несколько фотографических снимков, переправились на другую сторону, войдя в небольшую, но очень глубокую бухточку Славянка, где, подойдя на моторе вплотную к берегу, уткнулись носом прямо в снежный сугроб, из-под которого текла чудеснейшая пресная вода. Выпустив псов побегать по снегу, мы сами напились чаю, после чего в 10 ч благополучно возвратились домой.

В тот же вечер я и мичман Никольский решили попытать счастья у Томсона и отправились к нему на шхуну в надежде найти продажные меха. Как и следовало ожидать, надежды наши блестяще оправдались, и мы накупили себе песцовых шкурок. Томсона застали за ужином в компании чукчей. Он, между прочим, рассказывал, что этот Лярский есть не кто иной, как сын того самого Вонлярлярского^[71], который раньше имел здесь концессии, и что он работает на те же самые американские капиталы Рокфеллера и какого-то другого миллиардера. Вообще, у меня создалось впечатление, что Лярский — довольно сомнительная личность.

На следующий день стало известно, что для свидания с капитаном Бартлеттом в Ном отправится один только «Таймыр», «Вайгач» же пройдет в бухту Св. Лаврентия, место общего свидания кораблей экспедиции. По словам того же Томсона, на острове Геральд из экспедиции Стефенсона никого нет, а находилось 22 человека на острове Врангеля, из них 10 человек зимою ушли на материк и пропали без вести, а капитан Бартлетт, отправившись в июне на собаках, побывал в бухте Провидения и уехал в Ном для организации спасательной экспедиции. Между прочим, сегодня происходил пробный полет нашего гидроплана, который, к сожалению, окончился неудачей: сломался руль, и гидроплан шлепнулся в воду^[72].

Утро 21 июля прошло в приготовлениях к путешествию в Ном, т. к. я и мичман Никольский собирались туда съездить на «Таймыре». Около 2 ч дня «Таймыр» снялся с якоря и, выйдя из бухты Провидения, лег на курс Ном на Аляске. Погода с каждым часом улучшалась; к вечеру уже прояснилось и значительно потеплело, словом, чувствовалось, что идешь к более мягкому климату. Незаметно прошел день в беседе с любезными хозяевами — «таймырцами», и было уже поздно, когда я лег спать. На следующий день между 12 и 1 ч дня мы уже стали на якорь в Номе.

К нам сейчас же подошел моторный катер с начальником таможни и брандвахтенным врачом. После выполнения установленных формальностей начальник экспедиции, Вилькицкий, пригласил их в свое помещение. Естественно, разговор зашел о Бартлетте; оказалось, что капитан «Карлука» на таможенном судне отправился в порт Кларенс, а сегодня туда же пойдет пароход. Затем совершенно неожиданно американцы спросили, слышали ли мы что-либо о великой европейской войне, начавшейся в субботу, 19 июля. Я прямо не поверил своим ушам и думал, что разучился понимать по-английски, но, к сожалению, я понял верно — это оказалось правдой!

Сейчас же начальник экспедиции с одним офицером съехал на берег, чтобы сделать необходимые визиты и послать телеграфный запрос в Морское министерство о дальнейшей судьбе экспедиции, а я — чтоб ознакомиться с городом и собрать последние новости о войне. Город произвел на меня хорошее впечатление: улицы выстланы деревом, дома маленькие, легкого американского типа (очевидно, привезенные из Соединенных Штатов), и масса магазинов, преимущественно меховых, колониальных и ювелирных. На улице подошел ко мне человек, отрекомендовавшийся профессором Петербургского горного института, приехавшим сюда для изучения золотопромышленного дела. Фамилии его я не разобрал, а благодаря его молодости и немного странному произношению он мне показался несколько подозрительным, но из разговора выяснилось, что он сын петербургского психиатра Чечотта^[73]. Побывав на почте, в редакции газеты, которую мне указал Чечотт, я встретился с Вилькицким и продолжал осмотр города вместе с ним. Затем мы познакомились с неким Волошиновым, компаньоном Вонлярлярского, о котором, между прочим, говорил Лярский, когда был в Провидении. Вместе с ним мы поехали на «Таймыр», где, пробыв немного большой компанией, съехали на берег, чтобы осмотреть золотые прииски, в которых, между прочим, работали двое русских, уроженцев Симбирской губернии. Повел нас Волошинов, сказав, что это недалеко от города, а последний — сравнительно небольшой и состоит только из двух параллельных между собой и берегом моря улиц. На прииски мы вышли около 6 ч, и оказалось, что они не так-то уж близко находятся, и нам пришлось идти с добрый час. Дорога шла вдоль полотна узкоколейной железной дороги, движение по которой раньше было паровое, а теперь вагонетку или какую-либо другую повозку тянут собаки, причем не ездовые, а всевозможных пород, включая сюда борзых и дворняжек. Идя на прииски, мы встретили два или три таких импровизированных экипажа с пассажирами. После часа ходьбы частью по тундре, частью по шпалам узкоколейки мы пришли наконец к нашим русским золотопромышленникам. В Америке они уже 12 лет и работали раньше в Сент-Майкеле, потом в Даусоне, а теперь перебрались сюда.

Добыча золота производится здесь следующим образом: роется глубокая шахта метров 9 глубиной, от нее ведутся подъемные боковые галереи, и вырытая земля подымается на стоящий деревянный ящик, приподнятый на подпорах тоже метров 9 высотой.

От этого ящика идет наклонный желоб, по которому золотоносная земля, промываясь водою, стекает вниз. Употребляют еще при промывке ртуть, которая амальгамизирует золото, сворачиваясь в шарики, и в каждом таком шарике ртути находится немного золота в растворенном виде^[74]. За текущий день наши русские намыли на 12 долларов золота. Самородков у них не было. Пришлось их купить уже в городе, причем довольно дорого: за 2 сравнительно небольших самородка я заплатил за один 12 рублей, а за другой — 13. Купил я также эскимосского божка Билликена, замечательного, по словам продавца, тем, что чем больше ему чесать пятки, тем больше он будто бы смеется.

Нагруженные покупками, отправились мы на пристань, чтоб поспеть к отходящей шлюпке, т. к. в этот же день был назначен уход из Нома. Дело в том, что американские власти сначала заявили нам, что мы можем стоять в Номе только сутки, но, узнав о цели нашего прихода, отнеслись гораздо дружелюбнее и разрешили оставаться сколько угодно, говоря, что за полярным кругом международное право теряет свою силу. Но сегодня к начальнику экспедиции прибыл американский офицер, который просил нас поскорее уйти, т. к. немецкий крейсер «Лейпциг», крейсировавший вдоль западных берегов Северной Америки, узнал, по-видимому, что мы здесь находимся, и идет полным ходом на север^[75]. Между прочим, получен ответ на телеграмму Вилькицкого с приказанием продолжать экспедицию и приложить все усилия, чтобы к осени перейти в Архангельск, потому что там понадобятся ледоколы. Итак, 23 июля в 9-м ч вечера «Таймыр» снялся с якоря и вышел из Нома по направлению к порту Кларенс. Здесь мы рассчитывали встретить шхуну «Бэр», на которой находился капитан Бартлетт. От него у нас была только одна телеграмма, что оставшийся экипаж «Карлука» находится на юго-восточной оконечности острова Врангеля в бухте Роджерс. Проходя мимо порта Кларенс, шхуны «Бэр» там не застали, она ушла к мысу Барроу, и потому мы легли прямо на мыс Дежнева. Уже подходя к островам Диомида, ощутили понижение температуры, повеяло нашим неприветливым холодным Чукотским полуостровом. Между 5 и 6 ч вечера следующего дня мы стали на якорь у мыса Дежнева, где уже находились «Вайгач» и «Тобол». Через несколько минут я был в своей каюте на «Вайгаче», а в 9 ч вечера суда экспедиции снялись с якоря и, снова разделившись, пошли — «Таймыр» в Анадырь, а «Вайгач» и «Тобол» в Ледовитый океан.

В океане не виднелось ни одной льдины, погода была прекрасная: особенно был красив мыс Дежнева, ярко освещенный луною. Воздух был настолько прозрачен, что можно было даже рассмотреть спутников Юпитера.

Ночь прошла спокойно, но с 7 ч утра начали уже ощущаться толчки об лед и шуршание его о борт. Стали попадаться значительные полосы плавучего льда. «Тоболу», не приспособленному для плавания во льдах, двигаться дальше уже было затруднительно, почему было решено оставить его пока здесь.

Мы же пошли на север к острову Геральд, расположенному немного восточнее острова Врангеля. К 10 ч вечера «Вайгач» уже вышел на чистую воду. С утра стали попадаться разные птицы: преимущественно кайры черные, так называемые хищные, чайки и целые стаи чистиков, летевшие с нами параллельным курсом. Присутствие этих птиц, несомненно, указывало на близость земли. В ночь с 26 на 27 июля повернули на запад и взяли курс на юго-восточную оконечность острова Врангеля, мыс Гавай. Идя по этому направлению, мы подошли к острову Врангеля миль на 20, но с 2 ч ночи вошли в такой плотный многолетний лед, что наше поступательное движение к острову прекратилось. Ночью увидели белого медведя, который при виде движущегося к нему корабля начал удирать, и наконец, бросившись в воду, очень быстро поплыл. Лед оказался очень серьезным: было много торосов, обломков полей, но корабль наш, все-таки очень сильный, иногда ломал и очень крепкие торосы. Периодически находивший густой туман стал значительно затруднять движение корабля между торосами и в конце концов принудил нас остановиться.

На этой стоянке было определено течение, которое оказалось на запад, причем надо заметить, что льды двигались со значительной быстротой. Была также сделана полная зоологическая станция, давшая интересный улов, и удалось произвести астрономические наблюдения, показавшие 70°43′ сев. шир. и 177°54′ зап. долг. Таким образом, мы оказались гораздо западнее, чем предполагали, и это обстоятельство давало нам возможность склоняться к востоку, где как будто казалось больше полыней. Пробиваясь полыньями или разбивая рыхлый лед, мы только утром 29 июля увидали высокие горы острова Врангеля. Но подойти ближе к острову все же не удавалось: нас всюду окружали ледяные нагромождения, и только по горизонту виднелась синева. Показались моржи, летали очень красивые бело-серебристые чайки с черными концами крыльев и такими же полосками у глаз. К сожалению, ни одной из них не удалось убить. По-видимому, остров Врангеля окружен сплошными льдами. Эти скопления льдов у острова наш штурман, лейтенант Неупокоев, объясняет следующим образом: летом преимущественно дуют южные ветры, которые сгоняют воду Северного Ледовитого океана из района Берингова пролива на север, почему течение из Берингова пролива становится более интенсивным. Часть этого течения, как уже было отмечено в 1911 г., в силу инерции^[76] идет несколько на запад, и действительно, оно было замечено у мыса Северного. Это течение отгоняет лед к Врангелю, Геральду и мысу Северному. В свою очередь, вдоль нашего берега есть течение на восток, которое нагоняет лед на Врангель с его западной стороны и в тот же Берингов пролив, а подойдя к его устью, он снова гонится уже вышеупомянутым первым течением обратно. Кроме того, идущее вдоль берега на восток течение холодное и поэтому летом идет низом, тогда как западное течение из Берингова пролива, как более теплое, идет поверх него в обратном ему направлении. Осенью начинают дуть ветры в северную половину компаса, которые сгоняют воду к Берингову проливу и этим резко ослабляют силу течения, идущего из этого пролива, почему идущее вдоль нашего берега восточное течение начинает преобладать и гонит лед до мыса Инцова, Дежнева и даже до бухты Св. Лаврентия. Это явление нами и наблюдалось в 1910 г., когда мы поздно пришли к мысу Дежнева. Я еще предполагаю, с чем также согласен и Неупокоев, что именно осенью северо-восточные ветры и нагоняют к острову Врангеля колоссальные нагромождения массивного полярного льда. Эти нагромождения многолетних льдов здесь смерзаются между собой и должны поздно расходиться от южных ветров, действие которых при этом еще ослабляется высоким массивом самого острова.

30 июля приняли радио от «Колымы», которая благополучно прошла мыс Биллингса и вышла на чистую воду. Мы подошли к острову Врангеля на 20–23 мили, но за весь день не могли к нему приблизиться больше ни на йоту. До 6 ч утра следующего дня вертелись мы в сплошных льдах по разным направлениям, выискивая полыньи и пробивая более мягкие льдины, чтобы выбраться на сравнительно чистую воду, и т. к. нам не удалось подойти к Врангелю ни с северо-востока, ни с юго-востока, ни даже просто с юга, то командир решил пойти на запад. Из тяжелого льда мы вышли на юго-восточном курсе, а потом уже начали стремиться к западу. Однако около 1 ч дня льды стали делаться гуще, барометр начал довольно быстро подыматься, небо раздергиваться от туч, через которые почти непрерывно просвечивало солнышко, но зато начал свежеть и ветер. Температура воздуха повысилась, пришлось снять с себя вязанку и оставаться наверху только в одном кителе. Наконец лед стал настолько плотным, что нам пришлось лечь на обратный курс, чтобы выйти из него.

По всем данным, которые мы получили, следуя последние дни различными курсами, лед был расположен между материком и островом Врангеля дугообразной полосой, обращенной выпуклостью на запад, а вогнутостью на восток. В ночь с 31 июля на 1 августа опять вошли в густой туман. Температура воды значительно поднялась и дошла до +3,4°, что давало повод предполагать, что мы вошли в одно из ответвлений вышеупомянутого теплого течения, идущего из Берингова пролива.

По курсу попадались отдельные льдины, что было довольно неприятно, они совершенно неожиданно выскакивали из-под форштевня корабля, будучи своевременно не замечаемыми из-за тумана. Рано утром вошли опять в довольно плотный лед и, медленно двигаясь вперед, к 8 ч утра дошли до параллели Роджерса, но восточнее миль на 50. С полудня нам оставалось 26 миль до мыса Гавай, юго-восточной оконечности острова Врангеля, и 36 миль до меридиана Роджерса. Лед делался все плотнее и плотнее. Здесь он главным образом состоял из тесно сбитых обломков полей и торосов, хотя и невысоких сравнительно с теми, которые мы встречали накануне, но зато без водных промежутков и полыней. Местами эти обломки были более рыхлы, местами же они оказывали такое сопротивление, что, например, один из них, площадью не более 40 кв. метров, пришлось разбивать целых 3 ч. С 8 ч вечера обнаружили неприятное обстоятельство: наш корабль начал дрейфовать вместе со льдом к северу в пролив между Геральдом и Врангелем; возможно, что вследствие этого и лед стал гуще. Около 10 ч вечера подошли миль на 15 к мысу Гавай и видели даже Геральд. От хода корабля идет невыносимый шум, чувствуются довольно неприятные толчки, в некоторых каютах по бортам потрескалась даже краска.

День был довольно пасмурный, падала снежная крупа и снег. В 1 ч ночи на 1 августа застопорили машину, т. к. ее работа стала непроизводительной и мы не в силах были двигаться вперед. Дрейф на север продолжался, но вскоре после остановки машины течение пошло обратно, и нас со льдом понесло на юг со скоростью 3¾–4 узла. Очевидно, это было приливное и отливное течение, период смены которых был не полсутки, что происходит в большинстве случаев, а целые сутки.

Лейтенант М. Н. Жеденов (1883–1919), командир транспорта «Тобол» в июне — октябре 1914 г.

Зажатые во льдах, мы 3 августа простояли, почти не двигаясь, и только в 4 ч этого дня командир решил снова начать пробиваться. Опять начались толчки и стуки. Надо отдать справедливость, что весь этот шум сильно действует на нервы. Лед очень тяжелый, все обломки полей и торосов совсем не ломаются под тяжестью корабля и не могут быть раздвинуты, т. к. слишком тесно сбиты между собой. За 4 ч работы продвинулись вперед не более 850 метров. Около 12 ч ночи машина остановилась: во льду заклинился винт. Несмотря на все попытки, освободиться никак не удавалось, и было решено попробовать взорвать льдину толом. Пробили в ней дыру в 1 метр глубиной и заложили 200-граммовый патрон, но он почему-то не взорвался, тогда решили заложить уже килограмм толу, произошел взрыв, много кусков льда и снега упало на палубу «Вайгача», но все же результат оказался жалким; льдина не треснула, а в ней лишь образовалась воронка. Два последующих взрыва двухкилограммовых патронов тоже ни к чему не привели, почему и было решено утром спустить водолаза для обследования. Была роскошная, совершенно светлая северная ночь. Начали получать от «Таймыра» телеграммы, из которых мы узнали, что он идет к северу от Колючинской губы, а также последние новости о войне.

Утром, после спуска водолаза, определилось, что льдина заклинилась между двумя лопастями винта, из которых одна оказалась сломанной наполовину. Завели с носу два перлиня с ледяными якорями и один с кормы, стали их выбирать лебедками. Пробившись почти до 3 ч, высвободили наконец винт и стали пробиваться дальше. Около 5 ч увидели «Таймыр», который контркурсом продвигался к нам во льдах. Только к полудню следующего дня удалось нам выбраться на чистую воду, после чего и пошли курсом на Колючинскую губу.

Барометр начал падать, стало покачивать, в полночь пошел дождь, и температура наружного воздуха с — 1,25° поднялась до +5,25°. Температура поверхностной воды тоже поднялась до +6,2°; очевидно, мы вошли в теплое течение Берингова пролива. Итак, наша попытка спасения американцев окончилась неудачей^[77]. Пасмурным утром подходили мы к Колючинскому острову. Погода была осенняя: все небо было покрыто свинцовыми тучами, непроглядный дождь, зарядивший, по-видимому, на целый день, мгла и туман помешали нам видеть остров. Между островом и берегом, насколько возможно было видеть сквозь туман, находился лед. Приблизительно около полудня открылась восточная коса Колючинской губы, на которой была могила Беляка^[78]. На этой же косе были видны чукчи; мне показались странными их жилища, и впоследствии оказалось, что это были байдарки, перевернутые вверх дном и покрытые шкурами. По-видимому, чукчи откуда-то пришли. Здесь, между прочим, находятся остатки жилищ онкилонов, в виде курганов или холмов. По преданию, онкилоны населяли когда-то все побережье Азии от Берингова пролива до мыса Иркайпий^[79], но чукчи вытеснили их, и они ушли на какие-то острова, расположенные на севере в Ледовитом океане.

6 августа в 2 ч дня мы подошли и ошвартовались у «Тобола». Командир «Тобола» лейтенант Жеденов совсем выбился из сил. По его словам, стоянка в Колючинской губе была отвратительна; очень часто находили льды, и однажды он потерял даже оба становых якоря, пришлось их потом доставать при помощи водолазов, причем Жеденова сильно ушибло, был выбит зуб и рассечена губа. К тому же у него сейчас желтуха, и вообще он, видимо, был сильно утомлен.

Вилькицкий хотел взять его дальше, но он резонно заявил, что ему чрезвычайно трудно управлять «Тоболом» во льдах. Воспользовавшись стоянкой, я бросал швабры^[80], но ничего решительно не поймал. Грунт здесь — совершенно чистая галька, течение быстрое, и весьма возможно, что донных животных нет. Доктор Старокадомский с «Таймыра» поймал на швабры у острова Врангеля морских ежей, что большая редкость. Весь следующий день был занят погрузкой угля, писанием писем и приготовлением разных поручений «Тоболу», т. к. на следующий день он уходил во Владивосток. На нем уезжал от нас и художник Сахаров, проплававший с экспедицией два месяца^[81].

Матросы с «Тобола», раскапывая холмы, где жили онкилоны, нашли несколько интересных предметов, сделанных из моржовой кости. Мы собирались заняться раскопками, но, к сожалению, этому помешала невозможная погода.

Глава V

Продолжение работ экспедиции в 1914 г. Плавание от Земли Врангеля к Северной Земле и мысу Челюскин

8 августа в начале 4-го ч дня «Таймыр» и «Вайгач» отвалили от «Тобола» и пошли по назначению к мысу Челюскин. По выходе из залива нас начало порядочно качать, появились плавучие льдины, но к вечеру ветер стих, и барометр перестал падать. В 11 ч вечера прошли траверз мыса Онман. Дождь перестал, небо на западе прояснело; погода, видимо, изменялась к лучшему.

Нам с «Таймыром» предстояло разделиться: начальник экспедиции отправлялся разыскивать мифическую Землю Андреева^[82], мы же вплоть до Медвежьих островов должны были идти вдоль берега и произвести опись полуострова Корчык у Чаунской губы, именно у острова Айон. 9 августа наступила отличная погода, солнце сияло с совершенно безоблачного неба, что является редкостью для Ледовитого океана. Шли мы вдоль гористых, покрытых снегом берегов, которые красиво вырисовывались, ярко освещенные солнцем. Снега, сравнительно с предыдущими годами, было очень много, но возможно, что он выпал за последние дни, когда стояла ненастная погода. Льду сегодня уже было больше, но он не препятствовал кораблям идти по курсу. В 1 ч дня прошли траверз мыса Северного в расстоянии трех миль. Благодаря прозрачности воздуха все детали берега были отлично видны, и нужно отдать должную справедливость: берега были очень красивы. Около 4 ч дня совершенно неожиданно для нас по сигналу с «Таймыра» изменили курс вправо на 32°, т. е. на мыс Блоссом (юго-западная оконечность острова Врангеля). Нам стало ясно, что начальник экспедиции изменил свое первоначальное намерение идти одному «Таймыру» на поиски мифической Земли Андреева, где, по каким-то легендарным слухам, живут дикие племена. После поворота, часа через два, лед стал заметно густеть и к 8 ч стал настолько плотен, что пришлось отказаться от своего намерения и повернуть обратно к берегу.

Около полуночи на льдине был усмотрен огонь. «Таймыр», идя головным, застопорил машину и подошел к льдине. Было сравнительно темно, но, насколько мне удалось рассмотреть, от льдины отошли 3 или 4 шлюпки и приблизились к «Таймыру». Я лично думаю, что это были чукчи: подобный же случай произошел в 1912 г., мы тоже увидели на льдине людей, и примерно в этих же местах; нам казалось, что они машут руками, делают нам всякие знаки, бегают по льдине и т. п., выражая большое волнение. Каково же было наше удивление, когда мы, приблизившись, увидели компанию веселых чукчей, подгребающих на своих байдарках к кораблю и предлагающих нам свои товары! Чукчи — смелые мореплаватели; на своих байдарах они выходят далеко в море на моржовый промысел и часто для отдыха подходят к большой льдине, привязывают или вытаскивают на нее свою байдарку и таким образом пользуются даровым способом передвижения. С сегодняшнего дня я начал производить периодическое взвешивание команды, хотя и считаю, что пока наблюдения за весом не имеют особого значения, т. к. пища великолепная; каждый день свежее мясо и сладкие блюда. За все время плавания попробовать консервов пришлось всего только раз.

Еще днем появились перистые облака, предвещавшие свежий ветер; и действительно, к вечеру порядочно задуло, но большой волны не развело, а появилась только крупная рябь. Это обстоятельство дает повод предполагать, что поблизости находятся большие скопления льда, расположенные между материком и островом Врангеля. Зато под берегом сравнительно чисто и льду даже меньше, чем в предыдущие годы.

Следует отметить, что по мере нашего следования вдоль берега снега на прибрежных горах наблюдалось меньше, чем мы видели на горах около мыса Северного. 9 августа в 3 ч 40 мин дня пересекли 180-й меридиан и вошли в Восточное полушарие. 10 августа прошли траверз острова Шалаурова и мыс Кибера. В понедельник, 11 августа температура наружного воздуха сильно понизилась и за весь день не поднималась выше — 1,25°. К вечеру же было уже более 2° мороза. Ночью прошли меридиан Чаунской губы, острова Айон и полуострова Карчык, часть которого нам надлежало описать, согласно прежнему предположению Вилькицкого, но из этого ничего не вышло, у него продолжается стремление склоняться к северу. Все вышеназванные места мы прошли на расстоянии 50 миль от берега. Не доходя немного до меридиана мыса Большого Баранова, в 1 ч дня, когда справа по горизонту исчез лед, мы повернули прямо на север. Нужно отдать справедливость, льда мы встречаем очень мало; все только отдельно плавающие куски, тогда как в прошлом году, правда, на 10 дней раньше, здесь его было гораздо больше. Но зато температура воздуха тогда была не так низка, хотя, конечно, это зависит от северо-восточного ветра. Таким курсом шли мы до 5 ч дня, и вдруг, совершенно неожиданно для нас, а быть может, и для нашего командира, Вилькицкий по семафору сообщает, что мы отделяемся, причем «Таймыр» продолжает идти на север, нам же дается приказание следовать к Медвежьим островам, а затем к острову Вилькицкого, где и назначается встреча на 17 августа. В случае же если льды будут препятствовать подходу к этому острову, то свидание — мыс Святой Нос 20 августа. Мы все очень удивлялись такой бесполезной трате времени на поиски Земли Андреева, имея определенную задачу на Западном Таймыре — оказать помощь экспедициям Русанова и Брусилова. Хотя не знаю, как первый, а Брусилов, к сожалению, наверно, погиб. Я лично думаю, что никакой Земли Андреева нет, а чтоб там жили люди, то это просто чепуха, и донесение Андреева, который будто бы видел в 1763 г. следы громадного количества людей и оленей, идущих по направлению к этой земле, сплошной вымысел^[83]. К 20 августа мы бы с успехом могли быть у мыса Челюскин и сэкономили бы время для возможной борьбы со льдами у Таймырского полуострова.

Итак, мы отправились к северу от Медвежьих островов, к острову Вилькицкого. Согласно полученным по радио сведениям, оказалось, что «Таймыр» уперся во льды и отстал от нас на 60 миль. Утро следующего дня было чудесное, но пейзаж совершенно зимний; снасти покрылись инеем, подмерзшая на палубе вода сверкала и искрилась на ярком солнце. Вчера лейтенант Гельшерт видел тюленей, но только не простых нерп. Не были ли это бородатые тюлени, которых встречал Нансен? Командир и мичман Никольский видели розовых чаек, но, к сожалению, их не удалось добыть. Безусловно, в Ледовитом океане имеет место тот факт: когда барометр подымается, дуют северные ветры, когда же, наоборот, падает, то южные.

Сделали зоологическую станцию, но трал, кроме ила, ничего не принес. Все время шли во льдах, довольно проходимых. Наблюдалось даже образование блинного льда и сала.

Утро 13 августа было пасмурное, порой шел снег, но барометр стал подниматься; следовательно, ветер задул с севера, и можно было ожидать, что погода прояснится. Действительно, к 4 ч дня стала прекрасная солнечная погода. В полдень, по обычаю, показали по радио свое место и в ответ совершенно неожиданно получили распоряжение начальника экспедиции идти к островам Генриетта и Жаннетта, их описать и поднять национальные флаги. Не вдаваясь уже в то обстоятельство, что эти острова не представляют никакого интереса, т. к. решительно никому не нужны, мы были удивлены этим распоряжением: они уже давным-давно открыты, и даже на один из этих островов сходил экипаж Де-Лонга. Сообразно с этим были изменены места встреч и их сроки. Изменили курс и легли на остров Жаннетту, но недолго пришлось идти этим курсом, т. е. в северо-восточном направлении, т. к. в 8 ч вечера мы уже уперлись в лед по курсу, а по сторонам далеко позади нас весь горизонт был полон льдами, от которых как раз к нашему курсу отходили длинные языки. Ветер круто изменился и задул с юго-запада, грозя затереть во льдах, поэтому командир решил лечь на обратный курс. В полночь на 14 августа мы уже были в виду острова Вилькицкого. В 4 ч утра ко мне в каюту пришел лейтенант Жохов^[84] и сказал, что открыли новый, довольно большой остров. В 7-м ч утра я встал и вышел наверх. Погода была серая, пасмурная, временами шел снег, прямо по курсу действительно виднелся довольно большой остров, причем особенно выделялся его юго-восточный мыс, оканчивавшийся обрывом, очень похожим на обрыв острова Преображения. Далее к западу тянулась более низменная часть острова, а в глубине виднелись [горы] Две пары, названные так потому, что каждая гора состояла из двух не особенно высоких вершин, причем на более дальней был кекур, который издали некоторые из нас приняли за знак. Это навело на мысль, не поставлен ли этот знак Толлем. Естественно, можно было предполагать, что он с Беннетта мог прийти сюда.

В сущности говоря, остров был открыт Жоховым уже после того, как мы прошли остров Вилькицкого, представляющий собою не что иное, как большую скалу, вроде камня Авось в Пятом Курильском проливе.

Когда мы подходили к вновь открытому острову, то кругом были льды в виде обломков полей и торосов, а у самого берега, по-видимому, припай. От юго-восточного мыса острова отходило довольно большое торосистое нагромождение. В 7 ч утра мы стали на якорь на глубине, приблизительно 11-метровой от берега. Вода здесь была очень прозрачна, грунт — мелкий камень. После кофе съехали на берег, причем командир, опасаясь скопления льдов, на осмотр и знакомство с островом дал нам всего 12-часовой срок. Отправились на берег командир и лейтенант Гельшерт для наблюдений, я — для сбора всяких коллекций, механик и несколько человек из команды в помощь нам. Подходя к берегу, мы заметили, что вдоль него тянутся косы или гряды, образуя между собой и берегом канал. Дальше уже на самом береге расположена лагуна, соединенная каналом с предыдущим, образуемым косами. Сойдя на берег, я пошел прямо к мысу, потому что там были обнаружены пласты, образующие остров. Поверхность его была покрыта тонким слоем снега, но под ним виднелось несколько видов мха и зеленая трава. Среди мха были даже какие-то желтоватые миниатюрные цветочки. Из птиц больше всего было одного вида чайки с черными полосами на крыльях, которых и удалось убить два экземпляра, затем очень много плосконосых поплавков из [семейства] куликовых. Попадались также кайры, но в меньшем количестве, и еще один вид довольно больших чаек, убить которых ни одной не удалось. Поплавков убили трех. Из звериных следов заметили только след песца и, к удивлению, ни одного следа белого медведя, между тем как в прошлом году в это время мы их встречали очень много. Подойдя к юго-восточному мысу, я увидел следующие пять слоев обнажений: ил, темный песок, красный песок, затем порода вроде гранита, и наконец, самый нижний — пористое, довольно твердое вещество, вероятно, застывшая лава. Судя по последнему слою, остров должен быть вулканического происхождения. Самая поверхность острова покрыта глиною или торфом, т. е. обычным покровом тундры^[85].

На юго-восточном мысу, как самом приметном, был водружен национальный флаг, и все присутствующие снялись группой. После церемонии я и механик, мичман Ильинский, пошли на пересечку острова, но, к сожалению, до гор дойти не удалось, т. к. нужно было поспеть к 12 ч на отходящую шлюпку. Но все-таки по пути я набрал много мхов, образцов камней и песку. В общем, прогулка вышла очень приятная, если не принимать во внимание неудобства из-за башмаков с гвоздями, между которыми постоянно набивался снег. Вернувшись на корабль, я тралил, но улов был незначительный. Забавно, между прочим, вышло со швабрами, которые при их вытаскивании заметил молодой морж: он начал ловить их ластами и ртом, затем, бросив швабры, подплыл к двойке, стоявшей на конце у трапа, и зацепился за нее клыками, совсем как рисуют на картинках.

Еще находясь на острове, мы заметили «Таймыр», подходивший к нему с юго-западной стороны. По радио он поздравил нас с открытием и сообщил, что идет с описью, начиная с западной стороны. В 2 ч мы снялись с якоря и пошли с описью вдоль восточного берега острова, но уже около 4 ч дня встретились с «Таймыром» и встали рядом с ним на якорь у северо-восточной оконечности острова. Величина вновь открытого острова оказалась километров 13 в окружности^[86]. Командир тотчас же отправился на «Таймыр» и вскоре прислал записку, в которой говорилось, что в 8 ч вечера будем сниматься с якоря, чтобы, обогнув Новосибирские острова с севера, идти к Таймырскому полуострову, а именно к островам Св. Петра.

Выйдя на следующее утро, т. е. 15 августа, наверх, я имел возможность рассмотреть берега острова Новая Сибирь, которые временами были очень ясно видны сквозь просветы в пурге и тумане. Самый остров, подобно всем островам Ледовитого океана, производит мрачное впечатление. Берега его, обращенные к северу, сравнительно высоки и обрывисты, подобно берегам уже упомянутого острова Преображения, и их обнажения имеют пять пластов.

Весь день прошли мы, не встретив ни одной льдинки, была порядочная волна, что указывало на большое, свободное от льда пространство воды. Обрывистый берег, как оказывается, принадлежал мысу Вознесения, который открылся в 6 ч утра. В 2 ч дня мы прошли Новую Сибирь и шли уже вдоль следующего острова — Фаддеевского. Погода скверная, холодно, порою шел снег, довольно сильно покачивало. С севера по горизонту море было покрыто сплошными льдами. Ночью прошли остров Котельный и с каждым часом приближались к Таймырскому полуострову.

17 августа целый день занимался тралением, которое дало такое большое количество животных, что разборка их заняла время до глубокой ночи. Появились первые морские лилии, каких мы ловили у Таймырского полуострова в предыдущие годы.

Часов в 10 утра 18 августа сквозь туман наконец заметили довольно большой остров, вокруг которого были нагромождены льды в виде торосов. Когда туман несколько раздернулся, то оказалось, что это один из островов Самуила. Отсюда стало ясно, что нас основательно подало на север и мы вошли в залив или вырез, образуемый мысом Челюскин и островами Св. Андрея^[87]. Когда вполне осмотрелись и все стало ясным, то, не останавливаясь у этого острова, мы пошли на север для выяснения состояния льдов. Шли мы все время полыньями между довольно большими обломками ледяных полей, иногда пересекая полосы раздробленного льда. Около 4 ч дня командир предложил мне тралить. К сожалению, я совершенно забыл о том, что в прошлом году почти в этом же месте мы вытаскивали большие камни. И действительно, несмотря на то что троса было вытравлено немного, трал при подъеме пошел тяжело, а потом оборвался нижний блок, и он повис на одном верхнем блоке, причем у последнего осталась одна щека. Если бы и этот блок не выдержал, не обошлось бы без несчастного случая. При помощи талей трал удалось наконец благополучно поднять, и он оказался весь наполненным камнями. Но удивительнее всего было то, что сетка выдержала, прорвавшись только в нескольких местах,

Несмотря на камни, улов животных был порядочный. Около 5 ч вечера командир решил стать на ледяной якорь, чтобы набрать с льдины воды. Через час была получена от Вилькицкого радиотелеграмма с разрешением идти дальше по направлению к Челюскину, но командир был так переутомлен, что буквально не был в состоянии встать, и мы остались стоять на ледяных якорях. Простояв на якоре до 4 ч утра, мы двинулись дальше. Утром в 9 ч я вышел на палубу и увидел, что мы шли в очень узком канале между двух громадных ледяных полей, а впереди виднелись две небольшие перемычки, примерно метров по 200 шириной. Канал этот шел на запад, т. е. прямо по курсу к мысу Челюскин. Достойна внимания та быстрота, с которой перемещаются эти громадные ледяные пространства; канал все время менял свои контуры, то расширяясь, то сужаясь, он извивался, как живой червяк. К первой перемычке подошли между 9 и 10 ч утра и начали ее ломать, причем на вид казалось, что это совсем пустяки и через несколько минут мы уже будем на той стороне. Лед действительно ломался, и постепенно перед кораблем образовалась масса битого льда, похожая на шугу крупного размера, которая, уменьшая инерцию корабля, ослабляла силу удара. Были даже моменты, когда командир хотел отказаться от дальнейшей колки и повернуть обратно. В то время как мы пробивали первую перемычку, вторая неоднократно сходилась и расходилась, причем канал или совершенно закрывался, или же делался очень широким. Здесь впервые удалось наблюдать образование торосов; когда одно поле сталкивалось с другим, то кромки льда ломались и нагромождались друг на друга. Картина эта не представлялась особенно величественной только потому, что почти совсем не было ветра и все происходило медленно и без шума. Первую перемычку удалось сломать только к 1-му ч дня, а около двух стали заниматься второй, с которой и справились к 4 ч, выйдя на сравнительно чистую воду. Прямо по курсу нам встречался исключительно мелко раздробленный лед, но справа и слева до самого горизонта тянулись необозримые ледяные поля. Наконец около 9 ч вечера впереди, немного налево, увидели какой-то темный предмет, напоминающий силуэт корабля; тогда командир изменил курс немного к югу, и вскоре открылся берег мыса Челюскин. Через полчаса мы уже в бинокль увидели знак «Зари»^[88]. Ровно в 10 ч 15 мин вечера 19 августа мы отдали якорь у мыса Челюскин между восточной и западной косами, т. к. бухточка между ними была заполнена льдом.

На другое утро к нам присоединился и «Таймыр». Хотя погода была пасмурная, но тумана не было, и Никольский, фельдшер Мизин и еще кое-кто поехали на берег. Я же предпочел остаться тралить.

К сожалению, улов был очень беден и ничего нового не дал. К 2 ч вернулись съехавшие на берег, причем Мизин убил белого медведя и принес несколько образцов камней. С «Таймыра» тоже поехали на вельботе начальник экспедиции и еще несколько человек. В 2 ч 50 мин «Вайгач» снялся с якоря, и, т. к. ледяные поля нас довольно основательно зажали, мы стали выбираться на чистую воду. Через 2 ч мы уже шли курсом на северо-запад. Свободной ото льда воды было довольно много, хотя к югу вдоль берега тянулись поля, препятствующие приблизиться к берегу для съемки. В 6 ч вечера справа по курсу открылась земля, показавшаяся нам сначала небольшим островом, но которая, по мере приближения к ней, все росла и росла. В подзорную трубу можно было рассмотреть уходящие в глубину страны горы, покрытые снегом, а также и ее южный мыс. Не представлялось никаких сомнений, что это юго-западный берег открытой нами Северной Земли. К востоку она становилась низменной и как бы переходила в косу; по-видимому, остров Малый Таймыр не есть самостоятельный остров, а просто конечный мыс подводной косы этой земли. Выйдя на верхнюю палубу в 1-м ч ночи, я увидел, что мы все еще шли вдоль берегов этой земли. По расчетам нашего штурмана Неупокоева, Северная Земля простирается на запад по крайней мере километров на 130. Удивительно, как это раньше ее никто не видал? Ночью с «Таймыра» была получена неутешительная телеграмма, в которой говорилось, что он зажат у Челюскина льдами и его несет на восток.

На следующее утро мы все еще шли вдоль берега Северной Земли, который на сотой миле резко поворачивает к югу, склоняясь к архипелагу Норденшельда. Оказалось, что в полдень нам оставалось всего 28 миль до траверза Русских островов^[89], наиболее северных из архипелага Норденшельда. Пространство воды, по которой мы шли, было довольно большое и относительно свободно ото льдов. Вдоль всего берега шел не то береговой припай, не то большое поле, перерезанное полыньями. Тоже и к югу вдоль берега Таймырского полуострова тянулись поля, и, хотя между ними и были полыньи, шедшие к югу, входить в них было рискованно, т. к. можно было быть зажатым. Около 11 ч утра на берегу был усмотрен большой ледяной столб метров в 10 высотой. Явилось даже предположение, что столб этот сделан руками людей, и казалось, что он стоит на пьедестале. В 12 ч мы стали на ледяной якорь, я опускал трал за планктоном и измерял донную температуру. В 1 ч дня снялись с якоря и пошли для описи берегов Северной Земли. За это время ледяные поля отошли, и мы могли довольно близко подойти к берегу. Около 3 ч дня я поднялся на мостик, чтобы посмотреть берег; он горист, но горы невысокие, покрыты снегом. Некоторые находили присутствие на них ледников, я же лично их не видел; если они там действительно были, то, должно быть, очень тонкие, подобные тем, какие мне пришлось видеть на северной стороне этой земли в прошлом году. Величина вновь открытой земли, по-видимому, огромная; по широте она тянется километров на 400. Видел одну речку, которая, по-видимому, не замерзла. Море около берегов совершенно очистилось ото льда, обнаружив огромное пространство чистой воды. У самого берега, с корабля по крайней мере, не видно припая; это обстоятельство тоже заслуживает внимания. Утром видели два айсберга. Прояснило, береговые горы стали выделяться отчетливее, представляя собою все более и более величественные картины. Наконец и мне пришлось самому убедиться, что там имеются ледники, спускающиеся с гор на низменную береговую черту. Горы отступают от пологой прибрежной полосы вглубь страны. Они черные, каменистые, пласты в обнажениях располагаются наклонно, под углом градусов в 45. В 9 ч вечера мы подошли к восточной оконечности Северной Земли; горизонт был удивительно чист, так что совершенно ясно можно было видеть те мысы, которые мы видели в прошлом году, открыв землю с севера. В то же время на горизонте, почти на восток от нас, открылся остров Малый Таймыр в виде узкой черной полоски, причем небо над ним было совсем темное, следовательно, там была чистая вода, а не лед. Относительно предполагаемого соединения его с Северной Землей вопрос остается пока открытым. На севере за этой землей виднелись громадные торосистые нагромождения, что заставляло думать о невозможности прохода с севера в этом году.

Теперь мы уже шли по направлению к проливу между островом Малый Таймыр и Северной Землей. У самого восточного мыса земли мы увидели на вершинах гор громадный глетчер, или, вернее, фирновое поле, которое на большом пространстве покрывало плоские куполообразные вершины гор и заполняло все впадины между этими вершинами. Издали этот глетчер казался облаком или полосой тумана, покоившейся на горных вершинах, и лишь только при более внимательном рассмотрении в трубу можно было увидеть ледяной покров, волнообразная поверхность которого блестела, отражая падающие на нее лучи заходящего солнца. Затем один за другим стали вырисовываться мысы восточного берега, и, между прочим, один конусообразный, покрытый снегом идеально белого ослепительного цвета, а дальше во мгле виднелся еще массивный гористый мыс. Земля произвела на меня очень сильное впечатление. Особенно в тот день при вечернем освещении и прозрачном воздухе. 21 августа мы прошли 70 миль вдоль берегов новооткрытой земли, производя съемку, которая, кстати сказать, отлично удалась. Вскоре после того как открылся остров Малый Таймыр, немного влево от нашего курса открылся еще остров: низменный, довольно большой, километров, пожалуй, около 7 длиною. По всем вероятиям, это был остров, открытый в прошлом году доктором Старокадомским^[90]. По-видимому, это все-таки острова, отделенные друг от друга проливами, т. к. кос между ними не было видно^[91]. Хотели подойти к острову Малый Таймыр, но как раз по нашему курсу вдоль его южного берега простиралось громадное ледяное поле, почему, подойдя к этому полю, мы повернули вдоль его кромки немного на юг, а потом легли на обратный курс.

Если не принимать во внимание эти припаи и поля на горизонте, то можно сказать, что мы шли все время по чистой воде, не встречая даже отдельных кусков льда. Начиная с часу дня я пускал до самого вечера ходовой планктон, но улов был крайне скудный. После 8 ч вечера улов значительно увеличился, так что я окончил собирать планктон только в полночь. В 3 ч утра мы встали на якорь у Северной Земли на 11-метровой глубине.

На следующий день, 22 августа, часов в 8 утра, на горизонте показался «Таймыр», шедший от мыса Челюскин. Через час он стал на якорь вблизи нас. Нос у него значительно пострадал: сошла гофрировка, и были видны даже некоторые шпангоуты, Вилькицкий хотел соорудить большой знак из камня на самом мысу Челюскин, на что у него ушло около 14 ч^[92], а за это время ветер изменился и нагнал с северо-востока много льда. Напиравшим льдом ледокол «Таймыр» чуть не выбросило на берег и так сильно сжало, что он получил пробоину в кормовой части.

Командир поехал к Вилькицкому и вернулся в 11 ч, после чего мы снялись с якоря и пошли на запад, склоняясь немного к югу, но держась все время в районе видимости Северной Земли. Вначале, пока мы шли, она представлялась нам гористой, и только после четырехчасового хода берега ее сделались более низменными. Хотя по курсу далеко на горизонте виднелись еще высокие горы, но они казались как-то отдельно стоящими.

Около 3 ч дня мы повернули несколько к югу, и через какую-нибудь четверть часа открылись два острова, по-видимому, острова Гейберга, которые указаны только на геологической карте полярной экспедиции Толля, в его кратком отчете. Острова эти расположены немного западнее мыса Вега, который находится чуть западнее мыса Челюскин и отделяется от него заливом Короля Оскара. Немного южнее и западнее этих островов на карте Толля показана еще группа островков, носящих название группы Фирнлея. Недолго пришлось нам склоняться к югу; как только открылись острова Гейберга, мы увидели также слева от нашего курса ледяные поля и торосы, очевидно, заклинившиеся между этими островами и берегом. В проливе между Северной Землей и материком ледяных полей, сравнительно со вчерашним днем, было меньше, очевидно, дувший вчера ветер несколько их разогнал, а быть может, и вынес через пролив на восток. Утром определяли течение, которое, как оказалось, шло на восток. Вчерашние же определения показывали течение на запад; следовательно, это было обычное периодическое приливное и отливное течение. Между полями, прибитыми к берегу и сидящими между островами и Северной Землей, оказался довольно широкий пролив чистой воды, по которому мы и пошли. Погода стояла сравнительно хорошая, хотя день и не был таким ясным, как вчера, и солнце почти не выглядывало из-за туч.

Отто Свердруп — капитан «Эклипса»

Из разговора командира с Вилькицким я понял только одно: что мы идем вообще на запад и «Таймыр» не будет от нас отделяться, а пойдет сзади нас в кильватер. Но, конечно, в кильватер он не прошел и часа, а выскочил вскоре рядом с «Вайгачом», чтоб затем обогнать его и выйти вперед. Во всяком случае, наш командир выговорил себе право, если «Таймыр» застрянет во льдах, идти самостоятельно на запад. Сегодня пришлось впервые увидеть фирновый, т. е. глетчерный, лед: весьма возможно, что он пришел с Новой Земли, следовательно, есть и проход. Скоро, думаю, войдем во льды, т. к. на горизонте по курсу уже виднеются поля, фирновый лед и просто битый, раздробленный лед. В 7 ч 30 мин мы уперлись в ледяной тупик, состоящий из больших ледяных полей, вследствие чего повернули обратно, дабы выйти из тупика, обойдя ледяное поле справа и войти в пролив между Северной Землей и ледяным полем. Характер льда в этом районе значительно изменился; все больше и больше начинает встречаться фирн, который куда красивее торосистого льда: фирновые льдины плоски, как столы, края их вертикально обрывисты и самая масса прекрасного синего цвета.

Выйдя из тупика, мы стали на якорь у берегового припая самой южной оконечности Северной Земли вблизи ледяного столба, упомянутого мною выше. Было холодно, — 5°, светила полная луна. Командир предложил съехать на берег, но поездка не удалась, т. к. за грядой торосов между берегом и льдиной оказался канал свободной воды. В 9 ч 20 мин наблюдали частное лунное затмение. На следующий день стали пытать счастья, отыскивая проход на юго-востоке, но и тут встретили непроходимые поля. Погода продолжала стоять холодной. Всю ночь мы проходили в поисках прохода, но без всякого успеха, и приблизительно около 9 ч утра стали на якорь у большого ледяного поля, посреди пролива между полуостровом Таймыр и Северной Землей, что по карте выходило на северо-запад от группы гор, немного южнее мыса Вега. Утро было пасмурное, но к 5½ ч дня, когда мы опять снялись с якоря, небо очистилось от туч и наступила ясная погода. Уже третий или четвертый день мне приходится наблюдать в этих местах, что к вечеру устанавливается великолепная погода. Пошли мы опять по направлению к старой знакомой — косе Северной Земли, на которой находится ледяной столб. Пространство между этой косой и берегом земли совершенно чисто ото льда, а за косой к западу опять сплошной затор. «Таймыр» пошел искать прохода под берегом. В 12 ч ночи получили с «Таймыра» телеграмму, что мыс, который мы приняли за мыс Вега, оказался гористым островом, расположенным в 4 милях от берега, и что льды движутся на запад и юго-запад. На следующий день значительно потеплело, т. е. термометр показывал +0,63°, а к 5 ч вечера полил дождь. К этому времени из-за плохой видимости нам пришлось стать на якорь у одного из островов Гейберга рядом с «Таймыром». Наступившее тепло и дождь нас очень ободрили, и являлась надежда, что начавшийся ледоход очистит нам дальнейший путь, а до зимних морозов оставалось еще довольно времени. Вообще, о возможности зимовки пока еще думали мало. В течение следующих суток мы несколько раз довольно легкомысленно пытались полыньями пробраться на запад, пробивая ледяные перемычки, но потом пришлось от этого отказаться и стать на якорь, т. к. «Таймыр» сжало сходящимися полями, приподняло и накренило на бок. Он даже поднял сигнал о бедствии, но, к счастью, скоро опять выпрямился. К более безопасной стоянке у острова нам, конечно, вернуться не удалось. На «Таймыре» результат такой гимнастики отразился очень печально, а именно: было сломано 13 шпангоутов, потекло четыре водонепроницаемых переборки и согнуто много шпангоутов. Повреждения эти, безусловно, крайне тяжелые, тем более что он находился в очень невыгодном положении, будучи со всех сторон зажат дрейфующими льдами. Общее кардинальное движение льдов — на северо-восток, так что и мы, стоя на ледяном якоре, в смысле обратного движения на восток находились не в лучшем положении. Телеграмма о повреждениях «Таймыра» произвела на нас крайне тяжелое впечатление, не говоря уже о его экипаже, которому, быть может, придется оставить свой корабль. Итак, теория, что наши корабли должны были выжиматься, будучи сдавливаемы льдами, на деле не оправдалась, и наш бывший механик Петерсен, по-видимому, был прав, утверждая, что безвредное выжимание для них возможно только в том случае, если их осадка не будет превышать 4 метров.

Теперь я припоминаю, что и командир наш, Новопашенный, доказывал невозможность «Таймыру» и «Вайгачу» дрейфовать во льдах, для этого необходимо иметь форму корпуса «Фрама», корабля Ф. Нансена; строители же этих кораблей совсем не имели в виду их выжимание льдами. Насколько мне помнится, это совсем не так, а как раз наоборот: при постройке рассчитывали на выжимание, придавая этим ледоколам форму клина и яйца. Как бы то ни было, но выжимания не происходит и шпангоуты ломаются. Находились мы между островами Гейберга и Фирнлея, южнее первых и севернее вторых. Между этими группами находится еще один остров, который мы раньше принимали за мыс Вега.

За последние сутки перемен никаких не было; стояли во льдах, поступательного движения вперед почти никакого, свободного выхода нет, и нас несло вместе со льдами на северо-восток. Вероятнее всего, нас относило к островам Гейберга, где и должны были остановиться, а при некоторой удаче, может, достигнуть и мыса Челюскин. Это, в сущности, было бы самым неприятным, т. к. грозило возвращением во Владивосток и, следовательно, крушением всех задач экспедиции.

28 августа совершенно неожиданно была услышана работа другой радиостанции; оказалось, что капитан Свердруп вызывает Вилькицкого. Он стоял со своей шхуной «Эклипс» у острова Тилло, в 195 милях к северу от острова Диксон и в 210 милях к югу от нас. Вилькицкий, со своей стороны, сообщил ему полные сведения о нашем положении. Факт нахождения «Эклипса» у острова Тилло вызвал много предположений, вроде того, что Карское море еще свободно для прохода и что можно несколько дней потратить на борьбу со льдами, не теряя окончательно надежды выбраться отсюда без зимовки. Следующие сутки были потрачены на отыскание выхода изо льдов, чего и удалось отчасти добиться, пробравшись ближе к берегу материка. Там мы нашли довольно широкую полосу воды, совершенно свободной ото льда, протянувшуюся вдоль берега в виде широкого канала. Под самым берегом был небольшой ледяной припай, а справа по курсу, т. е. мористее, — лед.

В 5 ч вечера 30 августа на горизонте прямо по носу показался полуостров Земли Короля Оскара. Мы пока шли все время каналом.

Берега Северного Таймыра довольно плоски, мертвы и отливают желтым цветом; желтела, по-видимому, тундра. Снегу сначала было мало, но, подойдя ближе к Земле Короля Оскара, мы его увидели значительно больше. Все имело мертвенный вид, не было даже птиц. В 7 ч подошли к ледяной перемычке и стали на ледяной якорь; думаю, отчасти чтобы подождать «Таймыр», а отчасти и потому, что командир, по-видимому, не хотел без особой необходимости ломать перемычку, соединявшую два больших поля, помня несчастье с «Таймыром». Пользуясь случаем, сделал зоологическую станцию, но улов был очень скудный. К вечеру разъяснило, и можно было наблюдать дивный солнечный закат, но температура воздуха стояла все время ниже нуля, и при наступившем штиле вода в полынье начала покрываться салом. Такому легкому замерзанию отчасти способствует и очень малая соленость воды, происходящая от опресняющего влияния реки Таймыры, впадающей немного севернее рейда Заря.

Когда мы стали на якорь, то за ледяной преградой были видны большие полыньи и даже чистая вода, а ледяные поля двигались на запад.

Личный состав «Вайгача» во время зимовки 1914–1915 гг. Сидят во втором ряду (за двумя матросами на переднем плане): А. Г. Никольский, Н. А. Гельшерт, П. А. Новопашенный, А. Н. Жохов, К. К. Неупокоев, Э. Е. Арнгольд

Простояв сутки на ледяном якоре, решили попробовать взять перемычку, но после первой же попытки нос корабля заклинился во льду, и его даже накренило градусов на пять. Пришлось подрывать лед толом и освобождаться при помощи завозки на лед перлиней. Накануне командир сделал совещание, на котором обсуждался план дальнейших действий, а также и положение «Таймыра». Мне сразу показалось неправильным, как мало считаются с его положением и с тем, что в крайнем случае «Вайгач» может быть жилищем для экипажа «Таймыра» после его гибели, что, по существующему положению, уже не являлось невозможным. Я сумел обратить на это внимание командира и заставить придать этому вопросу должное значение.

Находились мы недалеко от Земли Короля Оскара, по-видимому, в бухте Толля. Температура понизилась до — 5°; полынья, в которой мы стояли, покрылась толстым салом. С «Таймыра» наконец получили радио, где сообщалось, что ему удалось выбраться из своих полей и приблизиться к берегу на 6 миль. Это уже было много лучше, но все же не вполне обеспечивало его безопасность. Благодаря этому известию общее настроение значительно повысилось.

После нескольких бесплодных попыток проложить дорогу на запад пришлось опять вернуться в свою полынью, где уже вместо сала образовался лед.

2 сентября в 7 ч вечера началось шуршание по борту: оказалось, что окружающий нас молодой лед начал ломаться и тороситься. Мне приходилось впервые видеть такое сжатие льдов.

Чтоб увеличить поперечное сопротивление корабля, были задраены все водонепроницаемые переборки и люки. С левого борта лед начал ломаться, и его куски стали уходить под корпус корабля. Как потом выяснилось, главная сила сжатия была, очевидно, впереди корабля, т. к. его начало выклинивать назад.

Получили радио от Свердрупа, он сообщил, что у него температура тоже — 4°. «Таймыр» стоит на 28-метровой глубине, но его несет к берегу.

Вписывая температуру воды за предыдущие дни, я убедился, что вода здесь очень пресная и потому замерзает при — 0,4 °C, между тем как раньше не замерзала и при — 1,6°. Будь тут соленая вода, картина была бы совсем другая, и нам не пришлось бы стоять в полулитровом молодом льду. Теперь же нам оставалось не более 10 дней питать надежды на возможность прохода на запад, и следовало уже серьезно подумать о предстоящей зимовке. Вилькицкий запрашивал Свердрупа, сколько у него имелось собак; оказалось, что 30, но все довольно слабые.

Из телеграмм Вилькицкого мы узнали, что на месте стоянки «Таймыра» морозы увеличились, доходя до — 11°; корабль имеет большие повреждения и значительную течь. Напора льда не выдержит. Приходится остаться зимовать, почему он старается пробиться ближе к берегу.

5 сентября на юго-запад от нас открылась длинная полынья, которой мы и пошли, пока не уперлись в перемычку. В 3 ч дня стали ее пробивать, но с 5 ч началось сжатие льда. Корабль затрещал и накренился градусов на девять. Потом приподняло корму. Ощущение было очень неприятное, и когда к 6 ч сжатие прекратилось, то ощущение все еще оставалось неприятное. Часов около 12, т. е. как раз когда я писал эти строки, опять началось сжатие и крен. Зимовать все-таки, очевидно, придется, лишь бы удалось добраться до какой-либо бухты, чтобы стоять поспокойней. Но, кажется, и это не удастся. В течение следующих двух суток мы продвинулись немного к берегу, но все же он был вне нашей видимости, и хотя нас не сжимало, но вместе со льдами постепенно несло к северу.

Вечером была получена с ледокола «Таймыр» телеграмма, из которой было видно, что он, в свою очередь, тоже зажат льдами и его несет на северо-восток; корабль получил вторую пробоину, положение его стало настолько серьезно, что, не рассчитывая более на сопротивляемость корпуса, сгрузили часть провизии, теплого платья и сани на лед.

На следующее утро значительно потеплело, термометр показывал выше нуля, дул сильный северо-западный ветер и шел дождь. Я думал, что это агония лета и скоро температура начнет быстро падать, хотя Толль наблюдал подобное повышение еще в октябре. Если бы нам удалось пробраться в какую-нибудь бухту, то мы могли бы иметь постоянное и беспрепятственное сообщение с берегом. Зимовать среди ледяных полей было бы слишком мрачно. Дни становились короче; солнце заходило уже в 7 ч. Электрическое освещение из экономии топлива прекратили, начали сидеть при лампах и свечах. Я особого лишения в этом не чувствовал и при этом освещении мог отлично работать. Лишь бы температура внутри корабля не падала ниже +12,5°.

На 9 сентября положение наше было следующее: как известно, берег Земли Короля Оскара тянется по параллели, причем его западная оконечность загнута несколько к северу. С восточной же стороны он резко поворачивает на север, переходя в Северный Таймыр.

Этими загибами и образуется совершенно открытый со всех румбов, кроме южных, залив Толля. Ледокол «Вайгач» находился приблизительно посреди этого залива, милях в 5 от берега, у кромки довольно большого прибрежного поля. Корабль был окружен шугой из молодого льда, которая то надвигалась при северных ветрах, то отходила и редела при южных, образуя в последнем случае полыньи и каналы. Вот по этим-то полыньям мы и пробирались понемногу на запад. Утром совершенно неожиданно льды раздвинулись, что дало нам возможность двигаться дальше. К 6 ч вечера нам удалось сделать около 2–3 миль. Нужно сказать, что на западе тянулась весьма интенсивная синева на небе, а это давало повод думать о присутствии там большого пространства чистой воды, и если бы некоторое время дул хороший юго-западный или южный ветер, то весьма возможно, что нам и удалось бы пробраться туда. Утешительно было и то, что поле, прижатое к берегу, несмотря на сильный ветер, пока не двигалось, следовательно, нас не относило к северу, хотя течение воды здесь, безусловно, на север.

10 сентября ветер резко изменился, перейдя через запад к северу. Вокруг нас пошел шум и треск ломающегося льда, но часть поля, окружающего нас, приблизительно с милю в окружности, осталась целою, и мы вместе с нею начали медленно удаляться от берега и двигаться на северо-запад. Только через три дня окончилось это вынужденное путешествие. К сожалению, нас отнесло более чем на 30 миль от берега, и он скрылся из нашей видимости. Зато положение «Таймыра» значительно улучшилось: ему удалось пробраться ближе к берегу, и он очутился южнее нас. Температура воздуха понизилась до — 14…–15°, молодой лед уже достиг толщины полметра, и всем стало ясно, что наше активное плавание окончилась.

Глава VI

Зимовка у мыса Челюскин в 1914–1915 гг

На одном из совещаний, устроенных командиром, вопрос о приготовлениях к зимовке был решен почти единогласно. Другой вопрос заключался в том, что командир для сбережения провизии и возможности провести вторую зимовку предложил отправить в мае по сухому пути партию в 18 человек. Меня это предложение поразило и почему-то показалось известного рода капитуляцией. Ведь на самом деле, если явятся 18 человек в Петербург, то это уже будет служить признаком крушения экспедиции. С другой стороны, идти, даже в мае, пешком по тундре очень нелегко, и неизвестно, в каком виде и сколько людей дойдет. Конечно, нельзя было быть уверенным, что в следующем году нам удалось бы уйти из этой западни у мыса Земли Короля Оскара, но, во всяком случае, шансов было много. Да кроме того, предполагалось, что в Петербурге будут приняты все меры для присылки нам угля и провизии. Сделать это было неизмеримо легче, чем для экспедиций Брусилова, Седова и Русанова, которые неизвестно даже где и находились. Конечно, дать знать о себе следовало, и это было исполнено, как только Свердруп, зимовавший в 100 милях от нас, вступил с нами в радиосвязь. В марте, между прочим, он собирался приехать к нам на собаках.

В сентябре с «Таймыра» получили телеграмму, что ему удалось пройти вдоль берега по молодому льду и он приблизился к нам до пределов видимости, т. е. миль на 15. Между прочим, меня очень занимал вопрос, почему нам встречался глетчерный лед только у берегов Северной Земли, а восточнее мыса Челюскин мы его никогда не видали. Ни Нансен, ни Толль, ни Норденшельд не видали в Северном Ледовитом океане вовсе глетчерного льда. Мы же на сравнительно небольшом промежутке в 70 миль видели много айсбергов. Очевидно, что они или приносятся с запада, или образуются на Северной Земле. Как бы то ни было, они должны куда-нибудь деваться, и вероятнее всего, их выносит в пролив между островом Малый Таймыр и Северной Землей. Странно, что и Нансен не видел их во время своего дрейфа.

Результаты исследования крови у всей команды и командного состава показали, что общее состояние ее среднее. По-моему, упитанность команды была неважная, и я стал опасаться появления цинги. С цингой в экспедиции Толля был такой интересный случай: на «Заре» заболел некий Стрижев, уроженец Усть-Янска. Он рассказывал, что в Усть-Янске эта болезнь совершенно неизвестна, хотя всю зиму, кроме юколы, не едят ничего другого, тогда как пища на «Заре» была несравненно лучше. А матрос Расторгуев рассказывал мне, что рабочие в тайге на золотых приисках болеют цингой, несмотря на то что живут в сухих деревянных домах и питаются свежим мясом, луком и хлебом. Это явление крайне интересное, делающее заболевание цингой еще более загадочным.

21 сентября официально была объявлена полярная зимовка, матросов познакомили с главнейшими явлениями полярной зимы, а также с болезнями и главным образом с предрасполагающими моментами, способствующими этим заболеваниям в исключительных условиях такой зимовки.

1 октября разобрали машину, выкачали пресную воду из цистерн, перешли на камельковое отопление и полярную порцию. Расписание дня разработали таким образом, чтобы люди были заняты возможно больше времени, т. к. безделье располагает к тоске, а плохое настроение играет далеко не последнюю роль при возникновении цинги. День наш распределялся следующим образом: побудка в 6½ ч утра, в 7½ чай с хлебом и маслом, затем приноска льда или снега для добывания пресной воды, с 9 ч до 11½ ч судовые работы по специальностям, а с малограмотными занятия по грамоте, арифметике и другим общеобразовательным предметам. В 12 ч дня обед из двух блюд, а с 1 ч до 2½ развлечения и игры на воздухе, например, футбол^[93], бокс, беганье на лыжах, катанье на буере и собаках в упряжи. Пока было светло, стреляли из ружей в цель. Футбол у матросов пользовался наибольшей популярностью; даже в самые темные полярные ночи они играли с большим увлеченьем. Каждые две недели устраивались состязания на призы, которые состояли из плиток шоколада, печенья или пайка табаку. В 3 ч чай, а с 4 до 6½ офицеры читали лекции по физической и общей географии, русской и военно-морской истории, природоведению, общей гигиене, анатомии и физиологии, физике и химии. В 7 ч ужин и чай, с 7½ до 9½ для желающих занятия по геометрии, алгебре, электротехнике и новым языкам. В 9 ч ложились спать^[94].

По воскресеньям и праздничным дням устраивались литературные чтения или знакомились с историей полярных путешествий. Кроме того, составили небольшой оркестр из балалаек, мандолин и гитар.

В течение октября льды еще окончательно не установились, и поле, в которое мы вмерзли, носилось по разным направлениям со скоростью 6 миль в сутки, но, в сущности говоря, можно было считать, что мы оставались на месте, потому что генерального направления в движении не было. Осматривал вновь команду, и результаты оказались очень хорошие. Люди едят с аппетитом, в весе не падают, и настроение у всех бодрое.

Между прочим, мне пришлось наблюдать очень интересное явление: как-то раз я пошел прогуляться вместе с нашим штурманом. Мы подошли к недавно образовавшейся полынье. Она уже успела покрыться ледяной кашей и, замерзая, суживалась на наших глазах. Этот едва образовавшийся лед начал тороситься, образуя сначала выпучину в виде холма, затем вершина холма становилась более остроугольной, а сама выпучина — круче. Затем на хребте этой горки появилось нечто вроде желоба, по которому и начала обламываться верхушка хребта отдельными кусками, падавшими вниз. Это образование торосов было очень наглядно. Во время этой же прогулки мы видели радугу в виде столба, расположенного градусов на 10 над горизонтом, и тройное солнце в виде очень сплюснутого эллипса между двух вертикально расположенных маленьких круглых солнц.

Привожу выдержки из текста телеграмм, посланных по радио начальником экспедиции морскому министру.

«8. Х. 8 h 47 m р. m. № 277/109

С.-Петербург. Минмору. Гидрография.

Челюскин прошли 20 августа. В борьбе со льдами транспорта поломали лопасти, помяли борта. На „Таймыре” сломана часть шпангоутов, повреждены переборки. Считаю положение транспортов безопасным до весенних взломов льда. Транспорты медленно дрейфуют со льдом. Провизии хватит на год. Летом постараюсь плыть навстречу Свердрупу, а если лед не позволит или не хватит угля, укрыть корабли в безопасном месте. Открыли остров вблизи Беннетта в широте 76°10′ и долготе 153°, величиной и видом похожий на Беннетт. Вилькицкий».

«Адрес тот же^[95].

Пройдя Челюскин, встретили непроходимые льды. Оба транспорта замерзли у северного полуострова Оскара. Широта „Таймыра” около 76°40′, долгота около 100°20′, „Вайгач” западнее миль на 15. Надеемся через Свердрупа продолжать связь. В марте переведу часть офицеров и половину команды на „Эклипс”. Прошу прислать к Свердрупу для меня оленей, чтобы облегчить перевозку людей, а летом выслать к Свердрупу тонн 200 угля. Рассчитываем сберечь уголь на две или три недели навигации. Оленей хотел бы оставить около кораблей до осени. Здоровье всех вполне хорошо. Вилькицкий».

При вторичном исследовании крови у личного состава обнаружился интересный факт: люди большого роста, много работающие на воздухе, теряли в количестве гемоглобин, особенно те, у которых его было много. В общей же сложности количество гемоглобина за месяц увеличилось.

21 октября ветер, начавшийся накануне, дошел до 20 м в секунду, лед начал ломаться, стали образовываться торосы, и через каких-нибудь 2–3 ч корабль был окружен торосами и полыньями. Нос и корма были на чистой воде. Безусловно, это была величественная картина, и я себе легко представляю, как бывало ужасно моментами на «Фраме» и как легко может быть раздавлен корабль этой колоссальной силой. Нет возможности описать того впечатления, которое приходится переживать, когда вокруг вас начинает крошить, как щепки, громадные толстые льдины; шум, гул и треск ужасный, будто стреляют залпами десятки самых крупных орудий, причем воет и свищет сильнейший ветер. В такие моменты перед расходившейся стихией кажешься себе таким ничтожеством, что даже как-то страх проходит, и только когда все успокоится и наступает снова мертвая тишина, начинаешь отдавать себе отчет во всем, что произошло, и какой опасности удалось избежать. Около 5 ч дня ветер почти внезапно затих, а к 10 ч наступила великолепная лунная ночь с довольно красивым сиянием шторного характера. Наш корабль повернуло на 180°, и он стал обращаться теперь носом на юг.

Кругом нас вместо гладкого поля образовался хаос льдов, но каким-то чудом уцелел мой ледяной домик, где я производил свои наблюдения.

Начались заболевания, большей частью простудного характера, которые, по счастью, довольно быстро проходили. В течение октября запас свежей провизии у нас подновился мясом двух медведей, убитых вблизи корабля.

Это было очень кстати: консервы и каши до такой степени приелись, что, несмотря на хороший аппетит, на них смотреть не хотелось. С 1 ноября началась тихая морозная погода с температурой до — 30°. Мы наконец окончательно вмерзли и больше не двигались. Наше место было определено астрономически: 77°54′21″ сев. шир. и 100°13′30″ вост. долг. по Гринвичу. Солнце скрылось 18 октября, и наступила полярная ночь, но до ноября в полдень на юге была еще видна заря. С первых чисел ноября пропала и заря, хотя разница между полуденным сумеречным светом и ночной темнотой была большая, главным образом в смысле видимости вдаль. Северные сияния и луна освещали окружающую нас мертвую природу. Эти сияния по изменчивости своей формы, яркости и окраске представляют один из самых красивых, ни с чем не сравнимых феноменов природы. По внешней форме полярные сияния можно разделить на четыре основных вида: светящееся облако, лентообразное сияние, шторное сияние и лучистое, или корона. Конечно, между этими видами существует масса переходных форм, быстро сменяющих одна другую или комбинирующихся в группы, дающие поразительные по красоте и нежности оттенков красочные сочетания.

19 ноября пришлось наблюдать очень сильное падение барометра, высота которого доходила до 717,6 мм. Странно было, что, несмотря на такое низкое давление, ветер не превышал 17 м в секунду и в среднем был 11–14 м: величина при таком давлении ничтожная. Положим, что, по наблюдениям Нансена и др., здесь вообще атмосферное давление низкое, и возможно, что 717 мм для этих мест далеко не минимум. В декабре начались сильные морозы, продолжавшиеся до конца февраля. Температура воздуха колебалась от — 40° до — 50°, и самая низкая за всю зиму — 56,4° наблюдалась 5 февраля.

Наступившие рождественские праздники провели скромно, но весело. Первый день ознаменовался улучшенным столом со значительной прибавкой свежей провизии, т. к. поросята, которых мы до сих пор берегли, выросли в порядочных свиней и доставили личному составу корабля свежего мяса по крайней мере суток на двое. В 4 ч дня была устроена елка, очень искусно сделанная из проволоки и окрашенная зеленой краской. Украшениями служили электрические фонарики и различные безделушки собственного изготовления команды. Раздавались подарки двух сортов: для курящих 200 г табаку и кусок мыла, а для некурящих — кусок мыла и серебряный рубль. Елка открылась маршем, очень недурно сыгранным любительским оркестром балалаечников. Через три дня был устроен вечер, на котором матросами прекрасно были разыграны две пьесы Чехова и дивертисмент, состоявший из выступлений оркестра, куплетистов, клоуна и прочих номеров.

30 декабря я заболел; за отсутствием достаточного количества свежей провизии и по причине низкой температуры в каюте, доходившей иногда до +6,25…+7°, у меня обнаружилось расстройство компенсации. Сердце стало плохо работать, появились сильные отеки ног. Это было мне особенно неприятно, пришлось перейти на питание исключительно свежей провизией, которой у нас и без того было очень мало. В данном случае мое положение как доктора еще усугубляло эту неприятность. Почти две недели пришлось мне пролежать в постели. 12 января ознаменовалось важным для нас событием: вступлением в связь с Петербургом через «Эклипс», Югорский Шар, Архангельск. Наши депеши были наконец переданы, получены ответ и даже частные телеграммы.

1 февраля над горизонтом появилось солнце. По этому случаю матросы устроили маскарад. Костюмы были сделаны удивительно удачно; несмотря на более чем скудные средства, они отличались и остроумием, и замечательным выполнением. Пользуясь солнечным светом, все отправились на лед сниматься, и т. к. костюмы были очень легки, то маски скоро порядочно продрогли, почему вскоре и возвратились на корабль, где им дали по чарке водки и сварили шоколад.

Когда же стемнело, то на льду сожгли фейерверк и чучело. Вечером из кают-компании был убран стол, и все матросы были приглашены для танцев. Многие маски так артистически изменили свой голос, что мы до самого конца не могли их узнать. Это обстоятельство они отлично использовали и, балагуря, указывали на многие наши слабые и смешные стороны, каковые имеются в каждом человеке. Называли нас теми кличками, которыми команда награждает на судах каждого начальника, но, к чести их, должен сказать, что никто из них не позволил себе что-либо оскорбительное или обидное, и мы все с большим удовольствием вспоминали этот вечер. Было даже решено повторить его, но, к сожалению, у нас начались серьезные заболевания среди офицеров и матросов^[96]. В особенности нас поразили смерти лейтенанта Жохова от острого нефрита и очень хорошего матроса, кочегара Ладоничева, от гнойного аппендицита. Жохов, бегая на лыжах, получил острое воспаление почек. Эта болезнь, кроме лекарств, требовала высокой температуры в помещении, а у нас выше +7° в каютах, и то под потолком, не было, а на полу у бортов всегда находился слой льда. Невозможно было держать и необходимую диету за отсутствием свежей провизии, а 50-градусные морозы не позволяли в достаточной мере проветривать помещения. Еще в октябре, как бы предчувствуя смерть, Жохов написал красивое прощальное стихотворение, посвященное своей невесте.

Мы решили похоронить своих соплавателей на берегу, почему пришлось сделать около 130 километров на санях при 45° мороза^[97].

В лице Алексея Николаевича Жохова экспедиция лишилась прекрасного флотского офицера и работника, а мы — хорошего товарища. Недели две спустя скончался и кочегар Ладоничев^[98], который был также похоронен на берегу рядом с Жоховым.

В конце февраля за кормой начали обкалывать лед для обнажения винта, чтобы заменить сломанную лопасть новой. Работы шли довольно удачно: ледяной док углубился на 2 метра и обнаружились две сломанных лопасти винта.

Попутно командир занялся исследованием толщины льда. Лед толщиною в 2 м 50 см бурился в течение 45 минут. В результате выяснилось, что толщина молодых полей, т. е. первого года образования, 153 см, старые же льдины достигают 243–250 см. Измерение температуры льда в разных слоях дало следующие результаты: на поверхности, при — 13,4° наружного воздуха, — 16°, на глубине 50 см — 19 °C, на глубине 100 см — 12 °C, на глубине 150 см — 7° или — 5,2°. Свердруп телеграфировал, что им устроен склад для депо в заливе Миддендорфа.

Во время очередных осмотров личного состава у некоторых матросов оказались десны разрыхленными, припухли, гиперемированы и кровоточили. Но за цингу считать этого было нельзя, т. к. совершенно не было скорбутных пятен. Однако 14 марта все же пришлось поставить первый диагноз цинги у матроса Эллера.

Очень интересное явление пришлось наблюдать у матроса Мячина, уроженца Астраханской губернии: еще до военной службы он болел малярией, и вот теперь, в суровом полярном климате, у него стали все чаще и чаще повторяться приступы этой болезни. Дни быстро проходили в разных приготовлениях, наступал апрель, и с ним тепло; морозы редко превышали теперь — 12°. 8 апреля подле корабля порхал и бойко чирикал свою милую песенку первый живой вестник весны — снежный подорожник. За время зимовки мы не были избалованы посещением каких-либо живых существ. Еще до наступления темноты кое-когда подходили к кораблю белые медведи, и один из них даже настолько заинтересовался этим незнакомым ему предметом, что, решившись взойти на палубу, сделал уже несколько шагов по сходне. Конечно, он поплатился жизнью за свое любопытство. С наступлением полярной ночи прекратили свои посещения и медведи. Только в конце декабря как-то совершенно случайно забрел заблудившийся песец, которого затравили наши судовые собаки. Медведи стали появляться опять только в конце марта, когда заря длилась всю ночь.

С 11 апреля солнце перестало прятаться за горизонтом; наступил бесконечный день.

Первое время постоянное присутствие солнца вызывает радостное чувство, обусловленное отчасти контрастом с удручающей темнотой трехмесячной полярной ночи, отчасти и непривычкой к этому редкому явлению.

С наступлением светлого времени стали подготовлять корабль к предстоящему плаванию, а также начались экскурсии на берег и окрестные острова, которые хотя и были описаны зимовавшей в 1901 г. русской экспедицией Толля, но все-таки не вполне достаточно и точно. Метеорологические и некоторые гидрологические наблюдения систематически велись круглую зиму даже в самый темный период полярной ночи и трескучих морозов. Приятнейшим днем во время зимовки для всех была суббота. В этот день радиостанция «Эклипса» передавала нам иногда сообщения из Петербурга и нередко интересные новости о войне, которые удавалось в течение недели перехватить из переговоров очень мощных станций Нордкапа в Норвегии со Шпицбергеном или же Архангельска с Югорским Шаром. Такие сообщения вносили значительный интерес в нашу скучную, монотонную жизнь и сознание, что мы не окончательно оторваны от остального мира. Это, конечно, придавало нам много бодрости и облегчало гнет тяжелой полярной зимовки. 21 марта Свердруп телеграфировал, что в мае собирается прийти за людьми, которых начальник экспедиции намеревался отправить при его помощи в Петербург для сбережения провизии на случай второй зимовки.

За ними на «Эклипс» должен был прийти из устья Енисея с оленями весьма опытный полярный промышленник Бегичев, бывший боцман «Зари».

Он-то и должен был доставить наших людей с «Эклипса» в селение Гольчиху, расположенное в устье Енисея. Оттуда они должны были отправиться на пароходе вверх по реке до Красноярска и затем по железной дороге в Петербург.

От места нашей зимовки до Гольчихи было более 2000 километров, которые им предстояло пройти по льду и тундре Таймырского полуострова. Одним из крупных недостатков нашей экспедиции было то, что мы не имели ездовых собак, поэтому Свердруп должен был лично прийти к нам с тремя нартами для перевозки клади и провизии. 14 апреля доктор Тржемесский телеграфировал с «Эклипса», что капитан Свердруп выехал на «Таймыр». Мы уже приготовили 18 человек матросов и одного офицера из наиболее слабых и болезненных, снабдив их всем необходимым для путешествия.

Погода стояла отличная, на солнышке слегка припекало, и температура была выше нуля. 21 апреля мне пришлось наблюдать интересное оптическое явление: около 11 ч вечера были видны три солнца, причем настоящее было посредине и два ложных по бокам. В ожидании прихода Свердрупа все были заняты составлением донесений и писанием писем. Наконец 29 апреля с «Таймыра» увидели три нарты и людей, направляющихся к кораблю. Все вышли навстречу славному путешественнику. Со Свердрупом прибыли еще два норвежца: Нильсен и Кнудсен. Бодрый и крепкий 63-летний старик, капитан Отто Свердруп, по словам его спутников, совершил весь переход пешком на лыжах, ни разу не пользуясь нартой и идя все время на уровне с собаками.

Отдохнув два дня на «Таймыре», он пришел с визитом к нам на «Вайгач». Эта прогулка ни больше ни меньше как 30 с лишним километров, и мы, конечно, были польщены посещением такого маститого полярного исследователя. На всех он произвел самое хорошее впечатление своей спокойной, тихой, но уверенной речью и совершенной простотой в обращении. Он был настолько деликатен, что хотел расположиться на ночлег в палатке рядом с кораблем, не желая нас стеснять. Нам стоило немало труда уговорить его воспользоваться одной из наших кают, и, конечно, ему было отведено лучшее помещение на корабле — каюта командира. Свердруп проделывал свою девятую полярную зимовку в жизни, и любимой его поговоркой было: «Чтоб узнать хорошо человека, не нужно съедать с ним пуда соли, а достаточно провести совместно одну полярную зиму». Он прекрасно говорил по-английски, и мы до поздней ночи с необычайным интересом слушали его рассказы о бесконечных полярных странствованиях.

Он лично знал всех корифеев полярной науки, и нас очень интересовала его характеристика этих личностей. Кука он называл просто шарлатаном, очень неважно отзывался о Пири, с которым ему пришлось провести одну полярную зиму на севере Гренландии; но зато исключительно лестно говорил о Шеклтоне и Скотте, называя их истинными джентльменами.

Отдавая должное отваге и энергии своего соотечественника Амундсена, он сказал, что тот все-таки поступил не gentelmann like^[99] пo отношению к Скотту, написав на палатке, оставленной им на Южном полюсе, «Soyez les bienvenu!»^[100]. Конечно, эта надпись носила характер иронии. Как известно, Скотт и Амундсен шли одновременно, но разными путями к Южному полюсу. Амундсен опередил Скотта на 14 дней. За эту надпись Амундсен, несмотря на открытие Южного полюса и Северо-Западного прохода, был исключен временно из членов полярного клуба в Христиании и получил выговор от норвежского короля, на средства которого и была главным образом создана экспедиция Амундсена к полюсу.

Прогостив у нас двое суток, Свердруп вместе с предназначенной к отправке партией 2 мая утром ушел на «Таймыр»^[101]. От нас уходило 18 человек наиболее слабых, перенесших во время зимовки цингу, а также желающих и главным образом боявшихся вторичной зимовки, что, конечно, отражалось на моральном состоянии их сотоварищей. Необходимо заметить, что ни одного матроса на экспедицию не принималось по назначению, а исключительно лишь по собственному желанию, с предупреждением и объяснением всех опасностей и тяжести похода. К сожалению, малодушие часто берет верх при встрече с настоящими лишениями: начинаются ропот и нытье, наводящие уныние и на более твердых. Из офицеров, по приказу начальника экспедиции, уходящих к устью Енисея должен был вести лейтенант Гельшерт^[102].

Проводы носили самый сердечный и трогательный характер. Тяжело было нам всем расставаться с Гельшертом, особенно мне, т. к. мы с ним участвовали в экспедиции с самого ее возникновения, когда «Вайгач» стоял еще на стапели верфи Невского судостроительного завода в Петербурге. Я отлично понимал, как ему было тяжело расставаться с кораблем и как ему хотелось замкнуть на нем кольцо вокруг Старого Света. Провожать их пошли до «Таймыра» командир с двумя человеками и мичман Никольский с шестью до мыса Медвежий Яр на полуострове Короля Оскара.

После ухода партии нас осталось пять человек командного состава, 20 человек матросов и вольнонаемный повар-буфетчик. С этим составом мы могли бы кое-как прокормиться во время вынужденной второй зимовки.

В первую половину мая начали задувать порядочные ветры с частыми пургами, так что предположение Толля, что май здесь отвратительный, подтвердилось как нельзя лучше.

Во вторник, 11 мая вернулся с «Таймыра» командир. Оказывается, что он вместе с доктором Старокадомским совершил экскурсию на берег, и им удалось найти фиорд Гафнера, который оказался чрезвычайно красивым, с узким входом всего в 150 метров шириной, пролегающим между отвесных гранитных скал со вкрапленным в них кварцем. Самый фиорд врезывается далеко в берег и по величине не уступает бухте Прончищевой. На берегу уже началось сильное таяние снега, в некоторых местах даже показался мох^[103].

14 мая прилетели первые чайки. По сравнению с Толлем птицы у нас появились раньше на 10 дней. Так, первых пуночек они увидели 23 апреля, а мы 13-го, хотя и находились севернее. 19 мая пролетели первые гуси. Установилась прекрасная солнечная погода, началось сильное таяние, стали попадаться дни с положительной средней температурой.

В ночь на 21 мая вернулся мичман Никольский с партией матросов, провожавших ушедших на «Эклипс». Все они остались очень довольны своей экскурсией и рассказывали, что тундра кипит жизнью. Видели много оленей и привезли с собою несколько куропаток, но, к сожалению, в таком виде, что их невозможно было препарировать. Между прочим, с «Таймыра» они ездили в фиорд Гафнера на аэросанях со скоростью 20 километров в час^[104] и, в свою очередь, подтвердили, что он очень красив и глубоко врезывается в материк. На следующий день получили радио с «Эклипса», в котором сообщалось, что наша партия в 6½ ч утра благополучно прибыла туда.

С наступлением более теплой погоды я возобновил свои гидрологические работы и сделал батометрический разрез моря на месте нашей стоянки. Оказалось, что при глубине 32 метра плотность воды постепенно уменьшается к поверхности, а температура остается — 1,4°, а если и есть изменения, то, безусловно, не превышающие сотых долей градуса. Соленость оказалась сравнительно большая, и пока влияния реки Таймыры не замечалось.

Вода, которую мы брали с поверхности ледяного покрова для употребления в пищу, была почти пресная, и удельный вес ее колебался от 1,0002 до 1,0008, но с ляписом^[105] давала резкую реакцию.

В течение мая к кораблю подбиралось много медведей, которых в большинстве случаев удавалось убить, благодаря чему мы были обеспечены свежей провизией и наш стол значительно улучшился.

В первых числах июня командир с 11 матросами опять отправился на берег — отвозить решетку на могилы Жохова и Ладоничева. Возвратились они 5 июня и привезли массу образцов местной флоры, убили оленя и много птиц, принесли также птичьих яиц, гусениц, червей и куколок. По их словам, тундра совсем освободилась от снега и лето в полном разгаре. На льду под берегом много воды. У нас тоже стало заметно наступление полярного лета: днем порядочно припекало, и лед таял на 1,5 см в сутки.

Все чаще и чаще стали появляться медведи и приближаться к нашему кораблю. Должно быть, мы стояли на какой-нибудь медвежьей тропе. Чувствовали же они себя довольно непринужденно и удирали только при приближении наших собак. Мне даже пришлось наблюдать однажды, как медведь добывал себе пищу. Не доходя километра 1½ до корабля, он забрался в большую лужу натаявшей поверх льда воды и через несколько времени вылез весь окровавленный, держа нерпу в зубах; очевидно, там была отдушина. Вылезши, он сначала повалялся на снегу, а потом принялся уничтожать свою добычу, раздирая ее на куски, и снова весь перепачкался в крови. Его сейчас же окружили чайки, стараясь ухватить кусочек и на свою долю. Временами они становились так назойливы, что медведю приходилось прекращать свою еду и отгонять непрошеных гостей, что он и делал, размахивая головой и производя резкие движения. Картина была, безусловно, интересная, но не особенно приятная.

В течение первой половины июня на поверхности льда накопилось так много талой воды, что можно было совершенно свободно кататься на байдарках.

Эта вода пробивала себе дорогу сквозь толщу льда, размывая трещины и образуя воронки, которые, постепенно расширяясь, превращались местами в водовороты диаметром в 2 метра и более. Наступили дни томительного ожидания, когда распадутся ледяные оковы и корабли получат возможность продолжать свой путь.

22 июня с «Эклипса» было получено печальное известие о смерти нашего матроса Мячина, заболевшего воспалением брюшины. Это был уже третий покойник в экспедиции. Того же числа Бегичев прибыл на «Эклипс». Он привез почту и газеты, а за ним следовало 650 оленей. Согласно полученной инструкции он должен был доставить нашу партию до окончания навигации на Енисее в Дудинку или Гольчиху, а сам оставаться на Штеллинге, ожидая нас до октября, на случай, если нам придется оставить суда и перейти с его помощью для зимовки на остров Диксон.

В общем, нашей партии, отправленной на «Эклипс», предстояло сделать путешествие по тундре на протяжении 700 километров. В числе прочих новостей получили последние известия об экспедициях Русанова, Брусилова и Седова^[106]. Окончились все три весьма трагично, Седов, конечно, не застрелился, как раньше передавали, а просто умер от цинги по дороге на полюс, куда отправился с тремя нартами. Дошел он до земли Рудольфа. Шхуна «Св. Фока» под парусами вернулась на Мурман, причем на корабле было сожжено все дерево, включая фальшборт и обшивку.

С «Таймыра» сообщили по радио, что нашли на берегу, кажется, у горы Келха, труп мамонта, убили 50 птиц 20 различных видов.

Глава VII

Отбытие к острову Диксон и затем в Архангельск

В начале июля 1915 г. стали собирать машину, а 15-го развели пары; нос и корма корабля уже были на плаву, и только еще середина оставалась вмерзшей очень крепко в льдину. Начали опиливать и взрывать лед вокруг корабля, дабы поскорей освободиться и пробраться поближе к берегу, где имелось больше шансов найти проход. 18-го стало ломать поле, в которое мы вмерзли, а 20-го, после десятимесячной неподвижности, дали ход машине и освободились ото льда. Все, кроме машинной команды, находились на верхней палубе, и, как только корабль двинулся с места, у нас невольно вырвалось громкое «ура».

За эти дни погода изменилась к худшему, температура воздуха значительно понизилась, доходя по ночам до — 3°. Нас опять зажало льдом и вместе с ним подогнало к берегу. Теперь мы стояли на 16-метровой глубине, на месте зимней стоянки «Таймыра». Последний был отнесен на глубину 7 метров, опять появились опасения, как бы его не выбросило на берег.

Только 26 июля переменился ветер, и льды стали расходиться. Опять наступила дивная погода, к вечеру мы дали ход машине и двинулись на юго-восток к стоящему под берегом «Таймыру».

Путаясь между ледяными полями и становясь ночью на якорь у преграждавших нам путь ледяных перемычек, мы только 29 июля добрались наконец к острову Таймыр. Кругом была чистая вода, и, следовательно, через каких-нибудь 2–3 ч можно было рассчитывать подойти к проливу Матисена. Вдали виднелся транспорт «Таймыр». Это было около полудня. Он находился у какого-то маленького острова и, по-видимому, стоял на якоре или тралил. Погода была такая, какой мы уже давно не видали; задувал довольно сильный юго-восточный ветер, все небо покрылось темными свинцовыми тучами, я бы сказал — грозовыми, если бы это не было почти на 77-й параллели. И вдруг сверкнула молния, загрохотал гром, и, к удивлению всех, разразилась настоящая гроза с проливным дождем. Подойдя ближе к «Таймыру», мы увидели, что он стоит на мели. Конечно, на всех это обстоятельство произвело тяжелое впечатление. Все до сих пор шло хорошо: рано успели выбраться с места зимовки, вышли на чистую воду, и нам предстояло только пройти пролив Матисена, чтоб быть уверенными в благополучном избавлении от вторичной зимовки.

Командир поехал на «Таймыр» и, возвратившись, сказал, что «Таймыр» сидит не на мели, а на камнях и имеет такую пробоину в днище, что едва успевают откачивать воду. В полночь, во время полной воды, мы будем пробовать стащить его с камней. Около 11 ч ночи, переменив свое место, мы встали на якорь под кормой «Таймыра» и завели на него перлиня, в 2 ч 30 мин, в момент самой полной воды, дали полный ход и в помощь машине стали выбирать якорь. Очень скоро «Таймыр», к общей радости, плавно сошел с камней и стал на чистую воду. Место аварии находилось у островов Близнецы и Малые, расположенных у северо-восточной оконечности острова Таймыр. Простояв на якоре ночь с 29 на 30 июля, мы на следующий день снялись в 1 ч 30 мин дня и пошли дальше. Надвигавшийся туман сильно мешал нам, так что в 6 ч вечера пришлось опять встать на якорь на траверзе острова Моисеева, под берегом которого виднелся основательный ледяной припай. Ночь прошла довольно беспокойно, несколько раз приходилось менять место из-за находивших на нас довольно больших обломков ледяных полей. В 7 ч утра опять снялись с якоря и стали медленно продвигаться к архипелагу Норденшельда, с большим трудом обходя ледяные поля, нередко делая целые десятки километров в совершенно нежелательном направлении. В продолжение целой недели вертелись мы таким образом почти на одном месте и только 7 августа стали огибать острова Скалистые. День был туманный, проход между этими островами и северо-западной оконечностью Таймыра был набит льдом. Шли мы зигзагами по полыньям, временами встречая довольно мелко битый лед. В густом тумане вошли в пролив Паландера, берегов которого из-за тумана совсем не было видно. Сначала открылся остров Нансена, затем остров Боневи. Пролив между ними носит имя Свердрупа. Наш штурман, несмотря на туман, проложил курс прямо на бухту Колина Арчера, расположенную в материковой части рейда Заря. В 7 ч вечера мы благополучно стали на якорь в этой бухте, сделав весь путь в густом тумане. Только что мы подошли к якорной стоянке, как вблизи показались три белых медведя, плывших прямо к нашему кораблю. С «Таймыра» спустили две шлюпки, но охота в воде оказалась очень трудной, и медведи благополучно удрали на берег. Зашли мы в эту бухту специально для того, чтобы оставить на складе, сделанном Свердрупом, записку Бегичеву, который должен был ожидать здесь до 15 сентября. Пока никаких следов пребывания самоедов с оленями не было, так что, по-видимому, Бегичев сюда еще не приходил, а находился у мыса Вильда.

Погода стояла неважная, было довольно холодно, и падал крупными хлопьями снег. Птиц почти что не было видно, вероятно, уже начался отлет, но зато кругом корабля плавали белухи, что нам показалось довольно странным: ведь их вообще в этих местах мало. Стоянка на рейде Заря оказалась очень покойной, но хотелось поскорее двигаться дальше. Утром 8 августа командир с одним офицером ходили смотреть пролив Фрама, они принесли неутешительные известия: весь пролив оказался забитым льдом, а дальше до самого горизонта виднелся сплошной лед. За 17 дней нам удалось сделать только 150 миль от места нашей зимовки. До устья Енисея нам оставалось еще пройти около 350 миль. Правда, большая половина самой тяжелой части пути осталась позади, но необходимо было пройти еще архипелаг Норденшельда, состоящий из множества островов, разделенных узкими проливами, забитыми льдом. Мы могли только надеяться на то, что дувшие уже 10 дней северо-западные и западные ветры могут скоро перемениться и отогнать наседавший на берега лед. На берегу около остатков склада, сделанного Свердрупом, водрузили флаг и оставили Бегичеву записку с приказанием идти на мыс Вильда к месту зимовки «Эклипса». Наши охотники стали усердно ездить на берег и привозить богатые трофеи: было убито 39 молодых гусей, три белых медведя и один олень. Удалось убить также и молодого тюленя, черное мясо которого напоминает морскую дичь и мне даже понравилось.

Льды и туманы задержали нас в бухте Колина Арчера на целую неделю, и только к 14 августа нам удалось, наконец, миновать архипелаг Норденшельда. За эти дни мы получили сообщение от Свердрупа, что он 29 июля освободился ото льдов и пошел к устью Енисея на остров Диксон, где, по распоряжению Морского министерства, осенью того же 1915 г. должна быть установлена радиостанция и построены два дома, на случай если суда экспедиции постигнет несчастье и нам придется поздней осенью пешком идти к устью Енисея. На этом же острове должны были устроить склады провизии, теплого платья и угля.

Пока мы пробивались через льды, «Эклипс» успел уже побывать на Диксоне, нагрузиться углем и, забрав для нас письма и посылки, двинуться обратно к нам навстречу. В ночь на 15 августа, обходя полуостров Колонга, вплоть до залива Миддендорфа шли в густых льдах, причем приходилось брать порядочные перемычки. Я думаю, что пройденный нами за эти дни путь ни один корабль неледокольного типа, да еще с довольно сильной машиной, не мог бы сделать. При этом, надо заметить, ему необходимо еще обладать чрезвычайной поворотливостью, чтобы он мог, как говорится, вертеться на пятке.

«Эклипс» в районе мыса Вильда

В 8 ч утра мы прошли залив Миддендорфа между материком и островами Крузенштерна, около 1 ч дня — мыс Штеллинга и в 3 ч подошли к мысу Вильда, месту зимовки «Эклипса». Грустно было смотреть на эту угрюмую каменную косу с одинокой могилой нашего соплавателя Мячина. С «Таймыра» от нас пошла туда шлюпка. Здесь, как и в бухте Колина Арчера, была оставлена Бегичеву записка. От мыса Вильда мы ушли в 5 ч вечера. В течение дня нам попадался довольно разреженный лед, типичный дрейфующий. Около 10 ч вечера прошли острова Каменные, опять-таки между ними и берегом. До встречи с «Эклипсом» оставалось всего 35 миль. Всех нас, включая и начальника экспедиции, охватило такое нетерпение получить поскорее известия с родины, что мы то и дело вызывали «Эклипс», боясь с ним разойтись. Могу себе представить, как нас проклинал телеграфист этого корабля. Около 4 ч утра прошли острова Маркгама, где, по последним данным, должен был находиться «Эклипс», но там его не оказалось. Вскоре мы получили от него радио, что он идет по направлению к нам. Вставши на якорь у ледяного поля, мы начали дожидаться. Наконец в 2 ч дня показались на горизонте мачты «Эклипса», между 3 и 4 ч он стал поблизости от нас на якорь у ледяного поля. Туда сейчас же поехали начальник экспедиции и наш командир. От волнения я не находил себе места и только курил папиросу за папиросой. Вдруг доложили, что наша шлюпка возвращается обратно без командира, но, по-видимому, с почтой. Никогда в жизни я так скоро не выбегал наверх, даже мой пес, Вайгачка, пришел в недоумение и, задравши хвост, поскакал за мной. Шлюпка скоро подошла к трапу, и я в ней увидел с десяток ящиков. Это было довольно странно: посылок никто из нас не ждал. Скорей бы добраться до писем! Каково же было мое удивление: все ящики, кроме одного, были на мое имя! Мне сделалось как-то даже неловко. Но раньше письма. С волнением начали вскрывать мы конверты. Кажется, все благополучно. Одно, другое, третье — все живы и здоровы. Нет, вот и печальная новость: брат жены пропал без вести. Черт бы ее драл, эту проклятую войну! Дальше приветы от родных и друзей. Прислали целую кучу подарков. Приятно было видеть эту любовь и внимание даже в мелочах.

В 6 ч вечера к нам на корабль приезжал Свердруп. Вот действительно почтенный человек, удивительно приятно было с ним побеседовать. В 10 ч снялись с якоря и пошли на Диксон. До 4 ч утра мы все шли совместно, а затем «Эклипс» отделился от нас и пошел на север к острову Уединения в надежде отыскать какие-либо следы экспедиции геолога Русанова. Об экспедиции лейтенанта Брусилова уже имелись печальные известия на острове Диксон. Доктор Кушаков, участник и спаситель остатков экспедиции Седова, встретил двух человек на Земле Франца-Иосифа. Они покинули корабль Брусилова, когда его проносило со льдом севернее этих островов. Из 12 человек, ушедших с корабля в апреле 1914 г., двое вскоре вернулись обратно, не имея сил пробираться по торосам, а из остальных 10 только двоим удалось добраться до мыса Флора на Земле Франца-Иосифа, где встретили «Св. Фоку», остальные же умерли в пути. Этих-то двух и привез с собой в Архангельск доктор Кушаков. По рассказам этих людей, на корабле остались лейтенант Брусилов, сестра милосердия, исполнявшая на корабле обязанности врача^[107], и пять человек матросов. Все, кроме сестры милосердия, были тяжко больны цингой, представляя собой уже полупокойников. Сестра отказалась покинуть корабль, решившись до последней минуты исполнять свой долг. Вне всякого сомнения, что эти несчастные давно уже погибли.

Постройка радиостанции на Диксоне

Из фондов РГАВМФ

Наконец 17 августа около 5 ч дня на горизонте показался остров Диксон. Очень скоро мы увидели громадную мачту беспроволочного телеграфа, а в 7 ч вечера начали входить в пролив между островом и берегом. Около 8 ч стали на якорь. Здесь находились пароход «Туруханск» и три лихтера. Еще мы не успели стать на якорь, как подошел мотор, в котором были доктор Кушаков, лейтенант Транзе, еще кто-то и матрос. Я тут же догадался, который из них был Кушаков, хотя его никогда в глаза не видал. Сначала они вышли на «Таймыр», а потом приехали к нам. Неизвестный оказался молодым астрономом^[108]. Доктор Кушаков — безусловно, интересный тип и, по-видимому, большой молодец, т. к. только благодаря ему удалось спасти остатки экспедиции Седова. Посидел он у нас довольно долго и потом пригласил к себе ужинать. За ужином мы после долгого перерыва первый раз ели настоящее свежее мясо и много всевозможных закусок. Гостеприимный хозяин сообщил нам последние новости о войне, а также много рассказывал про свой поход. Затем он показал нам свое хозяйство. Осмотрели радиостанцию: она звуковая, в 15 киловатт, станционная башня в 100 метров высотой. Великолепная баня и очень хорошие жилые дома.

По всему было видно, что Кушаков — прекрасный организатор. Просидели мы у него до 2 ч ночи. Следующие дни были заняты погрузкой угля, мытьем в бане и приведением в порядок корабля. Свердруп телеграфировал 20 августа, что дошел почти совсем по чистой воде до острова Уединения. Плававший с ним в качестве представителя Морского министерства доктор Тржемесский водрузил там русский флаг. Конечно, никаких следов экспедиции Русанова не нашли: по-видимому, они все, бедные, погибли. К сожалению, было получено добавочное сообщение уже с острова Свердрупа, что около 5 ч утра в виду этого острова «Эклипс» сел на мель, сняться сам не может, выбрасывает уголь и просит нашей помощи. Начальник экспедиции решил немедленно отправиться на «Таймыре» и приказал поднимать пары. Но вскоре была получена новая телеграмма, в которой сообщалось, что «Эклипс» благополучно сошел с мели и возвращается на Диксон. Погода последние дни стояла неважная: было холодно и сыро. Солнышка же из-за туч давно уже не видали.

Участники строительства радиостанции на Диксоне

Из фондов РГАВМФ

Горынина — первая женщина, прибывшая на Диксон

Из фондов РГАВМФ

21 августа возвратился «Эклипс», и в тот же день, когда мы все обедали у Кушакова, пришла с Гольчихи шлюпка с юраками, родственными самоедам. Они привезли письмо от Александрова, начальника партии наших людей, ушедших в мае с судов. Александров писал Кушакову, что партия благополучно прибыла в Гольчиху 6 августа, все здоровы и ждут парохода, который должен их доставить в Красноярск. Конечно, начальник экспедиции решил теперь же отправить за ними ледокол «Вайгач», чтоб доставить их обратно на суда. Вместе с нами на положении туристов отправились Свердруп и доктор Тржемесский. Вышли мы около 3 ч утра при довольно тихой, но пасмурной погоде. Временами находил даже туман. На ночь пришлось стать на якорь, т. к. карта устья Енисея довольно неважная, а по таким отмелым местам, как устье реки, в темноте идти небезопасно. Рано утром мы пришли в Гольчиху, и не успел я как следует одеться, как приехал наш старший офицер. Встретились мы очень сердечно, за долгое время совместного плавания мы успели довольно близко с ним сойтись. Скоро на местных шлюпках стали прибывать и остальные. Я очень удивился, до какой степени они все поправились и поздоровели. Некоторые из них растолстели вдвое.

24 августа мы возвратились обратно на Диксон, где экспедиция пробыла еще до 26 августа. Все ее участники с большой благодарностью будут вспоминать внимание и заботливость, с какими их встретил доктор Кушаков. Личный тяжело доставшийся опыт, приобретенный во время экспедиции на Землю Франца-Иосифа на «Св. Фоке» со старшим лейтенантом Седовым, и знакомство с полярной литературой помогли Кушакову тщательно обсудить возложенное на него поручение оказания помощи в случае гибели наших кораблей и выполнить его с редкой предусмотрительностью и уменьем. Про экспедицию Седова он говорил, что по ней научился, как не следует снаряжать полярные экспедиции. После смерти Седова он остался за начальника экспедиции, и только благодаря его громадной энергии и способностям корабль был благополучно доставлен в Архангельск. Штурман умер еще раньше Седова, механик тоже^[109], Кушакову пришлось быть одновременно командиром, штурманом и механиком.

На корабле были еще студент-естественник Петербургского университета и студент Академии художеств. Эти люди, по словам Кушакова, восстанавливали против него команду и при этом сами не желали работать как следует. Дошло до того, что ему пришлось пригласить их к себе в каюту и, вынувши револьвер, заявить, что если они тотчас же не встанут на работу и не перестанут будировать среди команды, то ему придется прострелить им черепа. Угроза возымела свое действие, и наши молодые интеллигенты стали как шелковые^[110].

Встреча транспортов «Таймыр» и «Вайгач» в Архангельске, 1915 г.

26 августа мы простились с гостеприимным островом Диксон, недавно еще бывшим угрюмым клочком каменистой почвы, а теперь превращенным в удобное пристанище, снабженное всем необходимым для истомившихся полярных путешественников. Накануне ушел в море «Эклипс», а незадолго до нашего ухода вошел в бухту норвежский пароход «Кит», тот самый, который мы освобождали изо льдов три года тому назад в восточной части Северного Ледовитого океана. Теперь он был приобретен нашим правительством, и его капитан, норвежец Иверсен, участник итальянской полярной экспедиции герцога Абруццкого на Stella Polare^[111], должен был доставить для нас уголь на остров Диксон или, если бы ледоколы не прибыли сюда, к берегам Таймырского полуострова. Угля нам не было нужно, и мы, обменявшись визитами, пошли по назначению.

В Карском море не попалось ни одной льдины. 1 сентября все три корабля стали подле мыса Канин Нос в горле Белого моря, куда для встречи и проводки по минному заграждению пришел ледокол «Брукс»^[112]. Ночью 3 сентября подошли к плавучему маяку в устье Северной Двины, а утром пришли в Архангельск, где нас ожидала торжественная встреча. Был серый пасмурный день, с утра накрапывал дождь, все русские и иностранные пароходы, стоявшие на берегу Двины, расцветились флагами и при нашем проходе салютовали своими национальными кормовыми флагами. Моторные суда встретили нас в нескольких километрах от города и конвоировали до самой пристани. На некоторых из них мы успели заметить наших близких родственников, которым любезно предложили выйти навстречу экспедиции. Лишь только мы стали подходить к Соборной пристани, как с транспорта «Бакан» раздался приветственный орудийный салют, на который мы немедленно же ответили. Выстроенный на пристани военный оркестр заиграл встречу.

1 октября 1915 года Гидрографическая экспедиция Северного Ледовитого океана была расформирована.

Заключение

Наш краткий исторический обзор попыток открытия Северо-Восточного прохода, или Великого Северного морского пути, был бы не закончен, если бы в заключении этой книги мы не упомянули еще об одной экспедиции, состоявшейся уже после Гидрографической экспедиции Северного Ледовитого океана и прошедшей в третий и пока последний раз насквозь весь Великий Северный морской путь, — это экспедиция знаменитого норвежца Руаля Амундсена на яхте «Мод» в 1918–1921 годах.

Открыв Северо-Западный проход и Южный полюс, Амундсен возымел намерение открыть и Северный полюс^[113]. С этой целью он решил повторить план своего земляка Ф. Нансена, видоизменив его лишь в том отношении, что отправным пунктом дрейфа он наметил льды, расположенные севернее Берингова пролива, для чего ему понадобилось пройти с запада весь Великий Северный морской путь. Прежде чем достигнуть Берингова пролива, он вынужден был три раза зимовать во льдах: первую зиму (1918–1919) он провел у мыса Челюскин, вторую (1919–1920) в Чаунской губе и третью (1920–1921) у мыса Сердце-Камень. Освободившись из ледяных оков, Амундсен направился в Сиэтл (в Соединенных Штатах), куда прибыл 27.VII.1921. Экспедиция эта посетила впервые после открытия остров Малый Таймыр, с которого видела Северную Землю, и исследовала Чукотский полуостров; благодаря долговременному пребыванию в Северном Ледовитом океане собрала большой научный материал в виде разнообразных богатых коллекций, которые теперь находятся в Осло, произвела много гидрологических наблюдений.

Теперь в нескольких словах подведем итоги всему тому, что выяснила нам история попыток открытия Великого Северного морского пути.

Выяснились с очевидностью все неблагоприятные стороны, но отнюдь не полная невозможность пользования этим путем. Слишком мала вероятность того, чтоб сравнительно неширокий пролив, отделяющий Северную Землю от материка, в таких высоких широтах регулярно освобождался ото льда, огибание же Северной Земли с севера на 82° сев. шир., конечно, совершенно немыслимо для обыкновенных, неледокольного типа, торговых или военных судов. Другим не менее серьезным препятствием для навигации являются острова Норденшельда, Гейберга, Брузевица, Тилло, Минина, Каменные и пр., которые расположены на пути судов вдоль западного берега Таймырского полуострова; сеть узких проливов между ними часто бывает забита льдом.

Как мы знаем, история мореплавания насчитывает до сегодняшнего дня всего пять случаев огибания полуострова Таймыр: 1) в 1878 г. очень счастливо обогнул его на «Веге» Норденшельд; 2) Нансен на «Фраме» в 1893 г. прошел с большим трудом и чуть не вмерз в архипелаге Норденшельда; 3) яхта «Заря» Русской полярной экспедиции Толля в 1901 г. встретила непреодолимый лед в этом же месте и зазимовала; 4) Гидрографическая экспедиция Северного Ледовитого океана в 1913 г. встретила невзломанный лед в проливе у мыса Челюскин и вынуждена была повернуть обратно, а в 1914 г. хотя и прошла часть пролива с востока, но перед самым входом в архипелаг вынуждена была зазимовать и только после зимовки обогнула Таймыр; 5) Амундсен на «Мод» в 1918–1919 гг. тоже вынужден был зазимовать у мыса Челюскин и только после зимовки прошел пролив. Итак, из пяти случаев только один может считаться вполне удачным — это шанс слишком незначительный, чтобы имело смысл рисковать военным или торговым судам.

Северо-Восточный проход как сквозной между Атлантическим и Великим океанами при существующих условиях должен считаться пока закрытым. Но зато вопрос о сообщениях с устьями наших больших сибирских рек, с одной стороны, из Берингова пролива и, с другой стороны, из Атлантического океана решается в настоящее время в самом благоприятном смысле. До начала войны были уже правильные пароходные рейсы между Владивостоком и рекой Колымой, а с 1914 г. должны были начаться между Владивостоком и Леной. То же самое имеет место и в западной части — это так называемые Карские экспедиции из Архангельска или Лондона к устью Енисея, которые с 1920 г. совершаются ежегодно.

Так дело обстоит, как мы подчеркнули это выше, пока, при существующих условиях; при изменившихся же условиях значение его может стать для Сибири очень важным: плавание по Северному Ледовитому океану в течение 2–3 месяцев, примерно с половины июля по октябрь, может стать вполне возможным без больших затруднений, особенно не в далеком расстоянии от берегов. Для этого требуются: 1) устройство и оборудование портов и складов на северном побережье Сибири, организация пароходного сообщения по большим сибирским рекам, в устьях которых должны быть порты, и согласование речных с морскими рейсами; 2) устройство в подходящих местах радиотелеграфных и метеорологических станций, снабженных гидропланами и надлежащей службой, производящей постоянные наблюдения над состоянием льдов и сообщающей об этом во всеобщее сведение; 3) постановка на морских берегах в нужных местах приметных знаков, организация в затруднительных местах лоцманской службы и дежурства ледоколов, издание точных карт и лоций; 4) суда не должны быть слишком громоздки, чтобы иметь возможность легко лавировать между льдинами.

Кое-что из намеченного уже выполнено и постепенно продолжает пополняться, особенно в районе Северного морского пути. Так, в 1913 г. построено три радиостанции с метеорологическими наблюдениями: одна на европейском берегу у Югорского Шара, другая на острове Вайгач у Карских Ворот и третья на западном берегу полуострова Ямал в Маре-Сале; в 1915 г. построена радиостанция на острове Диксон, при входе в устье Енисея, в 1919 г. — в селении Дудинском на Енисее, в 1920 г. — две: одна в Обдорске, а другая в Усть-Енисейском порту; с 1922 г. на летнее время устанавливается радиостанция в Новом Порту в Обской губе, в 1923 г. выстроена постоянная радиостанция на Новой Земле у Маточкина Шара. Итого в районе Северного морского пути мы имеем девять действующих радиостанций. На побережье Карского моря установлены морские знаки. В ближайшем будущем предположено построить радиотелеграф у крайней северной точки Новой Земли, на мысе Желания, и на острове Белом — у северной оконечности Ямала, а затем и на Челюскине. Что же касается восточной части Великого Северного морского пути, то там до сих пор почти ничего еще не сделано.

Вот когда весь Великий Северный морской путь будет надлежаще оборудован, т. е. полная надежда и на установление сквозных рейсов.

В настоящее время явились сторонники ликвидации мысли о Великом Северном морском пути. Вместо него рекомендуют сооружение железных дорог в северной части Сибири, причем ввиду громадной стоимости этого предприятия^[114] инициаторы его возлагают надежды на американских миллиардеров. На это я могу только напомнить им один стих из «Энеиды» Виргилия:

Quidquid id est, tiraeo Danaos et dona ferentes (II, 49)^[115].

В своих надеждах на Великий Северный морской путь я опираюсь на много выдающихся авторитетов, из числа которых позволю себе привести мнения только двух. Первый — это гордость русской науки, всемирно известный ученый Д. И. Менделеев. Вот его слова. «…По мнению моему, в нашем морском деле — для его успешного и верного движения вперед — лучше всего на одни из первых планов поставить завоевание Ледовитого океана, хотя я уверен, что никакая „комиссия” до такого решения не дойдет, потому что комиссии и парламенты „Америки не открывали” и не откроют, хотя необходимы как фабрики для переделки добытого. Если победили твердыни гор, надо и льды побороть, а у нас их больше, чем у кого-нибудь. А около тех льдов немало и золота, и всякого иного добра, своя Америка»^[116].

Другой авторитет, на веское мнение которого я сошлюсь, — это тоже мировая знаменитость, адмирал С. О. Макаров, инициатор и строитель ледокола «Ермак». По мнению Макарова, вопрос о форсировании полярных льдов хотя и не решен еще вполне техникой, однако никто не вправе утверждать, что 1–1½-метровый лед, который сейчас не под силу нашим ледоколам, не перестанет быть преградой для тех ледоколов, которые будут созданы в ближайшее, может быть, время. Это «вопрос силы и средств, а не вопрос возможности… Торосы поборимы, непоборимо лишь людское суеверие»!^[117]

Примечания

7

Российский государственный военно-исторический архив (РГВИА). Ф. 316. Оп. 65. Д. 944. Л. 8–9, 14, 18, 24.

8

Зырянов П. Адмирал Колчак. Верховный Правитель России. М., 2006. С. 15.

9

РГВИА. Ф. 316. Оп. 65. Д. 944. Л. 8–9.

10

Там же. Ф. 546. Оп. 2. Д. 2627. Л. 11.

11

Там же. Ф. 316. Оп. 65. Д. 944. Л. 7.

12

Там же. Ф. 546. Оп. 2. Д. 2627. Л. 9.

13

РГВИА. Ф. 546. Оп. 2. Д. 2627. Л. 8.

14

Там же. Л. 17.

15

Биографические данные об Э. Е. Арнгольде за период 1898–1915 гг. приведены по материалам его послужных списков (РГАВМФ. Ф. 406. Оп. 12. Д. 79. Л. 1–7об., 11–20, 21–22об, 23об.–24, 25–28, 29–30об., 31–33об., 34, 35, 36; Ф. р-92. Оп. 21. Д. 52. Л. 379–384об.).

16

Сулига С. В. Эскадренные броненосцы типа «Полтава». М., 2005. С. 42.

17

Давыдов Р. А. Российский опыт определения границ территориальных вод и охраны морских ресурсов в Евро-Арктическом регионе (1860-е — начало 1910-х гг.). Монография. Архангельск, 2009. С. 73, 77–78.

18

РГАВМФ. Ф. 452. Оп. 1. Д. 552. Л. 7.

19

Сулига С. Корабли Русско-японской войны 1904–1905 гг. М., 1993. С. 29.

20

Крестьянинов В. Я. Минные заградители типа «Амур» (1895–1941). СПб., 2008. С. 36.

21

ГАРФ. Ф. 5446. Оп. 7. Д. 1343. Л. 13.

22

Кефели Я. И. Брандеры // Порт-Артур. Воспоминания участников. Нью-Йорк, 1955. С. 288–289.

23

Помимо этих наград, за период службы на флоте Э. Е. Арнгольд был отмечен следующими: светло-бронзовая медаль «За поход в Китай в 1900–1901 гг.» (26 июня 1903 г.); орден Св. Станислава 3-й ст. (6 декабря 1903 г.); прусский Орден Короны 3-й ст. (13 августа 1907 г.); орден Св. Станислава 2-й ст. (25 марта 1912 г.); светло-бронзовая медаль в память 300-летия царствования дома Романовых (1913 г.); орден Св. Анны 2-й ст. (6 апреля 1914 г.); светло-бронзовая медаль в память 200-летия Гангутской победы (7 июля 1915 г.).

24

В период между плаваниями в Арктике Э. Е. Арнгольд выполнял медицинские обязанности на кораблях Сибирской флотилии: 20 ноября 1911 г. ему было поручено санитарное наблюдение за командой транспорта «Колыма», 4 декабря 1912 г. — за командой транспорта «Монгугай», 10 января 1914 г. (на время командировки Л. М. Старокадомского) — за командой транспорта «Таймыр». 20 мая 1914 г. он был назначен старшим врачом экспедиции (с 1 апреля 1914 г.).

25

Плавание транспорта «Вайгач» в Северном Ледовитом океане в 1911 г. // Морской врач. 1913. № 6. С. 319–354; Краткий обзор плавания на транспорте «Вайгач» в 1912 г. // Морской врач. 1913. № 9. С. 497–517; Обзор плавания транспорта «Вайгач» в Северном Ледовитом океане в 1913 г. // Морской врач. 1915. № 1. С. 8–46; Краткий обзор плавания и зимовки в Северном Ледовитом океане на транспорте «Вайгач» в 1914–1915 гг. // Морской врач. 1915. № 11. С. 578–592.

26

Лавров А. М. Рец. на: Арнгольд Э. По заветному пути. Воспоминания о полярных плаваниях и открытиях на ледоколах «Таймыр» и «Вайгач» в экспедициях 1910–1915 гг. Под ред. М. С. Боднарского. М.—Л., 1929 // Записки по гидрографии, издаваемые Гидрографическим управлением. Т. 58. Л., 1929. С. 101.

27

Реданский В. Г. Их имена — на карте Арктики. К истории участия врачей в полярных экспедициях. Североморск, 1968. С. 26–27.

28

Галиченко А., Абраменко Л. Под сенью Ай-Петри. Ялта в омуте истории, 1920–1921 гг. Очерки, воспоминания, документы. М. — Феодосия, 2006. С. 79–80.

29

Лавров А. М. Указ. соч. С. 101–102.

30

М. Н. Куманина происходила из старинной московской купеческой семьи, придерживавшейся евангелического вероисповедания. Она стала второй супругой Э. Е. Арнгольда. В первом браке он был женат на дочери действительного статского советника Вере Александровне Жуковой.

31

Подробнее см.: Першин А. Тайна архива доктора Арнгольда // Мир Севера. 1998. № 2. С. 38–40.

32

Черкашин Н. Еще не открыта Северная Земля… // Мир Севера. 1997. № 4. С. 58.

33

Обнаружен в 1913 г. в ходе работ ГЭСЛО и принят открывателями за мыс. Название появилось на карте в 1928 г. Три года спустя Г. А. Ушаков установил, что мыс Арнгольда является островом, и сохранил за ним название.

34

Старокадомский Л. Открытие новых земель в Северном Ледовитом океане. —  Пг.: Изд. редакции «Морского сборника», 1915. Прим. М. С. Боднарского (далее — Ред.).

35

В настоящем издании словарь-толкователь и указатель собственных имен не воспроизводятся. Некоторые сведения из словаря использованы в примечаниях. Географические названия и имена собственные приведены к современным нормам. — Прим. составителя (далее — Сост.).

36

В 1753 г. французский географ Ж. Н. Бюаш предложил называть Тихий океан Великим, но это название не получило широкого распространения. — Сост.

37

В своем вводном очерке я не касаюсь Северо-Западного прохода; усилия открыть его имеют свою очень интересную историю, но она не имеет прямого отношения к содержанию настоящей книги. — Ред.

38

Собственно, вопрос о том, кто открыл Шпицберген, до сих пор остается не вполне выясненным: англичане считают, что они, голландцы — что они. Есть очень веские основания думать, что ни те, ни другие, а русские. — Ред. Позднее именно такая точка зрения укоренилась в отечественной историографии. Об этом, в частности, писал Н. Н. Зубов: «…следуя в поисках зверя вдоль кромки льдов от Новой Земли на запад, поморы подошли к островам Медвежьему и Надежде и к восточным берегам Шпицбергена» // Зубов Н. Н. Отечественные мореплаватели — исследователи морей и океанов. М., 1954. С. 18. — Сост.

39

Только один 5-й отряд и известен в истории землеведения под названием Второй Камчатской экспедиции. — Ред. На самом деле в задачи 5-го отряда, которым командовал П. Ласиниус, а затем Д. Лаптев, входило описание берега от Лены на восток, а экспедиция В. И. Беринга и А. И. Чирикова 1740–1742 гг., которую чаще всего и называют Второй Камчатской, была 7-м отрядом Великой Северной экспедиции (всего в нее входило 9 отрядов). — См.: Зубов Н. Н. Указ. соч. С. 65. — Сост.

40

См.: Северная экспедиция 1733–1743 гг. Санкт-Петербург, 1851 г. Оттиск из IX ч. «Записок Гидрографического департамента». Автор, Алексей Соколов, на заглавном листе книги не обозначен. — Ред. В 2015 г. эта книга была переиздана издательством Paulsen в серии «Библиотека Совкомфлота». — Сост.

41

Не считая огромных натуральных повинностей жителей Сибири. — Ред.

42

Постановлением советского правительства в 1934 г. переименован в мыс Отто Шмидта. — Сост.

43

Внук первого русского кругосветного мореплавателя, Ивана Федоровича Крузенштерна. — Ред. На самом деле попытки пройти из Белого моря в Карское на шхуне «Ермак» предпринимали и сын, и внук И. Ф. Крузенштерна. Павел (Пауль-Теодор) Иванович Крузенштерн (1809–1881) пытался осуществить это в 1849 и 1850 гг. Павел (Адам-Август-Отто-Павел) Павлович фон Крузенштерн (1834–1871) — в 1862 г. — Сост.

44

Известия об экспедиции к устью реки Енисея в 1862 году (Из рапортов начальника экспедиции лейтенанта Крузенштерна) // Морской сборник. 1862. № 12. С. 35–37. оф. отд.; 1863. № 1. С. 11. оф. отд.; 1863. № 2. С. 33–59. оф. отд. — Сост.

45

В том же 1869 г. пересек Карское море и побывал у Ямала и англичанин Джон Паллизер. — Ред.

46

Комитет Сибирской ж. д. был учрежден 24 февраля 1893 г. — Ред. Все даты приведены по юлианскому («старому») стилю. — Сост.

47

В 1893 г. состоялась экспедиция по доставке строительных материалов и рельсов для Транссибирской железной дороги под командованием лейтенанта Л. Ф. Добротворского. Перевозкой грузов на морских судах занималась английская торгово-транспортная фирма, а доставкой их по реке — суда «Лейтенант Овцын», «Лейтенант Малыгин» и баржа «Лейтенант Скуратов», построенные в Англии и в том же году пришедшие на Енисей. В 1905 г. состоялась Северная морская экспедиция Министерства путей сообщения, в ходе которой на Енисей был проведен караван из 15 судов и доставлены грузы для Сибирской железной дороги. — Сост.

48

2 апреля 1907 г. последовало Высочайшее согласие на проведение экспедиции и строительство судов для нее. 6 февраля 1908 г. состоялось официальное подписание контракта с заводом. 20 марта 1908 г. были начаты работы по монтажу корпусов ледокольных транспортов. «Таймыр» был спущен на воду 25 апреля 1909 г., а «Вайгач» — 24 мая 1909 г. (Андриенко В. Г. Ледокольные пароходы «Таймыр» и «Вайгач» [К 100-летию создания]) // Судостроение. 2009. № 4. С. 90–96). — Сост.

49

Пиронафт — продукт перегонки нефти, употребляемый для освещения в специальных лампах. — Сост.

50

Морская съемка была выбрана основным методом производства гидрографических работ. При его использовании «…береговая линия наносится на подготовленный планшет (картографическую сетку) по пеленгам (направлениям) на ориентиры, взятым по компасу с идущего вдоль берега судна. Географическое место его периодически определяется астрономическими методами, а между обсервациями — по счислению с одновременным измерением глубин (промером) и обозначением их на планшете (сетке). Начальные и конечные точки пути каждого дневного плавания по возможности привязываются к нанесенным на планшет и обозначенным на месте высокоточным береговым астрономическим пунктам (знакам), которые и определяют всю координатную основу планшета. Морская съемка хотя и не отличается очень высокой точностью, но обеспечивает получение картографических материалов в кратчайшие сроки, что являлось решающим для данной экспедиции» (Богданов К. А. Российские военные гидрографы — «Колумбы» XX века (к 85-летию открытия Северной Земли). СПб., 2000. С. 9). — Сост.

51

В марте 1910 г., во время стоянки в Порт-Саиде, командира «Таймыра» капитана 2-го ранга Ф. А. Матисена сменил капитан 2-го ранга А. А. Макалинский (официально вступил в должность 5 апреля 1910 г.). Старший лейтенант Б. В. Давыдов вступил в командование «Таймыром» 14 августа 1910 г. (назначен Приказом по Флоту и Морскому ведомству № 213 от 28 августа 1910 г.). — Сост.

52

В книге Э. Е. Арнгольда издания 1929 г. температура указана как в градусах Реомюра, так и в градусах Цельсия (1 °R = 1,25 °C). В ряде случаев не отмечено, в какой именно системе измерения приводятся данные. В настоящем издании градусы Реомюра переведены в градусы Цельсия. — Сост.

53

Г. Я. Седов в 1909 г. возглавлял экспедицию по обследованию реки Колымы. — Сост.

54

Течение с востока на запад в восточной половине Северного Ледовитого океана, несомненно, существует, но проходит оно не через полюс, а довольно далеко от него, ближе к берегу Азии, чем к полюсу. — Ред. По современным данным, «в Северном Ледовитом океане… преобладающим типом поверхностных течений является медленное движение вод с востока на запад от берегов Азии через Северный полюс к берегам Гренландии» (Зубков А. Е. Все о море. Киев, 1986. С. 131). — Сост.

55

В 1911 г. из Владивостока в устье Колымы ходил пароход Добровольного флота «Колыма». В 1912–1913 гг. — пароход «Котик» (впоследствии переименован в «Ставрополь»). В 1914 г. — «Колыма» (остался на зимовку). В 1915–1917 гг. — «Ставрополь». В 1919 г. «Ставрополь» совершил неудачный рейс, зазимовав в Колючинской губе. Рейсы возобновились с 1923 г. — Сост.

56

Экспедиция Ф. П. Врангеля проходила в 1821–1823 гг. — Сост.

57

Это неверно. Экспедиция «Роджерса» заметила на Земле Врангеля следы людей и нашла флагшток с остатками флага Северо-Американских Соединенных Штатов, а также бутылку с записками в ней с указанием места, где спрятан провиант побывавшим здесь 12 августа 1881 г. пароходом «Корвин» под начальством капитана К. Л. Купера ради отыскания следов судна «Жаннетта». На обратном пути, к сожалению, «Роджерса» постигло несчастье: он сгорел в бухте Св. Лаврентия. Экипаж с трудом спасся на берег и вернулся на родину, потеряв всего одного человека. — Ред.

58

Советский полярный исследователь А. И. Минеев, бывший начальником острова Врангеля с 1929-го по 1934 г., пишет: «Характерно, что находка каменного угля на острове не подтвердилась, хотя в течение трех лет там работали советские геологи. Возможно, что позднейшие исследователи не нашли этого месторождения или Э. Арнгольд сделал ошибочное заключение о находке каменного угля» (Минеев А. И. Остров Врангеля. М.—Л., 1946. С. 30). — Сост.

59

«Относительно места установки знака Э. Арнгольд ошибается. Участники экспедиции поставили знак не на северном берегу, а на западном — у мыса Фомы. У этого мыса внизу на Косе спустя 20 лет лежала упавшая конусообразная ферма, собранная из угольного профилированного железа. Автор видел этот знак. Когда на складах фактории не хватало железа для подполозков, эскимосы отрывали от знака куски нужных размеров, выравнивали их и ставили это железо на полозья нарт. Никто другой, кроме моряков „Вайгача”, установить этот знак не мог. Кроме того, на северном берегу нет „довольно высокой горы” близко к берегу. Берег там низменный, а горы удалены от берега не меньше чем на 10 километров. И наконец, судя по линии глубин, измеренных „Вайгачом”, он к северному берегу близко не подходил. Э. Арнгольд не приводит координат места установки знака; отсюда можно сделать вывод, что он указывает место по памяти, а память, как известно, инструмент не очень точный. Координаты знака, указанные другими источниками (70°51′44″ N 178°46′18″ E от Гринвича), подтверждают, что знак установлен на западном берегу вблизи мыса Фомы» (Минеев А. И. Указ. соч. С. 31). То же место установки знака приводится и в работе Н. И. Евгенова и В. Н. Купецкого: «Стоянка у мыса Фомы продолжалась до второй половины дня 17 сентября. Неблагоприятная погода так и не позволила выполнить звездных астрономических наблюдений, и пришлось ограничиться определением пункта по солнцу. На этом месте была установлена металлическая пирамида высотой 10 метров. Это был первый навигационный знак на острове Врангеля» (Евгенов Н. И., Купецкий В. Н. Полярная экспедиция на ледоколах «Таймыр» и «Вайгач» в 1910–1915 годах. СПб., 2013. С. 103). — Сост.

60

На самом деле последняя запись в дневнике Дж. Де-Лонга была следующей: «30 октября. Сто сороковой день. Ночью скончались Бойд и Гертц. Умирает Коллинс» (Де-Лонг Дж. Плавание «Жаннетты». Л., 1936. С. 422). — Сост.

61

Первоначально Де-Лонга и его товарищей похоронили на возвышенном островке, который теперь называют Америка-Хая, на берегу протоки Большая Туматская. В 1883 г. их останки были переправлены в США и похоронены в Нью-Йорке на кладбище Вудлон. — Сост.

62

Речь идет об Афанасии Бобровском. — Сост.

63

Насколько теперь известно, такого пролива не существует, это залив. — Ред. Речь идет о Хатангском заливе. — Сост.

64

Конечно, никакие горячие ключи тут ни при чем, единственным возможным объяснением этого явления может быть только фен (ветер, падающий с высоких гор вниз и нагревающийся при падении на 1° каждые 100 м; даже зимой он приходит вниз уже сухим), падающий с более высоких вершин. — Ред.

65

В настоящее время малый низменный остров, который увидели первым, носит название остров Малый Таймыр, а второй — обширный гористый остров, на котором состоялось поднятие флага, — Северная Земля. — Ред. Флаг был поднят на мысе Берга, расположенном на севере острова Октябрьской Революции архипелага Северная Земля. — Сост.

66

Сент-Майкель — это бывший русский Михайловский пост. — Ред.

67

После гибели Джеймса Кука в 1779 г. Чарльз Клерк принял начальство над всей экспедицией, он искал прохода из Великого в Атлантический океан через Сев. Лед. океан и вернулся, лишь убедившись в безуспешности поисков. Умер в виду Камчатки 2 сент. 1779 г. — Ред. Первоначально на месте упокоения Ч. Клерка (рядом с утраченной впоследствии могилой Л. Делиля де ла Кройера — участника экспедиции В. И. Беринга) был насыпан земляной холм, огороженный частоколом из кольев. В 1787 г. небольшую деревянную гробницу соорудили участники французской экспедиции Ж.-Ф. Лаперуза, заходившей в Петропавловский порт. 15 сентября 1805 г. новый памятник (опять же деревянный) открыли моряки шлюпа «Надежда», совершавшие первую кругосветную экспедицию Российского флота под командованием И. Ф. Крузенштерна. В 1818 г. прах Ч. Клерка был перенесен на главную улицу города. Мраморный памятник, сохранившийся до наших дней и отреставрированный в 2002 г., был установлен по просьбе Британского Адмиралтейства в 1914 г. — Сост.

68

Обращаю внимание читателей на то обстоятельство, что термометр, выставленный на солнце, показывает только свою собственную температуру, а никак не окружающего воздуха. Если выставить одновременно на солнце несколько термометров, то все они будут показывать разные температуры в зависимости от их размеров, материала шкалы, материала резервуара, природы жидкости и т. п. — Ред.

69

Вероятно, это не кекуры (гряды или валы в прибрежных местах у больших рек, образованные ледяными барьерами, преграждающими реку), а результат действия разрушительной силы прибоя на горную породу, слагающую здесь берега. — Ред.

70

Пампуша — связка листового табака. — Сост.

71

Речь идет об одном из сыновей (Дмитрии, Георгии или Андрее) Владимира Михайловича Вонлярлярского (1852–1946) — полковника, офицера Кавалергардского полка, участника Русско-турецкой войны 1877–1878 гг., крупного новгородского помещика и промышленника, владельца золотых приисков на Урале, председателя правления Северо-Восточного Сибирского общества. В 1900–1902 гг. В. М. Вонлярлярский пытался организовать добычу золота на Чукотке. — Сост.

72

По инициативе Б. А. Вилькицкого в 1914 г. на борт «Таймыра» приняли гидросамолет «Фарман АФ-16» — биплан, оснащенный 80-сильным мотором «Гном». В экспедиции участвовал летчик — инженер-механик, капитан 2-го ранга Д. Н. Александров. Упомянутый неудачный полет оказался единственным. Э. Е. Арнгольд крайне скептически оценивал применение авиации в полярных исследованиях. 6 февраля 1914 г. он писал Л. М. Старокадомскому: «На днях получено от Жохова письмо, в котором он сообщает, что к нам хотят назначить летчика с аэропланом. Для какого это черта? Ведь все равно он никуда не полетит, а если полетит, то свернется где-нибудь, и придется его только искать. Гораздо лучше уговорить взять Кириченко [речь идет об Илье Павловиче Кириченко, студенте Горного института императрицы Екатерины II, участнике плаваний на «Вайгаче» в 1911–1912 гг.] вместо воздушного жонглера» (РГАЭ. Ф. 245. Оп. 1. Д. 132. Л. 14–14об.). — Сост.

73

Речь идет о Генрихе Оттоновиче Чечотте (1875–1928) — русском и советском ученом в области обогащения полезных ископаемых, организаторе горно-обогатительной промышленности в CCCP, сыне Оттона Антоновича Чечотта (1842–1924) — русского психиатра, главного врача Больницы Св. Николая Чудотворца, организатора психиатрической службы Санкт-Петербурга, приват-доцента Военно-медицинской академии, профессора Психоневрологического института. — Сост.

74

Автор рецензии на книгу Э. Е. Арнгольда в журнале «Северная Азия» отметил: «Ртуть действительно собирает крупинки золота, но не растворяет его!» (Леонов Э. Рец. на: Арнгольд Э. По заветному пути. Воспоминания о полярных плаваниях и открытиях на ледоколах «Таймыр» и «Вайгач» в экспедициях 1910–1915 гг. Под ред. М. С. Боднарского. М.—Л., 1929 // Северная Азия. 1930. № 5–6. С. 164). — Сост.

75

Вероятно, это была выдумка, которая являлась просто вежливым приемом поскорее выпроводить русские суда из североамериканских территориальных вод, чтобы избежать нежелательных объяснений с немецкой дипломатией о нарушении нейтралитета, т. к. «Таймыр» и «Вайгач» являлись все-таки судами военного ведомства (так в тексте, правильно — Российского императорского флота. — Cост.), а Соединенные Штаты Северной Америки еще не были воюющей с Германией страной. «Лейпциг» на север вряд ли пошел бы из боязни встречи с японцами, которые уже воевали с Германией. — Ред. Германский легкий крейсер «Лейпциг» в начале войны находился у западных берегов Америки, несколько дней крейсировал у Сан-Франциско, а затем пошел к Мексике, где пополнил запас угля. После этого он потопил несколько британских пароходов и пошел к острову Пасхи для встречи с кораблями эскадры адмирала М. фон Шпее. Получив значительные повреждения 8 декабря 1914 г. в бою с английской эскадрой у Фолклендских островов, был потоплен экипажем, не спустив флага. Предположение М. С. Боднарского о выдумке американцев, скорее всего, верное. — Сост.

76

Непонятно, какая тут инерция имеется в виду; по-моему, тут дело не в инерции, а, вероятно, во вращении Земли, вследствие которого всякое движение, совершающееся в Северном полушарии, уклоняется вправо, что в данном случае является действительно на запад. — Ред.

77

Они были спасены 7–8 сентября 1914 г. промысловой шхуной «Кинг энд Уинг» и американским крейсером «Бер». — Сост.

78

Кочегар «Таймыра» Беляк погиб 12 сентября 1913 г., стоя на оттяжке у паровой лебедки при выбирании трала. По несчастной случайности он попал между барабанов лебедки. — Ред.

79

Туземное название мыса Северного. — Ред.

80

Швабра — прибор для лова морских животных. На железном стержне, оканчивающемся с обеих сторон колесами, укреплены в одинаковых расстояниях друг от друга длинные железные цепи, к которым привязываются по несколько пеньковых швабр. Волочась по дну, эти швабры зацепляют множество различных животных, которые опутываются волокнами пеньки и приносятся на поверхность совершенно неповрежденными. Иногда швабры присоединяются к драге (Словарь иностранных выражений и технических терминов // Арнгольд Э. По заветному пути. Воспоминания о полярных плаваниях и открытиях на ледоколах «Таймыр» и «Вайгач» в экспедициях 1910–1915 гг. Под ред. М. С. Боднарского. М.—Л., 1929. С. 188). — Сост.

81

Сахаров Александр Алексеевич (1856 — ?) — живописец, пейзажист. С 1883 г. вольноприходящий ученик Императорской Академии художеств. До поступления в академию числился на службе по армейской пехоте, занимался в мастерской И. К. Айвазовского. — Сост.

82

Остров назван по имени сержанта Степана Андреева, возглавлявшего экспедиции 1763 и 1764 гг., направленные для обследования группы Медвежьих островов. В советский период было предпринято несколько попыток при помощи самолетов и морских судов найти Землю Андреева. После неудачных поисков было высказано мнение, что Земля Андреева существовала, но состояла из вечномерзлого грунта и ископаемого льда и растаяла. — Сост.

83

«Андреев принадлежал к тем русским людям, которые „писали, что наблюдали, а чего не наблюдали, того не писали”. То, что он видел с Медвежьих островов, он описывал как не то „синь синеет”, не то „чернь чернеет”, о чем он „в подленник обстоятельно донести” не мог, „земля или полое море”. Такие определения нельзя признать за указание Андреева об открытии им земли. А вот когда он действительно увидел Новую Сибирь, то тут о своем открытии он говорит совершенно определенно. Прав был профессор В. Ю. Визе, говоря, что, пока не будут найдены документы о втором походе Андреева, называть его обманщиком и лжецом нельзя» (Зубов Н. Н., Бадигин К. С. Разгадка тайны Земли Андреева // Природа. 1952.  № 2. С. 101). — Сост.

84

А. Н. Жохов был переведен с «Таймыра» на «Вайгач» 7 августа 1914 г. (вместо него на «Таймыр» перешел Н. А. Транзе). Об обстоятельствах перевода офицеров рассказал в своей статье В. Н. Купецкий (даты в ней приведены по григорианскому («новому») стилю): «10 августа из Петербурга был получен приказ, подтверждавший первоначальную задачу экспедиции, — следовать Северным морским путем в Белое море. Но 11 августа выйти в море не удалось. По оплошности вахтенной службы якорные канаты из-за приливно-отливных течений несколько раз перекрутились. Распутать их удалось только через сутки. Ответственность за это лежала на старшем офицере А. Н. Жохове, в ведении которого находилась вся палубная команда. Такой проступок в условиях начавшейся войны был серьезен. Он и послужил причиной последующего перевода А. Н. Жохова на „Вайгач“. 21 августа после безуспешных попыток „Вайгача“ пробиться к о. Врангеля оба судна встретились в Колючинской губе. Здесь по приказу начальника экспедиции без официального объяснения причин А. Н. Жохов был переведен на „Вайгач“. Видимо, после случая с якорными канатами личные отношения между командиром и его первым помощником обострились, и дальнейшая совместная работа стала невозможной. Может быть, не желая дальнейших ссор, Вилькицкий решил заменить старшего офицера более спокойным человеком. Эта мера была вызвана необходимостью сохранения среди командного состава экспедиции единого морального духа и в конечном итоге диктовалась интересами дела» (Купецкий В. Н. Указ. соч. С. 113–114). В работе Н. И. Евгенова и В. Н. Купецкого (Указ. соч. С. 225) отмечено: «А. Н. Жохов, видимо, не сработался с Б. А. Вилькицким. Размолвка произошла вначале из-за штурманской части корабля в 1913 году, а затем из-за задержки в очистке якорных канатов при стоянке „Таймыра“ в Новомариинске в 1914 году». — Сост.

85

Очень поверхностные и неопределенные геологические описания д-ра Арнгольда не дают возможности составить себе ясное представление о стратиграфии и генезисе описываемых им мест. — Ред.

86

Остров этот был назван по имени командира «Вайгача» островом Новопашенного, теперь [с января 1926 г. — Сост.] его называют по имени открывателя — островом Жохова. — Ред.

87

«Андрея — остров восточнее з. Фаддея. Открыт в 1736 г. В. Прончищевым; назван 19 августа 1739 г. Х. Лаптевым островом Святого Павла. В 1913 г. экспедиция Б. Вилькицкого из-за ошибок в долготе старых карт отнесла к нему название Андрея, которым Х. Лаптев называл нынешний остров Дождевой, открытый им в день святого Андрея 18 августа 1793 г.» (Попов С. В., Троицкий В. А. Топонимика морей Советской Арктики. Л., 1972. С. 214–215). Остров Дождевой находится среди островов Петра. — Сост.

88

Речь идет о гурии из темно-серых плит (сверху — куски белого кварца), сложенном участниками Русской полярной экспедиции под руководством барона Э. В. Толля 1 сентября 1901 г. на мысе Чекина (до 1969 г. — мыс Щербина), находящемся в 6 милях к востоку от мыса Челюскин. В 1919 г. разобран береговой партией экспедиции Р. Амундсена. Восстановлен под руководством В. А. Троицкого в 1972 г. — Сост.

89

«Русский — остров на севере архипелага Норденшельда. Впервые положен на карту как часть суши Таймыра в 1741 г. Х. Лаптевым. В 1901 г. Ф. А. Матисен посчитал остров за несколько островов, названных им островами Русскими. В 1932 г. экспедиция на г/с „Таймыр” установила, что в действительности эти „острова” являются одним крупным островом, который и назвала о. Русский» (Попов С. В., Троицкий В. А. Указ. соч. С. 200). — Сост.

90

Остров этот назван островом Старокадомского [в 1914 г. — Сост.]. — Ред.

91

А. М. Лавров писал в своей рецензии: «Несколько неясны сомнения Э. Е. Арнгольда об обособленности островов Малый Таймыр и Старокадомского. Как известно, после гидрографических работ экспедиции в 1913 и 1914 гг. сомнений в этом не возникало. Лишний раз это подтвердилось при посещении этих островов в 1919 г. 20–24/IV санной партией Тессема во время зимовки экспедиции Р. Амундсена на „Мод” у мыса Челюскина» (Лавров А. М. Указ. соч. С. 102). — Сост.

92

Знак на острове Заря, расположенном восточнее мыса Челюскин, был установлен участниками экспедиции А. М. Лавровым и Л. М. Старокадомским 29 августа 1913 г. Восстановлен в 1972, 1975 гг. — Сост.

93

Игра в футбол занимала важное место в жизни матросов во время зимовки и иногда способствовала их сближению с офицерами. Об этом вспоминал бывший старший кочегар «Вайгача» Ф. С. Ильин: «…после того, как мы стали окончательно на зимовку, мы играли [в футбол] почти каждый день, даже в самые сильные морозы, не играли только в пургу, играли даже при свете луны и звезд. Это было замечательное развлечение. Как-то в нашей команде машинистов и кочегаров играл Гельшерт и в борьбе за мяч нечаянно или умышленно подставил ножку Степе Глазунову, и тот полетел кубарем. После этого Степа все время норовил подставить ножку Гельшерту. Мы ждали этого момента, хотели посмотреть, как на это будет реагировать Гельшерт. Наконец Степа улучил момент и буквально из-под ноги Гельшерта забрал мяч, когда он хотел по нему ударить. Удар получился холостой, и Гельшерт растянулся и, лежа на льду, крикнул: „Глазунов, хватит, поквитались!“. Этим своим поступком Гельшерт приобрел симпатии нашего брата матроса» (РГАЭ. Ф. 247. Оп. 2. Д. 3. Л. 50об.). Другой эпизод, связанный с Н. А. Гельшертом, вспоминал бывший старший трюмный машинист «Таймыра» И. В. Пруссов: «Когда „Таймыр“ и „Вайгач“ стояли еще у стенки во Владивостоке, на „Таймыр“ как-то пришел Ваш [т. е. с „Вайгача“] старший офицер Гельшерт. Вахтенный куда-то отлучился, а я в это время проходил по коридору, выходящему к офицерским каютам. Он окликнул меня и спросил, где [находится] вахтенный. Я не видел его, не знал, что это старший офицер, и в ответ крикнул: „Вахтенного здесь нет!“ Когда на повторный его окрик: „Иди сюда!“ — [я] подошел к нему, он, назвав меня сукиным сыном, ударил меня наотмашь по уху! Вот тебе и хваленый офицер, которого мы, матросы, считали хорошим человеком» (Там же. Л. 55). — Сост.

94

Так в тексте, скорее всего — в 10 ч. — Сост.

95

В подлинном дневнике Э. Е. Арнгольда нет ни даты, ни номера этой телеграммы. — Ред.

96

Не избежал их и сам Э. Е. Арнгольд. 19 февраля 1915 г. он писал Л. М. Старокадомскому: «Я лично тоже заболел в декабре и даже сейчас еще не совсем оправился. В конце декабря я обнаружил у себя полное расстройство компенсации и думал даже, что отправлюсь в места не столь отдаленные. Произошло это у меня тоже на почве истощения. Оказалось, что я вовсе не приспособлен к полярной еде. К кашам прямо чувствую органическое отвращение… […]…И я был принужден прекратить их совершенно есть. Через месяц мне опротивели макароны, словом, я каждый день оставался голодным, как собака. Так продолжалось месяц, а может быть, и два. Наконец, в конце декабря слег с отеками. и довольно большими. Недели через две отеки прошли. Теперь я ем усиленную порцию, принимаю мышьяк [в малых дозах применяется в качестве регуляторов обмена веществ, кроветворения], железо и чувствую себя много лучше, но все-таки далеко не то, что было до начала зимовки» (РГАЭ. Ф. 245. Оп. 1. Д. 132. Л. 25об.–26). — Сост.

97

А. Н. Жохов и И. Е. Ладоничев похоронены на мысе Могильном (получившем тогда же свое название) в заливе Дика. — Сост.

98

12 марта 1915 г. Э. Е. Арнгольд писал Л. М. Старокадомскому: «Не везет мне с больными! Смерть Ладоничева произвела на меня тяжелое впечатление тем более, что был момент, когда сильно надеялся на благополучный исход. Ухудшение произошло в несколько часов, затем последовала смерть. […] Мне все-таки кажется, что это был здорово хирургический случай и операция, безусловно, спасла бы больного. Но производить операцию при существующих условиях и моей полной хирургической несостоятельности было бы, конечно, безумием. С гораздо большим шансом на успех можно было рассчитывать на силу организма, чем на операцию» (РГАЭ. Ф. 245. Оп. 1. Д. 132. Л. 27–28). Бывший кочегар «Вайгача» П. В. Губин вспоминал: «Доктор Арнгольд был неплохой человек, но что он мог сделать, если сам еле ходил опухши. А фельдшер Мизин сам походил на покойника, и у него у первого появились признаки цинги» (Там же. Ф. 247. Оп. 2. Д. 3. Л. 43). — Сост.

99

Как подобает порядочному человеку (англ.). — Ред.

100

Добро пожаловать! (фр.). — Ред.

101

В подлинном дневнике д-ра Арнгольда говорится, что в этот приезд Свердруп не был на «Вайгаче»; в конспектах же его лекций имеется приведенный здесь рассказ о посещении Свердрупом «Вайгача». Я полагаю, что записям в дневнике следует более доверять, чем лекциям, которые составлялись, вероятно, по памяти, а не по документам. Беседа же со Свердрупом, приводимая здесь, несомненно, подлинная, но она имела место, вероятно, на острове Диксон или во время плавания «Вайгача» к селению. — Ред. Действительно, Свердруп не смог посетить «Вайгач». Это подтверждает и Н. И. Евгенов: «13 мая [1 мая по юлианскому („старому“) стилю] Б. А. Вилькицкий послал радио на „Вайгач“: Капитан Свердруп просит передать сожаление, что не может заехать на „Вайгач“. Прошу сообщить, когда может выйти ваша партия. Вилькицкий» (Евгенов Н. И., Купецкий В. Н. Указ. соч. С. 270). — Сост.

102

Всю партию личного состава, уходившего с «Таймыра» и «Вайгача», возглавил Д. Н. Александров. 17 апреля 1915 г. Э. Е. Арнгольд писал Л. М. Старокадомскому: «Новопашенный и Гельшерт ужасно возмущены, что Вилькицкий назначил начальником партии Александрова. Самолюбие флотских офицеров поражено в самое сердце: „как так, паршивый механик — и вдруг начальник партии“. Был момент, когда Гельшерт уже был почти отставлен от похода и вместо него хотели назначить нашего механика. Только неистовое желание Петруши сплавить во что бы то ни стало Гельшерта побудило пойти на такой компромисс для флотского сердечка. Ох, знаете, ну и полярные эксплораторы! Сидеть бы им в канцелярии да считаться чинами и орденами. Я Вам серьезно говорю, что этот поход может кончиться трагикомически, тем более что Александров, насколько мне кажется, большим умом не отличается. Интересно, знает ли Свердруп, что людей совершенно не хотят оставлять на „Эклипсе“, а немедленно они отправятся дальше на юг. Мне почему-то кажется, что Свердруп на это не рассчитывает, иначе он бы поторопился с приездом, так как партия может застрять у Пясины» (РГАЭ. Ф. 245. Оп. 1. Д. 132. Л. 33об.–34об.). — Сост.

103

«Так как фиорд Гафнера впервые был исследован именно этой Гидрографической экспедицией Северного Ледовитого океана, то я считаю нужным указания Э. Е. Арнгольда пополнить следующим. Специально для исследования фиорда с „Таймыра” была послана санная партия (2/VI–12/VI 1915 г.) в составе Н. И. Евгенова, А. М. Лаврова и четырех человек матросов, которая произвела съемку всего фиорда, выяснив при этом, что он вдается в материк на 40 километров» (Лавров А. М. Указ. соч. С. 102).

104

«В связи с уходом на „Эклипс” летчика Александрова на „Таймыре” решили из гидросамолета построить аэросани. Для этого гондолу самолета с мотором поставили на полозья, сделанные из поплавков, обшитых жестью. Переоборудованием занялся инженер-механик А. Г. Фирфаров. Он удачно подбил поплавки жестью. Сани теперь легко скользили по снегу. Вечером 30 мая [1915 г.] произвели пробу аэросаней, испытание прошло удачно» (Евгенов Н. И., Купецкий В. Н. Указ. соч. С. 272). — Сост.

105

Ляпис — азотно-кислотная соль серебра, растворимая в воде. — Сост.

106

В. А. Русанов, геолог, исследователь Новой Земли, предпринял в 1912 г. на шхуне «Геркулес» путешествие на Шпицберген для отыскания [месторождений] каменного угля и [подачи на них] заявок. Закончив работу на Шпицбергене, Русанов отправился на восток, в Карское море, и с тех пор пропал без вести. Лейтенант Г. Л. Брусилов отправился в 1912 г. на шхуне «Св. Анна» с целью промыслового изучения берегов Сибири от Югорского Шара до Берингова пролива. Тоже пропал без вести. Лейтенант Г. Я. Седов в 1912 г. отправился на шхуне «Св. Фока» с экипажем в 22 человека к Северному полюсу. По пути зимовал на Новой Земле, достиг Земли Франца-Иосифа и оттуда пошел на санях к Северному полюсу. — Ред.

107

Ерминия Александровна Жданко. — Ред.

108

«Там же находился астроном Я. П. Беляев, командированный сюда Главным гидрографическим управлением для определения разности долгот между Югорским Шаром и Диксон» (Евгенов Н. И., Купецкий В. Н. Указ. соч. С. 290). — Сост.

109

В 1914 г. от цинги умер механик «Св. Фоки» И. А. Зандер. Капитан Н. М. Сахаров (1876–1932) привел полуразрушенное судно в Архангельск. — Сост.

110

Речь идет о Владимире Юльевиче Визе (1886–1954) — выдающемся исследователе Арктики, метеорологе, океанологе и историке полярных исследований, и Николае Васильевиче Пинегине (1883–1940) — художнике, писателе, исследователе Арктики. Нужно отметить, что они оба в своих работах, посвященных экспедиции Г. Я. Седова, характеризовали П. Г. Кушакова крайне отрицательно. — Сост.

111

Экспедиция 1899–1900 гг. имела следующие задачи: дойти в районе Земли Франца-Иосифа до возможно более северной широты, организовать там базу и после зимовки на собачьих упряжках по льду достичь полюса. Ей удалось достигнуть рекордной для того времени отметки — 86°34′ с. ш. — Сост.

112

Речь идет о ледокольном пароходе «Брус» («Брюс»). — Сост.

113

Одно время считали, что Северный полюс открыл американец Роберт Пири, но на основании перевычислений его материалов оказалось, что он не дошел до полюса еще 1,5°. — Ред. На самом деле вопрос о том, кто первым достиг Северного полюса, до конца не решен до сих пор. Относительно экспедиции Пири советский исследователь А. Ф. Лактионов писал: «…в результате ожесточенного спора между Куком и Пири возникло сомнение, побывал ли на полюсе и сам Пири. Вопрос этот обсуждался в печати довольно долго. Сомнения усиливались еще и потому, что последние 225 километров к полюсу Пири прошел всего лишь за пять переходов. Все это побудило Национальное географическое общество в Вашингтоне созвать специальную экспертную комиссию из вполне сведущих и авторитетных лиц для проверки всех астрономических определений Пири и других представленных им материалов. Комиссия тщательно рассмотрела все документы и пришла к выводу, что Пири действительно побывал на Северном полюсе» (Лактионов А. Ф. Северный полюс. М., 1960. С. 182). — Сост.

114

Во всяком случае, свыше 10 миллиардов рублей золотом, что, конечно, нам не под силу. — Ред. Проекты соединения Сибири с Европейским Севером с помощью железной дороги выдвигались с начала XX века. За сооружение трансполярной железной дороги активно ратовал известный художник — исследователь Севера А. А. Борисов (1866–1934). Оценивая итоги работы ГЭСЛО, он, отдавая должное мужеству русских моряков, писал в статье, опубликованной в газете «Новое Время» и перепечатанной журналом «Мореплавание и судоходство»: «Пройдет еще… 700 лет, и все-таки торговые суда этих рейсов [по Северному морскому пути] делать не станут, если, конечно, наука не откроет способа при помощи химии в один миг уничтожать полярные льды или при помощи искусственного ветра отбрасывать их к полюсу. […] Разве только чудаки повезут свои товары из Европы во Владивосток этим ледяным путем, который продлится от двух до семи лет» (Борисов А. Довольно фантазий!.. // Мореплавание и судоходство. 1915. № 4. С. 29). Регулярные рейсы судов в устья сибирских рек начались в 1919 г., а реализовать проект постройки трансполярной железнодорожной магистрали на практике попытались лишь после окончания Второй мировой войны. В 1947–1953 гг. велось строительство железной дороги Чум — Салехард — Игарка (строительство 501–503). После смерти И. В. Джугашвили (Сталина) строительство прекратили. В составе Северной железной дороги использовался участок Чум — Лабытнанги. В настоящее время некоторые участки дороги используются отдельными предприятиями. — Ред.

115

«Бойтесь данайцев, дары приносящих». — Ред.

116

Менделеев Д. К познанию России. СПб., 1907. С. 22. — Ред.

117

Макаров С. О. «Ермак» во льдах. СПб., 1901. С. 111, 337. — Ред.