Мимо радуги

Оксана Предеина, 2020

Вечер, обшарпанные панельки, одинокий ларек: «… воду ноль-пять, сигареты Море и зажигалку Федор. Черную давайте». Знакомая ситуация? Мимо радуги – история целого поколения, рожденного в девяностые годы в России. Глазами главной героини мы увидим жизнь типичного подростка начала нулевых: наркотики, «порядочные люди», проблемы с «гопотой». Вместе с Аленой и ее друзьями мы будем вынуждены «ответить за базар», «пообщаться после школы», посетить «стрелку» и выйти из всей этой грязи, случайно распутав тяжкое преступление. Остросюжетный детектив, арт-хаусный роман или настоящая летопись? Оставьте жанровость критикам и попробуйте себя в шкуре реальной молодежи на стыке сумасшедших веков! Содержит нецензурную брань.

Глава 3

Перемены

«Рэп — отстой, попса — параша, панки, хой! Россия наша!»

Денег на пойло у нас не хватает, поэтому сначала мы идем к Таньке. Ее мать держит в фарфоровой вазе бабки на всякий случай, например, если дочке надо будет купить продукты. Мы берем сотку с мелочью и идем в ларек «Березка», где продавщица теть Зина всегда без проблем продает нам пиво и сигареты.

Затарившись на все деньги, мы понимаем, что настроения веселиться у Сереги нет совсем. Поэтому идем в детский сад. Мы всегда там сидим, потому что оттуда никто не выгоняет.

Устраиваемся в маленькой разноцветной беседке. Она полностью испещрена всевозможными надписями, какие только могут встречаться в подворотнях и подъездах. Чего тут только нет: признания в любви, похабные картинки и нецензурная брань, отрывки песен и имена местных на память. Тут и «Цой жив», и корявые значки анархии — это Танькиных рук дело.

Выходит группа малышей с ведерками и малюсенькими лопатками, они гуляют на соседнем квадрате площадки. От нашей беседки до их песочницы — метров десять-пятнадцать. Мы садимся спинами к детям, чтобы они не видели, как мы курим и бухаем.

Воспиталкам на нас плевать. Плевать и сторожу, и даже родителям малых. Что возле детей валяются бутылки, окурки и тонна шелухи от семечек. Что вечерами в беседках никогда не бывает пусто. Что нетрезвые крики и смех разлетаются по всей окрестности. Что здесь собираются все, кто хочет выпить или ширнуться. Ну а где еще?

Нам немного неприятно общаться под детские визги, но что поделать: это все-таки их территория. К тому же долго они не гуляют, так что переживем. Мы открываем «Ячменный колос» и наливаем в пластиковые стаканчики.

— Танька, — задаю я вопрос подруге, — скажи: что делать?

— Да, она у тебя конкретно погнала. Если бы моя мать такое устроила, я бы, наверное, вышла в окно! — заявляет Танюха. Она всегда меня поддерживает. Пусть и не дает совета, но это ведь и не главное в дружбе.

Вскоре к нам подсаживаются девчонки из нашей школы, с которыми мы иногда тусим. Они тоже с пивом — мы начинаем выпивать вместе.

А примерно через полчаса подходят Толстый и Шпала. Они несут коктейли «Казанова» — то еще забористое дерьмо.

— Ну что, пацаны, узнали, что там с Черным? — спрашиваю я.

— Да вот как раз оттудова и идем, — говорит Колян-Шпала. — Там какой-то кипеж, в натуре. Из-за ляпки пацана напрягают по полной! Тут не все так чисто: по-любому хотят на него висяк оформить. Ну а че? Удобно! Черный из детдома, родни нет, приводы уже были. Короче, присядет он, по ходу.

— Лишь бы мокруху не повесили, — рассуждает Танька, — или растление какое. Он же уже совершеннолетний…

— Да кто этих мудил знает! — восклицает Толстый. — Помните, когда Сергеича, бомжару нашего местного, закрыли за грабеж? Там ведь всем понятно было, что он на ногах-то еле стоит, какой там грабеж? Тем более вооруженный. Но мусорам было по барабану.

— Да Сергеич только рад был, — говорит Колян, — в тюряге тепло, кормят, и вообще ништяк для него. А Черный-то нормальный парень!

— Ладно, может, все еще наладится, — успокаиваю я парней. Сама-то я этого Черного толком не знаю, в садик он заходит редко, да и то в основном молчит. Но все равно жалко человека.

Примерно через час к нам присоединяются Саня с Никитой. Танька без ума от Сани, но не показывает ему свои чувства, как ей кажется. На самом же деле, стоит только ему появиться на горизонте — моя подруга сразу превращается в умственно отсталую: ржет невпопад, взвизгивает не к месту, даже меняет голос. И самое мерзкое — начинает жевать волосы. Трансформация происходит так быстро, что я иногда раньше встречаю дегенератку в лице своей подруги, а уж затем замечаю, что Саня идет. Ну и кому же захочется встречаться с такой идиоткой?! Вот он и не обращает на нее внимания, хотя по-любому в курсе, что нравится ей.

А Никита уже давно клеится ко мне. Мы знаем друг друга с самого рождения: наши мамы вместе ходили беременные, мы играли в одной песочнице, вместе отмечали дни рождения. Он всегда защищал меня от других ребят. А еще помню случай: когда пошла мода на фишки с покемонами, и каждый мечтал собрать всю коллекцию, Никита решил подарить мне все свои фишки, целый пакет. Наша дворовая компания обалдела тогда от этого поступка — ведь фишки были чуть ли не смыслом жизни, нашей валютой, нашим состоянием, которое мы оберегали и пытались преумножить. За фишки выполняли желания, за фишки продавали ценности, покупали власть и расположение. И вот он решил отдать мне свою коллекцию, которую так долго собирал! Я не смогла тогда принять такой ценный подарок, а Никита долго ходил расстроенный из-за этого. Девчонки сказали, что я отказалась от фишек, потому что дура. Взяла и с ними бы еще поделилась. И вообще нехорошо парня так динамить. По их логике, если мужчина готов на такой подвиг, то дама непременно должна наградить его поцелуем и быть благодарной навеки. Смешно, ей-богу! Но я никогда не рассматривала Никиту на роль своего парня, ведь он стал чем-то большим — почти братом.

Стало холодать. По вечерам в конце сентября сидеть на улице уже не так приятно, как летом. Мое тело начинает предательски трястись.

— Замерзла? — спрашивает Никита. — У тебя кончик носа покраснел. — Не дожидаясь моего ответа, друг надевает мне на плечи свою куртку.

— Спасибо, Никитос, — простукиваю зубами благодарность.

Саня рассказывает про какой-то ржачный фильм, который они с Никитой сегодня посмотрели:

— И там, короче, кассета была, которая убивает всех, кто ее посмотрит! И там телка такая стремная говорит: «Семь дней, тебе осталось семь дней!» — последнюю фразу Саня хрипит не своим голосом и неестественно таращит глаза.

Танька хихикает и похрюкивает, пока Саня описывает киношные сцены.

— Ну, там весь фильм — это, короче, пародия на другие фильмы, типа на «Звонок» и «День независимости». Мы с Никитосом устали ржать, отвечаю! Посмотрите обязательно — вы офигеете! А еще там такие буфера у Памелы Андерсон! Я думал, они лопнут в конце фильма!

— Ой, ты такой смешной, — Танька жует прядь своих красных волос, — мы как раз с Аленкой собирались что-нибудь посмотреть. А вот сегодня придем ко мне и посмотрим!

— Танька, у тебя ж кассеты нет, — напоминаю я.

— Ну мы придумаем что-нибудь, — слегка краснеет Танька, — в прокате возьмем!

— Так, кто-то, кажется, нажрался, — ржет Саня. — Танюха, какой прокат? Он уже давно закрылся!

Все смеются. Танька тоже начинает припадочно ржать, не забывая похрюкивать.

Девчонки, что сидели с нами, допили свое пиво и ушли. А я еще больше налегаю на «Ячменный колос», чтобы позабыть о сегодняшнем дне и предстоящих переменах.

* * *

Мысли, спотыкаясь, беспорядочно скачут в моей похмельной голове. Что вчера было?

Проснувшись в уличной одежде на пыльном старом паласе, я замечаю Таньку, которая спит у себя на тахте. Ее рот открыт и извергает жуткий храп. Если бы я не пила вчера вместе с ней, я бы подумала, что пора звонить в больницу, ставить на уши Танькину мать и мысленно прощаться с подругой. Но все в порядке — она всегда храпит, как старый пердун, если накануне изрядно накидается.

Я пытаюсь расчесать свои волосы пальцами, но это оказывается невозможным: вспоминаю, что вчера моя шевелюра была облита вонючим пивасом, который какой-то придурок вылил мне на голову. Даже не помню, как это произошло. Я вообще плохо помню минувшую ночь.

Мы смеялись, шутили, горланили песни. А потом… В памяти лишь мутная карусель из фрагментов: смех, кто-то дерется, пиво в волосах, Танькин подъезд, ее палас, безуспешные попытки найти постельное белье и глубокий сон.

Старенький будильник на тумбочке возле Таньки заводит свое мерзкое «пи-пи-пи-пи», которое тут же отзывается жутким стуком в моих висках. Уже 11 часов утра.

— Блин, пора убираться! Скоро мамка со смены придет! — Танька пытается пальцами разомкнуть глаза. — А я вчера такой срач устроила, она точно в ярости будет.

— Да ладно, в первый раз, что ли? — говорю я. — Шас голову помою, и мы за десять минут марафет наведем, теть Марина ничего не заметит.

Быстро мою волосы в раковине Танькиным шампунем. Пока сушу, она уже принимается за уборку. Отложив фен, подключаюсь к марафету и я.

Как и говорила, порядок мы навели очень быстро. Немного привели в порядок и себя: я еще раз как могла расчесала волосы и собрала их в хвост. Перегаром вроде не пахнет, но мы открыли окна настежь на всякий случай. Теперь в оставшееся время до прихода Танькиной мамы мы печем блины, чтобы порадовать уставшую после ночной смены теть Марину.

Минут через пятнадцать Танькина мать уже стучится в дверь. Мы встречаем ее с самыми милыми лицами, профессионально замаскировав дичайшие похмелье. Усаживаем ее за стол, ставим блины. Танька включает чайник.

— Ой, девочки, ну вы у меня умницы! — Танька не часто делает что-либо по дому. Так что в голосе ее матери слышны неподдельные нотки радости.

— Это Аленкина идея, я к вам в повары не нанималася, женщина, — в шутку, но как-то все равно резко расставляет точки над i Танюха.

В открытое окно смотрит солнце, прицельно жаря мне щеки. Днем все еще тепло. В чайнике начинает бурлить вода.

— Алена, мне звонила твоя мама, она очень переживала, плакала, — сообщает мне теть Марина. — Я ее успокоила, сказала, что ты у нас переночуешь, а завтра пойдешь домой. Что у вас произошло?

— Да ничего, — я стараюсь изо всех сил не выдавать эмоций. Вспоминаю о вчерашнем заявлении матери. Кровь наполняют гнев и обида, хочется кричать и плакать. — Просто поругались, теть Марин, обычное дело.

Танька достает кружки и рассовывает по ним пакетики с чаем «Нури».

— Давай с тобой один на двоих, не люблю крепкий, — предлагаю Таньке. Неудобно как-то целый пакетик переводить.

— Твоя мама мне пожаловалась, что ты не хочешь переходить в лицей. Алена, пожалуйста, не дури! — Глаза Танькиной мамы смотрят на меня с большой нежностью. — Ты же знаешь, что она старается ради тебя, ей и так нелегко!

Чайник вскипел.

— Конечно, только ей одной всегда нелегко! А что у меня на душе — вообще никого не интересует! — Я понимаю, что слишком громко кричу на бедную женщину. — Теть Марин, я, пожалуй, пойду. До свидания!

— Ну вот, попили чай, блин. На фиг ты эту тему подняла? — Танька с укором смотрит на мать.

— Алена, я тебя прошу — иди домой! Твоя мама хочет сделать как лучше! — продолжает тетя Марина, пока я молча надеваю ботинки.

Выхожу на улицу, сажусь на лавку возле подъезда Танькиной общаги и закуриваю. Домой идти не хочется. В глубине души я, конечно, люблю свою мать и понимаю, что она тоже меня любит, только не может этого показать. Ее вечная занятость и, как следствие, нервозность сводят меня с ума. Ей же нет дела до моей жизни! Она совсем не знает, что меня интересует и что волнует. Всегда ли она была такой? Не может ведь она вечно жить с оголенными нервами? В памяти вдруг всплывают далекие воспоминания: когда-то у меня была другая мама — ласковая и добрая, с которой я очень любила проводить время. Но это было так давно…

На улице все же становится зябко. В теплых стенах Танюхиной кухни мне еще пахло летом, теперь этот запах уносит осенним ветром.

Я достаю из кармана куртки зеркальце, которое всегда ношу с собой. В отражении на меня смотрит опухшая чувиха с покрасневшим от холода кончиком носа — та еще красавица.

Я вдыхаю ароматы сырой опавшей листвы, смешанной с запахом гари от подожженных помоек. Ночью прошел дождь, и теперь мне предстоит топать по лужам. Это не проблема. Главный вопрос: куда?