Для кого встаёт солнце. Доблестным предкам посвящается

Олег Иралин

Исторический роман о событиях конца одиннадцатого века в Руси и сопредельных с ней землях – половецкой Степи, Польше, а также княжестве бодричей на южном побережье Балтики. В центре событий – судьба двух дружинников и половецкого воина. Отправляясь на поиски своих пленённых возлюбленных, герои проходят многие испытания, заставляющие по-иному взглянуть на мир. Книга рассчитана на читателей, интересующихся историей Руси и древнейших славянских держав на территории нашей страны.

Глава 6

Пустые хлопоты

Солнце с каждым днём набирало силу, пригревая почти по-летнему. Распустилась молодая листва, и степи покрылись сочными красками. В эту пору, когда пробуждённая жизнь входит в полную силу, в половецких кочевьях готовились к войне. В этот раз к набегу готовились не славные сыны степей, а русичи. Ханам поступили тревожные вести о сборе в поход воинов князя Милослава и ряда других дружин. Ожидаемые силы были не столь уж и значительны, и в прежние времена вызвали бы только усмешку кочевников: добыча сама торопится в аркан! Но сейчас ханам не до веселья. Степь осталась без воинов. Накануне, по возвращении из набега на киевлян, Тугоркан и Боняк собрали ханов на Совет. Они пришли с кошевыми, и вернувшиеся из похода ханы заявили, что несправедливо, когда за преданных сородичей мстят только две орды. Разве забыт Закон Степи, гласящий, что предательство есть самое страшное преступление, за которое подлежит смерти весь род? Но теперь, несмотря на предпринятые усилия, не только русские роды, а и сами виновники — Святополк с Владимиром — ещё живы, и души Итларя и Кытана взывают с небес о справедливости! Так почему тогда степному Закону следуют лишь они, а не все кыпчакские роды, что кочуют в донской степи? Им отвечали, что Закон Степи по обычаю надлежит исполнять родичам преданных, но Кытан с Итларем с ними не в родстве! Что с погубленными Святополком и Владимиром вежами погибли все, кому надлежало мстить, а значит, поднимать воинов просто некому и незачем. К тому же, никто из других русских князей не поддержал тех предателей, и начинать большую войну нет никакого смысла! Разгорелся жаркий спор, и Тугоркан с Боняком ушли в гневе, уведя через день свои орды к Железным Вратам, за которыми грузинский царь взывал к помощи. Его тесть, хан Атрак, уже откликнулся на призыв и со своей ордой сражался, сдерживая теснящих грузин врагов. Отважные ханы ушли, не только уведя своих доблестных воинов, но и всех, поспешивших к ним примкнуть, степных батыров, не пожелавших прятать стрелы в колчанах.

И вот теперь, перед лицом опасности, защитить кочевья стало некому. Ханы собрались снова. Они долго совещались, решая, как вернуть воинов. Да, здесь остались семьи тех, кто ушёл с ордами гордых воителей, но сейчас там, за каменным хребтом, они находились в действующем войске, а по законам войны покидать его считалось бесчестьем. К тому же сейчас требовалась помощь ханов, признанных всем народом, способных возглавить объединённое кыпчакское войско, а таковых, кроме Тугоркана и Боняка, просто не было. К исходу дня на Совет вызвали воина, недавно сбежавшего из русского плена. Он вошёл в просторную юрту и молча поклонился восседающим на хорезмийских коврах ханам.

— Это Кубар, предводитель коша тугаринской орды! — представил его один из ханов.

Кубар успел уже позабыть о своём относительно коротком и совсем не обременительном плене. Оправившись от ран, он, по обоюдной договорённости с Белояром, покинул его родню, как только стаял снег. Но, вернувшись в родное кочевье, кошевой уже не застал его в прежнем виде. Его встретило холодное молчание вдов и упрёки стариков. «Зачем, выручая орду своей атакой, не уберёг ты воинов своих вежей? — говорили они, не сводя строгих глаз. — Теперь нет нам того уважения, что было в минувшее время на общих сходах, и на летовку скота достаются нам худшие пастбища. Ведь нет больше многих батыров, что стояли за честь рода! Полегли они в русской земле, а теперь спасённые ими не бросят и обглоданной кости, презирая нас за беспомощность!» Но помимо упрёков тяготило и то, что дальний родич его, выбранный на Круге новым кошевым, не только не торопился уступать своё место негаданно вернувшемуся предшественнику, но более того — не хотел видеть его в коше, подозревая в нём соперника своей власти. Кубар не стал осуждать ни его, ни так быстро охладевших к нему сородичей. На второй же день он оседлал коня и подался в другую орду, ища счастья в ней. Его, помня как хорошего воина, приняли, и, хотя никакой командной должности не предоставили, новоявленному изгою вполне хватило и этого. Сейчас, пройдя к самому очагу, он в молчании остановился, давая возможность ханам рассмотреть себя в свете жаркого пламени.

Все молчали, ожидая, что теперь скажет хотя и не самый старший по возрасту, но влиятельнейший среди них хан Сырчан. Тот, поглаживая редкую бородку, тронутую сединой, некоторое время рассматривал вошедшего.

— Подойди ближе, — наконец произнёс он негромко. — Ты знаешь, какая опасность нависла над Степью. Мы решили доверить тебе судьбу нашего народа. Как только на краю неба пробудится заря, скачи во весь опор к Железным воротам, за самый Каменный пояс. Найди там наших ханов и расскажи, что кыпчаки взывают к ним, просят забыть обиды и заслонить кочевья от русского меча! Ведь знают они, что, кроме юнцов да нас, стариков, заступать пути русичам некому! Передай славному Тугоркану, что только в нём наша последняя надежда…

Сырчан приходился родным братом хану Атраку, но все заметили, что он не обмолвился и словом о нём. Он лучше других знал характер своего родича и не питал особых надежд в отношении него, зато широта души Тугоркана была известна всей Степи. Люди верили, что этот горячий воин, неотступно следующий законам степи и не прощающий её обиды, не оставит в беде свой народ.

Выслушав приказ, Кубар поклонился и вышел, а наутро, едва забрезжил робкий свет первых лучей, он поскакал им навстречу, спеша доставить такую важную, сколь и недобрую весть.

Тем временем в дальней, цветущей за высокими горами земле, на защиту грузин встал весь цвет половецкого воинства. Взошедший на престол Давид, стараясь отделаться от владевшего Грузией, но весьма ослабленного в распрях султаната, возмутил свой народ на борьбу. Сельджуки, и без того измотанные внутренними дрязгами, ко всему прочему вынуждены были отвлечься на крестоносцев, что по призыву Папы хлынули в их владения, стремясь к наживе под расшитыми крестом знамёнами. Но, против ожиданий грузин, султанат нашёл в себе силы ответить на атаки посылаемых грузинским царём отрядов. Сельджуки, с ходу разбив войско царя Давида наголову, теперь едва сдерживались его остатками, вовремя подкреплёнными ордой подоспевшего Атрака. По сути, теперь вся мощь оставшихся под рукой Давида армий заключалась в половецких саблях его тестя, но и их было явно недостаточно. Мусульмане, превосходя численностью, загнали утративших стойкость грузин в горы и вынудили отступить следом половцев. Овладев предгорьями, они приостановили натиск, ожидая подкреплений для успешных действий в пересечённой местности, прекрасно осознавая, что для войны в ней потребуется больше сил. А пока, прекратив активные действия, сельджуки обратили свои взоры на беззащитное население. Кровь полилась рекой. Насилиям и грабежам не было предела, и укрывшимися в горах овладело уныние. Поползли слухи, что жестокие воины наполняют кровью убитых целые бассейны брошенных знатью дворцов, и их предводители купаются в них, каждый раз требуя свежей. Давид знал, что это всего лишь плоды воображения испуганных насмерть людей, но эти слухи подтверждали плачевное состояние остатков его воинства. И вот, когда с каждым днём участились случаи дезертирства, когда его азнауры готовы были увести свои утратившие воинский дух отряды и оставить его наедине с половцами тестя, неожиданно пришла помощь. Тридцать тысяч степняков, разметав отряды прикрытия, очистили предгорья от сельджукской конницы и заняли боевые порядки, готовясь к продолжению атаки. К ним поспешили половцы Атрака, а вслед им и воспрянувшие духом грузины. Давид, вне себя от счастья, то и дело возносил хвалу Богу и пришедшим на выручку ханам, не скупясь в размере богатств, обещанных после победы. Но пока князь, его приближённые и ханы совещались, вырабатывая дальнейшую тактику, с равнины поступили сведения о прибытии к сельджукам свежих сил. Теперь, по докладам грузинских лазутчиков, мусульман стало триста тысяч против сорока пяти тысяч половцев, единственно боеспособных из всех воинов под рукой царя Давида.

— Сорок пять против трёхсот! — сокрушался Вахтанг, советник царя, на тюркском языке, коим грузины вполне сносно владели после десятилетий сельджукского владычества. — На каждого всадника по шесть таких же! Нужно немедля возвращаться в горы, только там останется возможность отбиться от этого скопища дикарей. В горах станет полезным и то, что осталось от грузинского войска, ведь Господь свидетель — на равнине мы просто бессильны!

Он посмотрел на ханов. Лица двоих выражали полное бесстрастие, но в зелёных глазах Боняка он прочёл затаённую усмешку.

— Ну хотя бы в ущелье их заманим, чтобы атаковать из засады! — продолжил Вахтанг. — Расстроим их ряды, вытянем на себя в горы, а там, с Божьей помощью, и отобьёмся!

Взоры всех присутствующих остановились на Тугоркане. Его одного сородичи удостоили приставки кан к имени, чем признали его особую доблесть и высокий полёт мысли.

— Мы, кыпчаки, привыкли сражаться на равнине, там, где есть простор нашей коннице! — заявил хан. — К тому же предпочитаем атаковать. Что до количества врагов — посчитаем в бою!

Он поднялся, давая понять, что окончательное решение им принято, и грузинскому царю не осталось иного выбора, как поддержать его.

— Слова великого воина! — воскликнул он, вскочив с золочёного стула. — Да будет так! Атакуйте, а я с верными мне воинами составлю ваш надёжный резерв!

Ханы переглянулись, но промолчали в ответ. Они достаточно нагляделись на грузинских воинов и уже составили представление об их надёжности. Разумеется, никто и не собирался принимать их в расчёт, и они, покинув княжеский шатёр, продолжили совещание в тугоркановской юрте, продумывая действия своих отрядов. Им противостоял сильный и храбрый противник — потомки тех, кто когда-то соседствовал в Великой Степи с их предками, такие же степняки, как и они сами. В бою с ними трудно рассчитывать на значимое превосходство: на коне они держались не хуже и стреляли так же метко, как и кыпчаки. Весь расчёт в предстоящей битве строился на внезапности и дерзости. Решили атаковать в тот самый момент, когда утро только намеревается потеснить ночь, когда ещё окутывает сонную землю мгла, а разлитые озёрами тени отдыхают на траве. Атаковать решили так, как традиционно атаковали кочевники: усиленный центр сминал боевые порядки врага, нанося решающий удар, в то время как отряды правого и левого крыльев наваливались на фланги и тыл, круша охватываемого в кольцо неприятеля. Но в этот раз Тугоркан решил изменить одному из правил: ввиду пограничного времени суток, приходящегося на первый этап сражения, пришлось отказаться от стрел лёгкой конницы, предшествующих атаке тяжело вооружённых воинов. Им надлежало выступать первыми, с задачей смять самый многочисленный отряд сельджуков, в глубине которого возвышались белоснежные шатры эмира Мардина и главнокомандующего Иль Гази с двуглавым орлом на развевающемся стяге. Когда обусловились обо всех сопутствующих подготовке к сражению мелочах, в юрту вошёл встревоженный Давид.

— У меня плохие новости! — заявил он с порога. — Надёжные люди сообщили, что ряд моих азнауров при начале сражения готов переметнуться к врагу.

— Много ли под их началом воинов? — спросил Тугоркан, нисколько не изменившись в лице.

— Пара сотен, но, глядя на них, следом устремятся оставшиеся пятнадцать тысяч, и тогда при мне только и останутся что пришедшие с Балдуином рыцари!

Хан Атрак поспешил уткнуть взор в колени, пряча лицо, а Боняк, не скрывая ироничной улыбки, уставился на взволнованного царя. Лишь Тугоркан, приложив некоторое усилие, сохранил видимое спокойствие. Давид понял, что принесённая им весть нисколько не опечалила степняков и что, питая открытое пренебрежение к боевым качествам грузинских всадников, они не только не заметили бы потерю двух сотен, но и всего давидовского войска. Царь вспыхнул, пунцовея лицом, но счёл за благо промолчать, ведь сейчас его судьба зависела от палашей и набитых стрелами колчанов, что крепились к поясам степных витязей, так послушных своим ханам.

— Что представляют из себя эти рыцари, которых ты упомянул сейчас? — снова спросил Тугоркан, жестом приглашая Давида сесть напротив.

Царь сел на ковёр, непривычно скрестив ноги, и лишь тогда ответил:

— Они славные воины, не раз доказавшие свою храбрость в битвах с неверными!

Давид спохватился, вспомнив, что сидящие в юрте ханы тоже не принадлежат к одноверцам, и поспешил поправиться:

— С сельджуками!

Тугоркан едва улыбнулся уголками полных губ и уточнил:

— А сколько раз они были биты… неверными?

— Много! — признался грузинский царь. — Последнее время счастье изменило им.

— Хорошо, — произнёс хан и, уловив удивление во взгляде собеседника, пояснил: — Мы используем как верность твоих азнауров, так и храбрость приведённых Балдуином рыцарей.

При последней фразе Боняк прыснул, едва не расхохотавшись в лицо царю, а Атрак с покрывшимся пятнами лицом принялся рассматривать ножны своей сабли.

— У твоих предателей есть время сбежать сейчас, — продолжал Тугоркан, — но они собрались совершить подлость во время сражения, на глазах у всех. Это значит, что враг извещён об их намерении, иначе это сборище будет расстреляно лучниками сразу, как только достигнет расстояния, равное полёту стрелы. Накануне сражения мы возьмём этих азнауров, вынудив их всадников по нашему сигналу скакать к сельджукам на оговоренном ими участке. Как только они достигнут не ожидающего подвоха врага, пусть рубят и колют, пока пришедшие в себя воины не погонят их обратно, на вышедших вслед рыцарей. Если между ними и мусульманами такая нелюбовь, то, скорее всего, в преследование азнауровских всадников будут вовлечены многие. И ещё больше воинов атакуют, сломав свои порядки, увидев выступивших навстречу крестоносцев! Когда, да поможет нам Тенгри, свершится задуманное, мой резерв ударит в один фланг, а ты поддержишь с другого!

Над расставленными вкруг кибитками кочевников разнёсся запах приготавливаемой пищи — наступил вечер, а с ним и время ужина. Кыпчакские женщины склонились над казанами, рядом сбились в табуны кони, тут и там резвились стайки ребятишек. Прошёл час, за ним второй, над благословенной землёй сгустилась тьма, и плотно покушавшие воины стали готовиться ко сну. Наутро предстояло сражаться, и сейчас требовалось хорошо отдохнуть.

А в грузинском лагере продолжался шум. В просторной палатке, несмотря на позднее время, десяток азнауров продолжал пировать. Крики и песни заглушали разговор расположившихся неподалёку воинов, то и дело сновали гружёные бурдюками слуги, и провозглашаемым тостам не было числа. Внезапно послышался топот копыт. Из темноты вынырнула сотня конных половцев и рассредоточилась вокруг палатки, оттеснив от неё растерянных грузин. Подскакал ещё десяток, и вновь прибывшие всадники спешились. Давид в сопровождении половцев шагнул в палатку, и веселье закончилось. Донеслись короткие реплики, шум возни, и вскоре степняки выволокли троих азнауров с лицами, залитыми кровью. Их, словно тюки, бросили на крупы коней, и кыпчаки с Давидом снова скрылись во тьме, словно их и не было.

Ночь выдалась тёплой. Под утро померкли звёзды, подул свежий ветер, и горизонт с востока заметно просветлел. Сельджуки знали, что в наступающий день не миновать битвы, но совсем не ждали её начала в столь ранний час. Воины только пробудились и о выстраивании в боевой порядок никто и не помышлял, когда совсем рядом с лагерем раздался кыпчакский клич. Его подхватили тысячи голосов, и удивлённые сельджуки увидели, как на них надвигается стена сомкнутого строя всадников. Тяжело вооружённые, укрытые металлическими доспехами кыпчаки не оставили никаких шансов передовым лагерям мусульман. Немногие обратились в бегство. Но большинство, воспылав присущей тюркютам храбростью, почти безоружными бросались навстречу врагу, погибая под копытами и ударами копий. Всё пространство огласилось криками и воплями. А из темноты, словно стена призраков, снова вырвался тесно сомкнутый строй, за ним ещё один, и тяжело вооружённая конница врезалась в самую глубь врага, оставив позади обрушенные палатки и горы трупов. Сельджуки быстро пришли в себя. Те, кому повезло расположиться лагерями в тылу, успели облачиться в доспехи и выстроиться. Кыпчаки, успев к тому времени изрубить едва ли не половину султанского войска, теперь с каждой минутой замедляли своё продвижение. Всё чаще на их пути вставали полностью вооружённые, готовые к сопротивлению отряды, и вскоре, воодушевляя так и не сломленных мусульман, в утреннем воздухе раздался крик: «Аллах Акбар!» Диск красного солнца уже достаточно приподнялся над горизонтом, и его лучи отразились на шлемах воинов, которые в тесных рядах, перейдя в рысь, мчались навстречу, ведомые эмиром Марди. Конные ряды сшиблись, протыкая коней и всадников копьями, сбивая тех и других оземь и безжалостно топча копытами, а со спин вступивших в схватку воинов уже нахлынула вторая волна конских и человеческих тел, за ней третья, и вскоре выжившие смешались, продолжая рубиться в неимоверной тесноте, часто не имея возможности повернуть коня вспять.

Царь Давид обозревал поле сражения с невысокого холма. Он не скрывал довольства от ожидавших рядом придворных: степняки успешно убивали степняков, что не могло не радовать грузинскую знать. И те, и другие были чужды горцам, и большой разницы в них они не видели: просто одни из сражающихся были мусульманами, а другие — ещё нет. Больше того, воевавшие на их стороне кочевники бились за обещанную награду, и чем больше наёмников останется на этом поле, тем меньшему их числу придётся платить! Давид повернул голову к ожидавшему рядом Вахтангу и спросил:

— Как думаешь, осилят огузов наши кыпчаки?

Советник пожал плечами и внимательнее вгляделся в разыгравшуюся перед ними драму. Всё поле сражения окуталось клубами пыли. Если в самом центре его шла интенсивная рубка, то по краям всё чаще наблюдались короткие стычки с продолжительной перестрелкой между ними. Обе стороны отлично владели луками, и успешно использовали своё умение.

— Смотри, государь! — наконец произнёс Вахтанг. — На правом фланге сельджуков всё больше, и с тыла подходит свежее подкрепление. Мало кыпчаков перед ними, не устоять им перед решительной атакой.

Действительно, противник, накопив силы на правом фланге, имел здесь явное преимущество перед обескровленными отрядами кыпчаков, что тонкой лентой растянулись перед ним. Но сельджукские всадники не торопились переходить в наступление. Грузины вгляделись, и вскоре стало очевидно, что враг, используя образовавшийся выступ, готовит удар во фланг продвинувшимся в центр кыпчакским ударным отрядам. Обстановка накалялась с каждой минутой, и Давид потемнел лицом.

— Гонец от хана! — послышался крик от подножия холма, оттуда, где скопились в ожидании команд азнаурские отряды.

На холме, на взмыленном гнедом коне, показался всадник. Кыпчак подскакал к оживившейся знати и во всеуслышание, надрывая горло, передал послание Тугоркана.

— Пора, царь! — прокричал он. — Верховный хан ждёт, когда отправишь ты тех воинов, что под рукой неверных тебе азнауров! Сейчас самое время!

Действительно, время назрело, и это понимал не только фактический командующий. Правый фланг выдавался в том месте, где накануне намечен был предательский переход изменивших царю отрядов. Хан торопил, и приходилось придерживаться договорённости. Давид кивнул своему советнику, и тот поскакал, торопясь отдать приказание, а царь знаком подозвал ожидавшего неподалёку Балдуина Иерусалимского.

— Как только поскачут наши, выступай со своими рыцарями вслед, — сказал он. — Остановишься на намеченном рубеже и жди, как договаривались.

— Посмотри вперёд, Давид! — хмуро возразил Балдуин. — Если твоим всадникам удастся увлечь за собой эту массу, то моим двум сотням придётся противостоять тясячам! Не правильнее ли будет заступить им путь вместе, ведь под твоей рукой здесь пятнадцать тысяч!

— Отбрось сомнения, храбрый Болдуин! — произнёс царь. — Твоя задача — вместе с моими витязями выманить огузов на себя. Там, в низине, что вон за той рощей, притаился резерв Тугоркана. Как только оторвутся преследователи от своих, кыпчаки ударят во фланг, а там вступлю в дело и я! Ты же, как только увязнут сельджуки в схватке с кыпчаками, отступай обратно, ведь сейчас твои рыцари — самая верная моя опора!

Вскоре дальний край скопившихся у холма грузинских тысяч пришёл в движение, и несколько сотен принуждённых к атаке всадников гурьбой поскакали к месту битвы. Вслед неспешным шагом выдвинулась рыцарская конница, за ними последовали все две тысячи оруженосцев и вооружённых слуг. Грузинские всадники наконец достигли места схватки, кыпчакские лучники расступились, и сотни копий пронзили грудь не ожидавшим подвоха мусульманам. Как и предвидел Тугоркан, месть за предательство настолько овладела сердцами тюркютов, что они, воспылав гневом, уже не слышали команд своих начальников. Воины легко опрокинули грузинских витязей вспять и погнали прочь. Теперь все отряды, подготовленные для удара во фланг основных кыпчакских сил, оказались вовлечены в преследование. Тщетно эмир Хилла пытался остановить их, надрывая осипшее горло и приказывая горнистам трубить отступление: разъярённые воины не слушали его. Когда же пред их очами предстали выстроенные в боевой порядок западные рыцари, по несущейся лаве воинов пронёсся боевой клич. И вот, когда их копья почти касались спин удиравших грузин, когда уже рукой подать до опустивших забрала рыцарей, справа ударила выстроенная в боевой порядок конница Тугоркана. В сотне метрах от рыцарских шеренг завязалась жестокая сеча, но они не спешили вступать в бой. Нет, верный рыцарской чести Балдуин Иерусалимский не стал бежать вдогонку не сбавляющим ход давидовским витязям, но и не устремился вперёд, торопясь на помощь выручившим его союзникам: его крестоносцы не сделали ни шага. Они просто сидели на крепких конях, сжимая в руках тяжёлые щиты, и смотрели.

Четыре резервные тысячи, ведомые Тугорканом, смяли беспорядочную толпу сельджуков, успев выбить из сёдел их треть, но увязли, столкнувшись с остервенелым сопротивлением последних, а через малое время уже вели бой, со всех сторон окружённые напирающей массой бесстрашных воинов. Несмотря на понесённые потери, враги продолжали превосходить в несколько крат, но царь Давид всё не отдавал приказа. Пятнадцать тысяч всадников оставались на месте, словно не видя бедственного положения гибнущих в неравном бою кыпчаков.

— Почему мы не атакуем, дядя? — спросил Вахтанга племянник, едва удерживая на месте застоявшегося скакуна.

Он сильнее натянул поводья и наконец заставил своего коня успокоиться. Дядя окинул взглядом бьющиеся совсем рядом тысячи и ответил, усмехаясь:

— Рано атаковать, Реваз! Давид хороший стратег, доверься ему!

Юноша тяжело вздохнул и устремил взгляд на сражающихся.

— Как я желаю сражаться там, а не стоять здесь в ожидании, когда решится исход битвы! — воскликнул он.

— Зачем торопишься, мальчик мой! — назидательно заметил старый воитель — Горячность — плохой помощник!

— Как мне не горячиться, дядя! — возмущённо крикнул юноша. — Прошла неделя после того, как мой благословенный отец погиб в битве, а я, владея верными воинами, так и не отомстил до сих пор, не убил ни одного врага, не имея возможности действовать из-за проклятой нерешительности Давида!

— Отомстишь! Обязательно отомстишь, мой витязь! — спокойным тоном ответствовал мудрый Вахтанг. — Когда поступит приказ, ударим на этих безбожных варваров и изрубим столько, что и небо покраснеет от их крови!

— Когда он поступит, этот приказ! — возразил Реваз. — Да и что за радость мстить, рубя бегущих! Наша Родина стонет под копытами вражеских коней, а мы спокойно смотрим, как сражаются вступившиеся за нас наёмники! Хватит ждать, дядя, я веду в бой своих воинов, не медля и минуты!

— Остановись, глупец! — прокричал Вахтанг уже вдогонку скачущему к своей дружине Ревазу, но тот только пришпорил коня.

Азнаур, поняв, что ему не воспрепятствовать порыву племянника, бросился к выжидавшему на прежнем месте царю, но едва он приблизился к нему, как услышал топот копыт. Восемь сотен всадников мчались на врага, полные решимости принять смерть, но сохранить честь. Они, с юным Ревазом во главе, достигли спешно выстроившихся перед ними сельджуков и под ливнем выпущенных ими стрел ударили в копья, идя на помощь отважно сражающимся кыпчакам. Те пробились к ним встречным броском и под ударами сабель развернулись, выстроившись в боевой порядок, готовые снова атаковать. Сеча продолжилась, но теперь сельджуки не рисковали окружать объединённый отряд, опасаясь повторного удара со стороны давидовского войска. Реваз, в иссечённом саблями шлеме, выстроил остатки своих витязей на кыпчакском фланге. Он искал глазами Тугоркана, но не мог его найти в общей массе воинов. Видимо, тот, против традиции, давно уже рубился в первых рядах. Несмотря на понесённые потери, сельджуки здесь всё ещё имели преимущество и не намеревались отдавать инициативу в руки своих степных собратьев. Они, пользуясь короткой передышкой, перегруппировались и снова двинулись в наступление, но уже не той беспорядочной массой, как прежде. Пронзительно заверещали сигнальные рожки, и по рядам всадникам разнёсся боевой клич. Туча стрел вознеслась в воздух и просыпалась густым дождём, осыпая оба войска, и тысячи воинов сшиблись в новой схватке. Сельджуки без особого труда опрокинули грузинские сотни, но те, всё ещё оказывая сопротивление, удерживали хотя и сильно просевший, но так и не смятый фланг. Кошевой соседнего кыпчакского отряда, видя отчаянное положение своих союзников, под жестоким натиском врага сумел вывести из боя одну из довольно поредевших сотен и бросить её на выручку. Отряд кыпчаков потеснил насевших на грузин сельджуков, тем самым убрав угрозу охвата с фланга. Реваз рубился среди своих и кыпчаков на израненном коне, сжимая в руке скользкий от крови меч. Он не знал, чья это кровь — его или чужая. Сражаясь, юный витязь успел достать троих, но его доспехи тоже испытали мощь сельджукских сабель и боевых топоров. Внезапно конь под ним рухнул на колени и пронзительно заржал. Очередная стрела впилась ему в шею, глубоко войдя в плоть, и молодой азнаур вылетел из седла. Упав на скользкую траву, он тут же вскочил на ноги, боясь быть растоптанным, и едва увернулся от топора пронёсшегося совсем рядом всадника.

— Сюда! — крикнули ему откуда-то сзади.

Реваз обернулся, и в тот же миг удар копья снова сбил его на землю. Тело пронзила боль, но быстро прошла. Он сделал усилие, пытаясь подняться, но не смог. Над ним то и дело мелькали копыта коней, рядом валились тела своих и врагов, но этого Реваз уже не видел.

Потеряв своего храброго предводителя, остатки грузинских сотен попятились, но в это время, далеко отсюда, в самом центре кипевшего по всему полю сражения рухнул стяг с двуглавым орлом. Хан Боняк с горсткой своих воинов, пробившись к ставке Иль-Гази, поверг наземь его знаменосца и едва не пленил самого эмира. Над ставкой врага гордо взвилось жёлтое полотнище с устремившимся к добыче соколом, и воодушевлённые успехом кыпчаки усилили напор. Через считанные минуты всё сельджукское воинство оказалось разрезанным надвое, и стало ясно, что сражение ими проиграно. Гордые кыпчаки в который раз доказали, что не зря носят звание самых сильных воинов не только в Европе, но и по всему Средиземью. К этому времени они, пролив реки своей и вражеской крови, уже стали преобладать на поле боя, и сражение всё больше напоминало истребление врага. Мусульмане, не желая признавать поражения, ещё отчаянно сражались, но это было отчаяние обречённых.

Давид, вглядываясь в развёрнутую перед ним картину битвы, понял, что ещё немного, и там наступит развязка. Не мешкая, он заставил коня проскакать несколько метров и выхватил из ножен меч.

— Вперёд, мои витязи! — прокричал царь и вытянул руку с клинком в сторону завершающегося сражения. — Вперёд, за великую и благословенную Грузию!

На холме и под ним раздались команды, и вся пятнадцатитысячная масса всадников пришла в движение. Она, набирая скорость, понеслась вперёд, туда, где доблестные союзники, превозмогая последнее сопротивление сельджуков, уже обращали их в бегство.

Когда солнце взошло в зенит, с армией султана было покончено. Победа нелегко досталась кыпчакам. Из всех вступивших в сражение степняков погибла треть, а добрая половина оставшихся в живых была настолько изранена, что нескоро ещё могла возобновить своё участие в боевых действиях.

— Сколько вас было на заре, до нашей атаки? — спросил Тугоркан подведённого к нему пленного.

Стоявшие рядом Боняк и Атрак молчали, с любопытством разглядывая воина. С него уже успели снять доспехи, но порванное в нескольких местах одеяние выдавало знатного начальника.

— Сто восемьдесят тысяч, — ответствовал тот твёрдо, глядя исподлобья.

— Откуда тогда сведения о трёхстах тысячах? — удивился Тугоркан, оглянувшись на других ханов.

Боняк красноречиво усмехнулся, и за двоих ответил Атрак.

— У страха глаза велики! — заметил он. — Да и надо же грузинам как-то оправдаться перед своими женщинами. Одно дело, когда бегут от ста восьмидесяти, другое — от трёхсот!

— Из свиты эмира? — поинтересовался Тугоркан у пленного.

На допрашиваемом не было ран, и он решил, что в плен его взяли при бегстве, но никак не в бою. Тугоркан, как и многие из его соплеменников, не раз оказывал услуги Византийской империи, добывая золото саблей, и имел возможность составить мнение о тех разодетых вельможах, что в избытке окружают высоких сановников. В глазах Тугоркана проступило презрение, и он обратился к своему воину, ожидавшему за спиной допрашиваемого:

— Как взял?

— В бою, — ответил тот. — Под ним рухнул конь, но он бился пешим. Я его арканом на скаку взял, пока он от других отбивался.

Хан снова взглянул на пленного, но теперь уже совсем другими глазами. Как оказалось, перед ним стоял командир тех двенадцати тысяч, что, сломав строй, бросились вслед обещавшим перебежать на их сторону грузинам. Он бился храбро, и, конечно, не его вина в том, что сейчас он, живой и здоровый, стоит со связанными руками здесь, когда его воины уже спят вечным сном. Полководец опустил голову и некоторое время молчал, размышляя. Затем он поднял взгляд на воина, пленившего этого военачальника.

— Какой выкуп ты ждёшь за него? — спросил он.

Воин назвал сумму, и Тугоркан сказал:

— Я выплачу тебе. А сейчас освободи ему руки!

Он обратил лицо к пленному и громко, чтобы слышали другие ханы, кошевые и стоявшие рядом воины, произнёс:

— Ты свободен! Возьми любого из моих коней и скачи к своим — тем, что успели унести ноги. Скажи эмирам и султану, что пока кыпчаки здесь, Грузия под надёжной защитой!

Освобождённому сельджуку подвели коня, но тот не торопился вскочить в седло. Он перевёл взгляд с затёкших кровью, только что освобождённых от пут рук, на стоявшего напротив Тугоркана.

— Тебе надлежит знать тех, за кого сражаешься! — сказал он. — В обычаях этого народа искать покровительства и предавать своих покровителей при удобном случае, ища себе других хозяев. Когда-то они звали наших дедов к себе, ища защиты от горцев, что поднялись против притязаний грузин, затем вошли в состав великой империи наследников достойного Сельджука, теперь же говорят, что мы — никем не званные захватчики, и терзают султанат со спины, когда он занят большой войной с дикими и алчными носителями креста. Что скажут о вас через полвека, и не станете ли вы первыми врагами тем, за кого сегодня проливали свою и чужую кровь?

Воин не стал ждать ответа. Уже сидя на коне, он крикнул:

— Подумай над моими словами, великий хан!

Удар камчи заставил коня всхрапнуть и понести чужого седока прочь, оставляя позади задумавшихся над его словами кыпчаков.

А в это время в грузинском лагере готовились к пиру. С гор гнали отобранный у крестьян скот, а посланные Давидом команды рыскали по оставленным сельджуками селениям, собирая то, чем не успели поживиться они. Вахтанг вместе с другими азнаурами вышел из царского шатра, испытывая двойственное чувство. Его, как и других, переполняла радость от выпавшего на долю сельджуков поражения, но она омрачалась гибелью племянника. Он с содроганием представил глаза своей сестры, ещё недавно потерявшей мужа, а теперь и единственного сына. Что он скажет ей, когда…

— Вахтанг! — вдруг окликнул его женский голос, который сейчас он меньше всего хотел бы слышать.

Чуть промедлив, азнаур обернулся и развёл руки, торопясь навстречу сестре.

— Хатуна! Как ты здесь?! — воскликнул он, мучительно размышляя, как сообщить ей страшное известие.

Но сестра уже знала о гибели сына. Он понял это, увидев её скорбные, заплаканные глаза и дрожащие губы. Женщина бросилась брату на грудь и зарыдала, давая волю слезам. Вахтанг что-то говорил, успокаивал её, прекрасно осознавая бесполезность своих слов, но Хатуна вскоре взяла себя в руки.

— Как это случилось? — спросила она, отстраняясь.

Князь глубоко вздохнул.

— Молод он был, неопытен и горяч! — произнёс он голосом, полным скорби. — Мы сражались плечом к плечу, но не уследил я за ним! Всё в руках Господа, особенно в жестокой сече! Не успел я, сестра! Собой бы от стали закрыл, но не успел!

Голос его дрогнул, и Вахтанг отвернулся, скрывая опечаленное лицо. Сестра снова обняла брата и застыла, не произнеся больше ни слова. Не зря накануне у неё так ныло сердце! Не зря она спешила, торопя возничего, не зря! Многих, дорогих сердцу людей потеряла она за последний месяц: сначала в занятом врагами Тбилиси убили отца, мать и многих других родственников, затем погиб муж, и теперь, не успела она снять траур по погибшим, её единственный сын. На всём свете у неё остались только дочери и брат, который благодаря Богу сегодня уцелел в битве!

Упредив заход солнца, похоронили павших, и Давид пригласил ханов и кошевых на пир. Прямо под открытым небом накрыли столы, и на расставленные скамьи расселась грузинская знать. Когда количество тостов перевалило за десять, развязались языки. Хвалили победоносного царя, своих товарищей и себя. Пили за победу и удачу, что позволила им одержать её в столь трудном и много решающем сражении. Кыпчаки молча уплетали разложенные перед ними яства, не понимая произносимых на грузинском языке речей.

— О чём они? — спросил Тугоркан Атрака, успев насытиться.

Тот, сражаясь на стороне Давида не первый месяц, уже стал понимать язык своего зятя.

— Похоже, хвалятся своей победой. Давид вот только что провозгласил, что наскок азнауровских сотен — его личная задумка, которую он готовил задолго до битвы, что сами азнауры вели переговоры с огузами по его приказу, и что их атака принесла победу всему грузинскому войску.

Боняк, не взирая на очередной тост, произносимый каким-то азнауром во славу царя, презрительно расхохотался, и тостующий замолчал.

— Крепкое вино! — поспешил заметить Атрак по-грузински, давая понять, что хан просто перебрал лишнего, и застолье продолжилось своим чередом.

— Вот ведь какие умники! — восхитился Тугоркан. — Под стать нашим сказителям: на ходу придумывают!

— Это ещё что! — поддакнул ему Атрак. — Посмотрим, что они через десяток лет петь будут!

Один из князей поднялся и затянул песню. Её подхватил дружный хор, и под сладкие звуки чонгури в сгущающиеся сумерки вознеслись высокие голоса. Пели о так любимой Грузии, о её равнинах и холмах, горах и реках, её красоте и неповторимости. Петь в Грузии умели всегда.

Наутро, когда поднявшееся солнце озарило белёсые вершины дальних гор, в ставку Тугоркана прискакал Кубар. Последние сутки он не покидал седла, не останавливаясь даже на ночлег, и теперь, едва не загнав коня, стоял перед ханами, глядя на них воспалёнными от бессонницы глазами. Воин уже передал послание Сырчана и ждал ответа, но Тугоркан не спешил.

— Что скажешь, славный Атрак? — спросил он прежде, обращаясь к царскому зятю.

— Пока здесь война, нет мне пути назад! — хмуро заметил хан. — Мой народ со мной, и много воинов моих пало в сражениях с огузами! Уйдём сейчас, до полного поражения врага — кто заплатит обещанное золото, кто принесёт их долю семьям?

— А что скажешь ты, мой верный товарищ? — обратил Тугоркан свой взор к Боняку.

Тот пожал плечами и беззаботно бросил:

— Атрак прав: обидно после такой трудной победы возвращаться в степь с пустыми руками! Только хотел бы я взглянуть на лица русских князей, появись мы перед ними! Особенно ты, Тугоркан! Слыхал я, что Святополк, после нашего отступления из-под Киева, повсюду разнёс весть о решающей победе. Даже признал в каком-то обезображенном трупе тебя и рыдал над ним, словно над телом любимого тестя!

— А что моя дочь?

— Не знаю! Надо думать, горюет.

Тугоркан вздохнул. У него их было две. Одну — старшую — он выдал замуж за Великого князя, желая мира с Русью. Но надёжного мира так и не вышло, а дочь, наверное, до сих пор тоскует по родным степям под косыми взглядами ненавидящих её людей! Каково живётся сейчас его любимице? Тяжёлые думы камнем легли на встревоженную душу, но хан прогнал их. Он хмуро взглянул на Кубара и произнёс:

— Зря ты скакал, пересекая бескрайние поля и крутые склоны гор, зря загонял коней! Нет больше места мне в родной степи! Те, за кого проливал я свою кровь, отвернулись от меня, и народ мой, тогда оказавшийся один перед лицом сильного врага, в поисках счастья теперь здесь.

— Тебя не поддержала знать, но Степь по-прежнему видит в тебе верховного хана! — возразил Кубар. — И заявила об этом, отдав в твой поход всех своих воинов!

— Они мои на войне! Но в родных кочевьях их голоса слабы в сравнении с теми, кто сейчас у власти! — отвечал хан.

Кубар ещё простоял, в ожидании, но скоро понял, что сказано всё. Он взглянул на своего вымотанного долгой дорогой коня и снова обратился к Тугоркану.

— Дай мне свежего коня, сейчас же поспешу обратно в надежде успеть к… Помочь своим!

— Оставайся! — предложил хан. — Что тебе в чужих родах? Твоя орда здесь, а с ней и твой кош. Правда, другой кошевой там у власти, но разве не найдётся место батыру на войне?!

— Прости, хан! — отвечал воин. — Когда я, залечив раны, вернулся с Руси, меня приняли в чужом роду, ибо я одного народа с ними. Как я брошу тех, кто в тяжёлое время приютил меня?

Тугоркан не нашёл, что возразить, и некоторое время молчал, отвернув лицо в сторону.

— Дайте ему лучшего коня из моего табуна! — наконец приказал слугам хан и повернулся к своей юрте. — И кумыса мне, да побольше! Идём в юрту, славные ханы. Пришла пора отведать нашего питья вместо той виноградной водицы, что подносят нам новые друзья!

Ханы ушли, и теперь вместо них гонца обступили кошевые, торопясь с расспросами, но он не мог уделить им много времени. Кубар снял заседельную суму и взялся за седло, но задержался, отстёгивая пряжку ремня. Он вспомнил ещё одно поручение хана Сырчана, которое пришло время исполнить. Через минуту воин уже перешагивал порог юрты, держа в руках пучок степной травы. Он положил его у ног сидящего на ковре хана и сказал:

— Вот последний наказ готовящихся к последнему бою ханов. Если Тугоркан откажется возвращаться в родную степь, то пусть этот ковыль напомнит ему о ней в далёкой земле!

Хан взял в руки ковыль и перевёл взгляд на потупившихся Атрака и Боняка. Кубар же, исполнив последний наказ, повернулся, собираясь покинуть юрту. Но едва он взялся за полог, как услышал резкий окрик: «Стой!» Воин обернулся и не узнал Тугоркана. Его глаза увлажнились, а лицо от прилившей крови стало пунцовым.

— Стой! — повторил он дрогнувшим голосом. — Мы возвращаемся назад, в родные степи. Лучше на своей земле костьми лечь, чем на чужой в славе быть!

После обеда остатки кыпчакской орды двинулись в обратный путь. За Тугорканом последовал и Боняк, но Атрак решил закончить начатое дело.

— Не могу я оставить зятя в тяжёлый час! — сказал он. — Брошу его — обреку на гибель и дочь, и Давида, и весь народ его!

— Оставайся! — сказал Тугоркан. — И после окончательных побед сдери с него золота втрое, получив и за нас с Боняком тоже!

Переход предстоял сложный, и тяжелораненых оставили на попечение атраковских сородичей. Под рукой ханов едва набралось семь тысяч способных к бою воинов, но никто из них не сомневался в победе. Они готовы были сражаться, невзирая на силы выступившего из Руси врага, и одна только мысль терзала всех: успеть вовремя! Вскоре две орды растянулись на многие вёрсты, вздымая пыль предгорных равнин до самого солнца, что так щедро обогревало покрытые лесом склоны гор и далёкую, но такую желанную степь.