Коллекционеры редкостей. Книга вторая

Ольга Кузьмина (2024)

Он — Йольский Кот. Гроза и ужас зимних ночей. И заядлый коллекционер редкостей. Они — манурмы. Змеи-оборотни, сотни лет незаметно живущие среди людей. Коллекционирование для них — стиль жизни и спасение от скуки. Однажды зимней ночью они решили основать заповедник для последних фэйри, с трудом выживающих в человеческом мире. Необычная живая коллекция привлекает внимание Йольского Кота, а магические артефакты, которые хранят последние фэйри, весьма интересуют Неблагой Двор, гоблинов и Дикую Охоту. Герои сумели пережить самые тёмные ночи года, но приключения продолжаются.

Глава 1. Снежная плесень

Снежок раскачался, оторвался от ветки и угодил прямо между ушей Баюна. Кот, не переставая распевать весеннюю серенаду, тряхнул головой. Снежок отлетел в сторону, отрастил ножки-прутики и заковылял обратно.

— Колобок, колобок, я тебя съем, — проворчал Серый Волк, придавив снежок лапой.

Баюн недовольно покосился на приятеля. Нашёл время смешить! Вот когда деревья снова станут зелёными, тогда и посмеёмся. А пока… Он запел громче, выводя такие рулады, что Соловей-разбойник удавился бы от зависти. Только где он теперь, Соловушка-то? Под каким сугробом окоченел? А ведь говорили ему: не пей, козлёночком станешь… В смысле, последнего ума лишишься! Не послушался.

Баюн перевёл дыхание и слизнул некстати навернувшуюся слезу. Серый Волк с шумом разгрыз снежок.

— Жри снег, помогай весне! — Он облизнулся, прицельно оглядывая ближайшие ветки.

— Пузо лопнет, — буркнул Баюн. — В лесу этой пакости больше, чем шишек в урожайный год. Застудишь нутро, я тебя, дурня, лечить не буду.

— Нет, ты послушай, я дело говорю. Весну звать — это, конечно, правильно. Но в наше время помощники всем нужны, даже весне. Давай я за этим смотаюсь… ну, ты знаешь. Который всё глотает, не жуя. Я быстро — одна лапа здесь, другая там.

— Сказала лисица, угодив в капкан! — глумливо хихикнули с дерева. Очередной снежок врезался Волку в лоб.

Серый зарычал, подпрыгнул и сорвал с ветки разом три снежка. Ещё недозрелых, безглазых.

— Свяжешься с Проглотом, я тебя самого съем! — рявкнул Баюн. — Заткнись и не мешай!

Он завыл на манер самца рыси, завидевшего подругу с соперником. Серый зажал уши лапами. Время, когда у рысей гон, Волк считал за худшее в году. Баюн однажды сравнил вопли лесных котов с банши. Но Серый не сомневался, что заморским плакальщицам далеко до таёжных рысей. Да и не осталось, говорят, банши. Перевелись все.

Уходит Старый Народ, оставляет после себя пустоту. А мир, он пустоты не терпит. Вот и лезет отовсюду иномирная погань, вроде этой снежной плесени! Весь Заповедный лес затянула. Май на носу, а снег и не думает таять. Сугробы намело дубам по колено, берёзам по макушку. Наст слежался тяжёлый, душный. Сугробы-гробы всему живому.

Ещё месяц зимы и Леший из спячки не выйдет, усохнет, в труху рассыплется в своей берлоге. А медведи с голодухи передохнут. И рыси в этом году не вопили. Один Баюн за всех старается… А что это тихо стало?!

Волк вскочил и налетел прямо на Баюна.

— Очумел?! — Кот тряхнул приятеля за шкирку, как щенка. — Всё, выманил я эту мразь! Теперь бежим. И не оглядывайся!

Ледяной наст шевельнулся под лапами, словно шкура потревоженной твари. Очень большой твари.

Они мчались по лесу — родному, знакомому до последней сосенки, но ставшему в эту бесконечную зиму чужим. С деревьев шипели снежки, срывались градом, больно били по спине, залепляли морду. Острые льдинки резали глаза, норовили пробраться внутрь — в кровь, в сердце. А за спиной нарастало жужжание, от которого ныли зубы и шерсть вставала дыбом.

— Не останавливайся!

Волк почуял рядом тёплый бок кота, ткнулся вслепую в длинную шерсть. Бежать стало легче. А потом Серый споткнулся обо что-то, опрокинул Баюна, и они покатились кубарем.

— Замрите! — приказал знакомый женский голос.

Они застыли перепутанным клубком. Жужжание слышалось совсем рядом, вокруг, повсюду! Волку отчаянно хотелось зажать уши, но лапы придавило.

— Ш-ш-ш… — успокаивающе прошептал Баюн. — Она справится. Я бы и один осилил, но пусть порадуется. Быть нужным — это важно, Волчек. Это всего важнее, ты мне поверь.

От кошачьего тепла лёд в глазах таял, но Серый всё равно жмурился. Иномирных тварей он нагляделся за свою жизнь досыта, пусть теперь другие любуются, у кого сон крепче.

— На море-окияне, на острове Буяне… — женский голос то срывался на кашель, то снова набирал силу.

Волк знал, что особого смысла в словах нет, это просто способ сосредоточиться, отбросить лишние мысли, но всё равно повторял про себя знакомый заговор.

— Слово моё крепко! Ключ в замке, замок на дне морском!

Жужжание взвилось крещендо и оборвалось. Волк приоткрыл один глаз.

Яга сидела на земле, привалившись к колесу раздолбанного УАЗика. Запрокинув голову и беззубо улыбаясь, смотрела в стремительно яснеющее небо.

— Вот скажи, почему у тебя любая тачка за полгода в эту развалюху превращается? — проворчал Баюн, поднимаясь и встряхиваясь. — Даже меньше, чем за полгода. Я же тебе на Солнцестояние джип подарил! Где джип, я спрашиваю?!

Яга пошарила вокруг себя, подобрала выпавшую железную челюсть, вставила и подбоченилась.

— Ты на меня голос не повышай, котяра облезлый! На чём сто лет ездила, на том и ездить буду!

— Сто лет назад такой техники не делали.

— А я фигурально выражаюсь!

Волк отполз в сторонку. На опушке вовсю таял снег, самый обыкновенный, ноздреватый, как и положено по весне. Прямо на глазах вылезали из прели первоцветы. С деревьев капало. От зловредных снежков и следа не осталось.

«Живём!» — подумал Волк и бочком подобрался к УАЗику. Перебранка набирала обороты. Вот-вот Яга не выдержит, хлопнет дверцей и умчится, загоняя ту дурную сущность, которая у неё в двигателе обитает.

Волк тенью просочился в машину и устроился под сиденьем, прикинувшись ветошью. В тесноте, да не в обиде. Глядишь, не выгонит Яга, если напроситься к ней огород вскапывать. Земля-матушка, она силу даёт, если к ней со всем уважением. Надоело уже за Баюном тенью таскаться, пора встряхнуться и погань иномирную тряхнуть, как в былые времена…

Волк уплыл в сладкие мечты и даже не проснулся, когда взревел мотор.

Баюн проводил глазами подпрыгивающий на ухабах чуфырящий УАЗик и довольно чихнул. Последнее слово осталось за Ягой, вот и славно. Стало быть, не вышвырнет Серого из машины посреди дороги.

Кот вздохнул. Слабеет Волк, и чем дальше, тем заметнее. Ежели по уму, так пора сменить помощника. Но как сменишь того, кто стал частью тебя, к кому всем нутром прирос?

«Отдыхай, Волчек. Мы с тобой ещё повоюем».

Баюн развалился на пригорке, подставляя солнцу живот. Долгожданное тепло растекалось по телу, по всем жилам и костям, выгоняя застоявшийся зимний холод. Вот только зябкие думы солнечным светом не согреть.

Не поможет Волку отдых. Живая вода ему надобна, только на ней и держится последние сто лет. А воды всё меньше… Из трёх источников один остался. Тот, что был у Яги, до дна исчерпался, когда она во время гибельных войн раненых спасала. Второй источник Полоз хранил, да не сохранил. Как начали люди земные недра дырявить, змеиные сокровища разорять, так и утекла живая вода, смешалась с чёрной нафтой. А третий источник на Той стороне. Как говорится, близок локоть, да не укусишь.

Баюн почесал за ухом, припоминая, когда последний раз виделся с братцем. Выходило, что давненько. В прошлый раз, когда живая вода потребовалась, вороны за ней летали. Да и в позапрошлый раз тоже. А до того Волк бегал. Тогда он ещё не боялся по Обратной стороне мира гулять. А теперь и на Изнанку с неохотой заглядывает.

«Да, пора нам с братцем потолковать по душам…» — Баюн встал и потрусил по тропинке в лесную чащу.

Для людей путь на Ту сторону долог и труден — через Огненную реку, через Железные горы, через Туманную долину…

Баюн тряхнул головой. Умеют люди всё усложнят. Чем полжизни в мороках блуждать, всего-то и надо, что найти тень погуще, да принюхаться получше. Где сквозняком потянет, там и щель на Ту сторону.

Кот остановился, всмотрелся в тень между двумя вековыми елями. Пошевелил усами, переминаясь с лапы на лапу, и прыгнул.

***

«Мир — это плащ с подкладкой. Как полагается, есть у плаща Лицевая, иначе говоря, Эта сторона. Кое-кто называет Лицевую сторону Миром живых. Это верно. Имеется у плаща и Обратная, Та сторона. Кое-кто, особенно суеверный, называет Обратную сторону Миром мёртвых. А вот это не совсем верно. На Обратной стороне всякие встречаются, а жизнь — она и есть жизнь, с какой стороны ни посмотри. Мыслишь, стало быть, существуешь. Взять хотя бы Дикую Охоту… Впрочем, нет, эту свору лучше не трогать.

Между Той и Этой стороной — Изнанка. Её не видно и не должно быть видно никому — ни тем, кто на Той стороне обитает, ни тем, кто на Этой. Появляться во плоти здесь позволено только нам — тем, кто плащ от мышей охраняет. А мышам, к превеликому сожалению, ничьи позволения не требуются.

Какие мыши способны сожрать целый мир, спрашиваете? Лучше вам этого не знать, спокойнее спать будете.

В плаще имеются карманы. Внутренние, как бы вшитые, улавливаете? Все полые холмы, в которых обитают фэйри — это карманы. Из них, если уметь, можно попасть и на Ту сторону, и на Эту. А можно провалиться на Изнанку или наоборот — с Изнанки угодить в карман, но это если сильно повезёт. Больше шансов провалиться в Бездну.

Ах да, я ведь ещё про Бездну не рассказал!Бездна — это пустое место, до которого у Вселенского Ткача и его коллег руки не дошли.

Кто такой Вселенский Ткач? Да, пожалуй, следовало начать с него. Нет, он не бог, и молиться ему бесполезно, всё равно не услышит. Он из демиургов. Они ведь разные бывают. Есть такие, кто способен песней мир создать. Эти быстро управляются, но и миры получаются недолговечные — по вселенским меркам, разумеется. Есть каменщики — медленные, зато обстоятельные. Миры у них живут долго. А есть Ткач. Его творения — роскошные гобелены, ковры с хитроумными узорами или тёплые, удобные плащи. Самый, на мой взгляд, лучший вариант.

Как все эти миры в одной вселенной уживаются? А что в этом странного? Вот у вас в доме, небось, и ковёр есть, и картины на стенах, и плащ в шкафу, да ещё и музыка звучит. И всё это друг другу не мешает, верно? А Вселенная — общий дом.

Наш мир-плащ Ткач создавал не торопясь, вдумчиво, так что успел обзавестись помощниками. И вот тут-то начинается наша история.

Итак, жил-был Ткач и было у него три кота. Двое умных, а третий… не очень. Но речь не о нём пойдёт. Знаю-знаю, обычно сказки как раз о младшем недоумке рассказывают. Чтобы, стало быть, слушателям легче было себя с героем ассоциировать. Но я не сказочник. Я всё, как есть, рассказываю. Так вот, Ткачу коты не просто для компании требовались, а чтобы потом, когда он уйдёт, сотканный плащ от мышей защищать. Иначе прогрызут насквозь, и смешается Та сторона с Этой, ко всеобщей беде. Или швы повредят, да так, что весь плащ наизнанку вывернется. Это уже полный и безоговорочный конец — для всех.

Пока магии вдоволь было, плащ крепким оставался, мыши его прогрызть не могли, так по краешку кусали. И котам вольно жилось. А как начала магия иссякать, так и плащ стал ветшать. Вот тут пришлось нам всерьёз за работу взяться. Мыши плодятся быстро, и с каждым разом становятся всё умнее и крупнее, паскуды. У нынешних такие зубы… Смилодоны бы обзавидовались, если бы дожили. В общем, третьего брата мы лишились задолго до того, как люди устроили Первую гибельную войну. Теперь крутимся вдвоём. Ну, как вдвоём? С помощниками. Я Обратную сторону охраняю, а кузен мой — Лицевую. Братец наш младший, покуда жив был, шастал туда-сюда, негде подолгу не задерживаясь. Хотя знал, что смена климата вредна для здоровья. Как его звали? А он имена менял чаще, чем места обитания. Что тоже не свидетельствует о величине ума. В именах заключена сила. А если эту силу разбазаривать, скоро от тебя ничего не останется. Мы с кузеном тысячи лет свои прозвища не меняем. Он Баюн, а я — Йольский Кот…»

Я перестаю диктовать и смачиваю пересохшее горло молоком из миски с добрый таз размером. Низкий поклон матушке Грюле за то, что на мелочи не разменивается. Уж если делает посуду, так с размахом, от всей великанской души. Мои руки замирают над тетрадью в коленкоровом переплёте, терпеливо ждут, покачивая самопишущим стилосом.

— А что такое луна? — Брауни Мики отвлекается от плетения тростниковой корзины. — Её тоже Ткач сделал?

— Нет, сама приблудилась, а Ткачу понравилось, вот и оставил. В те времена на Луне ещё можно было дышать, и жил там один бродяга со своим зайцем.

— А сейчас?

— А сейчас от них даже пыли не осталось. Оно и к лучшему. Лунный Заяц, помнится, был безумнее Мартовского, а бродяга, судя по всему, Шляпнику приходился родным братом.

— Ты лучше про своего кузена расскажи, — встревает в разговор Редди. — Правда, что он лучший сказочник во всём мире?

— Один из лучших.

— Это с его друганом наш Ворчун дрался? — Она зубасто ухмыляется. — Жаль, я не видела.

— Только тебя там и не хватало. — Я киваю рукам, чтобы убирали тетрадку. Вокруг разочарованно вздыхают. Пока я диктовал, моя живая коллекция набилась в пещеру в полном составе. — А ну брысь отсюда! Делом займитесь. Чья очередь сегодня готовить?

Я смотрю на Редди.

— Не моя! — Она фыркает по-лошадиному. — Сами же просили, чтобы я не кашеварила.

Вот заноза в лапе! Всего три месяца здесь, а уже столько натворила, сколько другим за триста лет не успеть. И готовит прескверно. Впрочем, для пэка это в порядке вещей, эти фэйри отродясь одним сырым мясом питались.

— Флейтист с Ворчуном на болото пошли, — подсказывает брауни. — Должны скоро вернуться с добычей.

— На какое болото? Я их в Долину Блаженных послал, за яблоками!

— Да что яблоки, это разве еда? — Пэк снова фыркает. — А Ворчун сказал, что на болоте много вкусного: утки величиной с гуся, гуси с лебедя, а лебеди сразу жареные плавают. В яблоках. — Она облизывается.

— Плавают, значит? — Я медленно выпускаю когти. — И кто это у нас шутником-сказочником заделался, а?

Прежде, чем успеваю оглянуться, пещера пустеет, только в коридорах, ведущих в подгорный лабиринт, слышится шорох крыльев, топот ног и цокот копыт. Судя по скорости исчезновения и количеству беглецов, в розыгрыше участвовали все. Паразиты безмозглые!

— На болоте опасно, да? — Глаза Мики расширяются на пол-лица.

— Здесь повсюду опасно. Я вам об этом с первого дня твержу, а толку никакого! — У меня дёргается хвост и свербит по всему телу. Фантомные блохи, вот как это называется. Кузен мой где-то подцепил нервную болезнь, а она заразной оказалась.

— Ну, я им это припомню! — Редди сжимает кулаки. — Так, чего сидим? Бежать надо, спасать!

— Ты никуда не побежишь. — Я разминаю лапы. — Добегалась уже, хватит! Оставайтесь здесь, оба, сам разберусь.

Руки мои увязываются следом, приходится рыкнуть, чтобы отстали. Лишние свидетели предстоящей встречи с хозяином болота мне не нужны.

Не люблю волков! Ни настоящих, ни тех, кто в их шкуру рядится. Ежели ты Болотник, так и выгляди соответствующим образом — как ящер или змей, на худой конец. Но видать боги кого-то наказать решили: либо Болотника, лишив его разума, либо меня, как ближайшего соседа этого безумца! Назваться Болотным Волком — это же явный признак душевного расстройства. И даже тот неоспоримый факт, что ни один уважающий себя волк в трясине жить не станет, его не останавливает.

Бежать до болота недолго — спустился с Сумеречного хребта, перемахнул через пустошь с чёрным вереском, и вот уже под лапами становится мягко и слякотно. Отвратительное место!

Я принюхиваюсь, но могильного запаха баргеста не чую. Микаэля — тем более. Всё перебивает душный аромат орхидей. А видимость ещё хуже — испарения колышутся плотными занавесями, искажают и без того неустойчивую реальность.

— Волк! Выходи, разговор есть! Во-олк!

В ответ с мерзким звуком лопается пузырь, обрызгав мне лапы зловонной жижей.

— Да чтоб у тебя хвост облез и отвалился! Выходи, пёс болотный!

Это срабатывает. В трёх футах от меня ряска взрывается и в ореоле зелёных огней появляется Болотный Волк. Как обычно, выныривает только голова. С телом и, особенно, с хвостом, у него проблемы. Здоровая натура упорно сопротивляется приказам больной души и обрастать непрактичной шерстью, вместо чешуи, отказывается.

— Ах, какой гость! — Болотник щурит золотые глаза. — Пришёл полюбоваться моим садом? Самое время — орхидеи расцвели.

— Где мальчишка и баргест? — Спрашивать напрямик у нас не принято, но мне не до этикета, время поджимает.

— Вот что я скажу тебе, киса, — он скалит грязные клыки, — следить нужно лучше за своими питомцами. Кто в болото попал, тот пропал. Ты знаешь правила.

Огоньки разгораются ярче. Ну, понятно, Болотник предвкушает торговлю. Редкое для него развлечение. Дураков соваться в гиблую трясину в наших окрестностях исчезающе мало.

— Буду должен, — веско говорю я, снова нарушая неписаный этикет. — Если вернёшь обоих живыми и невредимыми.

Болотник вздыхает. От его разочарования огоньки гаснут.

— Ты сказал, я услышал. Забирай своих утопленников.

Он беззвучно исчезает. В прорехе зелёного ковра ряски снова бурлит, и прямо к моим лапам вылетает, выброшенный пинком, не иначе, баргест, а за ним — Микаэль. Я поскорее отступаю. Мои помощнички насквозь промокли и провоняли. И обоих тошнит так, что вот-вот наизнанку вывернет. Болотный Волк — щедрый хозяин, на тину не скупится.

— Вот вам и утки, и гуси, и лебеди в яблоках, — говорю.

— П-прости… — Микаэля трясёт. Свою накидку он где-то потерял, да и остальную одежду придётся выбросить.

Баргест молча прячет глаза.

— Бегом! — командую я. — И даже не заходите в пещеру. Где горячий источник, вы знаете. А потом отправляйтесь в карцер и сидите, пока не разрешу выходить!

— Там холодно… — хрипит баргест.

— Да неужели? — я картинно развожу передними лапами. — Так и было задумано, мой милый. Это место для наказания, а не курорт. Всё, бегом я сказал!

Надо отдать должное баргесту — хоть и держится на лапах с трудом, закидывает Микаэля себе на спину. Я провожаю их в отдалении, с подветренной стороны. Карцер для провинившихся у меня в нижнем ярусе пещер, там, где ледяные статуи на каждом шагу. Мальчишку я долго морозить не стану, а то ещё горло застудит. Но баргест отсидит полный срок. Может, хоть немного поумнеет.