Большая любовь майора Никитича

Ольга Липницкая (2024)

Майор Соколовский возвращается в родную деревню и встречает свою первую любовь. По странному стечению обстоятельств, именно в этот день с девушкой начинают происходить очень необычные, даже мистические вещи! И обвиняет она, конечно, того, кто нежданно — негаданно свалился на ее голову! Никитич теперь просто обязан во всем разобраться, чтобы спасти свое доброе имя, а заодно и первую любовь.

Глава 2

Никитич

— Да ты охренела! Ты кто такая?! Ты! Ты!.. — трясу головой, словно увидел привидение.

Передо мной тетка в тонком халате и плетеной корзиной на голове!

Ловлю ее за руку, скидываю корзину…

— Ты? Марийка? Ты?

Замираю, забыв отряхнуться.

Склоняюсь, всматриваясь в сбившую меня с ног женщину.

Утираю воду с глаз!

Марийка!

Точно она!

Так, стоп… Давай постараемся смотреть в лицо, а не… Кхм… Точно Марийка!

Она вцепилась в меня побелевшими пальцами и дрожит, причем, кажется, не от холода!

— Й-й-й-й-а! Я! Только не Марийка…. — она смотрит на меня испуганно. — Мария я…

— Эт ты другим Мария, — расплываюсь в широкой улыбке, подхватывая под талию шикарную женщину, схватившую меня мертвой хваткой. — Мне ты всегда будешь Марийкой, — переставляю ее на сухой берег. — Или не узнала?

Я нагибаюсь к поваленному дереву, на которое бросил свой рюкзак, накидываю ей на плечи куртку.

— Ну? — стягиваю полы куртки так, чтобы было не видно грудь, наверное, шестого размера. — Представь меня без бороды и без седины! И на красном велике “Тисса”!

— Андрей! — округляет она свои и без того громадные глаза. — Андрюха? Соколовский! Ты?

— Я, — довольно выпячиваю грудь.

Но та, кого я привык звать Марийкой, вдруг меняется в лице, ее глаза сужаются, губы сжимаются в тонкую линию…

— Ах ты…. Значит, это ты?

Да что за черт? Что творится-то?

К счастью, тело, не думая, на автомате уворачивается от пощечины!

А в голове мелькает лишь одна мысль: “Вот так порыбачил!”

.

Марийка

— Поставь меня на место, я сказала! — вырываюсь, пытаясь пнуть этого громилу. — Поставь, где взял! — ухитряюсь шлепнуть его рукой по спине, но я в его куртке, которая мне сильно велика, поэтому удар получается так себе.

— Да ты обалдела что ли? — уворачивается он от очередного моего замаха и отскакивает в сторону. — Ты чего творишь! Двадцать лет не виделись, и на тебе!

— Двадцать лет не виделись? — рычу. — А вот то, что у меня там на кухне, это не ты? Любитель рыболов!

— И не любитель, между прочим! — обиженно сопит шикарный мужик, в котором я с трудом узнаю Андрея.

— Значит, точно ты! — шиплю ему в лицо. — Больше некому!

— Точно я что? — смотрит он на меня разъяренным, но пытливым взглядом.

В этом весь Андрюха!

Он умный! Всегда что-то придумывал! И всегда что-то коварное!

Я не знаю, как он устроил это шоу с посудой, но вот то белое, расползшееся по всему дому, это точно он! Больше некому!

Я ругаюсь, шиплю и плююсь, пытаюсь его пнуть! А он!

А он вдруг обхватывает меня в кольцо из крепких рук, прижимает к широкой груди…

— Угомонись и объясни, что на тебя нашло!

И мне вдруг совершенно не хочется больше брыкаться…

— Вон там, у меня на кухне, — смотрю на него жалобно. — Ты хочешь сказать, что это не ты?

.

***

— По-твоему, я спустя восемнадцать лет приехал в деревню, чтобы сделать вот это?

Мы стоим в моем доме, смотрим на кишащее белое месиво.

Это похоже на макароны! Как суповая трехминутка, только толстенькая. И… шевелится!

Эта масса кишит и медленно расползается по кухне!

И уже немного по коридору…

И…

О-о-о-ой…

Поворачиваюсь к Андрею, смотрю на его обалдевшее лицо. И, подавляя приступ тошноты, я вынуждена признать, что мысль идиотская!

— Слушай, ну… — сглатываю, отворачиваюсь. — Ну это ж ваши рыболовецкие штучки!

— Опарыши, — ухмыляется он, — оптовая партия! — вскидывает бровь. — Я наберу себе в ведерко?

— Да хоть всех! — ору, смахивая слезы.

— Не, всех мне много, — тянет он расстроенно, — их же даже не заморозить, — выглядывая в сенцы, — но убрать тебе помогу, а то, судя по твоему лицу, тебя сейчас сверху на них вывернет, тогда вообще кухню не отмоешь!

— Как романтично! — язвлю я.

— Ага! — довольно отзывается он из прихожей. — Цени! Эт че? Веник? — появляется он в кухне, сжимая охапку можжевеловых веток.

— Поставь! Это для работы! — выхватываю.

— Забавная у тебя работа, — хмыкает.

А я скрываюсь в кладовке и возвращаюсь с ведром, совком, щеткой…

— Андрей, — тяну жалобно, — помоги мне, правда, — хмурюсь, — я не могу!

— Давай! — хмыкает чуть высокомерно, забирая у меня из рук ведро. — Сказал же, помогу! Дай еще пакетик, я себе наберу! Хорошеньких тебе подкинули! Жирненьких!

— Андрей!

— Че?

— Ты можешь… — задыхаюсь. — Не вдаваться в подробности?

— Че-то ты, — хмыкает он, не оборачиваясь, — излишне нежная для деревенской жительницы! Или ты тут как и я? — оборачивается. — Наездами?

— Я? — хлопаю глазами. — Нет. Живу. Постоянно! Уже года три…

Как бабулю похоронила. Но об этом не хочу сейчас.

— А ты?

— А что я? — пожимает плечами этот великолепный образец самца рода человеческого. — Я живу в городе, — говорит, словно нехотя. — Сюда на рыбалку иногда приезжаю, — переводит на меня взгляд, тоскливо вздыхает, — от суеты отдохнуть.

И я почему-то чувствую себя виноватой… Утро ему испортила своим ором.

Опарыши опять-таки эти…

— Слушай, — запахиваю на груди шаль поплотнее, — давай я тебя хоть завтраком накормлю.

.

Никитич

Вожусь на кухне дома, в котором не был восемнадцать лет.

Восемнадцать лет!

Восемнадцать долбаных лет я не видел Марийку!

А последние лет восемь даже не вспоминал!

Ну если только так. Иногда. Ночами. Исключительно во сне.

И вот сейчас она стоит рядом, а мне даже опарыши фантазировать не мешают!

Какая стала!

Шика-арная!

Грудь, бедра! Все при ней! И талия при этом тонкая! Потрясающая! А какие глаза? Как сверкают!

Марийка!

Маша — Маша — Простокваша!

Что ж ты меня не дождалась-то?

Блин!

Аж под ложечкой засаднило.

Не дождалась. Я в армию ушел, а она — во все тяжкие!

Дружок мой, брат ее, мне тогда написал. Мол, о Марийке лучше забудь. Не выйдет с ней ничего путного…

Ну я и забыл… Остался служить, потом ушел в органы.

Сейчас я для большинства тех, кто меня знает, майор Никитич!

А для нее вот Андрюха! Никто так больше не зовет! Выходит, только она!

И драться со мной пытается!

Смешная!

Хотя! Пусть дерется… Будет повод ее утихомирить — перевожу взгляд на роскошное тело хозяйки дома — повоспитывать…

— Ну, хозяйка, — завязываю в узел последний пакет, — принимай работу.

Аж жалко выбрасывать такое богатство!

Кто ж разорился?

Я шесть ведер и три пакета собрал. Ну и себе коробочку. Если им воздуха дать, то в холодильнике до следующих выходных долежат.

— Ты, может, — киваю на пакеты, — кому из соседей отнесешь, кто птицу держит. Че, червяк и червяк…

— Ты с ума сошел?! — таращит на меня свои громадные черные глаза. — Ты представляешь, что обо мне в деревне потом говорить будут? Меня и так тут ведьмой считают!

— Мда… Не подумал, — тру подбородок. — Ну тогда я их в речку спущу… Рыба съест, — вздыхаю, думая, какой прикорм пропадет. — А ты от чего убегала-то? От них? — хмыкаю.

Идиотская ситуация, так бежать от личинок.

— Блин, Андрей, — начинает она, бурно размахивая руками, — представь себе. Я встаю! В темноте выхожу на кухню, тянусь к крану, а тут…

И меня разбирает ржач! Я живо представляю себе Марийку, засунувшую руку в раковину, полную опарышей!

Я видел однажды у нее такое лицо, когда бабка заставила ее гнилой лук перебирать.

— Андрей! — возмущенно кричит она.

— Ну прости, прости! — примирительно выставляю ладони. — Больно нежная ты стала.

— Да нет же, это еще не все! — она подходит к плите, с опаской трогает чайник, будто проверяет, прочно ли тот стоит. — Я от раковины отпрыгнула, к свету тянусь, и!..

Марийка оглядывается…

Я сразу заметил, что у нее какой-то бардак… Но мало ли как женщина ведет хозяйство.

Теперь понимаю, что нет. Это не она…

Половники на полу, железные миски, кастрюли…

Все валяется странными кучами ближе к внешней стене… Что на столе, но в основном по углам…

— Посуда вся взбесилась! — таращит на меня глаза Марийка. — Ты можешь себе представить? Ножи и вдруг в воздухе! И еще эта корзина! — взмахивает в сторону старой бабушкиной утвари, — Я подумала, мне мешок на голову накинули!

Марийка! С плетеной корзинкой на голове!

Ничего не могу с собой поделать!

Смех вырывается сам с собой!

— Ты че пила? — спрашиваю прямо.

— Да иди ты! — вопит и замахивается на меня полотенцем.

— Э! Хорош драться! — перехватываю кипенно-белый, расшитый красивым орнаментом отрез.

Да, у хозяйки, у которой на кухне полотенца с вышивкой, ложки по углам валяться ну будут…

Странное что-то…

— Ты чем вообще живешь-то? Боевая женщина? — сажусь за стол.

Обещала ж чаем напоить.

— Да так, — пожимает плечами, отворачивается.

Вроде как чайник ставит, но я вижу, что смутилась.

Ну и пусть.

Мало ли у нее там что, чего она рассказывать не хочет?

Муж и трое детей… Или, наоборот, детей нет, зато ж трое мужей…

Пусть молчит.

Не хочу этого ничего знать.

Сижу, наблюдаю за ее плавными движениями, за тем, как порхают ее полные руки над столом, доставая какие-то мешочки, баночки, как мерно покачивая бедрами, она шагает к буфету, достает чашки…

Да-а…

Хорошая вышла рыбалка! Отличный, надо сказать, улов!

— Что ты мне там намешиваешь? — интересуюсь, если честно, просто чтобы заполнить паузу.

— Бодрящий сбор на утро, — пожимает плечами. — Зверобой, да иван-чай…

— Чего? — чувствую, как брови ползут на лоб. — А что, какого-нибудь липтона не завезли?

Марийка резко оборачивается, смотрит на меня яростным взглядом!

— Дурак! — вдруг выдает обиженно.

И убирает чайник!

— Нет, у меня никакого липтона нет! Ко мне вся деревня за травами ходит! Большие деньги платит! А тебе… Я… Вот… А ты!..

— Так! Стоп! — отодвигаю от себя чашку. — Так ты та самая деревенская травница баб Маня что ли?

.