Дрессировщик. Приручение

Ольга Николаева, 2021

Игорь Суворов не любит людей. Предпочтение отдает лошадям, собакам и растениям. Все его действия обдуманы и просчитаны заранее, ни один поступок не совершается без выгоды. Только одного он не может понять: зачем подобрал на дороге бездомного подростка, а потом оставил в своей жизни. Каждый новый шаг, связанный с этим ребенком, изумляет еще сильнее. Жене очень не везло, пока ей не встретился Игорь Суворов. Эта встреча – самая счастливая случайность в ее судьбе. Суворов подарил ей нормальную жизнь в тепле и комфорте, стал наставником, другом, дал все то, чего раньше она никогда не видела. Кроме любви. Содержит нецензурную брань.

Часть 1. Приручение

Глава 1

— Игорек, доброе утро! Просыпайся, иначе опоздаешь на работу! — Отвратительная жизнерадостность еще больше раздражала после таких вот бессонных ночей.

Игорь, вообще-то, никогда не жалел, что в домработницах у него дальняя родственница — и доверия больше, и платить нужно меньше. Светлана была рада уже только тому, что ей предоставили крышу над головой, питание и возможность иногда выбираться в город за нечастыми и недорогими покупками. Тяжелая домашняя работа ее вполне устраивала, после пережитого нервного срыва и нескольких лет реабилитации у личного психиатра. Но, порой, она забывалась и переоценивала значение родственных чувств. Как, например, этим утром. Ни одна наемная работница не позволила бы себе так нагло врываться и будить хозяина, распахивая шторы. Впуская бьющие по глазам, слепящие лучи солнца…

— Посмотри, какая погода замечательная! Солнышко, ветра нет…

— Ужасное утро. Света, сколько раз тебе повторять, что я не могу опаздывать на работу сам к себе? — С трудом вылез из-под одеяла. С превеликим неудовольствием потянулся за футболкой… Света подошла ближе, внимательно его рассматривая.

–Да, прости. Погорячилась. Тебе еще бы пару дней на сон…

— Ну, и какого хрена ты сюда приперлась? — Укладываться обратно — глупо, подниматься и начинать новый день — никакого желания. И в этой безысходности снова была она виновата…

— С девочкой нужно что-то решать. — Вздохнула многозначительно. — И срочно.

— С какой, к черту, девочкой, Свет? — Он уже, не скрываясь, вызверился. — Я давно уже по девочкам бегать разучился!!!

— С такой, которую ты в дом вчера приволок! — Как отрезала. И во всегда послушном голосе сквозило возмущение и, немного, брезгливость. — Почище не мог подобрать, да повзрослее? Что за новые извращения, Игорь? Ударился в педофилию?

— Свет, окстись. Там мальчишка был.

— Она при мне мылась. Я что, думаешь, не смогу пацана от девки отличить?

Он совершенно не был готов к такому повороту. Вообще, планировал сдать пацана в руки своим работникам, чтобы кормили, присматривали и к делу какому-нибудь при доме пристроили. А использовать — когда время наступит. Откуда могла там взяться девчонка? Что-то не срасталось, абсолютно…

Игорь точно помнил, как доехал до дома с пассажиром, так и не проснувшимся в пути. Как сам почти выпал из автомобиля — так устали руки и ноги на первом гололеде да на летней резине.

Помнил, что приказал своим парням разобраться с мальчишкой, еле добрел до кухни, перехватил пару кусков колбасы, пока Светлана суетилась, ушел в спальню и рухнул, как подкошенный.

Ворота за ними закрыли сразу же после въезда. Никто не мог проскочить следом. Значит, подменить парня на девчонку шансов ни у кого не было.

— Похоже, что я не смог отличить… — Поморщился. Редко так прокалывался: нелепо и без поводов.

— Как это, Игорь? Как можно спутать?! — Света всплеснула руками

— Да обычно! Ты его видела, вообще, когда мы приехали? Что там намекало на женский пол, в этом оборванце?

— Не знаю… — Протянула так, что стало ясно: не поверила.

— Так что там приключилось? Кроме смены пола, конечно? — Решил увести разговор от неприятной своей ошибки.

— Доктор ей нужен, Игорь. И срочно. Если мы не хотим потом труп припрятывать.

— Зачем? Не слишком ли много чести и заботы?

— Кашель страшный, температура. Заходится до хрипоты, отдышаться не может. Боюсь, как бы не пневмония…

— Ну, так в чем проблема, Свет? Вызови ей врача, пусть лечит… А лучше — в больницу отправь, чтобы самой вокруг не прыгать. Оно тебе нужно?

— Ты что, сдурел совсем? Какая больница? Чтобы нас всех посадили за похищение малолетних?

— С чего бы это? — Ему уже конкретно надоела тема"переродившейся"малолетки и связанными с ней проблемами.

— Она же совсем без документов! Да еще из детдома сбежала! Как теперь докажешь, что не преступник и педофил?

— А почему я должен что-то кому-то доказывать? Сдай в больничку, да и забудь навсегда! Кто нас будет спрашивать, где её взяли? — Он, все-таки, поднялся и прошел в сторону ванной. Показывая всем видом, что разговор окончен, и не стоит больше настаивать на продолжении.

Но Светка никак не отставала.

— Игорь. Её выкинут из любой больницы, потому что без полиса и документов нигде никого не принимают! Вот сразу видно, что человек никогда не болел! — Она даже ногой притопнула, возмущаясь.

— Ну, где мне тягаться с твоим опытом? — Уколол по больному. Сознательно. Чтобы отстала.

— Вот же ты урод, Суворов! А ведь я, иногда, забываю об этом, верить в твою человечность начинаю…

— Забудь. Я никогда не давал повода для этого.

— В общем, я вызываю доктора на дом. Платного!

— Ой, да делай уже, что хочешь, только отстань от меня. — Взялся за зубную щетку, потом добавил. — Приемы за свой счет оплатишь.

Рассчитывал он, что Света успокоится, пожалеет денег на оплату и отстанет от него?

Нет. По разным причинам. Первая — она не могла пройти мимо болезных. Помнила, каково это, когда неожиданно становишься никому не нужным.

Вторая — несмотря на проблемы с нервами, психикой и прочей врачебной лабудой, мозги у родственницы хорошо работали. И ее предусмотрительность по поводу проблем с органами радовала. Но, раз первая догадалась, пусть первая и разберется. Это у них было неписаным правилом.

И, далеко не последняя, — Игорь знал прекрасно, что Светка свое вернет, рано или поздно. Порода у них была такая: любая помощь должна чего-то стоить. Бесплатная слишком дорого обходится тому, кто дает. А принимающего — развращает.

И никакие совково-демократические ценности это знание в них не поломали.

Светлана ушла, еще немного потоптавшись у двери, а он спокойно завершил свои утренние сборы, позавтракал и уехал работать.

Неделя пребывания на малой Родине отняла не только массу нервов, но и работе сильно помешала.

К вечеру он совсем забыл о своей нечаянной"находке", но теперь все, будто сговорились, очень старались о ней напомнить.

Это легло еще одним тяжелым камушком на ее счет.

Теперь уже Сашка, подогнав машину к дому, решил поинтересоваться, как"дитё поживает", и как шеф решил поступить с ним дальше…

— Игорь Дмитриевич, я вот думал сегодня: может, мы этого пацанчика в гараж к себе заберем? К делу приучим, чтобы хлеб зря не переводил, подрастет — будет слесарем хорошим. Глядишь, и до водилы дотянем…

Суворов не сразу и вспомнил, о ком речь идет. Когда понял, злорадно заулыбался:

— Что? Сильно в душу попало? Не думал, Саш, какие извращенные фантазии у тебя в голове бродят… И дня еще не прошло, а ты уже поближе к себе хочешь забрать?

Парень застыл, ошарашенно хлопая глазами. Поднял руку, чтобы почесать затылок, да тут же и опустил…

— Да… Игорь Дмитрич… да как же… Да как вы подумать-то могли такое?! — По мере того, как говорил, его голос набирал силу и уверенность. Даже возмущение проскользнуло. — А что такого-то, плохого, в том, что мне парня жалко стало? Сколько их, таких, бездомных, по обочинам болтается и погибает?! Хоть одного человека спасли!

Он замолк, но весь вид говорил о том, что парню хотелось очень многое добавить…

— Мда? — Игорь протянул это как можно более издевательски… — А я-то, грешным делом, решил, что тебе малолетние девочки нравятся… Оказывается, ты у нас почти святой…

Выражение полного идиотизма на неглупом, в общем-то, Сашкином лице дорогого стоило. Игорю понравилось на это смотреть. Так же, как и понимать, что не один он опростоволосился.

— Какие девочки, о чем вы, шеф?

— Такие, Саша. Обычные. Несовершеннолетние. На что вы меня вчера подписали? — Подписался он сам, и знал об этом, и помнил. Но разделенное чувство вины привязывает намного сильнее.

Водитель выпал из реальности окончательно. Просто застыл у открытой двери автомобиля.

— Как это, девочка? Разве… И что теперь с ней делать?

— Как"что"? — Усмехнулся. — Берите в гараж, учите. Делайте из нее слесаря…

— Да разве же так можно, шеф? Девочкам в гараже, среди мужиков, совсем не дело… — Забавно было видеть растерянность парня и слегка противно, в то же время.

— А что ты предлагаешь мне делать с ней теперь? На кой хрен вы мне ее навязали, Саш? И зачем все это мне? — Слова падали, будто камни. Тяжело, весомо. С целью — дать человеку почувствовать свою вину в полной мере. Игорь любил так разговаривать. И сейчас такой шанс не упустил.

— Ну, давайте, я с матерью своей поговорю? Она добрая у меня, и одна совсем в деревне осталась… Ей помошница нужна, да и веселее будет…, — водитель зачастил, путаясь в словах, не доводя до конца фразы…

— Саня. Прекрати хрень молотить. Я сколько раз тебе говорил: думать головой надо, а не… чем ты сейчас думаешь! Зачем твоей матери беглая детдомовка? Она к своим-то предкам не пошла, по заправкам отиралась. А в деревне, глядишь, приживется?

Не стал дожидаться ответа. Ничего достойного Сашка не придумал бы, а слушать очередную чепуху уже не хотелось.

Тем более, вопрос найденыша так и остался вопросом. И разбираться с ним, как ни крути, нужно было самому Игорю.

— Отвисай уже, Саня. Я не жду от тебя решений. Решать ты еще не научился. Но вот, если не планируешь всю жизнь держаться за баранку и ползать под капотом, башкой работать начинай. Пригодится.

И двинулся к дому, уже на ходу пытаясь предугадать, что за новости там ожидают.

Света новостью не была. И то, что встретила на входе, будто примерная, скучающая и любящая супруга — не удивило совершенно. А вот ее уход, почти сразу же после появления Игоря, неприятно раздосадовал.

Светка быстро сообщила, что еда уже готова, разогрета и выложена, а посуду она после помоет. Затем упорхнула в сторону дальних комнат. Только ее и видели.

Непривычно. Неправильно. Неприятно.

К уже зудевшей досаде на Сашку, добавилась новая. Ощущение возникало, что центром жизни всех окружающих постепенно становилась эта детдомовка. Непонятно, с какого такого рожна!

У него, вообще, начало складываться ощущение, что девчонка-найденыш — это какое-то наказание. Бог знает за что, но высшие силы решили портить Игорю настроение постоянно. Даже в святая святых — его собственном, любовно созданном доме. Где ни одна пылинка не падала без его ведома и позволения.

И вот — сам притащил сюда какое-то недоразумение. Зачем? Еще и не придумал даже. И не пытался осмысливать. А проблем уже огребал по самое не балуйся.

Одно понимал: долг растет. Уже, за эти сутки, вырос значительно. А значит, и стребовать когда-нибудь сможет по полной.

Привычно поужинав на пустой и просторной кухне (даже телевизор не включал, новостей и без него хватило), Суворов двинулся, было, в кабинет. Посидеть в удобном кресле, поразмыслить о чем-нибудь хорошем и полезном… Может быть, и бокал чего-то крепкого пропустить. Не ради алкоголя и градуса — напиваться не хотелось. Насладиться хорошим вкусом — вот, чего требовала душа.

Он даже успел взять в руки бутылку, взболтал ее по привычке, пробку отвинтил… Но зудящее раздражение искало выход. И Игорь прекрасно знал, где его можно найти.

Комнату с новой жиличкой искать не пришлось долго: в полутемном сумраке коридора только из-под одной двери выбивался свет. Уже почти повернув ручку, он притормозил, прислушался. Из-за толстого дерева доносились какие-то звуки, но разобрать их было невозможно, как ни старался.

Еще больше разозлясь на то, что вынужден, словно вор, подслушивать в своем собственном доме, Суворов резко дернул дверь на себя и почти влетел в комнату. На полшаге остановился, чтобы не пришло никому в голову, что он торопился.

И, конечно же, перед ним открылась картина маслом…

— Мдаааа… Сладко до того, что аж зубы сводит… Идиллия, мать твою…, — протянул обманчиво спокойно, раздумывая, как на все это реагировать… — Света, какого хрена ты здесь делаешь? Тебе в доме заняться нечем?!

Последнюю фразу он уже рявкнул, на выдохе. И с удовлетворением наблюдал, как Светка подпрыгнула, оторвав глаза от книги. А тощее, облезлое, хреново подстриженное недоразумение, которое он сам приволок в дом, затравленно забилось под одеяло. Белоснежно-кипенное, между прочим, его одеяло. На котором заскорузлые, обветренные руки с цыпками смотрелись безобразно.

Девчонка, поймав его взгляд (только глаза из-под края и торчали), стыдливо поджала пальцы и тоже спрятала их под белье. Только темные гляделки зыркнули обиженно и с вызовом."Надо же… а мы еще и с характером… нужно будет запомнить". Мысль улеглась рядом с другими, таким же полезными. Но еще больше разозлиться не помешала.

— Игорь, ты что, с ума сошел? Время — десять вечера. Я уже отдыхаю. И сама решаю, где и как это делать. — Светка быстро пришла в себя (привычка — дело полезное). Но в этот раз — лучше бы она молчала.

— Не в моем доме. И не в этой комнате! Я тебе не плачу за услуги сиделки для посторонних. Что здесь, вообще, происходит? — Дураком он не был никогда. И все прекрасно понял. Но сейчас необходимо было наезжать и выяснять. И для настроения, и для дела.

— Игорь, девочка болеет. Температура постоянно скачет. Я рядом нахожусь, чтобы дать лекарства, если будет нужно…

— Интересно, а что бы она делала, если осталась вчера под забором? Или в обезьяннике? Кто бы там над ней вот так трясся?

— Ну, ты же ее там не оставил. А теперь — тем более, неправильно будет не помочь…

— Конечно, трупы мне в доме ни к чему. Но, боюсь, она и без твоего надзора вполне обойдется… Раньше ведь как-то жила?

Родственница лишь растерянно хлопала глазами. Видимо, день такой был, все ими хлопали, как сговорились. Благо, что по очереди.

— Мне уже получше стало. Я сейчас уйду. — Голос, сиплый, неприятный — будто наждак по стеклу — заставил вздрогнуть уже Игоря. Слишком неожиданно раздался. Суворов, если честно, вообще не ждал, что девчонка рискнет высунуться. Снова ошибся. И это еще больше разозлило.

— Куда это, интересно? — Снизошел до вопроса, после долгого разглядывания виновницы всех его несчастий.

— Куда-нибудь. Я же вам мешаю Не хочу мешать. Я заболела… не специально. — Слова из ее горла выбирались с трудом. С хрипами, паузами, почти сбиваясь на неслышный шепот. Но — договорила. Настырная.

— Ты пойдешь, когда я это разрешу. — Отрезал и отвернулся, не считая более нужным что-то пояснять

— Но вам же не нравится, что я здесь нахожусь… — Похоже, характер, похоже, у девицы был еще похлеще, чем Игорь подумал сначала. И это делало историю намного забавнее…

Простым рыканьем и грозным взглядом с ней не управиться. Этот вывод, с одной стороны, вызвал раздражение, а с другой — спортивный азарт. Подчинять непокорных интереснее, чем просто прижать к ногтю очередное ничтожество. Деваха уже попыталась показать, что к последней категории не относится… Что ж, это сулило какое-то количество дней впереди, не омраченных вечной скукой и разочарованием.

— Значит так, девочка. Запомни. Раз и навсегда. Ты вчера обещала делать все, что я скажу. — Выдержал долгую, внушительную паузу. — Было такое?

— Было… — Насупленные в характере брови девчонки сошлись еще ближе к переносице. Глаза опустились к полу.

— Сейчас появились возражения? Что-то изменилось?

— Нет.

— Вот и помни об этом. Делаешь то, что я скажу, тогда, когда я скажу, и ни шагу в сторону. Или нам обоим придется пожалеть о том, что ты оказалась в моем доме.

Снова пауза. В которой слышно было только надсадное хрипение из больного детского горла, да тихое"ох"Светланы, приглушенное рукой.

— Не слышу ответа…

— Вы же мне отвечать не приказывали. — Ой, как много сжатого пружиной возмущения прозвучало… На фоне показного смирения, изображенного лицом… У Игоря просто зазудело все внутри от предвкушения. Таких вот строптивых приручать — одно удовольствие…

— Молодец. Понятливая. Отвечай на вопрос.

— Я буду делать то, что вы скажете и тогда, когда скажете. Никаких шагов в сторону. — Фразы прозвучали серо и уныло. Притворяться девчонка умела не хуже, чем сверкать горящими глазами.

— Договорились. — Он обернулся к сестре. — Пойдем, Свет. Дела еще есть…

— А можно спросить? — Пришлось поворачиваться обратно. С проскользнувшим в душе любопытством.

— Можно. Слушаю.

— Мне вообще на все разрешение нужно получать? По каждой мелочи? — Пока он хмурился недоуменно, девчонка затараторила (откуда только силы взялись?), — Вы не подумайте, я вам очень-очень сильно благодарна, я не сволочь какая-нибудь бессовестная! Я просто понять хочу, как надо делать, чтобы вы не сердились! Вы на меня не ругайтесь, пожалуйста!

Умоляющий взгляд, на этот раз, говорил то же самое, что и сухие, потрескавшиеся губы. Хотелось поверить. И Игорь решил, что на этот раз можно. Смягчился немного.

Подошел ближе, внимательно рассматривая тонкую шею, костлявые плечи, светящие худобой даже сквозь пижаму, длинные, ломкие, несуразные руки…

— Тебе лет-то сколько?

— Скоро восемнадцать… — А глаза скакнули в сторону…

— Еще одно правило: врать не вздумай даже. Я твои мысли читать смогу, если понадобится!

Она сглотнула, снова потупилась, и кивнула молча, признавая поражение.

— Так сколько?

— Шестнадцать… Будет… В январе.

Трендец. Все гораздо хуже, чем ему казалось вначале…

Он поймал взгляд Светланы, очень выразительный, напоминающий про упрек в педофилии… Самое поганое, что детей он никогда не любил, ни в каком ракурсе.

Здравый смысл подсказывал, что затея с этой оборванкой была неудачной, с самого первого момента. С того самого, когда Игорь остановился на заправке… Но азарт! Зудящее чувство, давно уже не испытываемое, нетерпения и предвкушения проснулось и начало потихоньку занимать место в душе. Одно дело — менять привычки, повадки, сознание и поведение взрослого, зрелого человека, уже закостенелого и самоуверенного. И совсем другое — лепить из мягкой глины детской неокрепшей души. Он еще ничего не обдумал, как следует, а ожидаемое удовольствие уже щекотало нервы.

Но, все же, как некстати ему свалилось на голову это несовершеннолетнее недоразумение! Еще и женского пола. Больное и хилое. Одно утешало — характер в девчонке уже проглядывал недетский. Что угодно его ожидало, но только не скука.

— Паспорт есть уже? — Понял, что слишком задумался, пауза становилась слишком длинной.

— Есть.

— Где он? Давай сюда. — И руку протянул навстречу, ожидая немедленной реакции.

— Нету…

— Не понял. Я же сказал — не врать!

— Я не вру. Просто… У директора интерната. В сейфе. Я получила его, расписалась и сразу отдала… — У девчонки, похоже, силы заканчивались. Слишком грустно и вяло оправдывалась. Даже искры возмущения не проскочило.

— Хреново. Новый делать будет дорого и сложно…

— А его обязательно делать? Я же столько времени без него жила…

— И как тебе, понравилось шляться по обочинам и забегаловкам?

— Нет.

— А как ты планируешь среди нормальных людей обитать, без документов?

Растерянный взгляд и молчание, тяжкий вздох и надсадный кашель — весьма красноречивый ответ.

— А как тебя зовут, кстати? — Обалдел и сам, когда понял, что ни разу не поинтересовался именем своей новой подопечной. Сутки почти продержал в своем доме неизвестно кого. Между прочим, грехов-то на дамочке могло повиснуть немало, несмотря на юный возраст.

— Женя.

— Даааа… Родители,. конечно, твои постарались, чтобы сделать существо среднего пола. Даже имя подобрали под стать внешности… — Был уверен, что комментарий по душе девчонке не придется. Но зачем врать-то, если она, и вправду, бесполая?

— Меня в честь бабушки так назвали. Евгения — хорошее имя!

— Ага. Евгений — тоже неплохое. — Отрезал и закрыл тему. — Отчество, фамилия?

— Евгеньевна. Сидорова.

— Охренеть. Они что у тебя, совсем дурные? Или без фантазии?

— Игорь, зачем ты так? — Светка не выдержала, вмешалась, встала на защиту…

— За надом! Не лезь. — Отмахнулся, даже не взглянув на сестру. — А ты не дрейфь. Что-нибудь другое тебе придумаем, благозвучное. А тот паспорт пусть дальше валяется в сейфе. Тебе он не понадобится больше.

— А как же…

Он знал, что девчонка будет противиться, поэтому оборвал фразу в самом начале:

— Никак. Пусть ищут тебя дальше. Будешь числиться пропавшей без вести, пока тело не найдут. Или нужно устроить, чтобы сразу из списка живых исключили?

— Но… Как же… Маме же сообщат… Она же…

Тут уже Игорь не выдержал. Присел на край кровати.

— Ты к маме хочешь, обратно?

В ответ — тишина. Странная. Но с этим лучше позже разобраться.

— Если хочешь — собирай манатки и сваливай. Мне твои сопли и проблемы ни к чему. Только, сдается, там тебя сильно никто не ждет, иначе не шаталась бы по ночам, где попало. Так? Или ошибаюсь?

— Так.

— Вот и молодец. Евгения. Имя, так и быть, оставим. Сложно отучать будет и привыкать к новому. Или тоже другое хочешь?

Девчонку, видимо, сбил с толку этот нежданный интерес к ее мнению. И она лишь молча помотала головой, отрицая.

— Значит, решили. Со всем остальным разберемся завтра.

На этом его визит к новоявленной подопечной завершился.

Суворов ушел из ее комнаты и Светлану забрал с собой.

Та начала возмущенно выговаривать сразу же, как только дверь закрылась:

— Игорь! Ну, разве так можно с подростком? У нее и так жизнь сложная, и комплексов масса, и еще болеет! Зачем так резко и жестоко ребенку говорить гадости про имя, про родителей?! Она же совсем замкнется и потеряется!

— Свет… — Он уже устал злиться, спорить, обдумывать слова, эмоции, действия… — Ты ее удочерять собралась? Создавать тепличные условия, семью, одарять теплом и любовью?

— Нет. А разве это обязательно?

— А на хрена, тогда, приучать ее к хорошему? Чтобы расслабилась, размякла, а мы ей потом пинка под зад и на улицу?! От этого кому лучше будет, кроме тебя, такой добренькой? Молчишь? Не думала об этом? Вот и помалкивай дальше. Я знаю, что делаю и зачем. И эмоции мне, между прочим, нормально рассуждать не мешают, как некоторым…

— Интересно, Суворов, а ты был, вообще, когда-нибудь нормальным человеком?

Вопрос риторический, и оба об этом знали.

Глава 2

Женя боялась. Раньше — никогда и ничего. А теперь ей было страшно.

И еще — было больно. Всему телу сразу. Кости ломало от температуры, мышцы тянуло, невозможно было шевельнуться, не застонав. В груди что-то булькало, хрипело и клокотало при каждом вздохе. А выдыхать без хрипа и надсадного кашля и вовсе не получалось. Отпускало ненадолго, лишь когда эта строгая женщина — Светлана — давала таблетки и какое-то кислое питье.

Но не боль сейчас ее страшила. А этот мужчина. Такой красивый, ухоженный, потрясающе пахнущий… И такой недобрый. Зла и жестокости она и раньше насмотрелась, это было не внове. Но она так боялась его расстроить, разочаровать и оказаться снова на помойке. А как еще было назвать места, по которым она слонялась последние две недели? Ведь уже порывалась, несколько раз, вернуться обратно, в интернат, и пусть будет, что будет. Но каждый раз, уже делая первый шаг в сторону постылой тюрьмы, останавливалась. Лучше сдохнуть, чем снова терпеть все это!

А потом — Он. В красивой, большой и теплой машине. Накормил. Привез домой. Не наказал за то, что так нагло уснула..

Женя молиться не умела никогда — ни к чему было, да и не верила она, что слова, обращенные к какому-то там Богу, могут реально помочь. Дела, поступки — да. Разговоры и перепалки с живыми людьми — тоже могут. Но не набор заученных и непонятных фраз. А теперь ей хотелось молиться на этого человека. За то, что одним разом дал ей тепло, еду и удобную кровать.

И потому ей было теперь так страшно: человек был зол и не в настроении. И причина в ней — в Жене. Даже имя оказалось неподходящим… И он мог выставить ее за дверь, не раздумывая. Ведь не скрыл, что разочарован.

А ведь ей очень хотелось его порадовать. Думала, что сумеет. Будет вежливой, покажет, что не дурочка. Фразы придумывала всякие, хорошие… Пока не валялась в беспамятстве после уколов.

И — пропустила момент. Растерялась, испугалась, забыла все слова, что готовила, увидев мужчину на пороге. А потом поймала его взгляд — небрежный, презрительный, обжигающий холодом — и разозлилась. Как будто она виновата, что уродилась такой страшилкой?! Ее и так бесконечно дразнили все девчонки и пацаны в интернате, ровесники и постарше. Тюкали за каждую малость: худоба нездоровая, отсутствие груди, которая давно уже выросла у всех девчонок, а у Жени и не намечалась даже, за крупный рот, за глаза… Да что там — интернат? Если и отец ее бесконечно гнобил за непохожесть на всех, и за похожесть… Мама не ругалась, просто помалкивала грустно…

Но ведь этот человек — Игорь Дмитриевич, ей сказали — он был не такой, как все? Он же мог рассмотреть под внешностью — ее, саму Женю? Она ведь раньше, давно, читала в книжках, что главное — не внешний вид, а внутренности! Почему он так же, как все другие, на нее посмотрел? Так, что захотелось забиться в щель? У нее все заныло от обиды и возмущения.

А потом он заговорил. И обида прошла. А страх остался. И становился все сильнее.

Нет, ее не испугал ни голос мужчины, ни его суровый взгляд, ни слова — жесткие, жалящие. Страшно было, что вот сейчас он скажет ей встать и уматывать из его дома. Да побыстрее, сверкая пятками!

А Жене еще и наглости хватило… Ляпнула и сразу пожалела: предложила сама уйти! Ну, не дура ли?! Конечно, дура. Надо было в ноги падать и умолять о прощении!

Только вот, что-то подсказало: за такие мольбы ее выставят еще быстрее. Хватило ума не делать лишнего. А гордости ей и так хватало. Всегда. За что бывала нещадно бита, и своими, и чужими, и мимо пробегавшими. А еще она чуть не умерла от этой гордости дурацкой. От голода и от холода. Не смогла попрошайничать. И воровать не научилась. Перебивалась тем, что добрые дядьки — дальнобойщики давали, когда видели ее на стоянке рядом с АЗС. И на заправку эту Женя в жизни бы не пошла! Но горло и внутренности начало драть от кашля с такой силой, что гордость подохла и замолчала. А иначе, издохла бы и сама Женя…

И как она была рада, что эти люди добрые за нее заступились! До слез от облегчения. Только плакать ей было нельзя. С детства помнила о том, зато и легко сдержалась…

И сейчас ей было стыдно вспоминать, как безудержно захлебывалась рыданием на заправке: сама от себя не ожидала, когда бухнулась на колени и разревелась. Правда, когда-то подружки в интернате ей рассказывали, что с мужчинами слезы — лучший способ воздействия. Но ей этот"способ"не нравился никогда, и применять его Женя не собиралась. А тут — на тебе. Так стыдно и так неловко вышло. Пусть и подействовало как никогда быстро.

Вообще, весь ее недолгий опыт говорил: с взрослыми спорить бесполезно. Как решат, так и будет. И никакие мольбы и уговоры не помогут. Как она уговаривала тогда эту тетку из опеки, что дома ей всегда будет лучше, чем в интернате! Как умоляла оставить с родителями! Но та лишь молча писала свои какие-то бумажки, не глядя в глаза ни ей, ни матери. Отец — тот вообще самоустранился. Только уточнил, вернется ли Женя домой к совершеннолетию. Когда услышал положительный ответ, кажется, только обрадовался."Меньше тратиться придется, пусть у государства на шее повисит" — вот и все, что Женя услышала на прощание. Да и не ждала, если честно, ничего большего. Отец всегда говорил, что содержать ее — слишком дорогое удовольствие, и все не мог дождаться, когда дочь, наконец, начнет работать и содержать семью.

Сам он, имея высшее неоконченное, никак не мог найти работу в их селе по своему профилю. А идти работать каким-то трактористом или пастухом — слишком низко для его интеллекта. Из-за этой его затяжной безработицы Женю из дома и забрали. Мать еще, когда здорова была, хоть немного, но зарабатывала. А когда ее скосила пневмония, да такая, что еле выкарабкалась, со всех мест ее погнали, без всякого пособия. Семья выживала, как могла, и Женя старалась не жаловаться, хоть и выглядела последней оборванкой в классе. И ела, что давали, перебиваясь с воды на хлеб, радуясь только бесплатным обедам в школе. Летом даже немного подработала в поле, думала, накопит себе на обувку и на учебники. Но все деньги, что были отложены в шкатулочку, забрал отец. Сказал, что пора отдавать долги семье. Купил матери лекарства, какие были в местной аптеке, а остальное отложил на черный день.

Кто же знал, что этот день так быстро настанет?

В школе новая классная (черт ее принес, эту горожанку зазнавшуюся, ничего не понимающую в жизни) начала приставать: почему нет новых учебников, да почему спортивную обувь не купили к школьному году? Женя бы и в старых кедах походила, пусть и маловатых, да вот только от ранней непогоды и луж, они совсем развалились. И клеила их, и зашивала — ничего не помогло.

Да и не хуже она была, чем все остальные в школе! Все, точно так же, донашивали прошлогодние вещи и не жаловались! Что эта классная к ней пристала? Да так, что поперлась к ним домой,"знакомиться", без предупреждения.

Если б знали о ее приходе, отец не стал бы пить, да и мать хоть немного, да принарядилась бы… А так…

Женя до сих пор содрогалась, вспоминая лицо этой тетки, полное жалости и брезгливости. Не могла она на такое спокойно реагировать. Нормально они жили! Не хуже всех! Пусть бы классуха по соседним домам походила… В общем, нахамила она ей, да такими словами, за которые потом от родителей и получила, несколько дней не могла присесть, не почесываясь.

Классуха тогда очень быстро свинтила, и Женя уже вздохнула спокойно. Но не тут-то было. Все только началось: ее записали в неблагополучные. Её-то, которая все четверти заканчивала только на пятерки, которая вечером только дома из окна видела, как гуляют и развлекаются ровесники.

Специально даже вызвали какую-то комиссию из района, заставили собирать кучу справок, доказывать, что семья у них нормальная… Правда, доказывали только Женя и мама. Отцу, казалось, было все равно. Главное, чтобы соседи не узнали — это все, о чем он беспокоился.

А когда выяснилось, что Женю заберут на два года, в интернат с полным содержанием, только обрадовался. Сказал, что без обузы жить будет легче.

Женя понимала, конечно, что эти слова он говорил не от сердца, а от бессилия. Чтобы не показывать, как расстроен своей неспособностью изменить что-то… И мама то же самое говорила… Но от этого боль и обида становились только чуточку меньше. Совсем не уходили.

А потом уже стало не до обид и прочих глупостей. Выжить бы, да не потерять остатки гордости и самолюбия.

Ей, домашней, воспитанной, послушной девочке было страшно в этом зверинце. По-иному назвать интернат язык не поворачивался. Дети, жившие там годами, переведенные из других подобных заведений за плохой характер и буйный нрав, за мелкие преступления, давно уже привыкли к законам волчьей стаи. А Женя привыкнуть не могла. К тому, что лучше молчать на уроках, чтобы не прослыть выскочкой, опускать глаза, если происходит что-то запредельное, и никому никогда не рассказывать, чтобы не быть битой за стукачество. Били ее и за то, что действительно правду сказала воспитателю (не смогла промолчать), и за то, о чем даже не догадывалась. Просто однажды все решили, что Женя будет козлом отпущения, и на нее валили все грехи.

Со временем научилась за себя постоять, но до чего же было тошно от этого!

Правда, в ежедневной борьбе за свое место под солнцем уже не осталось времени на обиды, тоску, претензии. Просто хотелось домой, к маме. Туда, где есть равнодушие и невнимание, но не было никогда ненависти и злости. Нищета, голод, холод и обноски были и там, и там…

Она продержалась два года. И даже на каникулы ее не забирали. Денег не было на дорогу домой и обратно. Да и не ждали ее там, дома. Это Женя тоже поняла. Оставалась в летнем лагере, работала на участке, благо, что полоть и копать научилась с детства. Ее не выгоняли, и даже подкармливали немного, лучше, чем в учебное время.

Можно было бы продержаться и еще два. Хватило бы сил, приобретенной злости и равнодушия, Женя протерпела бы и насмешки, издевательства, и подколки… Не смогла. О поводах предпочитала не помнить. И даже когда мыкалась по заброшенным домам в соседних деревнях, после побега, не думала об этом. Просто запрещала себе возвращаться.

Она бы, как и прежде, мечтала вернуться домой, к родителям, хоть и знала, что нельзя. Знала, что найдут, заберут обратно в ненавистный интернат, а там — еще и накажут. И постараются"научить"так, чтобы больше никогда не думала о бегстве. Но мечтать-то ей никто и ни за что не смог бы запретить…

Но сегодня, проснувшись в доме этого замечательного человека — Суворова Игоря — Женя поняла, что раньше и домов-то нормальных не видела. Здесь было тепло. Даже поздней осенью, переходящей в зиму, было тепло во всех помещениях. И Женя, впервые за много времени, смогла уснуть под простым одеялом, раздетая до белья, не кутаясь во всю одежду, что была у нее в наличии. И утром тоже тепло сохранялось…

Конечно же, она не была совсем глупой и нецивилизованной. И слышала про такие вещи, как центральное отопление, батареи и всякие другие полезности. Но не видела никогда, чтобы они работали по-настоящему.

Только здесь — впервые.

А еще белье постельное — белоснежное, гладкое, как будто хрустящее под руками и телом… Наверное, накрахмаленное. Она постеснялась уточнять у Светланы (стыдно было выглядеть полной деревенщиной), однако, подумала, что крахмальные простыни выглядят именно так…

Вообще, до прихода Игоря Дмитриевича в ее комнату вечером, Женя сгорала от стыда перед Светланой. Ей казалось, что большего позора и не было еще в ее жизни, когда нечаянно поймала взгляд женщины: та взирала с каким-то брезгливым и жалостливым любопытством. Видимо, таких забубенных деревенских идиоток она еще не встречала… Девочка краснела до болезненной пунцовости щек, вспоминая, как не смогла правильно поставить электронный градусник. Просто не поняла, что это за штука, и куда ее нужно пихать. Долго вертела в руках, раздумывая, пока Света с громким вздохом не отняла его и не засунула Жене подмышку, как маленькой.

И так — много раз. Весь день и весь вечер она попадалась на всяких мелочах, показывая, как отстала от нормальной жизни. Светлана и не говорила ничего плохого, но вздохами и взглядами все дала понять. А ведь заботилась же! По-настоящему! Вызвала доктора, до его прихода поила теплой водой и морсами, а после ухода врача — следила, чтобы Женя по времени принимала таблетки и микстуры.

Но, как бы Светлана к ней ни отнеслась, Женя не боялась, что ее выгонят из этого теплого, чистого, такого классного дома. Пока не пришел его настоящий хозяин…

Глава 3

— Игорь, ты почему такой взъерошенный сегодня? — Света, наконец, выбрала момент, когда Суворов слегка остыл и успокоился, обсуждая текущие домашние дела, на время забыл про девочку. — Я давно тебя таким не видела… Что-то случилось серьезное?

Игорь отвечать не очень-то и хотел, но понимал, что нужно выговориться. Пока совсем не озверел и не наговорил ненужного всем, кто под руку попадется…

— Да, не то, чтобы случилось… Но проблемы есть, и самое поганое — вылезли оттуда, откуда совсем и не ждал…

— В бизнесе что-то? Так ведь, там каждый день проблемы… Тебе ли привыкать?

— Нет. Помнишь, про ипподром городской рассказывал? Который на ладан дышит?

— Ну… Ты ж его, вроде бы, выкупить хотел? Правда, никак не возьму в голову, зачем тебе эти развалины, на которые никто не ходит уже тысячу лет…

— Кроме развалин, там еще есть вполне себе сносные конюшни. Их проще купить сейчас за бесценок, чем построить новые. А мне нужна конюшня! — Он с грохотом поставил на столешницу пустой бокал из-под коньяка.

— Так в чем проблема-то? — Света осторожно подлила в бокал еще порцию темного дорогого напитка. Подвинула ближе к нему. Нет, не спаивала. Но понимала, что иначе Игорь никогда не отойдет, и им всем домом придется еще долго ходить на цыпочках и вздрагивать от каждого шороха…

— Общество какое-то, мать их, полоумных вылезло. С истерикой, что город жить не сможет без этого ипподрома. А я, такой негодяй, хочу их обокрасть и ободрать за бесценок…

— А там есть, за что бороться и защищать?

— Ага. Несколько полудохлых доходяг, у которых копыта сто лет не обрабатывались, шерсть облезает и кости торчат. Этих лошадей только на колбасу, а не на скачки…

И как бы ни старался циником казаться, боль сквозила в голосе. Он без дрожи не мог вспоминать, как увидел этих несчастных животных на прогулке. Их не то, что объезжать — трогать было страшно. Лошади и собаки были страстью Игоря. Давней беззаветной и искренней любовью всей жизни. И его трясло от отвращения и злости на тех, кто довел питомцев ипподрома до такого жалкого, как сейчас, состояния. Выть хотелось и убивать, всех без разбора.

И девчонка эта, полуживая, чем-то ему несчастных животных напомнила, оттого и злился еще больше. От бессилия и ненужных проволочек, в которых она и не виновата вовсе…

— И что, все так безнадежно там? Может быть, ну их, к черту? Построишь быстрее свою, новую, по всем правилам, из новых материалов?

— Свет… — Она терпеть не могла, когда Игорь выбирал такой вот тон — будто с безнадежно тупой разговаривал. — Ты представляешь, вообще, что значит — построить новую? Сколько это потребует времени и средств?!

Она лишь помотала головой, так как этим вопросом и не интересовалась никогда. Своих забот хватало, кроме чужих животных.

— И потом, ты понимаешь, как там существует поголовье? Они же их кормят чем придется! Всем миром собирают на корма, иногда — набрать не могут. Животные подножным кормом питаются! Стоят в грязи и холоде! Они там издохнут скоро…

— Странный ты, Игорь… У тебя ребенок больной столько эмоций не вызывает. А ведь она в таком же, если не хуже, состоянии…

— Дура ты. Разница между людьми и животными, знаешь, в чем? — Сам себе головой кивнул. — Правильно, не знаешь. Люди зависят сами от себя и от своих поступков. Иногда, вернее, чаще всего, — от собственной глупости. А животные от человеческих подачек. От доброты и от жестокости. Им хочется помогать. И они всегда ответят благодарностью. Люди — никогда.

В кабинете надолго зависло молчание. Светлана и хотела бы поспорить. Но знала — бессмысленно. Да и согласна была с ним, в чем-то…

— А девочка эта, Женя… — Света, все же, рискнула задать мучивший вопрос. Игорь, вроде бы, выговорился немного и не выглядел уже таким злым и раздраженным, — что с ней делать собираешься?

Суворов долго смотрел на дно широкого бокала. Будто бы там когда-нибудь проявлялись ответы… Вздохнул, потер лицо руками…

— А это, дорогая моя, дополнительный пример человеческой глупости. И моей, в том числе. Будет уроком на будущее…

— Ничего не поняла, если честно. — Чтобы Суворов, да сам о своих ошибках заговорил? Чудо-чудное, диво-дивное… Но голосом Света постаралась изумления своего не выдать.

— А что тут понимать?! Взял обузу, на свою голову. Из серии — пристрелить жалко, выгнать тошно, а лечить бесполезно…

— Игорь… Мне уже страшно становится. Почему — "бесполезно"? Ей сегодня уже стало лучше. Вылечим, куда денется?

— А голову дурную кто ей будет лечить? Подросток в детдоме с живыми родителями. Это нормально? Нет. А то, что у нее голос дрожит и слезы сверкают, когда о них речь заходит? Нормально? Это, скажу тебе, уже клиника, и не факт, что излечимая! — Он залпом вылил в себя остатки алкоголя и с силой грохнул бокалом об стол. Встал, давая понять, что разговор окончен.

— Так и что, может быть, проще обратно отправить? Зачем тебе эти заботы лишние? — Она и сама не знала, какой ответ предпочла бы услышать…

— Вот еще! Будем развлекаться до последнего. Чем сложнее материал, тем любопытнее с ним работать…

— Что-то я тебя совсем не понимаю, Игорек… — Знала, что звучит беспомощно, да она себя и чувствовала так же.

Игорь подошел вплотную, прямо в глаза уставился:

— А если бы понимала, уже давно бы сбежала отсюда, к чертям собачьим! И девчонку эту малахольную вместе с собою забрала, от греха подальше.

Усмехнулся сам себе загадочно и ушел из кабинета, не прощаясь.

— Однажды так и сделаю. Обязательно. — Пробормотала, надеясь, что никто не услышит. Иначе, пришлось бы тут же и выметаться. А Света к этому не была еще готова…

Глава 4

Кажется, Женя боялась зря: ее никто не выгнал. Ни в тот день, когда к ней заходил хозяин дома, ни на следующий, ни даже через несколько дней…

Ей исправно кололи антибиотики, каждые несколько часов давали таблетки и микстуры, меряли температуру хитрым электронным градусником. Кормили. Вкусно, сытно, часто. Ей совсем недавно казалось, что можно есть бесконечно — сколько бы ни дали, например, хлеба или картошки, или макарон (о мясе и не мечтала даже, и вкус не помнила), она могла бы глотать все, даже не пережевывая. И не остановилась бы никогда. Девочка просто не могла представить, сколько должно быть еды, чтобы налопаться до отвала и отказаться от добавки. Не видела никогда столько. Ни дома, ни в интернате (там и редкие крошки приходилось прятать от тех, кто сильнее и старше).

А тут… Оказывается, не так много в нее и влезало. В первый день, конечно, от нее отобрали тарелку с бульоном, увидев, с какой жадностью хлебает. Потом, правда, дали добавку, но позже. И от нее тоже ничего не осталось. И на второй день история повторилась. А на третий — она не смогла осилить все порцию с первого раза. Пришлось делать передышку, чтобы все утрамбовалось и влезло.

Светлана, тихо наблюдавшая за усилиями, неожиданно рассмеялась. От этого Женя испугалась, поперхнулась, забрызгала одеяло… Испугалась еще больше. Скукожилась, втянув голову в плечи…

— Господи… Бедный ребенок! Женя, зачем ты мучаешься? Если не хочешь — не заталкивай в себя лишнее. Проголодаешься — скажешь. Я тебе свежего сделаю и принесу. И отнимать у тебя никто ничего не будет. У нас хватает продуктов в доме.

— А… А куда… — Поняла, что бить и ругать не будут за оплошность, но до конца не поняла происходящее… — А куда остатки-то? За мной же никто доедать не будет?

Столько неподдельного изумления было в глазах подростка, что Света зажмурилась. Было смешно от глупости происходящего и больно. От жестокости все того же происходящего.

— Женечка. Милая. Запомни, пожалуйста. В нашем доме вполне достаточно продуктов для каждого. И все, что осталось, отправляется на помойку. И прекрати, вообще, об этом задумываться. Просто запомни, что нужно Игорю Дмитриевичу говорить"спасибо". И почаще.

Заметила, как недоверчиво зыркнули, а потом потеплели глаза на слове"милая". Как забегали растерянно. Будто никто раньше Женю добрым словом не называл? Не успела обдумать, как девчонка горячечно затараторила:

— Я скажу, скажу, конечно! Да я ему в ноги буду падать, каждый раз! Вы мне только скажите, что сделать, чтобы отблагодарить!!! — И она уже выпрыгивать начала из-под одеяла, чтобы бежать и падать, видимо…

— Стой! Вернее, лежи на месте! И не вздумай, правда, в ноги ему бухнуться. Выгонит на раз, и тебя, и меня — за такие добрые советы…

И Женя осталась лежать. Не меньше недели за ней ухаживали так, как и не бывало никогда. И даже не было намека, что она надоела кому-то или стала обузой… Сыто, тепло, спокойно… И даже горло и грудь уже так не драло от кашля. Одно непонятно было: а что дальше? Когда совсем выздоровеет, что с ней будет дальше?

Вдруг, жалеют только потому, что помереть может в любой момент? А как поправится, так и выгонят на все четыре стороны?

Из-за этих опасений, приход доктора стал просто отвратительным сюрпризом. Ужасным. Особенно, когда этот мужчина (в общем-то, нормальный мужик, не противный) сообщил, что Женя идет на поправку. Что постельный режим не обязателен больше, и ей просто необходимо вставать и выходить на свежий воздух. Хотя бы по несколько минут, для начала. А если все так пойдет и дальше, то через пару недель девочка будет как новенькая. Живая и здоровая. Только откормить не мешало бы…

И теперь каждый визит этого врача, казалось, приближал для нее конец счастливой жизни. Ведь после осмотров ей неизменно сообщали, что дела все лучше и лучше, и скоро все будет просто замечательно. Женя и сама ощущала, что начинает дышать, спать и даже шевелиться иначе — без постоянной боли. Правда, кашель не проходил до конца. И были подозрения, что от него уже никогда не избавишься. Бронхит не лечился у нее годами. И превратился в хронический. Процентов на девяносто, по словам врача…

Когда ей уже разрешали самостоятельно доходить до кухни и обратно, сидеть там, наблюдая за Светланой, даже помогать по мелочам, Женя не выдержала однажды, спросила:

— А когда я совсем поправлюсь… Что будет? — Почти шепотом, но Светлана услышала, несмотря на работающее радио.

— А что должно быть? Съездим, подстрижем тебя по-человечески. Сейчас уже черт знает, на кого похожа. То ли девочка ободранная, то ли мальчик заросший. Да и брови твои не мешало бы в порядок привести. Смотрю на них — так руки и чешутся. Да боюсь, терпения не хватит столько провозиться…

От этого ответа ей стало совсем муторно и непонятно. Причем тут брови, когда вопрос дальнейшей судьбы касался?

Светлана, видимо, решила приглядеться повнимательнее. Заметила, что глаза налились слезами — от обидного недоумения, от того, что Женя даже слов найти не могла, совсем потерялась…

— Да не парься ты. Не так все и страшно. Просто форму нужно придать нормальную, да лишние волоски повыдирать… — Задумчиво и внимательно уставилась на девочку. — А вот со стрижкой, конечно, будет сложнее. Убила бы того, кто раньше тебя так обкорнал — клочьями неровными и кривыми. Придется под ноль почти убирать, чтобы длину выровнять, а потом уже что-то нормальное растить.

Женя пригладила свои"клочья", нервно спрятала руки под стол. Решала про себя долго — стоит ли рассказывать, что у них там с нормальными прическами только избранные ходили? А ей за густоту и пышность шевелюры чаще всего и доставалось. Потому и лучше было состричь все, к черту, тупыми ножницами, чем завистницы руками выдерут… Поняла, что ни к чему Свете знать все эти грустные истории. Легче от них никому не станет. А если и приведет ее патлы кто-нибудь в порядок — только за счастье примет.

— А потом? После? — Все же, рискнула уточнить.

— Господи. Что потом, Женечка? В магазин сходим, купим тебе нормальную одежду… Хотя… Лучше сначала в магазин, чтобы в салоне не позориться. — Нахмурилась, задумчиво. — Черт. Тебе же и в торговый центр идти не в чем даже. Ладно, решу как-нибудь.

— Меня не выгонят? — Набралась-таки смелости. Поняла, что если люди готовы на нее тратиться — значит, зачем-то еще им нужна. Значит, можно помечтать еще о времени, проведенном в тепле и сытости.

— Женя… Смотрю на тебя и забываю, что ты еще ребенок. Взгляд, вроде, взрослый. А душа — ребячья. И Игоря нашего ты плохо знаешь. Если оставил в первый день, то и потом никуда не денет. Правда, уже от тебя зависит дальнейшее. Если разочаруешь — не пожалеет ни денег потраченных, ни времени, ничего. Выставит, моментом. Голую и босую, если не успеешь одеться. Пока таких разговоров не было.

Стало еще непонятнее и сложнее…

— А как это… Что делать-то, чтобы не разочаровать?

— Меньше на глаза попадайся. Не отсвечивай, в общем. Пока не заметит тебя — и не вспомнит. А вот когда вспомнит — сам и расскажет, что делать. Твое дело — слушать и запоминать.

Не отсвечивать и не попадаться на глаза Женя умела. В этом проблемы не было. А остальное — решила, что справится. Ради такой жизни, как здесь — в лепешку разобьется, но не разочарует хозяина дома.

Глава 5

— Ну, как успехи, делись? — Игорь пребывал в благодушном настроении, несмотря на то, что дела не особенно клеились. Но встреча с Татьяной, спокойные выходные, подальше от деловых проблем, да на удивление молчаливый телефон — все это сделало из него нечто, похожее на нормального человека. Он и сам это понимал, внутренне усмехаясь. Но позволял и окружающим иногда расслабиться, пообщаться спокойно и без напрягов.

— Да ну ее, Игорь! Устала совсем! — Светлана в сердцах выплеснула недовольство, тут же запнулась, но было поздно: Суворов зацепился взглядом, заинтересовался.

— Что так? Судя по отчетам из банка, вы почти никуда не ходили и ничего не тратили… Или ты наличкой платила? Зачем?

— Да я задолбалась таскать ее по магазинам и уговаривать хоть что-то примерить! Вцепилась в эту несчастную пару штанов и свитер, и все! И даже на замену что-то брать не хотела!

Игорь расхохотался:

— Идеальная женщина, смотрю, растет. А чем обосновала?

Света, взволнованно ходившая из угла в угол по комнате, устало присела. Потерла лицо, непонимающе помотала головой…

— Я в ее возрасте только и мечтала, что о новой юбочке, кофточке, туши, туфельках… Сумочек не сосчитать было… А эта… Про косметику заговорили — как на дуру смотрит. Мне, говорит, вазелину бы, косметического, чтобы руки и губы мазать… А ты видел ее руки? Они же, как у старухи какой, обветренные, грубые, ногти не обрабатывались никогда…А одежда… Схватила первые попавшиеся джинсы из распродажи — огромные, страшные какие-то, давно не в моде. Мне кажется, мужские скорее. Прикинула к себе, не примеряя, и вцепилась в них.

Игорь с любопытством слушал эту тираду неудавшейся"стилистки". Усмехался.

— А духи ей купили, надеюсь, из последней коллекции… кто там самый модный сейчас?

Округленные в ужасе глаза Светы его совершенно восхитили. Она лишь за сердце не хваталась.

— Духи?! С ума сошел? Спасибо, что от дезодоранта самого простого не отказалась…

— Ясно. Находка наша — минималистка. Что странно, конечно, для женского пола, но так даже дешевле будет… Чем объясняет такое свое поведение?

— Боится. Игорь, она боится, что потом не сможет тебе отдать! Ты представляешь?! Кто ей сказал, что за эти шмотки придется расплачиваться? Ну? Что мне с ней делать, не скажешь? Ее же стыдно людям показывать…

— Все правильно она боится. Очень даже правильно. В нашей жизни приходится платить за все, так или иначе. А девочка, в отличие от тебя, поняла это очень вовремя.

— Боже. Игорь, ну, неужели ты не можешь прекратить притворяться монстром, и просто сделать что-то доброе, не ожидая оплаты? Как так можно жить-то?

Он не выдержал. Подошел к Светлане, взял за подбородок, так, чтобы видеть прямо ее глаза.

— Запомни, дорогая сестренка. Все, что мы с тобой имеем. Вернее, имею я, а ты пользуешься, далось мне в качестве платы. За что-нибудь. За труды, за время, за нервы, за риск, за оказанную вовремя услугу или, наоборот, не оказанную. За все полагается плата.

Света нервно сглотнула, но ничего не ответила.

— А если бы я, по твоему выражению, не был монстром, то давно уже шел бы по миру. А ты — и того раньше. Несложная арифметика, как считаешь?

Она лишь кивнула в ответ. Не с чем было спорить.

— А по поводу девчонки: завтра вези ее в торговый центр снова и купи по два комплекта всех видов одежды и обуви. Дорогое брать не нужно — не оценит, так и ни к чему. Не перед кем пока красоваться. Будет спорить — скажи, что я приказал. Мне оборванки в заношенных шмотках здесь не требуются.

— Да, это будет серьезным аргументом… Пойдет примерять, как миленькая… — Света на глазах сдувалась, будто вместе с возмущением выплеснула все силы.

— Действительно? — Скептически поднял бровь, Игорь долго ждал ответа.

— Конечно. Для Жени одно твое имя — закон. Только вот, правда, я все время об этом забываю. Нужно было сразу так сказать…

— Ну, значит, запомни и пользуйся. Только, пожалуйста, с умом. Не хотелось бы потом разгребать последствия"моих", — выделил иронично голосом, — приказов и обещаний.

— Само собой.

— И, кстати, совсем-то из нее гламурную фифу не нужно делать. Раздражают меня такие, очень. Одень, причеши, научи за собой ухаживать, и этого достаточно.

— Ладно. С этим понятно все. А что дальше-то с ней делать, Игорек? Я уже не знаю, чем занять девчонку. Сидит рядом, в глаза заглядывает, все время дергается… Я уже и сама, с ней рядом, по дому хожу и оглядываюсь постоянно. Чем-то занять нужно…

— Дергается от чего?

— Боится, что выгоним обратно на улицу. Лишний раз двинуться с места не рискует. Сядет в углу где-нибудь, затихнет и вздыхает о чем-то своем. А окликнешь — подпрыгивает и озирается, как зверек.

— Ну, найди ей занятие… Пусть хоть пыль по углам вытирает, да полы моет. Все польза будет, какая-никакая…

— Ладно. Придумаю. Пусть за цветами ухаживает. Ей нравится это дело, мне показалось.

— Свет, не дай бог, она мою оранжерею загубит… Выгоню обеих, к черту! Хоть одно растение захиреет — обе на улицу пойдете!

Зимний сад, разведенный на крытой веранде дома, был еще одной из немногих слабостей Суворова. Когда-то, в погоне за модой, пригласил специалиста, вбухал кучу денег на закупку саженцев, потом еще столько же — на модернизацию, утепление, систему полива и обдува… На каком-то этапе понял, что удовольствие слишком дорого обходится, но отказаться не смог — слишком увлекся.

Понял, что следить за тем, как появляются, набухают, разворачиваются новые листья и бутоны — не меньшая радость, чем воспитывать глупое животное — несмышленыша. Как успехи при дрессировке его радовали, так и буйно цветущие растения. Гораздо больше, чем растущие суммы на счетах, многократно интереснее, чем запуск новых предприятий. Слабость в этом была, и он мало кому в ней признавался. Проще было рассказывать, сколько средств ему стоил зимний сад, и как непростительна будет его гибель…

— Ну, пыль-то с листьев ей можно вытирать? Это же мне сейчас делать приходится… А у меня руки не всегда доходят… Пусть там работает, и меня так напрягать не будет, и сама хоть немного расслабится.

— Я предупредил. Дальше — твоя забота.

— А как с учебой быть, не думал еще?

— С какой, нахрен, Света, учебой?! У тебя уже высшее, у меня — целых два. Чему учиться-то?

— Игорь. Ты эгоист и полностью отстал от жизни. Девочка у нас — подросток. Школу еще не закончила. Или ты уже все решил? Пусть недоучкой остается, всю жизнь у нас в прислуге ходит?

— Млять! — Выругался со вкусом. Еще этих забот ему не хватало! — Слушай, давай, ты все проблемы, с ней связанные, на листочек запишешь и мне принесешь, а? Я их все сразу и обдумаю. Надоело разбираться в час по чайной ложке…

— И что? Если проблем окажется слишком много, выгонишь из дому, обратно?

— Тоже вариант. Отправлю с парнями на ту заправку, откуда забрал. Баба с возу — кобыле легче.

— Меня поражает, порой, как усиленно ты прикидываешься циником и бессердечным…

— А я удивляюсь тому, что ты до сих пор считаешь, что я прикидываюсь.

Женя, действительно, не понимала, зачем ей столько красивых и дорогих вещей. Нет, она, конечно же, видела их красоту. И все эти платья, кофточки и брюки ей очень нравились. Вернее, не все из тех, что предлагала выбрать Света (некоторые сочетания девочку откровенно пугали), но на вешалках и манекенах попадались очень интересные вещи. И Женя даже могла бы представить, как их можно сочетать между собой. Ей еще помнились уроки ИЗО, где учительница рассказывала про гармонию, пропорции, сочетания цветов и многое другое. Одежду на этих уроках никто не подбирал, конечно же, но ведь правила распространялись и на всю жизнь… И журналы красивые она раньше смотрела — девчонки приносили в школу из дому, передавали из рук в руки, пока не затрут до дыр.

Но вся эта красота в магазинах и Женя — совершенно из разного мира. Она точно знала одно: чем неприметнее выглядишь, чем более блеклым будешь на общем фоне — тем меньше шансов, что тебя заметят, зацепят, обидят. Одни только волосы, раньше шикарные, стоили ей много лишений. Зачем еще и шмотками беду к себе приваживать?

Как объяснить всё это Свете? Да никак. Девочка пыталась. Но, то ли слов не нашла правильных, то ли взрослая наперсница слушать не захотела. Женя предпочла выдать самую понятную причину: дорого, отдавать нечем. Круглые и возмущенные глаза Светланы ее даже слегка рассмешили.

Да. В последнее время, она заметила за собой, что начинает робко улыбаться. Так, чтобы никто не видел (не дай Бог, заметят, что зубы скалит), но позволяла себе слабую усмешку и иронию. Ну, смешная была местная домоправительница, она же — сестра хозяина, пусть и не родная. Смешная и как будто маленькая: Женя иногда разъясняла ей какие-то вещи просто на пальцах. А иногда — не хватало словарного запаса, чтобы растолковать. Ну, как донести до человека, что в детдоме хлеб делили не поровну, и даже не по возрасту? Светлана, дурочка такая, возомнила, что старшие маленьким свою долю отдавали, из"благородства"… Откуда ей понять, что его неделями никто не видел вовсе, а за выданные куски всей толпой дрались?

И как ей вбить в дурную голову, что корки нельзя в помойку выбрасывать? Что грешно это?

Женя пыталась бороться с этой дурной привычкой: втихомолку забирала остатки хлеба, старалась как можно быстрее и незаметнее схватить со стола и спрятать под кофту. Потом подсушивала на батарее и складывала в пакет. Наверняка, пригодились бы. Не ей, так еще другому человеку, голодному.

Эта затея ее и подвела. Привычка сушить и откладывать каждую крошку на черный день чуть не испортила всю спокойную жизнь девочки…

— Тебя плохо кормят в этом доме? — Игорь Дмитриевич брезгливо разглядывал засохшие огрызки хлеба, разложенные на столе его богатого, давящего своим великолепием кабинета. Под сухари была заботливо подложена ткань, чтобы, не дай бог, не испортить полированное красное дерево. И сам хозяин дома не притронулся пальцем ни к одному куску. Только потыкал, пошевелил их какой-то палочкой… Потом палочку выкинул, а руки долго протирал платком. Губы на красивом лице были искривлены презрением, лоб нахмурен, а в глазах Женя увидела… разочарование?! Это ее больше всего ужаснуло.

Не сразу смогла проглотить ком в горле — так разнервничалась. Сипло прошелестела (сама свой голос не узнала):

— Очень хорошо кормят, спасибо, мне всего хватает. Вдоволь. Огромное вам спасибо, правда!

— Тогда… зачем эти стратегические запасы? — Он обошел вокруг стола, ближе к девочке, навис над ней своей внушительной фигурой. Заставил еще больше вжимать голову в плечи. Женя старалась не съеживаться, держать спину гордо и прямо. Но как же это было сложно и страшно… — На случай побега готовишь? Так я уже говорил: не мечтай. Уйдешь отсюда, лишь когда позволю. И с тем, что разрешу взять.

— Что вы! Я даже не думала ни о каком побеге! Здесь у вас так замечательно! Я никогда раньше так хорошо не жила! — Это волнительная скороговорка вылетела из уст быстрее, чем девочка успела подумать.

Суворов слегка потеплел взглядом (или Жене так хотелось верить?), выдержал паузу…

— Тогда — будь добра, объясняй. И так, чтобы я поверил.

— Ну, нельзя же его выкидывать! Как вы не понимаете? Столько людей по миру ходит, которым он пригодился бы!

— Так ты решила благотворительностью заняться, за мой счет?

— Да… Нет.. — Запнулась, не ожидала такого подвоха… — Какая же это благотворительность? Сухие корки и огрызки! Если только втихаря отдать бездомным… Чтобы не умирали совсем… Знаете, как больно живот крутит, когда три дня ничего не ел? А от воды — только хуже еще становится?!

Последние фразы она выкрикивала, уже не сдерживая себя. Слишком жива была еще память. А хозяин дома невозмутимо молчал и смотрел непроницаемым взглядом.

— Конечно! Откуда вам знать, что эти сухари для целых тысяч людей — несметное богатство! Вы такой гадости, как они, и не пробовали никогда! А для меня… — потеряла запал, не встречая сопротивления, — для меня — самое желанное и дорогое когда-то было! В деревне люди выкинули, а я подобрала. На целую неделю хватило. Хоть там совсем была гадость, а лучше, чем воздух и лебеда.

И сжалась после этой тирады, ожидая: теперь уж точно выгонит. Напросилась. Но не жалела: сколько можно молчать и со всем соглашаться?

— Женя… — Он, кажется, впервые обратился к девочке по имени. И это… напрягло. — Давай договоримся?

— Смотря о чем…

— Ты посмотри, как осмелела, а? — Усмехнулся, неожиданно. — Правильно. Нельзя ни на что соглашаться заранее. Опасно это и непредусмотрительно.

— Я понимаю.

— Но, однако же, однажды пообещала…

— Тогда очень жить хотелось. Страшнее, чем остаться — не было ничего.

— Ты даже не представляешь, насколько страшнее может быть…

— Это просто вы не представляете, от чего я сбежала.

— Поделишься?

— Нет. Простите, но не могу.

— Договорились.

Какое-то странное ощущение возникло: Игоря Дмитриевича будто подменили, в момент. И он, удивительно, впервые с ней разговаривал. По-человечески. И даже принимал, местами, ее право молчать и спорить.

Подозрительно. Очень подозрительно. Однако, раз начал говорить — нужно ловить момент.

— А почему вы, вдруг, так со всем соглашаетесь? В чем подвох?

— У тебя мнение есть. Позиция определенная. Умеешь ее отстаивать. Это полезно для будущей жизни. — Он вернулся обратно, расположился в удобном кресле.. Затянул паузу. — А я тебя ломать и превращать в ничтожество не собираюсь. Не фанат таких развлечений, знаешь ли.

Женя молчала, не зная, что на это сказать.

— Но имей в виду — это касается только тех моментов, где я готов признать твою правоту. Ошибешься — лучше не спорь и не нарывайся.

Глава 6

Игорю абсолютно не нравилось происходящее. Даже не то, что в доме творилось с появлением этой девочки: Светкины метания и причитания легко было игнорировать. Порой забавно было наблюдать, так взрослая и неглупая, в общем-то, женщина, такой ерундой страдает. Грустно — от того, какой недалекой она оказалась, не желающей смотреть на мир глазами ребенка, хлебнувшего немало бед за свою короткую жизнь. Вроде бы, и сочувствовать она умела раньше. Но совместное переживание с подругой из-за неудачной прически — такая мелочь, когда человек не замечает голода в чужих глазах.

Противно было от себя самого. От своих метаний и неопределенности. Вроде бы, хотел быть жестким и не вестись на эти жалкие истории о страшной жизни. И даже, в принципе, рассуждал довольно цинично и холодно. Не притворялся перед собой, ни разу. А вот глядя на саму девчонку… Терял временами настрой, и это его раздражало. Способность выдержать одну линию всегда ему помогала — в бизнесе, в дружбе, с животными, с техникой. Да с чем угодно. Не было в нем никогда ни мягкости, ни податливости. Гибким бывал — да. Но только тогда, когда это требовалось для дела.

А эта… Женя… и имя-то дурацкое какое… несколько раз меняла его настрой во время разговора. И та история с сухарями была не последней. Правда, и общались-то они редко — все больше по таким вот поводам, когда требовался вызов на ковер и разборки.

Даже от учебы в элитном лицее она отбрыкалась. Хотя на нем настаивал и он, и Света. Вымолила себе право учиться в обычной, затрапезной школе. И аргументы такие нарыла, что не придерешься. Мол, за себя не отвечает, рефлексы детдомовские остались, может покалечить какую-нибудь маменькину дочку. А Игорю потом — разбираться и расплачиваться. Даже если и выгонит Женю после такого позора, на репутации и отношениях пятно останется.

Он подумал над этим и согласился. Правда, совсем по другой причине: совершенно не хотелось светить свою воспитанницу в кругу равных себе. А она, рано или поздно, засветилась бы. Вернее, рано: в первый же день ее непохожесть и спалили бы.

Светлана тогда опять расстроилась. Ее очередная затея одарить приемыша всеми благами сразу провалилась, с треском. Но она вознамерилась нанять для девчонки кучу репетиторов, чтобы подтянуть хотя бы до среднего уровня. Для своих шестнадцати лет девочка знала критично мало. Хорошо, хоть читать умела, да цифры складывать.

И эта история со школой разозлила Суворова неимоверно. Не тем, что учиться девчонке оказалось нужным. А тем, что сам Игорь об этом не подумал. В принципе. О том, что подросткам положено учиться.

Вот что бесило: он сам себя чувствовал не готовым к тому, за что взялся. История с воспитанием из ребенка полезного человека казалась все более сложной и мутной. Слишком нюансов много вылезало, при каждом новом шаге.

И отказываться от идеи не хотелось: чересчур была заманчива.

Эти две крайности — желание отправить приемыша обратно, на холодную заправку, где и была подобрана, и самолюбивая цель — вылепить из нее нечто, полностью устраивающее самого Суворова, и очень для него полезное, — и заставляли его настроение метаться между плюсом и минусом. Делать неожиданные заявления. Принимать решения, которым сам удивлялся. Порой — бесился. Срывал недовольство самим собой на девчонке, Светлане, подчиненных. Но из раза в раз приходил к мысли, что девчонка у него останется, вместе с проблемами, что неизбежно создает. А Игорь справится. И поставленной цели добьется. Тоже, между прочим, полезный навык, который никуда от него не денется потом…

Иногда Суворов, не склонный к мистике, оккультизму, религиям и прочим бредням, подумывал, что эта несчастная Женя свалилась ему на голову не просто так. Видимо, кто-то свыше хотел над ним повеселиться, по принципу:"Хочешь рассмешить Бога — расскажи ему о своих планах".

Он категорически запрещал посторонним ходить в оранжерею. Знал, что ничем хорошим для растений это не закончится. Только гостей водил — редко, избранных, обязательно под присмотром. Личным.

Сам туда заходил часто. Особенно — по ночам, когда бессонница спать мешала, а к Тане ехать было поздно или лень.

Тихая уютная тень от ветвей и листьев, даже ночью подсвеченных специальными лампами, журчащий фонтанчик, чистый воздух, иногда благоухающий цветами, иногда — просто землей и зеленью… В закрытом от посторонних глаз углу у него стояло удобное кресло, где ночи проходили быстрее и приятнее, чем в душной и темной спальне.

Даже не удивился очень, когда однажды в ночи это кресло оказалось занятым. Причем — нагло, бесцеремонно и без всякого уважения к хозяйской мебели. Женя умудрилась влезть в него с ногами.

— И какого хрена?! — Чудом сдержался, чтобы не выругаться погрязнее. Воспитание сработало, неожиданно. Несмотря на то, что обошелся без мата, сам тон был обязан испугать девчонку. А та и не дернулась даже. Как сидела, носом уткнувшись в книгу, так и осталась. Даже голову не подняла.

— Эй, алё? Мадам, вы тут оглохли или оборзели, ненароком? — Подошел ближе и рявкнул громче. Снова — ноль реакции.

— Да какого же… — Такое равнодушие злило больше, чем вся остальная ситуация. Охамела девка, не иначе. Рванул еще ближе, не задумываясь, что сделает дальше.

И только на это движение девчонка среагировала. Дернулась, подняла голову, вжала ее в плечи, глаза огромными сделались, будто две плошки. И руки… руки у нее потянулись вверх, будто защищаясь. Все в ее позе говорило: готовится к удару и боится его.

Вся ярость в Суворове иссякла. Раздражение затихло, но не прошло.

— Ты тут оглохла, что ли?!

— Я.. английский учу. Произношение и интонации в диалогах запоминаю… — Девочка, слегка придя в себя, вытащила наушники и повернула к нему книгу, демонстрируя текст, сплошь на иностранном языке. — Простите, пожалуйста, что не ответила…

— Ясно. Почему испугалась так? Думала, ударю? Тебя здесь обижает кто-то? — Он напрягся только от одного предположения, что кто-то из его людей мог быть жесток с девчонкой.

— Нет, что вы… Все очень добрые и внимательные, даже неудобно как-то становится. Обо мне никогда так не переживали в жизни… Даже мама с папой… — На этой фразе ее голос совсем поник, хоть и до того не был особенно звонким.

— Значит, у твоих родителей были другие заботы, более важные. — Он ответил фразой, к которой сам привык, с детства. Правда, Игорю было грех жаловаться на обеспечение. Больше всего и в детстве, и в юности, ему не хватало родителей рядом. Играющих, разговаривающих, ужинающих с ним за одним столом. Просто находящихся с ним в одной комнате. А разговоры с отцом — лучше бы их не было, избегал всю жизнь, как мог, этих наставлений и нравоучений. Вот бы в кино с ним хоть раз сходить… Но годам к пятнадцати он привык и запомнил: есть дела и более важные, чем сын. И попрощался с нелепыми претензиями. — Так почему, все-таки, испугалась?

Конец ознакомительного фрагмента.