Октябрьская ярмарка

Ольга Николаевна Шивер (2025)

В ночь Октябрьской ярмарки все твари из Мертвого леса повылазили на Проклятую поляну, чтобы встретиться с людьми и обменять свои дары. Ведьмы и упыри, волоты и тролли, волколаки и гномы, бродячие и мертвяки — сотни сумрачных тварей единственную ночь в году проводили с людьми в мире и согласии. Каждый в Хазаарте знал, что в ночь Октябрьской ярмарки, никто не смеет пролить кровь, и в этот час на Проклятой поляне, куда никто из людей в здравом уме не сунется в другое время царила атмосфера страха и чудес… Старинные артефакты, убийцы, ожившие куклы и другие опасности ждут тебя на Проклятой поляне, маня посетить Октябрьскую ярмарку. Заходи, если осмелишься!

Фантомная рана

Вячеслав Романович Севзов позвонил мне в начале третьего ночи, в его голосе слышалось неприкрытое волнение. Из сбивчивых объяснений коллеги и сквозь ещё не отступившую дремоту я смог разобрать, что речь идёт об исключительном случае в его медицинской практике. Будучи первоклассным хирургом, доктором наук и доцентом кафедры, Севзов тем не менее никак не мог определиться с диагнозом одного пациента и пребывал в крайнем замешательстве. Мне, безусловно, льстило оказанное Севзовым доверие, но после ночной смены в госпитале я всё же задал резонный вопрос о том, насколько необходимо моё присутствие в его клинике в столь поздний, если не сказать уже ранний, час, на что получил ответ: «Чрезвычайно, Алексей! Чрезвычайно необходимо!»

Заинтригованный Севзовым, меньше чем через сорок минут я поднимался по ступенькам четырёхэтажного здания клиники, которую возглавлял Вячеслав Романович, и застал его в просторном кабинете на третьем этаже. Несколько десятков книг были раскрыты на большом овальном столе.

После краткого обмена любезностями, Севзов принёс свои извинения за беспокойство и сразу приступил к делу. Речь шла о поступившем несколько дней назад пациенте, попавшем в автокатастрофу. Михаил Лепнин — так его звали.

— Все, кто ехал с пострадавшим в тот день, погибли: две девушки и его брат, — продолжал объяснения Севзов. — На самом пациенте ни царапинки, за исключением едва заметного красного пятна на боку. Рентген, УЗИ, МРТ не выявили абсолютно никаких повреждений.

— Так в чём же дело? — хмыкнул я, бегло взглянув на результаты обследований.

— Это я и пытаюсь выяснить, — нахмурился Севзов. — Хочу, чтобы ты осмотрел пациента, прежде чем я поделюсь своими соображениями.

Более тщательно изучив диагностические данные Лепнина, я согласился оценить его состояние лично, и медсестра любезно отвела меня в палату.

На койке лежал нездорового вида мужчина среднего возраста. Потная испарина покрывала его лицо, карие глаза и тёмные волосы резко контрастировали с бледной кожей. Медсестра представила меня пациенту, на что он лишь вымученно кивнул, и я начал сбор анамнеза.

— Вы тоже ничего не видите? — вдруг прервал меня Михаил, безразлично и обречённо.

— Простите? — переспросил я.

— Я чувствую, как кровь течёт из моей раны на боку…

Я предложил Лепнину показать мне рану, о которой он говорит, но, осмотрев его, ничего не обнаружил, кроме едва заметного покраснения.

— Никто не видит, но я чувствую её, — сказал Михаил.

— Иногда люди, пережив сильный стресс… — начал объяснять я, но он злобно прервал меня.

— Не надо рассказывать, что я пережил… Я не сумасшедший… — Михаил стал ещё бледнее. — Рана гноится… Я медленно умираю.

— То есть вы сами видите эту рану? — уточнил я, уже примерно определившись с диагнозом.

— Нет. Я не вижу её, но она есть. Я её чувствую. Ещё у меня… сломана нога и несколько ребер. Мне трудно дышать, и я почти ослеп на левый глаз. Ужасно болит голова… Всё кружится… — хрипя, медленно говорил Лепнин.

Чтобы убедиться в своих догадках, я посветил фонариком в левый глаз Михаила, но зрачок не среагировал. Я взглянул на фонарик: свет горит. Ещё раз направил его на глаз: свет горит, но на зрачок не попадает. Решив, что фонарик неисправен, я отложил его в сторону. Внешне глаз Лепнина был здоров. Нога тоже — никаких видимых повреждений.

Закончив осмотр, я вернулся в кабинет Вячеслава Романовича.

— Не вижу ничего необычного. Здесь требуется помощь психотерапевта, — заключил я, но Севзов лишь ухмыльнулся. — Пациент пережил сильный стресс, нет ничего удивительного в том, что у него галлюцинации.

— Так-то оно так, — согласился Севзов. — А теперь послушай, что я тебе скажу. Когда Лепнина привезли к нам, он находился в сознании, его тошнило, как при сильном сотрясении головного мозга, ногой он двигать уже не мог. Разумеется, дежурный врач осмотрел его, ничего не обнаружил, но оставил до утра под наблюдением. Сегодня идут вторые сутки, как Лепнин здесь. — Вячеслав Романович подошёл к компьютеру, развернул ко мне монитор и включил видео.

Я ужаснулся. На кадрах была запечатлена страшная авария: две машины столкнулись лоб в лоб. Синяя отечественная легковушка смялась, как лист бумаги, спасатели болгаркой пилили её части, чтобы извлечь пассажиров. Большому чёрному джипу тоже досталось, но значительно меньше.

— Лепнин был за рулём пятёрки, — заметил Севзов, впившись взглядом в моё лицо и ожидая реакции.

Как только он произнёс эту фразу, на видео спасатели извлекли из синей легковушки мужчину, в котором я узнал пациента Лепнина.

— Но как это возможно?! Машина всмятку? Он не мог выжить! — изумился я.

— Именно, — кивнул Севзов. — Погибли все, но Лепнин не получил ни единой царапины. Я был настолько поражён, увидев это видео в новостях, что нашёл телефон и немедленно связался со спасателем, который там присутствовал. — Вячеслав Романович поднял одну бровь и многозначительно посмотрел на меня. — И знаешь что?

— Что?

— Он тоже не верил, что водитель мог остаться в живых. И всё же, когда Лепнина извлекли из этой груды железа, на нём не было ни кровинки, ни царапинки!

— Чудо какое-то… — не понимал я, продолжая таращиться на экран монитора. — Хотя иногда люди выживают в самых сложных условиях.

— Абсолютно с тобой согласен, — закивал Севзов. — Но ты же знаешь мой скептицизм. Я всеми правдами и неправдами, но получил фото с места аварии. — Он свернул видео и открыл папку с файлами фотографий. — Посмотри: это салон автомобиля в том месте, где сидел Лепнин.

— И что? — я искренне не понимал, к чему ведёт Севзов.

— А то! Представь, что там находится человек. — Он выжидательно смотрел на меня, и я наконец сообразил.

— Правая нога! — выпалил я.

— Да! — обрадовался Севзов и хлопнул ладонью по столу. — Лепнин жалуется на боли в правой ноге. Той ноге, которой по всем параметрам он должен был лишиться в момент аварии. А тот штырь, что торчит прямо из кресла, видишь? — Вячеслав Романович ткнул пальцем в экран.

— То самое место, где, по словам Лепнина, находится несуществующая рана. — Я пригляделся получше и увеличил фото. — Вот только штырь абсолютно чист. Если бы он продырявил водителю бок, была бы кровь, но её нет.

— Нет, — подтвердил Севзов. — Самое ужасное, что Лепнину с каждым часом всё хуже. Я знаю, о чём ты сейчас скажешь. — Вячеслав Романович опередил меня, как только я открыл рот. — Но никакая психосоматика тебе не объяснит потери крови. Не может она испаряться из организма! — Он потряс распечатками с лабораторными исследованиями крови. — По анализам выходит, что у Лепнина кровотечение.

— Внутреннее? — Мой вопрос звучал глупо, и я это понимал.

— УЗИ, МРТ, рентген — судя по ним, каждый сантиметр тела Лепнина в целости и сохранности.

— Неисправность аппаратуры? — предположил я, совершенно сбитый с толку.

— Три разных аппарата разных фирм, — парировал Севзов.

— Ошибка в лаборатории?

— Четыре раза перепроверяли! Ничего не изменилось.

Я задумался. Затем взял в охапку все результаты анализов, обследований, снимки и вновь отправился в палату к Лепнину. Мне просто необходимо было осмотреть его ещё раз.

Пациент находился в ужасном состоянии, кожа стала белой как полотно, губы синели и едва заметно шевелились: он бредил.

— Не трогайте меня… — шептал Михаил. — У них ледяные руки… оставьте мою ногу… больно… они раздирают мне кожу ледяными пальцами… уберите свои руки… не трогайте меня… — Из-под закрытых век мужчины текли слёзы, и лицо выражало бесконечную муку.

В свете открывшихся обстоятельств аварии слова Лепнина произвели на меня сильное впечатление. Разумом я понимал, что это не что иное, как бред больного человека, горячка, но в глубине души я чувствовал, что есть в его бессвязной речи что-то ещё. Необъяснимое и потустороннее. На лице ярого атеиста Севзова читались те же чувства. Медсестра, дежурившая у койки больного, и вовсе закрыла уши руками и зажмурила глаза.

— Измерьте температуру. — Вячеслав Романович мягко похлопал медсестру по плечу и указал на градусник на её коленях. Нервно закусив губу, женщина выполнила поручение начальника и продемонстрировала тому результат: 36,6.

— Да он весь горит! — возмутился я. — Принесите другой градусник. Не электронный — ртутный.

Медсестра вышла и вернулась с узким футляром, достала из него градусник и поставила Лепнину.

— Больно! Больно! — из последних сил кричал тот. — Убейте меня, прошу вас! Я больше не могу выносить эти холодные пальцы! Они щиплют, царапают… Пожалуйста, молю вас! — На миг его сознание словно прояснилось, но затем он снова впал в беспамятство.

Воздух вдруг стал густым и холодным, находиться в палате становилось невыносимо, словно неведомая сила выталкивала отсюда непрошенных гостей. Молодая медсестра, не выдержав, бросилась вон из палаты. Мне самому сделалось неуютно и резко захотелось последовать её примеру, но интерес учёного пересилил инстинкт самосохранения, и я остался.

Тем временем Севзов проверил показания второго градусника: 36, 6.

— Ерунда какая-то… — пробормотал он и опустил на лоб пациента морщинистую руку. — Горячий, как кипяток!

Порывом ветра оконная створка распахнулась настежь, заставив меня и Севзова вздрогнуть от неожиданности. Вместо влажной ночной свежести в палату ворвалось что-то необъяснимое: дышать стало почти невозможно, окружающая обстановка потеряла свою яркость, хотелось чаще моргать, словно глаза заволок зыбкий туман. Меня охватила такая тоска, будто все мои чувства, всю волю к жизни и энергию смяли, как бумажный лист, и выбросили в мусорное ведро. Все звуки прекратились, наполняя уши звенящей и зловещей тишиной.

Из горла Лепнина вырывались хрипы и стоны, он больше не разговаривал. В чертах его лица притаилась гримаса непередаваемого страха и удивления, глаза расширились и застыли. Не вовремя решившая вернуться медсестра вскрикнула и лишилась чувств, как только заглянула в палату, острее нас с Севзовым ощутив весь кошмар происходящего.

Первым к выходу ринулся Вячеслав Романович, он ухватил меня за рукав и потянул за собой. Мы молча подняли медсестру и перенесли на диванчик в коридоре. Самое странное, что, как только мы пересекли порог палаты, звуки, наполнявшие клинику, разом накинулись на нас, и даже тиканье часов показалось оглушающим. Я будто вынырнул на поверхность из бездонных глубин океана, сразу очутившись на шумном базаре.

Пока Севзов приводил медсестру в чувство, я всё ещё пытался прийти в себя и понять, что совсем недавно испытал.

Ни мне, ни моему коллеге, ни уж тем более медсестре не хотелось заходить в палату на уровне инстинктов: всё живое внутри нас физически сопротивлялось этому. Никто из нас не проронил ни слова. Так же молча я и Севзов вернулись в кабинет, и только с первыми лучами солнца мы вновь нашли в себе силы спуститься к пациенту. Не сговариваясь, мы кивнули друг другу и вошли в палату.

Севзов замер. Впервые в своей жизни я разглядел за толстыми очками на его лице суеверный страх. Вячеслав Романович бестолково хлопал губами, как рыба, и указывал пальцем на койку.

Ошеломлённый не меньше Севзова, я медленно подошёл к Лепнину и аккуратно откинул пропитанный кровью пододеяльник: в том месте на боку, где я разглядел небольшое покраснение, теперь наблюдалась глубокая рваная рана, правая нога отсутствовала до колена, а на расцарапанном бедре чуть выше угадывались круглые синяки, оставленные словно пальцами. Я перевёл взгляд на лицо Лепнина — левый глаз заплыл от гематомы, роговица на правом помутнела. Затем я потрогал ледяную руку Михаила, на которой уже успели появиться трупные пятна. Покойник выглядел так, будто лишился жизни не меньше двух суток назад.

Растерянный и изумлённый, я вышел из палаты вместе с Севзовым, сразу отдавшим несколько безотлагательных поручений медсестре. Мы ещё раз проверили с ним все результаты инструментальных обследований и снимки, по которым Лепнин оставался совершенно здоров.

Так и не найдя в тот день объяснения случившемуся, мы с Севзовым занялись каждый своими делами. Позже, встретившись с Вячеславом Романовичем на медицинской конференции за кружкой чая, мы вспоминали случай с Лепниным, и хирург, поправляя выбившийся из-за пазухи крестик, обронил такую фразу: «Бывает, что и смерть опаздывает». На этом мы с ним и разошлись, но никогда больше за свою практику я не видал ничего подобного.