Смытые волной

Ольга Приходченко, 2014

«Одесситки», «Лестница грез» и, наконец, предлагаемая читателю новая книга Ольги Приходченко «Смытые волной» представляют собой увлекательную сагу о жизни замечательного города, рассказанную на примере судьбы нескольких одесских семей, о которых автор – уроженка Одессы – знает не понаслышке.

Одесская завмагша мадам Соболева

Когда Наталья затягивалась очередной сигаретой, лицо ее в болезненной ухмылке изменялось до неузнаваемости. Она часто запрокидывала голову, и в этот момент казалось, что она заглатывает невидимые слезы. Голос сначала дребезжал, затем стихал, так что мне приходилось напрягаться, чтобы уловить, о чем Наталья говорит.

— Олечка, ты какого года, сорок шестого? А я в сорок пятом родилась. Моя мама, царство ей небесное, встретила молодого красивого морячка в санатории, где тот долечивался после фронтового ранения. Танцевать он не мог, и они вместе коротали время на лавочке в глубине парка. Провожал он ее только до калитки, дальше, до трамвайной остановки, тоже не мог, для него слишком далеко, ноги сильно болели.

В очередное воскресенье он и на танцах не появился. К ней подошел его товарищ по несчастью и сказал, что у Пети воспалилась рана, ему опять ее почистили и теперь он отлеживается в палате. Посторонним заходить в корпус не разрешалось, но есть вариант — через открытое окно, если она захочет, благо палата на первом этаже. Девушка не возражала, Петины товарищи ее аккуратно подсаживали, и она сразу оказывалась в объятиях любимого. Так она и лазила к нему, пока его не выписали, и Петр укатил к себе на родину, обещая обязательно вернуться.

Обещанного, как говорится, ждут три года. Но для девушки они превратились в бесконечность. Или что-то случилось, или Петя забыл вернуться, но след от курортного романа остался — недоношенная Наташка появилась на свет за два месяца до окончания войны.

— Трудно в это поверить? Мне самой не верится. Роды у мамы были тяжелыми, последствия печальными — мама умерла, когда мне было всего два годика. Дорогой папочка, бравый морячок, так и не появился. Меня воспитывала бабушка, тянула, что называется, из последних сил, я была ее вечным хвостиком. Жили мы здесь же, на Бугаевке, в маленьком домишке с огородиком. Он был нашим спасителем, кормил круглый год. Мы высаживали кукурузу, летом в пляжный сезон бабуля варила ее, мы несли подрумяненные початки в Аркадию, запасшись солью. Бабушка громко кричала: «Пшенка, пшенка, горячая, вкусная пшенка!» Я, мелюзга, ей подпевала: «Пьсенка, пьсенка!» Еще бабушка держала корову, по тем временам целое состояние.

Каталы, работающие в Аркадии, покупали кочаны только у маленькой Наточки и не брали сдачу. Особенно один, по имени дядя Вася. Он даже предложил бабушке оставлять девочку возле них, пока она разносит кукурузу, чтобы ребенок не таскался по жаре и по огненному песку. Женщина сначала не соглашалась, но потом так привыкла, что доверяла. Дядя Вася дарил Наточке красивые вещички, туфельки, платьица, а однажды где-то раздобыл для нее симпатичную немецкую куклу. Такая во всей Бугаевке была лишь у нее одной. Девочка с гордостью и на зависть подружкам говорила: «Мне дедушка Вася подарил, он хороший».

Но пришла осень, и каталы исчезли вместе с курортниками. На следующий год летом они опять торговали на пляже с самого начала сезона. В кулечки фасовали черешню, потом абрикосы, яблоки, груши, а в августе шел основной товар — отварная пшенка. Каталы появились, как обычно, с первыми приезжими, однако среди них не было дяди Васи. А эти новые не обращали внимания ни на бабку, ни на уже подросшую внучку. Бабка осторожно расспрашивала про дядю Васю, но никто такого не знал.

Когда Наточка подросла, то уже сама с тяжелой сумкой тащилась на разные пляжи, продавая свой незамысловатый товар, бабушка заранее готовила его дома, но выбиралась в Аркадию или еще куда дальше на фонтанские пляжи. А тут еще беда с коровой, она заболела, пришлось прирезать. Жить стало тяжелее. Чего только не придумывала бабушка — и семечками торговать, и пирожки жарить, выручки это приносило мало. Пришлось Наташе после семи классов уйти из школы и наняться на работу на Джутовую фабрику. Тоже за небольшие деньги, а кто будет хорошо платить ученице?

— Если бы ты только знала, Оля, как я тебе завидовала тогда! Ты очень отличалась от остальных наших одноклассников. Это сразу было заметно. Тебя из школы обязательно забирала бабушка или соседка. А еще ты отдавала свой завтрак кому угодно, лишь бы самой не кушать, мне тоже перепадало. Но больше всего удивило, когда нам делали прививку под лопатку; девочки все разделись и все уставились на тебя, как на чудо. На твое нижнее белье уставились — самодельно сшитый лиф, к которому пристегивались чулки. А мы, дурочки, носили круглые резинки, от которых на ногах оставались глубокие полосы.

Ну, Наталья, вспомнила. Бабку мою от этих резинок коробило, они же портят ноги девочкам, и вдобавок этот ужас: сверху на всех, как под копирку, были надеты обыкновенные майки и трико. Бабка полностью выстрочила мне лиф и гладью над грудью вышила шелковыми нитками яркие цветочки с зелеными листочками, и все это отделала кружевом, выпоротым из каких-то старых простыней, называемых прошвами.

— Видишь, я до сих пор помню. Девчонки все над тобой смеялись, просто покатывались со смеху, да мы просто завидовали тебе.

— Да, ладно, брось ты! Чему завидовать? От нищеты бабка и меня, и сестру обшивала. А я, знаешь, вам завидовала, что на вас магазинные майки и трусы.

Наташка уставилась на меня:

— Поделись секретом, ты как была в школе худючей, так и осталась.

Соболева, ты же мою болевую точку нащупала. Сказать, что я оказалась самой худой в седьмом классе, это ничего не сказать. Я вымахала только в рост, такая тонкая жердь, тогда как у других девчонок были уже такие формы, хоть куда. Медсестра тогда тоже удивилась моему наряду: «У тебя что, бонна есть все эти крючки расстегивать и застегивать? Тю! Это же надо?»

И как всадит мне иголку под торчащую острием лопатку, так больно, что я заорала на всю школу. И хоть бы кто пожалел, наоборот, обозвали принцессой на горошине. Неделю после этого на уроки не ходила, температурила и не могла руку поднять. Как ни странно, у меня это место от укола до сих пор ноет. Мое тело вообще никакие уколы не переносит.

— А дальше, Наталья, что было?

Я внимательно смотрела на нее, мы с ней одного возраста, но она сильная мощная женщина с красивой грудью, ладной попкой, думаю, размера пятидесятого, если не больше, а я осталась кощеем, недотягивающим даже до сорок четвертого.

— Дальше, как у всех — влюбилась. Наверное, это не любовь была, как мне тогда казалось, а первый девичий порыв. С девчонками на танцы пошла, на турбазу в Аркадию. Ты ведь тоже туда хаживала, я тебя там видела с ребятами из вашего двора, а мы собирались с девчонками с нашей улицы. Помнишь, там промышляли два Серых? Два Сережки с Петрашевского? Они потом в артучилище на третьей Фонтана поступили.

Конец ознакомительного фрагмента.