В режиме нереального времени

Ольга Пустошинская (2023)

Сашка — избалованная девочка-подросток, не знает отказа ни в чём. Её прабабушка в войну жила в оккупации, Сашке рассказы про это время безразличны. Зачем вспоминать то, что давно прошло?На летних каникулах она уезжает к бабушке погостить. Однажды, возвращаясь с прогулки, Сашка не узнаёт села: по улицам ходят немецкие солдаты в форме Второй мировой войны, стоят танки. Саша думает, что попала на съёмки фильма, но потом понимает: это не кино и не квест, она оказалась в прошлом.

В ссылке

Сашка проснулась в полдень, что было для неё очень рано: обычно она поднималась после обеда. Не открывая глаз, нащупала телефон на табурете, приспособленном под прикроватную тумбочку. Единственная радость в этой дыре — телефон.

Пришло новое сообщение от Лизы школьной подруги: «Привет. Я на пляже, море такое тёплое! Ты как?» Сашка скривилась — глупый вопрос! — и, быстро бегая пальцами по клавиатуре, написала: «Сап! Прозябаю». Лиза тут же ответила весёлым смайликом. Хорошо ей смеяться, сидя на пляже под зонтиком и жуя персики. А здесь хоть умри.

Сашка была уверена, что к бабушке её сослали не просто так, а после того случая, когда она поскандалила с мамой. А ведь начиналось всё так мирно! Они смотрели фильм, развалившись на диване, и ели мороженое, мама — крем-брюле, а Сашка смаковала рожок с чёрной смородиной, который очень любила. Фильм закончился, и внезапно выскочил этот ролик, старый, Сашка его нечаянно включила.

— Оставь, оставь, — махнула рукой мама.

На экране толпа подростков Сашкиного возраста, едва ли старше пятнадцати-шестнадцати лет, скандировала лозунги. Им было весело: на лицах — улыбки, в руках — айфоны. Снимали себя и друг друга, чтобы после выложить в соцсетях, а для чего же ещё? Полиция вывела из толпы парня в светлой куртке и понесла к машине, довольно аккуратно понесла, но крупная надпись красным шрифтом говорила обратное, что задержание было максимально жёстким, и Сашка моментально поверила. Изверги, зачем так заламывать руки!

— Тупые малолетки, — поморщилась мама, — ремня им всыпать, протестунам.

Сашке стало обидно.

— А разве полиция имеет право заламывать руки? — вскинулась она. — Они ничего такого не делают. Вышли на мирный протест поддержать своего лидера.

— Это мирный протест в поддержку преступника?

— Он не преступник.

Глаза у мамы потемнели и стали почти чёрными.

— Ну-ну. Я смотрю, ты хорошо осведомлена. Неспроста этот ролик выскочил. Смотришь всякую дрянь.

— А что, мне и посмотреть нельзя?

Сашка не заметила, как перешла на повышенный тон. Её бесило, когда родители указывали, что делать, как будто ей пять лет, как будто мультик не тот выбрала.

— Я сама разберусь, что смотреть!

В комнату заглянул старшая сестра Настя, посмотрела исподлобья.

— Хватит орать, я к сессии готовлюсь.

— А я-то что? Это ты маме говори, — огрызнулась Сашка, с тяжким вздохом поднялась и скрылась в своей комнате.

Это была только её комната, не пополам с сестрой. Спасибо родителям хотя бы за это. Здесь стояла кровать с маленькими цветными подушками, комод и письменный стол с креслом. Сашка сама с упоением украшала комнату: развешивала по стенам плакаты и свои рисунки, прикрепляла гирлянду на спинку кровати. Здесь был её мирок, специально устроенный только для хозяйки.

Сашка взяла мобильник и легла на кровать сверху покрывала, обняла подушку-игрушку, рыжего кота с крохотными лапками и болтающимся полосатым хвостом.

— Давай спокойно поговорим.

Опять мама. Сейчас будет нотации читать. Какая же она душная!

— Потом, я занята, — буркнула Сашка.

— Выкрои для меня хотя бы минутку своего драгоценного времени, — серьёзно сказала мама, но Сашка почувствовала ехидство. — Твой лидер, как ты сказала…

— Он не мой.

— Хорошо, пусть не твой. Он оскорбил пожилого человека, ветерана. Если бы твоего прадеда, который всю войну прошёл, обозвал этот хмырь, я бы его задушила своими руками. Да отложи ты телефон, когда я с тобой разговариваю!

Сашка закатила глаза, бросила телефон на кровать.

— И про парад Победы сказал, что он превратился в карикатуру.

— Это его мнение.

— Пусть он своё мнение оставит при себе! — вскипела мама. — Не думала, что моя дочь станет защищать негодяя.

— Ох, оставь меня в покое!

Хорошо, что отца дома нет, не то они бы вдвоём взялись за Сашку. У всех такие родители токсичные, или ей не повезло?

— Мы же с тобой в колонне шли в портретом прадеда. Саша, тебя же назвали в его честь.

— Я не просила называть меня в его честь. Я вообще это имя ненавижу.

— Да прекрати дерзить! Прадед воевал, чтобы ты жила!

Сашке бы одуматься, но её понесло.

— Может, и лучше мы жили, если бы победила Германия. Вот вы все говорите: немцы звери, изверги… А я читала, что они были добрыми, даже хлебом и шоколадками детей угощали.

Мама побелела:

— Как ты можешь! Твоя прабабушка в оккупации жила! Сколько фашисты мирных убили, замучили и отравили! Я же рассказывала тебе, а ты — про шоколадку… Стыдно тебе должно быть, стыдно!

— А мне не стыдно. Это моё мнение!

Мама резко повернулась и вышла. Сашка притихла: из глубины дома донеслись приглушённые рыдания.

«Ну и пусть, — подумала она, — ну и пусть. Я сказала правду». И всё же на душе было противно и муторно, не следовало так говорить с мамой. Теперь она обидится и будет молчать, пока Сашка не извинится, или сделает ещё хуже — не возьмёт её в Сочи.

И действительно. Всего пара дней прошла, и отец сообщил, что поездка откладывается, потому что на работе кто-то заболел, а он ведь такой незаменимый. Ну конечно, повод нашли!

— Я столько ждала… давайте поедем без папы.

— Исключено. Поедем в августе все вместе, — отрезала мама.

Настя закончила учёбу, собралась с однокурсниками куда-то на отдых, и Сашка, даже не зная, что за турбаза и где, заволновалась:

— А я? И я хочу. Можно мне с Настей на турбазу?

Она не возьмёт, конечно, но попытка не пытка.

Сестра встала на дыбы:

— Ну вот ещё! Я тебя не возьму, у нас своя компания. Мам, скажи ей, пусть не пристаёт. Не хватало ещё нянчиться и сопли подтирать.

— В самом деле, Саша, никто с тобой возиться не будет. Уже всё решено: или едешь к бабане, или остаёшься дома.

— Да кем решено? Почему вы Насте всё позволяете, а мне нет? Что мне делать дома? Я со скуки умру.

— Мы с тобой поедем к бабане. Ей без деда теперь одиноко.

— Ты серьёзно?

Бабаня — это бабушка Аня, мамина мать. Так её Сашка звала в детстве, а потом стали повторять и другие. А что, прикольно, всё в одном слове.

Сашка попробовала многое: и обижалась, и кричала, и плакала, напускала на себя скорбный вид и дрожащим голосом спрашивала: «А может быть, я одна смогу в Сочи поехать?» Раньше это срабатывало, а сейчас почему-то нет.

— Мы поедем, но позже, в августе, — утешала мама, — бархатный сезон даже лучше. Смирись.

— А я хотела сейчас… — ныла Сашка, понимая, что ничего другого ей не остаётся, как смириться. — У бабани даже интернет не ловит.

— Вот это как раз хорошо. Отдохнёшь, перестанешь смотреть всякие глупости.

— Ну м-а-ам!

— Да шучу, шучу… Есть там вышка, связь хорошая.

***

Сашке у бабани жилось вольготно. Та позволяла засиживаться допоздна, спать сколько хочется; работой по дому и огороду не нагружала, Сашка сама вызывалась поливать из шланга помидоры и собирать в ведро пупырчатые, чуть колючие огурцы. Она радовалась, что мама передумала оставаться, сослалась на работу и уехала, иначе не видать бы Сашке такой свободы: мама не разрешала подолгу валяться в постели, сдёргивала одеяло, кричала, и Сашка в ответ тоже повышала голос. Бабушка её никогда не ругала и называла своей красавицей. Сашка фыркала: ну какая красавица? И уши не очень, и нос, и глаза, и фигура…

На самом деле лукавила: внешностью она была довольна. Волосы, светло-русые, густые, любила и холила: мыла хорошим шампунем, ополаскивала настоем ромашки, аккуратно расчёсывала, стараясь не повредить ни одного волоска. Даже красить не рисковала, хотя подружки ходили модные: и синие, и зелёные, и розовые, и сине-зелёно-розовые.

Зевая, Сашка натянула шорты и майку со смеющимся черепом, которого мама называла бедным Йориком. Из кухни доносилось позвякивание посуды и долетал запах сдобных лепёшек. Сейчас она лепёшечек поест!

Бабаня сидела за столом с чашкой зелёного чая. Её рыжие крашеные волосы шевелились от крутящегося вентилятора.

— Моя красавица проснулась! — просияла она и ласково пожурила: — Опять поздно легла, не поднимешь. Я уже второй раз завтракаю. Ешь, и за земляникой пойдём. Соседка вчера ведёрко набрала. Варенье сварю, будешь зимой есть и меня вспоминать.

Сашка через силу улыбнулась, опустила глаза и помрачнела. Пить чай с душистым вареньем ей нравилось, а ползать по траве на коленках, собирая мелкую ягоду, — не очень. Да и зачем тратить время, когда всё можно купить?

Она невинно спросила, как бы между прочим:

— Бабань, а земляничное варенье продаётся?

— Клавка продаёт проезжающим, а в нашем магазине не бывает.

Саша доела лепёшку и взяла телефон:

— Продаётся, и очень много. Зачем столько времени тратить, если мама может купить?

Бабаня поджала губы:

— Хитрая ты, Сашуня, всё тебе купить. Денег не напасёшься, своё-то лучше и дешевле. Вот сколько стоит твоё варенье?

Сашка назвала цену.

— Вот видишь! — обрадовалась бабаня. — И баночка-то какая маленькая, а я кило сахара куплю и три таких банки сварю. Не бузи, порадуй бабушку.

Пришлось Сашке согласиться. Она собиралась неохотно, надела кроссовки, засунула в карман мобильник. От бабани это не укрылось.

— Оставь дома, — сказала она, — что ты его всюду с собой таскаешь, даже в туалет? Да огромный-то какой!

— Я фотографировать буду.

Бабаня не понимала. Для неё телефон — это штучка с кнопками. Раз или два в день позвонит и больше к нему не прикасается, а Сашка без мобильника как без рук, в нём вся её жизнь.

Земляничная поляна находилась недалеко за селом, всего-то пришлось пастбище пройти — и вот она. Маленькой, Сашка обожала собирать ягоду. Кидала больше в рот, чем в ведро, прямо с кустиков. И живот никогда не болел.

Вдалеке стеной стоял лес, перед ним зелёным ковром расстилалась поляна, и Сашка подумала, что надо притащить сюда мольберт с красками и попробовать нарисовать это изумрудное поле с едва проглядывающими алыми крапинками. Не зря ведь привезла с собой полную сумку бумаги, гуаши и акварели.

Сашка раздвинула траву и увидела резные листочки и ягоды, усыпанные мелкими семенами. Собирать землянику ей быстро надоело, мешали слепни и мошкара, и она бросила это занятие, едва ягоды закрыли дно пластикового ведёрка.

— Какая сладкая, — сказала бабаня, — ты попробуй.

— Я потом. Сфоткай меня!

Бабаня вытерла руки:

— Давай. Куда нажимать надо? Сашенька, ты бы надела кофточку красивую, голубую хотя бы. А это что за страсть? Черепушка лысая…

— А мне нравится!

Сашка рассмеялась, распустила волосы и сделала пальцами знак «виктория». Она позировала и стоя, и сидя, и лёжа в траве. Просмотрела снимки — супер! Сфотографировала кустики земляники, притаившиеся в траве, доверху наполненное бабанино ведёрко и выложила на свою страничку в интернете. Не прошло и нескольких минут, как посыпались комментарии, которые Сашка просмотрела с довольной улыбкой.

Справа у леса светлел увенчанный звездой мемориал с низкой оградой. На табличке было выбито: «Вечная слава павшим за освобождение…» — и имена. Сашка, озарённая идеей, подбежала, сфотографировалась, пролистала снимки со своей улыбающейся мордашкой на фоне обелиска и осталась довольна.

— Вечная им память… — вздохнула бабаня. — Наше село в сорок третьем освободили от фашистов. Как драпать стали, так сразу: «Гитлер капут, Гитлер капут».

— Откуда ты знаешь? Ты же после войны родилась.

— Ну так и что? Мне мамка моя всё рассказывала, она в оккупации жила.

Про оккупацию бабаня говорила и раньше. Сашка слушала, и ей казалось, что всё это случилось очень-очень давно, едва ли не тысячу лет назад, а поэтому и вспоминать не стоит. Ну было, ну прошло. Зачем ворошить, надо просто жить дальше. И обелиски эти… Лучше что-нибудь полезное построили бы, качели для детей, например, площадку с горками и турниками.

Бабаня положила на плиту веточки земляники:

— Царствие Небесное погибшим. Пусть порадуются… цветы в другой раз принесу.

Сашка фыркнула.

— Чего фырчишь? — покосилась бабаня.

— Им ничего уже не надо. Ни цветов, ни ягод.

— Надо. Это знак, что мы помним и чтим… Пойдём обратно, что ли, Сашуня? Ведёрки полные.

…Дома Сашка только устроилась посмотреть новое видео любимого блогера, как её позвала бабаня на кухню, перебирать ягоду от сора, травинок и веточек.

— А обязательно перебирать? — Со вздохом и недовольной гримасой Сашка поднялась с кровати.

— А как же. Не ленись, не ленись. Мать на тебя и так жалуется, что по дому не помогаешь. Уж бабке своей старой помоги.

— Ты не старая.

Она надела наушники, пристроила телефон к сахарнице, неохотно и медленно принялась перебирать землянику. Бабаня что-то сказала, Саша поняла это по шевелящимся губам.

— Что?

— Да девушка красивая, говорю, глазастая такая.

— Это парень вообще-то, — усмехнулась она.

— Парень? А губы накрашены, серьги в ушах. И ручкой вот так делает, как женщина. Сашк, ты шутишь, что ли?

— Они все так делают… Баб, не мешай смотреть.

— Да-а-а… — протянула бабаня и покачала головой, — я удивляюсь… Куда катимся?

Она надолго замолчала, сердито высыпала ягоду в эмалированный таз. Время от времени Сашка чувствовала на себе внимательный и какой-то горький взгляд.

Видео закончилось.

— Баб, я устала. Можно я пойду?

— Знаешь, что я думаю? — тихо проговорила бабаня, как будто про себя. — Если война начнётся, вот эти накрашенные мужики пойдут нас защищать?

— Ну какая ещё война? — поморщилась Сашка.

— Какая… обыкновенная, на которой умирают.

— А зачем защищать? Лучше сдаться, чтобы никто не погиб.

У бабани опустились руки.

— Дура ты стоеросовая! Если бы в сорок первом наши сдались, тебя бы сейчас просто не было. Кривляешься, строишь из себя… Или из головы вылетело, как в оккупации жили?

— Мне об этом никто не рассказывал.

— Да что же ты врёшь! — возмутилась бабаня. — Я не рассказывала или мать твоя не рассказывала? Тебя бы в оккупированный Курск отправить, чтобы посмотрела своими глазами.

— Ой, ну хватит! Вы с мамой как сговорились!

Сашка сунула в карман телефон, с которым не расставалась, бросила в сумку наушники и, кипя негодованием, выскочила во двор. Быстро пошла по улице.