Наследники Византии. Книга вторая

Ольга Ранцова

Если ты сын Великого боярина, будущее твое предопределено и завидно. Высокое положение, и неотторжимые вотчины, и своя дружина даны тебе с рождения. И… жена богатого боярского рода?! А думаешь ты о той, что осталась где-то там, в невозвратном далеком детстве.Мы сбежали от современного мира в 16-й век. Эта книга – терапия для тех, кто устал от неопределенности современных отношений, от размытости понятий добра и зла.

Глава 5 Казнь

«Не проворным достается успешный бег, не

храбрым — победа, не мудрым — хлеб, и не у

разумных богатство, и не искусным — благо-

расположение, но время и случай для всех их.

Ибо человек не знает своего времени. Как

рыбы попадаются в пагубную сеть, и как

птицы запутываются в силках, так и сыны

человеческие уловляются в бедственное время

когда оно неожиданно находит на них»

Книга Екклесиаста 9, 11—12

Весь Рождественский Пост и Святую неделю на Москве шли розыски. Хватали скрывавшихся наливковцев и Васильевых детей боярских, метали в тюрьмы, пытали.

После Крещения на Москве — реке прямо возле не заледеневшей еще Иордани, возвели помост. Из Тайницких ворот Кремля обыденно выехали санки — подручники палача привезли плаху, топор, мешки для тел. В оттесняемой стражей толпе, стали считать эти мешки — шесть. Значит, казнят шестерых людей царевича Василия-Гавриила.

Так и было. Привезли шестерых. Дьяк стал вычитывать вины осужденных и страшно завыла на весь стужий лед Москвы-реки матка веселого Афонии Яропкина. Настырные москвичи знали и молодого князя Ивана Палецкого-Хруля, книгочия, знатока эллинских философов. Все же он был не простого, а очень знатного рода! Вон, стоит, опустив длинноносую голову; изуродованное палачами лицо скошено набок; безумными глазами смотрит на окровавленную Иордань и дрожит мелким ознобом в долгой белой рубахе.

Более всего подивило москвичей осуждение к смерти царского дьяка Владимира Гусева. Когда снесли его с повозки — сам он не мог идти — заволновалось, зашумело людское поле, как колосья в бурю. Спрашивали друг друга:

— Гусев?

— Неужто сам дьяк Гусев?

— А то кто? Вон, чтет же… дьяка Владимира Гусева…

Кто подурней, да поязыкатей, стал тут же вещать — мол, раз уж самого Гусева царь Иоанн не пощадил, значит и точно было злоумышление великое. Значит, и царевичу Василию-Гавриилу невдолге осталось жить.

— Вот как Господь-то покарал Софию — грекиню! — пискнула одна женка, — она князя Ивана Молодого отравила, а теперь Бог у неё сына заберет.

Владимир Гусев был правой рукой Державного, составителем знаменитого Судебника 1497 года — свода законов общих для всей объединенной Руси. Такого Судебника не существовало на Руси более трехсот лет со времен «Русской Правды». Этот Судебник — плод многолетней работы, в нем справедливость Божья слилась со справедливостью человечьей.

Князю Палецкому — Хрулю, наливковцу Стравину, дьякам Гусеву и Стромилову усекли головы. Жуткой была казнь ярокудрого Афони: первым взмахом палач отрубил ему правую руку, потом левую. Афоня орал, дергался, привязанный к плахе — всегда любил танцевать, и тут, в смерти, будто затеял последний свой пляс. А палач не спешил: не часты такие казни на Москве, когда еще и показать себя, красивого, в новой шелковой рубахе! Он прошелся от одного конца помоста к другому, словно не замечая безрукого человека извивающегося в диком крике, истекающего кровью за его спиной. Толпа онемела. Тихо, без звука, омертвев лютым страхом, валились иные слабые женки. Давно уволокли Афонину мать. И над всем этим, над заледеневшей пристанью, над башнями Кремлевскими, над Москвой-рекой летел сатанинский вопль. Палач, играючись, развернулся и ловко, через плечо, отсек Яропкину правую ногу чуть выше колена… потом левую.

Несчастный Афоня визжал. Но вот топор перерезал гортань, перерубил шейные позвонки. Тихо — тихо стало.

Такое же мучение предстояло и шестому осужденному — сыну боярскому Поярку.

* * *

Четвертого февраля, на день мученика Авраамия, по всей Москве вновь скакали бирючи. Люди открывали двери, выпуская дорогое тепло, хлопали окошки высоких теремов, а иные бежали послушать на улицу. Бирючи оглашали стольному граду Москве о венчании на царство Дмитрия Внука.

Эта весть, перескочившая частокол жиротопни, как ком земли о крышку гроба, придавила Михаила. Он уже второй месяц колол дрова у дядьки Савватея, надеясь, что все как-то уладится, образуется, окажется неправдой и вернется в свою колею. Венчание Дмитрия Внука на царство означало полную погибель царевича Василия-Гавриила и полную погибель его, Михаила, жизни.

* * *

Посреди соборного Успенского храма возвышались три места: для Иоанна Третьего, Дмитрия Внука и митрополита. Удоволенное происходящим боярство, как вода остров, окружали этот помост. Для служилых дворян и купечества еле хватило немного места у дверей, простые москвичи заполонили паперть до самого Благовещенского собора.

Когда Иоанн Третий с внуком вошли в храм, митрополит со всем клиром начал служить молебен Богородице и Петру — чудотворцу, прося Заступницу молитвами московских святых даровать юному Дмитрию мудрость и силы к великому делу управления православной страной.

Обряд венчания на царство был совершен по византийскому!!! канону. Так некогда возводили на престол Палеологов в далеком Царьграде. А нынче праправнук Великого Михаила Палеолога сидел под стражей, а сын молдавской княжны короновался шапкой Мономаха.

После молебна Державный и митрополит Симон сели. Дмитрий стоял перед ними на вышней ступени амвона. Иоанн сказал:

— Отче митрополит! Издревле государи, предки наши, давали Великое княжество первым сынам своим: я так же благословил оным моего первородного, Ивана. Но по воле Божией его не стало: благословляю ныне внука Дмитрия, его сына, при себе и после себя Великим княжеством Владимирским, Московским, Новгородским. И ты, отче, дай ему благословение.

Митрополит велел юному князю ступить на амвон, встал, благословил Дмитрия крестом и, положив руку на главу его, громко молился, да Господь, Царь Царей от Святого жилища Своего благословит воззреть с любовью на Дмитрия; да сподобит его помазатися елеем радости, приять силу свыше, венец и скипетр царствия; да воссядет юноша на престол правды, оградится всеоружием Святого Духа и твердою мышцею покорит народы варварские; да живет в сердце его добродетель, Вера чистая и правосудие.

Тут два архимандрита подали царские бармы.

Ах, как светилась, как сияла радостью красавица Елена Волошанка, когда на её пятнадцатилетнего мальчика дед возложил шапку Мономаха. Как райская птичка на высоких церковных хорах трепетала она, вдыхала глубоко, закусив розовые губки. Ладошками восторженно прикрыла лицо!

И многосильный князь Патрикеев и косой сын его, напяливший на себя по случаю такого торжества чуть ли не все родовые сокровища, глядели удовлетворенно. Ряполовский невесть чему хмурился, переминался, отягощенный долгим обрядом.

Конец ознакомительного фрагмента.