Страшная граница 2000. Часть 3

Петр Илюшкин

Третья часть книги о боевых действиях в Чечне и Дагестане, о военных мошенниках, о детдомовском детстве героя, о его лейтенантской туркестанской службе. Книга содержит нецензурную брань.

глава 7

Смертоносная плесень

Чёрно-зелёная скользкая плесень страшными мохнатыми струпьями покрывала стены общажной кухни.

Ночью эта поганая мерзкая плесень, мерцающая бледным синим светом, смотрелась ужасно!

— Тыловики поганые! Не могут ремонт сделать! Только и воруют деньги! — злобно пробурчал я, нащупывая в потёмках выключатель.

Включив свет, я замер от неожиданности.

На солдатской табуретке сидел, привалившись к заплесневелой стене, мой сосед по общаге Вадим Кононов. Лицо его, обезображенное длинным шрамом, отражало жуткое уныние. И бледнело какой-то страшной восковой мертвечиной.

— Товарищ майор! — бодро прогудел я. — Ты чё к стене притулился? Там же плесень. А она смертельная!

— Смерть-смерть! — не открывая глаз, эхом отозвался сосед.

Всё так же, не открывая глаз, Вадим нащупал на столе сигаретную пачку, медленно вытянул сигарету и чиркнул спичкой.

Затянувшись, он кашлянул и горестно вздохнул:

— Какой же я майор? Я — никто, и звать меня никак! Уволить уволили, а квартиры не дали. Двадцать лет выслуги — коту под хвост!

— Подожди! Ты ж говорил, жилищная комиссия сегодня рассматривала вопрос уволенных с военной службы. Вроде обещали всем уволенным дать квартиры.

Вадим втянул табачный дым так, что опять закашлялся. И молча отвернулся к тёмному ночному окну.

Глядя на уныло опущенные плечи майора запаса, мне стало жутковато. Поза его мгновенно напомнила давний случай в госпитале.

Мне, курсанту военного училища, резали тогда гланды.

Вечером зашёл в умывальник.

А там — на солдатской табуретке старик. И дымит вонючей беломориной. Рядом стоит его пожилая супруга. Молчит и плачет.

Мне, дураку, ничего лучшего не пришло в голову, чем сделать замечание:

— Здесь курить нельзя!

Отставник меня не услышал. А жена…

Жена его начала рыдать. В голос рыдать.

Через час отставник умер. Тяжёлая форма онкологии у него оказалась. И жене об этом сказали.

С тех давних пор и гложет меня совесть.

Но военная служба не давала времени на такие воспоминания.

А тут вдруг вспомнилось! Твою дивизию мать!

Чтобы отвлечь соседа от его тяжких дум, я начал ругать нашего главного тыловика генерала Федотьева:

— Прокуратура ему указала, что квартиры распределяются незаконно. Всяким любовницам выделяют квартиры, причём вне очереди, а боевым офицерам — шиш с маслом!

— Шиш с маслом! — эхом отозвался Вадим, затягиваясь сигаретой.

Прокашлявшись, он постучал по груди:

— Вот тут болит! Сердце болит от несправедливости! Сегодня ходил в штаб. Генерал Федотьев сказал, квартир нет. И через три года не будет. И предложил освободить комнату в этой общаге.

— Как освободить? — не понял я. — Ты ж двадцать лет отслужил. Пускай тогда постоянное жильё дают!

Вадим выпустил клуб дыма и усмехнулся:

— Бомж я теперь, вместе с женой и дочкой! Настоящий бомж!

— Как бомж?

— Вот так! Завтра — суббота, буду собирать вещи. В понедельник тыловики придут выгонять из комнаты!

Очень странно! Выгонять из микроскопической комнатушки боевого офицера вместе с семьёй? Офицера-сапёра, отдавшего здоровье своей Родине-матери, твою мать?

Здоровье сапёра осталось в ледяных горах Чечни, вышибленное подрывами при разминировании боеприпасов.

«По здоровью» и уволила майора.

Уволить уволили, а квартиру дать забыли.

Но, конечно, пообещали. Мол, кровь из носа, но получишь свою квартиру. Потом когда-нибудь.

— Генерал ещё сказал, что очередь на квартиру, в которой я состою, не уменьшилась. Наоборот, увеличилась. Впереди меня оказались оказались сотрудники военной прокуратуры и всякие подозрительные типы. — с горечью дополнил Вадим.

«Вот скоты! — подумал я. — «Любовницам раздают квартиры, а боевых офицеров уничтожают в плесени общаги!»

Размышления мои прервал возмущённый бас прапорщика Алексея Рощина, нашего соседа по общаге.

Ему, похоже, тоже не спалось в эту предсубботнюю тёмную ночь. Вот и зашёл, так сказать, на огонёк, заслышав полуночников.

Поняв, о чём речь, тоже возмутился:

— Сегодня был в штабе, выяснял продвижение жилищной очереди. И что узнал? Меня, оказывается, в очереди нет! А куда делся, прапорщица Вихарева, секретарь комиссии, не знает.

«Вот поганцы!» — подумал я. — «Ведь Рощин — не просто прапорщик. Не заведует он продуктовым складом. Рощин — композитор! Кроме того имеет звание „Заслуженный артист России“. И его, заслуженного человека, выбросили из жилищной очереди!»

Вадим закурил очередную сигарету и невесело улыбнулся:

— А ты ещё гимн сочинил погранвойскам! Как там у тебя?

— А на плечах у нас зелёные погоны!

— Ага, зелёные! Только с плесенью! — ехидно прокомментировал я. — Ты славишь погранвойска, а тыловички оставили тебя без жилья! И не только тебя. Видишь, майору тоже не хотят давать. А послезавтра выгоняют, выселяют из общаги.

Вадим, к нашему с Рощиным удивлению, затушил окурок и молча вышел из тесной тёмной кухни.

— Плесень! Вадим! На спине плесень! — крикнул я вдогонку, заметив в сумеречном свете чёрно-зелёные лохмотья на его рубашке.

Майор запаса меня не услышал.

А рано утром он деликатно постучал в дверь нашей комнатушки.

Когда я, зевая спросонья, открыл дверь, Вадим предложил спуститься вниз, во двор:

— Там уже наши ребята!

— А ты чего в парадке, да с орденами? — удивился я раннему визиту и особенно парадной форме майора запаса.

— Прощание славянки! И со славянкой! — туманно пояснил он, направляясь к выходу из общаги.

Внизу, во дворике, уже стояли наши соседи — офицеры.

Курили, недоуменно переглядывались.

Вадим обнял каждого из нас:

— Не поминайте лихом!

Пока мы удивлённо переглядывались, майор, позвякивая многочисленными наградами, отошёл метров на двадцать, к стене могильного склепа.

Что-то достав из карманов брюк, он крикнул:

— Прощайте, ребята!

Взрыв потряс маленький дворик общаги, а стена могильного склепа стала красной.

Мы замерли в оцепенении.

— Граната! Из Чечни привёз! — прошептал кто-то.

— Плесень его погубила! Тыловая плесень! — зло сплюнул Рощин.