Иллюзия отражения

Петр Катериничев, 2007

Догадывался ли бывший аналитик разведки Олег Дронов, когда бросился к девушке на шоссе, что, повинуясь главному закону настоящего мужчины спасать и защищать, он лишь попадает в заранее приготовленную для него западню? Идет большая игра, и кто станет охотником, а кто добычей, решит лишь случай или Бог.

Глава 18

Ален Данглар молчал, взгляд его был отсутствующим, словно он решался сейчас на что-то, потом произнес:

— Эта ночь изменила многое в жизни Саратоны и, полагаю, не только Саратоны. Об этом мы поговорим чуть позже. А пока — давайте разберемся в ситуации. Я попрошу господина Дронова пересказать для всех вас то, что произошло с ним.

И я занялся устной беллетристикой. Признаться, минувшая ночь меня измотала совершенно, и хотелось лишь одного: искупаться и завалиться спать. Но я добросовестно исполнял просьбу-приказ префекта, естественно упуская детали. Ален Данглар попросил их не упускать. Спросил вдруг:

— Где вы были во время самоубийства Сен-Клера?

— Если вы уточните время, я вспомню.

— По показаниям господина Вернера, около трех часов пополуночи.

У меня отлегло от сердца.

— Сидел в кофейне на Жасминовой улице.

— И что вы там делали?

— Кофе пил.

— Кто может это подтвердить?

— Официант. И — Диего Гонзалес.

— Это так, мистер Гонзалес?

— Да.

— Как вы оказались в кофейне?

— Мне позвонил Дронов и попросил приехать.

— Зачем?

— Он был, по понятным причинам, несколько расстроен. Господину Дронову необходимо было дружественное сочувствие.

— Как благородно. Сколько вы там пробыли?

— Около получаса.

— Сюда вы приехали почти в шесть. Где вас носило?

— Катались.

— Катались?

— Точно так. Лучший способ развеяться и отогнать дурные мысли.

Данглар покивал, усмехнулся криво:

— «И какой русский не любит быстрой езды!» Кажется, это из Достоевского?

— Нет, — вступил я в беседу. — Это Пушкин.

— О да. Извините мое невежество. Значит, катались?

— Да. С ветерком.

— Ну что ж. Пока у меня к вам вопросов нет. Послушаем господина Вернера. Вы готовы рассказать, что произошло на пляже?

— Да, — коротко кивнул Фред.

— Как вы себя чувствуете?

— Нормально.

— Прошу.

Фред закурил очередную сигарету.

— Мое дежурство проходило спокойно. Пару-тройку раз проехал вдоль берега — вы же знаете, он освещен, но скупо; в основном ночью — любовные пары на берегу…

— Знаю, можете не продолжать.

— Сен-Клер появился около двух. Я не знал тогда, кто это. Смотрю — высокий, атлетичный мужчина прогуливается по кромке волн… Одет он был в шорты и гавайскую рубаху. Очки ленноновские. Бродит, бормочет что-то…

— Это вы с катера рассмотрели?

— Да. В бинокль. К трем часам все парочки уже удалились, он один по пляжу слонялся. Походит, посмотрит на звезды, снова что-то бормочет… Ну я подумал — стихи, наверное. Да и похож он был на… странника.

— На странника? Объясните.

— Ходил, озирался по сторонам так, словно он чужой на этой земле. — Фред затянулся дымом, выдохнул, налил себе коньяку на донышко, вопрошающе посмотрел на Данглара, тот кивнул, Фред выпил глотком, продолжил: — Да. Словно чужой. Так со всеми бывает. Приляжешь в катере и смотришь на ночные звезды… И думаешь — где мой дом? И чувствуешь порой такое… Словно сейчас тебя сорвет с земли, и ты унесешься, упадешь в это небо и растворишься в сиянии Млечного Пути… Когда ночь безлунная, и огни на берегу приглушены, и музыка доносится едва-едва, и кажется нездешней да и неважной, как все в этом мире…

— А что Сен-Клер?

— Он лежал на песке и смотрел на звезды. Знаете, я перестал внимательно за ним наблюдать: мне показалось это крайне неловким, словно я подглядываю за самым сокровенным в его душе… А он переворачивался порой на живот, и я видел, как плечи его тряслись, — он плакал… Что я мог подумать еще, кроме того, что он поэт? Что его оставила девушка, в которую он влюблен. Или случилось что-то еще…

— Вас оставляли женщины, господин Вернер?

— Это относится к делу?

— Дело покажет. Прошу вас, продолжайте.

— Что продолжать? Я уже сказал, — мне было неловко, неудобно, стыдно пристально наблюдать за человеком, которого, как я решил, постигло глубоко личное горе… Или то, что в тот момент показалось ему горем. Я отвлекся. На другом конце пляжа объявилась шумная и пьяная компания… Мужчины, девушки… Я увидел, они разделись донага и стали плескаться… Я прошел мимо на катере, на малых оборотах, как бы обозначая свое присутствие, но мешать им не стал.

— Почему? Вы же знаете, есть четкие инструкции, запрещающие нудизм на официальных пляжах Саратоны. Здесь отдыхают довольно консервативные люди.

— Но и вам, господин Данглар, не хуже меня известно, что эти инструкции игнорируются ночью — и самими отдыхающими, и владельцами отелей и бунгало на побережье… Сразу после начала работы, четыре месяца назад, столкнувшись с подобным, я попросил пояснить мне реальное положение дел господина Дэвида Спенсера, вашего сотрудника, курирующего это побережье. Он сказал, что, хотя инструкция и запрещает, мы не имеем права, так или иначе, вмешиваться в частную и тем более в личную жизнь отдыхающих. Иначе юристы и пресса нас с грязью смешают.

— С грязью?

— Дэвид Спенсер выразился именно так, буквально.

— Вы боитесь грязи, господин Вернер?

— Нет. Но и удовольствия в ней не нахожу.

— Извините, что прервал. Продолжайте.

— А продолжать почти нечего. Я прошел на катере до конца пляжа, развернулся и, когда приблизился к месту, где отдыхал на берегу Сен-Клер, его там не увидел. Подрулил к берегу, осветил, увидел оставленную одежду, обеспокоился, развернулся и пошел на катере в океан. Господин Сен-Клер был уже в более чем полутора километрах от берега. Он плыл хорошим, стильным кролем, весьма быстро; я окликнул его, преградил ему путь катером. Сказал:

— Сэр, если вы надумали пересечь Атлантику, то лучше сделать это в другое время.

Он тряхнул головой, посмотрел на меня ясным и чуть беспомощным взглядом:

— Не будет у меня для этого другого времени. Не будет.