Исповедь труса. Авантюры 90-х глазами участника событий

Пиит Опилкин

Рок-н-ролл 90-х, авантюры 80-х, баррикады 91-го.На основе реальных событий и фактов, глазами очевидца и участника событий. Книга содержит нецензурную брань.

© Пиит Опилкин, 2021

ISBN 978-5-0055-5888-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Почему я не хочу назад в СССР

А тараканы бегали по стенке

Портвейном липким грязный стол залит.

Гремела музыка и женские коленки

Уныло гладил ротный замполит.

(1986 год — это единственные строки написанные за два года службы)

Кто-то тормошил меня за плечо.

— Товарищ старший лейтенант! А, товарищ старший лейтенант… Вы велели себя к подъёму разбудить.

Я ещё не отошёл от пьянки. В висках стучало, во рту сушняк. Надо вставать. Всё вокруг поплыло. Вновь присел на кровать. Среди свинарника и бардака увидал недопитую бутылку «Жигулей», дотянулся и жадно её доглотал.

Напротив меня стол, за ним двухъярусная кровать. Снизу спит капитан Быченков, а сверху над ним Пузырь, недавно пополнивший нашу роту молодой лейтенантик.

Посылать на подьем Бычу бесполезно — на хуй пошлёт.

А Пузырь мертвый просто, да и не справится он с поставленной задачей. Жаль замполит с биксами в городе завис.

Придется самому!

Ёб вашу мать, хуёво как! Шатает…

Мы отдельная трассовая рота Бамовского железнодорожного батальона. Дислоцированы в поселке Хурмули и командированы на выполнение важнейших путевых работ Всесоюзной Комсомольско-Молодежной стройки Амурской ТЭЦ. Стоим в пяти километрах от Амурска, у городских очистных систем. Хорошо сейчас декабрь, самые морозы, а то бы нестерпимо воняло говном, летом аж до рвоты. Две комендатуры, батальон стройбата и наша трассовая рота — вот и вся всесоюзная комсомольско-молодежная стройка Амурской ТЭЦ, бля…

Застегнул портупею. На потолке каморки на удавке тусклая лампа. Гудит сварная печка. На улице — 35—36. Ещё не так холодно). Таджик Махмуд круглосуточно следит за теплом в нашей будке, наводит порядок и чистит господам офицерам сапоги. Махмуду очень повезло по жизни, всегда тепло, как в родном Ленинабаде. Да и завидуют ему все солдаты.

Темень, бля! Поссал на снег.

Дневальный на месте, видать Махмуд маякнул… Повезло, суки…

Над палатками белый дымок вьется из труб. Верх у палаток брезентовый, а стены в два ряда из досок сколочены, а проём между ними хуйнёй всякой забит для теплоты. Окон нет. Внутри лампа на шестьдесят ватт одна. Ничо на тридцать харь хватает.. Ну а если не дай Бог, полыхнёт палатка — пиздец взводу. Заживо сгорят. Выход то всего один и узкий с небольшой горловиной. Рядом с ним висит агитационный плакат: «Береги, друг, тепло как своего товарища!» Такие, хули, обстоятельства!..

И уебал под ребро сапогом яловым тварь! Заснул тот пидар дневальный у печки. Повалился безмозглый, захрипел.

Я по ведру, что рядом стояло, пинком ещё от злости как хуйнул! Полетело по палатке, загрохотало.

— Рота подъём! Шпалы пришли!

Солдаты зашевелились, шибануло вонью, сунул нос в полушубок.

У каждого ноги в гниющих болячках и открытых язвах. «Ни хуя не сделать с этой напастью, командир!» — То и дело талдычит военврач. Поебать, служба военная такая!

— Шэвелыс давай, шэвэлыс!

Услышал я голос Гаджи, ефрейтора, исполняющего обязанности старшины.

Мой верный пёс Гаджи! Я увидел тебя сразу, как только ты попал к нам. На третьем месяце службы ты случайно выебал жену парторга, которая взяла тебя в качестве мула для похода в сельпо. Потом ты стал ебать её регулярно, но через пару недель тебя вложили. О нашей трассовой роте по батальону ходили легенды ужасов — не дай-то Бог сюда попасть. Вот и попал Гаджи к нам вместе с устным распоряжением товарища майора-парторга: «Сжить со свету». Поговаривали, его жену весь батальон переебал. Но не повезло только Гаджи. Зато повезло мне с Ним. В тот день замполит, детина сто девяносто росту, обладающий превосходным прямым ударом с правой, отечески обнял прибывшего и пропел свою заученную для пополнения фразу: «Сынок, я могу обещать тебе только одно… Ты вернёшься отсюда живым — это мой долг, а там….» — И замполит кивнул на палатки — «Как себя поставишь.»

В первую ночь Гаджи перепиздил пол палатки, а ещё через день отхуярил в одиночку черенком от лопаты взвод стройбатовцев, которые пришли бить моих солдат. Воин!

Земляков у Гаджи в роте не было. Ему даже не с кем было поговорить по-тарабарски. И я его приблизил. В награду за преданность давал ему свою парадную гражданку, которой завидовал весь батальон, включая часы Сейко, плюс немного денег на карман, чтоб не было стыдно перед бабами. Гаджи мог ездить на блядки в самый Амурск! Конечно, с моим приказом вернуться в роту не позднее 6.00. Ни разу не подвёл. Мужчина!

Остальным солдатам оставалось ебать только стрелочницу, Бабу-Ягу лет шестидесяти, немытую и беззубую. Её будка, только без курьих ножек, стояла метрах в двухстах от нашего лагеря.

А шо делать… Шо делать…

В закутке палатки крепились 3—4 рукомойника. А вода в них, блядь, такая ледяная! Поэтому бойцы сразу бежали по нужде и в строй. Столовая тоже палатка, но похолодней. Каша на вилке застывает. Пар изо рта при кормёжке валит. Тарелки хуёво моются. Зато мух и тараканов в жратве к счастью нет. Вот настанет лето, тогда это станет нормой. Дополнительно к завтраку — Бамовская добавка: кофе с молоком и две поливитаминки. Солдаты были твёрдо убеждены, что это специальные «колёса», чтоб не стоял, и ненавистно сбрасывали витамины на земляной пол.

— Товарищ, старший лэйтэнант, рота на утренный развод построэна! — И Гаджи приложил руку к ушанке.

Я глядел на закопченные рожи, и похмельная тоска брала с новой силой.

— Здравствуйте, товарищи солдаты — раздался вдруг бодрый голос за спиной.

Это замполит с блядок прискакал и тут же на развод. Молодец!

— Здравия желаем, товарищ старший летенант. — Вяло прозвучало по строю.

Замполит нахмурился:

— Не понял! Что? Родину любить разучились? Упор лёжа принять!

Рота замешкалась на морозе.

Замполит снёс первого попавшегося пинком в бок. Тот опрокинулся, и рота приняла упор лёжа. После отжатия от снега, силы естественно прибавились, и замполит остался доволен новым приветствием. Затем он наклонился к моему уху:

— Командир, для тебя новости. Одна не очень, вторая хорошая.

Я кивнул:

— Давай. Всё равно с какой.

— Связывался с батальоном, передали, что если не разгрузишь до десяти, простой вагонов будешь из своего кармана платить. А вторая хорошая, я щас на вагоны смотрел, там один без креозота есть.

Вторая новость порадовала, а первая нисколь не напрягла. Места для разгрузки всё равно не было. Наше пространство было до отказа забито этой хуйнёй и рельсами. Скину под откос, тут же решил я, утилизирую. Это быстрее, складировать не надо, а когда придут вертушки с щебнем, засыплю сверху.

И станционный тепловоз потолкал вагоны, кроме одного, к откосу в метрах восьмистах от нас. Загрохотали борта, перерубили стяжки, и просмоленные брусья полетели в обрыв. А я пошел будить Бычу.

— Быча, подъём! Шпалы пришли.

— Иди на хуй — пробурчал тот и залез под одеяло с головой.

— Быча — капитан Бычанков. Бывший майор. Герой БАМа, шедший со своей ротой на передовой линии легендарной стройки. То, что рассказывал он о первопроходцах-солдатах, живших в палатках за четыреста километров от ближайшей власти, наводило страх на нас всех. Там не было разве что людоедства! Потом он стал командиром батальона. Именно Быча должен был вколотить заветный золотой костыль на важном участке стыковки трассы и получить за это орден Ленина и повышение. Но, к сожалению, водка сгубила Героя. Накануне стыковки въехал сдуру кому-то в рожу, и золотой костыль забил другой! А Быча с горя запил и забил… на всё.

— Быча порхал от батальона к батальону. Заставить служить его было невозможно. Семнадцать рапортов на увольнение и готовность написать восемнадцатый по первому требованию. Более десятка судов офицерской чести и прочее, прочее. Быча, смирившись, ждал сороковника, чтобы уйти на капитанскую пенсию и мирно работать на гражданском строительстве. Тогда ему было тридцать пять.

— В батальоне он был явно лишний. И Бычу отправили к нам в роту командиром третьего взвода, которым он отказался командовать, собственноручно написав бумагу о том, что боится личного состава! Я чувствовал в нём беспредельщика, такого же, как сам. К тому же Быча был КМС по боксу и связываться с ним точно не стоило.

— Я пнул по ножке кровати и ещё раз повторил:

— Подьем!

— Иди на хуй, командир, а то уебу, — и Быча грозно зыркнул из под одеяла.

— Шпалы пришли, Быча. Один вагон без креозота. На станцию пиздуй к работягам и в цех зайди. По рублю за штуку отдадим.

— А похмелиться.., что осталось?

— Я достал бутылку портвейна и открыл, налил ему и себе по полстакана. Полегчало. Мы закурили. Быча стал одеваться. Махмуд уже прибрал каморку и принёс завтрак, тоже солдатский. Через немогу съел пару ложек.

До Махмуда в офицерской теплушке прислуживал другой солдатик, и как то раз у Бычи пропали триста семьдесят четыре рубля. Быча заподозрил общего денщика. И тот сознался в воровстве, но… после того, как Быча привязал его к стулу и загнал ему под ногти иголки. Я сам видел следы от пыток!

Поскольку Быча всё таки оказался прав, все промолчали.

Вагон шпал по рублю за штуку разлетелся за пару часов самовывозом. Местные аборигены с удовольствием скупали чистые шпалы на строительство своих дачных фазенд. Ещё бы, в четыре раза дешевле гос. цены!

Вечером я опять надрался в хлам. После играл в карты. Не зафартило. И проебал рублей четыреста батальонному доктору старлею Абрамову, приехавшему к нам в роту, неведомо зачем… А потом лёг и отключился.

Я прибыл на службу почти два года назад лейтёхой-двухгодичником, что вызывало зависть и раздражение у кадрового состава и пренебрежение у прочих служащих.

— Я был полон романтических взглядов на офицерские погоны и, желая приобрести симпатию своих сослуживцев, сразу же проставился ящиком водки офицерскому общежитию — старому деревянному бараку без каких либо удобств. Водка была тут же выпита, а я вложен замполиту части. Вот так!

Деваться было некуда, хотя желание дезертировать было огромное. Особенно после того, как меня поставил по стойке смирно старлей. Я чувствовал себя пидарасом.

Я плохо понимал суть и дело. Все мои подчинённые были на одно лицо. Я не способен был их различить. К тому же я не понимал, какая есть разница между чеченом, узбеком или армянином. Выйдя первый раз ответственным по роте на подъём, поставили сходу начальнички-доброхоты, я увидел, что крайние койки игнорировали приказ дневального. И, как напутствовал мне мой ком. роты, подошел и уебал табуреткой спящего. Солдат вскочил и… Ёбанный в рот! Я узнал в нём коптера дагестанца без пяти минут дембеля. Он поддался вперед. Не оставил мне выбора — я уебал его кулаком в челюсть. Он грохнулся, а я снова схватил табуретку и хотел уебать второго спящего. Но тот уже вскочил и стоял по стойке смирно. Весь день я ловил на себе их косые злобные взгляды. А вечером пожаловался командиру Коше, что каптер и старшина меня люто ненавидят.

«Ты много добился, если они тебя хотят завалить!» — Похвалил комроты. Вечером он пригласил к себе в комнату, и мы пили водку.

Первые полгода прошли в батальоне, а потом роту кинули под Амурск. А ещё через полгода командир Коша ушёл на повышение. Зампотеха не было, и я был назначен ВРИО комроты, сохраняя за собой и командование моим первым взводом, поскольку замполит не имеет право командовать подразделением, пока есть в живых другие офицеры роты. Порядок, бля, такой значит!

И рота начала перевыполнять план за планом. За водку и бензин местное начальство, ничем не рискуя, подписывало мне бумаги о сделанной работе. И стройматериалы шли и шли с призывами: — «Жать на план!» Меня двухгодичника-пиджака стали ставить в пример кадровым, когда наша рота заняла пятое место в бригаде по трудовым результатам. А мне было плевать! Я бухал вразнос и ждал дембеля, не думая ни о чём. Но не тут то было….

— Товарищ старший лейтенант, к вам красный фуражки приехали. Вас хочут.

— Махмуд осторожно тормошил меня.

— «Наверное канвойники с зоны за бензином, обещал им дать литров двети»

— Гос. талонов на бензин у меня была несчетная пачка, плюс автокран, два зила и один армейский газон.

— Сюда зови!

— В дверь вагона вошел лейтенант прокуратуры и, представившись по уставу, с презрением и высокомерием осмотрел наш спартанский быт с кучей пустых бутылок и объедков.

— Вам надлежит проследовать со мной для беседы, — надменно бросил лейтёха, козырнул и вышел из теплушки.

— Не очень понимая в чём дело, я оделся, сполоснул рожу и поплелся к «уазику», ждавшему у крыльца. Машина, рыча, помчалась к военной прокуратуре.

— Лейтёха передал меня с рук на руки рябому майору, и тот сходу наехал:

— Как ты, уссаный потрох, вообще-та, в армии оказался?

— Доброволец я… Сам попросился служить. Умолял в Афган — долг интернациональный исполнить. Но Родина решила, что я на БАМе нужнее.

Так оно и было на самом деле. Почти два года прошло с того времени, когда в поисках спасения, я убегал из под стражи и сам явился к военкому района, требуя срочно отправить меня в горячую точку, из-за создавшейся геополитической конфронтации с капиталистическим лагерем. Спаси и сохрани! Оттуда точно не выдадут в руки карающегои правосудия — надеялся я. Военком похвалил за патриотизм, пожав руку, железно пообещал Афган, но, учитывая мою институтскую специальность факультета «мосты и тоннели», наебал и отправил на БАМ!

До десятого класса я был самым, что ни на есть серым троечником, состоящим на учете во всех подростковых организациях и инспекциях. Наш уличный главарь Юхан (он был наполовину китаец и выделялся молниеносной реакцией и отвагой) избрал меня своей правой рукой. Я с гордостью нёс на своих плечах славу самой отъявленной шпаны города Братска. Мать с отцом были в разводе. Спас младший брат матери. В семидесятые он был большим административным начальником федерального уровня и жил в городе Хабаровске.

— Видя, что я вот-вот отправлюсь на малолетку, он забрал меня жить к себе и определил в самую элитную школу Хабаровска. Всю мою кодлу через пару месяцев посадили.

— Это был год, когда я учился! Не знаю, как мне это удалось, но в аттестате было всего две тройки по русскому и английскому, даже одна пятерка по физкультуре. И все оценки были честными!

Я поступил в ВУЗ, определив свой выбор наименьшим количеством поданных заявлений на студенческие вакансии. Факультет принимал сто человек, а заявлений было подано сто два. Без особого труда я сдал вступительные и тут же попался на уловку замдекана. Он предложил поехать мне квартирьером в ближайший совхоз Переясловка и готовить приезд остальных первокурсников на месячную картошку. Я слегка попутал квартирьера с кавалергардом и попался на эту удочку. Десять вчерашних десятиклассников и семь бывших десятиклассниц отправились в совхоз раньше других. Старшим с нами был новоиспеченный выпускник ВУЗа, оставленный для научных работ при кафедре.

Проехав с песнями на ржавом автобусе, мы выгрузились у покосившейся старой хибары, которую нам надо было превратить в жильё для наших сокурсников. Первый день. Первые впечатления. Но вечером, когда мы уже почти спали, к нашей хибаре подкатили «мински», «восходы» и мопеды. Местная элита решила нас навестить. Поскольку все они были навеселе, и поначалу их намерения были не ясны, старший приказал нам затаиться. Он запер двери и спрятался к себе в отсек. Мы лежали на койках и тряслись от коллективного ужаса.

Я прислушался и не услышал зла в речах, приехавших пацанов, и понял, что пиздить они нас пока не собираются, оделся и вышел к ним. Познакомились, выпили портвейна. Я объяснил, что уже поздно, девчонки спят, и старший волнуется. Пацаны дружелюбно попрощались и уехали. Утром все девушки смотрели на меня, как на героя, а главный пообещал отчисление за распитие. Но ночью его увезла «скорая» с приступом аппендицита… Через пару дней пацаны приехали опять, и я первый раз в жизни укурился анашой.

Начался учебный год. Коллектив курса едино избрал меня комсомольским вожаком, и я начал осваивать партийные просторы ВУЗа, подумывая о комсомольской карьере, поскольку будущая специальность не вызывала во мне ничего кроме отвращения и нежелания учиться этому. Через месяц-другой я уже смело входил в любые партийные кабинеты ВУЗа и главный комсомольский вожак института тянул мне свою руку. Кстати, именно он познакомил меня со своим кентом — моряком ходящим в загранку, и тот однажды предложил мне взять пять пар джинсов на комиссию. Я продал свою душу бесу, когда импортная джинса попала в мои руки! Мне так захотелось обладать этой удивительной штукой с нашитой на жопе этикеткой «вранглер». Меня колотил страх, когда я первый раз очутился на Хабаровской барахолке. Удача улыбнулась и я скинул четыре пары за две недели. Пятая досталась мне!

Очень скоро я скатился почти на одни двойки, лишился стипендии, был исключен из комсомольских вожаков и выдворен из общежития. Но жизнь моя изменилась и пошла по другому. Закончил ВУЗ я абсолютно без всяких знаний, высидел диплом и ахуел от того, что ничего не могу и не знаю. Что же я теперь буду делать? — был мой единственный вопрос по окончанию.

А делать было нечего. Я забил на распределение в г. Зиму и вернулся на улицы Братска, воспитавшие меня. В то время у моей матери начался стремительный карьерный взлет. Получив по рангу улучшенную четырехкомнатную, мать по сути подарила мне свою уютную двушку. Аллилуйя! Казалось, для счастливой советской жизни есть все условия…

Не видя себе применения по специальности, я всё таки нашел тот вариант работы, который хоть как-то меня устраивал. Монтажник-высотник! В отделе кадров, посмотрев на вузовский диплом, сразу дали четвертый разряд. Пятнадцать дней пашешь — пятнадцать отдыхаешь. Получка, сравнимая со средним доходом фарцовщика, от 500 руб в месяц. Хватало летать на выходные в Прибалтику и Ленинград. Но ощущение безысходности не проходило. Прибавилась и личная драма — девушка моей мечты Света Бахарева, так любившая фарцовщика, отвернулась от грязного работяги и вышла замуж за аспиранта. Я чувствовал себя последним ничтожеством и подарил ей накануне свадьбы охапку роз, франзусские «Диорисимо» и вложенный листок со стихом: «Где нет ни темноты, ни света».

Мне нравилась самая тяжелая работа, особенно затяжка болтов на фермах мостов. Суть следущая. На каждой ферме сотни болтов, которые надо протянуть специальным ключом (он называется тарьеровочный, весит 10—12 кг. с длинной металлической ручкой) до усилия в 650 кг, каждый (круглый датчик силы имеется на ключе так же).

Забравшись на высоту и пристегнувшись, я выкидывался на внешнюю сторону и протягивал эти болты один за одним, упираясь ногами в балки. Я любил это занятие потому, что чёрные мысли не грызли меня в это время. Но, пролетавшие мимо, жд экспрессы стучали своими колесами — неудачник, неудачник, неудачник… В глубине души я понимал, что это, увы, так. Неужели всю жизнь крутить болты, жрать и срать, Жизнь стучала колёсами мимо. Я не мог зацепить её там — на верхотуре. Но всё яростнее рвал рукоятку ключа! Не знаю, сколько тысяч гаек я дожал…

Решение созрело месяца через два-три. Мне нечего терять — бегу на запад! Нет, не потому, что я не любил Россию и хотелось чего-то лучше, нет не поэтому. Просто не мог найти своё место в системе. Возможно я сам виноват, не спорю. Желание было самое простое и прозаичное: остаться отказником, устроиться на большой океанский круизник, хоть посудомоем, и, напоследок перед смертью, (я так искренне считал) увидеть мир!

Цель была поставлена, задача ясна, методы достижения желанного просматривались.

Я работал на рабочей сетке, просто работяга с дипломом, таких принимали в КПСС без проблем. Вступлю в партию, а, получив партбилет, тут же в профком зайду и попрошу тур. Путевку в Польшу. Как из-неё рвануть дальше представления чёткие имел. Но то, что в моей голове складывалось логично и просто, на деле оказывалось не совсем так.

Ровно через год по трудоустройству (это был минимальный срок для ознакомления с личностью), я подал заявление и был тут же принят кандидатом в члены. А ещё через месяц, я, как бы нехотя, заглянул в профком и, неспешно рассуждая куды бы поехать и чобы посмотреть, выбрал Польшу. Мне, конечно, сказали: “ Да!», но через пару недель вызвали и огласили, что для начала предлагают мне съездить в ГДР, или Болгарию, Польша пока никак… Это был почти крах! Ни ГДР, ни Болгария меня не интересовали, оккупационные страны откуда точно не вырваться!

Но я справился с ситуацией, вспомнив о своей Ленинградской знакомой. У неё близкие родственники в Швеции, и она могла сделать туда гостевую. Швеция стала моей вожделенной страной грёз. Оттуда не выдавали… И, договорившись с ней, мы заключили фиктивный брак.

Я мысленно прощался с Родиной, прося прощение у Неё и у своей Матери. Мне оставалась две-три вахты, но тут случился казус, всем известный непредвиденный форс-мажор. Меня профилактировали спецслужбы, другого объяснения нет. Я попался, как лох на мелочи. Уголдело с немалым сроком вот-вот должно было вспыхнуть. И Жизнь погнала по коридору к военкому…

Об этом ведь не скажешь в прокуратуре. И я повторил ещё раз более уверенно:

— Доброволец я. Сам попросился. Жаль в Афган не взяли.

— Ну-ну, — и майор задал свой второй вопрос, от которого мне стало хуёво. — Скажите мне, а кто провел двести пятьдесят метров подъездных путей к овощному складу номер два плодоовощной базы.

Примерно три месяца назад бригадир химиков Мишаня предложил мне халтуру от своих знакомых шабашников армян, сделать из своего материала участок подъезда к складу и врезать стрелку — несколько тысяч рублей. Вечером я посоветовался с Бычей, и тот сказал: «Дело!» Потом Быча поговорил с политруком, и Саша пообещал не замечать этого.

Клянусь, мы ничего не положили в свои карманы, всё пропили. Как только деньги за халтуру были получены, из батальона один за одним поехали проверяющие: комбат, его замы и прочее. Стандарт встреч был один. На сутки проплаченная сауна, богатый стол в местном кабаке и ящик коньяка с собой до дому, как сувенир. В этот период службы меня любили все. Предлагали остаться на кадровую, а затем и в военную академию. Рота поднялась до третьего показателя по бригаде.

— Ни как нет, не знаю кто строил! — Мои пересохшие губы едва открывались, а язык с трудом шевелился от сушняка и стресса.

Майор продолжал меня пытать и задавал вопрос за вопросом по существу.

Когда он спросил, кто вчера командовал разгрузкой шпал, на меня повеяло тюрьмой…

Но я не сдавался и отрицал ВСЁ!

Мне казалось, что вот-вот он вызовет часовых и на мне застегнут браслеты. Но этого на удивление не произошло. Прокурор смягчился и расстался со мной с улыбочкой, попросив, на всякий случай подготовить документы о всех полученных стройматериалах, а также отчеты о выполненных работах для возможной когда-нибудь проверки-ревизии.

Это был пиздец!

Я никогда не задумывался сколько десятков вагонов шпал и щебня мы уничтожили, ссыпая в обрыв. Сколько новых полученных рельсов попилили для металлолома под девизом: «Даешь БАМовское звено!» Без счета, но батальон по сбору металла занял второе место, и комбат лично мне жал руку. Конечно, он знал обо всем. Я понял, что возник вопрос. А кто будет отвечать? И почуял — круг замыкается на мне.

Обратно не повезли, добрался сам. И сразу понял, мир вокруг переменился, появилась какая-то официальность и отстранённость. Даже Быча замкнулся.

— Командир, срочно в батальон на партсобрание! — Сурово, как приговор, произнес замполит.

И я прозрел. Сначала меня исключат из партии, чтобы не пятнать ряды, а потом закроют. Вот почему меня отпустил прокурор!!!

Мутило с похмела и тошнило. Покидал вещи в сумку, и вместе со старлеем Абрамовым мы поехали в часть. На последок Быча шепнул: «Сдавай всех, мне по хуй, или тебе десятку впаяют!» По дороге просто выключился и очнулся уже в Хурмулях.

Я стоял привязанный к позорному столбу партсобрания, а в меня летели камни. Ото всех летели, со всех сторон. Убивал, уничтожал и гнобил каждый, за исключением одного — «он не швырял».

Красные круги перед глазами стояли, когда, как после линчевания, плёлся убитым к проходной. Вердикт собрания максимально жесток. Вынесена повестка на завтрашнее внеочередное собрание (так требовал партийный протокол, сразу казнить не могли) с единственным вопросом: исключение из партии ком. первого взвода первой роты. Меня уже не было в живых и единственным желанием было сдохнуть, не видя финала.

Из забытья вывел голос капитана Гопасяна, зампотеха батальона.

— Рано до отдыха старлей. Наотдыхался в Амурске. Принять дежурство по батальону!

И он с издёвкой посмотрел на меня сверху вниз со ступеней штаба. Оставшимся воздухом я выдохнул:

— Есть!

Мертвецки бледный с рассудком до обморока стал принимать дежурство, расписываясь за пакеты, которые надо вскрыть в случае войны! Тогда я хорошо понимал, что в случае войны нам полный пиздец. Приняв секретные бумаги, я получил и пистолет с двумя обоймами патронов для охраны знамени части, которое стояло напротив меня рядом с сержантом.

Конец ознакомительного фрагмента.