Все это время

Рейчел Липпинкотт, 2020

Кайл и Кимберли всегда были идеальной парой. Но в ночь выпускного девушка призналась, что решила порвать с ним. Мир Кайла рухнул в одночасье. Сначала он лишился возлюбленной, а затем попал в страшную автокатастрофу, не справившись с управлением на залитом дождем шоссе. У Кайла тяжелые травмы, Кимберли погибла. И никто не способен понять, через что ему пришлось пройти. Никто, кроме Марли. Марли тоже потеряла близкого человека. Более того, девушка во всем винит себя. После их встречи Кайл начинает верить, что возникшие чувства смогут подарить ему надежду на новое счастье. Вот только реально ли оно, если жизнь Кайла раскололась на до и после?

Глава 5

— Кайл, проснись.

Это голос Кимберли. Пронзительная боль простреливает мне лоб, а ладони, спина и ноги покрываются испариной. Быстро протягиваю руку к лампе, щелкаю выключателем, оглядываю комнату и вижу, как на лестнице исчезает какая-то тень.

Судорожно отбрасываю одеяло и так быстро, как только могу, хромаю вверх по лестнице, распахиваю дверь. Зову:

— Кимберли! Ким!

Смотрю по сторонам, но ответом мне становится тишина, в ушах громким эхом отдается темнота.

Я ее слышу, чувствую вес ее руки на моем предплечье. Кимберли была здесь, в этом нет сомнений.

Еще я твердо уверен в том, что верить в такое — чистой воды безумие.

Хромаю по коридору, цепляясь за стену, чтобы не упасть, вхожу в гостиную, включаю свет и вижу…

Ничего.

На диване никого нет. Здесь никого нет.

Как дурак проверяю входную дверь, поворачиваю ручку вправо-влево, но замок прочно стоит на месте. Только теперь я вспоминаю, что у Ким никогда не было своего ключа.

Обессиленно перевожу дух и прижимаюсь лбом к деревянной поверхности двери; в висках стучит, из-за того что я резко вскочил с кровати, в крови бушует адреналин. Пытаюсь дышать медленно, чтобы успокоиться, но из груди вырывается хриплый вздох.

Кимберли.

Она сидит на диване, завернувшись в пушистое белое одеяло. Вот она подтягивает одеяло повыше, укутывается по самые уши, рисунок на одеяле перемещается, и кажется, что синие бабочки машут крылышками, как живые. Кимберли. Совсем рядом, передо мной.

Этого не может быть, я знаю, это иллюзия. Если я ее вижу, это означает лишь одно: моя голова повреждена сильнее, чем думают врачи.

И всё же мне нужно, чтобы это видение было реальностью.

Я бросаюсь к Кимберли так стремительно, что спотыкаюсь о лежащий в коридоре коврик. Судорожно хватаюсь за стену, чтобы не упасть.

К тому времени как я наконец вновь обретаю равновесие и выпрямляюсь, Кимберли уже исчезла, на диване остались только диванные подушки.

Не спуская глаз с дивана, подхожу к креслу, сажусь и, как зачарованный, до утра смотрю на пустой диван, жду, что Ким вернется, машинально поглаживаю подлокотники.

Каждый раз, начиная задремывать, я вспоминаю, что видел Кимберли, и это знание выдергивает меня из объятий сна не хуже целой банки энергетика.

Я даже не замечаю восхода солнца, пока совсем рядом не раздается звук маминых шагов.

— Ну, с добрым утром, — говорит она, спускаясь по лестнице.

Хлопаю глазами, смотрю вверх и вижу черные мамины брюки и блузку, ее волосы аккуратно причесаны.

Заставляю себя встать; больная нога потеряла чувствительность после целой ночи, проведенной в кресле.

Мама прислоняется к перилам и глядит на меня, приподняв бровь.

— Не хочешь объяснить?

— Я… м-м-м… — Потягиваюсь, чтобы выиграть время и придумать сносное оправдание. — Не мог уснуть.

Мама определенно на это не купилась, так что я проскальзываю мимо нее, хромая, ковыляю в подвал и скрываюсь за дверью, пока мне не задали новых вопросов.

Длинно выдыхаю, прижавшись спиной к закрытой двери. Впервые со смерти Кимберли мне есть на чем сосредоточить всё свое внимание.

Я должен снова увидеть Ким.

Следующие три ночи я дожидаюсь, когда мама уйдет наверх и ляжет спать, пробираюсь в гостиную, сажусь в кресло и смотрю на диван, вздрагивая, если мне мерещится вспышка света или малейший скрип в доме. Однако ни Кимберли, ни белое пушистое одеяло, ни синие бабочки так и не появляются.

Когда утром звонит мамин будильник, я уже практически держу глаза открытыми, оттягивая веки, не давая им опуститься, а услышав звонок, крадусь обратно в подвал, дабы избежать допроса с пристрастием.

На четвертую ночь моя голова раскалывается от боли, и с каждой секундой мне всё труднее бодрствовать. Щурясь, я смотрю на диванную подушку и пытаюсь бороться с усталостью. Ким всегда опаздывала, ей нравилось, что я покорно жду. Цепляюсь за эту единственную надежду, лишь она заставляет меня жить дальше.

Часы в прихожей тикают, только-только миновала полночь, и я кладу больную ногу на журнальный столик, чтобы устроиться немного поудобнее.

Задремываю, как мне кажется, на долю секунды, а когда открываю глаза, на диване сидит…

Моя мама, облаченная в синюю пижаму.

— А теперь не хочешь объяснить, что происходит? — спрашивает она, скрещивая руки на груди.

Ее вопрос вполне закономерен, и мне не положено сердиться, но я мгновенно выхожу из себя.

Хочу ли я объяснить, что вижу призрак своей мертвой девушки? Не особо. Чувствую себя идиотом от одной только мысли об этом, а вслух произнести такое и подавно не могу. Безумие.

Тяжело сглатываю и качаю головой. Не дожидаясь дальнейших расспросов, встаю и хромаю по коридору к двери, ведущей в подвал.

— Кайл.

За спиной слышны тихие мамины шаги, но я закрываю дверь у нее перед носом. Я совершенно не готов объяснять другому человеку то, что не могу толком объяснить самому себе. И всё же я знаю, что видел — по крайней мере, мне так кажется.

Держась за стену, ступаю на первую ступеньку и жду, что мама уйдет. Упираюсь лбом в деревянную дверь, глаза начинают закрываться сами собой, но тихий шепот выдергивает меня из сонливости: голос доносится из-за двери.

Мама.

— Я точно так же потеряла твоего отца, — тихо говорит она. Внимательно слушаю. — Наблюдала, как он погружался в себя и угасал.

Стою очень тихо, прижав ладонь к двери, а мама продолжает говорить. В щель под дверью просачивается приглушенный свет.

— Ох, Кайл.

У мамы такой грустный голос.

Вздохнув, я поворачиваю дверную ручку. Мама сидит на полу, прижавшись спиной к стене, и выглядит очень печальной. Чувствую себя неблагодарным чудовищем.

— Как твои старые кости? — спрашиваю, улыбаясь уголком рта. — Не болят, когда ты вот так сидишь на полу?

Мама поднимает на меня глаза, моя подначка ее совершенно не позабавила.

— Ха-ха.

Наклоняюсь и помогаю ей подняться с пола, она мягко сжимает мое предплечье.

— Ладно, твоя взяла. Сейчас лягу спать… — говорю я, подталкивая маму к лестнице. — Если и ты ляжешь.

— Я тебя люблю. Ты поправишься, — говорит она, пристально вглядывается в мое лицо, потом, очевидно, приняв решение, в последний раз сжимает мою руку и идет к лестнице.

Закрываю за собой дверь и тихо сажусь на верхнюю ступеньку лестницы, ведущей в подвал, затаив дыхание, жду, наверное, около часа. Пожалуй, мама уже заснула, и я не потревожу ее скрипом открывающейся двери или скрипом половиц под моими ногами. Проверяю свой мобильный — экран загорается и показывает 3:30 ночи. До восхода еще есть несколько часов.

Тихонько крадусь в гостиную, собираясь снова устроиться в кресле, но на диване кто-то есть, и я застываю как вкопанный.

Это моя мама: спит, сжавшись в комок, и тихо посапывает. Я беру лежащий на краю дивана плед и укрываю маму; отчего-то чувствую себя еще хуже прежнего.

На память приходят слова мамы «Ты поправишься», и мое сердце срывается в бешеный галоп. Делать нечего, я поворачиваюсь и плетусь обратно к двери в подвал, на ходу касаясь забинтованной головы — возможно, мой мозг оказался поражен сильнее, чем изначально думали врачи. Боюсь, что уже никогда не поправлюсь.

Боюсь, что проведу сотню ночей без сна, а место на диване так и останется пустым.

Потому что Кимберли никогда там не было.