Лорна Дун

Ричард Блэкмор

1675 год. Англией правит король Карл II, но на западе страны мало кто признает власть короля. Местные феодалы, клан Дунов, убивают фермера Джека Рида и его сын Джон клянется рассчитаться с обидчиками. Но однажды на рыбалке он чуть не утонул, и его спасла Лорна Дун, юная наследница враждебного клана.

Глава 6

Необходимая практика

Я мало что помню о событиях той зимы, скажу только, что мне очень не хватало отца, особенно когда дело доходило до охоты или обучения пастушьих собак. Я частенько с завистью смотрел на отцовское ружье, которое давным давно нашли в море близ Гленторна и которым он очень гордился, хотя это был всего-навсего старинный мушкет. Я вспоминал, как держал фитиль, пока он прицеливался в кроликов, а один раз нам даже попался олень, кормившийся в кустах. Но тогда я зря надеялся, что мне удастся пострелять. Уже гораздо позже я увидел, что Джон Фрэй решил снять мушкет со старой полки, где отец оставил его, и, увидев, как небрежно Фрэй обращается с оружием, я чуть не расплакался от обиды.

— Не повезло твоему отцу, Джон, — начал Фрэй, — Была бы эта штуковина с ним, вместо того чтобы пылиться в сарае, он бы так просто не достался этим негодяям. Ты только посмотри, какой огромный ствол. Да ты чего раскис, малыш? Да, зря я завел эту беседу…

— Джон Фрэй, я вовсе не раскис. Вот ты сейчас ухаживаешь за Энни, а я вспомнил, что зимой, когда я кашляю, отец всегда дает мне сладкий ликер. То есть, я хотел сказать, раньше давал… Послушай, Джон, дай мне подержать мушкет.

— Тебе? Да ты знаешь, сколько весит это ружье? У тебя и силенок не хватит взгромоздить его на плечо. Я и сам-то его с трудом поднимаю! — проворчал Фрэй.

— Да его и не надо держать на плече, Джон. Видно, ты ничего не понимаешь в оружии. Осторожней, не заглядывай в дуло, может быть, мушкет заряжен, — предупредил я.

Джон Фрэй отпрыгнул в сторону с такой скоростью, которую он редко проявлял, работая в поле. Я примостил мушкет на деревянной подставке и, поглаживая ствол, ощутил полную уверенность и безопасность. Ведь сейчас я мог разнести в щепки дверь сарая или, по крайней мере, проделать в ней солидную дыру. Правда, Фрэй наотрез отказался дать мне фитиль, но, с другой стороны, я даже был рад этому, поскольку вспомнил слова отца, который уверял, что отдача у мушкета похожа на удар лошадиного копыта. Хотя потом я понял, что если ружье хорошо зарядить, то отдача не так уж и велика, даже когда стреляешь с плеча. Но толщина металла действительно могла удивить даже знатоков, а история самого мушкета еще более занимательна, если, конечно, ее пересказывают без вранья. Впрочем, людям свойственно ошибаться. А может, так оно и есть на самом деле. Так вот, у нас в семье все были убеждены, что этот древний мушкет принадлежал какому-то благородному испанцу, капитану корабля из флота Непобедимой Армады, которую Англия все-таки сумела покорить с помощью Господа Бога и благоприятствующей погоды около века тому назад.

Когда Джон Фрэй убил крысу из мушкета моим единственным зарядом, который я берег как зеницу ока, то я подумал и решил, что пора и мне учиться стрелять из приличного оружия, поскольку мушкетон, принадлежащий Джону, больше напоминал колокольчик, привязанный к палке. Конечно, лучшей целью для начинающего стрелка были бы вертящиеся крылья мельницы, но в наших местах не строят ветряных мельниц, зато на болотах есть несколько заброшенных амбаров, и никто не станет сердиться, если я начну стрелять по их дверям. А если хорошенько зарядить ружье и, плотно прижавшись щекой к прикладу, прицелиться, ничего при этом не боясь, вполне возможно попасть в дверь такого амбара. Постепенно я освоился и послал почти весь свинец, украденный с порога нашей церкви, в амбарную дверь, о чем я впоследствии горько сожалел, особенно, когда меня выбрали церковным старостой. А с другой стороны, я прекрасно понимал всех мальчишек, которые тоже покушались на этот свинец.

Долгое время я бродил по горам или полям, принадлежавшим отцу, постоянно думая о нем. Я вспоминал отца, даже беседуя с Джоном Фрэем или с матерью, которая тяжело переживала потерю мужа. Иногда мать заходила к служанкам и начинала заново рассказывать, какого доброго и справедливого хозяина они лишились. Но ее уже никто не слушал, потому что девушки мечтали о своих возлюбленных, и тогда она жаловалась на свою участь курам, но те тоже лишь кудахтали да занимались своими делами. Мать считала прислугу эгоистичной и нечуткой, а сама втайне гордилась, что осталась верной мужу и после его смерти. Энни тоже частенько выходила из дома на пасеку и там в амбаре, где зимовали пчелы, забивалась в уголок и тихо плакала. Она никого не хотела видеть в такие минуты и оставалась один на один со своим горем. Несколько раз я заставал ее там в слезах, но мои попытки утешить сестричку кончались неудачей, так что потом я бросил эту затею, а только приходил к ней, чтобы спросить, скоро ли будет обед.

И вот где-то в середине декабря, когда отец лежал в могиле уже две недели, я обнаружил, что мои запасы пороха иссякли, и мне нечем будет стрелять, чтобы отомстить за отца. Кстати, при каждом выстреле я повторял про себя: «Это вам, убийцы!» и при этом корчил такие гримасы, что Джон Фрэй приходил в ужас и удивлялся, как ружье не дает осечки. Мне действительно было трудновато с ним управляться, потому что я мог его держать, только уперевшись спиной в стену сарая, но зато мне было приятно слышать выстрелы, и я каждый раз представлял себе, что пуля попадает во врага.

В тот день я подошел к матери и, не дожидаясь, пока она начнет свое обычное «Ах, Джон, ты становишься похожим на отца как две капли воды, подойди же ко мне и поцелуй меня», я заговорил первым:

— Мамочка, мне очень нужен шиллинг, дорогая моя, мне очень надо!

— Сынок, — ответила она, — пока я жива, ты никогда не останешься без шиллинга, только скажи мне, зачем тебе понадобились деньги?

— Мне надо кое-что купить в Порлоке, мамочка. Может быть, я расскажу тебе потом, что именно. А если и нет, то только ради твоего же спокойствия и благополучия.

— Благослови Господь этого мальчика! — воскликнула мать. — Он рассуждает, как зрелый мужчина. Ну, хорошо, сынок, поцелуй меня, и я дам тебе шиллинг.

В те времена я еще не любил целоваться, и это вполне естественно для мальчика моего возраста. Но мне очень нужен был порох, поэтому я подошел к матери и быстро чмокнул ее в щеку, поглядывая в сторону Бетти в надежде, что та ничего не заметит.

Мать же успела поцеловать меня раз пять или шесть, и за все я получил один-единственный шиллинг. У меня не хватило смелости попросить еще денег, хотя они бы мне, конечно, не помешали. Я выскочил из дома с шиллингом в кармане, вывел Пэгги из конюшни и, не сказав никому ни слова, помчался в Порлок. Мать боялась этой дороги, где каждое дерево казалось ей разбойником, и она все равно не отпустила бы меня одного.

Говоря по правде, я и сам долгие годы побаивался ездить в Порлок, и даже сейчас, если мне встречается кто-нибудь на том самом роковом месте, где убили отца, я чувствую себя весьма неуютно. Но тогда я был бесстрашен, тем более, что я захватил мушкетон Джона. Я вглядывался в каждый куст, но по пути мне попадались только овцы, коровы и иногда олени. Влетев в Порлок, я тут же отправился к господину Пуке, безошибочно отыскав его по вывеске «Вертел и Решетка».

Господин Пуке дремал, поскольку у него сейчас не было посетителей. Я привязал Пэгги во дворе у жаровни, и она тут же начала отфыркиваться и бить копытом после быстрой скачки. Я вошел в дом как настоящий мужчина, держа в руках мушкетон Джона Фрэя.

Тимоти Пуке был человеком миролюбивым и спокойным, ни с кем никогда не ссорился, а я выглядел уже тогда довольно внушительно и грозно. Открыв глаза и завидев меня, Тимоти спрятался за прилавком, а потом высунулся оттуда, держа над головой сковороду, будто к нему пришли сами Дуны с целью грабежа, поскольку они как раз любили совершать налеты после ярмарочного дня вечером. Мне было и странно, и приятно одновременно, что кто-то ошибочно принял меня за разбойника.

— Приветствую вас, господин Пуке, — начал я так вежливо, как нас учили в Тивертоне. — Неужели вы думаете, что я не умею обращаться с оружием? Вот если бы я заявился сюда со старинным испанским мушкетом, который стреляет за десять миль и еще ни разу не дал осечки — вот тогда можно было бы испугаться. Так что я могу даже наставить дуло прямо на вас и стоять так хоть целый час, и ничего не случится, если, конечно, я не нажму на спусковой крючок, вот так, только немножечко посильней, господин Пуке.

— Ради всего святого, Джон Рид, не надо этого делать, — взмолился Тимоти. — Опусти, прошу тебя, свое ружье, и я дам тебе все, что только есть в моем магазине.

— Ладно, — согласился я и мотнул дулом так, что с полки полетели все свечи, — просто сейчас у меня руки замерзли, я долго скакал по болотам, — а иначе я запросто мог бы простоять целый час, и ничего плохого не произошло бы. Я прекрасно владею оружием.

Но несмотря на все заверения, господину Пуке захотелось как можно скорее избавиться и от меня и от моего ружья. Надо сказать, что никогда я больше не покупал такого дешевого пороха, как в тот день. Всего за один шиллинг Тимоти выдал мне два мешочка пороха, да таких, что они не уместились у меня в карманах, и впридачу огромный кусок свинца. Все это я положил на спину Пэгги и надежно прикрутил веревкой. Но и это показалось несчастному Пуке недостаточным, и он добавил от себя большой пакет со сладостями для Энни, доброта и миловидность которой покоряли всех в округе.

День клонился к вечеру, когда я тронулся в обратный путь, размышляя по дороге, волнуется ли мать из-за моего отсутствия, или, дай Бог, она ничего не заметила. Мешки с порохом так сильно бились друг о друга, что я испугался, как бы они не взорвались от трения, а тогда бы я точно свалился через голову лошади со своего шерстяного подседельника. Надо сказать, что отец всегда клал на спину лошади шерстяной плед, когда отправлялся в дальний путь, чтобы в случае чего использовать его или как попону для коня, или укрыться самому. Отец считал, что седло — это излишнее баловство и предназначено для слабых и ленивых, поэтому никто из наших работников — ни стар ни млад — никогда не пользовались седлами, опасаясь, что хозяин, прознав про это, просто выгонит их. Сам я только один раз попробовал проехать на лошади под седлом ради любопытства, а потом целых два дня с трудом мог передвигаться — до такой степени натер себе ноги.

Итак, я мчался вперед. Пэгги всхрапывала, выпуская каждый раз маленькое облачко пара. Вскоре вышла луна, и мне стало поспокойнее, я перестал оглядываться на каждое подозрительное дерево. И тем не менее я был готов выстрелить в любого, кто преградил бы мне путь, поскольку верил в свои силы и умение владеть мушкетоном. Когда мы проезжали то памятное место, где Дуны убили отца, сердце мое замерло от страха, я закрыл глаза и крепче прижался к шее Пэгги. Но там никого не оказалось, и вскоре мы подъехали ко двору. Мать громко плакала, а Бетти Максворти ворчала в углу, занимаясь своими делами.

— Пошли со мной, — шепнул я Энни сразу после ужина, — и если будешь держать язык за зубами, я кое-что тебе покажу.

Она так проворно соскочила со скамьи, раскрасневшись от радости из-за оказанного ей особого доверия, что Бетти бросила на нас сердитый взгляд. Ей почему-то показалось, что я припрятал кое-что в шкафу за часами, и когда я отрицательно покачал головой, сомнения ее не только не рассеялись, но, напротив, возросли. Она не могла уличить меня во лжи, поскольку я всегда говорил только правду и ей, и матери, и возлюбленной, когда она вошла в мою жизнь. Нет, просто Бетти была женщиной пожилой, давным-давно она вышла замуж за садовника, и тех пор убедилась в том, что все мужчины от рождения до смерти неисправимые лжецы, а женщины, обращающие на них внимание — просто дуры.

Так и не найдя ничего в шкафу, Бетти оттолкнула меня к двери, а сама подошла к Энни и, ласково называя ее «госпожа Энни», стала гладить ее по длинным волосам, что-то нашептывая на ухо. Мать уже засыпала, изнервничавшись за меня, а отцовская любимая собака по кличке Кусай уютно пристроилась у нее в ногах.

— Энни, ты идешь со мной? — нетерпеливо спросил я, потому что она нужна была мне, чтобы держать ковшик для расплавленного свинца. — Если нет, тогда я позову Лиззи, и покажу ей то, что обещал тебе.

— Нет-нет, — заволновалась Энни. — Ты так не поступишь, Джон. — Лиззи ничегошеньки еще не понимает, она даже бульон как следует сварить не может, и ей все равно, что ветчина, что язык — лишь бы было вкусно, правда, Бетти? Какой толк в том, что она учится читать книги?

— Слава Богу, что этого нельзя сказать про меня, — проворчала Бетти. Она вступала в спор только тогда, когда была уверена в своей правоте. — Каждое утро я славлю Господа за то, что он вел меня правильным путем. Все мужчины лжецы, а образованные люди — тем более. Но самое опасное — это книги. Простаки верят всему, что там написано, хотя в основном в книгах — одни выдумки. Да простит Бог тех, кто читает их!

Бетти упрямо верила в то, что человек должен жить сердцем, а не печатным словом. Она сама не умела читать и никогда не хотела учиться. Бетти считала, что книги обманывают, как колдуны — в них все ненастоящее. И даже образованность пастора не могла переубедить ее. У нас на ферме она прожила лет сорок. Бетти нянчила еще моего отца, шила для него одежду, готовила еду, а потом сама одевала его для похорон. Поэтому она пользовалась огромным авторитетом и никто бы не осмелился ей перечить.

Энни была ее любимицей. Ради Энни Бетти была готова на все, даже на улыбку, когда ее маленькая хозяйка начинала хохотать или танцевать. Не знаю почему, но Энни у всех в душе вызывала только добрые чувства. Она казалась такой очаровательной, милой и безобидной, что невольно хотелось погладить ее по детской головке. В ее голубых глазах светилась радость от того, что ей удалось сделать кому-то приятное. Она научилась прекрасно готовить именно потому, что получала наслаждение, смотря на довольные лица всех, кто попробовал ее угощение. Я многое повидал на этом свете, в чем вы позже убедитесь, но ни один человек, встречавшийся мне на пути, не мог сравниться с Энни по душевной доброте.