Настоящее прошлое. Крушение империи

Роман Злотников, 2021

Роман Злотников, в прошлом капитан МВД РФ, преподаватель психологии и стрельбы. Автор нескольких научных работ. Суммарный тираж проданных книг превышает 10 миллионов экземпляров. В 2015 году писатель стал лауреатом городского фестиваля фантастики «Роскон», получил «Серебряный Роскон» за роман «Землянин. На службе Великого дома». Роман Злотников пишет в жанре боевой фантастики, участвует в писательских конвентах и книжных фестивалях. Герои произведений автора, как правило, обладают сильным характером и даже в самых опасных ситуациях не забывают о долге и верности своим принципам. Продолжение цикла про попаданца в СССР. Вторая книга о старом успешном мужчине, который переместился в четырехлетнего мальчика. Теперь он вынужден повзрослеть заново и столкнуться с развалом Советского Союза. Рома Марков окончил школу. Впереди то, что называется «взрослая жизнь». И начальные ее годы придутся на то время, когда могучая империя под названием «Советский Союз» стремительно неслась к своему краху. Что будет с ним происходить в эти нелегкие времена? Чего он сумеет достичь? Какие потерпит неудачи? Какие извлечет из них уроки?

© Злотников Р.В., 2022

© ООО «Издательство «Эксмо», 2022

* * *

— Тысячи лет! Тысячи лет Россия собирала вокруг себя земли и народы, вбирала их в себя, следовала путем Христа — несть для меня ни эллина, ни иудея, спасала от уничтожения и позволяла прирастать в числе. И за это все эти народы платили России любовью и верностью — грузин Петр Багратион сложил за нее голову на Бородинском поле, курляндец капитан Сакен подорвал себя вместе с турками, захватившими его корабль, якут Федор Охлопков грудью встал на защиту страны от немецко-фашистских захватчиков, был ранен двенадцать раз, но сам при этом уничтожил более четырехсот гитлеровцев, армянин Айвазовский прославил Россию в искусстве… Но потом пришли трое уродов — и разломали страну по живому! — Депутаты наконец-то отошли от шока, вызванного моим поступком, вследствие чего гул голосов начал нарастать так, что для того, чтобы меня услышали, мне пришлось все больше повышать голос: — И это предательство вскоре приведет к тому, что русских начнут резать, голыми и босыми выбрасывать из своих домов, насиловать, обращать в людей второго сорта, лишая их гражданства, а потом и заставлять совсем отказаться от своих предков, от своей национальности, принуждая становиться «иванами, не помнящими родства». И когда это начнется — вспомните, что это сделали вы, Борис Николаевич! И будьте вы прокляты! — Гул голосов окончательно превратился в рев. Сотни глоток, надсаживаясь, орали: «Долой!» Десятки депутатов с перекошенными лицами остервенело полезли на сцену, собираясь отшвырнуть меня от микрофона… но другие, пусть и уступающие им в числе, отчаянно сцепились с ними на ступеньках и у кромки сцены, давая мне возможность закончить свое спонтанное выступление.

— А еще — я хочу заявить… — я уже откровенно орал, — что не желаю иметь ничего общего с властью, уничтожающей мою страну. Потому что и тот осколок великой страны, который сохранил название Россия, с такими руководителями будет ввергнут в пучину разрухи и войн. Поэтому — вот! — я выхватил из кармана книжечку удостоверения депутата и одним движением разорвал ее. — Я отказываюсь от мандата депутата! — после чего развернулся и двинулся прочь от трибуны…

По большому счету я не сказал ничего особенно нового. Подобные речи с этой трибуны уже звучали. Ну, может, не совсем в таком виде и с таким всеобъемлющим набором предостережений, но звучали. Однако у всех, кто говорил об этом ранее, не было одного, главного аргумента, который имелся у меня. И как раз сейчас я шел мимо него.

Борис Николаевич Ельцин, первый Президент Российской Советской Федеративной Социалистической Республики, прибывший на заседание Верховного Совета РСФСР дабы триумфально отчитаться о своей поездке в Беловежскую Пущу, во время которой решением трех дорвавшихся до власти уродов был ликвидирован Советский Союз, сидел на полу, держась за исцарапанную щеку, на которой наливался краснотой отпечаток моей ладони, и сверлил меня злобным взглядом…

Глава 1

— Ну что, как, нравится?

Я не стал отвечать, а повернулся к Аленке, слегка обалдело оглядывающейся по сторонам.

— Как тебе?

Она резко развернулась ко мне и быстро-быстро закивала. Причем глаза у нее были этакими восторженно-щенячьими…

Эту «однушку» в сталинском доме на улице, носящей имя революционера Бабушкина, нам подыскал подпольный маклер (они нынче все подпольные, поскольку официально такой профессии в СССР нет), на которого я вышел через того самого Якова Израилевича, заместителя директора «Лениздата». За свою работу денег он с меня взял довольно солидно — сто пятьдесят рублей, зато и квартиру подобрал просто супер. Она была, по советским меркам, полностью упакована — цветной телевизор, телефон, холодильник, причем не какой-нибудь там «ЗИЛ», а целый Rosenlew, финская же сантехника, с тем самым, легендарным для этого времени голубым унитазом, магнитофон, правда бобинный, а не кассетный, но хороший, и комплект французской посуды Luminarc. У нас в прошлой жизни такая же была. Мы ее прикупили то ли в конце девяностых, то ли в начале двухтысячных. Потому что понравилась и оказалась вполне доступна по цене. Ну а здесь и сейчас она смотрелась просто пришелицей из другого мира… Естественно, что на мою любимую все это произвело неизгладимое впечатление. А она никогда не умела скрывать свои чувства. Вследствие чего почти все мои попытки поторговаться в прошлой жизни обычно заканчивались крахом…

— Сколько?

— Хозяин просит шестьдесят пять рублей в месяц, — с легкой усмешкой сообщил маклер. Он прекрасно понимал реакцию моей любимой.

— Много, — я покачал головой. Блин, это действительно было много. Во-первых, район довольно отдаленный. Конечная остановка метро. По нынешним меркам почти окраина… Во-вторых — это не совсем однушка. На самом деле это двушка, но одна комната забита хозяйскими вещами (а вот интересно, что же они такого ценного туда положили, учитывая всю эту недешевую бытовую технику и обстановку?) и закрыта на ключ. Так что сдают они ее как однушку, но квартплату, а также за отопление, воду и все остальное с нас будут брать именно как за двушку. И пусть это сейчас стоит не слишком дорого, ну по сравнению с будущими временами, но тоже ведь деньги! Маклер покосился на мою буквально окаменевшую любовь, а потом саркастически усмехнулся и развел руками.

— А давай, я доплачу тебе еще полтинник, а ты скинешь нам десяточку? — предложил я. Маклер задумался. Потом вздохнул.

— Я должен поговорить с хозяином, — после чего вышел в прихожую, где на тумбочке был установлен предмет вожделения многих и многих советских людей — телефон.

Нет, ходили слухи, что были какие-то города, в которых телефон можно было получить почти сразу же… то есть максимум в течение года. Во всех остальных городах и весях страны очередь на телефон составляла от трех до как бы даже и не пятнадцати лет. Ну, кроме партийных работников и сотрудников КГБ, которым телефоны ставились сразу. А вот уже всяким чиновникам от РОНО до Минздрава приходилось уже ждать несколько лет. Вся же остальная часть советских граждан могла ждать своей очереди десятилетиями. Причем даже те счастливчики, которым удалось разжиться собственной квартирой. Вернее, не даже, а именно они. Потому что на очередь для установки телефона сейчас можно встать, только имея собственное жилье! То есть телефон в нашей великой стране был куда менее доступен, чем жилище. А в этой квартире он имелся. Ну круть же!

— Ром, а мы-ы… — робко начала Аленка, но тут из коридора послышался громкий голос маклера:

— Предлагает шестьдесят!

Я усмехнулся и, сделав шаг, высунул голову в прихожую. Маклер напряженно смотрел на меня. Я покачал головой и ткнул в него пальцем, после чего потер друг о друга указательный и большой пальцы правой руки. Мол, при такой скидке мне-то какая выгода будет? Маклер досадливо сморщился и снова приник к трубке. Я же распрямился и снова повернулся к любимой. Она смотрела на меня взглядом голодного щенка. Похоже, ей очень хотелось пожить в этой квартире…

Школу я окончил с золотой медалью. Впрочем, если честно, это была не совсем моя заслуга. Последний год я из-за, так сказать, загруженности по общественно-спортивной линии заметно сбавил в учебе. Но учителя продолжали все так же ставить мне отличные оценки. Уж не знаю, по старой памяти ли, либо им это кто-то аккуратно посоветовал. Ну или они сами решили, что лучше не идти на принцип и не проверять, как на это отреагирует вышестоящее руководство. В настоящее время люди очень хорошо умели, так сказать, держать нос по ветру, отлично разбираясь, что, когда и при ком можно говорить или делать. Не все, конечно — правдорубы случались и здесь. Вот только судьба у них была куда более печальная, чем при любом «капитализме»… Ну а экзамены у меня вообще приняли чисто формально. Потому что в тот момент я был занят активной подготовкой к VII летней Спартакиаде народов СССР. То есть за границу меня больше не выпускали, но «внутри», похоже, решили использовать по полной. А что: комсомолец, спортсмен, отличник — прям классический представитель советской молодежи! Подрастающая смена строителей коммунизма!

Подготовка у меня, кстати, строилась странно. Потому что, несмотря на то что мне назначили тренера, он работал со мной в основном дистанционно. То есть он продолжал жить и работать в Москве, приезжая в наш городок максимум пару раз в неделю, я же тренировался дома. На местном стадионе. И по большей части без тренера. Как выяснилось, сейчас в марафонском беге тренеры исповедовали принципы айтишников моего времени: работает — не трогай. Вот меня и не трогали. Ну, почти… То есть у нас с тренером не было ни постановки какой-нибудь техники дыхания или работы ног, ни разбора возможных тактик бега, то есть ничего из того, чем я активно занимался на секциях что плаванья, что гимнастики, что самбо с боксом. Здесь же я просто бегал. Ну а тренер появлялся в основном для того, чтобы зафиксировать мои очередные результаты… Впрочем, может, дело было в том, что для мира марафонского бега СССР я был, так сказать, приблудным. Этаким «политическим назначенцем», чья карьера, по всем прикидкам, должна скоро напрочь закончиться. Поэтому на меня и не обращали особого внимания. Настолько, что даже согласились с моим категорическим отказом от любой химии…

На Спартакиаде я также побежал марафон. И неожиданно для себя пришел вторым. Причем вторым я, как выяснилось, оказался за один забег ажно в двух соревнованиях, одно из которых было международным. И второе место в международном я чуть ли не с кровью вырвал у японца Сигеру Со, обойдя его даже не на секунду, а буквально на полшага. Что для марафона было почти невероятно… Победителем же обоих соревнований, слившихся в один забег, стал весьма именитый советский бегун Леонид Моисеев, который был более чем на десять лет старше меня. Но, если честно, я, вероятно, мог и выиграть. Потому что точно был способен еще прибавить. И даже хотел… Однако к финишу мы подбежали довольно плотной группой, и когда я попытался из нее вырваться — меня слегка притормозили. Причем, похоже, специально. Уж больно неудачно для меня пересеклась моя траектория с траекторией еще одного нашего бегуна, который бежал в этой же группе. А когда я его обошел, прибавлять оказалось уже поздно…

Но я особенно не расстроился. Потому что, как ни крути, со спортом высоких достижений я свою жизнь вот точно не связывал. И поэтому был готов в любой момент перестать этим заниматься и уйти в тень. Да даже и хотел бы! Но, увы, пока не удавалось. В первую очередь потому, что я, похоже, был все еще нужен той группе товарищей «наверху», которая зарабатывала на мне очки в неких аппаратных играх. И на мое мнение — хочу я этого или не хочу, им по большому счету было совершенно наплевать. Впрочем, с другой стороны, и плюшки мне от этого тоже перепадали, пожалуй, даже поболее, чем у остальных наших профессиональных спортсменов-любителей. В конце концов, из-за этого у меня сейчас практически не было проблем с изданием моих книг…

Из дверей, ведущих в прихожую, высунулась голова маклера.

— В общем так — хозяин согласен, но только если вы заплатите сразу за год!

Аленка радостно вспыхнула. Она знала, что деньги у меня есть…

— За год? — я скептически покачал головой. — М-м-м… сразу не сможем. Нет сейчас таких денег. Если только к Новому году смогу собрать…

Маклер снова нырнул в прихожую. А я чуть постоял, а потом, поймав мысль, высунул голову к нему в прихожую и предложил:

— Если он скинет еще пятерочку, то я смогу к Новому году насобирать даже на два года, — и пояснил: — Где-то в конце ноября планирую заключить договор с «Лениздатом» на новую книжку. Так что к декабрю надеюсь получить аванс. И его как раз хватит.

Маклер окинул меня недоуменным и озадаченным взглядом. Похоже, несмотря на то что я «пришел» к нему от Якова Израилевича, он никак не предполагал, что этот сопляк может оказаться еще и писателем. Но потом в его взгляде зажглось узнавание, затем понимание, после чего он снова приник к трубке…

Короче — мы договорились. Я вручил нашему удачливому переговорщику его заслуженные пятьдесят рублей, а также еще двести за следующие четыре месяца, которые оставались до Нового года, чтобы он передал их хозяину, ну и написал расписку с обязательством в декабре выплатить оставшееся. И получил от него стопочку книжек с квитанциями на квартплату, электричество, телефон и так далее, а также комплект ключей. После чего он отчалил, оставив нас с Аленкой в квартире вдвоем.

Едва за ним захлопнулась дверь, как моя любовь с визгом бросилась мне на шею.

— Ура! Получилось!!! — после чего прильнула ко мне в поцелуе.

Я замер, с одной стороны, буквально расплывшись, а с другой — постаравшись отстраниться подальше. Я ж не железный… А нам пока нельзя. По двум причинам. Во-первых, мы пообещали. Оба. Аленкиным маме и папе. Иначе бы ее ко мне в Ленинград одну не отпустили… Ну, то есть ее и так не отпустили, потому что она приехала сюда вместе с братом. Причем они остановились у родственников в Сосновом Бору. А я пока жил в общежитии ЛГУ. Как и остальные абитуриенты. Несмотря на то, что все экзамены я уже сдал… Но было договорено, что после того, как я разберусь с жильем, брат должен будет уехать, а она — остаться со мной до конца августа. И вот ради этого я и пообещал, что мы с ней ни-ни и ни за что! А во-вторых, из-за того, что в старших классах школы существовало такое мероприятие, как медосмотр, одним из главных элементов которого был осмотр девочек гинекологом. Причем ни о какой конфиденциальности результатов этого осмотра и речи не шло… То есть я не исключаю того, что официально они должны были быть именно конфиденциальными, но на самом деле это было совсем не так.

Советское общество вообще весьма бесцеремонно влезало в личные отношения. Причем даже на официальном уровне. Профкомы, завкомы и парткомы регулярно рассматривали персональные дела своих членов на предмет соответствия их «моральному облику строителя коммунизма». И тех, кто не соответствовал, лишали премий, профсоюзных путевок, переносили отпуска с лета на зиму и так далее… В школе же это приводило к тому, что информация о том, что какая-то девочка уже, так сказать, «не девочка», мгновенно становилась известна всем. Причем руководство школы считало себя вправе не только рассмотреть вопрос отхода «отдельных учащихся» от, типа, общепринятых моральных норм на педсовете, но и даже вызвать по этому поводу в школу родителей. Дабы указать им на их упущения в воспитании. А то, как реагировали на подобную информацию сами «дети» — вообще отдельный номер. Стоило только по школе распространиться слухам, что какая-то девочка уже, того, «не девочка», то есть, соответственно, «дает», смешки, презрительные взгляды и обсуждения за спиной становились для нее меньшей из проблем. Впрочем, некоторые этим даже бравировали. Но моя Аленка точно была не из таких…

— Может, пойдем погуляем? — предложил я, с трудом оторвавшись от любимой. Она с сожалением вздохнула и кивнула:

— Пойдем…

На факультет иностранных языков я поступил, считай, влет. Ну да с таким-то багажом… И дело было не только в поддержке сверху. Хотя и она, конечно, оказалась совсем не лишней. Но и без нее багаж у меня оказался вполне хорошим. Во-первых — спартакиадовская медаль. Во-вторых, после победы на Спартакиаде я получил-таки звание мастера спорта. Причем, как бы смешно это ни звучало, в той дисциплине, которой я никогда, так сказать, «официально» не занимался — в легкой атлетике. Спортсмены же при поступлении в любой вуз всегда и везде пользовались немалыми привилегиями. Даже в США, скажем, капитан школьной футбольной команды мог рассчитывать на заметное снисхождение при поступлении, а уж у нас из-за того, что вузам было предписано вести активную общественную работу, которая заключалась в том числе и в выставлении команды на всевозможные межвузовские, городские и даже республиканские спартакиады, с этим было еще проще. В-третьих — мои книги и членство в Союзе писателей. Ну да, меня приняли. И, как и обещал Яков Израилевич, именно в Ленинградское отделение. Так что в число моих документов, которые я подал в приемную комиссию, вошло еще и письмо за подписью Первого секретаря Ленинградского отделения Союза писателей Анатолия Николаевича Чепурова. Мы с ним познакомились как раз во время моего приема, и общался он со мной вполне благожелательно. Впрочем, скорее всего, он тоже рассматривал меня как некую «забавную зверушку», которую надо потерпеть, поскольку через нее, возможно, получится поиметь какие-нибудь преференции «сверху». Ну или отвести либо купировать возможные неприятности. Были на это кое-какие намеки во время нашего общения… С таким набором «регалий» поступление становилось если не простой формальностью, то где-то близко. А я ведь еще и экзамены сдал на пятерки. Ну, те, которые мне нужно было сдавать. Я ж был золотым медалистом — а нам экзамены урезали наполовину, оставив только устные. Ну то есть наполовину это тем, кто поступал в наш универ и другие такие же самые знаменитые вузы СССР типа Бауманки, МИФИ или МГУ. В остальные, то есть подавляющее большинство вузов СССР, как мне помнилось, золотые медалисты вообще принимались без экзаменов… Впрочем, мои пятерки на экзаменах были не совсем честными. Потому что я не сдавал экзамены вместе со всеми и в соответствии со строгими правилами. Ответственный секретарь приемной комиссии, пролистав мои документы, просто встала и буквально за ручку привела меня в пару кабинетов, где мне, без всяких билетов, задали несколько вопросов, после чего сказали:

— Ладно, давай экзаменационный лист… — впрочем, возможно, дело было не в документах, а в каком-нибудь предварительном «звонке сверху». Телефонное право в СССР в настоящий момент вовсю цвело и пахло. Слава богу, ко мне оно повернулось своим «ласковым» боком… Впрочем, точно я этого не знал. Да и не особо интересовался. Поступил — и ладно.

Так что в настоящий момент я, можно сказать, уже являлся студентом первого курса факультета иностранных языков Ленинградского ордена Ленина и ордена Трудового Красного Знамени университета имени А. А. Жданова… Ну или должен был вот-вот им стать. Хрен его знает, когда у них там выйдет приказ о зачислении.

— Здесь погуляем или в центр поедем? — спросил я, когда мы вышли на улицу. — Можем и к Неве сходить.

От этого дома до Невы было метров семьсот. Ну то есть если считать до Володарского моста и идущего вдоль реки проспекта Обуховской Обороны. Напрямую-то куда ближе. Но напрямую пришлось бы ломиться через кусты и газон.

— А давай ты мне покажешь, где мы будем учиться! — с энтузиазмом предложила Аленка. Ну да, через два года, когда моя любовь окончит школу — она должна была поступать сюда же. Более того, по моим расчетам, заканчивать ЛГУ мы с ней должны были в одной группе и в один год. Потому что те два года, на которые я ее сейчас обгоняю, у меня заберет армия. Я усмехнулся.

— Ну поехали…

До «Ломоносовской» мы дошли минут за семь. Она пока являлась конечной станцией Невско-Василеостровской линии, но работы по ее продолжению уже шли. Ну а ближайшая к месту нашей будущей учебы станция метро «Василеостровская» располагалась на нашей же линии, так что переходить нам никуда было не надо. Более того, на этой же линии располагался и Московский вокзал. Что было весьма удобно с, так сказать, логистической точки зрения… А от «Василеостровской» до нашего факультета мы добрались вообще меньше чем за пять минут.

— Это университет? — несколько удивленно спросила Аленка. — Какой-то маленький. Вот Московский, ну который на Ленинских горах…

— Ну, ЛГУ вообще меньше МГУ, — с улыбкой пояснил я. — Но это не весь университет, а всего лишь факультет иностранных языков. Главное здание Ленинградского университета — это здание Двенадцати коллегий. Помнишь, что это такое?

Аленка на мгновение замерла, наморщив лоб, а затем осторожно кивнула.

— Это-о-о… вроде Петр I что-то такое учредил.

— Точно! — Моя любимая всегда отлично помнила адреса, телефоны, пароли, дни рождения родственников и знакомых, имена актеров и актрис и их наиболее известные роли, а также массу другой важной и нужной информации, но вот с историческими фактами у нее регулярно случались затыки… А вот со мной все было наоборот. Я мог напрочь забыть день рождения тещи или кого из друзей семьи, но то, что, скажем, Нойшванштайн построил король Баварии Людвиг II, который все детство и юность провел в расположенном рядом, но чуть пониже, на берегу озера Альпзее замке Хоеншвангау — я помнил наизусть. Несмотря на всю зубодробительность этих названий для русского уха…

— Он здесь недалеко, километра полтора идти — на Университетской набережной.

— А это какая улица?

— Шестая линия Васильевского острова.

— М-гум, — моя любовь глубокомысленно кивнула. — А экзамены ты здесь сдавал?..

Ну а вечером мы вернулись в уже «нашу» квартиру. Аленка еще раз обошла ее, пооткрывала все краны, форточки, дверцы шкафов, шкафчиков и тумб, а потом подошла ко мне и спросила:

— Ром, а вот интересно — откуда вот это все?

— Что все?

— Ну холодильник импортный, посуда…

Ну да, по советским меркам квартира выглядела суперкруто. В это время даже советскую приличную посуду было достать очень непросто — в магазинах по большей части стояло что-то совсем уж общепитовское, вследствие чего лучшим подарком на свадьбу считался столовый или чайный сервиз… а тут такое иностранное роскошество! Я пожал плечами.

— Не знаю. Возможно, хозяин квартиры — моряк дальнего плавания. Или работает в каком-нибудь нашем посольстве за рубежом.

— Послом? — моя любимая удивленно округлила глаза.

— Не думаю, — рассмеялся я, — скорее поваром или завхозом. Для посла и площади маловаты, и ремонтик слабоват… А мы будем сегодня что-нибудь ужинать?

— Ой! — Аленка всплеснула руками и, развернувшись, ринулась на кухню, на ходу, как солдат по тревоге, одним движением накинув на себя нарядный синий передничек, скорее всего так же привезенный хозяином откуда-нибудь «оттуда». В нашем отечестве таких нарядных я не встречал. Если только кто сам шил…

Следующие две недели пролетели как молния. Мы гуляли по Питеру, сидели в кафешках, катались по каналам и Фонтанке на экскурсионных катерках, съездили на «Метеоре» в Петергоф и на электричках в Гатчину и Пушкин. А также посетили всех родственников как с моей, так и с ее стороны. И я впервые так щедро тратил свои гонорары на всякую мелочь, за эти две недели ухнув на билеты, посиделки в кафе и сувениры почти двести рублей. Притом что средняя зарплата в стране не дотягивала и до ста двадцати.

А потом наступила пятница, двадцать четвертое августа, вечером которого мы с ней сели в купейный вагон «Красной стрелы» и отправились домой. Мне нужно было забрать кое-какие вещи, да и повидаться с родными перед началом учебы было не лишним, а Аленке… ее ждал девятый класс.

Вот так и прошло мое лето — в экзаменах, соревнованиях и странном целомудренном сожительстве с восьмиклассницей))).

Дома все было хорошо. Родители уже переехали обратно в мою комнату, так что на этот раз размещаться в гостиной пришлось уже мне. Сестра готовилась к школе и расстраивалась, что на ее первом в жизни первом сентября не будет меня. Она меня очень любила. Но, с другой стороны, ее уже начали потихоньку доставать примером старшего брата — красавца и умницы… о чем она мне грустно поведала. Ну а я рассмеялся, потрепал ее по волосам и пообещал вечером рассказать ей на ночь сказку.

— А ты с Аленкой сегодня гулять не пойдешь? — вскинулась она.

— Сегодня — нет, — заявил я. Вечер приезда мы решили полностью провести в семьях. Общением друг с другом за две последние недели мы немного насытились. Хотя и я, и она точно знали, что стоит мне сесть на поезд, как мы тут же начнем отчаянно скучать друг по другу…

Первое сентября в этом году выпало на субботу. Так что из дома я выехал в четверг, тридцатого августа. Утром. Потому что за предыдущие два дня созвонился со всеми своими знакомыми в Москве и договорился с ними встретиться, сообщив, что хочу им подарить свою новую книжку. До того было совсем некогда, сплошные напряги — экзамены, соревнования, поступление, Аленка… Так что из города я выехал нагруженный как ишак. Ну дык только семье уже, увы, покойного маршала Бабаджаняна я вез целых четыре книжки — одну Аргунье Аршаковне и три всем трем ее внучкам, которые подросли и стали настоящими красавицами. После смерти Амазаспа Хачатуровича отношения у нас как-то потихоньку наладились и потеплели. А ведь еще были Лора Саркисовна, замдиректора «Молодой гвардии», Пастухов и около десятка разных других знакомых, которым я реально был благодарен за участие в моей судьбе. Так что вес книг, которые я волок, был чуть ли не в два раза больше, чем вес всех остальных моих вещей, которые я взял с собой в Питер…

С Борисом Николаевичем мы пообщались довольно хорошо. Он отодвинул свои дела и велел секретарше сделать нам чаю с баранками, поблагодарил за книгу, уважительно покрутил в руках мои серебряные медали, но по некоторым признакам я почувствовал, что я для него уже, типа, потихоньку становлюсь посторонним. Отработанным материалом… Нет, чувствовалось, что он хороший человек и поэтому вряд ли вот так возьмет и разорвет наше общение, как-то исчезнет, перестанет отвечать на звонки и со мной знаться. Более того, не исключено, что он и дальше будет не против как-то мне помочь. Ну если это будет не очень обременительно. Сделать короткий звонок. Подписать письмо. Либо еще что-то этакое, не слишком напряжное и не делающее его по-серьезному обязанным кому-то в тех кругах, в которых он вращался. Но не более… Увы, наши интересы уже разошлись, и чем дальше, тем этот разрыв будет становиться все больше и больше. Ну да и хрен с ним! Я и так получил от нашего общения чуть ли не на порядок больше, чем рассчитывал. Шутка ли — я только окончил школу, а уже имею в активе три изданные книги, членство в Союзе писателей и звание мастера спорта. И пусть я вроде как все это сделал сам, то есть мои книги никто за меня не писал и марафонские дистанции не бегал — без поддержки я бы точно не добился ничего подобного. Ибо какие бы у тебя ни были собственные таланты и способности, в СССР здесь и сейчас все решал такой ресурс, как блат. Без него было никуда. Совсем. Мы в будущем даже и слово такое забыли почти, а здесь оно было на устах у всех. Блат был нужен на всех уровнях — от ЖЭКа, поликлиники и мебельного магазина и до горисполкома с райкомом партии… И Борис Николаевич мне его обеспечил. То есть не только он, конечно — и Амазасп Хачатурович мне много помог, да и не он один, но во многом именно благодаря Пастухову мои таланты были замечены, оценены и мне было дозволено использовать их почти без ограничений на благо советской страны, социалистического образа жизни и-и-и… группы руководящих товарищей, которым мои успехи и достижения как-то помогли упрочить свое положение во властных структурах. Надеюсь, достаточно серьезно для того, чтобы они меня не забыли напрочь уже завтра…

Первого сентября занятий на факультете не было. Зато была торжественная часть. Сначала всех первокурсников собрали перед главным зданием университета, после чего состоялся митинг, который открыл сам ректор. Кроме него выступило еще несколько человек, среди которых оказался и наш декан, и какой-то тип из Смольного.

Наша группа оказалась по большей части девчачьей — из шестнадцати человек девушек было одиннадцать. И я сильно порадовался тому, что, в отличие от остальных, не стал сегодня наряжаться по полной, упаковавшись в «официалку» — белую рубашку с галстуком и темно-серую пару фабрики «Большевичка». Так что подавляющее большинство оценивающих девичьих взглядов скользило по мне достаточно равнодушно. А вот парочку других парней — высокого блондина весьма «нордической» внешности, упакованного в фирменный джинсовый костюм от старины Страуса и кроссовки Puma, и отчаянно рыжего типа, одетого еще ярче — в цветастую «битловскую» рубашку с вызывающе оранжевым галстуком, кожаный пиджак и все те же неизменные джинсы, явно оценили куда выше. Вот и хорошо. Меня любимая дома ждет. Если же меня начнут атаковать, то хрен я с той гормональной бурей, которая бушует в моих венах, смогу в подобном окружении удержаться.

— Мальчик, а ты откуда?

Я обернулся. За моей спиной стояли две невысокие девчушки-подружки, вроде как из моей группы. Одна постройней, вторая… пофигуристей. Ну нет в этом возрасте полных или некрасивых, нет! Все девочки в семнадцать лет желанны и привлекательны, все, без исключения! Что бы они там о себе ни думали…

— Я? Из Подмосковья.

— Оу! А чего в Москву не стал поступать?

— Ну-у-у… так получилось.

Девчонки переглянулись. Потом та, что постройней, улыбнулась и, сделав хитренькие глаза, сообщила:

— Мы тут решили всей группой сразу после того, как отпустят, в кафешку сходить. Ну, познакомиться получше. Сбрасываемся по рублю. Ты как, с нами?

— По рублю? — Я картинно задумался. Мне же надо создавать отрицательный имидж — ботана там, заучки, нищеты подзаборной… ну чтобы не особенно цеплялись. А то я ж в таком цветнике не выживу… Но и не врать при этом. Ну или хотя бы свести вранье к минимуму. И сам не люблю, и чревато запутаться. Так что так, намеками — чтобы все остальное сами напридумывали.

— Хорошо! — Я решительно махнул рукой и полез в карман за деньгами. Они у меня специально были сложены рулончиком и перетянуты резинкой от бигудей. Причем состоял этот маленький рулончик исключительно из рублей и трешек… Девчонки понимающе переглянулись и начали смотреть на меня покровительственно. Им все было ясно — типичная деревенщина из какого-то Зажопинска (недаром город не назвал), поступивший в универ только за счет свинцовой задницы и собиравшийся продолжать и здесь делать то же самое. Неперспективен ни с какой стороны! То есть ни в качестве мужа, ни просто позажигать, пока учимся…

В кафешке я продолжал играть все ту же деревенщину, сев в стороне и почти не вступая в разговоры. Зато блондин с рыжим тут просто царили. Они сорили деньгами, заказав каждый по пузырю шампанского, а потом и еще по бутылке вина для наших дам, активно обсуждали зарубежные музыкальные группы, громогласно объявляя одних гениями, а вторых — полным отстоем. А когда я, улучив момент и внутренне хохоча про себя, влез и сказал, что мне тоже нравится современная музыка, например, «Песняры» или Муслим Салгомаев, оба замолчали и уставились на меня с таким презрением во взглядах, что мне даже пришлось отвернуться, чтобы не заржать уже в голос… Ну а самым пиком был момент, когда начали обсуждать предстоящую поездку в колхоз.

Ну да, уже с понедельника весь первый курс отправлялся на месяц помогать колхозникам убирать выращенный урожай. Ну или наоборот, как едко пошутили в одном из фильмов, повесив в кадре плакат: «Товарищи колхозники — поможем студентам убрать урожай»». Увы, эта была неизбывная действительность СССР. Там, в покинутом мною будущем, я не раз читал возмущенные посты некоторых деятелей, насчет того, сколько сотен тысяч комбайнов, тракторов, картофелекопалок или сеноуборочных машин выпускалось ежегодно в СССР. И какими убогими цифрами может похвастаться нынешняя Россия. Так вот, выпускаться-то они выпускались, но со жратвой в стране при этом была большая проблема. Такая, что по осени на ее заготовку выходил чуть ли не весь советский народ. Даже анекдот такой был: «Для решения какой комплексной проблемы в СССР создавалась группа из следующих специалистов: математик, физик, биолог, инженер, врач, архитектор, экономист, юрист, философ? Для уборки картофеля в колхозе…» В битву за урожай вступали все. Армия создавала целые автоколонны и отправляла на помощь колхозам и совхозам десятки сводных батальонов. В колхоз ехали профессора и ученые, рабочие и работники культуры, повара и парикмахеры. Разнарядка спускалась на все уровни…

Как бы там ни было, абсурд ситуации с самым передовым в мире советским сельским хозяйством, в которое вбухивались и огромные средства, и гигантские ресурсы, был очевиден всем. Просто более взрослые принимали это как неизбежность, а вот собравшиеся за нашим столиком новоиспеченные ленинградские студенты были преисполнены возмущения. Рыжий так просто вибрировал. Блондинчик презрительно цедил фразы. Я же… ну сами посудите — как я мог упустить такой момент? Так что, в очередной раз улучив, когда в обсуждении возникла пауза, я с мечтательным вздохом произнес:

— Эх, кабы на капусту отправили — то хорошо б было. Капуста легко берется. Топориком чок — и все. И пожрать ее сразу можно. А картоху копать — замаемся… — после чего за столиком установилась ошеломленная тишина. Но я на это не отреагировал, устремив взгляд вдаль. Типа мечтал о капусте…

— Кхм, девочки, я думаю нам пора уже заканчивать сегодняшние посиделки, — спустя где-то полминуты прервал установившуюся тишину рыжий, после чего несколько картинно бросил: — Если кому в сторону Кировского — могу подвезти. Я на машине…