Первая формула

Р. Вирди (2022)

Перед вами эпическая сага о таинственном сказителе, который сплетает ложь и магию в историю, ставшей легендой. «Все легенды рождаются из истины. И полны лжи. Данная легенда моя. Вы можете судить меня по ней как хотите. Но сначала послушайте мою историю. Я похоронил деревню Ампур под горой льда и снега. Потом убил их бога. Я освоил древнюю магию и был проклят за это. Я развязал войну с теми, кто существовал до появления людей, и потерял принцессу, которую любил и хотел спасти. Я вызыватель молний и связующий огонь. Я — легенда. И я — чудовище. Меня зовут Ари. И это рассказ о том, как я выпустил на свободу первородное зло». Так начинается история сказителя и певицы, которые находятся в бегах и случайно сталкиваются в придорожной таверне. Но старые грехи не забыты, враги не хотят терять след. Прежняя жизнь стремительно настигает их, и, возможно, платить за это придется всему миру. Никто не может избежать своего прошлого, а все истории должны иметь свой финал. «История создана с терпением, страстью и, самое главное, огромной любовью». — Джим Батчер «Если вы любите “Имя ветра” и “Хитрости Локка Ламоры”, то этот роман станет вашей следующей читательской зависимостью». — Дирк Эштон «Эпос, подобного которому нет, — грандиозный, размашистый, драматичный. Любовное письмо к фэнтези, пылающее страстью, жаром и мифологией Южной Азии. Читается как волшебство, а на вкус — как шафран». — Юдханджая Виджератне «Эпическое фэнтези в своем лучшем проявлении — дань уважения сказкам и легендам, великолепно изложенным и бесконечно увлекательным». — Андрея Стюарт «Богатое построение мира, обилие событий и хитроумных сюжетных поворотов. Очень рекомендую!» — Джонатан Мэйберри «Прекрасная, радостная и болезненная — всегда увлекательная и иногда проникновенная. Эта книга заставила меня вспомнить, почему я люблю эпическое фэнтези». — Кевин Дж. Андерсон «Это эпическое фэнтези, к которому нужно подойти с терпением, и тогда оно удовлетворит любого поклонника жанра». — Kirkus Reviews

9

Обещание истории

Многим детям свойственно испытывать ночные страхи. В самый глухой час твое сердце сжимают невидимые ледяные пальцы. Холод проникает в каждый уголок тела, пока ты не замерзнешь окончательно. Над тобой нависает нечто неведомое; еще шаг, и оно тобой завладеет. Страх не имеет формы, однако детское воображение быстро лепит из него жуткое чудище.

Мое тело напряглось, словно доска, и я проклял одеяло, под которым не скроешься с головой.

Шум за окном стал тише, превратившись в легкое постукивание. Тук-тук-тук. Стучали через равные промежутки вре-мени.

Наконец я понял, в чем тут дело, и страх отступил. Вскочив на ноги, нащупал рукой стену, где специально устроил маленькие выступы — так легче было залезть наверх. Подобрался к окошку и свободной рукой откинул защелку.

Рама поднялась вверх. Снаружи стояла девочка примерно моего возраста. Волосы короткие — короче, чем у меня, — и буйно вьющиеся. Девчонка просияла яркой улыбкой — словно сама луна заглянула в трюм:

— Ари…

Дар речи ко мне вернулся не сразу:

— Ниша, тебе нельзя шляться здесь по ночам!

Я посторонился, до боли в пальцах вцепившись в стену. Девочка сунула голову в окно, ухмыльнулась, и теплый отблеск далекого костра заставил бронзовую кожу ее лица приобрести красноватый оттенок. Глаза Ниши цвета кедровой коры сияли приглушенными нотками оранжевого. Она остановилась, широко раскрыв рот, словно ее что-то напугало:

— Погоди…

Я моргнул, стиснув зубы от боли в мелких мышцах кисти:

— Можно быстрее?

Если Ниша и расслышала мой жалобный писк, то виду не подала.

— Гляди, я кое-что принесла! — Она запустила руку за спину.

Меня сразу поразил запах — волна пряных ароматов. В животе тут же заурчало.

Ниша плюхнула на подоконник исходящую тонкой струйкой пара маленькую оловянную миску размером с ее кулачок. Рядом бросила смятый лист пергамента, покрытый жирными пятнами.

— Что там? — уставился я на девочку.

— Хлеб с маслом и тушеное мясо. — Она опустила уголки губ. — Знаю, что тебе не всегда удается покушать.

Я ощетинился. Понятно: Ниша хотела как лучше, однако ее замечание задело за живое. Моя жизнь была не сахар — я себя не обманывал, — однако старался извлечь из нее все что можно.

— Меня все устраивает.

Наверное, ноющий желудок заставил мой ответ прозвучать кисло.

Я осторожно поставил ногу в выемку ниже.

Ниша помолчала и склонилась вниз, едва не коснувшись моего лица кончиком носа.

— Еще горячее… — Она вздохнула и отвела глаза. — Но… если не хочешь…

— Хочу, — простонал я, прислушиваясь к желудку.

Так бы и бросился за едой, вот только руки, цеплявшиеся за стену, совсем ослабели. Осторожно переставив ногу, я разжал пальцы и опустился на кровать.

Ниша снова пошарила за спиной и извлекла на свет старую тряпицу. С одной стороны ткань была покрыта пятнами и запачкана песком, зато оборотная сияла мягким оттенком шафрана. Девочка аккуратно развернула тряпицу на подоконнике и тщательно, словно совершая религиозный обряд, разгладила. Хлеб она положила ровно посередке, а затем все так же медленно поставила рядом жестянку с тушеным мясом. Еще несколько движений — и узелок с едой завязан.

Я едва совладал с желанием ее поторопить: знал, что любое неосторожное слово — гневное или даже по-детски нетерпеливое — может вывести Нишу из себя. Тогда она убежит, и бог весть — вернется или нет.

— Вот, — хмыкнула она и перегнулась через подоконник, крепко держась рукой за раму, а вторую руку, с узелком, опустила вниз.

Подпрыгнув, я схватил мешочек и постарался не выронить его при приземлении. Грубая кровать закачалась, и пришлось опереться рукой о стену. Слава богам, не уронил и сам не сверзился вниз. Поставив еду у ног, я взглянул на девочку.

— Подожди, не пытайся…

Предупреждение запоздало. Ниша уже спускалась на мою платформу, грациозно, словно акробат, нащупывая неровности и трещины в камне. Наконец с самодовольной ухмылкой плюхнулась рядом.

— Где это ты обучилась лазить по стенам? — осторожно спросил я, словно разговаривая о пустяках — типа «как прошел день?».

Впрочем, мое притворство было быстро разгадано. Ниша отвела глаза в сторону, и ее смущение сказало о многом. Пришлось перевести разговор на более безопасные темы:

— Спасибо за еду! Сегодня мне устроили выволочку Халим и Махам. Не могу сказать, что я ее не заслужил. И все же Махам…

Ниша быстро прижала пальчик к моему рту:

— Нет-нет, давай не сейчас. — Она развернула узелок. — Сначала покушай. Не стоит говорить об этих людях и вообще о плохих вещах. Не сегодня. — Она закусила губу и вновь уставилась в пол. — Пожалуйста, Ари…

Я молча повиновался. Что поделаешь, если девочка умоляет… Тем более Ниша — мой единственный друг.

Придвинув ко мне миску с хлебом, она молча наблюдала, как я уничтожаю еду.

Кусок хлеба я сложил пополам, и он не разогнулся, будто был выпечен не из теста, а из пластилина. Придав ему форму лопатки, я погрузил его в подливку, и первый же глоток оставил во рту чудесный привкус перчика и чесночка. Что тут еще? Ага, лук и кориандр. Я глотал не жуя, раз за разом погружая в рагу самодельную ложку. Выловив кусок красного мяса, округлил глаза:

— Козлятина? Чем же ты за это заплатила?

— Нравится? — улыбнулась Ниша, уходя от ответа.

— Коли снова приказал тебе сегодня воровать? — настаивал я.

Ниша напряглась, словно кошка, которую погладили мокрой рукой, и, бросив на меня гневный взгляд, отодвинулась на край площадки.

Я протянул к девочке руку и замер, когда она отпрянула.

— Прости, прости, Ниша! Не хотел тебя обидеть. Не буду больше говорить о Коли…

— Терпеть не могу, когда он заставляет меня что-то такое делать! — Она шмыгнула носом, все еще избегая моего взгляда. — Не хочу быть плохим человеком. Не хочу, чтобы ты вспоминал, чем мне приходится заниматься, Ари.

Жизнь вынуждает нас совершать разные поступки, и если ты не относишься к высшим кастам, не имеешь ни возможностей, ни защиты — то, бывает, промышляешь воровством. Ужасно, когда ребенок — да еще твой близкий друг — проклинает себя за то, на что приходится идти, лишь бы выжить.

Мою грудь наполнил горячий тяжелый гнев. Правильных и утешительных слов не нашлось, потому я ляпнул первое, что пришло на ум:

— Спасибо тебе за ужин! Жаль, ничего не могу предложить взамен… — Меня вдруг осенило, и я на миг запнулся. — А может, и могу! Когда ты последний раз слышала хорошую историю? — Я расплылся в улыбке:

Просияв, Ниша наконец взглянула мне в глаза.

— Пару дней назад, на улице… Только тот человек — церковник из храма — все равно лучше тебя ни за что не расскажет. — Она фыркнула. — Сам знаешь, как у них. Сплошные восторженные вопли, а смысла-то и нет.

Конечно, ничего такого я не знал, однако что толку говорить об этом Нише? У меня другая жизнь — по улицам Империи Мутри не поболтаешься. Мой мир — трюм театра. Так что я просто кивнул. Пусть говорит — может, ей немного полегчает.

Девочка нацелила мне в грудь указательный палец. Обвиняет в чем-то?

— Он пытался поведать о любви и мудрости Брама. О том, кто… — Прикусив губу, Ниша покачала головой. — Мне не понравилось, как он рассказывал. То и дело останавливался и кричал на толпу, просил жертвовать деньги.

Примерно то же я слышал и от Халима, который каждый раз бурчал, вспоминая о «святых» и «мудрых» служителях церкви.

«Господь и спасение всегда останутся величайшим соблазном и величайшим обманом. Чаще всего люди в сутанах именно эти два приема и применяют. Собаку на них съели — куда там честным ворам и лицедеям», — говорил Халим.

Я запомнил его речи, потому и закивал, слушая Нишу:

— Не каждый может поведать правильную историю как должно.

Набрав в грудь воздуха, я откашлялся, словно собираясь немедленно приступить к рассказу, а Ниша вздохнула, проведя пальчиком по деревянному полу моей площадки:

— Да, знаю. Непросто найти умелого сказителя. — Она быстро взглянула на меня и вновь уставилась на доски. — Как думаешь, кто лучший рассказчик в вашем театре?

Я фыркнул и прищурился:

— Сама знаешь кто! Но если не желаешь послушать меня, я мог бы попросить спуститься в трюм Халима или Махама. Они расскажут тебе все что душе угодно.

В ответ на мою кривую усмешку Ниша рассмеялась, и на сердце у меня потеплело.

— Нет уж! Хочу услышать твою историю о Браме. О том, как все начиналось.

Настоящий лицедей, которым мне как раз и хотелось стать, не должен отказывать в подобной просьбе, и все же я нервно заерзал.

Из всех историй Ниша выбрала именно ту, которую более всего порицали и высмеивали. В чем тут смысл? Посмотрев ей в глаза, я понял, как ей нужен рассказ о Браме. Никуда не денусь.

Снова откашлявшись, я начал:

— О Браме и обо всем, что есть на свете…