Стекло

Светлана Хорошилова, 2023

Странная семейная пара. Он – мастер гипноза, о чем никто не догадывается. У нее постоянные провалы в памяти, и терзают устойчивые воспоминания о некой стеклянной ведьме, которой в детстве стращали ее родители.

Последние девять лет она считала прожитыми без страхов и суеверий. Все предыдущие годы, детство и юность, она принимала за нескончаемый кошмарный сон. Но к счастью и сны имеют своё завершение. Теперь Нора знала, что значит жить спокойно и ничего не бояться — то была заслуга Симона, её мужа, владельца адвокатской конторы.

И это ничего, что он настоял на том, чтобы она после свадьбы забрала документы из юридического и посвятила свою жизнь ему, взявшись с энтузиазмом за домохозяйство, радуя мужа изысканными блюдами. Главное, он дал ей почувствовать, что значит жить безо всяких фобий. Теперь она не баррикадировала дверь, как в детстве — так в своё время учили её родители, они считали, что за пределами дома бродят духи, способные причинить вред семье. Они внушали ей, будто она должна быть начеку круглыми сутками — ведь никогда не знаешь где подстерегает опасность.

Родители не одобрили бы её замужества, будь на месте Симона кто-угодно. Появление чужого мужчины в семье только усилило бы в них беспокойство, но судьба распорядилась по-своему: за год до знакомства с Симоном умерла мать Норы от сердечного приступа, а затем через три с половиной месяца за ней ушёл отец.

Симон, замечая в избраннице угнетённость от пережитого в детстве, настоял на психологической помощи и отыскал хорошего специалиста, чтобы Нора могла хоть немного забыть о своём травмирующем прошлом.

— Мои родители всегда чего-то боялись, — вспоминала Нора. — Им кто-то сказал, будто зло от дома отпугивают формы из стекла. И чем больше будут размеры этого стеклянного оберега, тем он сильнее. В течении двух, а может трёх лет они собирали стеклянную тару — бутылки: из-под шампанского, зелёные, прозрачные — любые, затем выстраивали из них фигуру в нашем дворе, скрепляли каждую бутылку между собой… Это уродство выросло метров до полутора. Мои родители были далеки от искусства — женщина из стекла напоминала поделку школьника: бесформенная, со скошенным ртом из чёрных набитых осколков… Когда я сказала, что она похожа на старую ведьму, они разозлились и наказали меня.

Ужин на две персоны был по случаю девятилетия брака. Напротив стола, залитого озёрами эпоксидной смолы, полыхал языками пламени электрокамин с большим трёхгранным экраном. Его включали, чтобы создать определённую атмосферу. Симон слушал жену всякий раз с долей сострадания на лице, давал ей выговориться. За его киванием Нора не замечала, что на самом деле сейчас он думает о работе и других проблемах, и всё-таки она не умолкала:

— Слышала, когда сносили наш деревянный дом, экскаватор выкопал яму и столкнул туда стеклянную ведьму. Затем засыпал землёй… — Нора задумчиво вращала бокал. — Сумасшедшие… Они считали, что гора пивных бутылок защитит нашу семью от бед. Скорее вышло наоборот — это пу́гало стало проклятием для нашего района: ветер задувал в открытые горлышки, и в сильные ветра она гудела так, что спать было невозможно. Но соседи не могли понять откуда доносится бесящий звук, действующий на нервы, потому что родители к нам во двор никого не впускали. У нас никогда не было гостей.

— Ладно. Это в прошлом. Ты сказала, что нашла себе занятие… — Симон подлил жене вина.

Нора просияла, тут же отбросив предыдущую тему. Раз уж она не имела права работать, так как эта ниша была намертво отвоёвана мужем, то увлечения, пусть невинные, улучшали ей настроение.

— Я давно собиралась написать книгу…

Симон сначала усмехнулся, затем обдумав всё взвесил и дал добро, заявив:

— А что? пиши себе на здоровье! — Он допил остатки вина, промокнул губы бумажной салфеткой, поднялся из-за стола. — Я спать!

Нора проводила его обескураженным взглядом, проследила, как плотно он закрывает за собою дверь спальни — от образовавшейся тишины в ней снова возникло чувство одиночества и слабости. Её ждала гора немытой посуды, которую требовалось сложить в посудомойку. И тоска, и постоянно возникающие из ниоткуда странные вещи… Вот и сегодня, в очередной раз накладывая перед зеркалом ночной крем, она заметила синяки в области шеи. Когда она разглядывала себя немногим раньше, одеваясь к ужину, на этом месте не было ничего. Возможно у неё проблемы с сосудами.

***

Адвокатская контора Симона была на хорошем счету, в неё обращалось много клиентов. Сам он брался за выборочные случаи, до сих пор никому не ясные — по какому критерию он их отбирает. И всё же Симон, тридцативосмилетний адвокат, чертовски не любил проигрывать в суде. В присутствии участников заседания он сдерживал себя, но затем, оставшись один, давал волю демону, сидящему в нём — он мог, оказавшись в своей машине, начать истошно орать, бить кулаком об руль, выкрикивать проклятия… Но если кто-то приближался, он опускал стекло натянуто улыбаясь и начинал изображать саму любезность, внимательно слушая подошедшего.

Он уделял слишком пристальное внимание своему внешнему виду и был всегда гладко выбрит. Предпочитал одежду в холодных тонах: синий пиджак обтягивал остроугольное тело — таким он казался из-за худых плеч и локтей, выставленных наружу, особенно во время произнесения речей в суде, бледно-голубая или голубая рубашка — она должна быть проглажена Норой безупречно, иначе он рискует оказаться в проигрыше: с его слов, любая замятость способна погубить всё дело. Симон был жгучим брюнетом с хладнокровным орлиным взглядом из-под чёрных густых бровей — взглядом хищника, парящего над мертвечиной.

Его жена — полная противоположность: напуганная, постоянно извиняющаяся за свои и его провинности, и за то, что ещё не произошло, но вдруг когда-нибудь случиться. Она была стройной светловолосой женщиной тридцати лет. Часто убирала с лица соскальзывающие непослушные пряди; светло-зелёные слезливые глаза её были скорее наивны, чем глупы. И конечно чувственные губы, говорящие о натуре сентиментальной.

После смерти родителей Нора перевелась на заочное, чтобы найти работу. С первой же попытки она оказалась в конторе Симона, где появилась вакансия секретаря. Владелец бюро был просто очарован невинной напуганной девочкой — так Нора стала главной его добычей. Она сама не заметила насколько быстро он сделал ей предложение и так же быстро уволил из своей конторы, чтобы она взяла на себя обязанности хозяйки в его просторной звенящей квартире, где преобладали глянцевые: хромированные или стеклянные предметы интерьера. Иногда Нора мнила, что квартира её мужа тоже будто создана из бутылок: было много синего стекла, а ножки из хрома напоминали блестящую оправу на этикетках. Но после очередного сеанса с психологом она успокаивалась: это всего лишь мебель, всего лишь декор. Зато её новый дом восхищал снаружи: красивое здание с балюстрадными балконами. Она могла продолжительно стоять на тротуаре, любуясь им и вглядываться в ряд окон третьего этажа, где располагалась квартира Симона.

Все эти годы муж возвращался домой в разном настроении. Если был доволен, то держал в руках вещи, обычно вызывающие радость у любой женщины, начиная с букета, заканчивая ценным подарком. Но если что-то у него прошло не так, то его руки тряслись и были пусты. Он психовал, продолжительно зависал над мойкой в ванной, где пристально разглядывал в зеркале своё отражение, затем выходил и спокойно усаживался за стол. Нора часто замечала в нём резкую перемену: возвращался он злым, но к ужину его будто подменяли. Он вдруг начинал любезничать и целовать ей руку — старомодный жест, забавлявший друзей. Знакомые женщины завидовали Норе — как Симон расшаркивается перед ней, иногда кланяется будто циркач, встряхивая волосами… То были не манеры аристократа, а скорее стремление своим фиглярством снять возникшее напряжение там, где оно было лишним, к примеру, в компании хороших друзей. Напряжения ему хватало в зале суда — там он не позволял себе дурацких выходок.

Завистницы не подозревали, что значит быть женою Симона, им не приходилось выслушивать подобное:

— Нора! Взгляни-ка сюда! Не все мои ботинки начищены правильно! Вот эти, взгляни — ты натёрла их коричневым кремом… А это светло-коричневая кожа! Слышишь, светло-коричневая!

— Но у нас нет столько разных оттенков, чтоб под каждые ботинки… — оправдывалась она.

— Так заведи! Хоть всю палитру! Заведи все оттенки серого, все оттенки бежевого, все оттенки коричневого! И белого наконец! Я хочу под каждую обувь свой крем! — Он со злостью отшвырнул ботинок, и тот улетел в комнату для гостей. Нора, встав на колени, полезла под кровать, чтобы его вытянуть оттуда.

— Не хватает денег на гуталин?! — не унимался Симон. — Разве я недостаточно выделяю тебе денег?! Разве я мало даю тебе денег?! На эти деньги можно купить гуталиновую фабрику!!!

В тот же день ящики прихожей заполнились многочисленными обувными кремами — их общее количество достигло ста пятидесяти двух. Нора купила бы ещё, но в нескольких магазинах, что она успела обежать, ей и так продали всё имеющееся в наличии.

К вечеру он вернулся с букетом лиловых роз и широчайшей улыбкой — сегодня он выиграл сложное дело, которое многие считали безнадёжным. В фирменных пакетах, что он нёс, лежали шампанское, торт и вечернее платье для Норы в розовых тонах — он любил её видеть в розовом, но жена ненавидела этот цвет, правда, ни разу об этом не заикнулась.

Нора почему-то не вышла его встречать. Симон удивился.

Разувшись он отправился на поиски — странно, но квартира была пуста. За прозрачной вуалью что-то мелькнуло. Симон догадался — жена стоит на балконе, на крошечном балконе, рассчитанном, чтобы быть деталью архитектуры, а не для гуляния на нём. Отодвинув пышные завесы, он открыл балконную дверь и увидел её держащей сигарету. Нора будто очнулась, она смотрела испуганно, но не на мужа, а на тлеющий в руках окурок. Вдруг резко бросила его с балкона, перевела на Симона недоумевающий взгляд.

— Что это? — спросила она испуганно. Затем коснулась пальцами своих ноздрей, втянула запах, лицо её приобрело неприязненное выражение. — Я что сейчас… курила? — Она округлила глаза. — Что происходит? Почему я не помню?

Он сам был шокирован и обязательно высказался:

— Зачем ты устраиваешь спектакль? Что? Застал с поличным? Стоишь тут на всеобщем обозрении… как потаскуха!

— Я правда не знаю!.. — Она побежала за ним. — Прости, но я правда не знаю — как эта сигарета оказалась у меня в руках… Я вообще не помню чтобы выходила на балкон… Да я вообще никогда в жизни не курила!

Симон, не обращая на неё внимания, начал переодеваться.

— Какие цветы! — Нора всплеснула руками. — Это мне? — Он ничего не ответил, так как счёл вопрос глупым. — Ты мне не веришь? У меня провал в памяти… Да постой же!

Муж прервал своё занятие и уставился на неё внимательно слушая, скорее демонстративно.

— С нашего балкона вид прямо на подъезд… — продолжала она искать оправдания. — С него нельзя не заметить, что ты приехал… Ты паркуешь свою машину у нас под балконом. Неужели я внаглую стою и курю видя, что ты приехал? Со мной происходит нечто необъяснимое…

Симон продолжительно выдохнул, устав выслушивать поток оправданий.

— Может мне показаться врачу? — Её испуганные глаза налились слезами.

— Я принёс шампанское и торт по случаю моей победы. — Он проговорил непринуждённо, будто вообще не сердился, пряча от неё недовольный взгляд. — Надеялся, что ты порадуешься за меня… — В эго словах таился упрёк: он — молодец, она всё портит.

На лице Норы разлилась светящаяся улыбка; жена раскрыла объятья и повисла на мужниных плечах, приговаривая — насколько он хорош, умён и гениален, а она беспамятная дура.

В тот же вечер она сидела за праздничным столом в новом платье. Симон лениво перебирал страницы свежей газеты. Остановился на заметке о пропавшем без вести таксисте. Зачитался. Водитель исчез вместе с машиной. Поиски не прекращались.

На столе закоптила свеча. Нора придавила огарок ложкой, затем соскребла остатки воска, выкинула их, водрузила на подсвечник новую, пирамидальной формы. Начала неумело чиркать зажигалкой, чтобы её подпалить — у неё ничего не вышло. Симон урывками поглядывал на старания жены, не выдержав произнёс:

— Не надо. Не зажигай. Всё-равно скоро спать.

— А как же торт?.. — В её взгляде угадывалось полное разочарование.

— Разве мы не можем есть его при обычном свете?

Симону ничего не стоило протянуть руку и подпалить свечу, но ему было лень. Он был перегружен мыслями: странное поведение жены не давало покоя, загадочное исчезновение таксиста назойливо вертелось в голове…

Исчезновение таксиста на самом деле не являлось для него загадкой. Таксист был ненужным свидетелем, помехой для одного дела. Показания таксиста, подвозившего обвиняемого, клиента Симона, могли разрушить прекрасно сфабрикованное алиби. С исчезновением единственного свидетеля, не успевшем заявить о себе, процесс пошёл гладко — скоро Симон выиграет ещё одно дело.

По прошествии недели Нора отлучилась в магазин за оливковым маслом для ужина, считая, что успеет вернуться до прихода Симона. Но в этот день его отполированный чёрный Мерседес появился возле дома раньше ожидаемого.

Скидывая туфли она услышала его вопли, доносящиеся из ванной. На полу небрежно валялись плащ и галстук — Нора подобрала их, привесила на крючок, продолжая напрягать слух. Звуки, издаваемые Симоном, ужасали — то были рявканья умалишённого. Она подумала о толстых стенах, о хорошей звукоизоляции между соседними квартирами, но не подумала о себе. За девять лет она не слышала ничего подобного — чтобы он настолько срывался, рвал и метал. Чтобы из него вылетала брань, от которой коробило. Из малой части нормальных слов ей удалось разобрать, что стало причиной его истерии: мужа взбесили открывшиеся обстоятельства, грозящие ему провалом.

Она не решалась войти, пока из ванной не донёсся звон падающих предметов. Тогда ей пришлось вмешаться.

— Симон, успокойся! — Она приоткрыла дверь.

В неё полетел лосьон.

Нора с испуга вскрикнула, пустилась в бегство. Разъярённый Симон выскочил из ванной и нагнал её в прихожей, схватил за шею сзади. Схватил нестерпимо больно, вонзив свои острые пальцы в нежную её кожу — она заскулила. Не закричала, опасаясь привлечь внимание соседей — невзирая на крайность, на вышедшие из-под контроля действия мужа, в данный момент она переживала за его карьеру: слухи разлетаются довольно быстро — клиентов у Симона может убавится.

Не ослабляя захвата, он потащил её в зону кухни (она была продолжением прихожей). Выдвинув стул, резко усадил на него жену — только тогда ослабил напрягшуюся до выпуклых вен клешню, затем вдруг с нежностью провел по её светлым прядям, отчего ей показалось будто всё закончилось. Но тут он собрал в кулак её волосы с очередной нахлынувшей агрессией.

— Хочешь, чтобы я успокоился? — прошипел он, склоняясь над ухом. — Ты хочешь, чтобы я успокоился? — Он натянул её волосы ещё сильнее.

Сердце Норы готово было выскочить наружу — настолько страшен он был. Ей сразу вспомнился тот ужас, что охватывал её в доме родителей. Они ей твердили: «Не подходи к окну, Нора, когда темнеет — в это время приходит Слепуха, она заглядывает в окна, ищет — у кого бы забрать глаза. Не выходи во двор, Нора. Захочешь в туалет — есть ведро. После заката в туалете сидит Пустобрюх, он выжидает — у кого бы забрать кишки…»

— Я так удачно всё устроил… — скалил зубы Симон, уткнувшись лицом жене в волосы и рывками натягивая их, тем самым напоминая, что он по-прежнему зол. — Я не оставил свидетелей… Но какого-то чёрта мне звонит наглая, нахальная шантажистка!.. И говорит, будто… она что-то знает обо мне! Как я по-твоему могу успокоиться?! — Его одеревенелые пальцы соскользнули с её головы и снова больно впились в шею.

Она хотела вскрикнуть, машинально схватив его за запястья, но рук он не разжимал. Она трепыхалась, как рыбка в сетях, напрасно пытаясь своими детскими пальчиками разжать его, пусть не мощнейшие, пусть «ручонки музыканта», и всё же сильные, словно то были руки дьявола.

Сама природа пришла ей на помощь, потому что за окном по выступам забарабанил дождь, настолько звонкий, что привлёк внимание обоих. Симон ослабил хватку и толкнул её в спину — отстраняя, отказываясь, изгоняя.

Он заговорил спокойно:

— Помнишь того таксиста?.. Того, который пропал без вести. А ведь это моя работа — я его прикончил.

Нора резко подняла на него глаза.

— Что уставилась?! — рявкнул он, расхаживая по кухне. — Знаешь сколько я получу, если клиент окажется на свободе? — Симон напрасно ждал ответа — жена ничего не знала о его доходах.

— Ты бы таких денег за всю свою жизнь не заработала… А я способен заработать куда больше! Даже больше, чем сейчас! Я вам не обычный адвокатишко!.. И не обычный бизнесмен! Я виртуоз! Я одарён и уникален!

Он плеснул себе коньяка и встал со стаканом прямо перед ней. Пока не пил — обмозговывал дальнейшую речь. Причмокивал, собирая мысли и глядя на неё свысока.

— Я не только законы знаю… — снова открыл он рот. — Главный в деле кто? Свидетель! — Симон глотнул коньяка, посмаковал. — У меня свой метод работы со свидетелями. Такого метода нет ни у кого.

Нора следила за каждым его движением боясь колыхнуть воздух. Где были её глаза все девять лет? Почему она настолько ослепла? Почему не почувствовала — с кем живёт под одною крышей? Он же неисчисляемое количество раз возвращался со взбешённым выражением, с глазами зверя… Но что потом? Потом он резко менялся, как по щелчку. Он всякий раз успокаивался и до подобного не доходило.

— Есть разные способы — как устранить свидетеля, поэтому к каждому у меня индивидуальный подход. Таксиста я сбросил в реку (вместе с машиной) — здесь ничего оригинального. — После очередного глотка он потёр губы одну о другую, будто разминал их для дальнейшего ораторства.

— Ты хочешь сказать… — наконец заговорило дрожащее создание, — что таксист — не единственный, кого ты убил?

Муж расхохотался идиотским, глумливым смехом.

— Единственный… Ха! Ты просто дура! — воскликнул он. — Ты такая тёмная дура! По-твоему, я столько зарабатываю на обычных гонорарах? Я прославился тем, что могу вытащить клиента из такого дерьма, из которого его никто никогда бы не вытащил!

Нора уставилась на него с ненавистью — Симон размахнулся, хотел ей треснуть, но она пригнулась, зажмурив глаза. Удара не последовало. Когда она их открыла тиран уже булькал очередной порцией, подставив стакан. Завинтил крышку.

Раньше она не замечала насколько некрасив его профиль — властный орлиный нос выглядел уродливым клювом, если смотреть сбоку. Сейчас уродливым казалось в нём всё: с головы до ног.

— Не боишься, что я тебя сдам? — произнесла она с вызовом, отчего тот замер. Сейчас она решила, что припугнула его, но какие за этим ожидать последствия?

— Да ты отважна? — воскликнул Симон и сделал вид, что возгордился ею. — А прикидывалась такой тихоней… этаким глупым крольчонком, который сидит в своей норке и вздрагивает от любого шороха.

Он выдвинул второй стул, проскребя по кафелю ножками, оседлал его, сложив обе руки на ребре спинки, вонзил в них подбородок, пристально наблюдая за поведением жены.

— Да ты понятия не имеешь — кто перед тобой… — проговорил он еле слышно, и в словах его звучал вызов всему миру. — Впрочем, как все остальные!

Нора неожиданно сорвалась с места, она бросилась к выходу, чтобы позвать на помощь, чтобы сообщить о его злодеяниях людям… Он быстро среагировал, рванув за ней — нагнать её труда не составляло. Симон завалил её на пол, придушил — она хрипела, трепыхалась, хватаясь за что придётся. Нащупала собственный туфель, но тиран, наконец, оставил в покое шею, поднялся и поволок жену обратно.

Пребывая в состоянии на грани обморока, Нора не осознавала, что проделывает сейчас её муж: он притронулся пальцами своей руки к её темени, склонился и шепнул ей на ухо:

— Ты ничего не вспомнишь, Нора.

Его тон, прежде надменный, теперь стал дурманящим, завораживающим. Симон продолжал говорить странное под звонкую капель, что стояла за окном — она была монотонной, такой же усыпляющей, как его голос:

— Забывай… — Голос звучал так умиротворённо.

— Забывай… — И становился всё тише, он превращался в голос ветра, бросающего в окна листву. — Забывай, Нора… забывай…

Голова жены вяло повисла над коленями, какое-то время перекатывалась с боку на бок, затем замерла. Симон сочтя, что дело сделано, выпрямился, не сводя с неё глаз, но любовался он не женой, а собой, его переполняло чувство собственного превосходства. Затем он удалился в ванную комнату — там занялся наведением порядка.

Нора очнулась, стала озираться по сторонам, потёрла себя за болезненную шею, откашлялась. Задумалась, приставив пальцы к переносице.

Из ванной вышел Симон.

— Ну как ты? — заботливо спросил он. — Полегчало? Представь себе, на тебя свалилась полка с шампунями! Ты потеряла сознание. Как ты себя чувствуешь?

Она уставилась на флакон, почему-то валяющийся возле входной двери — если падала полка в ванной, то как он мог там очутиться?

Голова её болела, волосы липли к полуоткрытым губам — она попыталась их смахнуть, но они не сдвинулись с места, потому как пальцы промахивались.

— Не могу вспомнить: купила ли я масло… — сказала Нора потерянно.

— Господи, Нора, какое масло?! — воскликнул Симон. — Главное, что ты цела. Давай я отнесу тебя на диван. — Он поднял её и перенёс к дивану, отделяющему зону гостиной. — Вот так-то лучше. Укладывайся поудобней. — Поправил подушку. — Сейчас я тебя накрою.

— Спасибо! Ты такой заботливый.

Симон присел держа её за руку. Нора спохватилась:

— Я же тебя не покормила! — Она хотела встать.

— Не волнуйся, отдыхай. Я сам за собой поухаживаю. — Он прислонил к своему рту её кулачок — Норе от этого стало легче.

Затем она наблюдала, как он прибирает: флакон с лосьоном вернулся на борт овальной раковины, где ему надлежало быть, разбросанная обувь расставилась по местам. Он перевесил свой плащ с крючка на плечики, отряхнул его, понёс в комнату галстук. Всё это время она размышляла: что с ней такое творится? Каким образом могла разлететься обувь в разные стороны? Будто в квартире случился взрыв. И как же болело горло, болели плечи, шейные позвонки… Она обнаружила у себя надломанные ногти, старательно отращиваемые, и раскрошился на концах лак.

— А вот и масло. — Симон зарылся в пакете, стоящем в нише гарнитура.

Что-то было подозрительным в его голосе. А действия и подавно не соответствовали норме: обычно Симон своими руками не делал ничего — на то были подчинённые и жена. Когда он начал сервировать стол она совсем разуверилась в реальности происходящего.

***

Симон обладал сильнейшим гипнозом, можно сказать, властью над людьми, и сам не ведал, откуда в нём взялись такие феноменальные способности. В детстве он ими ещё не пользовался, но уже догадывался, что с ним творятся невероятные вещи. Ему хватило ума, чтобы удержать в тайне дар, полученный безусловно от дьявола; Симон незаметно экспериментировал на людях и наблюдал как они реагируют на его воздействие. Со временем он отточил своё мастерство до идеальности: достаточно было одной минуты, чтобы жертва погрузилась в состояние транса и забыла последние события наглухо. Результат всегда был впечатляющим.

Он играл с человеческой памятью в жестокие игры — память была для него чем-то вроде носителя информации, с которого он стирал последний файл, или, другими словами, выбрасывал его в корзину. За годы практики Симон уничтожил множество таких файлов из базы воспоминаний различных людей. Он возвёл бы себя в боги, если бы ему удавалось не только стирать, но ещё и записывать нужные для него вещи, но это не получалось, как ни старайся, а имей он такую возможность, люди окончательно превратились бы в его марионеток.

Долгие годы Симон восторгался собой. Ему не доставало публики, перед которой он мог бы хвастаться своими фокусами, ловить поражённые взгляды. Он терпеливо сносил своё неафиширование, восхищался собою молча, пока однажды не удержался: он раскрылся жене. В первый раз он поделился с ней, как с союзником, как с человеком, заинтересованным в его успехах и был почему-то уверен, что она всегда будет на его стороне, и кто знает… ещё и поможет, станет его ассистенткой. Да только Нора восприняла его откровения не так, как он ожидал — она была поражена, но не его уникальными способностями, а ужаснулась его кровавым рукам, ужаснулась гибели невинных, шокировалась, что все эти годы жила с маньяком, с монстром, с циничным убийцей.

В день его первого признания Нора заперлась в ванной, успев прихватить телефон и начала звонить в полицию. Она кричала в трубку, звала на помощь и рыдала, пока Симон вышибал дверь, затем он выхватил телефон из её рук и размозжил его о кафель. Дальше, он опёр её голову о раковину, прислонившись всеми пятью пальцами к темени и ввёл Нору в транс. Жена всё забыла, будто не было никаких откровений. Ты ничего не вспомнишь, повторял он.

Приехала полиция.

Он совсем не препятствовал, наоборот, проявлял стремление угодить людям, находящимся при исполнении, поэтому с удовольствием провёл прибывших на вызов прямо к Норе. Не скрывая волнений, продемонстрировал жену, поведал, что с ней случился припадок — она вот уже девять лет как ходит по психиатрам (не сказал — психологов), и будто он уже вызвал бригаду психиатрической помощи, которую с нетерпением ждал… Рассказал, как жена в истерике разбила вдребезги телефон, крушила в квартире предметы (Симон для достоверности разбросал кое-какие вещи). Полицейский над ней склонился.

— Это вы нас вызывали? — Он должен был её допросить, таковы правила.

Нора уставилась на мужчин, одетых в форму, неподдельно безумными глазами.

— Симон, милый, а что у нас делают эти люди? Зачем они здесь? Боже, как болит голова… Мне срочно нужны лекарства. — Симон заботливо приложил ей ко лбу влажное полотенце, приготовленное заранее — картина складывалась как нельзя лучше, и автором сценария был он сам. Он то и дело извинялся за поведение больного человека, испытавшего стресс (какой не говорил, и никто не уточнял), но стресс был написан на её лице, и доказательств не требовалось. Симон сказал: ему жаль, что полицейским пришлось прокатиться, когда у них наверняка столько дел…

В дверь позвонили. На пороге появилась бригада скорой помощи: три человека с дежурным чемоданчиком у одного из них. Полицейские не обнаружили криминала и вынуждены были откланяться.

С медиками Симон потом разобрался: сначала рассказал им про приступ, затем о непереносимости женой всякого рода больниц. Попросил ей сделать укол, чтобы она поспала, а завтра они покажутся своему врачу.

Убедительно изъясняться было его профессией. Он только что отмылся, заблестел как стёклышко. Все ушли, жена уснула, а он любовался собой, стоя перед зеркалом и засунув руки в карманы брюк — он был великолепен! Да, он чуть не прокололся, и всё же он не знал себе равных. Его гений утверждался с каждым днём. Когда-нибудь Симон взойдёт на саму вершину и станет властителем мира. Только не надо забывать об осторожности. Если ему так хочется с кем-то делиться, так пусть этим кем-то будет глупышка Нора — такова она была в его представлении, но он должен держать под контролем каждое её движение и вовремя опустошать ей мозги; лучше иметь в запасе побольше разных историй, которые он ей потом преподнесёт, когда она очнётся.

***

Так и не выяснив — почему в прихожей валялись предметы из ванной и почему была разбросана обувь, Нора приняла приглашение поужинать. Чувствовала она себя не в своей тарелке, когда её тарелкой занимался Симон — с ним это было впервые. Он накладывал ей салат, предварительно сдобрив маслом оливы, накладывал тёплые отбивные, наливал в бокал красного вина из своих запасов для особых поводов.

Сейчас Нора должна была согласиться, что их семейная жизнь становится всё лучше и лучше, Симон ведёт себя всё обходительнее с ней, но откуда взялось это чувство, закравшееся где-то в самом отдалённом уголке её души, что всё настолько плохо, просто из ряда вон?

— О чём будет книга? — Симон распиливал ножом отбивную, поглядывая на Нору в ожидании ответа.

— Что? — Нора до сих пор пребывала в другом измерении. — Какая книга?

— Та, что ты пишешь. — Он положил себе в рот отрезанный кусок, невозмутимо начал жевать.

— А-а… — Нора очнулась. — Книга… Извини, не сразу сообразила — про что ты. Ещё не знаю о чём она будет.

— Разве ты не начала её писать?

— Начала.

— И не знаешь о чём она?

Нора пожала плечами, слегка растерянно.

— Это детектив! — спохватилась она.

Симон поднял брови выразив интерес. Ему нравилось её новое занятие — так она казалась ещё беззащитнее, напоминала ребёнка, воодушевлённого интересной игрой.

— Хочешь прочесть начало? — предложила она.

Он отклонился назад и будто прикрылся скрещенными столовыми приборами, которые держал в руках — его жест говорил, что он пас.

Но произнёс он совсем другое:

— Хочу конечно! Только давай ты сначала напишешь, а затем я прочту сразу всю.

Его осенила идея:

— А ещё лучше… Мы закажем печатный вариант! Скажем, экземпляров так пятьдесят… В хорошем переплёте. Ты сможешь сделать друзьям подарок с подписью автора. — Друзей он имел ввиду своих, у Норы их просто не было. — А заодно подпишешь для меня: «Симону, моему любимому супругу!» — Фразу для подписи он произнёс с воодушевлением. — Вот тогда я её прочту. Даже с бо́льшим удовольствием!

Норе понравилась его идея, и возникло желание писать и писать каждый день, чтобы скорее подержать в руках желанный томик. Со стороны Симона было великодушно предложить потратить деньги на её затею, так как он знал, что писатель из Норы такой же, как из вороны оперная певица. Даже самый искусный редактор, с чьей помощью они попытаются преобразить её писанину, будет не в силах исправить неисправляемое. Друзья будут снисходительно улыбаться, пролистывая творение Норы, когда она для них подпишет — такую улыбку можно увидеть на лицах взрослых когда они принимают из рук ребёнка трогательный рисунок, на котором в сущности одни каракули.

«Да пусть себе пишет! — подумал Симон. — Вполне безобидное хобби — всё лучше, чем жена будет шляться по магазинам и ещё неизвестно где. Так её легче всего контролировать — в пределах одного кабинета».

***

— Ну что ты так… удивлённо наблюдаешь за мной? — спросил Симон. — Нравится? — Он прицелился в воображаемую мишень, держа в руке пистолет.

— Откуда у тебя это? — Нора не сводила завороженных глаз с оружия, появившегося у них в доме.

Симон уложил пистолет в тряпицу, завернул последовательно каждый уголок, прибрал его в тайник под паркетной доской — тайнику она удивилась даже больше. На его руках были чёрные перчатки, что не сочеталось с домашним костюмом, в который он сейчас был одет.

— Нора, я объясняю тебе уже в четвёртый раз… — Он задержал на жене усталый взгляд. — Из этого пистолета я собираюсь убить одного… одного кретина, скажем так.

Она уставилась на него, как на шаровую молнию, влетевшую в окно.

— Ой, Нора, только не начинай опять! — Симон изнурённо закатил голову. — Мне иногда хочется его подержать… Но почему я должен постоянно шифроваться? Ждать, когда ты наконец уйдёшь принимать ванну… Ты всё время дома, Нора! — Она продолжала ошеломлённо смотреть, потеряв способность к движению и звукопроизношению. — Ну что стала как истукан? Иди готовь цыплёнка!

— Скажи… — прорезался у неё голос, — ты сейчас шутил?

— Насчёт цыплёнка?

— Нет. Насчёт пистолета.

— Я не шутил!

У неё задрожала губа.

— Достало меня! — выругался он, проходя мимо жены. — Ты ничего не вспомнишь, Нора! — Он наклонился к ней. — Забывай, забывай! Забы… — Симон дал ей лёгкий подзатыльник, — вай!

Конец ознакомительного фрагмента.