Тонкая грань

Сергей Владимирович Волостнов (2021)

Время, ограниченное болезнью юноши, сжимает его жизнь. Как за несколько месяцев успеть почувствовать ее вкус, узнать все ее грани: любовь, достижения, успех, падение? Как не впасть в уныние, депрессию, а, пройдя через боль, остаться человеком и уйти, оставшись человеком? Может ли в этом помочь другой, и если да, то как? И где эта тонкая грань между жизнью и смертью, силой и возможностью, ответственностью и порывом, вечностью и бытием?…

С почином

Река несла свои теплые воды. Длинные зеленые водоросли, плавно перекатываясь в волнах,струились поверх камней. Прозрачное каменное дно нет-нет да выпирало своими боками из воды, образуя узкие галечные острова. Свисающий с короткого обрыва кустарник давал первый вечерний сумерек. Вдоль широкой песчаной линии веселыми столбиками суетилась мошкара, ловя восходящие потоки еще теплого воздуха. Лесная прохлада нет-нет да спускалась к воде, образуя на противоположном берегу туманную дымку среди деревьев.

Затухающие угли небольшого костерка приносили запах сажи, дегтя и пепла. Двое, удобно разместившись в складных туристических креслах, ловили лучи закатного солнца. Удочки лениво торчали вверх на своих рогатках, почти не доставая поплавками до воды. Уже смеркалось.

— Ну что, сматываем удочки? — спросилстарший. — Все равно ничего не поймали, весь день жара стояла, вон как река за лето обмелела.

— Это ты не поймал, а я поймал, — молодой показал сетку с двумя мелкими карасями и одной тощей красноперкой.

— Ха, ты только Иванычу про это не скажи, засмеет. Лучше уж сразу отпусти эту мелочь. Пусть чуток поживет

«Чуток еще поживет». Старший сразу отследил двусмысленную игру слов. Все их последние действия, дела и заботы только и крутились, чтобы один из них еще чуток пожил на этом свете. И пожил, не валяясь на больничной койке или дома, а пожил полно, по возможности радостно и светло, успев подготовиться к тому, что еще не каждый достоин выдержать, не каждый может, вне зависимости от возраста, почета и регалий.

— Собирайся, говорю, — настаивал взрослый. — Еще тушенку с кашей мешать. А то одной твоей красноперкой сыт не будешь.

Они поднялись по узкой тропинке, заросшей густой августовской травой. Поставили удочки в предбаннике легкого летнего домика, больше похожего на беседку, обшитую тонкими стенками. Пол прогибался, когда они ступали на доски, закрепленные вдоль по периметру шпального фундамента.

У окна стоял сколоченный стол, а по бокам две кровати с провисшими скрипучими железными сетками. В углу висели их немудреные пожитки: два дождевика, пара спортивных курток, красная рубашка в крупную клетку. Внизу валялись сапоги, кроссовки и забытые кем-то домашние тапочки. Входная дверь клинила и скрипела всякий раз, когда ее пытались тихо открыть. В проеме висел выцветший тонкий и узкий кусок ткани, бывший когда-то шторой.

— Эй, рыбаки, — раздался веселый голос за тканью. — Пошли уху есть.

Иван Иваныч, еще не старый дядька с рыжими с проседью усами, лысиной и морщинками в уголках глаз, звал ужинать. Он был коренаст, спереди слегка полноват и всегда — в засаленном тонком тельнике с голубыми полосками. Иваныча, куда бы он ни шел, сопровождал уже стареющий пес. Немец, с крупной головой и умными глазами по кличке Граф, сейчас наверняка уже лег на свое любимое место у невысокой поленницы, положив умную голову на широкие передние лапы.

Иваныч, как звали его все туристы, был смотрителем лагеря. Он жил в добротном доме на берегу реки и летом, и зимой. Сплав начинался как раз у его избушки. Туристы так и называли этот маршрут «Заброска от Иваныча». Сейчас, когда река спала, и все, какие только смогли собраться каты, давно прошли, он скучал. Очередной наплыв раньше декабря можно не ждать, тогда «люди с рюкзаками» будут лезть в горы, чтобы посмотреть на заснеженные останцы Рудянского хребта. Сегодняшние постояльцы внесли разнообразие в его размеренную жизнь.

Когда они вошли, под широким навесом на крепком столе возвышался закопчённый алюминиевый котелок, из которого валил густой пар. На столе лежала крупно нарезанная буханка свежего белого хлеба и армейский штык-нож. Длинные листья свежего чеснока свисали со стола вперемешку со стрелками лука. И украшала этот импровизированный натюрморт бутылка «Зубровки», 1991 года розлива.

— Вот так царский ужин! — подмигнул молодому напарнику старшой. — Чем это мы так приглянулись старому солдату Швейку?

Иваныч вернулся, неся в руках три граненых стакана. Пока он разливал в глубокие помятые миски дымящуюся уху, молодой заметил в вырезе полосатой майки полустёршуюся надпись «Саланг».

ПотомИваныч щедро разлил каждому сразу по пол стакана, мастерски содрав за язычок пробку с бутылки.

Старшой мельком взглянул на пацана, дернув левой щекой, и тут же отпустил свой взгляд. Пусть пробует. Здорово не повредит.

Черпнув ложкой пахнущее дымком варево, старшой удивленно воскликнул:

— Ого, хариус! Ты где его взял, Иваныч?

— Где взял, там больше не дают. Днем в деревню сходил, вон хлеба еще принес, — перекатывая горячую уху, прошвыркалИваныч и, поднимая стакан, продолжил: — Ну, вздрогнули!

Километрах в десяти выше по течению начинался заповедник. Там, в верховьях реки, действительно водилась эта дивная горная рыба, которую ловить запрещалось. Но два хороших человека всегда могли договориться друг с другом, особенно Иваныч.

Когда мужики уже лихо опорожнили свои стаканы, молодой, принюхиваясь, еще морщился, но, не желая отставать от мужиков, с трудом проглатывал обжигающую небо светло-желтую жидкость.

Закусывая большим хлебным ломтем и запивая его из ложки наваристым бульоном, Иваныч косился на молодого парня:

— Что в первый раз что ли? Или много тебе налил?

— В первый, — ответил парень, промаргивая невольную слезу, и тут же запивая ее ухой.

— Ну, тогда с почином, — ответил Иваныч, вновь разливая из бутылки, наливая в этот раз молодому поменьше. — Мужик!

Когда насытили первый, накопленный за день голод, парень неожиданно спросил: «Иван Иваныч, а ты что,афганец?»

— Я — воин, — медленно процедил Иваныч, придавливая взглядом и топорща усы. — Воин-интернационалист.

— Ну, ты воевал? — продолжал парень.

— Исполнял свой интернациональный долг, — опираясь на локти, продолжал давить глазами Иваныч.

— Расскажи ему, — вступился старший за парня. — У него своя война.

— Какая у него еще война, в его-то возрасте, — нехотя отступая, произнес Иваныч, закуривая вторую сигарету.

— Рак, — просто ответил старший. — Дырки ему свои покажи.

Иван Иваныч тяжело задумался. Внимательно оглядел шестнадцатилетнего пацана и задрал правой ладонью застираннуюдесантуху. Чуть повыше тазовой кости и нижнего ребра обнажились заросшие округлые неровные рубцы. За столом повисла тишина.

Потом, может от выпитого, может от рассказа Иваныча, парень долго молчал.Затем встал, вышел из освещенного круга и побрел в темноту. Старшой пошел за ним.

Всхлипывания доносились у реки. Пацан сидел на голой земле и рыдал. Увидев чью-то приближающуюся фигуру, крикнул: «Уди отсюда!». Резко ударив руками по земле, он попытался вырваться из крепких объятий друга. Потом, еще порывисто дергая плечами, устало затих.

— Я не хочу умирать, слышишь? Не хочу! — дёрганья прекратились. — Это ты, все ты виноват. Не надо было пить водку. Она меня убьет окончательно.

— Водка не убьет, если не будешь пить запоями. А убьешь себя раньше времени ты, если не сумеешь с собойсправиться. Все, пошли спать.

Он поднял податливое тело и повел вверх по тропе. Уложил почти отключившегося парня на скрипучую кровать, укрыл одеялом и снял с него видавшие виды кроссовки.